О тех, кто в МУРе Вольфсон Семен
– Сергеем Юрьевичем.
– Можно я вас буду Сержем называть, а то как-то слишком официально получается. А меня можете называть Марго. Насколько я понимаю, вас интересует Федоров, Майкл (я его так называла). Что я могу сказать: солидный мужчина, всегда при деньгах, врач, кандидат наук; я у него наблюдалась, ну, и познакомились.
– Меня интересует, уважаемая Маргарита Львовна…
– Серж! Я же просила называть меня Марго!
– Хорошо, если вы так хотите, пусть будет Марго. Меня интересует, в какое время Федоров пришел к вам в ночь с прошлого воскресенья на понедельник, а также звонил ли предварительно.
– О! Это было так давно! Помню, заходил, да. Время не помню. Темно уже было. Я как раз читала роман «Шипы и розы». Вы не читали? Очень увлекательная вещь! Помню, позвонил, а через полчаса появился сам, какой-то весь нервный, не в себе. Обычно с бутылкой хорошего вина приходил и цветами, а тут без всего. Выпил у меня весь коньяк и спать завалился. Так что в ту ночь, вы сами понимаете… А рано утром куда-то заторопился: якобы дома книгу нужную для работы забыл, оставил деньги и ушел. Больше, Серж, мне нечего добавить.
– Теперь, Марго, напишите, пожалуйста, сейчас все, что вы мне сказали, только без всяких ваших Майклов.
– Обижаете, полковник! Что ж я, не понимаю? А насчет написать, так у меня тут и компьютер, и принтер имеются. Я, как видите, женщина современная.
Через десять минут Григорьев держал в руке лист бумаги, где было напечатано: Федоров Михаил Сергеевич пришел ко мне в первой половине ночи такого-то числа, точнее не помню, предварительно звонил, ушел рано утром, точнее не помню. Число и подпись: Фасобина Маргарита Львовна.
– Так хорошо будет? Про коньяк я писать не стала, думаю, вам это ни к чему.
– Правильно думаете, – усмехнулся Григорьев, – спасибо за ценные сведения, мне, пожалуй, пора.
– Куда же вы в такую ночь?! Может, продолжим разговор в более интимной обстановке? Да вы не опасайтесь, я с вас ничего не возьму, – и она оценивающе посмотрела на Сергея Юрьевича.
Не скрою, уважаемый читатель, нашему герою очень хотелось остаться у Маргариты Львовны, и он на секунду заколебался. Но карьера, которой Сергей Юрьевич дорожил больше всего, могла быть подпорчена, так как служебный долг запрещал вступать в близкие отношения с фигурантами расследуемого дела до его окончания. Он ограничился тем, что записал номер мобильного телефона и спросил, не требуется ли от него какая-нибудь помощь.
– Мой зонтик посерьёзнее, чем вся ваша контора, – произнесла она своим обволакивающим голосом с легкой хрипотцой и насмешливо посмотрела на него большими зеленоватыми глазами.
– Ясно, что за зонтик, – подумал Сергей, – что ж, так даже лучше. По-моему, я ей понравился.
И попрощавшись, Григорьев поехал в свою холостяцкую квартиру.
Утром следующего дня он вызвал Женю и дал ему задание узнать в телефонном узле, когда и с какого номера в ночь с прошлого воскресенья на понедельник поступали звонки в квартиру Маргариты Львовны.
Затем Григорьев достал из сейфа дело Фёдорова и начал его просматривать. Через некоторое время на его стол легла справка из телефонного узла. В ней указывалось, что звонок на номер Фасобиной поступил в прошлый понедельник, примерно в час ночи из телефона-автомата рядом с квартирой задержанного.
Вскоре следователю принесли от судмедэксперта две пустые ампулы, которые вместе со справкой, подшитой к делу, были убраны в сейф.
– Всё! Фёдорова допрошу в понедельник.
В понедельник в 9 часов утра он вызвал подследственного на допрос. Вместо щеголевато одетого и гладко выбритого бодрого мужчины, каким был тот в день своего задержания, перед Григорьевым сидел давно небритый человек с помятым лицом, в грязном костюме.
– Не надоело спать на табуретах, Михаил Сергеевич?
– Я адвоката хочу! Вы меня уже пятый день держите, а обвинения не предъявили.
– Сейчас предъявим, – он протянул листок с показаниями мастера металлоремонта и ключи. – Зачем вам понадобилась вторая пара?
Фёдоров смутился, не зная, что ответить.
– Ваши соседки по подъезду опознали сумку. Вот протокол, где отмечено, что при обыске вашей квартиры никакой спортивной сумки не обнаружено. Это – акт криминалистической экспертизы; в нем указано: на орденах из тайника, оборудованного в квартире профессора, имеются отпечатки ваших пальцев. Что вы теперь скажите?
– Да, действительно имел слабость, бес попутал.
– Тогда вот вам чистый лист бумаги и опишите, как он вас попутал, а я пока в буфет схожу.
В кабинете кроме Фёдорова оставались Женя и Володя.
Когда Григорьев вернулся, объяснительная была готова.
– Так вы утверждаете, что три недели тому назад, получив от вашего соседа, Николая Рублёва, ключи от профессорской квартиры, заказали дубликат и днём в конце позапрошлой недели, подгадав, когда профессор уйдёт из дома, проникли в его квартиру и совершили кражу.
– Да, так всё и было, – кивнул Федоров, – бес попутал.
– Ах, вот как! Понятно. А бедный профессор, открыв тайник и увидев пропажу, не стал заявлять в милицию, а взял, да и повесился с горя в ночь с воскресенья на понедельник.
– Да. Так, вероятно, всё и было. Но я в смерти его не виновен.
– Хорошо! Подпишите ваши показания, поставьте число. Теперь, должен вам заявить, гражданин Фёдоров, что вы изобличены в краже со взломом чужого имущества, статья № 158 УК Российской Федерации. Ничего не хотите добавить?
– Нет, я всё написал.
– Ладно, подумайте ещё.
Он вызвал конвоира, и подследственного увели.
Но не будем более утомлять читателя. Скажем лишь, что на следующий день Фёдорову были предъявлены новые доказательства, а именно, акты криминалистической экспертизы о первоначальной высоте нахождения петли, а также фотографии подъёмного устройства в разобранном и собранном виде, заключение о том, что круглая пластина, приваренная к верхней части подъемника, полностью совпадает с отпечатком, оставленным на потолке, и на ней же найдены микроскопические следы краски, идентичные потолочной. В доказательную базу вошли заключение судмедэксперта о причине и времени смерти профессора, справка с телефонного узла, показания Фасобиной Маргариты Львовны, фотография отверстия в стене, разделяющей обе квартиры, две пустые ампулы: из-под инсулина и другого вещества, вызвавшего смерть покойного, и нитяные перчатки для полноты картины.
В конце концов, припертый к стене неопровержимыми уликами, Фёдоров признался в совершенном деянии.
– Что же вас заставило разменять жизнь человека на побрякушки, пусть даже очень дорогие? – спросил Григорьев.
Приводим часть показаний Фёдорова, записанных на магнитофон.
«…Родители мои умерли рано, так что воспитывала меня тётка, постоянно попрекавшая рублем, поэтому, сразу после девятого класса, поступил в медучилище, а ночами подрабатывал санитаром в одной из больниц. После училища был мединститут. Во время учёбы продолжал подрабатывать, так как стипендия была небольшая. В ординатуре начал писать диссертацию и через несколько лет защитился. Тогда казалось: жизнь широко распахнула передо мной двери: как-никак врач – кандидат медицинских наук, получаю приличную зарплату, – даже стал откладывать на машину.
От родителей мне досталась однокомнатная квартира. Я съехался с теткой, нуждавшейся в медицинском уходе; после её смерти стал владельцем части небольшого домика в ближнем Подмосковье по Курскому направлению и трехкомнатной квартиры, а в дальнейшем поменял её на двухкомнатную: знаете ли, очень этот район люблю.
Моим соседом по лестничной площадке оказался покойный. Мы часто вели задушевные беседы о музыке, жизни известных музыкантов и композиторов. Одно время я увлекался историей музыки, прочитал много книг, и профессор иногда удивлялся моей осведомленности. Однажды, примерно полгода тому назад, у нас зашел разговор о дореволюционных наградах, перешедший в спор, в котором он удивил меня своими познаниями в этой области. Разгорячённый, он прошел в столовую, и через несколько минут принес альбом с царскими орденами. Изумлённый таким богатством, я оторопел. Очевидно, профессор это заметил, закрыл альбом и постарался быстро меня выпроводить.
С тех пор мысль, что вот тут за стеной находится клад, сравнимый с сокровищами сундука, описанного в романе «Граф Монте-Кристо», не давала мне спать. Зачем, думал я, ему, старику, стоящему уже одной ногой в могиле, такое богатство? Мимо проносились, шурша покрышками, дорогие иномарки, в ресторанах на Тверской через стекло я видел шикарно одетых женщин и элегантных мужчин, жующих и пьющих, а я, кандидат медицинских наук, работаю полдня в поликлинике за жалкие гроши, а вторую половину дня бегаю по домам зажиточных пациентов, и всех этих заработков мне не хватило бы даже на один вечер таком ресторане.
Мысль похитить профессорские ордена глубоко засела в голове. А тут он начал ремонт, и этот дурачок, Колька, дал мне ключи от квартиры и попросил понаблюдать за рабочими. Как только подвернулось свободное время, я сразу изготовил дубликат, впрочем, вы это знаете. Потом в слесарной мастерской по моему рисунку сделали подъемное устройство.
Обокрасть профессора было, конечно, несложно. Я давно заприметил в столовой угловой шкафчик с резной стойкой и решил, что ордена хранятся именно там. Но тогда я первым попадал под подозрение, ведь он помнил, что показывал мне коллекцию. Поэтому решил убрать его, сымитировав самоубийство, и все было бы шито-крыто, ведь о тайнике никто не знал.
Продав часть коллекции, собирался выкупить квартиру покойного и тем самым застраховаться от возможного разоблачения. Когда меня задержали в качестве свидетеля, я как раз шел на встречу с одним из возможных покупателей, чей телефон нашел в профессорской записной книжке. А остальное вам известно.
– Скажите, Фёдоров, а профессор вам не рассказывал, откуда у него такая коллекция?
– Говорил, что от родителей досталась. Он сам из Петербурга, сюда после войны переехал. Как-то раз вскользь упомянул, что отец его в осажденном Ленинграде приносил домой сумки, набитые буханками хлеба. Об остальном можно только догадываться.
Вот и закончилась наша история. Старший следователь Григорьев получил очередную звезду, стал подполковником, заместителем начальника отдела, а Горевого наградили почётной грамотой, премией в размере месячного оклада и именными часами. Вскоре он перевелся в ОВД одного из спальных районов с повышением в звании. Конечно, теперь приходилось дольше добираться до места службы, да и преступления в районе чаще всего были бытовые: пьяные драки и семейные разборки, зато жена перестала его попрекать.
Глава 2
Гаражная история
Уже полгода Леонид Семёнович Горевой трудился на новом месте. Дела шли какие-то мелкие. Было, правда, одно покушение на убийство: пьяный муж в припадке ревности ударил жену молотком по голове. Жена – в реанимации, а преступник – вот он, что его искать, сидит около батареи и даже не отпирается. Одним словом – скучно.
В начале зимы позвонил Григорьев:
– Лёня! У нас место освобождается: старший опер уходит из соседнего отдела, как раз в звании майора.
– Да кто же меня отпустит?
– Не волнуйся, это наше дело, – мы же всё-таки Петровка.
Через неделю Горевого вызвал к себе начальник отдела:
– На, читай! Бумага на тебя из главка пришла. Что, уйдешь?
– Уйду, Иван Семёнович. Там работа повеселее, и друзья остались.
– Да– а… А я, признаться, хотел месяца через два тебя в замы двинуть. Мой-то не тянет, на пенсию ему пора. И чем они там, на Петровке думают?! Центр укрепляют, а периферию оголяют. У них получается: только они работают, а все остальные – руки в брюки сидят. Может, не пойдешь, а?
– Нет, пойду.
– Ну, валяй, делай, как хочешь. Приказ я подписал. С завтрашнего дня чтоб духу твоего здесь не было! – неожиданно, вспылил он.
Была пятница, а с понедельника Горевой заступил на новое место службы. Первый, кого он встретил, был Григорьев.
– О! В нашем полку прибыло, – издалека закричал тот, – теперь поработаем, а то скучно без тебя.
– Пойду, представлюсь новому начальству.
Леонид Семёнович негромко постучал в дверь кабинета.
– Войдите!
Горевой увидел Власова, знакомого ему по делу об убийстве и ограблении профессора консерватории.
Полковнику было лет шестьдесят. Он больше походил на тренера по боксу, чем на криминалиста.
Власов прилаживал к стене фотографию в рамке.
– Здравия желаю, Николай Фомич, то есть товарищ полковник. Майор Горевой прибыл для прохождения службы в убойном отделе.
– С прибытием! Присаживайся! Мне Григорьев все уши прожужжал: говорит, ты прямо настоящий Шерлок Холмс. Вот сейчас и проверим.
С этими словами он снял хорошей выделки дорогой брючный ремень и протянул его Горевому.
– Скажи, каким образом он ко мне попал?
Ремень был совершенно новый. От него пахло свежевыделанной кожей. Леонид Семенович внимательно осмотрел кабинет, затем перевел взгляд на фотографию, повешенную Власовым. На ней красовался хозяин со всеми регалиями.
– Судя по вопросу, вы его не сами купили. Думаю, ремень преподнесли вам вместе с другими подарками по знаменательному случаю.
– Правильно! А теперь объясни, как догадался.
– У вас на столе лежат телеграммы и открытки. На одной я прочитал: «Поздравляю»! Склоняюсь к мысли, что этот праздник – не день рождения. Тогда их прислали бы домой. Лет вам около шестидесяти, и среди прочих наград я вижу новый значок «Сорок лет в МВД». Так что, разрешите поздравить вас с сорокалетием службы в органах.
Возникла пауза. Власов, не ожидавший такого быстрого решения своей задачи, был удивлен.
– Мда-а, – протянул он. – Не зря тебя Григорьев нахваливал. Что ж, приступай к работе. Если надо, заходи, не стесняйся.
Постепенно Горевой познакомился со всеми оперативниками убойного отдела. К нему часто заходил Григорьев погонять чайку и между делом обсудить вопросы по своим расследованиям.
В то утро телефон на столе Горевого зазвонил, как только он перешагнул порог.
– Власов говорит. Давай, Лёня, собирай оперативную группу, и выезжайте на место. (Он продиктовал адрес). Там в гаражном кооперативе труп обнаружили.
Группа, которую собрал Горевой, состояла из судмедэксперта и фотографа-криминалиста. В последнюю минуту к ним присоединился Григорьев, сказавший:
– Люблю с тобой работать.
Через некоторое время микроавтобус с оперативниками и приехавшая вслед за ними машина трупоперевозки были на месте.
Два длинных ряда металлических гаражей располагались по обе стороны заснеженного проезда, упиравшегося в забор с запасными воротами. На въезде находилась будка сторожа – две стоящие друг на друге гаражные коробки, на второй этаж вела металлическая лестница.
У ворот их ждали участковый инспектор и сторож.
Шёл снег. Опергруппа гуськом потянулась к гаражу с распахнутыми настежь воротами. Не доходя метра три, Горевой, шедший впереди, остановился и сделал знак остальным.
– Посмотри-ка, – повернулся он к Григорьеву. – Как будто человек прошёл. Кто– нибудь, найдите кусок картона!
– У меня есть. Сейчас оторву от коробки с реактивами, – сказал судмедэксперт.
Горевой начал осторожно отгребать картоном верхний слой снега, пока не проступили четыре местами наложенные друг на друга цепочки следов. Одни вели в сторону гаража, другие обратно.
– Сфотографируй, измерь и изготовь слепок, – обратился он к фотографу.
Из гаража ещё не выветрился запах выхлопных газов, пахло бензином. Внутри стояла вазовская десятка, под потолком тускло горела лампа.
Горевой открыл переднюю дверцу машины, включил свет и пропустил вперёд судмедэксперта, затем огляделся. На верстаке стояло несколько ящиков с гаечными ключами, отвертками и другим инструментом. С краю лежал навесной замок без ключа.
– В кармане, очевидно, – подумал Горевой. – Виктор, как там у тебя?
– Уже заканчиваю.
Через несколько минут он вылез из машины:
– Так, всё понятно: смерть наступила примерно десять – шестнадцать часов тому назад. Причина, вероятно, отравление, удушение выхлопными газами, точно скажу после вскрытия в морге. Похоже на самоубийство, вот и записка лежит, – судмедэксперт передал Леониду Семёновичу кусок картона, на котором черным фломастером печатными буквами было написано: «В моей смерти прошу никого не винить» и такими же буквами подпись «Николай».
Горевой опустил картонку в полиэтиленовый пакет.
– Теперь наша очередь, – Леонид Семёнович, а за ним Григорьев полезли в машину.
На сидении головой к рулю лежал русый молодой мужчина среднего роста.
– Лёня, брюки на нем какие-то странные.
– А, ты заметил: морфлотовские, вот и якорь на руке. По-моему, брюки не сильно поношенные, вероятно, недавно демобилизовался: в восемнадцать лет закончил школу, год службы в Морфлоте, следовательно, лет ему не более двадцати – двадцати одного.
На сидении остались крошки чёрного хлеба, очевидно – от закуски, рядом пустая бутылка из– под водки «Топаз» и фломастер.
– Интересно, он один пил или с кем-то? В последнем случае должны быть два стакана или вторая бутылка, но их нет. Не по очереди же они из горлышка отхлёбывали? Это раз. Теперь, почему предсмертная записка написана печатными буквами? Вряд ли покойному это было удобно, а вот, если бы кто-нибудь хотел, чтобы его по почерку не опознали, то, пожалуй, так бы и сделал. Ключ зажигания повернут, а двигатель не работает. Это и понятно: заглох, когда в помещении перестало хватать кислорода. Так, Серёжа?
– Похоже.
Тщательно обыскав труп, Горевой нашел в телогрейке ключ от гаражного замка. Затем аккуратно опустил фломастер, бутылку и ключ зажигания в пакет, где уже лежала предсмертная записка. Не найдя в бардачке ничего интересного, проверил, не закатилось ли что-нибудь между сиденьем и спинкой, и достал оттуда шарик из скомканной бумаги. Расправил, и в руках оказалась ещё пахнущая шоколадом круглая гофрированная с зубчиками по краям корзиночка от дорогих конфет.
В гараж зашли санитары, и через несколько минут тело оказалось в машине трупоперевозки.
– Кто обнаружил труп?
– Я, – ответил Григорьеву сторож, – сухонький старичок, одетый в телогрейку защитного цвета, какие обычно выдают солдатам-сверхсрочникам или младшему офицерскому составу, и такого же защитного цвета ватные штаны, заправленные в валенки.
– Представьтесь, пожалуйста, и расскажите, как это произошло.
– Зовут меня Белоконь Василий Сергеевич, работаю сторожем: сутки, двое дома. Подрабатывать приходится, на пенсию-то, сами понимаете, не разгуляешься. Заступил на дежурство вчера без пятнадцати девять вечера; никого здесь не было, гаражи были закрыты.
– А потом?
– Пошёл снег, я поднялся в будку. Ночью спускался, как положено, делал обход, а утром вышел по своим надобностям, гляжу – на гараже замка не хватает. Подошёл ближе, чувствую, сильно пахнет выхлопными газами. Открыл ворота, на меня как пахнуло этой гарью, чуть с ног не свалился. Сам я двадцать пять лет в армии оттрубил, да половину из них за баранкой. Что-то, думаю, здесь не так; проветрил немного, включил свет – и к машине. Смотрю, на сидении этот лежит – Николай Резаков. Пошлёпал его по щекам, а он признаков жизни не подает, и уже весь холодный. Я тут же в милицию, участковому нашему, Федору Сергеевичу, по мобильнику позвонил. Да вот он стоит, подтвердить может.
– Василий Сергеевич, а вы ночью в котором часу обход делали? – Горевой бросил взгляд на одинокую строчку следов, ведущих от будки, и вопросительно взглянул на сторожа.
– Вот язык у меня! Как помело! Виноват! – Василий Сергеевич смутился, как школьник, не подготовивший урок, стоящий у доски и не знающий, что отвечать. – Виноват! Неточность допустил. Это вы верно заметили, ночью я не спускался. А что спускаться, если и так всё видно? Ну, я согласен, положено, виноват. Я как, значит, заступил на дежурство, в девять вечера, так чекушечку того, оприходовал. Да у нас все так делают. Потом печку включил и спать лег.
– Следовательно, что здесь происходило после девяти часов, вы не видели?
– Стало быть, так, не видел. Вы только моему начальству не докладывайте! А то, где я теперь такое место найду.
– Не волнуйтесь, Василий Сергеевич, не сообщим. Нам только надо выяснить, как все было.
– А вы что скажете? – Обратился Леонид Семёнович к участковому.
– А я что? Приехал, смотрю – труп, сразу, как положено, сообщил.
Отойдя на несколько шагов от гаража, Горевой остановился и стал внимательно всматриваться в запорошенное снегом отверстие в сугробчике, образовавшемся у ворот.
– Как думаешь, что это такое? – как будто вылили какую– то жидкость, – а, Серёжа?
– Понятия не имею, – почесал тот в затылке.
– Я тоже, но пробу отсюда возьмем.
Они набили полпакета снегом.
– Что там у тебя, Лёва? – обратился Горевой к подошедшему фотографу.
– Размер 38–39, похоже на женский ботинок, вот и каблучок отпечатался.
– Так, – хмыкнул Горевой, – cherchez la femme, ищите женщину, как говорят французы.
Затем все подписали протокол осмотра места происшествия, сторож выключил свет и повесил на гаражные ворота замок, взятый с верстака.
– Сообщи родственникам о случившемся, – попросил Горевой участкового.
– А у него родственников-то одна бабка.
– Вот ей и сообщи, и мне адрес дай. Кстати, как её зовут?
– Марья Николаевна.
– Всё! Поехали! – скомандовал Григорьев. И обе машины выехали за ворота.
– На суицид не похоже, а ты как думаешь?
– Я, Серёжа, больше всего опасаюсь опоздать на чаепитие; боюсь, как бы конфеты не кончились, – усмехнулся Горевой, взглянув на часы. Была половина двенадцатого. – Если повезёт, надеюсь добыть улику.
– Так мы сейчас куда?
– К бабушке убитого. Теперь наша задача – выяснить личность таинственной незнакомки, приходившей два раза ночью по первому снегу в гараж.
На звонок в квартиру, где проживал покойный Резаков, дверь открыла полная пожилая женщина лет семидесяти в черном шелковом платке на голове.
– Мы из милиции, Петровка, 38, подполковник Григорьев и майор Горевой, по поводу смерти вашего внука, – представился Григорьев.
– Горе-то какое. Мне участковый уже звонил. Проходите на кухню.
– Да, горе большое, примите, Мария Николаевна, наши соболезнования – продолжил Горевой. – Но мы вас побеспокоили по делу. У вашего внука была девушка?
– Почему была, и сейчас есть, только его уже нет. Собирались в следующем месяце свадьбу сыграть.
– А давно она у него появилась?
– Да не очень, через полгода, как из армии пришел.
– А до этого у него кто-нибудь был?
– Была в школе одна оторва, Наташка Белявская, отец пьяница, мать уборщица. Обещалась ждать. И ведь ждала. Только Коля не любил её. Это она к нему точно репей цеплялась. А как девушка хорошая появилась, отец – директор завода, мать – директор школы, так у них с Колей покойным все и заладилось. Наташка, как увидела, стала СМС-ки с угрозами присылать, мне о них Коля рассказывал.
– Чем же она угрожала?
– Их несколько было. Точно не помню, но смысл примерно такой: или ты на мне женишься, или я тебя с могилой обвенчаю. Только Коля не из пугливых был; плевал он на эти послания.
– Где теперь можно эту Наташку найти? – спросил Григорьев.
– Три недели тому назад замуж вышла, думаю, назло Коленьке, за его друга Женю Воробьева, провизором работает в нашей аптеке, поговаривают, скоро свою откроет. Отец – главврач поликлиники, мать – завотделением. Наверное, помогают. Сама Наташка в медучилище учится.
– А где молодожёны проживают?
– В доме напротив, второй подъезд, четвертый этаж, квартира 89, набирайте код: 89, ключ, 1847. Я почему знаю: пока Коля в армии служил, к Воробьеву частенько убираться приходила.
– Можем сказать вам, Мария Николаевна, что вашего внука, возможно, убили, а мы занимаемся расследованием, по горячим следам.
Старушка ахнула:
– Коленьку убили?! За что?! Он и мухи не обидит! Всегда внимательный такой, вежливый, его соседи все любят, – она заплакала. – Вы меня извините, не могу слёзы сдержать, одна я теперь осталась. Дочка-то с мужем за бугор укатили, не то в Грецию, не то в Швецию, пять лет от них ни слуху, ни духу.
Бабушка накапала себе в рюмочку валерьянки, добавила немного воды и залпом выпила.
– А чем занимался Николай?
– Автомастерская у него была: с детства любил со всякими железками возиться, сперва с велосипедами, потом с мотоциклами, а затем уже с автомобилями. Часов до восьми работал с напарником в мастерской, придет домой, наскоро что-нибудь перехватит, и в гараж. Возвращался за полночь. У него, говорят, золотые руки были, царствие ему небесное!
– Ещё раз спасибо вам большое, мы пойдем, дел много, примите наши соболезнования, – Григорьев с Горевым низко поклонились Марье Николаевне.
– Вы уж убийцу-то найдите!
– Обязательно, постараемся!
В микроавтобусе Леонид Семёнович сказал:
– Мне сейчас понадобятся двое свидетелей. Лучше всего подойдут фотограф и судмедэксперт, а ты, Серёжа, со своей офицерской выправкой только мешать будешь.
Через пять минут они поднялись на лифте нового шестнадцатиэтажного дома. Звонить в дверь пришлось долго, пока им не ответили:
– Кого нужно?
– Проверка паспортного режима.
Горевой поднес к глазку удостоверение.
Металлическая дверь отворилась, и в проеме появился молодой мужчина в пижаме с заспанным лицом.
– Разрешите войти?
Они очутились в просторной прихожей.
– Предъявите, пожалуйста, ваши документы. Кто прописан в квартире?
В это время в дверях спальни показалась довольно миловидная молодая женщина с помятым после сна лицом.
– Наталья Афанасьевна Воробьёва – представилась она. – Чему обязаны?
– Мы осуществляем проверку паспортного режима. Может, чайком нас угостите? На улице-то холодно.
– Что ж, раз пришли, раздевайтесь, обувайте тапочки и проходите на кухню.
Они уселись за длинный стол. Горевой бегло просмотрел документы хозяйки:
– У вас тоже всё в порядке. А конфету к чаю можно?
Она открыла наполовину пустую коробку шоколадных конфет, лежащую на столе.
– Спасибо! Мы, вообще-то не по этому делу, то есть, хочу сказать, паспортным режимом редко занимаемся. Это работа участковых, да ваш приболел, вот нас и заставили, вообще-то ловим всяких бандитов, жуликов, воров.
– А оружие у вас есть? – полюбопытствовал Воробьёв, никогда не служивший в армии.
– Конечно.
– Показать можете?
– Почему не показать хорошему человеку? Смотрите.
Горевой достал ПМ, вынул обойму и протянул Жене.
– Только на человека не наводите, этого нельзя делать, даже если пистолет разряжен.
– Серьёзная штуковина, сразу чувствуешь себя настоящим мужчиной.
– Давайте его назад. Кстати, а знаете, что самое трудное в работе опера? – сменил тему Горевой.
– Что?
– Составить акт изъятия какой-нибудь вещи.
– Это как?
– Сейчас объясню. Несите лист бумаги и ручку. Что бы такое изъять у вас, чтобы не обидно было? О! Эти две шоколадные конфеты. Можно?
– Берите, берите! Угощайтесь, у нас ещё есть.
– Спасибо! Сначала пишем заголовок: «Акт изъятия вещдока – двух шоколадных конфет в бумажных корзиночках – у граждан Воробьевой Н.А., паспортные данные, и Воробьева Е.», как по батюшке?
– Константинович.
Читать бесплатно другие книги:
