Никто, кроме президента Гурский Лев
Сердюк, молчавший уже минут двадцать, не мог упустить случая.
– Тут, главное, когда говоришь по телефону, избегать всяких там опасных слов, – важно ввернул он, – типа «бомба», «покушение», «взрывчатка», «героин» и так далее. Компьютер, который ведет поиск, на них нацелен в первую очередь. Но бандюги, Лев Абрамыч, они ведь тоже кое-чего кумекают: опасные слова в разговоре заменяют безопасными. Поди пойми! А в ловушку – это я еще по Безпеке помню – попадают сплошь не те. Деятели кино, скажем.
– Правда? – удивился Школьник.
– Киношники чаще всего и влетают, – подтвердил я. – Был такой сериал по ТВ, «Досье Дубровского». Не видели? По мотивам Пушкина, но как бы в наши дни. Всякие бизнес-разборки, олигархи, наезды, маски-шоу, заложники и красавица Маша, натурально, из ФСБ… Ну и по ходу съемок режиссер со сценаристом любили по телефону поболтать, кого из героев им лучше пристрелить, кого взорвать, где что поджечь, куда спрятать оружие… Естественно, доболтались. Ключевых слов – просто зашкалило, оба однажды попали в утреннюю выборку, а дежурному прапорщику с бодуна втемяшилось: вот они, гнезда мирового терроризма! Хватай гадов тепленькими и сверли дырочки в погонах!.. Поднял тревогу. К тем к обоим понаехала уйма спецназа. Всех, кого нашли, вытащили во двор, положили мордами в снег – включая народного артиста Ульянова… Скандалище, словом, вышел жуткий. Наш генерал потом сам ездил каяться на «Мосфильм», к съемочной группе…
Услышанная история разбудила в душе Сердюка мильон соблазнов. Из него полез попритихший было боевой задор.
– Эту детективщицу, как ее, Таисию, тоже бы могли принять за террористку, – кровожадно размечтался он. – Макс, а давай на нее завтра ваших натравим? И не надо думать, куда ее девать. Утреннюю «Угадайку» она отмается, а потом ее – бах! руки за голову! – и в общую камеру. Плацдарм свободен, да и тетке пойдет на пользу. Я слыхал, наши классики все сидели: и Шевченко срок мотал, и Хвылевый, а Лазарчук тот вообще из кандалов не вылезал, и даже когда его домой отпустили, с собой их унес…
– Может, не надо ее в тюрьму-то? – переполошился жалостливый Лев Абрамович. – Нельзя ли обойтись без спецназа?
– Что-нибудь мы придумаем, вы не волнуйтесь, – успокоил я Школьника. – Все равно идея с прослушкой отпадает. По срокам не поспеем. У нас день в день редко когда считывают. Даже если б ее звали Таисия Бен Ладен и она бы всем сто раз натрепалась о плане взрыва Москвы, ее завтрашние разговоры отследили бы только послезавтра. В лучшем случае.
– Ладно, с тюрьмой я маленько погорячился, – признал ошибку Сердюк. – Особенно насчет общей камеры. Раз эта тетка – ого-го какая мощная, то, пожалуй, она там все вокруг разнесет. А в камере живые люди сидят, и многие наверняка за ерунду…
Школьник придвинул к себе бумажку с планом и обвел единственный незачеркнутый пункт – со словом «Тавро».
– Кроме нее, остальное вроде все утрясли, – в раздумье пробормотал он. – Сценарий, хронометраж, техзадание операторам, отговорки для Татьяны, проход в студию… Минутку! Мы же с вами про режим совсем забыли. Ах, я балда!
– Что такое? Где режим? – насторожился Сердюк.
– К нам же надо пропуск заказывать не позднее, чем за три часа до эфира! – с несчастным видом доложил Школьник. – А за эти три часа барышни из бюро пропусков сто раз успеют удивиться, что на «Угадайку» заявлен Павел Петрович Волин. Кто-нибудь обязательно брякнет Ленцу, хоть в виде анекдота. И Ленц уж точно полезет узнавать, что за президентский однофамилец к нам намылился… Когда приезжал Барышников, мы его и маскировали, и прятали, и прикрывали спинами. Но! Имя засветилось на пропуске – и к середине утреннего эфира балетоманы нам весь газон затоптали. А уж вечером что творилось…
– М-да, проблема. – Я машинально почесал бровь. Этот дурацкий жест я сегодня, словно заразу, подхватил у Сердюка. – А без пропуска вы его никак не проведете? Я вообще не уверен, что у него с собой будет хоть какой-то документ.
– Тогда наш план летит к черту, – поник ведущий «Угадайки». – У нас на контроле сидят сущие церберы. Нет – страшней, чем церберы. Они даже к Кристине Орбакайте час придирались: им, видите ли, не нравилось, что в паспорте у нее нос длиннее. Ей что, справку от пластического хирурга прикажете всюду таскать?.. Еле-еле пропустили, Ленца одного и послушались, со скрипом…
Сердюк снисходительно пожал плечами:
– Вот еще, нашли великую проблему! Дел на три минуты. Лев Абрамыч, сколько у вас там секьюрити одновременно на контроле? Человек пять, небось? Игрушки. Пусть этот возьмет с собой нашего Дюссолье: тот любую охрану так разбросает, что и следов ее с фонарем не найдешь. Легкое боестолкновение – и в дамках.
Школьник вытаращил глаза. К грандиозным идеям моего приятеля он так и не смог привыкнуть.
– Ты рехнулся? – охладил я загоревшегося Сердюка. – Выдумал тоже – «боестолкновение» в телецентре! Любая, самая крошечная заминка перед эфиром – все, плану крышка. Ни ты, ни я не знаем, какие еще рычаги есть у Фокина. И пока дети в его руках…
– Не лечи меня, Макс, – с обидой буркнул Сердюк. – Все можно провернуть культурненько, комар носа не подточит. Уж вряд ли у секьюрити в «Останкино» опыта больше, чем у Жана-Луи. Тот мне сам рассказывал: в молодости, когда он еще в повстанцах ходил, ему было снять часового все равно, что…
– Сердюк! – раздался от дверей голос Козицкого. – Вы опять там третью мировую в одной отдельно взятой Москве устраиваете?
В руках у Василия Павловича был поднос, уставленный кофейными чашками. Пока мы втроем обсуждали стратегию и тактику, старый ас дипломатии добровольно отдался в руки хозяйской супруги и полчаса рассматривал с нею семейные альбомы, картины, сувениры и почетные грамоты. Высокое искусство переговоров, как видим, принесло плоды: Льву Абрамовичу была разрешена еще порция кофе, притом не очень слабого, как раньше.
– Еще раз извините нас, бога ради, – обратился Козицкий к Школьнику. – Мы вас втянули в довольно опасное дело. Будь я на вашем месте, я, может, и не согласился бы на эту авантюру.
– Будь вы на моем месте, вы бы даже не раздумывали, – заверил его ведущий «Угадайки». – Министр культуры, может, еще бы заколебался, но телевизионщик – никогда. Ради рейтинга, какой у меня будет завтра, мои коллеги души бы позакладывали.
– Вот и я про то же говорю, – скромно поддакнул Сердюк, – ради такого дела побить какой-нибудь десяток-другой морд…
Василий Павлович устремил строгий взгляд на своего охранника.
– Договорились же, раз и навсегда, – укорил он его. – Там, где можно все уладить мирным путем, все и надо улаживать мирным путем. Вы словно не в ООН служите, а в штаб-квартире НАТО…
– Не выходит у нас мирным, – завздыхал Сердюк. – Для пропуска на ТВ Волину документ нужен, кровь из носу.
– А чемоданчик на что? – сказал Козицкий. – Волин, в отличие от вас, Сердюк, все давным-давно продумал. Зря вы, что ли, у подъезда той бабки пели хором? Ну-ка давайте тащите его сюда.
И. о. генсека ООН принял от своего телохранителя желтый чемоданчик, раскрыл его, щелкнул пальцами и жестом фокусника вытащил оттуда сразу десяток новеньких иностранных паспортов.
– Мощно! – присвистнул Сердюк.
Да уж, мысленно согласился я, в ПГУ КГБ СССР не дураки сидели. Мастера. Резидент Волин еще не знал, что станет когда-то президентом Волиным, но страховал себя на совесть, по полной программе прикрытия. На всех фотографиях было теперешнее первое лицо России, но имена в паспортах были, разумеется, другие.
– Выбирайте, Лев Абрамович. – Козицкий широким жестом разложил перед Школьником все это богатство. – Абсолютно никому не известные господа. Можете, если хотите, заказать пропуск на гражданина Аргентины Альваро Реверс-Перверте. А можете – на имя Хоакина Де Альмейды, гражданина Мексики. Или, если желаете, у нас имеется сеньор по имени Карлос и по фамилии…
– Один момент! – Школьник сделал предостерегающий жест рукой, раскрыл свой мобильник и, вытащив из него аккумулятор, положил рядом с моим. – Мало ли что… – со стыдливой улыбкой добавил он. – Лучше я тоже побуду немножко суеверным.
40. ЖЕЛТКОВ
«Нужна ли монархия России?» Нет, стоп, это стираем. Слабый заголовок. Не достойный моей замечательной статьи. Как будто доктор политических наук Гэ Эс Желтков сам еще до конца не уверен. Нужна или нет? Орел или решка? Хотя из моих тезисов ясно вытекает: мало того, что нужна, – до зарезу нам необходима!
«Придет ли монархия в Россию?» Уже гораздо лучше. Монархию мы ненавязчиво притягиваем к Мессии. Но, с другой стороны, это и плохо: Спасителя ждут уже две тысячи лет, а барина все нету, барин все не едет. Получается, и царя можно столько ждать? Нет, тоже стираем. Негативные ассоциации. Русский народ разучился стоять в очередях. К тому же опять возникает этот нежелательный оттеночек сомнения в монархии. В ее способности передвигаться. Придет? Прихромает? Доедет ли колесо до Москвы? А в моей статье между тем рефлексией и не пахнет. Все четко – придет, и ура.
«Созрела ли Россия для монархии?» Во-от. Совсем другое дело! Я довольно откинулся на спинку кресла. Интонация по-прежнему вопросительная, а суть иная. Да, мы тоже как бы слегка не уверены – но в чем? Не в монархии. Не в ее величии. Не в ее богоданности. И уж, конечно, не в скорости ее передвижения. А всего лишь в готовности нашей страны дураков принять сей божий дар свыше. Оценит ли Россия его по достоинству? Не заиграет ли свой последний шанс подняться с колен, воспрянуть ото сна, дать по лбу олигархам-кровососам, сплотить ряды, разогнуться, утвердиться, возвыситься и тру-ля-ля, и тра-ля-ля, и трам-пам-пам… еще десять тысяч печатных знаков, считая и интервалы. Как раз на две газетные полосы формата А3, вместе с крупным заголовком, моим фото и тремя картинками на любой вкус. Любителям модернизации твердой рукой – нате Петрушу Первого, либералам – Александра Второго Освободителя. А вы, дорогие женщины, оторвитесь от плиты и примите в подарок пряничную засахаренную Екатерину Великую в блеске славы и целлофана. Все довольны и в воздух чепчики бросают. Монархия forever.
Иллюстрации к статье я подбирал всего минут десять. Без проблем. Корона плюс империя – путь накатанный. Вот если б я сегодня продавал республиканскую идею, с картинками был бы напряг. Керенский? Горбачев? Ельцин? Женское платье. Борьба с водкой. Дружба с водкой. О прочих и говорить не стоит – не на ком глазу отдохнуть. За сотню лет без царя России доставались либо жалкие пигмеи, либо кровавые маньяки. Причем каждого, вне зависимости от их куцых достоинств, Россия сумела виртуозно обгадить. Кого боялась при жизни, того уделывала посмертно. Оглянешься назад – и дерьма до самого горизонта.
С царями у нас все по-другому. Ассортимент побогаче, запаха поменьше. Срабатывает эффект благородной ретроспективы. Чем дальше вглубь, тем меньше деталей и больше лака. Лет через двести-триста любой ночной горшок можно смело тащить в музей: вонь повыветрилась, а позолота осталась. К тому же народец наш туп в истории, и это кстати. Про кого не помнит, того, считай, не было. Задвигаем садиста Грозного поглубже в тень. Федю Малахольного – туда же. Шуйского, Самозванца, Анну-Ванну с ее поросятами, Голштинского Недоумка, Нику-Милушу Обманова – всех в тень, в чулан, под замок и цыц! А уж кого на самое-самое донышко упрятать – так это Курносого Батьку. Про него забыть намертво. Чтоб безо всяких там параллелей, ни-ни. Не нужно…
Я встал с кресла, проследовал к своему бару и под портретом Наполеона хряпнул для поднятия духа пятьдесят граммов одноименного коньячку. Маленького капрала я, разумеется, уважал. Но еще больше я чтил другого француза – с другого портрета, висящего рядом с Бонапартом. У этого не было ни пушек, ни гвардии, ни Тулона, но он всегда оставался победителем. Вечная вам память, мсье Фуше! Наше вам почтение!
Закрыв бар, я еще несколько минут стоял с пустой рюмкой, ожидая, пока «Наполеон» расширит сосуды и просветлит мозги. Вечерний коньяк был у меня прелюдией к Главному.
Это Главное я нарочно откладывал допоздна, разгребая ежедневную рутину. Я горбатился над текстами статей. Давал ЦУ. Намечал линию. Утрясал с редакторами сроки. Пиарил, комментировал, намекал, остерегал. Алармировал, будировал, фраппировал. Дважды изображал «неофицальные источники, близкие к». Дважды пугал народ слухами в офф-лайне. Один раз даже сам чуть не струсил, получив рикошетом собственную же сплетню трехнедельной давности, которая успела обрасти идиотски-паническими «зеркалами».
Торопиться не следовало: на то оно и удовольствие номер один, чтобы не превращаться в дежурное блюдо. Кайф должен быть строго дозирован, по чуть-чуть, упиваться им нельзя. Настоящий ангел мести – не газонокосильщик. Над каждой травинкой ему нужно затратить усилие, тогда ощущения будут сильнее… Ну вот, пора.
Я поставил рюмку, выдохнул и легонько, чтобы не попортить холст, щелкнул мсье Фуше по его аристократическому носу.
За холстом был сенсор. Портрет великого интригана бесшумно пополз вверх, открывая матовую гладь встроенного сейфа. Я немного полюбовался совершенством линий этого вместилища тайн, а затем набрал код: четыре цифры, две латинские буквы, флэш и квадратную скобку. «Confirmation?» – высветил дисплей. Сейф просил устного подтверждения, что я – это я. «Желтков», – интимно прошептал я в спрятанный микрофончик. Послышалось трехсекундное жужжание, а следом за ним – щелчок. Передняя панель, казавшаяся монолитной, разошлась на правую и левую половинки, открывая мне две полки в сейфовой нише.
Сначала я полюбовался содержимым нижней полки. Вытянул несколько футляров прозрачного пластика, стер несуществующую пыль, взвесил в руке пару раритетов. Только очень глупые коллекционеры огнестрельного оружия выбирают экземпляры по принципу древности и, надувая щеки, хвастают друг перед другом заплесневелыми пищалями и ржавыми мушкетами, неизвестно кому принадлежавшими. Я не хвастаю. Я не держу у себя музейного хлама с залитыми стволами и спиленными бойками. Все мои редкости в рабочем состоянии, и у каждой – своя история. Сознаюсь, что вошедшего в анекдоты маузера Дзержинского у меня нет. Зато есть личный «наган» Николая Ежова. Есть один из трех «парабеллумов» Геринга. Есть «кольт», который для Хрущева в 1963 году сделал сам знаменитый мастер Ройфе. Есть последний «браунинг» Бориса Пуго. А из недавних есть, к примеру, именной «макаров», полученный Березой из рук бывшего министра МВД. По моим расчетам, пистолет с таким же трогательным посвящением должны были вручить и Каховскому. Этот уникум, скорее всего, сперли при обыске, а значит, он рано или поздно всплывет и будет у меня в коллекции. Что, по-моему, ничем не хуже боевого скальпа…
Огладив две-три рифленые рукоятки и символически дунув в ствол «смит-вессона», когда-то принадлежавшего Савинкову, я вернул коллекцию на место. Теперь – и только теперь! – я мог обратиться к верхней полке, где меня дожидались «паркеровская» ручка и амбарная книга в кожаном переплете. Замочек на книге был отлит в виде ажурного треугольника, а в него вписан драконий глаз. Вчера я внес в эту книгу одну фамилию, сегодня внесу еще две – одну из семи букв, другую из шести.
Все, кого я сглазил, в порядке очередности попадали сюда, и каждый при этом что-то терял – либо деньги, либо здоровье, либо жизнь. Последних я помечал черными крестиками.
Мое слово било прицельно. Мой сглаз редко оставлял кому-то шансы. Сегодня утром в буфете Госдумы я, дважды скрестив пальцы, мысленно произнес фамилию – и к вечеру мерзавца, посмевшего мне нагрубить, уже отвозили в морг. Автомобильная авария? Кажется, да. Не знаю, несущественно, мне хватит результата.
Что именно произойдет с тем, другим, из шести букв, я тоже еще не знал. Да какая мне разница? Важно, что въедливый сукин сын завтра же поплатится. За то, что уронил Желткова до спора с ним, ничтожным. За то, что имел наглость заподозрить меня – меня! – в копеечной чепухе. За то, что отвлек от великих дел. За его поганую насмешливую улыбочку, которую он слабо прятал, слушая мою речь. Желтков обид не прощает. Я мог сглазить и за меньшее.
«Л-а-р-я-г-и-н», – по буквам вывел я на новой строчке и поставил рядом черный жирный могильный крестик.
«Л-а-п-т-е-в», – написал я строкой ниже и изобразил рядом с этой фамилией прочерк ожидания.
Теперь я должен был закрепить второй сглаз еще одним ритуалом. Я отнюдь не безумец, а сугубый материалист. Мой дар разить словом и помыслом в наш технический век не может, увы, обойтись без некоторой современной машинерии. Сегодня мало уронить заклинание. Надо, чтобы оно достигло цели немедленно.
Я положил мартиролог на место, опустил панель, снова задвинул ее портретом француза и вернулся в кабинет. Где набрал семь цифр телефонного номера.
Человек на другом конце провода сразу откликнулся:
– Фокин у аппарата.
– Здравствуй, Фокин, – ласково произнес я. – Есть проблема…
Я сделал долгую паузу. Привычный Фокин ждал. Ему полагалось терпеливо слушать и быть наготове.
Зверюгу Собаковода удалось приручить не в момент. Поначалу не только он, но даже ничтожный Коля-Лабух пытались встать на дыбы и строить из себя ферзей. Но быстро поняли, кто – они, а кто – Желтков. Наш триумвират есть треугольник, но он вовсе не равносторонний. В нем два катета и только одна гипотенуза. Она – это я. Крепких мышц и изворотливости хватит, чтобы держать кое-кого на поводке. А вот чтобы из такой позиции еще и рулить всей Россией, направляя ее в нужную сторону… Тут, братцы, нужен ум. Подите-ка найдите другого Желткова – маленького шибздика с большими мозгами. Я один такой, а потому все мои прихоти надлежит исполнять. В том числе поддерживать мой Дар.
– Зовут проблему Лаптев Максим Анатольевич, он капитан ФСБ, – продолжил я наконец. – Он меня огорчил. Он плохой человек.
Я опять приостановился. Вновь Фокин смолчал, ожидая от меня завершения команды. Про себя я ухмыльнулся. Есть существа, с которыми нужно говорить на понятном им языке, и Фокин один из таких. Пришлось, как всегда, подтолкнуть его к действию направляющим собачьим словом:
– Фас!
ЧАСТЬ III. ДОГОНЯЛКИ
41. БЫВШИЙ РЕДАКТОР МОРОЗОВ
Генералы готовятся к минувшей войне, утверждал кто-то из современных британцев. Но гораздо раньше него древние латиняне ту же примерно мысль выразили короче: экспериентиа фаллакс. Опыт врет. Точно сказано. Памятуя о том, как лихо вчера расхватывали «Московский листок», я с утра заказал его в два раза побольше, а «Комсомолки» поменьше… Ну и, естественно, промахнулся.
Все вышло с точностью до наоборот. «Листок» сегодня покупали гораздо ленивее, чем какие-нибудь сутки назад, зато бывший комсомольский орган смели у меня до того быстро, что я и себе-то не успел оставить ни одного экземпляра. Хватился, когда отрывал от пуза последний – для моего постоянного клиента, заслуженного инвалида Ивана Лютикова, обделять которого было грех. Отсчитывая ему сдачу с пятидесятки, я сумел лишь скользнуть взглядом по анонсу на первой полосе, набранному аршинными базарными буквами: «Созрела ли Россия для монархии?»
Вот те на! Неужели, поразился я, народ наш одолела внезапная тяга к самодержавию? Правда, еще будучи главным редактором «Свободной газеты», я и сам заказывал такой опрос социологам ВЦИОМа. И те осторожно, с оговорочками и реверансиками, предрекали некоторый подъем интереса к царистской идее. Но чтобы так резко? И вдруг? Чисто российский непостижимый феномен.
– Что, Иван Матвеич, – не выдержав, спросил я у Лютикова, – по монархии соскучились?
– А? Чего? Ну да, по ней, родимой, а то как же! – Заслуженный инвалид хитро мне подмигнул, воровато огляделся по сторонам и приоткрыл номер на середине. – Они на той неделе обещали про нее самые такие подробности. И, пожалуйста, не обманули, черти.
Газетный разворот украшали две огромные тыквообразные груди в окружении целого леса унт, рукавиц, мохнатых шапок и, как мне сперва почудилось, черных концертных фраков. Ах, вот оно что!
Профессиональное «скверное дитя» Анжелика Дадашева эксклюзивно для «Комсомолки» рассказывала про свой блиц-секс-визит в Антарктиду. Прежде чем Лютиков запахнул номер обратно, взгляд мой автоматически выхватил строки: «У пингвина-самца он по форме почти такой же, как у человека, однако в брачный период…»
Ну иллюзионисты! – подумал я с обидчивой неприязнью. За кого ж они нас держат? Редактор внутри меня легко догадался, что царей дали в нагрузку к бюсту точно таким же манером, каким при советской власти в добровольно-принудительный пакет к шампанскому совали еще две банки просроченного минтая. А уж надежный «паровозик» Дадашевой нынче вывезет не только русское самодержавие, но даже свирепую теократию по ацтекскому образцу.
В мои времена политтехнологи еще не были такими наглыми. У нас оставалось немножко совести. Мы клали в пирожки меньше начинки, но, по крайней мере, она там была! Мы лишь отчасти подвирали, втюхивая Ельцина в одном подарочном наборе с демократией или торгуя Лужковым в связке с вымытыми тротуарами. Однако мы не забывали, что все – в одной лодке. Если та красива, но дырява, утонут и покупатели ее, и продавцы. Поэтому кое в чем мухлевать попросту чревато. Империя, прицепленная к бюсту Анжелики, никогда не завоюет Босфора с Дарданеллами…
Погруженный в мысли обо всех этих глобальных закорючках, я чуть не позабыл оставить себе по экземпляру остальных газет. Но, к счастью, вовремя очнулся. С одним «Листком», одним «Курьером» и одним «Коммерсантом» на пузе. Глянцевые радости бабской жизни отлетели у меня еще раньше, поэтому утренний чай я отправился пить налегке, зато с позвякивающим наваром в мошне. О, зи зик омниа! О, если б и дальше было так хорошо! Глядишь – в неделю я наверстал бы упущенное и затянул финансовую рану, которую мне с Димой нанесли ментовские охотники за халявой. Те, что, ободрав нас вчера, нынче на горизонте не мелькали.
За чаем с булкой я развернул прессу и мысленно навострил красный редакторский карандаш Виктора Ноевича Морозова.
Сегодняшний «Коммерсант» излучал скорбь и был полон печальных прогнозов: рупь мельчает даже на фоне худого зеленого, нашу Дуньку опять прокатят мимо Европы, а российская пластмасса, сумевшая на годик-другой сильно подвинуть китайскую, теперь, после процесса Каховского, опустится еще на десяток пунктов.
«Курьер» пыхтел на том же царском топливе, что и «Комсомолка». Но то ли пышных бюстов и секс-пингвинов газете не хватило, то ли немного гонора шляхетского еще осталось в пороховницах… Словом, роль локомотива истории тут была нарочно отведена Сан Санычу Сдобному, а тот, как известно, согласился бы назначить в Петры Великие даже мумию Тутанхамона – лишь бы ему самому разрешили оставаться при ней вороватым Алексашкой Меншиковым.
«Листок» традиционно был силен криминалом. Новость о вчерашнем нападении на ведущего «Угадайки» меня удивила: с тех пор, как Школьника перебросили с культуры на телешоу, Лев Абрамович сделался абсолютно безобиден. Должно быть, решил я про себя, все эти «легкие телесные повреждения» подстроил своему подчиненному сам директор телеканала, бестрепетный Иннокентий Ленц – для того, чтоб подстегнуть и без того немалую популярность передачи.
Новость о гибели депутата Ларягина в дорожном происшествии меня, без дураков, расстроила: как и большинство правых, Денис не был в числе любимых мною политических фигурантов, но он, во всяком случае, никогда не лез в вожди, в клоуны или в лизоблюды…
А вот от последней новости, набранной самой мелкой гарнитурой и заверстанной – явно «с колес» – в самом низу криминальной полосы, я по-настоящему подавился булкой. Долго откашливался, вытирал слезы, а затем перечитал еще раз десять строк официальной сводки. И еще раз. И еще.
Читателей «Листка» извещали, что в Усково спецназом ФСБ задержан подозреваемый в убийстве видного бизнесмена Звягинцева бывший гражданин России, а ныне норвежский подданный С., по образованию историк. Труп найден. Орудие убийства (молоток) тоже найдено.
Не было в этой заметке лишь одной малости: сколько я ни пялился, даже слабого намека на гражданку Сусанну З. я не обнаружил!
42. МАКС ЛАПТЕВ
Операция «Буря в кабинете» продолжалась уже двадцать минут, и до конца-края ее было далеко. Огромный кипящий паровой котел марки «Генерал Голубев» казался набитым под завяз гневом и децибелами. Шеф орал на меня так, словно это была последняя возможность в его жизни сбросить давление, выпустить наружу побольше горячего пара, а потом сюда сбегутся белые халаты с резиновой затычкой и вглухую опечатают орательно-ругательный клапан на веки вечные.
Стеклопакеты в окнах, зажигалки на полке, часы у стены, бутылка за книжным рядом – все, что вроде бы уже привыкло к громовым раскатам хозяина, сейчас вибрировало и колотилось, тряслось и содрогалось, словно в первый раз. Лишь случайная гостья, мельхиоровая ложечка, забытая в стакане из-под утреннего чая, не поддавалась всеобщему психозу: она имела мужество вызвякивать верхнее «ля» только в те секунды, когда сердитая ладонь Голубева пролетала уж слишком близко от подстаканника.
Генеральские вопли мне не в новинку. Мне и прежде частенько перепадало от шефа не по делу, или за компанию, или по причине одного только скверного его настроения. Но сегодня он был ко мне вопиюще – я бы сказал, демонстративно! – несправедлив. Безо всяких на то оснований он приписал мне все мыслимые и немыслимые промахи нашего отдела, раздраконил мои методы работы и свел к нулю мои личные заслуги, в том числе отмеченные ранее им же самим. После такого мрачного вступления были, наконец, объявлены мои последние по времени проступки: оказывается, капитан Максим Лаптев задействовал вчера спецназ Володи Рябунского, не имея к тому достаточных оснований, а также заведомо предвзято отнесся к вдове покойного Звягинцева. Чью виновность еще, между прочим, надо доказывать в суде. Пока же означенная мадам отпущена на волю с надлежащими извинениями…
– Товарищ генерал, у нас ведь есть показания свидетеля! – проявил я характер, плюнув на испытанную тактику молчания энд раскаяния во время разноса у шефа. – Господин Морозов подтвердил, что Сусанна при нем признавалась: она стала вдовой по прямому сговору с этим Сергиенко! И потом, угроза убийства самого Морозова – это разве не факт?
– Не факт! – Голубев с размаху треснул кулаком по столешнице. Своевольная ложечка выпрыгнула из стакана и приземлилась среди бумаг. – Ничего не факт! Сергиенко все берет на себя. Все, понимаешь? И убийство, и киднэппинг. Мы имеем показания одного Морозова против показаний одной Звягинцевой. Любой адвокат рогом упрется в мотив личной неприязни редактора к Сусанне, и вместо свидетеля у нас просто ноль… Какого хрена твой Морозов вообще поперся в Усково? Какого хрена ты занялся самодеятельностью? Я тебе велел что? По-быстрому разрулить ситуацию. То есть не делать работу за ментов, а собрать ровно столько данных, чтоб сволочная мадам заткнулась и не пачкала зазря фасад Конторы… А ты куда полез? Мало нам своих заковырок, так еще в эмвэдэшный хомут впрягаться? Я такого приказа не отдавал!
Услышав последнюю фразу, я приуныл. Это была наихудшая из голубевских реакций, модель номер три: на генерала надавили сверху, а он отыгрался на мне. Хотел бы я узнать, кто тот большой человек, который спас от проблем сребровласку Сусанну?
– Наше счастье, что дело для нас непрофильное и мы его легко отфутболиваем ментам! – продолжал надрываться шеф. – А если б оно было профильным? А если б ты на Нагеле так же лопухнулся?! На Хатанге? На Партизане? На Данилове-Заточнике?!
Вопросы не требовали ответов, да и не хотелось мне больше вякать. Обычно генеральские разносы я стараюсь вытерпеть как недружественное явление природы. Мол, град иссякнет, гроза уйдет, солнце вернется, и надо всего лишь переждать положенный срок. Однако сегодня крикучее настроение шефа было особенно некстати. Оно отсекало саму возможность моего единственного запасного варианта в деле с Волиным. На Самый Крайний Случай.
По правде сказать, еще вечером я мысленно прикидывал: если у нас все начнет разваливаться и если план нашей маленькой сборной потерпит фиаско, я открою карты Голубеву. Тут уж не до конспирации. Расскажу все – и пусть он решает, что делать.
Теперь этот шанс отпадал. Начисто. Когда моему начальнику сверху вставляют длинный фитиль, убеждать его хоть в чем-то, что сложнее таблицы умножения, – дохлый номер. Толку ни малейшего. Ты разгласишь без пользы чужой секрет, и тебя же обзовут ненормальным дебилом и срамом Конторы… Нет, конечно, через сутки фитиль догорит, и Голубев опять станет вменяемым. Но этих суток у нас нет. Выходит, кроме меня, Школьника, Козицкого и Сердюка с его орликами, Волину сегодня не в силах помочь никто.
Я слушал генерала и думал о том, какое меня ожидает будущее. Шеф откричится, утрет пот, объявит мне Строжайший Выговор, лишит премии, прогонит с глаз долой. В позорный отпуск. На неделю. Которая потом усохнет до трех суток: кто вкалывать-то будет?
Единственно положительное во всем этом безобразии – моя свобода рук на сегодняшний день. Она-то мне очень-очень нужна…
– …выговор! – подвел итог Голубев, вытирая раскрасневшееся лицо. – Самый строгий, какой ты можешь себе вообразить. О премии за Нагеля даже не заикайся. И проваливай, чтоб я тебя мес… неделю здесь не видел! Кру-гом! Шагом марш отсюда!
Я развернулся через левое плечо, щелкнул каблуками и покинул генеральские апартаменты. Тугая дверь выстрелила мной почти до середины приемной. Секретарша генерала Сонечка Владимировна сострадательно кивнула мне вслед. Это означало, что правда на моей стороне. Человек, выходивший от Голубева после разноса, мог заслужить ее сочувствие в одном случае: если был невольником чести с головы до пят. Как я сегодня.
Зайдя в рабочий кабинет, я не поторопился собирать вещички. Прежде надо было выдоить побольше информации из чуда-юда по имени FSB-Info-Net – нашего внутриконторского Интернета. Здесь не было ни залежей mp3, ни порносайтов, ни Болтливого Блокнота, зато имелось множество ценных сведений, не доступных для других. Отпирался Сезам, конечно, по особому индивидуальному паролю. Его мне Голубев то милостиво давал, то сердито аннулировал, то снова давал, то опять отнимал, и сам, в конечном счете, запамятовал, есть у меня ключик или нет. Сейчас он был. Я вошел в сеть и дал команду скачивать все имеющееся по теме «Президентская обслуга». Какой-то улов должен был приплыть обязательно: СБ главы государства не имела отдельного Info и пользовалась нашим; закон сообщающихся сосудов действовал в обе стороны.
Четверть часа спустя я получил папку размером в пятьдесят мегабайт и сделал две резервные копии. Одну скинул на компакт, другую, выйдя из сети, стал рассматривать уже не торопясь – благо до встречи с Козицким и Сердюком время еще оставалось.
Число персоналий превысило мои ожидания, и при этом наполняемость каждого файла оставляла желать лучшего. Некоторые содержали самый минимум сведений. Фото, ФИО, кадровый листок учета, пару медицинских справок и очень изредка – что-то из хобби. Женщин я сразу отложил на потом, сосредоточась на мужиках. Вскоре выявилась любопытная закономерность: до четверти обслуги, принятой сравнительно недавно, имели в прошлом то или иное касательство к «семейству псовых». Один прежде трудился проводником СРС – служебно-розыскных собак, другой пару лет назад подвизался заводчиком элитных пород, третий раньше служил егерем в охотохозяйстве, четвертый имел за плечами опыт работы в собачьей парикмахерской, пятый когда-то ударно вкалывал в ветлечебнице… шестой… седьмой… десятый…
М-да, все эти ребятки из клуба «Гав-Гав» густо столпились вокруг президента. Плотно. Не вырвешься. А помочь им заполучить должности охранников, референтов, секретарей и прочих людей-на-подхвате мог, естественно, лишь один человек. Фокин.
Людей, хоть как-нибудь связанных с музыкой, в этом списке было меньше, но они тоже присутствовали. Я мечтал о десяти, максимум пятнадцати, а получил двадцать две подозрительные личности с консерваториями, институтами, музучилищами, музыкальными школами в послужном списке плюс еще двенадцать сомнительных граждан, которые когда-то посещали музкружки во Дворце пионеров либо играли в школьных рок-группах или вузовских ВИА. Если добавить сюда двух самоучек – один раньше был ди-джеем на дискотеке, а другой звенел литаврами в полковом оркестре, – то мы получали, в совокупности, тридцать шесть вопросительных знаков. Тридцать седьмым стал бывший регент церковного хора, которого я, поколебавшись, занес в общий список. Каждый имел дачу или что-то похожее на дачный домик не дальше восьмикилометровой зоны от МКАД. Значит, любого из этих граждан можно было, при желании, отнести к Музыкантам. Но какой же из них? И, главное, как мне ухитриться вычислить его до вечера?
Я не поленился распечатать все тридцать семь мини-досье, чтобы разложить их на столе в виде пасьянса. Однако у меня было чересчур мало данных, и ничего путного не вырисовывалось: сколько я ни тасовал листы, у меня никак не выходило сократить список хоть на одну позицию без опасений, что упущу как раз нужную. Даже как будто наименее подходящий из всех, полковой литаврист, мог – по иронии судьбы – оказаться Тем Самым…
В самый разгар пасьянса мобильник сыграл «Темную ночь», и смутно узнаваемый голос спросил у меня:
– Это Лаптев? Максим Анатольевич?
– Он самый, – подтвердил я. – А с кем, простите, я говорю?
– Господи! – вздохнули в трубке. – Мне что, обязательно произносить мое имя вслух? Если чуть-чуть подумаете, сами его назовете. Только, ради бога, сделайте это про себя. Вчера мы с вами разговаривали о яйцах, стихах и прочей чепухе… Вспомнили?
Эти «яйца» открыли мне глаза. В памяти у меня возникли белый парадный мундир космонавта и узенькая бородка Конфуция. Ну да, разумеется: Нектарий, он же Фердинанд Изюмов. Бывший писатель, а ныне трудящийся Высших Сфер.
– Если вы хотите продолжить со мной о чепухе… – начал я, поглядывая на часы. Трепаться с божеством, мелким или даже крупным, мне сейчас было не с руки.
– Нет. Совсем о другом, – веско перебил меня божок Изюмов. – Дайте мне пять минут и постарайтесь мне поверить.
43. BASIL KOSIZKY
За ночь Сердюк немного покопался в чемоданчике Волина и чуть свет ввалился ко мне с новыми гениальными идеями.
– Эх, Василь Палыч, какого я вчера дурня свалял! – сообщил он, таинственно пряча что-то у себя за спиной. – Эх, правы вы были насчет музыкантов! Никакой стрельбы или там серьезного мордобоя – ничего такого не треба. Пусть только Лаптев добудет список, а уж дальше мы все вычислим гуманитарненько, в духе ООН…
Не успел я удивиться превращению ангела смерти в голубя мира, как мой бодигард торжественно вытащил из-за спины небольшой флакончик с серо-зеленой этикеткой.
– Гексатал! – гордо объявил он мне. – Концентрированный. Если развести его водой, тут хватит на триста полноценных доз!
– Что еще за гексатал? – встревожился я.
Когда я вижу, как Сердюка распирает доблесть, это значит одно: спокойной жизни конец. А уж если ему что втемяшится, очажок немедленно надо гасить. Иначе потом не расхлебаешь. Не так давно в Восточной Африке я зазевался, и мой бодигард на первых руандийских мирных переговорах между тутси и хутту стал грубо подсуживать последним. Едва не вспыхнула драка на высшем уровне, с участием верховных вождей обеих народностей. Как позже выяснилось, Сердюк из какого-то дурацкого американского фильма вынес бредовую мысль, что тутси – племя трансвеститов. Мужчин же, переодевающихся в дам, он с некоторых пор активно невзлюбил. Намекая, что у него с ними кое-какие личные счеты.
– Гексатал, Василь Палыч, это вещь, – с радостной улыбкой доложил мне Сердюк. – «Суперсыворотка правды». У нас в Безпеке пробовали еще пентатал натрия, но тот был гораздо слабей, и человеку на другой день намного хреновей. А этот прямо цимес! Киевский торт с ромовой начинкой! Никакого сравнения.
– Вы что, на себе его испытывали? – недоверчиво спросил я.
– А як же! – Сердюк хлопнул себя по груди. – Тогда же в Безпеке и испытал. Помню, заперся в комнате с одним включенным телевизором и накатил себе десять эмгэ внутривенно. Часа через два, когда все кончается, чувство – как будто стакан самогона принял, но без вреда для печени. Только башка гудит… Надежней всего он, понятно, действует на тех, кто уже вот-вот копыта откинет – у них сто процентов гарантии. Но и здоровые кони, вроде меня, сопротивляются с трудом. Я минут двадцать продержался, а потом спекся: сел у телевизора и дикторше с канала «1+1» о себе такого порассказал, чего в нормальном виде даже маме родной, Вере Петровне покойной, ни в жисть бы не решился.
– И как же вы хотите использовать гексатал в нашем деле? – осведомился я. – Нам же, не забудьте, человека еще нужно найти. А кто ничего не знает о детях Волина, ничего и не скажет. Мы ведь не хотим всех подряд этой штукой тестировать? В том списке их, может, человек двадцать будет или поболее…
– И я про то же толкую, Василь Палыч! – закивал Сердюк. – Всего двадцать душ! Тут и двести будет не проблема. Говорю же, флакончик на триста доз можно развести, я эту расфасовку знаю. Инъектор здесь тоже есть, все в комплекте. Ловим народ по списку, заводим к нам в машину по одному, чик – и через минуту можно вопросы задавать. Чисто, культурно, без крика, без насилия – все как вы любите.
– А как быть с теми, кто откажется за вами идти? – спросил я.
– Тем, конечно, придется разок по морде, – подумав, признал мой охранник. – Но вы не волнуйтесь, Василь Палыч, все можно сделать по-интеллигентному. Спросить там, допустим, который час, или закурить, или как проехать к Мавзолею. Можно еще сказать: «Мы из Горгаза!» – если кого прямо дома удастся перехватить… Или вот другая хорошая идея, на запас. Волин же сам пишет, что за ним ходит, в основном, тот собачник. Под видом телохранителя. Значит, и в Большой сегодня он тоже с ним придет. Я вчера-то в Кремле к нему приглядывался, от нечего делать. Тренированный он, да, но не сказать чтобы очень. Как спектакль начнется, свет погасят, я его прямо в ложе пригну под шумок – и дозу. Он сам нам споет кенарем, и кто такой Музыкант, и где дети…
– Ну а если сам Фокин возьмет да не пойдет в театр? – полюбопытствовал я. – Скажем, передоверит Волина своему обычному секьюрити? Тот может всего не знать, и что тогда?
– Изобретем чего-нибудь, – с подъемом отозвался Сердюк. – Я пока доз двадцать по-любому разведу, в резерв, а там уж и Макс скоро появится. У него, будьте уверены, идей побогаче моего. И про чемоданчик Волина вы тоже не забывайте: в нем еще до фига полезных штук для всяких ситуаций – разве что смокинга нет.
Смокинга в «тревожном» чемоданчике резидента действительно не нашлось, зато там были черное трико и маска ниндзя в комплекте с бухтой тонкого и прочного каната; карабин на канате был тоже угольно-черного цвета и не бликовал. Кроме того, имелись два пистолета с глушителями, солидный запас патронов, три гранаты, миниатюрная рация, а также еще много разных мелочей. В том числе несколько тюбиков, которые мой бодигард сперва принял за пищевые концентраты и вознамерился попробовать. Но, к счастью, вовремя приглядевшись к значкам на упаковке, для начала попросил меня перевести убористую инструкцию на английском. Оказалось, то были биостимуляторы для экстремальных случаев: с ними можно было трое суток не есть, не спать, не поддаваться алкоголю. Сердюк, умеющий спать мало и побеждать зеленого змия одним количеством закуски, снисходительно назвал эти тюбики детским садом.
Больше всего споров у нас вызвал металлический цилиндрик с буковкой «А» на корпусе. Я предположил, что это либо витамин А, либо какое-нибудь отпугивающее средство от акул. У Сердюка нашлось целое множество интересных версий – от алмазного бура до маленькой атомной бомбы с тактическим мини-зарядом.
Проверять каждую из версий, особенно последнюю, никто из нас не рвался. Очевидно, что хозяин чемоданчика легко развеял бы наши сомнения, но до вечерней встречи с Волиным оставалось еще много времени. За эти часы нам предстояло решить проблему посерьезнее. Тут я больше всего надеялся не на Сердюка, а на Максима Лаптева: к одиннадцати, когда мы встречались с ним, он обещал принести хотя бы часть разгаданной головоломки…
В назначенный срок Лаптев запрыгнул в наш лимузин, стоящий неподалеку от книжного магазина «Библио-Глобус», и сказал нам с Сердюком без долгих предисловий:
– Здравствуйте. Похоже, я теперь знаю, где дети и кто Музыкант. Только давайте поедем отсюда потихоньку – не хочу светиться поблизости от нашей Конторы. Иначе вопросов не оберешься.
Я дал знак водителю. За рулем сегодня сидел Жан-Луи Дюссолье. Все три ооновских шофера получили выходной, и, конечно же, мы больше не ездили неэкономной кавалькадой. Ради дела я счел возможным пренебречь ритуалом – да простит меня Генассамблея! С утра Палинка запарковал второй автомобиль неподалеку от Театральной площади, присматривая за главным входом в Большой. Шрайбер на третьей машине курсировал туда-сюда по Рублевскому шоссе в пределах восьмикилометровой зоны и ждал наших указаний.
– Ну где они? И кто он? – Нетерпеливый Сердюк дернул своего приятеля за рукав, едва только машина тронулась с места.
– Они в Жуковке, поселок «Жуковка-Люкс». На даче Николая Соловьева. Вы, Василий Павлович, почти правильно все вычислили с пирамидой власти: он действительно был долго в президентской обслуге – преподавал, скотина, музыку этим же самым детям. Но теперь он министр культуры, а это уже другой, номенклатурный, список. Если бы не везение, я бы еще месяц мог его искать.
– А откуда ты все быстро узнал? – не отставал мой бодигард.
– Бог подсказал, – с серьезным видом сообщил Лаптев.
– Погодь, Макс, но ты же сроду никогда не верил! – оторопел Сердюк. – Тебя чего, ксендзы охмурили?
– Никто меня не охмурял. – Лаптев, наконец, улыбнулся. – Я сейчас все расскажу – и ты тоже вместе со мной уверуешь… Да не дергайся ты, пожалуйста! Это совсем маленький, нестрашный бог. И человек он вроде тоже ничего.
44. ФЕРДИНАНД ИЗЮМОВ
– Право руля! – скомандовал я сестрам. – Очи – долу! Налево не смо-треть! Марш-марш!
Марта с Марией подчинились приказу. Они уперлись взглядами в землю и дружно свернули в переулок направо, трех шагов не дойдя до моего портретного билборда, вывешенного энергетиками над автомобильной развязкой. Сам я на портрете был хорош, спору нет. Орлиный полупрофиль, мудрый прищур, светлое чело. Ну прямо Ленин с новогодней открытки – только броневика и Крупской не хватает для полного кайфа. А вот текст под картинкой кое в чем отличался от того, который был у меня на листовках. Не то сознательно, не то машинально «Мосэнерго» подгадило моему имиджу: исчезли большие буквы в местоимениях «Него» и «Ним». Из богов меня низвели в какие-то заурядные святые! Будь на моем месте Ра, Гелиос или хотя бы Ярило, они бы давно взгрели этих невежд за попрание статуса. Хамье. Уж небось в титуле их рыжего ведомственного бога никаких напрягов с большими буквами нет!
Подлянка энергетиков, однако, не испортила моего радужного настроения. Со второй попытки я выполнил-таки гражданский долг, заплатив при этом только за телефонный звонок. Дешево и скоро.
К моему удивлению, разжевывать этому Лаптеву сильно не пришлось – словно он уже заранее поверил, что президентских деток могут тайком украсть. Его сразу интересовало, кто и где. Благодарил он меня за помощь вполне искренне, но, по чекистской привычке гнать волну, тотчас же посоветовал спрятать девушку подальше, да и всем прочим быстрее лечь на дно, как подводная лодка. Нишкнуть, затаиться. А то придет серенький волчок и укусит за бочок.
Ага, ухмыльнулся я про себя, жди-ка! Щас побежим, только вот галошки наденем. Раз уж папенька Ады-Адажио вчера и позавчера не почесался найти свое чадо, с чего бы ему проснуться сегодня? И откуда ему знать про то, что дочка именно у нас? Нет уж, извините, мы ложиться на дно пока обождем. Мы еще на поверхности подышим. Минюст, Совет по культам, мэрия, заклятый дружбан Лабриола – все они подпрыгнули бы от счастья, кабы земной бог Нектарий Светоносный, убоявшись химер, добровольно распустил ряды, попритух и прикинулся шлангом.
Не дождетесь. Не на таковского напали. Были времена, когда в наш только что отремонтированный домик являлись один за другим пожарник, участковый, выводитель крыс, канализатор, санврач и прочие недобрые люди. И каждый по-своему курлыкал: мол, ребята, место опасное – очень сухое, слишком заболоченное, чересчур тихое, адски шумное, а также непрочное, нестойкое, сыпучее, вонючее. Поэтому неплохо бы нам рвать отсюда когти.
Каждому мы давали мягкий, но жесткий отпор. Запомнился мне визит сейсмолога. Едва он начал раздувать щеки и раскидывать понты, я отвел его к адептам. «Дети мои! – провозгласил я. – Мы живем, под собою не чуя страны. Факт. Но значит ли это, что земля нас не держит? Верите ль вы, что коллега Гефест поколеблет почву и фундамент нашего духа? Верите ль вы, что старик Аид снизу сокрушит наши своды?» Адепты дружно заголосили: «Не-е-е-ет!» – поскольку читали Куна и знали, что олимпийский кузнец-хромоног своих божьих корешей понапрасну не сдает, а шефу Тартара со мною делить нечего. «Вот видите, – строго попенял я гостю. – Ни владыкам небесным, ни царям подземным, ни жилкомхозу не пошатнуть братства Света. Мы законно зарегистрированы. А если что, за нами не заржавеет и в Страсбургский суд подать. Он недоступен звону злата, его на кривой козе хрен объедешь». Спец по землетрясу дрогнул, а я покрыл его шестерки своими козырными справками: когда Москомимущество, ошалев от жадности, впаривало мне эту одноэтажную рухлядь по цене пентхауса, то и с почвой, и с водой, и с воздухом все по документам было в ажуре…
– Стоп-стоп! Тпрру! Не туда! – Я придержал Марту с Марией, которые, пройдя переулок, хотели по привычке свернуть налево, к нашей обители. Рано. Раз уж я с утра вышел развеяться, не будем торопиться. Небольшой финансовый променад только на пользу. – Мы, о сестры, направим стопы прямо, ибо дух гуляет, где хочет, и неисповедимы пути мои. Вон там, в трех кварталах отсюда, есть одно славное торжище. Мимо него, милостью моей, пройдет нынче наша стезя. Мария, мои пластиковые карточки у тебя с собой?
Славное торжище называлось «Кожаный рай», что отчасти выглядело богохульством, а отчасти навевало мысли о любимых прикидах моих бывших педиков. Но товар здесь был отменный, слов нет. Лучший в Москве. Я давно присмотрел тут сумочку из искусственной лайки, по цене и качеству – не ниже натуральной. Когда-то давно, в прошлой жизни, я сшил себе почти такую же из шкуры настоящего крокодила. Но крокодила было не жаль, да и попался он мне уже практически дохлым. А вот забивать лайку ради сумочки я не стал бы ни тогда, ни теперь. Для чукчей, говорят, это и вовсе кощунство. Все равно как прирезать родные «Жигули».
По дороге к заветной сумочке мы дважды тормозили. Сперва Марта с Марией замедлили шаг у витрины небольшого бутика «Женские мелочи». Насколько я знаю сестер, ничего полезного для них в этой витрине не было. Но против шопинга сами боги бороться бессильны. Сестры стали так возбужденно перешептываться и так жалобно поглядывать на свое божество, что я сдался. Ладно, пользуйтесь моим хорошим настроением. Грабьте фонд Нектария Светоносного. Десять баксов ушло на лиловый флакончик со слезоточивым газом «черемуха», а еще двадцать – на полицейскую дубинку made in Taiwan. Не знаю, какова она в деле, но выглядит премиленько.
Второй раз замешкался уже я – у входа в художественный салон. Отмену вегетарианства мне хотелось закрепить новым натюрмортом для кухни. Сейчас там висело нечто аскетическое, с двумя луковицами и пачкой вермишели. Но под договор с микояновцами было бы не грех повесить на это место, для аппетита, что-нибудь посочнее, поколбасней, в духе старых фламандцев. Увы, я без пользы потратил здесь полчаса. Если не считать двух березовых пейзажей и десятка худосочных ню, салон был набит парадными портретами каких-то толстомясых царей и королей. Может, они и были бы уместны на кухне – но только на кухне у каннибалов…
В кожаном магазине, куда мы все-таки добрались, нам пришлось еще ждать: продавщица была занята с крашенной под седину, но довольно молодой бабенкой. Та вздумала купить сразу полдюжины чемоданов и нетерпеливо постукивала пальчиками по прилавку, дожидаясь, пока проверят исправность всех замков, «молний» и защелок.
– Мадам собирается в отпуск? – из вежливости спросил я.
– Отвали, чучело. – Крашеная нервно передернула плечиками.
Марта с Марией сразу подобрались, подтянулись, насупились, готовые наказать святотатицу. Но я сурово качнул головой: даже, мол, не мечтайте, дурынды. Пусть себе бранится – этой можно.
Торопливая мадам была весьма хороша собой. Среди моих адептов женского пола подобные куколки не встречались. Что и к лучшему, пожалуй. Нетрудно сохранять обет воздержания в компании сестричек-амазонок, запасть на которых можно только ночью, в густом тумане, с налитыми до краев зенками. И чертовски трудно быть богом, когда рядом ходят такие ангельские ножки, неся такой божественный бюст. Никакая чудо-хламида не спасет от соблазна…
– Слушаю вас. Что вы желаете приобрести?
Продавщица отпустила, наконец, крашеную мадам, и трое магазинных юношей стали вытаскивать за ней скрипящую гору пустых чемоданов. Сквозь стекло витрины я видел, как посыльные толпятся у припаркованного под окном «Вольво» мадам. Они кое-как запихивали покупки в багажник и ногами отлягивались от лохматого собачьего страшилища. Потом машина с визгом умчалась.
– Сумку желаю, – сказал я грустно и ткнул в первую попавшуюся.
Шопинговать мне отчего-то расхотелось. Настроение резко упало. И дело было не в слове «чучело», которым меня припечатала мимолетная красотка, уехавшая вдаль с грудой новеньких чемоданов и злой собакой. Сердце мое заныло от непонятной тоски. В животе моем заурчало от нехорошего предчувствия. Нос мой уловил в воздухе тонкий скверный запашок близкой беды.
Предчувствие, сердце и нос не обманули. Нас с сестрами и нашу обитель Света разделяло еще два квартала, а запашок беды превратился в устойчивый и тяжелый запах пожара. Прогулочный шаг мы сменили на шаг деловой, потом на легкую спортивную пробежку, а последнюю стометровку до дома я уже преодолевал в резвом темпе, подобающем не столько богу, сколько скаковой лошади.
Но мог бы, собственно, уже не торопиться. Дома не было.
45. МАКС ЛАПТЕВ
Даже пролетариев всех стран не соединишь за три копейки, а уж организовать Объединенные Нации тем более стоит денег с большими нулями. Потому-то и охрану первого лица ООН содержат не скупясь. До сегодняшнего утра я мог судить о бюджете службы секьюрити, главным образом, по зарплате моего приятеля, которой он от души похвалился еще вчера, сразу после нашей встречи.
Теперь же, уставясь в экран, я окончательно понял: нации не экономят на безопасности объединенного генсека. Недаром Сердюк сейчас разыгрывал из себя Али-Бабу в золотом погребе Магриба. Мне же следовало округлять глаза и восхищенно цокать языком.
– Детка, хорош пыжиться, – разозлился я наконец. – Лопнешь. Как и всякий совестливый буржуй, ты должен слегка стыдиться окружающей тебя безумной роскоши.
– Стыдно – это кому нечего показать, – объявил мне Сердюк, – а нам есть что. Возьми крупный план. Ну как тебе картинка?
По уровню хайтековской экипировки охрана генсека ООН опережала нашу Контору на год, как минимум. А то и на два – если судить о качестве следящей техники. На таком удалении объектива от объекта мы получали на мониторе цветную картинку дивной четкости. Причем находились мы в центре Москвы, со всеми ее электрическими полями и безумными радиопомехами, а Шрайбер с мини-телекамерой занял позицию на горочке примерно за километр до «Жуковки-Люкс». Действовал он быстро. Получаса еще не прошло, как Сердюк передал ему, куда ехать, – и вот уже охранник прибыл на место и застопорил авто якобы с целью мелкого ремонта.
Камера лежала на капоте под видом ящичка с инструментами. Пока австриец, симулируя бурную деятельность, озабоченно сновал вокруг машины то с масленкой, то с отверткой, то с разводным ключом, мы могли дистанционно управлять всеми тремя объективами – в том числе одним инфракрасным.
Изображение у нас на мониторе было безупречным. Сердюк имел все основания хвастать аппаратурой ооновских секьюрити. А поскольку Шрайбер нашел высокую точку обзора, нам удалось разглядеть и нужную дачу за стеной, и даже полдома на соседнем участке.
Но во многом знании есть, увы, многие печали. С каждым крупным планом таяли наши надежды. То, что мы теперь наблюдали, сводило шансы пусть не к нулю, но к довольно жалкой цифре. Окажись со мной ребятки Рябунского – и тем бы не посчастливилось так легко проникнуть внутрь. Впрочем, о спецназе следовало забыть вовсе: все получившие выговор Голубева автоматически лишались права пользования «подстанцией» на месяц или три – в зависимости от тяжести проступка. Мой позывной «два сорок два» был блокирован с той минуты, как за мной закрылась дверь генеральского кабинета.
К сожалению, поселок «Жуковка-Люкс» охраняли намного тщательней, чем «Усково-3». Кирпичная стена по периметру смотрелась гораздо неприступнее благодаря столбикам лазерной сигнализации, которые поганками выглядывали из-под земли через каждые десять метров.
Не довольствуясь чудо-сигнализацией, тамошняя охрана двигалась вдоль забора на поводках у здоровенных барбосов. При этом дежурные при воротах не проверяли документов въезжающих, зато тщательно рассматривали лица тех, кто сидел за рулем: вероятно, охране был лично известен каждый. Едва ли какому-нибудь незнакомцу удалось бы без ущерба для здоровья попасть внутрь.
– Да-а, такую крепость только с артиллерией брать, – горестно посетовал Сердюк. – Будь мы сейчас в Нью-Йорке, я бы тебе хоть систему «Пэтриот» добыл, с тройным боекомплектом. Про кадры я уж не говорю, не вопрос! Человек двадцать легко бы снял с охраны Генассамблеи. Там пятьдесят лишних долдонов с во-о-от такой квалификацией только чипсы трескают и диетколой забулькивают!.. Но здесь могу тебе одного Шрайбера уступить, а дальше все, край, кадры кончились. Ты ж понимаешь – оголить босса мне никак…
По закону подлости, участвовать в самом главном сражении дня Сердюку было нельзя. Пока не начнется спектакль, вломиться на дачу Музыканта мы не могли. Спугнем Фокина – все пропало. План Волина жестко связывал во времени два освобождения: детей – на даче, а его самого – в театре. Сердюку полагалось быть при Козицком, в Большом, чтобы обеспечить Волину выход из ложи. Дюссолье должен был сопроводить беглеца в «Останкино». А Палинке предстояло дежурить с той стороны дверей в ложу и усыплять бдительность президентского конвоя. Таким образом, мне доставался один помощник.
– Если бы как-нибудь незаметно вас вдвоем через стену закинуть, – бормотал мой приятель, переключая камеру то на ворота, то сразу на дачу… Чтобы р-раз – и вы еще здесь, за периметром, а потом вы р-раз – и уже там. Внутри-то все проще, когда вас не ждут. Пять человек против вас двоих, плюс фактор внезапности. Ты не гляди, что австриец на вид такой рыхлый. Он четверых завалит, проверено, а тебе всего один останется. Ну или два, если, скажем, двух ихних собак принять за одного человека.
Число охранников внутри дачи нам удалось посчитать не без помощи той же техники. Понятно, что за километр даже инфракрасный объектив камеры Шрайбера мог не учуять всего, но общий расклад по тепловым пятнам был примерно ясен. Пять больших силуэтов – охрана или обслуга. Два силуэта поменьше – дети. Два еще меньше – собаки. Кстати, о двух псах, отцовских овчарках, рассказала и дочь Музыканта. Худо-бедно она описала Изюмову еще расположение комнат, но прочей конкретикой не владела: последние года полтора на даче она не жила, а про пленных детей узнала – как она сама выразилась – случайно. И вроде бы отец еще не в курсе, что она знает. Хорошо, если так. Но в любом случае я дал совет Изюмову девушку спрятать. Надеюсь, слова мои дошли до божественных ушей Нектария Судьбоносного или как его… Хотя нет, кажется, у него в титуле было что-то со светом. Светолюбивого? Светофорного?.. Ох, похоже, я не выспался, башка туго варит…
– Макс, Макс, ты чего, заснул? – Сердюк больно толкнул меня в плечо. – Не дрыхни, старик, тут у Василь Палыча образовалась шикарная идея, просто бьютифул! Василь Палыч, можно, я озвучу ее сам, попроще для его мозгов?
Оказывается, я все-таки задремал на пару минут, и за это время и. о. генсека ООН додумался до очевидной вещи. Наверняка Козицкий изложил все мягче, без экстрима, но в исполнении Сердюка опять получился голливудский боевик с оттенком фильма ужасов. Значит, Шрайбер проследит за машинами дачников, которые выезжают за ворота «Жуковки-Люкс». Надо выбрать, чтоб за рулем был одиночка, как-то перехватить его на дороге. Дальше – пару раз по морде, ствол к виску, и в нужный момент в этой же машине заехать на территорию противника. Охрана помнит водителя в лицо, а про то, что сзади сидят не самые добрые его друзья, объявлять не надо.
– Главное, найти местного! – радовался Сердюк. – Местного, понимаешь? И на его плечах вы въедете куда угодно, хоть под самые их окна, без проблем… Эй, Макс, ты куда уставился? Левее бери, левее! На черта тебе сдался соседний дом? Видишь, там нет никого: на инфракрасном – ни одного пятна.
Идея Козицкого была и впрямь гениальной. Но мои соратники еще не поняли, насколько она попала в точку!
– Все верно, – медленно проговорил я. – Дом пустой. Потому что его хозяин сейчас живет где? В го-ро-де.
Ну как же я мог забыть? «Раньше рядом жил академик-ядерщик, а потом глядь – уже лабух. И вся его заслуга перед Отечеством в том, что он президентским деткам музыку преподавал…» Я еще про себя отметил эту деталь, но позавчера, конечно, она была мне без надобности. Зато как волшебно пригодилась сегодня!
– Постой, ты с ним чего, знаком? – озарило моего приятеля.
– Знаком! – Пришла пора и мне слегка поважничать. – Его в мире многие знают. Разве что ты в своем Нью-Йорке мог не слышать о Сергее Каховском. По-моему, он нормальный парень. Если все ему объяснить, он поможет и безо всяких пиратских наездов.
– Да слышал я про твоего Каховского, – обиделся Сердюк. – Подумаешь, удивил! Олигарх, девять букв по горизонтали. Сто раз его отгадывал. Только я не знал, что его уже выпустили…
Я вытащил мобильник, чтобы, не откладывая, позвонить, но телефон ожил у меня в руке еще раньше и сыграл марш Мендельсона.
– Привет, пап! – сказала Анька.
– Привет, дочь! – обрадовался я. – Ну как, ты спасла команду знатоков своей правильной подсказкой?
– Справились без меня, – уныло сообщила Анька. – Эта их Таисия такая жирная, что из-под маски пол-лица вылезало. Даже малышня из первого сектора догадалась… Пап, я больше не буду есть пирожных. И сладких булочек. Ну, может, одну в неделю…
– Умница, – похвалил я. – Береги талию смолоду. У тебя есть еще новости, или я могу отключаться?
– Вообще-то есть одна. – В голосе дочки зазвучало раскаяние, и я смекнул, что сейчас у папы что-нибудь попросят.
Так и оказалось! Уезжая в «Останкино», Анька захватила с собой свидетельство о рождении, лицейский билет, зеркальце, бутерброды, но, естественно, оставила дома ключи от квартиры. А ей во вторую смену, учебники и тетради заперты, а Ленка сейчас в Клину, где тамошняя типография печатает их журнал. Вот и выходит, что добрый папочка должен бросить все дела и бежать открывать дверь дочке-растеряше.
– Ладно, – сказал я, – жди у подъезда, я приеду.
В конце концов, решил я, с Каховским можно пересечься и возле моего дома: там неподалеку есть безлюдное место. Не во дворе же, на лавочке, нам рассиживать? Старушки – народ глазастый.
Василий Павлович предложил подкинуть меня до дому на ооновском лимузине, но было проще дойти пешком до нашей автостоянки, где терпеливо ждала моя «девятка». С этой минуты наши пути с ООН расходились: Сердюку предстояло отрепетировать до мелочей предстоящий визит в театр, а у меня на связи главным оставался Шрайбер. Тому было поручено возвращаться в город, чистить оружие, разминаться, отдыхать и готовиться к вечерним подвигам.
– Будьте осторожны, Максим. – Будущий генсек ООН на прощание пожал мне руку. – Помните, от вас очень многое зависит.
А Сердюк сунул мне в другую руку тяжеленький пакет.
– На вот, возьми уж, – проворчал он, – я тут тебе для вечера собрал тормозок: кое-что из чемоданчика Волина, кое-что от своих запасов оторвал. Постарайся, чтоб тебя там не грохнули, лады?
Сев в свою «девятку», я первым делом глянул на сердюковский гостинец. В пакете оказались пистолет с глушителем, четыре обоймы, пара гранат, инъектор с этой хваленой «суперсывороткой правды», прибор ночного видения и еще что-то вкусно пахнущее даже сквозь полотно, в которое оно было завернуто.