Ребус Константинов Андрей

Глава вторая

Нестеров

Филер должен быть политически нравственно благонадежным, твердым в своих убеждениях, честным, трезвым, смелым, ловким, развитым, сообразительным, выносливым, терпеливым, настойчивым, осторожным, правдивым, откровенным, но не болтуном, дисциплинированным, выдержанным, уживчивым, серьезно и сознательно относящимся к делу и принятым на себя обязанностям…

Из Инструкции по организации филерского наблюдения

Мерзкий звонок будильника заставил бригадира вздрогнуть и, с трудом разлепив веки, открыть глаза. Невероятным усилием воли Александр Сергеевич принудил себя подняться, на автопилоте прошел на кухню и поставил чайник.

Сколько себя помнил, Нестеров всегда с презрением относился к составляющим элементам здорового образа жизни, в число которых входят и водно-закаливающие процедуры. Но именно сегодня он вынужден был поступиться принципами и принять холодный душ. По собственному опыту Нестеров знал, что в противном случае всю первую половину дня ему пришлось бы приложить немало усилий, дабы не клевать носом. А работать за объектом в состоянии неадекватного восприятия окружающей действительности он не позволял ни себе, ни своим подчиненным.

Женская половина благородного семейства спала, что для столь раннего утра было делом вполне естественным.

Дни, когда любимого мужа и отца провожали на работу горячим завтраком и дежурными бутербродами и поцелуями, остались в далеком прошлом. Хотя в таком ли уж далеком?

В самом деле, много это или мало – десять лет? Да черт его знает! Для тридцатилетнего старлея Сашки Нестерова, наверное, мало, а вот для сорокадвухлетнего подполковника Александра Сергеевича Нестерова – пожалуй, что и многовато. Как ни крути, жизнь проходит. Вот уже и пенсия перед глазами маячит, а начнешь вспоминать, так ничего яркого, кроме как связанного с работой, да с рождением дочери, на память почему-то не приходит. Странное дело – вроде бы они с Ириной и не самые плохие супруги: каждый по-своему индивидуален, каждый в чем-то талантлив, интересен, своеобразен, а вот в целом совместная жизнь не сложилась. Может, потому и не сложилась, что каждый из них (с некоторых пор включая и Оленьку) в первую очередь стремился сначала реализовать себя?…

Александр Сергеевич глянул на часы и тряхнул головой – времени на занятия самоедством не оставалось. В конце концов, эка невидаль – жизнь у него, блин, проходит. Можно подумать, что у других она на месте топчется!.. Подумав так, Нестеров отщипнул от батона колбасы достойный кусок и скоренько заглотил его под стакан чая. Затем он глянул в зеркало, оценил уровень своей двухдневной щетины как допустимо-приемлемый и, щелкнув замками, отправился на работу. Лифтом он не пользовался принципиально. Непонятно почему, но настроение у бригадира моментально улучшилось. Причем настолько, что, спускаясь по лестнице, он даже принялся напевать любимую мамину частушку: «Эх, год, еще год, быстро время катится, кто не курит и не пьет, опосля спохватится». Слуха у Нестерова не было, но петь он любил.

Причину перемены в настроении бригадира отыскать было не трудно – всякий раз покидая дом, он не просто уходил на службу, но еще и убегал от своих мелочных (как ему всегда казалось) житейских проблем. На расстоянии, да в сравнении с «мировой революцией», они начинали казаться ему пустяковыми и не заслуживающими внимания.

– …Ни фига себе! – именно такой была первая реакция Лямина на услышанное.

– Абсолютно с тобой согласен, Лямка. Лучше и не скажешь, – подтвердил Нестеров.

Сегодня ночью, в томительном ожидании исхода переговоров Ладонина с людьми Ребуса, Александр Сергеевич не раз укорил себя за то, что скрыл от ребят ранее полученную от Игоря информацию. Вряд ли это знание могло кардинально повлиять на ход событий, и все же… Со времени работы за Ташкентом их экипаж из вынужденно-служебного единения случайных людей эволюционно видоизменился в команду единомышленников. А это, помимо прочего, подразумевало, что отныне никаких недомолвок и секретов по вопросам, касающимся всех, существовать не должно. А «тема с зажигалкой», как теперь выяснилось, касалась всех членов экипажа. Еще как касалась! Хотя бы потому, что сейчас каждый из здесь сидящих «грузчиков» мог во всех красках представить себе, как «на ее месте должен был быть я».

– Так все-таки, где сейчас Полина? Я звонил утром, но телефоны все равно не отвечают.

Похоже, во всей этой детективной истории Пашу Козырева интересовало только одно. То бишь «я спросил у ясеня, где моя любимая».

– Игорь о ней позаботится, – пояснил Нестеров, слегка раздражаясь тем, что Козырев в данную минуту думает совершенно не о том. – Между прочим, зря ты ей звонил: девке после всей этой жути сон – как лекарство. Дай ты ей хоть немного в себя прийти, оклематься малость.

– Как будто кроме Ладонина о ней и позаботиться больше некому, – буркнул себе под нос Козырев.

– У косого Егорки глаз шибко зоркий. Одна беда – глядит не туда, – вырвалось у бригадира.

– Это вы про меня? – встрепенулся Паша.

– Да нет, просто вспомнилось.

– А чего мы дальше делать-то будем? – вовремя вмешался Лямка. – Может, и правда, рассказать все гласникам? Пусть они берут этого Ребуса и крепят.

– Знали бы, на чем брать, давно бы и без нас закрепили. Опять же, я с Игорем толком поговорить не успел. Так что сначала надо понять, на каких условиях они Полину отпустили. От этого и плясать будем. Если будем, конечно.

– А вы считаете, что им можно вот так вот, запросто, спустить с рук и простить? Как будто ничего не было? – этим утром Козырев был настроен почти агрессивно.

– А ты считаешь, что мы втроем вот так вот, запросто, возьмем – да и жало у Ребуса вырвем? А чего? Смерть его наверняка в яйце, яйцо – в утке, утка – в зайце… Короче, осталось лишь узнать, где тот дуб растет…

– Тогда получается, что мы просто струсили, – продолжал гнуть свою линию Паша.

– Мы не струсили, Паша. Считай, что мы просто малехо приссали. Кстати, почувствуй разницу. В связи с этим, не забывайте, что раз у них имелись домашние адреса и мой, и Полины (не худо бы узнать – откуда?), то не исключено, что и ваши координаты срисованы тоже. Так что до полного прояснения ситуации постарайтесь вести себя осторожнее. Честное слово, парни, очень вас прошу: «на сегодня хватит дуэлей». Да, и еще: надеюсь, мне не нужно в очередной раз напоминать, что события минувшей ночи, равно как и наши предыдущие шалости, не должны стать достоянием гласности?

– Не нужно, – за двоих подтвердил Лямка, которого на самом деле так и распирало пересказать, хотя бы в общих чертах, новую детективную историю своей Ирочке. (О старой в общих чертах она уже знала и втайне «своим парнем» очень гордилась.)

– Вот и славно. А теперь двинули, Родина ждет от нас трудового подвига. Тем более, что сегодня мы снова работаем в слегка усеченном составе. Ну да надеюсь, что с бомжами мы и в таком составе управимся.

Задание на гатчинских бомжей было выписано оперативниками службы, которая с недавних пор именуется гордо и вычурно – «12-й отдел ОРЧ-4 линии УР КМ ГУВД СПб и ЛО», а в простонародье непритязательно зовется «областниками».

Этой осенью по территории Гатчинского района области прокатилась целая волна дачных краж. Причем под замес попали как миниатюрные домики-сарайчики пенсионеров, где кроме посуды и садового инвентаря вроде и тащить нечего, так и коттеджи и усадебки новых и совсем новеньких русских. Чашу терпения гатчинских стражей правопорядка переполнил эпизод с обнесением загородного дома в поселке Рождествено. Владельцем этого двухэтажного особнячка с видом на Оредеж был доктор медицинских наук, профессор Дмитрий Леонидович Клейман, возглавляющий частную клинику с интригующим названием «Чародейка». В этой клинике по особому щадящему ценнику лечились, рожали и делали УЗИ жены местного милицейского руководства. Кроме того, здесь же, в атмосфере полной анонимности и конфиденциальности, потрошили его (руководства) залетевших дочерей и любовниц. Самое печальное, что, помимо денег и ценностей, Дмитрия Леонидовича опустили на толстенный фолиант, датируемый концом восемнадцатого века. Книга называлась «Анатомический атлас женщины» и скорее всего была прихвачена злоумышленниками до кучи – очень уж пикантно и натуралистично она была иллюстрирована.

Дмитрий Леонидович пребывал в ярости. Он брызгал слюной, топал ногами и отказывался делать аборты в долг. Он требовал, чтобы милиционеры оторвали свои задницы от стульев и кресел и вернули ему если не ценности, то хотя бы книгу, стоимость которой, согласно западным каталогам, могла достигать порядка тридцати тысяч долларов. Милиционеры угрозам Клеймана вняли и задницы от кресел оторвали – правда, задницы не свои, а своих агентов. Один из таких подвижников вскорости донес, что кражами на дачных участках вроде как промышляет организованная преступная группа бомжей из Гатчины, участники которой периодически выезжают на пленэр (а вернее, на промысел) в близлежащие поселки и садоводства. Штаб-квартира этой ОПГ зимой располагается на трубах теплотрассы в районе железнодорожной платформы Татьянино, а летом – в люке водопроводной канализации у дома № 4 по улице Хохлова.

Возросшее же в сентябре количество краж агент объяснил подготовкой к очередному отопительному сезону: бомжи делали запасы на зиму и, как белки, шхерили ворованное в некоем схроне, местоположение которого агенту установить не удалось. Так что за него эту почетную обязанность пришлось выполнять городским «грузчикам», получившим задание на НН в отношении пахана гатчинских люмпенов по кличке Лохматый.

На Хохлова «грузчики» «семь-три-пятого» прикатили в начале одиннадцатого. Не доезжая до места пересечения с улицей Гагарина, Козырев припарковался и запросил экипаж Эдика Каргина, который они должны были менять.

– Семь-три-семь, семь-три-семь, ответьте семь-три-пятому. Ваша настроечка?

– Да не ори ты так, Пашка, – откликнулась станция через пару минут. – Давайте прямо во двор заезжайте, мы здесь стоим.

– Вы объекта приняли? – поинтересовался Нестеров.

– Да мы его и не отпускали, – хохотнула станция.

– Это как?

– Подъезжайте – сами увидите.

Бригадир ни черта не понял, а потому махнул рукой и скомандовал Козыреву:

– Ну, давай тогда к ним, что ли.

Едва Паша свернул с Хохлова во двор дома номер четыре, как перед глазами «грузчиков» открылась ослепительная по своей красоте идиллическая картина беззаботного милицейского раздолбайства.

По первому впечатлению собственно разведку сейчас вел только водитель Каргина – по крайней мере, в салоне оперативной машины он находился один. Правда, при этом передняя дверца бежевой «восьмерки» была распахнута, а рядом с ней на асфальте стояли несколько смятых банок из-под джин-тоника. Из салона лилась трогательная в своей беспросветной тупости песня Ирины Дубцовой, услаждающая слух Эдика Каргина, вальяжно покуривающего на лавочке рядом с детской площадкой. А двое «грузчиков» Эдика в это время качались на перекосившихся, как старуха Изергиль, качелях. Совершая амплитуду маятника, качели всякий раз издавали душераздирающий звук – словно бы некто беспрерывно выдирал гигантские ржавые гвозди из столь же гигантской деревянной балки.

Слегка обалдев от такого великолепия, Паша едва не въехал в багажник «семь-три-седьмого», остановившись буквально в каких-то десяти сантиметрах от него.

– О-ХРЕ-НЕТЬ, – охарактеризовал увиденное не менее потрясенный Нестеров. – Вот уж действительно: «есть слова, где „Це“ в начале, есть слова, где „Це“ в конце».

Он вышел из машины и направился к Эдику, который радостно приветствовал его поэтической строкой эпохи начала коллективизации:

– Беспризорному жизнь невмочь – пионер ему должен помочь.

– Здорово, пионеры! Я смотрю, вы тут совсем задембелевали?

– Это все свежий воздух, Сергеич. Чуешь, какой здесь воздух? И это в жилом, так сказать, массиве. А вон там, в парке, вообще полный улет. Мы с парнями утром туда завтракать ходили. Знаешь, какой зверский аппетит на природе просыпается?… У вас, кстати, ничего похавать нет?

– Обойдешься. Вы сейчас домой поедете, а нам здесь часов семь колупаться… Кстати, я чего-то не вкурил – парк, природа, это все хорошо. А беспризорный-то ваш, в смысле объект, где? Вы его что, маханули?

– Да здесь он. Куда он, блин, денется с подводной-то лодки?

– Здесь – это где? – невольно оглянулся Нестеров.

– Не туда смотришь, Сергеич. Вон он там, у нас под колесом.

– Где?

– В люке сидит. Квартира у него там, вернее, летняя резиденция. Они с корефаном до трех часов ночи по городу слонялись, с-суки. Я теперь в Гатчине, наверное, каждую свалку, каждую помойку знаю. А под конец сюда спать завалились. Ну, мы их немного того, подперли, чтоб еще куда-нибудь не намылились, с них станется.

Нестеров хохотал минут пять. Хохотал до слез, до колик в боку, почти до истерики. Дав ему отдышаться, Эдик взял паузу, а затем спросил:

– Слушай, Сергеич, у тебя в отношении этих бомжей на сегодня какие планы?

– В смысле?

– Мы сейчас в Контору едем, так, может, вам нашу стояночку занять? Думаю, ничего страшного не случится, если Лохматый со своим подельником (кличку которому, как нетрудно догадаться, мы дали Хрюндель)[18] еще полдня в люке посидят. Жратва у них там есть, крыша не протекает. В общем, дарю тебе идею, причем совершенно бесплатно. А вечером в сводке так и отпишете: «В течение дня объект из дома никуда не выходил», и будет это, заметь, чистейшая правда.

Нестеров задумался. В принципе, предложение Эдика было заманчивым и подкупало своей простотой и очевидностью, ибо после столь бурной ночи совсем не худо расслабиться и хотя бы пару часов подремать. Причем не только ему, но и Козыреву. А то не ровен час заснет за рулем и опрокинет в кювет. Али еще куда поглубже.

В эту минуту дверь парадной дома № 4 хлопнула и в направлении «грузчиков» в буквальном смысле этого слова вынесся некий лысеющий блондин предпенсионного возраста с ленинским прищуром и ленинского же роста. Он резво подскакал к бригадирам и, сотрясая воздух сухоньким кулачком, взвизгнул:

– Что же вы делаете, ироды?!

Нестеров и Эдик недоуменно переглянулись.

– Понаехали тут! Вам что, в вашем Ленинграде места уже не хватает? Сюда прикатили безобразничать?

– А в чем, собственно, дело, папаша? – осторожно спросил Каргин.

– Какой я тебе папаша? Ты еще под стол пешком ходил, когда я первый школьный выпуск выпустил. А когда тебя в пионеры принимали, я уже заслуженного учителя РСФСР получил. Поняли, «сынки»? Хотя, что я говорю… В мое время таких, как вы, в пионеры не принимали.

– Да, Эдик, не к добру ты сегодня пионеров вспомнил. Помянешь черта – он и объявится, – усмехнулся Нестеров.

– А позвольте поинтересоваться, почему это вы нас с товарищем в пионеры принимать не хотите? Мы, может, скворечники делать и не умеем, но зато маршируем классно.

Эдик явно оседлал своего любимого конька. Водилась за ним такая слабость – он обожал издеваться над гражданским населением.

– Потому что пионер – верный друг природе! Он ее охраняет и преумножает ее красоту, – наставительно произнес «природовед», и глаза его затянулись ностальгической поволокой. – А такие, как вы, только разрушать и гадить горазды!

Бригадиры, слегка оскорбленные глаголом «гадить», непонимающе покрутили головами и наконец заметили, что передним левым колесом Паша заехал на то, что с некоторой долей условности можно было назвать газоном. В результате наезда трагически упокоился торчавший из потрескавшейся земли чахлый кустик неопознанной желтоватой зелени. До того чтобы умереть своей смертью, кустику не хватило буквально пары дней.

– Так это ваш фэн-шуй? – сообразил Эдик и состроил соответствующую ситуации скорбную гримасу. Вышло у него это не слишком убедительно. – В таком случае примите наши глубочайшие извинения. Кстати, он все равно был не жилец.

– Это точно, – подтвердил Нестеров. – Отцвели уж давно хризантемы в саду.

– Да как вам не стыдно?! – взвился «природовед». – Это из-за вас, из-за этих ваших машин, из-за всего этого технократического хаоса земля стала больной! Вы уродуете нашу землю-страдалицу, она обезображена человеческим злом и стонет. Вы слышите? Она буквально стонет…

– Да слышим мы, слышим, – перебил заслуженного педагога Эдик.

Он не соврал, поскольку как раз в этот самый момент из-под земли донеслось приглушенное утробное пыхтение, отдаленно действительно чем-то напоминающее стон.

Защитник природы побледнел, отпрянул назад, и на лице его отразилась сложнейшая палитра чувств: от выпестованного годами советской власти атеистического ужаса до потаенного трепета перед высшими силами и тем, что принято именовать божьим промыслом. Типа, «вот что крест животворящий делает».

Пыхтение столь же неожиданно прекратилось. На пару секунд в воздухе повисла звенящая тишина, а затем подземный голос отчетливо произнес:

– Не, ни хера! Вдвоем не сдюжим. Чем-то тяжелым придавили. Суки!

Надо ли говорить, что произведенный эффект в данном случае был на порядок сильнее «Фауста» Гете?

– Если бы у моей мамы был такой же мерзкий голос, как у земли-страдалицы, я бы в детстве, наверное, писался по ночам, – печально констатировал Эдик и обернулся к «природоведу». Но того уже и след простыл – педагог покинул загадочное место столь же быстро, как некоторое время назад объявился. Но, как выяснилось, покинул ненадолго.

Не успели Нестеров с Каргиным отсмеяться и раскурить по сигаретке, как началась вторая часть марлезонского балета.

– Он что, на коне возвращается?

– Не на коне, а с конем, – уточнил Эдик.

– А конь в пальто?

– Увы, без. Но зато при кокарде и, похоже, при исполнении.

Заслуженный педагог возвращался, ведя за собой молодого лопоухого сержанта. Лицо блюстителя порядка нельзя было назвать волевым, несмотря на то, что сержант очень старался. Что же касается специфического «конского звука», то его издавала обувь милиционера – по неведомым причинам государев человек был обут в лыжные ботинки с металлической окантовкой.

– Явление мента народу, – шепнул Каргин. – Похоже, в Гатчинском ОВД давно не получали вещевку и «шмоточные».

– А может, ему просто так удобнее выбивать показания? – выдвинул свою версию Нестеров. – Тогда, боюсь, что я сдам адреса наших конспиративных квартир и тексты последних входящих шифротелеграмм. Прости, Сергеич, но больше десяти минут пыток мне не выдержать.

– Потерпи, может, обойдется. Нам бы только мост проскочить – за речкой наши.

Тем временем в полку служивых людей прибыло. Заинтригованные молодые «грузчики» поспрыгивали с качелей и подтянулись к своим старшим – разговор с гласником обещал вылиться в мощное по своему накалу и драматизму ток-шоу.

Сержанту такой расклад понравился не шибко – храбрым портняжкой, который «одним махом семерых убивахом», он явно не был.

– Сферффант Каффалефф, – неразборчиво представился милиционер и лениво козырнул. Из опорного пункта, размещавшегося в том же доме, «природовед» выдернул его прямо с чайной церемонии. Так что сержанту пришлось дожевывать пирожок с рисом и мясом птицы буквально на ходу. – Ваши документики!

– Очень приятно. – вежливо ответил Каргин. – Приятно, что в городе Гатчина сотрудники милиции столь оперативно реагируют на заявки простых граждан.

– Это, между прочим, мой бывший ученик, – выглянул из-за не слишком широкой милицейской спины заслуженный педагог.

– В таком случае беру свои слова обратно. Это никакое не беспрецедентное явление, а самые заурядные кумовство и протекционизм.

– Разговорчики! – среагировал сержант – Документики!

– Справка об освобождении подойдет?

– Где и за что сидели? Когда освободились? Отметка о регистрации есть?

– Вы меня не так поняли, товарищ сержант. Я имел в виду справку-освобождение от общения с младшим начальствующим составом органов внутренних дел. Порой (верите-нет?) самому так хочется поговорить с простыми милицейскими парнями, с рабочими, так сказать, лошадками, – Эдик выразительно посмотрел на ботинки сержанта, отчего тот немного смутился, – …но нельзя. Санкционировано общение только от лейтенанта и выше.

– Неповиновение представителю власти? – догадался сержант.

– Именно так. Причем злостное.

– Тогда вам придется пройти со мной в опорный пункт.

– Так это у вас находится та самая точка?

– Какая точка?

– С помощью которой можно перевернуть мир.

Из этой фразы сержант понял одно – над ним глумятся.

– Буду вынужден применить…

– Позвольте узнать – применить или сначала все-таки использовать?

Сержант окончательно растерялся, потому что ответа на этот вопрос он не знал, хотя буквально неделю назад сдавал в РУВД зачет по 15-й статье Закона «О милиции».[19] К тому же его табельное оружие хранилось в оружейке за три квартала отсюда, а верная подруга дубинка лежала в ящике стола в опорном пункте. Задерживать же голыми руками в одиночку семерых сержанту Ковалеву, как мы уже говорили, не доводилось. (И слава богу, что не доводилось!)

Сержант мучительно искал выход из сложившейся патовой ситуации и решительно его не находил. В какой-то момент Нестерову его стало искренне жать, поэтому он осторожно взял сержанта за рукав (тот невольно вздрогнул, решив, что вот сейчас-то его и начнут долго и цинично убивать) и отвел в сторонку…

Минут через пятнадцать, когда «грузчики» «семь-три-седьмого» стояли под парами, готовые рвануть в направлении родной Конторы, Эдик на прощание поинтересовался у Нестерова:

– Сергеич, а что ты этому сержанту наплел? Он после беседы с тобой как Будда ушел. Просветленный по самое «не могу».

– Да ничего особенного. Я ему свою подполковничью ксиву засветил и представился инкогнито из Петербурга.

– Небось, еще и с секретным предписанием?

– Во-во, с ним самым. Короче, я признался, что в отличие от большинства гатчинских коллег проверку на «оборотенность» он выдержал достойно, а посему я буду вынужден ходатайствовать о досрочном присвоении очередной «сопли».

– И он что, купился? Ну, полный абзац! У абажура я и моя дура!

– Но одно условие я ему все-таки поставил.

– Это какое?

– Привести форму одежды в соответствии с уставом. Так что сейчас он поскакал к теще занять денег, а оттуда ломанется в обувной магазин.

Нестеров предвкушал, что после этой его фразы Эдик загнется в приступе хохота, однако Каргин остался на удивление серьезным.

Они немного помолчали, а потом бригадир «семь-три-седьмого» экипажа печально изрек:

– Знаешь, Сергеич, мне кажется, что в наши дни крылатые слова таможенника Верещагина требуют небольшой корректировки. За Державу не обидно – за Державу страшно!..

День тянулся, как заполняемый водой презерватив, и, казалось, будет бесконечен. Мало того, что ночь выдалась нервной и бессонной, мало того, что на пост пришлось пилить ажио в Гатчину, мало того, что на обратном пути на Киевском шоссе «семь-три-пятый» угодил в гигантскую пробку. Мало того…

Так еще и по возвращению в родные Пенаты выяснилось, что руководство приготовило сюрприз в виде совещания старших экипажей у начальника отдела Нечаева. Явка была строго обязательна. По словам дежурного, лично обзвонившего каждого старшего, всех закосивших ожидали в лучшем случае галеры, а в худшем – снижение процентной надбавки к окладу. Короче, намечалось нечто искрометно-крутое и таинственное. Но что именно – никто из бригадиров не знал.

Нестеров чертыхнулся, добрел до курилки и, дождавшись, когда из нее уберется лишний народ, набрал Ирину. Говорить с женой в присутствии посторонних он всегда немного стеснялся. Тем более что в последнее время супружеские разговоры частенько велись на повышенных тонах.

– Привет, как там у вас дела?

– Ты хочешь сказать, что это тебя вдруг заинтересовало?

– Вовсе не вдруг. Меня ЭТО интересует всегда… Что там у Ольки в школе? Оценки есть?

– Нестеров, к твоему сведению, наша дочь сегодня в школу не ходила.

– Почему?

– Потому что отцу иногда следует появляться дома. Или хотя бы периодически звонить.

– Так я и звоню. Хотя не понимаю, какая, собственно, связь?

– А когда дело касается семьи, ты никогда ничего не понимаешь. Кстати, позволь спросить, где ты сегодня шлялся до четырех утра?

– Я не шлялся – я работал. Так получилось.

– Замечательная, можно сказать, универсальная отговорка. Одна на все времена.

– Это не отговорка. Это правда.

– Нестеров, вот только не надо мне врать. Я звонила в эту вашу чертову дежурку, и мне сказали, что ты закончил смену в десять. А в час ночи муж Люси видел тебя около нашего ларька сосущим твое чертово пиво. Кстати, накануне, если помнишь, ты клялся, что получка у вас будет через три дня, а сейчас у тебя нет денег даже на сигареты!

– Я действительно почти добрался до дома, но мне пришлось срочно вернуться. Исключительно по работе.

– Ладно, проехали, на самом деле мне уже абсолютно наплевать, где и с кем ты проводишь время.

– Может, ты еще упрекнешь меня в том, что я от тебя в свободное время по бабам бегаю?

– Ну нет, такое мне бы и в голову не пришло. Насколько я понимаю, алкоголь атрофировал тебе не только мозги, но и кое-что еще.

– Думай, что говоришь! – взорвался Нестеров.

– А я всегда думаю, что говорю. В отличие от тебя.

– Короче, что с Ольгой?

– Утром она проснулась с температурой. Я вызывала врача. Подозрение на ангину. Нужно пойти в аптеку, а я не могу оставить ее одну. Пришлось вызвать маму. Или ты хочешь сказать, что готов совершить подвиг и купить для дочери лекарства? Ты ведь сегодня, кажется, в утро работал?

– Ну да, вот только… У нас в половине седьмого совещание. Я сам не знал, честное слово. Обещаю, как только закончится, сразу побегу в аптеку…

– А совещание, конечно же, намечено в ближайшей пивной? С кворумом в три человека?

– Ирка! Ну, не начинай, пожалуйста!

– Да я уже практически закончила. Знаешь, Нестеров, ты можешь делать все, что захочешь: работать, совещаться, водку хлестать с такими же придурошными ментами, как ты… Да и ночевать, в принципе, можешь там, где тебе заблагорассудится. Это ведь ты только в своем ОПУ крутой и незаменимый Уокер, а здесь мы как-нибудь и без тебя справимся. Нам не впервой, сдюжим.

– Ответственно заявляешь?

– Более чем.

– А не пошла бы ты в таком разе знаешь куда?

– Можешь не продолжать. Знаю.

– Вот и отлично. Теще привет передавай. Думаю, без ее мудрых советов ты бы сама до такого не додумалась.

– А я думаю, что мама вполне переживет и без твоих приветов.

– Уж она-то всех нас переживет. По крайней мере, меня – точно.

– Перестань хамить.

– А я еще и не начинал. Вот если начну…

– Конечно, ведь это единственное, что ты умеешь делать блестяще…

В этот момент в курилку вошел Пасечник со своими «грузчиками».

– Все, Ир, извини, я не могу больше разговаривать.

– Понимаю, на совещания опаздывать нельзя. А то ведь водки может и не хватить.

«С-сучка», – прошипел Нестеров, отключаясь. Это услышал Пасечник и сочувственно спросил:

– Что, совсем запилила?

– Есть маленько.

– Жена или любовница?

– Побойся Бога, Николай Григорьевич, какие в наши годы могут быть любовницы? Исключительно: кефир, клистир и теплый сортир.

– Блин, Нестеров, ты же на два года меня моложе! А нудишь, как… Я вот тут, в июне, пошел на профосмотр перед отпуском. Стучусь к урологу, захожу. Сидит такой дедок в белом халате, глаз от своих бумажек не отрывает, спрашивает: «Куришь много?» Я говорю: «Где-то пачка в день уходит. Иногда полторы». – «Пьешь?» – «Пью». – «Жена, дети есть?» – «Есть, – говорю. – И жена, и дети». «А любовница?» – «А чего ж, – отвечаю. – И любовница имеется»… (А ну, молодежь, – брысь отседова! Ишь, уши развесили!)… Тогда он мне, все так же башки не поднимая, и говорит: «Давай сюда свою карточку – здоров». Во как! А ты – сортир…

– Восхищен. Снимаю шляпу. Кстати, насчет курева: Григорич, будь человеком, угости приличной сигареткой. А то у меня от «Беломора» с утра изжога страшная.

– Так переходи на фильтр. На фига здоровье портить? В наши, как ты говоришь, годы?

– Боюсь, при таких раскладах я скоро перейду на марихуану. А чего? Люди говорят, успокаивает…

Ровно в восемнадцать тридцать начальник отдела «НН» Василий Петрович Нечаев собрал в своем кабинете всех старших сменных нарядов, сиречь бригадиров. Важность совещания подчеркивалась тем, что нескольких старших на пару часов даже сняли с линии, обезглавив таким образом, пусть и на короткое время, самый что ни на есть передний край борьбы с преступностью.

А дело было в следующем: не успело питерское ОПУ отфыркаться от методологической помощи министерского начальства по линии усиления «чего-то там», как поступила новая вводная и жутко конфиденциальная информация. В столице решили откатать на питерской площадке сценарий масштабных учений на предмет слаженности действий сотрудников оперативно-поисковых подразделений страны в чрезвычайных ситуациях.

Называлось это как всегда надрывно – ТРЕВОГА. Надо сказать, в штабе Конторы с незапамятных времен хранилось множество секретных пакетов с загрифованными планами на случай наводнений, массовых беспорядков, падения метеоритов на Дворцовую площадь и, наконец, на случай самой настоящей «ядреной» войны. К этому относились… Да, собственно, к этому никак не относились, поскольку список читающих подобные документы, как правило, ограничивался списком их же составляющих. Правда, все сотрудники хоть раз, да слышали про тревожные чемоданчики. И надо ли говорить, что любое обсуждение этих самых чемоданчиков всякий раз вызывало гогот и хорошее настроение?

– Ну что, коты помойные, притихли?! – начал Василий Петрович, обведя взглядом присутствующих.

Эта его коронная фраза свидетельствовала о том, что в данный момент настроение у начальства в принципе неплохое. Кстати, в том, что коты именно помойные, а не какие-нибудь другие, по сути ничего обидного не было. Стратегически верная исходная позиция «грузчика», как правило, неизменно находится по соседству с помойкой.

– …Наверно, это не совсем правильно, что я информирую заранее, но завтра утром будет объявлена общая тревога по Управлению, – заговорщицки продолжил Нечаев.

– Да ради бога! – недовольно поморщился Пасечник. – Что бы ни делать, лишь бы ничего не делать.

– А как мы ее услышим? – наивно поинтересовался молодой Петя Антипов, представляющий на сходке дежурку отдела.

– Здрасьте – приехали! Что ты дурочку-то валяешь?! Дежурный с Центральной звонит Прокопенко, он согласно схеме – мне, я туда-сюда, все созваниваемся… – чуть взволнованно принялся раскладывать Нечаев.

– Туда-сюда – это еще не гарантирует созвониться, – уклончиво предупредил Каргин.

– Мужики, ну что вы, как дети малые…

– Одну секундочку, Василий Петрович, – вежливо перебил шефа зам по личному составу подполковник Копытов, после чего резко сменил тональность, перейдя на более привычную: – Вы что, суки, совсем оборзели!!! Кровь пьете?! Вас, козлов, что, уговаривать кто-то собирается?! Попробуйте мне только не прийти к шести утра все!!! Причем чтоб каждый с тревожным чемоданчиком!! Выбритый, готовый противостоять ядерной опасности!! Обзвоны отменяю, назначаю тревогу сам. УУУ!!! Пожалеете, если что.

Подполковник Копытов слыл человеком угрюмым. В его кабинете стоял бюст Кирова и висела карта за шторками. «Старорежимные» люди знали, что эти шторки многое значили в его жизни.

– А песню строевую надо? – осмелел Лева Трушин, после того как все, заткнувшись, переваривали услышанное. Трушин уже имел полтора неполных служебных соответствия, так что ему бы в этой ситуации лучше было помолчать. Но Лева знал, что в такой обстановке народ ожидает от него подвигов.

– Что?!!! – вскинулся Копытов.

– А чего? Коридор у нас длинный, можем строем пройтись перед проверяющими. Все выглаженные, подбородки вскинутые. Я запеваю: «Держись, буржуй, настал последний бой! Против тебя весь бедный люд поднялся!!!» Молодежь, соответственно, подхватывает…

Все сидящие в кабинете встрепенулись. Видимо, задело.

– Дальше пожалуйста, – попросил Нечаев, по-девичьи умиленно подложив руку под подбородок.

Трушин встал и продолжил:

– «Он улыбнулся, засмеялся, все цепи разорвал и за свободу бьется как герой!»

– А что? Нормально! – прокомментировал Левины вокальные способности Нечаев. – Немного напоминает последние минуты канонерки «Кореец». Садись, припасем этот твой джокер на случай окружения врагом. А если завтра все обойдется, отправим тебя на ближайший смотр художественной самодеятельности.

– Так и еще, слушай сюда, «бедный люд»! – не выдержал Копытов. – Комендант здания, подчиненные которого завтра также будут противостоять нейтронной атаке, грешит на нас. Причем не просто грешит, а уже накатал бумагу в ОСБ. Мол, двенадцать стульев, крепких, кумачовых, из актового зала увели и пропили.

– Ну, конечно! А кроме нас, что, некому?!! – вспыхнул Каргин.

– А твоя версия? – поинтересовался Нечаев.

– Это явно деклассированный элемент из числа вольнонаемных! У них зарплата совсем копеечная, – отрезал Эдик и сам умилился такому абсурду.

– Может быть… – задумался Нечаев.