Ребус Константинов Андрей

Возникшую неловкую паузу прервала сама Ирина:

– Прости, я, конечно, не должна этого спрашивать. Вань, ты извини меня, пожалуйста. Ты хороший, а я, наверное, дура. Если ты хочешь, мы можем попробовать… Только не торопи меня с этим, ладно? Я должна сама, понимаешь?…

– Конечно, Ириша. Я все понимаю, ты… ты тоже очень хорошая.

– Давай на этой неделе как-нибудь встретимся, кофе попьем?

– Давай. Вот только ты же знаешь, у нас заранее ничего планировать нельзя. Сегодня – в вечер, а завтра – черт его знает как будет.

– Ничего, я подожду. Ты тогда определись и сам позвони, хорошо?

– Конечно. Слушай, Ириш, а Константин Евгеньевич тебе ничего такого про субботу не говорил?

– Нет, Вань, ты не думай. Я знаю, его многие в конторе ругают или боятся, но на самом деле дядя Костя добрый. Он и о тебе очень хорошо отзывался.

«Да уж, могу себе представить», – подумал Лямин, вспомнив, как на днях полковник Фадеев грозил ему откровенным членовредительством…

Понятно, что после такого разговора Иван пребывал в самом что ни на есть благодушном настроении. Еще бы – пока он ломал голову над тем, как исправить свою столь щекотливую промашку, его подруга взяла и сама выбросила белый флаг. Еще и прощения попросила. Право слово, прямо какое-то «Очевидное-невероятное»! – «Профессор Капица призывает напицца».

Собираясь на работу, Иван уже вовсю мечтал и фантазировал, предвкушая предстоящее свидание с Ирочкой. А выйдя из дому, сменил тему и всю дорогу до «кукушки» размышлял о странностях женской психологии. По результатам этих раздумий Иван пришел к тому же выводу, который он сделал два дня назад, – «сложно с ними, с бабами». Лямка и не догадывался, что примерно два века назад очень схожую мысль высказал лорд Байрон, который писал: «Чувства женщины подобны приливу и отливу, и когда приходит большая волна, только Господу известно, чем это может кончиться».

Между тем лорд Байрон в данном случае был не при делах. Объяснение столь причудливым метаморфозам и трансформациям, произошедшим в юной девичьей головке, было на удивление простым: в понедельник Гончарова пришла в свой отдел и за традиционной утренней чашкой чая поделилась с Ингой Сафоновой потаенными переживаниями по поводу субботних событий. Но вместо того, чтобы разделить негодование подруги в отношении кобелирующих личностей, Сафонова обрушила весь свой пыл на саму Ирину. Смысл ее тирады сводился к двум посылам. Посыл номер раз: «Мужики, они, конечно, подонки и негодяи, у них одно только на уме». Посыл номер два: «Но коль они без этого не могут, то это им обязательно нужно дать, поскольку в противном случае можно запросто остаться и в старых девах, и на старых бобах». Отсюда следовало весьма парадоксальное резюме: «Цену себе знать важно и нужно, но назначать ее следует только после того, как изучишь спрос». Типа смотри, девка, лучше поддайся соблазну – иначе он может и не повториться.

Словом, за каких-то десять минут Инга Сафонова в пух и прах разбила шаткую аргументацию Гончаровой. Шаткую, потому что, во-первых, Ирочке, несмотря ни на что, все равно очень нравился Лямин, а во-вторых, потому, что ее уже давно тяготила собственная несостоятельность в интимных вопросах взаимоотношения полов. Теоретическую сторону, благодаря рассказам подруг и обилию соответствующей научно-популярной литературы, Ирина знала достаточно хорошо, а вот до практики (с пупырышками или без – все равно) дело пока не доходило. А порою так хотелось!..

В пять минут двенадцатого к немалому удовольствию основательно продрогшего на ветру Эдика Каргина из дверей центральной проходной следственного изолятора «Кресты» соизволил выйти ведущий адвокат адвокатской конторы «Правдин и компаньоны». Информация об этом тут же была передана на оперативный борт с позывными 737. Генрих Семенович замотал на шее элегантный цветастый шарфик, застегнул пальто и, выудив из внутреннего кармана мобильник, принялся давить на кнопки. Именно в этой деловой позе его и запечатлел для потомков Каргин, сделав первый за сегодня опознавательный снимок.

Сомнений в том, что наблюдаемый тип в шарфике и объект «Адвокат» – суть одно лицо (а это, согласитесь, немаловажно), у Эдика не было. Пусть на собственное изображение с несгибайки пятнадцатилетней давности Генрих Семенович походил не шибко, зато на фотке, скачанной из Интернета аналитиками управления, благообразное лицо адвоката имело полное сходство с оригиналом. Кстати, тут же под фотографией имелась и краткая официальная биография Правдина, добытая все из того же Интернета. Из нее следовало, что адвокатский стаж Генриха Семеновича ведется с 1992 года, тема его диссертации звучит как «Адвокатура на страже прав и свобод граждан Российской Федерации», и что на протяжении многих лет господин Правдин (в девичестве – Шенкман) стойко и последовательно отстаивает тезис о введении контроля со стороны властей за соблюдением прав человека в армии, искоренении таких явлений, как дедовщина, преступность и оскорбление человеческого достоинства. Такой вот ужас нечеловеческий!

Понятно, что официальная биография не способна дать полное и исчерпывающее представление о человеке. В противном случае людям было бы очень скучно и неинтересно жить. Другое дело биография неофициальная – вот где настоящая «Санта-Барбара», вот где «Декамерон», «Сатирикон» и им подобное половодье чувств! Именно из нее (биографии неофициальной) при желании можно было почерпнуть, что нынешние громкое имя и общественный вес господин Правдин сделал на беспроигрышном во всех отношениях сотрудничестве с организациями всех мастей правозащитников, а также с комитетом солдатских матерей. В данном случае следование нехитрому принципу «куда фига – туда дым» оправдало себя на все сто, а может, и сто двадцать процентов. Но это что касается стороны «духовной». О материальной же составляющей житейского благополучия Генриха Семеновича многое могли бы поведать оперативники и следаки старой закалки. Правда, начни они рассказывать, то, пожалуй, икалось бы господину Правдину бесперерывно где-то с неделю, не меньше, ибо какой-никакой, но капиталец он сколотил исключительно на защите «жертв милицейского произвола». Тех самых, коих в оперативных делах и милицейских учетах по старинке упорно продолжают именовать не иначе как «члены организованных преступных группировок».

Много было в адвокатской карьере Правдина всех этих малышевских, тамбовских, казанских, воркутинских, пермских и прочих «энских». Почти все они вышли пусть не из шинели Гоголя, но зато из СИЗО и гоголем. И почти всех их Генрих Семенович защищал столь страстно и пламенно, что порой не только непосредственные участники процесса, но даже и конвойные «обливались слезами над его вымыслом». Недаром в местных адвокатских кругах получила хождение поговорка: «Когда говорит Правдин – Геббельс краснеет». Помимо университетских корочек юриста, Генрих Семенович имел еще и диплом психолога, что само по себе является весьма взрывоопасным сочетанием, а уж тем паче для адвоката. Немногим посвященным до сих пор памятен эпизод с задержанием в 1994 году крупного питерского авторитета, защищать которого взялся Правдин. Доказательств стороной обвинения тогда было собрано выше крыши, и, ознакомившись с делом, Генрих Семенович понял, что для его подзащитного единственной возможностью получить условное является банальная дача взятки судье. А тот был известен как человек принципиально неподкупный, что в очередной раз и подтвердил, гордо отказавшись от предложенной суммы в двадцать тысяч зеленых. Между тем лишившаяся атамана братва суетилась, психовала и предлагала два варианта продолжения сепаратных переговоров: либо напрячься и задрать ценник до двадцати пяти, либо для начала проломить судье голову и уже потом потолковать. Причем большинство склонялось именно ко второму, как к более дешевому и практичному варианту. Генриха Семеновича подобное развитие событий категорически не устраивало, и тогда он попросил казначея группировки разменять на деревянные рубли сумму, которую наскребали с подконтрольных кооперативных сусеков. Причем желательно в самых мелких купюрах. Казначей удивился, но деньги разменял. Образовавшаяся сумма с трудом уместилась в коробку из-под телевизора Akai, каковую и подкатили прямо к порогу жилища судьи. Психологический расчет господина Правдина оказался точен – увидев такую кучу деньжищ, вершитель людских судеб мгновенно сломался и, в отличие от достопамятной Нины Андреевой, поступился-таки принципами. Притом что сумма с точностью до одного цента была идентична той, которую ему предлагали накануне. Эх, масштабно мыслил господин судейский, по-государственному, не случайно ныне он занимает довольно высокий пост в российском Минюсте…

Впрочем, всех этих подробностей и нюансов из жизни господина Правдина старший «грузчиков» Эдик Каргин не знал, да и не хотел знать. Для него Генрих Семенович был просто рядовой объект. Столь же обыденный и непримечательный, как, скажем, растратчик казенных денег чиновник Володькин или вор-рецидивист Геша-Кошелек. Ни положительных, ни отрицательных эмоций Правдин у бригадира не вызывал, поскольку времена, когда юный «грузчик» Эдик Каргин к каждому вновь принимаемому объекту испытывал жгучую классовую ненависть, остались в далеком прошлом. В том самом, где проезд пятачок, а докторская колбаса по два двадцать.

Закончив разговор, адвокат спрятал трубу и двинулся по набережной в сторону площади Ленина. Вслед за ним параллельным галсом потянулся Каргин, предварительно озвучив своим «грузчикам» команду «подтянуться». Лавируя между вконец оборзевшими маршрутками, Генрих Семенович перебежал дорогу, дотопал до памятника вождю мировой революции и занял явно выжидательную позицию. По причине ветреной погоды воротник адвокатского пальто был поднят, и эта деталь придавала фигуре господина Правдина потрясающее сходство с былинным киногероем Володей Шараповым. Вот только вместо «журнальчика-Огонечка» в руках у него был импозантный кожаный портфельчик. Эдик отыскал взглядом своих, покуривающих на развалинах остова былого фонтана, голосом передал им объекта и пошел к машине. На данном этапе свою часть работы он сделал: адвоката принял и «грузчикам» показал. Уже из машины Каргин связался со стоявшим на Боткинской экипажем Пасечника, и те переместились к Финляндскому вокзалу. После этого человек Пасечника совершил небольшой кружок через площадь и, купив по дороге мороженое, вернулся обратно. С этого момента знающие[5] были в каждом экипаже.

Минут через десять от ребят с площади прошла информация о том, что объект встретился со связью, кличка которому была дана Жорик. Встреча была не слишком продолжительной, однако в ходе нее был зафиксирован факт передачи адвокату некоего свертка, который тот излишне суетливо запихнул в свой портфель. Все эти подробности Эдик Каргин узнал позднее, уже после того, как отзвонился Фадееву и получил от полковника однозначное и категорическое – «связь тянуть обязательно». Поскольку опознать Жорика в лицо могли только «грузчики» Эдика, тащить его пришлось «семь-три-седьмому» экипажу. Соответственно, команда Пасечника выдвинулась за адвокатом, который, расставшись со связью, неторопливо дошел до вокзала, сел в припаркованный на стоянке личный «Вольво» и покатил в сторону «Авроры». (Похоже, на сегодняшний день у Правдина была запланирована поездочка по местам революционной славы.) Тем временем Жорик поймал на Пироговской частника (по крайней мере, внешне это выглядело именно так), и тот, толкаясь в обычных для этого времени дня пробках, стал выруливать на Литейный мост.

Позднее и сам Николай Григорьевич Пасечник честно признается, что в этот день его экипажу откровенно подфартило. Подопечный Генрих Семенович не стал валять дурака, проверяться и вообще совершать какие-либо резкие телодвижения. Он просто докатил до своего офиса, что на Седьмой линии, загнал машину во двор и поднялся в контору, где и пробыл вплоть до окончания рабочего дня, растянувшегося аж до половины девятого вечера. А вот «грузчикам» Каргина Жорик расслабиться не дал.

Начать с того, что тормознутый им частник оказался самым натуральным и опять-таки самым тормознутым чайником. Всеми своими четырьмя колесами он так плотно застрял в пробке на Литейном, что на двухкилометровый путь до улицы Некрасова, где в конце концов выгрузился Жорик, потратил ровно сорок минут. Надо ли говорить, сколько мук и нравственных страданий пришлось перенести механику «семь-три-седьмого», которому ничего не оставалось, как вслед за наблюдаемым перейти на режим движения, не без изящества названный им «стилем раненной в задницу черепахи».

С Некрасова Жорик прошел в пивную «Толстый фраер», хозяином которой, как известно, является наголо бритый шансонье, а по совместительству депутат Государственной Думы и один из культурных символов столь же культурной столицы. В пивной Жорик заказал столь вкусно и обстоятельно, что «грузчики» Каргина при виде этого великолепия поначалу наотрез отказывались вести наблюдение внутри, всерьез опасаясь умереть от обильной потери желудочного сока.

Именно около «Фраера» к экипажу Каргина присоединились заступившие на линию нестеровцы, и два бригадира, закуривая, вышли навстречу друг другу.

– Скажите, – заговорщицки начал Нестеров, – это у вас продаются подержанный диван, персидский ковер и щенки шотландской овчарки?

– У нас, у нас. Можете забирать. Всё оптом и всё даром. Здорово, Сергеич.

– И тебе не хворать. Как клиент? Психически устойчив? Или по пересеченной местности перемещается исключительно скачками?

– А хрен его знает. Мы пока только в пробках гоняли – в них, понятное дело, ведет себя паинькой.

– Это где? На Литейном? А мы с Садовой еле вырвались. Народ совсем озверел, притом что вроде и не пятница сегодня. Сам-то сейчас где?

– Откушать изволит.

– Ну да, как раз самое время… Пойду взгляну, что ли. Как он выглядит-то?

– Второй столик справа у стены. Шайба у него такая… короче, шесть на девять, манеры соответствующие, ветровочка синяя… Мимо не пройдешь.

– Понял, – кивнул Нестеров и нырнул в заведение. Минут через десять он вернулся и, судя по пенным усикам над верхней губой, свой визит «бригадир» залегендировал под предлогом «пива хочется – аж скулы сводит».

– Э-эх, господин подполковник, – усмехнулся Эдик. – И как вам не совестно? Солнце, можно сказать, еще высоко, неграм еще пахать и пахать, а вы уже злоупотребляете.

– Я бы попросил вас, господин майор, не путать кружку праздности с кружкой прикрытия. Каждый шаг разведчика должен иметь правильную, соответствующую постоянно меняющейся оперативной обстановке мотивацию. Кстати, я чего-то не понял – почему их там двое?

– Да подсел к нему минут десять назад какой-то крендель. Я уже Фадееву отзванивался.

– И чего?

– А ничего. Этого, говорит, тоже тащите. Руководство, похоже, совсем охренело. Нет, ты прикинь: объекта, связь, связь от связи – и на все про все три экипажа. Крутитесь как хотите.

– Мы когда выезжали, я в дежурке слышал, что нам на подмогу вроде как «семь-три-девятого» должны перекинуть. У них в Парголове который день полный штиль – объекта еще ни разу в глаза не видели. Может, он там вообще помер, а наши просто не знают.

– Да пока они из Парголова по таким пробкам доедут, у нас тут экспедиторы[6] сто раз разбегутся и снова сойдутся. Нет, Сергеич, вот обычно говорят «понедельник – день тяжелый», а по мне так тяжелый день – это вторник. Вечно у меня по вторникам какой-то гемор нарисовывается. Я, кстати, два раза женился, и оба раза, представляешь, тоже во вторник.

В этот момент, словно в подтверждение «теоремы вторника» Каргина, раздался тональный сигнал, оповещающий о выходе объекта.

– Ну вот, блин. Что я тебе говорил? Че делать-то будем?

– Так делать нечего – оставляй своего «грузчика», пусть малехо второго потаскает, снимки сделает. Если 739-му не передаст, то потом подберете его где-нибудь. А мы этого дальше погоним. Вы его, кстати, как обозвали?

– Связь-то? Жориком…

– Ох, Эдик, никакой фантазии у твоего экипажа, все-то у вас «жорики» да «гарики». Скучно. Вот у нас на прошлой неделе знаешь какие объекты были? Ромуальд и Пафнутий! Во как… Ладно, ша! Вон он выходит. Все, погнали наши городских.

Нестеров нажал тангенту радиостанции:

– Иван, видишь, мужик из кабака вышел?… В синей ветровке. Эта песня посвящается тебе. Давай, подбирай…

На этот раз Жорик, видимо наученный горьким опытом утреннего прозябания в пробках, до следующего пункта назначения предпочел пройтись пешком. Его прогулка до Загородного проспекта заняла не более пятнадцати минут и завершилась у дверей недавно открывшегося мини-отеля «Кристофф», что на Пяти углах. Жорик шагнул внутрь, и через полминуты вслед за ним направилась Полина. Как бывшая «ульянщица», в разного рода учреждениях и организациях Ольховская держалась гораздо уверенней, нежели Лямка, который всегда испытывал робость и благоговейный трепет перед богатыми интерьерами и суровыми секьюрити.

По узкой, покрытой коврами лестнице Полина поднялась на второй этаж и осмотрелась: Жорик стоял у стойки администратора и вполголоса беседовал с миловидной девицей, ведающей вопросами заселения. Судя по ее чрезмерному оживлению и немедленно выставленным напоказ голым коленкам, с клиентами в заведении было не густо. Сориентировавшись в обстановке, Ольховская решила разыграть роль посетительницы и подошла к стойке, заняв очередь за объектом. Еще на подходе она уловила обрывок фразы, из которого следовало, что Жорик намеревается забронировать на завтрашнее число одноместный полулюкс. В ответ девица удовлетворенно мурлыкнула и повернулась к компьютеру.

Тут к Полине подскочил халдейского, вида молодой человек с набриолиненными волосами и заученным голосом понес любезно-рекламную чушь в стиле «Чего изволите? У нас есть все!». Раздосадованной Ольховской невольно пришлось отвлечься и включиться в деловую игру под наименованием «Продавец втюхивает – клиент отбрехивается». Через пару минут она уже обладала «ценнейшей» информацией о том, что в каждом номере отеля имеются приточно-вытяжная вентиляция и кондиционер Daikin, а к услугам постояльцев предоставлены круглосуточная охрана, видеонаблюдение, камера хранения багажа и круглосуточный кафе-бар с русской и европейской кухней. Переваривая весь этот словесный понос, Полина краешком глаза заметила, как девушка занесла в компьютер данные, продиктованные Жориком по бумажке, и приняла от него аванс в размере десяти тысяч рублей. Взамен тот получил квиток, сухо попрощался (похоже, голые коленки впечатлили его не шибко) и направился к выходу, о чем Ольховская оповестила своих тональным сигналом станции. Сразу же подрываться вслед за ним было категорически нельзя, поэтому ей ничего не оставалось, как доигрывать свою роль до конца. Полина оборвала молодого человека на полуслове, подошла к девушке и поинтересовалась, какие данные требуются для бронирования номера на ближайшие выходные. Оказалось, что нужны лишь имя и номер паспорта. Ольховская с ходу назвалась первой пришедшей на ум «Рябининой Вероникой Сергеевной», и девица, войдя в программу, начала забивать новую карточку постояльца поверх последней записи, сделанной по данным, продиктованным Жориком. Предыдущее имя Полина запомнила отчетливо: «Россомахин Валерий Леонидович», а вот из паспортных данных в памяти отложились лишь непривычные буквы серий – СТ. Как грамотно и без особых подозрений покинуть отель, она придумала заранее, и после того, как девица попросила предоплату, Ольховская сделала удивленные непонимающие глаза: «извините, я и не знала, что у вас тут деньги вперед требуются, подождите – сейчас сбегаю, принесу». После чего она скоренько откланялась и выскочила на улицу, однако ни оперативной машины, ни «грузчиков» у Пяти углов уже не было.

Докричаться до своих Полине удалось не сразу – в каменных джунглях центральной части города есть немало «мертвых зон» с очень плохим приемом сигнала, между тем репитерами оснащена лишь малая часть носимых «грузчицких» радиостанций. Наконец машина нашлась у «Макдоналдса», что на углу Рубинштейна и Невского, и Ольховская чуть ли не бегом подорвалась туда: оперативный транспорт, он ведь как автобус, ждать не будет.

Когда запыхавшаяся Полина добежала до своих, оба «семь-три-пятых» «грузчика» сидели в салоне. Бригадир пояснил, что на Невском Жорик совершил посадочку в троллейбус, и теперь первым номером его потянула смена Эдика Каргина. Пашка завел мотор, присмотрел удобную лазейку и в нарушение правил залихватски вырулил налево, воткнувшись в плотный поток машин, двигавшихся в сторону Невы. По достоинству оценив столь нахальный финт, возмущенный гаишник едва не проглотил свой свисток и отчаянно замахал полосатой палочкой. Козырев вильнул в его сторону, небрежно засветил спецталон и излишне самоуверенно проскочил под желтый, чудом не поцеловав стартанувший секундой раньше «нисан», из которого до «грузчиков» донесся поток отборной брани.

– Але, ямщик, ты это… лошадей не гони, – неодобрительно крякнул сидящий «на первой парте» бригадир. – Расшибешь нас, как бог черепаху.

– Так вон он, троллейбус, уже к «Елисеевскому» подъезжает. Оттуда уже ни фига не видно.

– Да хрен с ним, с объектом-то! Ты нас чуть не расшиб. Об «нисана». Причем прямо на глазах доблестного гиббона.[7] Оно, конечно, с непроверяйкой на дорогах ты герой, но зачем стулья, в смысле машины, ломать?

– А… Да я, честно говоря, не заметил.

– Кого? – поинтересовался с заднего сиденья Лямка. – «Нисана» или гаишника?

– Да обоих.

– Во-во. Помнится, похожий случай был у нас с Антохой Гурьевым, – тут же откликнулся Нестеров. – Короче: ночь, дождь, машин на дорогах почти нет, перекресток на Мориса Тореза. Объект на желтый проскочил, а мы малехо выждали и подорвались за ним на «помидор». Через какое-то время, гля, мать моя женщина, нагоняют с мигалками и в матюгальник по-доброму так: «Водитель номер такой-то, остановитесь». Ну, делать нечего, прижимаемся, потому как могут и пострелять, с них станется. Подходят два зайца, радостные такие, оба с калашами, от возбуждения и предчувствия больших бабок пальцы на курках так и пляшут. Антоха им в форточку спецталон показывает. Те, ясен пень, расстраиваются и мрачно так: «Что ж вы, господа хорошие, творите – мы ж за вами уже, почитай, километра два гонимся». Гурьев им отвечает, мол, извините, мужики, не заметил. И тогда их старший выдает офигительный по своему внутреннему содержанию перл: «Сегодня вы не заметили на дороге сотрудника Госавтоинспекции, а завтра вот также запросто не заметите человека»… Стоп, Пашка, ну-ка звук прибавь. Похоже, у них там остановочка образовалась.

Остановочка образовалась на стоянке общественного транспорта у Эрмитажа. И здесь ведущий наблюдение в троллейбусе «грузчик» из экипажа Каргина, чуть замешкавшись, совершил прокол номер раз: сообщил о выходе Жорика слишком поздно, а посему 737-му ничего не оставалось, кроме как вместе с основным потоком уйти на Дворцовый мост и зачалиться у Ростральных колонн, смешавшись с толпой традиционно паркующихся здесь свадебных процессий. В свою очередь Козырев не без труда успел застопориться непосредственно рядом с остановкой, но поскольку это дело произошло аккурат под знаком «Стоянка запрещена», долго светиться на этом месте представлялось неразумным.

Между тем наблюдаемый товарищ Жорик повел себя в высшей степени по-свински. Согласно озвученной в эфире настроечке, покинув троллейбус, он не придумал ничего лучше, как потащиться на мост. По частному, высказанному для своих мнению Нестерова такого рода телодвижение допускало два варианта развития событий: либо в движении объект (хотя какой он, на фиг, объект? Связь, она и в Африке связь!) срубил-таки хвост, либо на него внезапно нахлынули некие романтические чувства, вызванные непосредственной близостью реки Невы, воспетой великими писателями и поэтами. Эх, его бы слова да «грузчику» в уши! В общем, для всех так и осталось загадкой, чем в данном случае руководствовался Жорик. Да и какая, собственно, разница, если в самое ближайшее время молодой «грузчик» Каргина взял и совершил прокол номер два?

А вышло так: дойдя до середины моста, объект неожиданно метнулся на противоположную сторону и принялся активно махать рукой, явно тормозя тачку. Вместо того, чтобы предупредить о его недвусмысленных планах оперативные экипажи, «грузчик» попытался самостоятельно повторить его маневр, дабы засечь номер подхватившей объект машины. В результате, хотя он и зафиксировал посадку Жорика в машину, но вот ее контейнера разглядеть уже не успел. Оперативно развернуться с Биржевой площади в обратную сторону экипаж Каргина не смог, а на отчаянный вопль: «Сергеич, у нас посадка, синий жигуль с моста направо!» – команда нестеровских среагировала уже слишком поздно – продраться сквозь поперший на Невский двухполосный табун было нереально. Короче, Жорик ушел. Ушел по Английской набережной, и ушел по-английски. Запоздалые попытки пошерстить набережную и прилегающие улицы успехом не увенчались. Теперь хошь пей боржоми, хошь не пей – результат один: облажались.

– Чего будем делать, Александр Сергеевич? – осторожно спросила Полина.

– Так, а хрена ль теперь делать – будем в контору возвращаться.

– Нас теперь что, заругают? – простодушно осведомился Лямка.

– Нет, бля, премию дадут, – проскрипел Нестеров. – Ваня, заткнись, пожалуйста, а? Паш, разворачивайся. Все, едем до хаты.

– Так мы же не виноваты, – Лямин никак не мог врубиться в суть переживаний старшего. – Во-первых, это не мы, это 737-й проворонил. Мы-то здесь при чем? И вообще, чего они так к этой связи прицепились? У нас объект кто? Адвокат. А его пока вроде бы никто не потерял, так что все в порядке.

(Уже по приезде в контору нестеровцы узнают, что адвоката в этот день действительно не потеряли. А вот со связью из «Толстого фраера» у «грузчика» Каргина вышла неувязочка. Он маханул его в метро, при заходе на станцию «Гостиный двор». Причина этой невосполнимой потери была до безобразия нелепа – на магнитной карточке «грузчика» кончились поездки, и пока он судорожно прорывался к окошечку кассы, торгующей жетонами, связь спокойно прошла через турникет и убыла в неизвестном направлении на самом тихоходном виде общественного транспорта – на эскалаторе.)

– …Ваня, я тебе один умный вещь скажу, только ты не обижайся. Так вот, запомни и намотай на ус (коль нет усов, пока мотай на уши, вырастут – перемотаешь): когда ты по жизни не понимаешь, что делаешь, делай это особенно тщательно и аккуратно. Понял?

– Не совсем. Но ведь…

– Ой-йо, – схватился за голову бригадир. – Полинушка, хоть ты вразуми его, что ли? Иначе я за себя не ручаюсь. Козырев, ну хватит уже ворон считать. Чего стоим, чего ждем?

– Так знак же здесь! Надо в объезд уходить.

– Раньше надо было на знаки смотреть, а теперь давай – прямо гони. Быстрее доедем – быстрее отымеют. Соответственно, быстрее по домам разбежимся и быстрее с горя напьемся.

В соответствии с пророчеством Нестерова в этот вечер быстро «разбежаться и напиться» удалось почти всем «грузчикам» двух провинившихся экипажей. Исключая, естественно, бригадиров, которым досталось по полной программе и со строгим соблюдением иерархической очередности – сначала взгрел Нечаев, затем Фадеев. По причине отъезда начальника управления Сергея Андреевича Конкина на санаторно-курортное лечение в город Нальчик[8] персональная вздрючка от верховного главнокомандующего была отложена на более поздний период. Закончив разнос, по итогам которого за Нестеровым и Каргиным была официально закреплена неофициальная должность «охотников на ящериц»,[9] Фадеев приказал бригадирам ждать и поехал к заместителю Пиотровского докладывать обстановку по объекту «Адвокат». В данном случае «докладывать обстановку» – читай «получать пистон».

Опасения полковника Фадеева не подтвердились. Нет, конечно, для блезиру его малость пожурили, однако после этого разговор в спешном порядке был переведен в более конструктивное русло. Совместными усилиями следовало как-то исправлять ситуацию, и получилось так, что от неминуемой расправы «опушников» спасла информация, добытая Полиной при посещении отеля на Загородном. Именно за нее мгновенно ухватился присутствовавший на докладе незнакомый Фадееву мужчина в штатском, которого Зам представил Станиславом Алексеевичем, «куратором темы». А того заинтересовала паспортная серия «СТ», которая, по его словам, свидетельствовала о сибирском, а именно – иркутском происхождении паспорта. Переписав данные Россомахина, таинственный Куратор стремительно подорвался из кабинета. В общей сложности Станислав Алексеевич отсутствовал минут десять, после чего столь же стремительно вернулся и сообщил, что, согласно записи в системе «Авиаэкспресс», человек с такими данными приобрел билет на самолет рейсом «Иркутск – Петербург» и прилетает завтра в 16:25 по местному времени.

Куратор многозначительно посмотрел на Зама, и тот, прочитав в его взгляде некий немой вопрос, тут же дал на него четкий ответ в виде начальственной отмашки, адресованной Фадееву:

– Что ж, Константин Евгеньевич, придется вашим завтра выставиться в Пулково.

– За кем? – Фадеев талантливо скорчил недоумевающую гримасу и с тоской отметил, что в очередной раз инициативы «грузчиков» Нестерова выходят его управлению боком.

– За Россомахиным Валерием Леонидовичем, – раздраженно отчеканил Зам, купившийся на деланный «тупизм» опушника.

– Основания?

– Это связь адвоката Правдина, которая может представлять оперативный интерес.

– Вообще-то это связь связи господина Правдина. Да и то не вполне явная. Возможно, человека просто попросили об услуге забронировать номер в питерской гостинице. Объяснений здесь может быть масса…

– Равно как и масса объяснений сегодняшней двойной потери объектов вашими сотрудниками, – оборвал Фадеева Зам.

Что ж, аргумент получился хотя и не шибко логичный, но вполне убийственный. В данном случае крыть было нечем, поэтому опушный начальник попробовал зайти с другого виража:

– Но почему именно в Пулково? Приемку Россомахина гораздо проще организовать в процессе его заселения в отель.

– А вы, Константин Евгеньевич, можете быть уверены в том, что по пути из аэропорта в гостиницу он не заедет куда-нибудь еще? Кроме того, связь Жорик, которую вы сегодня потеряли, вполне может приехать его встречать.

– Так у нас ведь даже фотографии этого Россомахина нет! Что ж теперь, моим людям у всех прибывших иркутским рейсом паспортные данные спрашивать?

– Завтра с утра фотографию вам перешлют, – подал голос из своего угла Куратор. – По этому вопросу с сибирскими коллегами уже связываются. А вообще я прекрасно понимаю и даже отчасти разделяю ваши, Константин Евгеньевич, сомнения. Но и вы нас, пожалуйста, поймите. К тому же этот иркутский гость оставляет вашему управлению шанс реабилитироваться за сегодняшний конфуз.

– А вы представляете, во сколько человеко-часов мне эта реабилитация выльется? – завелся Фадеев. – Экипажи за адвокатом, экипажи в Пулково, на Загородном на всякий пожарный пост выставить тоже не помешало бы. Да и это все мелочи. Главное то, что любая проверка за подобное распыление сил и средств по первичному материалу мне такую Варфоломеевскую резню католиков устроит, что… Короче, без официально оформленного задания я за Россомахиным смены ставить не буду.

– Не слишком ли много вы на себя берете, полковник Фадеев? – этот вопрос был задан с излишней нервозностью, из чего у опушника сложилось впечатление, что Зам, по неясным причинам, немного пасует перед Куратором. А тот между тем спокойно продолжил:

– Константин Евгеньевич, давайте мы с вами придем к следующему компромиссному решению: завтра в аэропорту вы принимаете Россомахина и доводите его до отеля, где ваши люди должны убедиться, что объект на самом деле заселился. Если выяснится, что эта иркутская связь ложится в масть, то мы сразу же выпишем отдельное задание на «наружку», после чего вы примете его уже абсолютно официально… Поймите, Константин Евгеньевич, в данном случае нам от вас требуется лишь доподлинно установить, что в город прилетел именно тот самый человек, и что он действительно поселился именно в том самом месте. О котором, кстати, сообщили именно ваши сотрудники. И еще – дабы не разводить канцелярщину, эпизод с Россомахиным можно не включать в итоговую сводку «НН» по объекту «Адвокат». Для понимания ситуации и принятия решения нам будет достаточно вашего устного доклада. Ну как? Вам все понятно? Или все-таки требуется еще и персональное распоряжение начальника главка?

– Все, – буркнул Фадеев, поняв, что спорить бесполезно, так как здесь, похоже, все давно решено за них.

Но потом все-таки не удержался, съязвил:

– Лично мне ясно все, кроме одного. По каким таким признакам я должен понять: ложится эта, с позволения сказать, связь в масть или же нет?

– Вас об этом оповестят, – ответил Зам и дал понять, что на этом разговор закончен.

Фадееву ничего не оставалось, как подхватить со стола свою рабочую папку и откланяться. Целоваться на прощание с присутствующими он не стал, ограничившись сухим кивком головы, после чего спешно покинул столь редко бывающие гостеприимными своды главной милицейской крыши города.

Направляясь к служебной машине, Константин Евгеньевич пробормотал себе под нос строчки из старой студенческой песенки, которые приходили полковнику на ум всякий раз, когда его доводили до крайней степени раздражения. Строчки были такими:

«Встану рано поутру

и напьюся ртути,

а потом повешуся

в энтом институте».

Имел ли он в данном случае в виду, что столь изощренный суицид должен состояться в вальяжных имперских стенах главка или в обшарпанных коридорах центральной «кукушки», было неясно. Впрочем, какая в данном случае разница? Важен эффект. А эффект в данном случае безусловно был бы тот еще!..

Надо сказать, что задание на «НН» за адвокатом Правдиным не понравилось Фадееву сразу. И дело было даже не в том, что его (задание) оформили по «первичке» (в принципе, основанием к началу проверки может быть и пресловутое ОБС – «Одна бабка сказала»), а скорее в том нездоровом интересе, который к этой теме проявило высшее главковское руководство. Оно понятно, что достопочтенный Генрих Семенович на своем веку попил немало милицейской и судейской кровушки, однако начинать его разработку именно «с ног» представлялось Фадееву занятием в высшей степени бестолковым, а главное – бесперспективным. Ну не станет же он, в самом деле, лично встречаться с торговцами дурью и закупать у них за наличку товар для своих подзащитных! А если уж инициаторы решили эту самую дурь элементарно ему подбросить, то для фиксации задержания адвоката с показательным изъятием из салона автомобиля пакетиков с белым порошком вовсе не обязательно подряжать наружку – для таких случаев у гласников и свои кино- и фотооператоры имеются. Да и в наркотиках ли дело? Получив задание на адвоката, Константин Евгеньевич не поленился и лично смотался в Кировское РУВД, где приватно побеседовал с начальником следствия Марецким, с которым он был знаком еще со времен учебы в академии. Встреча прошла в теплой дружеской атмосфере, и в ходе нее старый боевой товарищ признался, что тему эту им спустили сверху, толком ничего не объяснив. Ну разве что нечто мутное типа: вот вам материалец, здесь информация от агента Пупкина, который давеча на заре слышал малиновый звон в отношении другого звона. По ком тот, другой, звон звонил, непонятно, однако не исключено, что и по проживающему на вашей земле адвокату Правдину. А раз так, выпишите-ка вы на всякий случай на этого негодяя «НН», а то что-то совсем эти борзописцы от адвокатуры распоясались. Марецкий честно признался, что самостоятельно возбуждаться в отношении адвоката территориалы не собираются, но итоговую сводку наблюдения примут с благодарностью, так как у ведущего литерное дело по наркоте опера что-то уж слишком давно в это самое дело ничего не подшивалось. А это есть политически неправильно.

Понятно, что после такого рассказа зерна сомнений в душе Фадеева немедленно проросли и заколосились. Другим же, не менее интересным местом, полковник явственно почуял, что хлебнут они еще горя с этим адвокатом и его связями. А чуял Константин Евгеньевич всегда исключительно точно, ибо, по его собственному выражению, закаленная в боях задница у него была вся в шрамах, а потому – очень чувствительная.

Полковник Фадеев не знал, что реальным заказчиком «наружки» за адвокатом Правдиным был тот самый «куратор» Станислав Алексеевич, которого Фадеев встретил в кабинете Зама. Станислав Алексеевич Кириллин служил в ГУБОП МВД РФ и на протяжении последних нескольких лет руководил бригадой сыщиков, работающей над секретной милицейской разработкой под кодовым наименованием «Техосмотр». В рамках этой разработки люди Кириллина отрабатывали так называемую иркутскую группировку и ее духовного лидера господина Сурина, более известного как Ребус и Кардинал.

Ребус родился, вырос и накопительно-поступательно получил все три свои судимости в городе Иркутске, в котором с конца 80-х годов зажигал преступный авторитет Базиль. Авторитет был правильный – город держал, воровскую Сибирь прославлял, имел связи даже с небезызвестным Япончиком и чем мог помогал последнему. У известного в ту пору лишь в пределах Иркутской области Сурина такого авторитета, конечно, не было. Зато у него имелись апломб и неуемная страсть к интригам. Поэтому, выйдя на Япончика в лихую для того годину (а Япончик скучал в тюрьмах США), Ребус ни много ни мало взял да и выпросил у него рекомендацию в законники. Так он стал вором, и Базилю это, понятное дело, не очень понравилось. Однако его мнения поначалу никто не спрашивал, а через какое-то время и спрашивать стало не у кого, поскольку в 1998 году Базиля покрошила группа Олега Богомола, вставшая под знамена Сурина.

В одиночестве, да на Олимпе, да при таких связях и при такой братве, Ребус подмял под себя фактически всю Иркутскую область. Люди и силы его стали умножаться. Что немудрено, ибо еще Михаил Афанасьевич Булгаков в свое время пророчески заметил: «Прескучно живут честные люди! Воры же во все времена устраиваются великолепно, и все любят воров, потому что возле них всегда сытно и весело».

Бандитствовать по-мелкому Ребусу наскучило очень скоро, и он перешел к захватам собственности и власти в стиле гангстеров и звериного капитализма. И, забегая вперед, скажем, что в этом деле он зело преуспел. (Кстати, в свое время стиль этот Ребус пытался тщательно копировать с героев фильма Серджио Леоне «Однажды в Америке».) Созданное Суриным иркутское ОПС контролировало часть энергетической, алюминиевой и целлюлозно-бумажной промышленности, несколько предприятий нефтехима, поставки спирта, строительство таможенных терминалов и прочая, и прочая… В городах области Ребус наложил лапу на шоу-бизнес, модные кинотеатры, прокат фильмов, колхозные рынки, универсамы. При этом иркутские ребята не брезговали и традиционными вымогательствами с разбоями – правильно, нельзя руку сбивать. Коммерческий уклон коммерческим уклоном, но торговые люди, чиновники и иже с ними должны бояться. Когда люди знают, что государство не защитит, то это ведь тоже – Бизнес.

Но вскоре и этого всего Ребусу показалось мало – хоть и в пятьдесят Швейцарий, но все же тесновата Сибирь. Тем паче, что любая безнаказанная агрессия требует все больше и больше пространства, а в розовых снах и мечтах ему уже и мировое господство стало грезиться. В развитии новой национальной идеи Сурина иркутские начали конкурировать в Москве с крупнейшими коллективами – солнцевской и коптевской бригадами, а в Питере – с тамбовскими и казанскими. Параллельно запустили десант в Новосибирск, Альметьевск, Великий Новгород – везде нашлись кружки по интересам. Конечно, открыто против всего мира не попрешь, а вот для партизанской борьбы мобильные летучие отряды – это как раз самое то.

Отряды эти преимущественно состояли из военнослужащих внутренних войск и бывших десантников из штурмовых бригад, были в них и профессиональные взрывники. Не мудрствуя лукаво, основным способом решения вопросов было выбрано физическое устранение конкурентов. Нет, конечно, иногда начиналось и с долевого бизнеса, но в оконцовке все равно почему-то выходило одно – шилом в бок. Между тем Ребус, вращаясь в Испании, в Монте-Карло, в Москве на раутах, решал вопросы все больше политические, глобальные. К тому времени он уже плотно обосновался в Москве.

Именно в столице, как приложение к уже никем не оспариваемому авторитету, пришла и настоящая слава. Сам министр внутренних дел, выступая перед депутатами Госдумы, заявил, что вор в законе Ребус, совместно со скандально известными братьями-бизнесменами, контролирует цельный алюминиевый завод. Это ли не «Оскар»?! Кстати, по оперативным данным, скрупулезно и по крупицам собираемым бригадой Кириллина, некоторые депутаты после этих откровений министра пережевывали информацию в «Ирландском» ресторане с… Ребусом. Как говорится, жди, пока черт сдохнет, а он еще и хворать не думал. Кстати, под кличкой Ребус столь влиятельный и всеядный товарищ фигурировал лишь в секретных бумагах МВД. А для приближенных и «допущенных к столику» уже давно допускалось почтительно-гламурное обращение Кардинал, которое острословы из конкурирующих организаций бандитствующего толка крамольно перекрестили в Карданвал. Кстати, внешне Ребус действительно походил на гнутую и тертую жизнью и перепутьями железяку. А свое первое и основное прозвище он получил еще по первой ходке в Тулунской спецтюрьме за свою неуемную страсть к разгадыванию кроссвордов, которые Сурину еженедельно доставляли в камеру целыми пачками.

В последнее время в служебные командировки на берега Невы подневольный биограф Ребуса Станислав Алексеевич Кириллин отправлялся регулярно, потому как начиная годика эдак с 2001-го центр тяжести бизнес-интересов Сурина ощутимо смещался в сторону Северо-Западного региона. Наместником иркутских на питерской земле был тот самый Богомол, который столь непочтительно обошелся с преподобным доном Базилем. Надо сказать, что его преданный труд был оценен Ребусом по достоинству. Помнится, в «Неуловимых мстителях» волосатое «их императорское величество» предлагало полковнику Кудасову «подарить Польшу». Что ж, нынешний Петербург с его окном в Европу был не менее ценным подарком.

В Северной столице Богомол и его команда внешне вполне легализовались. И то сказать – достаточно лишь глянуть на записи служб безопасности дорогих гостиниц «Астория» и «Европейская»: с кем только кофе ни пьют, с кем только ни трут. Тут тебе и депутаты ЗАКСа и Госдумы, и иностранные бизнесмены, и поп-певицы с во-о-от такенными попами… Но, как сказал капитан Врунгель, «регата регатой, но и о морских традициях забывать нельзя». Хотя… Забудешь о них, как же, когда со всех сторон гремят взрывы и слышатся автоматные очереди. «Что за стрельба, браток? Прям как на фронте!» – Да так, знаете ли, иркутские вопросы решают. К чести питерских оперативников, у них хватило мужества, профессионализма, а главное воли и желания, дабы перейти в контрнаступление. И уже к сентябрю 2003 года в распоряжении руководства питерского УУР была сконцентрирована информация о том, что на территории Санкт-Петербурга действует устойчивая группировка, непосредственно занимающаяся ликвидацией авторитетов преступного мира, крупных коммерсантов и влиятельных лиц. Масштаб их преступлений поражал. Мозаика разработки была сложнейшая. И все же по многим эпизодам доказательства были собраны, после чего было принято решение реализовывать информацию, то есть выходить на аресты.

Но, как говорится, между ртом и куском многое может произойти! Не все тогда прошло гладко – в ответ на милицейские репрессии последовал мощнейший накат, инициированный связями Ребуса, и в итоге вместо жирной финальной точки в операции «Техосмотр» нарисовалась лишь запятая, со временем и вовсе видоизменившаяся в многоточие. В том же Питере, где сыщикам удалось приземлить самого Богомола, все равно спокойнее не стало. Какое-то время бригада Кириллина, легализовавшая (и, соответственно, похерившая) наработанные ранее пароли и явки, и вовсе топталась на месте, с тоской наблюдая, как, казалось бы, крепко сшитое дело начинает постепенно трещать по швам и разваливаться по отдельным эпизодам. Но тут, наконец, мало-помалу движение вперед возобновилось.

На этот раз в Питер Станислав Алексеевич приехал с вполне конкретной целью – лично поучаствовать в допросе задержанного Чекменева, который считался одним из приближенных Ребуса. И так уж получилось, что питерские опушники, сами того не ведая, за неполную неделю дважды нарыли для Кириллина очень важную информацию – сначала подвели под задержание Ростика, а сегодня случайно установили, что в Питер должен прилететь Валера Россомахин.

Станислав Алексеевич не зря ухватился за иркутскую серию номера его паспорта: на время оставив Фадеева и Зама одних, он сделал звонок в Москву своим, и ему тут же пробили по базам, что Россомахин входит в иркутскую бригаду киллеров, возглавляемую одним серьезным товарищем по фамилии Скрипник. А курировал эту бригаду в Сибири как раз-таки Чекменев.

Из всего этого вырисовывалась довольно скверная версия – похоже, на Северо-Западе намечается какая-то серьезная ликвидация. Но даже если и не ликвидация, то уж какая-то нездоровая движуха – это точно. С опушным полковником этой информацией Кириллин пока делиться не стал. Правильно это или нет – это уже другой вопрос. Конечно, с одной стороны, существует поговорка «кто предупрежден – тот вооружен», и поговорка в принципе правильная. Но, с другой стороны, и папаша Мюллер был далеко не дурак, когда говорил: «Про то, что знают двое, знает и свинья». К тому же, по мнению Кириллина, «грузчики», получив информацию, что они будут работать за киллером, вполне могут начать излишне мандражировать и суетиться под клиентом. А в нынешней ситуации это было бы крайне нежелательно.

Полковник Фадеев вернулся в контору лишь в начале девятого. В его ожидании провинившиеся бригадиры коротали время за просмотром скучнейшего футбола, развалившись на диванчике в дежурке. Проходя мимо них, Фадеев побарабанил пальцами по пластиковому стеклу окошка дежурки и махнул рукой в сторону своего кабинета: мол, пошли поговорим. Каргин и Нестеров лениво поднялись с дивана, при этом Эдик смачно, до хруста в позвоночнике потянулся, и поплелись на начальственный ковер. Константин Евгеньевич бросил взгляд на вошедшую сладкую парочку а-ля люди в черном, втянул ноздрями воздух и поморщился:

– Понятно, уже успели в церковь через дорогу смотаться.

– ???

– Как сказал Карл Густав Юнг, «жажда алкоголика пить эквивалентна стремлению к Богу».

Фадеев угадал – за то время, пока полковник мотался в главк, «бригадиры» успели раскатать пузырек. Но исключительно в целях снятия стресса, а это многое меняет, не правда ли? Впрочем, вслух «грузчики» этого не сказали, а напротив, горделиво встрепенулись: дескать, ну что вы, господин полковник, как можно?!

В ответ Фадеев лишь понимающе хмыкнул – после сегодняшних заморочек ему и самому хотелось пропустить рюмашку-другую. Константин Евгеньевич даже сделал неосознанное движение в сторону стилизованного под обыкновенную тумбочку мини-барчика, однако вовремя осёкся и притормозил. И не потому, что компания была неподходящей (наоборот, и Эдика, и Нестерова он знал уже больше десяти лет; как говорится, не первый год замужем), однако в «воспитательных целях» сегодня распивать с проколовшимися старшими не следовало. Опять же в свете предстоящих завтра событий, которые, судя по невнятным вводным из главка, обещали быть. «Ладно, – подумал полковник, – вот отстреляемся, сдадим дело в архив, забудем о нем, как о страшном сне, и тогда за милую душу и с превеликим удовольствием». Рассудив так, Фадеев кратко, но зато конкретно загрузил бригадиров нарисовавшейся темой с Россомахиным. Последовавшая реакция опушных люмпенов была вполне предсказуемой:

– Я чегой-то невкурил, а почему это, как у нас в управе какой блудняк намечается, так завсегда он нам с Сергеичем перепадает? – затянул Каргин. – Мы ж вроде в компартии никогда не состояли, в «Единую Россию» не записывались. Так за что ж именно нам всякий раз такая честь?

– А с каких это пор исполнение служебных обязанностей у вас именуется блудняком? – поинтересовался Фадеев. – Насколько я помню, в своде условных выражений такого термина нет.

– А вот насколько я помню, – ядовито спикировал слегка оборзевший после «одвухсотпятидестиостограммления» Эдик, – инструкцией по организации наружного наблюдения работа без задания за связью связи объекта не предусмотрена.

– Ну все, сейчас начнется, – вздохнул Нестеров. – Передача «Играй гармонь». Ария Каварадосси, Леонкавалло, «Паяцы».

– Я не знаю, кого там… Леон ковал по яйцам, – невозмутимо ответствовал Эдик, – хотя, похоже, догадываюсь. Но все ж таки хотелось бы понять – за чей счет этот банкет?!

– Так, все, хватит, – взвился Фадеев и стукнул кулаком по столу. – Александр Сергеевич, объясни, пожалуйста, своему товарищу, чьи ныне в лесу шишки. Иначе я ненароком сорвусь на поросячий визг и соседей напугаю.

– Эдик, – примирительно начал Нестеров, – Константин Евгеньевич хочет сказать, что завтра существует гипотетическая вероятность приезда в аэропорт связи Жорик. А поскольку эту связь просрали наши с тобою доблестные смены, то, следовательно, именно нам, как знающим ее непосредственно и в харю, доверена почетная миссия работать на приемке в аэропорту некоего Россомахина. В конце концов, разве ты не знаешь, что в этом мире ничто так не объединяет людей, как совместно совершенное преступление?… Не скрою, мне тоже кажется, что есть в этой теме какая-то хренотень. Опять же нельзя исключать, что Полина просто не совсем точно срисовала фамилию, и тогда совершенно непонятно, какого фига мы будем там отсвечивать. Но это уже, как говорится, без комментариев.

– Всё? Высказались? А теперь я скажу, – полковник Фадеев понял, что дай только бригадирам волю, и свою больную мозоль они будут скоблить до самого утра. – С «играй-гармонью» или без, но завтра в шестнадцать нуль-нуль ваши экипажи должны стоять в Пулково. Причем стоять будете, как в стереокино на Невском. Жалом водить на сто восемьдесят, а то и на двести семьдесят градусов. Триста шестьдесят, так и быть, запрещаю, потому как башка при такой амплитуде может и оторваться.

– А «как в стереокино» – это как? – почти хором переспросили «грузчики».

– А так, чтобы перпендикулярным зрением ловить приезжего Россомахина, а параллельным отслеживать возможное появление Жорика. Ясно?

– Ясно, – выдохнул Эдик. – С учетом трехмерности пространства какая-никакая, но все-таки поблажка. А можно…

– Можно, – сказал как отрезал Фадеев. – Можно! Можно не знать и не понимать рабочих вводных старшего начальственного состава, но… исполнять их следует обязательно. А теперь всё, шабаш, мужики, по домам. Если сейчас кто-то из вас попытается продолжить дискуссию, то… Короче, вы сами знаете. Я – личность брутальная, если что…

– Да знаем-знаем, – проворчал Каргин, – Если что – сразу в бубен. Ну чего, двинули, Сергеич? Тебе куда, на метро?…

На следующий день экипажи Каргина и Нестерова практически одновременно выдвинулись от базы «кукушки» в аэропорт Пулково. За то время, пока «грузчики» добирались до места, в салоне «семь-три-пятого» царила непривычная тишина, разбавляемая лишь рок-н-ролльным фоном любимого Пашей «Нашего радио» да периодически проявляющимся голосовым спамом опушной радиоволны. Последний, как всегда, был разнообразен и подтверждал классическое: «Всюду жизнь!»

Нестеровцы молчали каждый о своем, и причины тому были сугубо индивидуальные. В частности, вертевший баранку Козырев в сотый раз прокручивал в мозгу вчерашний разговор с Полиной. Накануне после смены он снова вызвался проводить ее домой, и на этот раз проводы завершились пусть и не катастрофической, но все же перебранкой, едва не дотянувшей до полноценного выяснения отношений. В свою очередь Ольховская, под впечатлением вчерашней ссоры с Козыревым, тоже размышляла… Нет, не о своих с Пашей отношениях (те, при всех несомненных козыревских плюсах и достоинствах, похоже, все равно какого-либо качественно иного продолжения не имели), а о собственном будущем. А оно, это самое будущее, Полина с каждым новым днем все меньше и меньше ассоциировала с наружкой. Не то чтобы ей не нравилась нынешняя работа – скорее ей не нравилось то, что на этой работе происходит с нею самой. Когда-то это должно было случиться: женское начало, семейный янь наконец-то нагнул и размазал по стенке общественный, мужицко-офицерский инь. В жизненном театре абсурда Ольховская пресытилась ролями «грузчицы» и «ульянщицы» и теперь мучительно терзалась, что режиссера, коий доверил бы ей сложную, но зато заглавную и хитовую роль любимой и желанной бабы, на горизонте не было и не предвиделось. По крайней мере, совершенно непонятно, откуда бы такому при ее нынешней службе нарисоваться?

Александр Сергеевич Нестеров был угрюм и мрачен по многим причинам, что называется – по совокупности. На все заморочки последних дней, которые словами капитана Смолетта можно охарактеризовать как «мне не нравится этот корабль, мне не нравится эта экспедиция – мне вообще ничего не нравится», добавились еще и проблемы житейского, бытового плана. Пару недель назад супруга Нестерова вернулась из многодневной киноэкспедиции, и теперь, когда ее работа вновь стала носить былой эпизодический характер, принялась за старое. Короче, нет ничего страшнее рыбы-пилы, которую, пустив попастись в океан, через какое-то время поместили обратно в аквариум.

Один лишь Лямка в этот момент молчал совершенно по-другому – он молчал радостно, вспоминая и предвкушая. Ему было хорошо. А хорошо ему было потому, что, воспользовавшись вчерашним незапланированно ранним сворачиванием работ, он успел договориться о встрече с Ириной, и встреча эта прошла на удивление достойно и хорошо. Мощным финальным аккордом стал затяжной, переходящий в умопомрачительный засос, поцелуй на лестничной площадке столь знакомого полковничьего дома. Более того, во время этого поцелуя Иван, не встретив сопротивления со стороны прибалдевшей Гончаровой, отправил свободную от обнимания девичьего стана руку на рекогносцировку местности. Та вскоре нащупала два искомых курганчика с упругими сосочками сторожевых башенок, слабо защищенными шелковой материей бюстгальтера. Доселе не участвовавшая в подобных осадах рука тем не менее довольно быстро нашла способ взломать защиту, расстегнула два неподатливых крючочка и… в этот момент хлопнула соседская дверь, рука по инерции обратилась в бегство, и победный штурм пришлось отложить до лучших времен, коими, при взаимной договоренности сторон, были назначены ближайшие выходные.

Встречать прибывающего из Иркутска Валерия Россомахина связь Жорик не явилась. Вернее, так: «грузчики» обоих экипажей, рассредоточившиеся и растворившиеся в повседневной пулковской суете, его не заметили. Был ли он на самом деле в этот день в аэропорту или нет – одному Богу известно. А, как учит история, завербовать Господа на предмет сотрудничества со спецслужбами пока еще вроде как никому не удавалось.

Иркутский же борт, которым в Питер прилетел объект по кличке Задорный, прибыл на удивление вовремя, при том что авиакомпания «Сибирь» традиционно славится своей непредсказуемостью. Не опознать Валеру было трудно – появившийся в зале прилета парень был исключительно похож на фотографию, предоставленную наружке главком. На фотографии Россомахин был запечатлен в плавках и явно где-то на испанских югах. Валера задорно улыбался, отчего и получил от Полины псевдоним Задорный.

Россомахин вышел без сумки и за багажом не встал. Бросив администратору отстойщиков: «Поспешай за мной, а то передумаю», он сел на заднее сиденье такси, опустил окно и снова улыбнулся, как на пляже. Словом, задачка уровня детсада – ну никак нельзя было в данном случае промахнуться! В этот момент мимикой он очень напоминал великого артиста прошлого Петра Алейникова из «Трактористов». Это который «здравствуй, милая моя». Правда, от этого Задорный великим все равно не становился…

На самом деле фигурант (объект, связь, связь связи?) Задорный являлся Россомахиным Валерием, двадцати шести лет от роду. Он не был судим, но его знали. Вернее, так: кому надо – тот знал. Валера служил на границе Таджикистана с Афганистаном, служил на совесть и снайпером. Иногда совесть позволяла ему уходить на священную территорию соседнего государства, нападать там на конвои с наркотиками, всех перебивать и возвращаться через реку Пяндж на надувных лодках с теми же наркотиками обратно. Наркоту в мешках продавали по демпинговым ценам таджикам, а уже те везли ее в Россию-матушку и сеяли неразумное, недоброе, но вечное. Но зато если проклятые талибы успевали переходить госграницу самостоятельно и попадались в поле зрения погранцам, то уж тут Валера бил в глаз – не портил шкуру. За это Россомахина хвалили и награждали. Скажете, бандит? А вы лежали часами под степную мошку на берегу этой реки, зная, что никому из России до вас нет дела? Нет? И не хотите? Странно…

Когда Валера вернулся домой не с пустыми карманами, то очень быстро для себя выяснил, что в Сибири караваны талибов попадаются редко. А жить надо. А на целлюлозный комбинат почему-то не хочется. Образования у Россомахина не было, но зато имелся характер, который был заточен на войну. Так Валера попал в бригаду к иркутским. Это в Москве и в Питере Гражданская к тому времени вроде как отгремела, в Сибири же отношения до сих пор оставались жесткими. Так, уже при нем их бригада расстреляла в центре Иркутска два джипа и отправила на тот свет девять человек. Из этих девяти только одна девушка из салона причесок была не при делах. Остальные хлопцы те еще – знали, чем рискуют. Так Валера стал душегубом. Стрелять он при этом не разучился и задорную свою ухмылку не потерял. Он сделал выбор, решил для себя, как жить, и прекратил думать об этом и о будущих «девушках из салонов». Вот такая вот история.

Тащить такси из Пулково одно удовольствие: сначала немного прямо, потом долго-долго налево, опосля снова долго-долго направо, и вот он – исторический центр. В движении объект дважды разговаривал с кем-то по телефону, а все остальное время курил в открытую по причине солнышка форточку.

Такси остановилось на улице Караванной, бывшей Толмачева, рядом с кафе «Дэ Фэ». Расплатившись, Россомахин прошел в кафе, проглядел ряды модных напитков, взял бесплатный глянцевый журнал и вышел. Судя по его поведению, на Караванной он прогуливался впервые. Задорный уперся взглядом в противоположный дом, где красовалась федеральная табличка, извещающая о том, что в этом доме судят народ. Присвистнул, ухмыльнулся по-пляжному и перешел на другую сторону. В этот момент из здания суда вышла парочка – по виду типичные жулики. Очевидно, они были группой поддержки своему корешу, так как на свидетелей и потерпевших не походили никак. Жулики вышли гогоча. Оно конечно, когда ты не за решеткой – то обхохочешься. Как-то сразу они углядели в Валере своего и, отсмеявшись, показали пальцами на горло.

– Петля! – крикнул через улицу один в сторону Валеры.

– Терпила кричит: «Они меня вдвоем ударили одним кулаком в женском туалете!» – процитировал второй, после чего оба снова схватились за животики.

– А ему не кажется, что его место возле параши?! – крикнул в ответ Валера.

Парочка юмор оценила, и у нее вновь начался приступ хохота.

Улыбаясь, Валера косо глянул налево – туда, где к заведению «Дэ Фэ» тихо подъехала машина с мигалками и государевыми «000» на номерах с флажком. Задорный опустил в ближайшую урну только что позаимствованный в кафе журнальчик и снова шагнул внутрь. Вслед за ним из припаркованной неподалеку машины в заведение выдвинулись Полина с Лямкой. А экипаж Каргина, услышав об остановочке, географически безупречно встал на прикол в районе Манежной площади.

Не так часто милицейские разведчики заводят объекты в дорогие рестораны и кафе. Если снимать фильм, тогда конечно – все фигуранты едут в шикарные кабинеты, а на плечах у них в эти самые кабинеты заваливаются наши. А если таскать «груз» в реальной жизни, то здесь, увы, все больше сворачивают с центральных районов в спальные, а там по дворам, по дворам… И уж еще реже «грузчики» могут присесть в дорогом кафе рядом за столик. По очень многим причинам, и частенько даже вовсе не материальным, а скорее визуальным. Как вы себе представляете старшего лейтенанта, заточенного под многочасовое сидение в прокуренном салоне автомашины «Жигули», который вроде как естественно заказывает в «Невском Паласе» пирожное рублей эдак за четыреста? В данном случае Станиславский воскликнул бы: «Не верю!» А ранее судимый фрукт в дорогом прикиде прошепчет: «Да, нездоровая канитель!»

«Дэ Фэ» Полина знала. Вечерами здесь был махровый тусер, а днем и в выходные – хороший кофе и грамотная фоновая музыка. Плюс в обоих случаях соответствующий неслабый ценник. Ольховская не была готова к тому, чтобы сегодня идти в приличное заведение, а посему среди модных посетителей в своем скромном рабочем наряде почувствовала себя слегка неуютно. Судя по растерянному выражению лица Лямки, в его душе палитра чувств была на порядок сложнее и разнообразнее.

Ребята заняли свободный столик, коих в этот час было еще довольно много. При этом Иван сел спиной к Задорному, который взгромоздился на высокий стул за стойкой в самом закутке бара. Он заказал себе какой-то вычурный зеленый чай и сейчас с интересом разглядывал, как в стеклянном чайнике разворачиваются китайские листья. И все. Более он ни с кем не контачил. По всему было видно, что Задорный никого не ждет, но с другой стороны – не просто же так он именно сюда завалился чайку пить?

Между тем очень достойно несущее себя лицо и тело, выйдя из «вольво» с мигалками, также прошествовало в кафе и удобно уселось в углу за столик, с которого халдей тут же смахнул табличку «Reserve». За соседним столом устроился телохранитель. А как вы хотели? Иные тела без охраны ни туда и ни сюда!

Тело заказало большие красивые вишневые пироги, а пока пироги пеклись, в «Дэ Фэ» вошел его будущий собеседник. На вошедшего Полина обратила внимание сразу. Да что там Полина – даже Лямка и тот спиной обратил. А обратили, потому что это было уже не просто Тело – вошла Фигура. По ней, правда, сразу было видно и слышно, что фигура, скажем так, не совсем государственная.

Нестеров срисовал этих оригинальных персонажей первым, но он был на улице. Бригадир не знал в лицо ни первого, ни второго, но ему вдруг сделалось любопытно и профессионально интересно. Потому как значок-флажочек на лацкане свидетельствовал, что Тело принадлежало к депутатскому корпусу, а по Фигуре было видно, что – вор. Да еще с большой буквы. Не просто вор, а вот так – ВОР. Лицо у него было угловатое, волос седой, но ухоженный, а костюм шикарный, но помятый. Ему бы дать прозвище Угловатый, да не нашего поля нынче был объект. Окончательно ВОР поставил точку тем, что, изгибаясь, почесал большим пальцем левой руки где-то у середины позвоночника. Затем бросил крепкому недалекому провожатому: «Свободен», – и присел к государственному Телу. Они не обнялись, не обменялись рукопожатиями, но было видно, что не посторонние люди, то есть опыт неформальных отношений друг с другом имеют.

Пока Валера-Задорный снимал с языка китайскую чаинку, а Полина косо наблюдала за манэрами ярких персонажей, Нестеров принял нестандартное и отчасти ребяческое решение. Он позвонил Ладонину, офис которого был шагах в полста от места и располагался все на той же Караванной.

– Игорь, будь другом – выйди на улицу, – заместо «здрасьте» предложил Нестеров.

– За мной что – пришли? – удивился Ладонин.

– Господь с тобой! Просто есть маленькое дело.

– Нет проблем. А ты, кстати, откуда знаешь, что я сейчас в офисе?

– Да по машине вижу.

– Ах да, извини. Забыл, что имею дело с профессионалом, – ухмыльнулся Ладонин. – Мне как, одному выйти или с подмогой?

– Да одному, всех делов на пару минут.

– Тогда жди, – ответил Игорь, отключил связь и почти сразу, в одной рубашке, вышел на улицу: «Говори, разведка».

Нестеров быстро объяснил, что ему страшно надо узнать про двух фруктов, трущих в «Дэ Фэ». Мол, он их не знает, а вот Ладонин наверняка должен знать. Ну и так далее. Игорь Михайлович поморщился, недовольно вздохнул: «Сергеич, ты меня толкаешь блатных корешей легавке сдавать?», но безропотно зашагал в кафе, на ходу бросив: «Ведь наверняка обманул. А?!» Нестеров не ответил и лукаво исчез за спиной.

Войдя в кафе, Ладонин сразу же натолкнулся на фигуру с благородной сединой. Натолкнулся взглядом, которого после этого не отвел, но встречный осознал. Второе тело Игорь узнал мгновенно – это был всем известный депутат. Пусть и не Госдумы, а питерского ЗАКСа, но очень известный. Такой, что если вы включили Пятый канал и в течение часа не увидели его с речью, то значит, вы включили какой-то другой, не питерский канал. Ладонин про себя мотнул головой и присел за столик. Лишь теперь он обнаружил напряженно воркующих Лямина и Полину, и, оценив масштабность блудняка, в который его втравил Нестеров, со вздохом ребят «не узнал». Край его взгляда инстинктивно скользнул и по Валере Россомахину, однако парочка в углу была ярче, и к тому же целью была именно она.

Подошла официанточка, Ладонин механически заказал эспрессо и разозлился, так как сегодня свою норму кофе он уже выдул. К тому же Игорь вспомнил, что оставил бумажник в офисе. Вглядевшись более пристально, собеседника депутата он узнал тоже. Да и на самом деле, кто бы его из таких, как Ладонин, не узнал? Это был Ребус. А Ребус был вором. Вором грозным и сибирским. Давно в народе бродила молва о его исключительном пристрастии к старорежимным привычкам. Нехорошие то были привычки, ибо Ребус убивал людей. Поэтому люди его боялись.

Более того, Ладонин один раз лично с ним общался, хотя Ребус, возможно, этого и не помнил. Это было давно. Тогда, когда заборы вокруг «Крестов», где временно чалился его старший брат, «были высокими». Игорь нелегально пришел в изолятор к Ладоге, которого по такому случаю вывели в гараж. Туда же в какой-то момент заглянул и Ребус. (Уж по какому такому делу, и тогда, и сейчас неведомо.) Однако Игорь запомнил, как после келейного разговора при, если можно так сказать, расставании Ребус сунул Ладоге мешочек из полиэтилена с чем-то черным.

– Это чего? – спросил Ладога.

– Кайф.

– Благодарю, мне не надо, – отказался Ладога.

– А это что – не тюряга? – удивился Ребус.

– Тюряга, – согласился Ладога.

– Времена! – по-познеровски произнес Ребус, и больше Игорь о нем вокруг себя не слышал. А сейчас вот вспомнил, глотнул кофе и звякнул охраннику, чтобы тот зашел расплатиться. Через пару минут фактически одновременно с охраной Игоря в «Дэ Фэ» вошел неведомый подручный Ребуса и передал своему хозяину портфель. Тот вынул бумажку с государственной шапкой в углу, протянул ее депутату и стал туманно обволакивать взглядом углубившегося в чтение собеседника.

– Вот здесь верю! Вор! – в данном случае воскликнул бы Станиславский.

От знакомых лиц в «Дэ Фэ» и так уже свербило в глазах, а тут еще появился и Утюг. Да не один, а с Севером. Именно тот самый Утюг, который так отлично балагурил при задержании братвы в далеком прошлом в Царском Селе.[10] Утюг не менялся десятилетиями – он, как и в ту суровую годину, был накачан, загорел и добр.

– Ба, Игорек! – Утюг и Север мгновенно оказались за ладонинским столиком. – А на кого хозяйство покинул? Гляди – расташшут.

– Всё не расташшут.

– Да как два пальца… Слушай, а мы с Северычем вчера наконец «Пургу» посетили. Знаешь?

– Угу, – мотнул головой Игорь, поймав на себе заинтересованный взгляд Полины.

– Короче, «Пурга», она и на Фонтанке «Пурга». Прикинь, потерял паспорт, оказывается. Но я тогда не знал. Потом продолжаем в «Тинькофе», знаешь?

– Нет! Откуда? – заржал Игорь.

– …Так вот, мне на телефон звонит какой-то кекс и сказывает: «Я, мол, из службы охраны президента – не хотите ли вернуть себе паспорт и расческу, которая у вас в паспорте хранится?» А я уже того, хороший. Говорю: «Я в восторге – подгребай», а он мне: «Я у входа в Тинькоф». Ну, мы с Севером выходим…

– Парни, а вы с 1989 года хотя бы на полчаса иногда расставались? – улыбнулся Игорь.

– А может, они за нами следят? – ни к селу очнулся Север.

– Кто? – в голос одновременно отозвались Игорь и Утюг.

– Охрана президента, – ответил Север.

– Да ты посмотри на свою рожу, а потом на президентскую! – ахнул Утюг и продолжил: – Так вот, опер этот и спрашивает (притом что узнал меня сразу, гад): мол, есть у меня деньги? Я ему отстегнул, а он мне вернул паспорт и расческу. Говорит, на Невском случайно нашел. Во! Представляешь?

Игорь начал уставать от похмельных балагуров. Он знал, что, несмотря на то, что теперь парни заправляют крупной продуктовой базой, по жизни они все равно остались прежними.

– Да, интересная история, – вынужденно согласился Игорь.

– Так он просто паспорт посмотрел, – снова очнулся Север.

– Какой? – не понял Утюг.

– Твой.

– Зачем?

Игорь с интересом смотрел на весь этот цирк.

– Чтоб тебя узнать, когда мы из «Тинькофа» выйдем, – проанализировал Север.

– А ведь точно! – Утюг захохотал.