Ребус Константинов Андрей
Любой «грузчик» скажет, что подобного рода приглашения ничего хорошего не сулят. И если, согласно народной мудрости, от начальства следует держаться подальше, то «особистов» однозначно следует обходить стороной, и не менее, чем за версту. А все дело в том, что главный смысл деятельности этих «юношей бледных, со взором горящим» сводится к тому, чтобы выискивать проблемы (а если таковых нет – то неустанно создавать их) своим же коллегам. С учетом того, что оценка труда сотрудников ОСБ измеряется в количестве нарытых человеко/проблем за отчетный период времени, землю роют они тщательно, на всю глубину штыка. Согласитесь, есть в таком поведении что-то энтомологическое. В том смысле, что паразит – он ведь тоже живет за счет другого существа, не принося ему при этом никакой пользы (а чаще всего даже наоборот).
Самое печальное, что в повседневной внеслужебной жизни «особисты», как правило, производят впечатление абсолютно вменяемых, нормальных людей, а отдельные из них так и вовсе пытаются вести себя, как «свои в доску». Но не стоит особо обольщаться на сей счет – при первой же возможности эти «рубахи-парни» легко и непринужденно, в перерыве между очередным тостом и свежим анекдотом, воткнут вам нож в спину, да еще и провернут рукоятку для полной уверенности в том, что нож из вашего межкрылья никуда не денется. При этом можете не сомневаться – на следующий день, случайно столкнувшись в недрах конторы, они непременно справятся о вашем здоровье и сочувственно похлопают по плечу.
Но это так… Просто маленькие наблюдения из частной жизни. А если брать в, так сказать, планетарном масштабе, то сотрудники служб собственной безопасности занимаются очень серьезной работой государственной важности: в непроходимых милицейских джунглях, где сам черт ногу сломит, они выполняют роль «санитаров леса», неустанно выявляя и обезвреживая оборотней в погонах.
Миновав несколько дверей с кодовыми замками, оберегающих самые главные и самые страшные секреты «империи ОПУ», Полина остановилась перед безымянным кабинетом и, деликатно постучавшись, вошла. Замначальника ОСБ майор Мышлаевский, не отрывая глаз от бумаг, сухо поздоровался и кивком указал на стоящий напротив стул. В отличие от своего литературного тезки, «особист» был не столь обаятелен и, что называется, манерами не блистал.[34]
«Хорошо еще, настольную лампу в лицо не повернул – с него станется», – подумала Ольховская и, демонстрируя покорность, присела.
Мышлаевский еще какое-то время поизучал бумаги, затем сгреб их со стола, убрал в сейф, вернулся на место и только теперь тяжелым взглядом вперился в Полину. Глянул так, словно бы видел впервые.
– Догадываетесь, о чем будет разговор?
– Видимо, о моей расшифровке перед сотрудниками гласных служб, – довольно уверенно ответила Ольховская. Сколько она накануне ни ломала голову, но иных грехов перед Отчизной припомнить не смогла.
– Правильно. В том числе, и об этом, – загадочно сказал майор.
Если Мышлаевский ставил целью напугать ее своей многозначительной интонацией, то вышло это у него довольно плохо.
– Мне сразу начинать каяться?
– А нам, Полина Валерьевна, от вашего покаяния, извините, ни холодно, ни жарко.
– А от чего вам обычно бывает «холодно» и «жарко»? – вызывающе спросила Ольховская.
Майор вызов проигнорировал, хотя и немного смутился – он не привык, чтобы рядовые «грузчики» так с ним разговаривали. «Ах ты ж, подстилка бандитская», – разозлился про себя Мышлаевский и «перешел к делу»:
– Скажите, решение о задержании э… Дорофеева вы принимали самостоятельно, или предварительно согласовав со своим бригадиром?
– Самостоятельно.
– И чем вы руководствовались, принимая подобное «самостоятельное» решение?
– Тем, что Дорофеев может скрыться.
– Это вас так сильно беспокоило?
– Представьте себе – да.
– А можно поинтересоваться, почему?
– Можно, – серьезно кивнула Полина. – Потому что у меня были основания полагать, что в машине Дорофеева могут находиться документы, представляющие интерес для сотрудников уголовного розыска.
– То есть, озаботившись проблемами уголовного розыска, вы решили наплевать на свои должностные обязанности?
– Если лично вам ситуация видится именно так, то – да.
– Небось, в этот момент о славе думали? Есаулов на днях звонил, ходатайствовал…
– Ошибаетесь – в этот момент я думала исключительно о Родине.
– Знаете, Полина Валерьевна, в вашем положении я бы не вел себя столь вызывающе.
– Мне кажется, что вы вряд ли когда-нибудь окажетесь в моем положении.
– Это почему?
– Просто не представляю, какого рода жизненный или природный катаклизм способен заставить вас пренебречь своими должностными обязанностями.
– Вы считаете – это плохо?
– Нет, я просто констатирую факт.
– Хорошо, пока оставим это. Так вот: ставлю вас в известность, что по факту расшифровки в отношении вас будет проведена служебная проверка, и сразу хочу отметить, что на этот раз она будет всесторонней и проведена со всей тщательностью.
– А почему «на этот раз»? Насколько я помню, подобной процедуре меня еще не подвергали.
– Я прекрасно понимаю, на чем базируется ваша, граничащая с дерзостью, самоуверенность, но хочу предупредить – на заигрывайтесь, Полина Валерьевна. Если вы, конечно, действительно хотите продолжить службу в нашем управлении. И вообще в правоохранительных органах.
– И на чем же, по-вашему, базируется моя самоуверенность?
Мышлаевский не захотел продолжать словесные пикировки, в которых Полина, как бывшая «ульянщица», чувствовала себя довольно уверенно, а посему ответил на ее вопрос встречным, причем совершенно из другой области:
– Где вы проживаете в настоящее время?
– В снимаемой под наем квартире на улице Съезжинской. Эти и другие сведения я подробно указывала в рапорте, поданном в ваш отдел в августе этого года, – отчеканила Ольховская.
– По нашим сведениям, в течение последнего месяца в указанном адресе вы появлялись лишь периодически, причем ни разу не оставшись в нем ночевать. Из этого следует, что адрес местожительства вы поменяли, не поставив об этом в известность руководство отдела. Так?
Полина промолчала – такого поворота событий она действительно не ожидала.
Между тем Мышлаевский, оценив, что беседа наконец-то перешла в правильное для него русло, с неподдельным азартом принялся отыгрывать у нее очко за очком.
– Скажите, кому принадлежит автомашина, на которой вас с некоторых пор регулярно привозят к месту непосредственной близости конспиративной квартиры? Равно как и забирают после окончания рабочей смены?
– А что на этот счет говорят «ваши сведения»? – попыталась пошутить Ольховская и тут же поняла, что получилось не смешно.
– А «наши сведения», Полина Валерьевна, на этот счет говорят, что квартира, в которой вы в настоящий момент проживаете, и пресловутая машина принадлежат одному и тому же человеку. А именно – Ладонину Игорю Михайловичу.
– И что из этого?
– А то, что господин Ладонин приходится родным братом небезызвестному преступному авторитету по кличке Ладога и, по данным спецучетов ГУВД, располагает обширнейшими связями в криминальной среде не только в Санкт-Петербурге, но и на территории всего Северо-Западного региона. Или вы хотите сказать, что ничего не знали об этом?
– …А еще он является вице-президентом финансово-промышленной корпорации, входящей в двадцатку крупнейших налогоплательщиков Петербурга, указом патриарха Московского и Всея Руси награжден орденом Преподобного Сергея Радонежского «За многолетние труды во благо Отечества», а также имеет почетную грамоту от начальника петербургской милиции «За сотрудничество с МВД и оказание шефской помощи в материально-техническом обеспечении районных УВД г. Санкт-Петербурга», – продолжила Ольховская перечень регалий Ладонина.
– Вы издеваетесь? – не выдержав, взорвался майор.
– Нет, – грустно сказала Полина. – Просто в очередной раз констатирую факт.
– Допустим. Тогда скажите, чем объясняется такое странное пристрастие молодой девушки, офицера милиции, к более чем одиозным личностям? Стоящим, если можно так выразиться, несколько по иную сторону баррикад?
– «У злой Натальи все люди канальи», – пробормотала Полина услышанную однажды от Нестерова поговорку.
– Что? – не понял Мышлаевский.
– Это я так, к слову… Ну, чем объяснить? Наверное, врожденной патологией.
– Очень может быть. Насколько я помню, ваш предыдущий сожитель, ранее судимый Камышин, в свое время имел отношение к одной из «воркутинских» бригад?
– А вам не кажется, что все то, о чем вы мне сейчас говорите, называется «вторжением в частную жизнь»?
– Нет, не кажется. Согласно специфике нашей службы мы обязаны отслеживать ваши…э… контакты. Тем более, когда есть основания полагать, что они могут угрожать безопасности нашего управления. Кстати, при приеме на работу вы давали соответствующую подписку.
– Любопытно, а на мою первую школьную любовь у вас тоже собрано досье?
– Этот период вашей жизни нас не интересовал.
– Слава богу!
– А вот о вашей мимолетной связи с капитаном Гурьевым нам, представьте, тоже кое-что известно. Впрочем, похоже, вы быстро сообразили, что на нищенскую зарплату сотрудника милиции особо не пошикуешь, и резко сменили приоритеты. Сначала – «шумел камыш», потом – «эх, Ладога, родная Ладога!» И не надо на меня так злобно смотреть – мне лидеры ОПГ подарков не делают!
А вот последнего майору Мышлаевскому говорить и не стоило! Как гласит китайская мудрость: «Не буди в женщине тигра – он всегда просыпается злым и голодным».
Полина резко поднялась, обошла вокруг стола и влепила заместителю начальника ОРБ звонкую пощечину. Пару секунд полюбовавшись произведенным эффектом, она как ни в чем не бывало вернулась и села на прежнее место.
Хорошо, что «особистам» личное оружие на постоянное ношение не выдается. Судя по налитым кровью глазам Мышлаевского, в эту секунду он вполне мог и шмальнуть. Кстати, Ольховская немного ошиблась – как раз сейчас она невольно и совершила тот самый «катаклизм», который при благоприятных обстоятельствах вполне мог сподвигнуть майора на «пренебрежение своими должностными обязанностями».
– Чтобы завтра. К десяти утра. У меня на столе лежали две объяснительные, – придя в себя, отрывисто заговорил Мышлаевский. – Первая: по факту персональной расшифровки при наблюдении за объектом «Ребус». Вторая: по факту близкого знакомства с Ладониным Игорем Михайловичем. Дополнительно указать причины, побудившие к подаче рапорта о переводе из отдела установки в отдел наружного наблюдения.
– Да какие же еще могут быть причины? Естественно, овладение формами и методами ведения НН как на открытой местности, так и в закрытых помещениях, с целью дальнейшей передачи полученных знаний криминальным элементам.
– Вон отсюда, стерва!! – завопил Мышлаевский и шарахнул кулаком по столу так, что из подпрыгнувшей пепельницы разлетелись окурки.
– Вот и поговорили, – устало сказала Полина.
Она вышла из кабинета, аккуратно прикрыла за собой дверь и отправилась писать. Нет, не объяснительные, а рапорт на увольнение. «Прошу уволить со службы меня, капитана милиции, Ольховскую Полину Валерьевну, по собственному желанию…» И – далее по тексту…
Через полчаса Полина вышла. Нет, не «выскочила на истерике», «не побрела, ничего и никого не видя вокруг», как это в схожих ситуациях бывает в романах. Она просто вышла на улицу с обычной в таких случаях расторопностью. По пути пару раз кивнула коллегам. Уже на выходе из конторы ее тормознули, поинтересовались, «удалось ли ей что-то узнать?» Полина почти не соврала, ответив: «Стрингер вызвал необратимые изменения». В данном случае она, и правда, не соврала. Не соврала… о компьютере.
Ольховская шла по улице в сторону кафе, в котором через полчаса они должны были встретиться с Ладониным, и ни о чем не думала. В ее голове даже не стояла последняя, ставшая итоговым водоразделом в ее отношениях с «наружкой», фраза: «Мне лидеры ОПГ что-то подарков не делают!»
Полина просто шла, и между стенками ее черепной коробки в этот момент не было сейчас ничего, чему свойственно размышлять и чувствовать. Так, знаете ли, небольшое пространство, разве что чуть прокуренное. Она добрела до сквера и, наконец, поняла: «Точно, необратимые изменения». А пустота все не заполнялась. Высказаться не хотелось. Посему она побрела дальше.
Ровно через пять минут Полина неожиданно вскрикнула и ухватилась за лицо. Оказалось, что она со всего маху и очень уверенно долбанулась в стеклянную дверь до боли знакомого заведения. Вот теперь ее мозг заработал правильно: «Боже! Сейчас вспухнут губы и нос. На кого я буду похожа!»
Ольховская кинулась в сторону уборной. Один из сидящих за столиком парней проводил ее взглядом, захохотал и тут же получил подзатыльник от своей девушки. По этой явно супружеской парочке было ясно видно, кто в их доме хозяин.
Полина открыла холодный кран и, прижимая ладонь к лицу, наклонила голову. Через некоторое время она осмелилась взглянуть на свое отражение: верхняя губа стала полной дурой. И вот только теперь Полина расплакалась.
– Тут, кроме тебя, никого? – вдруг услышала она над ухом голос Ладонина.
Оказывается, он уже ждал ее в кафе и все видел.
– Ты что, обалдел?! – развернулась Полина.
– У-у! – прогудел печально Ладонин, стараясь чуть прикоснуться к ее губам.
– Не надо на меня смотреть. Пожалуйста! – Полина отвернулась.
– А на кого мне прикажешь смотреть-то? – улыбнулся Ладонин.
Он взял ее за руку, и они тихонько вышли, присев за столик Ладонина.
Понятливая официантка принесла лед в полиэтилене. Впрочем, об этом заблаговременно распорядился Игорь. Ольховская сидела напротив него, пытаясь прикрыться прозрачной материей.
– Я так понимаю, что ты получила от конторы все, что тебе причиталось? – спокойно произнес Игорь, разламывая пирожное «Графские развалины».
– Что, позвонили уже? – недовольно огрызнулась Полина.
– Никто мне не звонил, – удивился Ладонин. – Ты же сама говорила, что руководство намекает на некий неприятный разговор. А что за разговор, понять было немудрено – нездоровые связи с ранее почти судимыми, давно и окончательно зарекомендовавшими себя отрицательно.
– А откуда ты?… – ошарашенно отняла лед от губ Полина.
Ладонин заржал. Ольховская посчитала, что этот гомерический гогот относится к ее внешности, и едва не зарыдала, отвернувшись.
– Ну, чего ты?! – потрепал ее по волосам Ладонин. – Это я о связях!.. Они ведь так говорили?
– Ой, только не надо делать вид, что ты угадал! – не поверила Полина.
– А я вовсе не угадал. Просто в твоем случае все крайне примитивно и предсказуемо, за исключением ошибок. Как-то: я, брат бандита, сам почти бандит, но в данный момент характеризующийся положительно.
– Я передам, – съязвила Полина.
– Не стоит. Все равно не поверят, – хмыкнул Ладонин. – А сейчас я, без твоего позволения, озвучу тебе тезисы, только что выслушанные тобой от своих (упаси, Господи!) коллег.
Ладонин собрал крошки от «развалин» на край блюдца и, нагнувшись к столу, слизал их языком.
– Итак: только что ты разговаривала с самыми консервативными представителями руководства.
– Он был один, – поправила Полина.
– Неважно. Твой собеседник сам по себе человек, возможно, хороший, вот только такие люди остались далеко в прошлом. Им очень по душе образ следователя Знаменского, в который сами они не верят (поскольку знают, как устроены реалии) и в которые верить не хотят. Но при этом они руководствуются исключительно «бериевским» тезисом: дыма без огня, тем более в разведке, не бывает. Так?
– Допустим.
– Также им бальзамом на душу такие чугунные фразы, как «чистота рядов» и прочая, заканчивая – «жизнь прожить – не поле перейти». Но на них за это обижаться не стоит, потому как это все равно что обижаться… скажем… на Николая Островского. Единственное, чего они не знают, либо не понимают, так это того, что при случае Система обойдется с ними точно так же. Не веришь?… Приведу пример. Представь, кто-нибудь из ваших живет рядом с моим загородным домом и по выходным халтурит на покраске моего забора. В какой-то момент ваше УСБ выдергивает его и спрашивает: «И не совестно тебе, товарищ подполковник, красить заборы бандюганам?!» При этом, заметь, спрашивает какая-нибудь штабная, пороху не нюхавшая и всю жизнь умевшая отлично устроиться сволочь! Естественно, подполковник не выдерживает: «Так платите больше!» А в ответ получает: «А тебя никто и не держит!» И вот старый разведчик выходит, утирая слезы обиды. При этом приговаривает: «Как же так?! Я столько лет верой и правдой!»… Самое ужасное, в данном случае он считает, что с ним так обошлось государство. Ни хрена! Это его просто оскорбила «штабная» сволочь. Пойми, Полинушка, государство – это вообще матрица! Его нет! Есть люди и есть «нелюди». Следишь за мыслью? Я пока ничего не исказил?
– Нет, – ответила Полина, немного злясь. В данный момент ей показалось несправедливым, что со стороны все это кажется так примитивно. – Игорь, прошу тебя, не надо из беды делать фарс.
– Что?… Что?! Да у тебя бед, даже маленьких, в жизни никогда и не было, раз ты так говоришь, – взорвался Ладонин. – Ты еще «горе» скажи! Цыц!
– Ты…
– Я сказал – цыц! А то сейчас к носу лед прикладывать будешь! Еще раз! Поняла?
– Поняла, – неожиданно для себя ответила Полина.
– Два «Егермайстера»![35] – кликнул официантку Ладонин. – Пойми ты! Не в осколках империи беда. Вот их как раз можно понять и уважить. Даже и несправедливость снести, если надо. При вашем разговоре другие присутствовали? Были?
– Шлемин, начальник отдела кадров заскакивал. Якобы по делу. Но он ничего не говорил. Просто постоял в дверях, послушал немного, а потом выскочил. Сказал, попозже заглянет.
– Шлемин, говоришь? Замечательно.
– А ты что, его знаешь?
– Помнишь, после твоего похищения мы с Нестеровым еще гадали, как это они смогли ваши установочные данные и адреса вычислить? Мол, вы люди секретные, в ЦАБе данных на вас вроде как нет?
– Помню, и что?
– Саныч эту версию прокинул. Короче, вас этот самый кадровик тогда и сдал со всеми потрохами.
– Что ты такое говоришь? – вскинулась Полина.
– Что знаю, то и говорю. Этот ваш Шлемин уже давно и конкретно стучит одному эфэсбэшнику, а тот, в свою очередь, регулярно получает жалованье от Ребуса. Самое смешное, что стучит ваш дятел исключительно «по зову сердца»… Но это так, к слову. Как говорится, дураков не считаем: на то он и дурак – любую сторону занять может. А вот с полудурками оно погадостнее будет. Эти – неопределенного возраста и неприятные во всех отношениях, гадко тебе подмигивали вовсе не из-за убеждений, какими бы они ни были. ЭТИ действуют исключительно из зависти.
– И чему же здесь можно завидовать?
– А завидуют они тому, что с некоторых пор у тебя появилась хорошая косметика, тому, что сейчас нам сюда принесут не теплое «Клинское», а «Егермайстер». И уж совсем бессонница у них начнется, когда они поймут, что скоро ты будешь носить приличное нижнее белье. И вовсе не благодаря твоим эротическим мечтаниям – вот что их удручает!
– Почему ты считаешь, что можешь вот так вот, столь уверенно и столь безапелляционно, обвинять людей, которых ты совсем не знаешь? – взорвалась Полина.
На самом деле она понимала, что Ладонин сейчас бьет в самую десятку и говорит ей, пусть очень страшную, правду. Вот только правда эта была настолько обидной и горькой, что ей невольно хотелось защищаться, пытаясь отстоять своих, причем даже тех, которые никогда не были и не будут ей «своими».
– Думаешь, легко в наше время мужикам оставаться на этой проклятой работе и продолжать служить? У всех ведь семьи, дети…
– Если ты отбросишь эмоции и повспоминаешь, то легко припомнишь, что люди, о которых я веду речь, они еще и работники посредственные. Посредственные, а самое главное – ненадежные. А вот зато на дутых судах офицерской чести – тогда да! Зыркают первые! Запомни, Полинушка: именно такие при старой власти с упоением отрекались от друзей и детей. А почему? Да потому что трусы. Самое ужасное, что порой кажется, что имя им – легион. Но это не так. Имя им – полушка. Большинство же – нормальных, в унижающей бедности своей заблуждающихся… Но! Кто мешает?!
– Мешает что? – Полина сдалась и сейчас смотрела на Ладонина тихо, как на проповедника.
– Мешает изменить жизнь. Мир-то ведь не изменишь, верно? А Родине ты ничего не должна. Все отдала – могу доказать. Но в другой раз.
– Почему в другой?
– А у нас с тобой времени еще много будет. Да и «Егермайстер» следует пить холодным.
Они чокнулись. Выпили. Ликер Ольховской очень даже понравился.
– Ой, совсем забыл, – посерьезнел Ладонин.
– Что? – испуганно спросила Полина.
– Похоже, взять тебя на работу я не смогу.
– Почему? – Полине вновь захотелось плакать.
– Да ведь двери у меня моднючие – стеклянные. Переколотишь! А у вас, у «грузчиков», похоже, это в крови. В свое время Козырев мне тоже едва дверь не расколотил. А когда не вышло – на пепельнице отыгрался.
Полина счастливо прыснула. И слезы наконец полились. Но то были уже иные слезы. Счастливые.
Эмоциональный разговор Полины с Мышлаевским состоялся в среду, и так получилось, что в четверг утром Лямина и Козырева тоже вызвали на ковер. Правда, совсем в другой кабинет – к начальнику отдела Василию Петровичу Нечаеву. Само по себе это тоже, конечно, не сахар, но все ж таки и не уксус, как в случае с «особистами».
Судя по тому, что прямо с порога начальник предложил молодежи чай, а получив утвердительный ответ, начал с себя, а затем самолично налил «грузчикам», беседа обещала быть непростой. А уж после того, как Нечаев с грустной усмешкой посетовал, что на самом деле неплохо бы выпить чего-нибудь покрепче, да с утра по уставу не положено, Паша и Иван не на шутку переполошились. Потому как «не за каждого мальчика велосипеды дают».
– Значит, так, братцы мои, – вздохнув, начал Василий Петрович. – Официально объявляю вам о том, что с сегодняшнего дня оперативный экипаж с позывными «семь-три-пять» прекратил свое существование.
– Как это? – поперхнулся чаем Козырев.
– А мы куда денемся? – подхватил Иван.
– Персонально тебе, друг мой Лямин, сегодня велено явиться к одиннадцати часам на центральную базу, второй этаж, комната службы компьютерной поддержки. Так что сейчас ты должен сдать под роспись дежурному свою станцию, предметы экипировки и прочие закрепленные за тобой причиндалы, стоящие на балансе отдела наружного наблюдения.
– Почему?
– Потому что, согласно приказу начальника управления, со следующего понедельника ты состоишь в штате вышеупомянутой службы в должности оперуполномоченного. Про день аттестации я, если честно, не в курсе – спросишь сам у своего нового начальника. Яков Владимирович, между прочим, мировой мужик. Кстати, ты в каракулях разбираешься?
– В чем он разбирается? – спросил Паша.
– Мне давеча наши компьютерщики сказали, что если Ванька знает про какие-то там «каракули», то с новым начальником сработается обязательно.
– Oracle, – автоматически поправил Иван. – Только я не хочу в службу компьютерной поддержки. Я хочу быть «грузчиком».
– Ну, знаешь, здесь тебе не ясли-сад. Приказ есть, он подписан, так что будь любезен – под козырек и шагом марш… грузить… компьютеры.
– А почему моего-то мнения никто не спросил? – возмутился Лямка.
– Блин, Лямин, чего ты здесь разоряешься? Вопросы, жалобы, претензии – это, пожалуйста, к будущему тестю. Насколько я знаю, это он с твоим переводом подсуетился.
– К кому вопросы? – попытался сделать наивные глаза Иван.
Получилось не очень. По крайней мере, Нечаев с Козыревым дружно расхохотались.
– А кто еще знает? – обреченно спросил Лямин. Ответный хохот приобрел уже просто неприличные масштабы.
– Ваня, я тебя умоляю, – попросил начальник, утирая слезы.
– Факт, Лямка, – подтвердил Козырев. – Знают все.
– Но зачем меня в другой отдел-то переводить?
– Во-первых, будешь сидеть поближе к руководству, следовательно, под присмотром. Во-вторых, рабочий день строго с девяти до шести, а потом все – бегом к супруге и к дитю. Тоже плюс, верно? Опять же, должность новая – все копеечка в дом. А в довершение ко всему – исключительно трезвый образ жизни, потому как твой новый начальник этого дела, – Нечаев выразительно пощелкал по горлу, – не одобряет. Словом, через полгода станешь совсем другим человеком. Верно, Паша?
– Ага, – мрачно кивнул Козырев. Перспектива расставания с напарником огорчила его не меньше, чем самого Лямку. – Надеюсь, уж нас-то с Полиной никуда не зашлют?
Нечаев мгновенно посуровел и, выждав паузу, объяснил:
– Вчера Ольховская подала рапорт на увольнение, поэтому с сегодняшнего дня она переведена на хозработы сроком на две недели. Если сейчас кто-то из вас задаст оригинальный вопрос «почему?» – отвечу в грубой форме и не по существу… Молчите?… Молодцы, правильно делаете… Так, на этом все. Лямин свободен. Иди, небось, дежурный тебя уже обыскался. А ты, Паша, задержись.
Лямка сумбурно и как-то очень по-детски и нелепо попрощался и, втянув голову в плечи, понуро побрел на выход.
– Выше нос, Иван, чай, не в Сибирь ссылают. Надеюсь, отныне компьютеры нашего отдела будут обслуживаться в первую очередь и на самом высоком техническом уровне!..
Без пяти минут оперуполномоченный в ответ на это хотел сказать что-нибудь очень ехидное и колкое. Лямка даже обернулся, но, словно испугавшись чего-то, торопливо вышел из кабинета, так и не произнеся ни слова. Он действительно испугался, потому что почувствовал, что сейчас может взять да и расплакаться. А для мужчины, готовящегося стать отцом, это было бы несолидно.
Нечаев дождался, когда за Иваном закроется дверь, после чего вполголоса выругался, открыл сейф и достал из него початую бутылку коньяка и два бокала. Плеснул в каждый пальца на три, посмотрел, добавил еще чуток и протянул один Паше.
– Держи, Ваньке сегодня действительно нельзя. Ему на Центр ехать, а у Фадеева, знаешь, какой нюх на это дело?!
Козырев кивнул: мол, плавали – знаем.
– Я, Пашка, прекрасно понимаю, какая у тебя на душе сейчас херня творится. Но я очень прошу тебя – не сломайся, ладно? Знаю, что тяжело, знаю, что хочется послать все это куда подальше… Но, очень тебя прошу, не спеши! Я не уговариваю тебя – я прошу. Понимаешь?
Паша кивнул, и Нечаев продолжил:
– …У меня у самого (веришь-нет?) ситуация еще поганее. Да что там поганее? – жопа полная! Такой год сволочной выдался – хуже не бывает! Скольких мужиков потеряли! И каких! Антоха Гурьев, Сергеич… Юра Рощин (ты его, правда, не застал) умер, тоже сердце… А народу сколько поуходило! Климушкин, Степанов, Горчаков… Теперь вот Полина, Лямка, у Эдика с Пасечником пенсия на подходе… Скоро может так статься, что я вообще здесь один, как динозавр какой-то, останусь. Сохранюсь исключительно по причине подходящего микроклимата и невозможности существования в любых других условиях… Ладно, чего-то я куда-то не в ту сторону попер… Давай-ка мы с тобой помянем подполковника Нестерова. Светлая ему память. Так будет лучше и так будет правильно.
– …И светлая память экипажу «семь-три-пять», – тихо добавил Паша.
– И светлая память экипажу «семь-три-пять», – согласился Нечаев. – Давай, не чокаясь.
Выпили, помолчали.
– А мне теперь когда заступать? – первым нарушил молчание Козырев.
– Я тебе на сегодня отгул поставил. А завтра с утра поедешь в гараж – примешь новую тачку, ту, которую за Колей Кривицким должны были закрепить взамен «Форда»-старичка. Пасечник со своей сломанной рукой еще недели три на больничном просидит, так я тебя к его «грузчикам» водилой поставлю. Кто к вам старшим пойдет – сам пока не знаю. Будем как-то выкручиваться – кроить, латать, штопать. Да, слушай, пацаны у Григорьича еще совсем зеленые, так что ты по возможности пригляди за ними, ладно?
– Хорошо, пригляжу.
– Еще выпьешь чуток?
– Нет, спасибо.
– Ну, и правильно. Тогда я тоже не буду. Все, Паша, иди отдыхай. Значит, запомнил? Завтра в гараж, но послезавтра уже на охоту. Сдюжишь?
– Как потопаем, так и полопаем, – подтвердил Паша, сделав попытку придать этой крылатой «грузчицкой» фразе ее родную, «нестеровскую» интонацию.
И, надо сказать, для первого раза у него получилось очень даже похоже.
2
Суббота 16 июля 2005 года выдалась неправдоподобно жаркой. С самого утра народ, не веря своим глазам, обалдело пялился на термометры, но затем, понимая, что это не сон, спешно собирал манатки и мчался на природу – поближе к водоемам и шашлыкам. Грех было упускать такой денек – не так уж их много за все лето в Питере и бывает. А уж про остальные времена года просто скромно умолчим.
Проснувшийся в десятом часу Паша Козырев природную аномалию также отметил и оценил, однако пути его и остального народа на этом разошлись. Сегодня, в день годовщины гибели Гурьева, Паша собирался поехать на кладбище. К поездке он готовился заранее и даже специально подкорректировал свой рабочий график так, чтобы на этой неделе один из выходных пришелся именно на шестнадцатое число.
От Лиговки до Южного кладбища Паша добирался около часа. По дороге он заскочил в магазин и очень долго выбирал алкоголь, потому что по такой жаре один вид стеклянной посуды со спиртосодержащей жидкостью вызывал легкий приступ тошноты. В конце концов Козырев остановил свой выбор на маленькой (0,25) фляжке «Флагмана», подкупившей не слишком запредельной ценой, а главное – холодными, запотевшими стеночками.
Как и следовало ожидать, людей на кладбище было совсем немного. По такой жаре, когда плавятся мозги и асфальт, сам тезис «любви к отеческим гробам» невольно становится малость расплывчатым. От центральных ворот до могилы Антона, рядом с которым закопали и бригадира, ходьбы было минут двадцать – Южное кладбище печально славится запредельно-гигантским размахом территории, на которой сейчас запросто могли бы разместиться несколько деревень, причем вместе с нарезанными для каждой сельхозугодьями. Запутавшись во всех этих «вишневых», «березовых», «ольховых» и прочих аллеях (есть все-таки какая-то нездоровая насмешка в подобных кладбищенских названиях!), Козырев дал солидного крюка и вышел к месту новых захоронений совсем с другой стороны.
Людей, пришедших на могилу, он приметил издалека. Ну, конечно! Можно было бы и догадаться, что две семейные пары – Ладонины и Лямины, тоже не забыли про этот день и сегодня придут навестить своего друга. Паша инстинктивно пригнулся и, словно нашкодивший ребенок, шмыгнул за ближайшую оградку, спрятавшись от бывших собратьев по оружию за массивной стелой из черного камня. Разведчики некогда знаменитого «семь-три-пятого» экипажа уже очень давно не собирались вместе. В последние месяцы они даже и перезванивались-то редко, но все равно – именно сегодня Козыреву как раз очень не хотелось этого общения. Тем более, что с ребятами в данный момент был Игорь Ладонин, к которому Паша испытывал очень сложные чувства – эдакая, знаете ли, гремучая смесь уважения и раздражения.
«Эк меня угораздило! К братку в гости заглянул», – усмехнулся Козырев, изучив надпись на памятнике, за которым он обрел временное убежище. Памятник был могуч и кичливо помпезен. А выбитая на нем золотыми буквами эпитафия подкупала своей умилительной трогательностью, а главное, была выполнена, пусть и в наивных, но стихах, кратко описывающих обстоятельства гибели покойного:
- Ура! Я умер наконец!
- Всю жизнь, как раб, на баб батрачил.
- Теперь на этот ливерный рубец
- я больше ни копейки не потрачу.
- Кинул последние в жизни две палки,
- и меня увезли на катафалке.
- Выпьем за всех за нас,
- ведь скоро опустится занавес![36]
Паша присел на могильную плиту, отвинтил пробку, опрокинул пятьдесят грамм «за всех за нас» и за нескорый «занавес», закусил это дело предусмотрительно захваченным из дома огурчиком и закурил.
Дожидаясь ухода ребят, в своей импровизированной засаде он провел минут двадцать и, убедившись, что те наконец ушли, поднялся и пошел к Антону.
Могилы Гурьева и Нестерова смотрелись довольно скромно, особенно на контрасте с той, на которой Паша «гостил» только что. Однако при более пристальном рассмотрении становилось ясно, что «скромность» эта стоила Ладонину немалых денег. Почему именно Игорю? Так ведь родное управление на такие вещи денег не выделяет в принципе, потому как их и на живых-то вечно не хватает.
Небольшое ухоженное пространство было выложено светлым гранитом и обнесено аккуратной стенкой, внутри которой стояли два скромных камня с выбитыми датами. За ними пышно раскинулся дикий розовый куст, рядом с которым трогательно примостилась маленькая (и, заметьте – до сих пор не украденная!) металлическая скамеечка.
Паша вошел за оградку, по-хозяйски осмотрелся и обратил внимание, что в траве под скамейкой что-то краснеет. Он подошел, наклонился и… зашелся в приступе неудержимого хохота.
Это было служебное удостоверение Лямина, заботливо загнанное в пластиковую обложку и, как это и положено, с «защитой от дурака» – то бишь, металлической цепочкой.
На этот раз защита не спасла, а Ваня Лямин, за прошедшие полгода, как видно, ничуть не изменился.
Козырев сунул ксиву в карман, потянулся было за мобильником, но вспомнил, что денег на счету все равно нет. «Ничего, спохватится – сам прибежит», – подумал Паша, доставая из сумки фляжку и огурцы.
Так оно и случилось.
Минут через пять запыхавшийся и явно расстроенный Лямка вернулся. Видимо, так уж было угодно кому-то и где-то свыше, чтобы именно сегодня бывшие соратники все-таки встретились.
– Пашка?! Здорово! Сколько зим, сколько лет!
– Привет! Не так уж и много – всего лишь одна зима, а лето еще не кончилось. Рад тебя видеть.
– Я тоже. Слушай, как это мы с тобой разминулись? Мы же здесь были, буквально полчаса назад все были – и Полина, и Игорь, и Ирка моя.
– Да, жаль, – слукавил Паша. – Как детеныш-то ваш?
– Сашка? (Родившегося в конце мая первенца Лямины, не сговариваясь, решили назвать в честь бригадира.) Нормально. Нас поначалу все пугали, мол, семимесячные, они все такие болезненные, худосочные и убогие. На самом деле все это фигня. Знаешь, как он жрет? За троих! Короче, ест, спит, толстеет и какает. Не жизнь, а сплошная лафа. Не то что у его отца.
– А у отца-бедолаги, выходит, никакой жизни?
– Зря смеешься. Знаешь, сколько у меня в обслуге по управлению персоналок? Пятьдесят четыре. Плюс к этому мне еще Ладонин халтуру предложил – я теперь по выходным с Николаем (помнишь такого?) у них в офисе подрабатываю, программы пишу.
– А как у них?
– С Полиной? Да хорошо все. Вот тоже давно хотят ребенка завести, только пока не получается. Полина моей Ирке рассказывала, что осенью собирается в какую-то клинику в Швейцарию ехать… По этим… по женским делам.