Тайный суд Сухачевский Вадим
Труднее всего Васильцеву было скрыть свое нынешнее отношение к мутной этой персоне. Все же он нашел в себе выдержки спросить совершенно спокойно:
– Ты-то как тут? Помнится, ты с Прохором своим на дно залечь собирался.
– А здесь чем тебе не дно? – осклабился Борщов. – Самое дно и есть!
– Но ты хотел сбежать?
– Хотел, – кивнул Борщов. – И сбежал! А вот куда надо сбегать, знает только тот, кто с пониманием. Где не будут искать – вот куда сбегать надо! Я вот помню, мы с напарничком одним моим обчистили в штос одну банду подчистую. Давно дело было, еще до Суда. Мы тогда на Нижегородской ярмарке играли.
Ладно, денежки наши, а ты попробуй их удержи! В нашем деле главное не выиграть, главное – выигрыш свой сохранить. А поди его сохрани, когда там ребятки – ухх! И все с засапожными ножами.
Напарник мой аж в Астрахань дунул на отходившем пароходе, так они, я слыхал, все равно его через три дня там нашли, да так располосовали, как только на Дорогомиловском рынке капусту шинкуют. А я, не будь дурак, залег в том же притоне, где та банда обустроилась, но только в подвале за печкой. Вот туда-то они, бараньи головы, носа и не сунули: никак уж не ожидали, что я – вот он, рядышком. Ну, поголодать, правда, пришлось, но голодать мы привычные, смертушка – она, поди, все же полютее голода будет. Неделю так за печкой лежал, ох как кишка кишку мыла! – а вишь – живой! Через неделю они только разъехались, а больше мы, слава господи, не перехлестывались.
Вот и с этими упырями я решил: где меня искать не станут? У себя же под носом! Мне про эти их крысиные норы один метростроевец спьяну рассказал. Видно, не одному мне, потому как его вскорости шлепнули за разглашение.
Ну а я себе на ус намотал – и молчок! Вот оно и пригодилось. В жизни не додумались бы они меня тут, в этих своих катакомбах, искать! Только на этот раз я был уже не такой дурак, провизией припасся. И на себя, и на Прохора. Мы бы тут, коли надо, хоть два месяца просидели бы. Могу, кстати, угостить – и тебя, Юрочка, и дамочку твою… не знаю, как величать.
Он стал доставать из карманов хлеб, колбасу, но от всего этого Юрий отказался.
– Ну а сюда, к нам, – зачем? – спросил он. – Скука одолела?
Борщов покачал головой:
– Какая скука?! Мы ж – с Прохором, нам с ним скучно никогда не бывает. Просто решил – вы тоже мой финт проделать решили, вблизи упырей залечь. Тебя-то, Юрок, я по голосу сразу узнал. Ну, думаю, молодец! Еще и дамочкой запасся, потому как – не хлебом единым… – Но, увидев глаза Васильцева, осекся: – Все, все, Юрочка, молчу! Дело молодое!
Чтобы пресечь его болтовню, Юрий пробурчал:
– Мы-то все же тебе зачем?
– Да вот, подумал: коль уж Юрок тоже не дураком оказался, то двум недуракам, глядишь, двойная фортуна посветит. Может, вместе найдем, как из всей этой бодяги выкрутиться.
– Кот-то ваш где? – спросила Катя.
– Ах да, Прошенька! – засуетился тот. – Ему ж сейчас питаться самое время! Он у меня, дамочка, знаете ли!..
– Знаем – не шахтер-стахановец, – сказал Юрий довольно холодно. Он пока так и не знал, как относиться к этому шуту гороховому.
– Во-во! – не обращая внимания на его прохладный тон, подтвердил Борщов. – Он тут за два отсека отсюда сидит. Пока, видите, тихо сидит, он свое время знает. А минут через пять, если питания не дать – тк разорется, хоть святых выноси! Там, наверху, даже гухой услышит… Ой-ой-ой! – запричитал, взглянув на часы, – не опоздать бы! Вы посидите тут, ребятишки, без меня, а я пойду Прохора уважу. Минут через пять вернусь – авось что-нибудь решим, – и с этими словами исчез в дыре.
Юрий хотел было что-то сказать, но Катя прижала палец к губам:
– Тсс! – прошептала она. – У них, у шулеров, знаешь какой слух! Боюсь, он и так слышал слишком многое, теперь будет настороже.
Васильцев посветил в соседний отсек.
– Да нет, – сказал он, – похоже, вправду утопал к своему Прохору. Ладно, будем осторожнее.
– Пока его нет, – тихо заговорила Катя, – хочу кое-что рассказать тебе об отце.
– Брось, все и так ясно – не причастен он к этим часам. Сейчас надо думать…
– Нет, я о другом, – перебила его Катя. – Я о том, почему мой отец под конец жизни был против Тайного Суда. Он был убежден, что Суд обязан что-то менять в обществе, а не заниматься просто мщением с полууголовным оттенком. Но там, на самом верху, его никто не поддержал. Для них Тайный Суд – это наподобие игры, щекочущей нервы, не более. Там заседают очень богатые и знатные люди, полагающие, что мир и так устроен практически идеально… ну, за исключением присутствия в нем кое-каких отпетых мерзавцев, никак не влияющих на судьбы человечества в целом, – этих, конечно, надо безжалостно истреблять. А стоило отцу лишь заговорить о мерзостях, творимых сверху – здесь, в Союзе, или в Германии, или где бы то ни было (а ведь у Суда имеются немалые возможности повлиять и на это), – как они там просто переставали его слышать. Сразу начинали приводить какие-то примеры из Французской революции или из других каких-нибудь времен, когда это не довело до добра.
– Да, – кивнул Юрий, – помню, Домбровский пел нечто подобное.
– Еще бы! – хмыкнула Катя. – Уж он-то знает, что надо петь! Потому ему и прощали до поры до времени кое-какие грешки, пока он совсем уж не потерял совесть. Но и теперь, если его заменят, то кем-нибудь подобным ему. Такие, как ты, нужны им только для того, чтобы придать всему видимость некоторого благообразия.
Ее слова сходились с тем, о чем и Юрий не раз подумывал в последнее время. Вот и профессора Суздалева ему не удалось спасти именно из-за этого.
– Ну а как бы ты поступила на их месте?
– Я?.. Ну, весь мир я бы, конечно, не переустроила, но что-то полезное по спасению хороших людей, надеюсь, смогла бы сделать. Однако никто мне не даст этого сделать – у них есть средства усмирять слишком строптивых. Я слышала, существует свой суд, внутренний, где никаких этих «камня», «веревки» и прочее, там люди просто исчезают без следа, и о них как-то вдруг перестают вспоминать… Тк вот исчез мой отец – я тебе об этом ничего не рассказывала, как-нибудь в другой раз.
В этот момент Юрий как-то даже не подумал, что «другого раза» уже может и не быть и спросил:
– Ну а если… Если мы – вместе?
Катя не ответила, но так посмотрела на него, что он понял – она и сама, похоже, задумывалась над такой возможностью.
Юрий хотел что-то еще сказать, но Катя снова приложила палец к губам:
– Он возвращается… Если бы еще наверняка знать, в какую игру он играет…
– Ну, в этом мы сейчас разберемся, – пообещал Юрий.
Теперь и он слышал, как бывший шулер осторожно продвигается по подземелью. Вскоре из дыры показалась его перебинтованная асимметричная голова.
Юрий дождался, пока он влезет в их камеру целиком, и спросил:
– А макушка после той сосульки не болит? – и с этими словами сдернул бинты с асимметричной головы.
Никаких следов ушиба на лысом борщовском черепе не наблюдалось.
– Ушлый, гад! Догадался! – прошипел Борщов.
Дальнейшего Юрий не ожидал. Бывший шулер вдруг сложился пополам и въехал ему головой в солнечное сплетение с такой силой, что мир в глазах на миг померк.
– Что, скушал, фраер? – совершенно по-блатному осклабился Борщов. – Учись!
– Значит, вы с Домбровским заодно? – через силу проговорил Юрий.
– А чего ж? Ну, до поры, конечно, – усмехнулся тот. – А там и с ним можно…
– Как с Викентием?
– Во-во, примерно. Тебе-то уже можно знать: покойники никому ничего не рассказывают. Щас ты у меня отмучаешься, потом и дамочке твоей придет черед. На, фраер, съешь еще борщецкого! – С этими словами он отвел ногу для удара.
Но тут произошло то, чего Борщов не ожидал. Катя подпрыгнула, развернулась в воздухе и нанесла ему ногой в висок такой удар, что тот рухнул как подкошенный.
Юрий поднялся.
– Добить гада! – проговорил он.
– Сначала допросить, – сказала Катя.
И тут бывший шулер заорал во всю глотку:
– Эй, ребятки! Выручайте, своих бьют!
Писклявая гвардия появилась почти мгновенно – видно, таков был их план: уйти громко, вернуться на цыпочках. Значит, похоже, слышали все, но это уже мало что меняло.
«Добить все-таки напоследок», – глядя на Борщова, подумал Юрий, но оттуда, сверху, один пропищал:
– Ты, хромой! Тронешь нашего – сразу пути-мути сделаем! – и Юрий, хотя и не знал значения этого загадочного «пути-мути», все-таки решил пока воздержаться.
Решетка загромыхала, открываясь, гномы опустили вниз лестницу.
– Вылазь, Борщов! – пискнул кто-то из гномов.
Тот юркнул к лестнице и поднялся наверх с завидной поспешностью.
– Теперь ты, баран, а после – ярочка!
– Чего это ради? – спросил Юрий. – Нам и тут хорошо.
– Ничего, сейчас плохо будет! – пообещал один из гвардейцев. – У нас тут брандспойт при себе, а водичка у нас, знаешь, ключевая, холодненькая, долго все равно не протянете.
Не желая напоследок еще и мокнуть, Юрий взялся за перекладину. Катя полезла следом за ним. Гвардия приняла их наверху всем скопом, заломили руки, начали вязать.
– Может, очкастому – все-таки пути-мути, а с девкой позабавиться? – предложил один пискля.
– Развяжите ее, – процедил Юрий. – Если развяжете и не тронете, я часы золотые дам.
– А где часики-то?
Юрий показал.
– Часики хорошие, – закивал один из них, беря часы. – Ладушки, ничего мы с девкой твоей делать не станем, правда, Вонмиглас?
– А что ты с ней сделаешь? – тоненько хихикнул тот в ответ. – Тебе что, пути-мути сделать забыли, или у тебя снова отросло?
Теперь только Юрий понял, что означает это «пути-мути».
– Это у вас что… у всех?
– Порядок такой, – пожалуй, даже горделиво подтвердил Вонмиглас. – Чтобы гвардеец на девок не заглядывался, всем пути-мути. За часики, конечно, спасибо, а вот развязывать твою деваху не будем – видали, как она своими ноженциями дерется, нам лишних проблем не надо. Ну, пошли, гвардия!
Снова напевая песню, которая вполне сошла бы за боевую, не будь она такой писклявой, гномы подтолкнули Юрия алебардами.
Глава 25
Наверх!
Они снова очутились в тронном зале. После тьмы подземелья царящий здесь свет ослеплял, но все-таки Юрий сумел разглядеть Домбровского, стоявшего одесную от темнолицего императора. Борщов откололся от гвардейцев, тоже подошел к трону и стал по левую руку от свинорылого короля. Оба – и Домбровский, и Борщов – смотрели на Катю и Юрия с нескрываемой злобой и в то же время с презрением, явно предчуя, что наблюдают уже покойников.
– Ну что, partisanene[33], – сказал император, – вы, похоже, свою миссию выполнили.
Король добавил:
– Теперь, благодаря нашему доблестному Вонмигласу (а у него слух знаете какой!), мы знаем о вас все. Хотите в своем Тайном Суде vallankaappaus[34] устроить? Неделькой раньше – мы бы вас сами приветили, а сейчас… – Он кивнул на Домбровского и Борщова. – Сейчас вместо вас другие орлы все, что надо, сделают, верно я говорю?
– Именно! – подтвердил Домбровский.
– А как же иначе! – кивнул Борщов.
– А всего-то нам и нужно от вашего Суда – так это денежки, – продолжал король, – а всякие там ваши szczytne cel[35] нас, право, не волнуют ничуть.
– Тotalmente![36] – подтвердил император.
– Да, а, к черту это все, – лениво махнул рукой король, – таких мы навидались. Нам на нашу бедность денежки, денежки нужны, только они, копеечки, не обманут, не подведут, не продадут, как говорил, кажется, ваш бессмертный Гоголь.
– Тhe immortal?[37] – заинтересовался император.
– Ну, это так, для красного словца, – успокоил его король. – В действительности он вполне покойник, и почил, кстати, копейки в кармане не имея. А денежки – рублики, тугрики, центики, фунтики – нам обеспечат вот эти вот благородные господа (снова взгляд на зардевшихся Борщова и Домбровского), верно я понимаю?
– Всенепременно! – заверил Домбровский.
– Уж будьте уверены, ваши величества! – пообещал Борщов.
– Карайте там ваших упырей, опирайтесь на таких вот лопухов (кивок в сторону Юрия), главное – сосите фунтики из вашего Лондона, только теперь половину, как условлено, – нам! Qui est rgle?[38]
– Чё? – спросил Домбровский. Теперь было видно, что это, несмотря на свой благообразный вид, обычный запутавшийся уголовник.
– По рукам, спрашиваю? – пояснил король.
– А как же! Все по-честному, будьте уверены, ваши величества! – закивал Борщов. В глазах бывшего шулера, однако, притаилось: «Ага, держите шире карман!»
– Вот и ладненько! Назначим вас первыми советниками.
– Только прежде сделаем вам пути-мути, – добавил император.
– Ну, это ясное дело, – подтвердил король. – Это уж как положено: чтобы соблазнов лишних не было.
Перспектива «пути-мути» явно не слишком радовала бывших судей, однако смотрели они на подземных монархов без особого страха, и по этим их взглядам Юрий почувствовал, что они затевают что-то свое, и это, затеянное, вот-вот должно случиться.
– А в подтверждение нашего договора, – сказал король, протягивая им банку, – вы, господа, капустки, капустки пожуйте, очень полезно.
Ни Борщов, ни Домбровский, однако, к капустке прикасаться не стали.
– Только после вас, – проговорил Борщов.
– Да, да, после вас, ваши величества, – подхватил Домбровский, и по усмешке на его лице Юрий вдруг понял, что сейчас произойдет.
Он раскрыл было рот предупредить монархов, но те уже вовсю жевали свою капустку.
Не прошло и минуты, как свинорылый король пробормотал:
– Что-то мне, Фома, в животе нехорошо.
– Да и мне, Лука, что-то в печенке саднит, – простонал император.
Глаза их начали стекленеть, и через несколько секунд оба стали сползать со своих тронов.
– Молодцом! – шепнул Борщов Домбровскому. – Мышьячку сыпанул, я так понимаю?
– Нет, мышьяком бы их, может, и не проняло, – ответил Домбровский, не обращая внимания, что король с императором все еще корчатся в конвульсиях на полу, – больно здоровые, черти. Но у меня был покрепче продукт.
Говоря это, они уже взбирались на троны, на освободившиеся места, и при этом так смотрели друг на друга, что Юрию было ясно – дальнейшая судьба кого-то одного из них так же предопределена, как у затихших уже у подножия трона короля и императора.
Взгромоздившись на место свинорылого короля, Домбровский произнес заученно, с дурным выговором:
– Le Roi est mort, vive le Roi!
Борщов тоже не остался в долгу, видно, долго готовился. Произнес с вовсе уж смехотворным прононсом:
– Le Еmpereur est mort, vive le Еmpereur![39]
Теперь самозваные монархи, по-видимому, решили, что настало самое время обратиться к подданным.
– Сирые и убогие! – по-актерски растроганным голосом произнес Домбровский. – Знаю, тяжко было вам под властью почивших деспотов! Но всему бывает конец. Радуйтесь своему счастью и благословляйте своего доброго короля Луку сто сорок четвертого!
– И добрейшего императора вашего Фому двести четырнадцатого! – не преминул вставить Борщов. – Жизнь ваша теперь будет разлюли-малина! Никаких вам больше «пути-мути» – при этих словах гвардия как-то взгрустнула, – никаких лишних поборов. Что отдадите – то и слава богу. А копеечку-другую мы и вам оставим, не сомневайтесь. В общем, виват!.. Или как бишь там по-вашенскому?..
Подданные, однако, смотрели с подозрением и не спешили их приветствовать.
Новоиспеченные монархи стали перешептываться, затем Борщов (или кто он теперь? Фома?) откашлялся и сказал:
– Это вы, наверно, дети мои, оттого, что мы капустку не жрем, как добропорядочным монархам полагается? Так вы не сумневайтесь, мы ее, капустку, страсть как обожаем. Тут только дрянцу всякую сверху скинуть надо… – Он отобрал сверху капустки на два пальца и стряхнул ее на пол.
Домбровский (Лука по-нынешнему) подозрительно взял банку у него из рук, скинул на пол капусты еще на два пальца, посмотрел банку на просвет, затем стряхнул еще чуток и наконец осторожно отправил в рот тоненький лоскуток. Некоторое время прислушивался к своему нутру и уже смелее взял еще один лоскуток.
Его примеру последовал и Борщов – взял из банки целую пригоршню капусты и начал смачно ее жевать, при этом поглядывая на Домбровского: кто-де из них смотрится более по-монаршьи? Домбровский вновь, уже смелее, зачерпнул из банки и взглянул на Борщова, вполне удовлетворенный: похоже, у него это получилось даже поцарственнее.
Народ, однако, по-прежнему молчал – не в одной капустке, видимо, было дело.
Жевание монархов прервал голос из толпы:
– Я только не пойму – а чего это вы тут расселись?
Юрий посмотрел в ту сторону. Голос принадлежал горбуну, который вез их сюда на машине.
– Во-во! – поддакнул ему второй, тот, что с глазом на плече. – Сидите тут, капустку лопаете. Что этих порешили, – он кивнул на трупы усопших монархов, – никто тут не против, всем старики поднадоели, но вы-то кто тут есть, ыш кубайдан мураки беш?
– Беш, беш! – гулом одобрила толпа.
– Беш! – пискляво согласилась гвардия.
Борщов и Домбровский крутили головами, но незнание здешнего языка ввергло обоих в растерянность.
– Беш, беш! – завопила толпа, кинулась к самозванцам и стащила их с трона.
– Вот так оно правильнее, – сказал тот, что с глазом на плече. Он влез на освободившийся трон императора, и… сразу стал похож на того, прежнего Фому: спина и руки его вытянулись, лицо потемнело.
– Намного правильнее! – согласился горбун, влезая на соседний трон, выемка в спинке которого пришлась в точности впору для его горба, а лицо бывшего водилы приобрело вполне свинообразное выражение.
Два новых монарха взяли банку, поочередно стали зачерпывать из нее капустку, и лишь тут толпа закричала на все голоса: «Виват! Виват! Беш! Ын кубайдан беш!»
– Не ушиблись, ваше величество? – злорадно спросил Юрий Домбровского.
Тот лишь зло зыркнул глазами. Говорить ничего не стал – понимал, что и его судьба висит теперь на волоске.
– Прохора жалко, – проныл Борщов. – Эй, ребята! Что бы там ни было, если кто в живых останется, хоть Прошку-то подберите. – Так это было сказано, что Юрию стало этого подлеца и шулера даже немного жаль.
– Ну а с этими что? – кивнув на них, спросил писклявый Вонмиглас новоиспеченных монархов. – Анабузык?
– А не сгодятся еще на что-нибудь? – усомнился горбатый король.
– А может… – задумался Вонмиглас, – может, пути-мути им сделать?
– И бабе ихней, что ль? – гоготнул кто-то из толпы.
– Баба и так кому-нибудь сойдет, – сказал другой. – Тебе, Поликарпушка, баба эта сгодится? – обратился он к какому-то оборванцу и по виду явно сифилитику, с провалившимся носом.
– А чего бы и нет! – обрадовался увечный Поликарпушка. – Баба – она завсегда сойдет!
– Ладно! – прикрикнул на них горбун. – С бабой потом разбираться будете, а с этими как быть? Ребятки они ушлые, польза с них может быть.
– Польза-то польза, – возразил его напарник, и казалось, что говорит он не ртом, а глазом, наблюдающим из плеча. – Но многовато их, как бы втроем делов не наделали. Вот если б которого одного оставить…
– И кого отберешь?
– А пусть сами отбирают, – усмехнулся чему-то глазастый Фома.
– Как те, в прошлый раз? – Горбун Лука тоже усмехнулся. Виимо, «в прошлый раз» было по-настоящему весело. – Заодно, – добавил он, – посмотрим, кто из них метчей стреляет.
– Дуэль, дуэль! Ура, дуэль! – закудахтала какая-то кликуша, и толпа с восторгом подхватила этот крик.
Домбровский и Борщов, словно уже целясь, посмотрели друг на друга. Васильцева они явно не рассматривали как серьезного соперника.
Писклявый Вонмиглас разъяснил правила. Стреляют по очереди. Промахнулся, попал – не важно, дальше стреляет следующий, и так до тех пор, пока только один не останется в живых.
Катя, прижавшись к Юрию, зашептала ему на ухо:
– Оба они отменные стрелки. Давай лучше я – вместо тебя, я стреляю вполне неплохо.
Юрий покачал головой. Прятаться за Катю? Еще чего не хватало!
Он вспомнил, как в детстве поразил мишень семь раз из семи. Та удача могла и не повториться, однако сейчас сама судьба давала ему очень неплохой шанс на выигрыш. Стреляли-то и Борщов, и Домбровский, наверно, и вправду превосходно, а вот в математике явно ничего не смыслили. Именно такого рода дуэль приводилась в одном учебнике по теории вероятностей. Он улыбнулся Кате:
– Не бойся, все будет хорошо.
Их отвели в соседнюю квадратную, довольно светлую комнату, расставили по углам, дали в руки каждому по нагану. В четвертом углу стал Вонмиглас со своей алебардой.
– Если кто в меня стрельнет – с того живого шкуру спустят, – предупредил он, – так что не советую.
Все трое кивнули.
– Кто первый стреляет? – спросил Вонмиглас. – Жребий будем бросать?
– Не надо жребия, пусть очкастый стреляет, – пренебрежительно бросил Борщов.
Для не знающего теории вероятностей выбор был верный. Домбровский согласно кивнул.
Васильцев еще раз прокрутил в голове ту известную задачку. Если убить Борщова, то оставшийся Домбровский практически наверняка положит его. То же случится, если он невзначай убьет Борщова. Что ж, ребята, будет вам третий вариант!
Юрий долго целился в Домбровского. Мог бы и попасть, но тогда предстояло подставлять лоб под пулю Борщова. Поэтому он в самый последний момент заставил руку немного дрогнуть. Раздался выстрел, и пуля врезалась в стену.
– Ремиз! – воскликнул Борщов.
Он теперь злобно смотрел на Домбровского, не надеясь остаться в живых.
– Ну, готовься! – усмехнулся бывший председательствующий, и глаза его сузились.
– Хватит. Стреляй, – отозвался Борщов.
Домбровский выстрелил. Пуля попала Борщову прямо в лоб, и, не издав ни звука, он рухнул на пол.
Вот теперь промах был равен смерти. Юрий целился как можно тщательнее, а Домбровский смотрел на него с презрением.
Юрий вспомнил отца, истекающего кровью на лестнице, – там не обошлось без этого человека; вспомнил, как тот сделал его послушной игрушкой в своих руках; вспомнил страшную смерть Викентия; вспомнил, как и его самого, и Катю этот вольный художник отдал на растерзание подземным упырям. Это несправедливо, если он, Юрий, сейчас промахнется!
Еще он вспомнил свою детскую кличку – Стрелок. Ведь вовсе не умение, а она, справедливость, направляла тогда его руку. Поэтому и сейчас, доверившись не столько себе, сколько ей, этой самой справедливости, во имя которой он, собственно, и в их Суде-то согласился заседать, Юрий почти не глядя выстрелил.
Домбровский упал на пол, держась за простреленный живот.
– Попал, гад очкастый… – проговорил он. И больше уже не сказал ничего, хотя жизнь уходила из него еще несколько долгих секунд.
Вонмиглас повел его назад, в тронную залу. Навстречу им остальные гвардейцы выносили зашитых в саваны бывших короля и императора, но на это шествие уже мало кто обращал внимание.
Катя бросилась к Васильцеву, однако первым возле него очутился майор Чужак со словами:
– Молодец, кочегар-доцент! – Он попытался потрясти Васильцеву руку, но тот отдернул кисть, и поэтому, подхватив Юрия под локти, майор стал трясти его целиком, приговаривая: – Вот это я понимаю! Это по-нашенски – обоих в расход. Кстати, я, кочегар, на тебя ставил, хоть ты и в очках!
Не сразу у Юрия хватило сил оторваться от могучего майора, а оторвавшись наконец, он с плеча заехал ему кулаком в зубы. Чужак сел на пол, хлопая глазами, но в этих самых глазах у него все равно горело обожание.
– Это тебе за отца, – проговорил Юрий.
– И к родителю вашему мы всегда с большим почтением, – забормотал майор, – это гнида Нюмка Буцис тогда попутал, так вон, его уже… Туда ему, падле, и дорога!
Тут наконец вступил длинный темнолицый Фома:
– У каждого своя дорога, – сказал он. – А как думаешь, какова твоя дорога, майор Чужак? – И, повернувшись к своему горбатому напарнику, проговорил: – Агубунак сабыр бутурлык.
– Беш, беш, – согласился тот.
Не понимавший их речи майор уже поднялся на ноги и теперь стоял перед ними навытяжку, руки по швам, и только потел со страху.
– Мы – завсегда! – наконец выпалил он.
Монархи переглянулись.
– Тут что-то было сказано? – спросил император.
– Сказано-то сказано, – отозвался король, – но что-то больно уж невнятное.
Майор понял, что надо пояснить.
– Я к тому, что мы – завсегда! – повторил он. – В том смысле, что – верой и правдой!
– Что – верой и правдой? – спросил горбун.
«Жилка, жилушка, ну!!!» – мысленно взмолился майор Чужак, вслух же произнес:
– Камушки – завсегда! Цацки от всяких контриков, рыжье! Завсегда с большой радостью!
– И от этой самой радости, – усмехнулся император, – ты добрых три четверти всего этого заныкиваешь себе?
– Это при том, что наш народ голодает, – добавил свинорылый король. – А у него вон три шифоньера от всякого добра ломятся.
– То ж Аглайке, дочурке единственной, в приданое, – попытался оправдаться майор, но монархи уже не слушали его.
– Лейтенант Огурцов! – крикнул император.
Секунды не прошло, как перед троном уже стоял навытяжку молодой, пахнущий одеколоном лейтенант госбезопасности.
– По вашему приказанию! – щелкнул он каблуками до блеска начищенных сапог.
– Ну-ка, напомни-ка нам, лейтенант Огурцов, – попросил император, – чего и сколько ты давеча принес нам на нашу бедность?
Читать бесплатно другие книги:
