Никто, кроме президента Гурский Лев

46. ШКОЛЬНИК

Глядя на Таисию Глебовну Тавро, я думал о прекрасных людях, которые самим фактом присутствия рядом пробуждают в нас чувства добрые. Нам сразу хочется любить ближнего, прощать долги, дарить цветы и сочинять стихи… Ну почему она – не из таких людей?!

Последние шесть минут утреннего эфира мне больше всего на свете хотелось одного: задушить ее своими руками. Останавливало меня только наличие детей и включенных камер. Да еще твердая уверенность в том, что при первой же попытке задушен буду я сам.

Все оказалось ужасней, чем я думал после вчерашней беседы с нею. Я проклял выбор Ленца, едва мадам Тавро переступила порог студии, и мысленно склонял начальника каждую из шести тысяч восьмисот сорока секунд эфира, пока гостья, нацепивши маску, отсиживала срок в кресле на полузакрытом балкончике в глубине зала. По правилам нашей игры ей, вплоть до финального монолога, следовало молчать. Но никакие правила не могли помешать ей шумно ворочаться, громко сопеть и зычно вздыхать, когда юные участники шоу выдвигали насчет нее ошибочные версии.

Особенно гневным было ее сопение на первой трети шоу – в этом раунде дети обычно решали, мужчину или женщину им предстоит отгадывать. Балкончик в те минуты заметно колыхался. Колонны из бутафорского мрамора пугливо потрескивали. Никакой опасности не было, я знал точно. Конструкция могла выдержать до пятисот кэгэ живого веса – мы ее опробовали еще перед визитом к нам борца Карелина. Но все-таки каждый неверный ответ, а тем более ответ забавный, вынуждал меня поглядывать в сторону Таисии. Чтобы успеть рассчитать, куда отбежать, если земное тяготение вдруг победит.

Вторую часть шоу, в которой мы долго вычисляли профессию гостьи, я домучил под радостные выкрики с мест («Принцесса!.. Нет, автогонщица!.. Нет, Снегурочка!..») и угрожающее пыхтение с балкончика. Третий раунд принес новую проблему: маска на лице гостьи частично сползла в сторону уха, поэтому желающие ответить правильно начали вытягивать руки вверх еще за двадцать минут до конца. Хронометраж я соблюл одними форс-мажорными методами, на чистой интуиции. Два лишних тайм-аута стоили мне десятка седых волос, а фонду игры – трех промежуточных призов. В конце концов семилетний Игорь Викторович из сектора номер два получил слово и заорал, безбожно путая буквы: «Это дютективная тетя Ватро!»

Маска с балкона испустила громовой вздох, но главные обиды были еще впереди. Потому что из каждого сектора, даже из сопливого первого, мигом высунулись добровольцы. Все они желали поправить недотепу Игоря Викторовича и предлагали свой, более правильный вариант фамилии гостьи, от «Ведро» до «Стерво». Честное слово, я никогда не думал, что простое слово «тавро» можно – безо всякого злого умысла! – исказить столькими разными способами. Таисия Глебовна и вовсе была к этому не готова: то ли в пору школьного детства никто не осмеливался ее подразнить, то ли она все запамятовала за давностью лет. Бесхитростные фантазии наших игроков стали для мадам неприятнейшим сюрпризом. Балкончик ее затрясся от еле сдерживаемого протеста, а уж когда маска была сброшена, всем участникам досталось по полной!

До начала шоу Таисия Глебовна предупредила меня, что в своем заключительном слове коснется двух тем, одинаково больных для нынешней России, – олигархов и избыточного веса. Но во время финальной шестиминутки обе темы были отброшены за-ради третьей, самой злободневной: воспитания подрастающего поколения мерзавцев. Все шесть минут новоявленная Фрекен Бок потратила на низведение и курощание неблаговидных юных карлсончиков. Наши игроки, дети вообще-то умненькие, с хорошей успеваемостью и без вредных привычек, узнали вдруг, что их первейшие беды – лень, пьянство, наркомания, токсикомания и немотивированная агрессия, плавно переходящие в международный терроризм.

К концу этого монолога первый сектор готов был разрыдаться от отвращения к себе. Третий сделался мрачно-задумчив. Шестой же стал деятельно перешептывался. Видимо, старшие прикидывали, чем им заняться раньше: клея нюхнуть, водки выпить или сразу уж перейти к международному террору? На всякий случай я сурово погрозил им пальцем, а после эфира лично сопроводил гостью через служебный ход, вплоть до самых дверей ее машины. Раз уж меня, человека мирного, мадам Тавро едва не превратила в душителя, то что говорить о людях погорячее, из нашего техперсонала? Кто-нибудь мог уронить ей на голову прожектор или софит.

По пути вниз я, презирая себя, стал лицемерно сетовать на распущенность детей, на их склонность к ужасным непредсказуемым выходкам. Мимоходом я придумал пару гнусных случаев вандализма, изобрел душераздирающую историю о трех сердечных приступах – один из них даже с роковым исходом. После чего старательно намекнул гостье: если, мол, наша телеигра настолько ей не понравилась, то мы можем лично для нее нарушить наши правила и избавить ее, так сказать, от тягот вечернего эфира…

Куда там! Отойдя от первого шока, Таисия Глебовна твердо заявила мне, что трудностей не боится, к вечернему эфиру подготовится лучше прежнего и проведет воспитательную беседу с детьми еще качественнее, используя богатый опыт брата-прокурора.

Мне стало совсем тошно. Я вернулся к себе в студию, прошел в режиссерский отсек и начал просматривать запись утреннего эфира. Татьяна, умница, старалась, как могла, глушить охи-вздохи с балкончика, но звуки все равно просачивались сквозь периферийные микрофоны. Будь мы не «Угадайка», а «В мире животных», зритель Сибири и Дальнего Востока подумал бы, что под маской – средних размеров бегемот или носорог, которого забыли покормить.

С трудом досмотрев до середины, я плюнул, взял пачку «Явы» и пошел на лестницу – курить и думать про то, как спасти вечернюю смену, если вдруг Лаптев или Сердюк не совладают с мадам. Теперь идея запихнуть ее на сутки в тюремную камеру не казалась мне такой уж бесчеловечной. Поразмыслив, я даже нашел ее вполне гуманной: детей мне было гораздо жальче.

Можно, допустим, заманить ее в архив или в трансформаторную и там запереть. Однако не хочется подвергать угрозе ценные записи программ, а уж тем более – энергохозяйство на этаже. Да и не поместится она ни там, ни здесь, разве что утрамбовать… Можно сделать и наоборот: нам всем забаррикадироваться от нее в студии «Угадайки». Двери у нас крепкие, стальные, полтора часа продержимся легко. Правда, боюсь, шума вокруг будет много. К тому же детей во время пауз не выпустишь. И Ленц телефон оборвет. Но это, в принципе, наименьшее из зол…

– Педофилам – наш пламенный привет! – На лестнице показался веселый и довольный жизнью Буба Кудасов. – Слушай, Лева, а чего это дети от тебя такие смурные разбегались? Кто у тебя сегодня был-то? Джек-потрошитель?

– Почти, – кивнул я. – Писательница Таисия Глебовна Тавро. Она же «ТТ», она же русская Патрисия Хайсмит. Чемпионша в жанре женского детектива, по версии «Книжного вестника».

– Серьезная гражданка, – согласился Буба. – Я ее романами тещу задабриваю. Как только та наедет, я ей сразу – хлоп, и свежий томик достаю с полки: читайте на здоровьичко, дорогая Валерия Геннадьевна! Теща у меня от Таисии прямо балдеет. Она тоже довольно-таки в теле, и очень ей в кайф, что под конец каждой книжки всех худых баб сажают в тюрягу, а все толстые выходят замуж за американских миллионеров. Никакой, заметь, правды жизни! Америкосы выбирают из наших именно тех, кто похудее. Жирных у них и своих полно… Эх, жаль, я эту Тавро не застал, – уж я бы ей все высказал, уж я бы навел ей критику…

– Ничего бы ты ей не высказал и не навел! – осадил я его. – Молчал бы в тряпочку, как миленький. Ты, Кудасов, не из тех, кто с гранатой бросается под носорога. Ты у нас смелый только в профкоме – контрамарки себе выбивать. Одни, понимаешь, работают, а другие на халяву в Большой ходят.

– Спокойнее, Лева, спокойнее. – Кудасов примирительно поднял руки. – Чего ты разволновался? Ну ладно, хорошо, йес, беру свои слова обратно. Ты прав. Кому же с братом ее, прокурором, охота ссориться? Дураков нет… И, кстати, не иду я ни в какой театр. Мне сегодня одну халтурку здесь же, в «Останкино», подкинули… И вообще не факт, что вечером в Большом спектакль будет.

– То есть как? – Я похолодел. Без театра весь наш коллективный план спасения президента тут же вылетал в трубу.

– Васильчикова, звезда наша, с утра поругалась с Темкой Кунадзе и забастовала, – доложил всезнающий Буба. – Ну и Артем Иваныч, человек южный, горячий, тоже пошел на принцип… Короче, девяносто из ста, что премьеру сегодня отменят на фиг.

47. КАХОВСКИЙ

Почему-то я не удивился звонку Лаптева, вчерашнего чекиста, который теперь настойчиво зазывал меня на Крайне Важный И Очень Срочный Разговор.

И уж тем более я не удивился месту нашей встречи: не его рабочий кабинет на Лубянке и не какое-нибудь кафе в центральной части города. Мне полагалось прибыть на безлюдный пятачок в спальном районе – туда, где еще сохранился остаток бывшего леска.

Подобное место выбирают не для бесед. А для того, чтобы убить.

Внезапная смерть Дениса Ларягина стала мне сигналом: эти не успокоятся. Газетная истерика насчет олигархов была, как я и подозревал, лишь прелюдией. Первой ласточкой. Легкой артподготовочкой. Думаю, судебных процессов типа моего больше не будет – чересчур громко и канительно, да еще загранице надо чего-то врать. К тому же некоторые сукины дети, наподобие того же Дениса, обзаводятся депутатским иммунитетом. Но против несчастных случаев иммунитет бессилен. Автокатастрофа не вызывает споров, ведь людей ежедневно сбивают десятками. Бабушке с косой не разобрать, депутат ты или нет. Очень удобно.

Хотел бы я знать, что приготовили мне. Поскользнулся, упал – башкой о пенек? Шел по тропинке – загрызли волки? Скушал гриб – оказалась поганка? Неубедительно. Траванулся паленой водкой? Даже почетно. Буду я лежать с моим народом – там, где мой народ, к несчастью, лег. Посмертная популярность в широких пьющих кругах мне обеспечена. Быть может, и звание олигарха мне за это скостят… Но вот вопрос: зачем мне ее распивать в таком районе? Лаптеву проще было бы заявиться с отравой ко мне домой. И потом, довольно многие знают, что крепких напитков я не люблю. Если Каховский что-нибудь пьет, то это либо чай, либо кофе.

Подсыпать диоксина в чай? Хм. Никому еще, по-моему, в графе «Причина смерти» не писали: «Отравление чаем “Липтон”». Фирма больно солидная, начнет еще докапываться… Нет уж. Вероятно, будет избрано самое простое – убийство с целью ограбления. С какой же еще целью обычно убивают богатеев? Неизвестное лицо похитит из кармана трупа бумажник с тремя червонцами.

– Конечно, Макс, – сказал я Лаптеву. – Через час приеду.

Не то чтобы я мечтал сегодня сделаться трупом. Жизнь, пусть не такая хорошая, как прежде, все еще была мне по инерции дорога. Но я бы никогда не стал успешным бизнесменом, если бы прятался от опасностей. Азарт и интерес – два сильнейших наркотика, и они всегда будоражат застоявшуюся кровь. На тебя объявили охоту? Прекрасно! Если ты простая неразумная дичь, ты побежишь. Но если ты человек, есть шанс поохотиться на охотника. Интересно же, черт возьми, узнать, кто отдает приказы и кто в списке за мной. Вдруг кого-то удастся выручить? А еще хорошо бы найти того, кто подловил Дениса у входа в «Кофе Zen» и превратил живого человека в мертвый измятый манекен. Морда у типа не больно приметная, но белобрысый его профиль я запомнил накрепко. Не ошибусь.

Против Лаптева лично я ничего не имею – до сих пор докуриваю его сигареты, мерси ему. Но прихлопнуть меня, как Дениса, я никому не позволю. И не надейтесь, господа хорошие.

Расстелив на столе носовой платок, я выложил на него свой наградной «стечкин» и осмотрел его с разных сторон. Вроде все цело. Вытащил магазин и пересчитал патроны – ровно двадцать штук, как и было. Пощелкал туда-сюда переключателем на автомат – не заедает. Прощупал мушку, дунул в ствол, проверил спусковой крючок. Никаких проблем. Прицелился в абажур – рука не дрожит.

Последний раз я тренировался в тире года два назад, но, надеюсь, азы не выветрились из головы, и автоматизм движений остался. Это как езда на велосипеде или на роликах: раз научился, отучиться невозможно. Жаль только, что из четырех магазинов, бывших в комплекте со «стечкиным», я расстрелял три. Два из них – хотя бы с пользой, примериваясь к мушке. Третий вытратил вполне бездарно – в скорострельном режиме палил, дурак, по тыквам. Впрочем, и это дело: теперь хоть голову с тыквой не перепутаю.

Я вернул магазин на место, подышал на медную пластинку со спичем от МВД и протер ее краешком носового платка, чтобы блестела.

Похоже, я единственный из всей нашей бизнес-компании, кто еще сохранил у себя наградное оружие. Вова Гусинский после первой же экспресс-отсидки велел переделать свою боевую «беретту» в газовую, заменил текст на пластинке и передарил игрушку кому-то из актеров сериала «Мусора». Петя Кайль, я слышал, свой «макаров» разобрал и выкинул в нужник на старой дедовской даче. Сын Теянова утопил отцовский в Яузе, от греха подальше. Хитрый Папанин свой передал в дар краеведческому музею на «малой родине». Практичнее всех поступил Береза, который перед отъездом ухитрился впарить подарочный «ПМ» за приличные бабки какому-то сумасшедшему коллекционеру – ну так Береза есть Береза! Ас коммерции. Из сухофруктов сок выжмет. Он, говорят, прикупил себе участок на Хайгейтском кладбище и половину его сдает в аренду каким-то иранцам. Чтобы, значит, свято место пусто не бывало…

На метро с двумя пересадками я бы добрался минут за пятьдесят, но прямой автобус выиграл для меня лишние четверть часа. Потому я возник на пятачке раньше срока. Как и рассчитывал. Полезная привычка являться загодя сохранилась у меня с тех незапамятных времен, когда и «Пластикса» никакого не было, и даже заводик в Воронеже, еще никем не приватизированный, мирно загибался на госдотациях, штампуя бессмысленных пупсов. В те годы молодой частный предприниматель Сережа Каховский был хозяином пуговичной артели со штатом в десять человек. При этом на мои жалкие пуговки точили зубы сразу несколько районных бандюганов, каждый из которых грубо навязывался мне в кореша. Я лавировал месяцев восемь, уходя от выбора и молясь, чтобы мои доброхоты крепко влипли по какому-нибудь другому делу. Так, в конечном счете, и вышло. Артель уцелела и дала мне начальный капитал. А не умей я правильно прибывать на «стрелку», давно бы числился пропавшим без вести. И неупокоенные мои косточки гнили бы незнаемо где.

Лаптева все не было. Скрываясь за деревьями, я рассмотрел этот заросший пятачок и понял, что место для убийства меня – супер, нарочно не придумаешь. Круглая грибница спального жилмассива вроде и рукой подать. Но от нее удобный проход к метро и к автобусам – левее, через детскую площадку; оттого прохожий, срезающий тут путь, редок. А еще рядом рычит автострада, которая съест любой звук. Хоть из автомата пали, никто не услышит.

Ну где же вы, господин Лаптев? Опаздывать невежливо.

Чекист объявился минуты за полторы до назначенного времени. Для киллера, пришедшего по мою голову, это было верхом беспечности: осматривать место он не стал, хорониться за ветками не подумал. Просто вышел на полянку, высмотрел пенек посуше, сел и закурил. Видимо, он полагал Каховского совсем уж простенькой целью.

Какое легкомыслие, эх, Максим Анатольевич! А что если я сейчас обойду поляну по окружности и окажусь у вас за спиной? И тогда у меня преимущество, а вам – одно расстройство.

Я обошел поляну по широкой окружности, очутился в тылу у Лаптева… и едва проделал этот нехитрый трюк, как увидел, что я тут не один: метрах в десяти впереди меня такой же обходной маневр крадучись совершал белесый затылок.

Вот так сюрприз! Выходит, беспечность была мнимой, ловким фокусом для отвода глаз. Макс, не будь дурак, прискакал сюда с боевым напарником. Один, значит, будет заговаривать мне зубы, а второй шлепнет бывшего олигарха – и галочку поставит в списке.

Блондин приостановился, чуть повернул голову в сторону шоссе – и я тотчас же узнал этот профиль! Узнал эти плотно сжатые губы и напряженный прищур, хотя раньше видел их не более секунды.

От злости я сразу взмок. Сердце мое трепыхнулось где-то в районе желудка. Ладонь сама собой обхватила рукоятку «стечкина», большой палец плавно нащупал и тихо взвел курок: между мною и Лаптевым стоял тот самый белобрысый. Водитель «Форда». Вчерашний убийца Дениса Ларягина.

Все сошлось. Теперь уж никаких сомнений – они оба заодно. И приехали они сюда не по тыквам стрелять.

Я тихонько сдал назад, держа оружие наготове, а блондинистый затылок, наоборот, переместился поближе к Лаптеву.

Дальше произошло странное. В руке у блондина тоже возник пистолет, с черной нашлепкой на дуле. Но вместо того, чтобы дождаться явления Каховского, водитель «Форда» сквозь просвет между стволами деревьев стал тщательно выцеливать Лаптева. Не в забаву, а взаправду: курок был уже взведен! И поза блондина – левая рука согнута в локте, правая на сгибе левой – меньше всего походила на шуточную… Что они мне тут разыгрывают?

Наверное, шум и рычание автострады на мгновение стихли. Или, может, у Лаптева были глаза на затылке. Но только чекист развернулся на пеньке в направлении белобрысого. И сказал самым что ни на есть благодушным тоном:

– Сергей Михайлович, ау, идите сюда, я тут!

Вряд ли убийца Дениса был моим двойным тезкой. Скорее, Лаптев решил, будто это я выбираюсь к нему на поляну. Тогда, выходит, он не знает о блондине? Тогда, получается, убить хотят не меня? И сейчас застрелят – его, Лаптева?!

Прежние мои догадки разметало ко всем чертям. Что делать? Что?!

Мне оставалась секунда, чтобы принять решение.

Меньше секунды.

48. ФЕРДИНАНД ИЗЮМОВ

Вы встречали когда-нибудь бога-погорельца? Нет? Тогда разувайте глазки: вот он перед вами, любуйтесь на здоровье! Бог-клошар, бог-бомж, бог-люмпен – это все я, я, я, Нектарий Погорелый, бывший Светоносный, ныне Закопченный! Бог без крыши над нимбом. Бог-голодранец в рубище от Версаче. Бог с пригоршней праха вместо надежды. Давайте же, коллеги, веселитесь, потешайтесь над маленьким бездомным богом! Над богом золы, угольков, дыма и головешек! Смейтесь над нищим величьем и задерганной честью! У щуки есть заводь, у улитки раковина, у горлицы гнездо, у лисы нора, у пса конура, у мента будка, у индейца вигвам, у скифа курган – и лишь я, бог-бродяга, не имею даже дырявого шатра!..

«Ну, положим, на шатер, даже не дырявый, бабок у тебя хватит, не прибедняйся, – сухо заметил мой внутренний голос. Он у меня просыпался редко и терпеть не мог поэтических истерик, пускай и мысленных. – Только на хрена тебе сдался шатер? Ты бог или цыганский барон? Если бог, устрой своих в гостиницу! Шевелись, нектарья морда, а не то последних учеников растеряешь!»

Я обозрел пепелище. Дом успел превратиться в кирпичный череп с темными глазницами окон, с выбитой челюстью двери. От черного скальпа насквозь прогоревшей крыши тянуло тонкой химической горечью, зато низкий дымок, который шел прямо из окон руины, был сладок и приятен: вместе с нашими книгами, нашей мебелью и общим гардеробом, вместе с дорогими моему сердцу фенечками и глубоко нелюбимым кухонным натюрмортом огонь напоследок пожрал наш полугодовой запас ароматических трав. Обитель Света умерла с достоинством, про себя растрогался я. Она даже не воняла.

Сильно поредевшая гвардия моих верных адептов – те, что были менее стойки и недостаточно преданны, давно дали деру! – сгрудилась возле бывшего входа в бывшую обитель. Дрожа на ветру в своих легких, не по сезону, и перепачканных гарью хламидах, ученики трепетно-молчаливо взирали на меня. Умная толпа не клянчила у Нектария немедленного чуда. «Чудо есть нонсенс божий, а не ежечасный его промысел, – сто раз втолковывал я адептам. – Бог не вправе управлять чудом, словно возница лошадью, он вправе лишь силою духа приближать его, ожидая, пока воля земная соединится с волей небесной и вместе они замкнут цепь причин и следствий». Вышколенная паства понимала, что раз уж высокая сила духа их возлюбленного божества Нектария не сумела остановить разор в момент погрома, то едва ли бог вернет им былую гармонию Света прямо сейчас, просто вложив два перста в обгорелую электрическую розетку. Адепты безгласно взывали об ином. Они хотели не только убежища для тела, но и высокой идеи, способной одухотворить плоть в трудную минуту. Они желали верить, что все имеет смысл. Если я предстану перед ними жалким и хныкающим божком, если я стерплю и прощу недругов, то очень скоро остатки паствы брезгливо отвернутся от меня. Нытиков могут пожалеть, но не возлюбить. Слабость и вялость, незлобивость и смирение годятся для бесплатной раздачи в качестве бонуса – когда всего другого тоже завались. Но как товар первейшей необходимости они не стоят ни копейки. В пиковой ситуации Нектарий Светоносный должен быть подобен Шестому американскому флоту: гордому, неотступному, решительному и беспощадному к врагу.

– Дети мои! – тихо и проникновенно завел я, рассчитывая повышать голос по ходу проповеди. – Благословенные Светом о мои ученики! К вам обращаюсь я, бог Нектарий, в час испытаний!..

Жаль, что сгорела моя парадная бело-красно-золотая божеская униформа, а теперешний мой цивильный прикид не добавляет мне величия. Но куда деваться? Сойдет и так. Храм оставленный – все храм, кумир поверженный – все бог! Да и какой гад посмеет вякнуть, будто я повержен? Мигом глаз вырву и в жопу засуну.

– Там, наверху, – продолжал я, сурово ткнув пальцем в небо, – есть мнение, будто высшая добродетель – подставить левое ухо, когда тебе зазвездили в правое. Кое-кто там даже уверен, что одним покорным овцам божьим достанется царствие Небесное, а буйным волкам божьим – шиш с растительным маслом. Что ж, его право так думать, а наше право, о бесценные мои ученики, – с этим конкретно не соглашаться. Ибо всякому деянию свой черед: есть время расслабляться и есть время собираться. Была пора, когда вы паслись с миром; но пришла пора, когда долг овец – вырастить клыки и когти, превратившись в волков. Дряблость и кротость больше не пропуск на пути к Свету. Либо мы будем съедены неприятелем, либо сами съедим неприятеля…

С каждой новой воинственной фразой, бьющей точно в цель, я радостно замечал, что харизма моя ничуть не затупилась. Враги сожгли родную хату, а божеской харизме хоть бы хны: сверкает пуще прежнего! С лиц моих адептов начали выветриваться тоска и уныние. Один за другим ученики подобрались, приободрились, втянули животы и выпятили груди колесом – насколько им позволяли хламиды. В свою очередь и я подзаряжался от них энергией, избавляясь от первоначального пессимизма. Когда ты выбрал правильный тон, всякая чушь обретает глубокомыслие и весомость. Главное, быть громче, решительней, просветленней! Что, мы с вами погорели? Да, в каком-то смысле. Но разве мы первые? Коперник, Ян Гус и московский Манеж тоже когда-то горели. И вошли в анналы… Что, в огне зазря растаяло добро? Не-е-е-е-ет! Понапрасну ни зло, ни добро не пропало. А как они пропали? Ну? Пра-виль-но: с поль-зой! Теперь весь комплект старой дряни заменим на новый… Что, нам сейчас плохо? Пусть! Замечательно! Прекрасно! Это очень хорошо, что пока нам плохо! По Третьему закону Ньютона, враг поимеет от нас столько же, а еще полстолька мы добавим по Первому закону Нектария.

– Они напали исподтишка! Без бога в сердце, без Света в душе! Они лишили нас пристанища и крова! Они украли нашу сестру Адажио! – Я все больше и больше распалялся, набирал обороты, резонируя в такт словам и ловя встречный резонанс. Вот за этот кайф я и люблю профессию бога. – Возлюбленные чада мои, сложим ли мы руки? Никогда! Склоним ли мы головы? Ни за что! Оставим ли мы сестру Тьме? Ни в коем случае! Сразимся ли мы за правое дело? Я, ваш бог и учитель Нектарий Светоносный, вопрошаю: со мной ли вы в святом этом деле? Вложите все в один звук, дабы услышал я музыку вашего сердца! На счет три. Раз. Два. Три-и-и-и!

– О-о-о-о! – застонала толпа.

И этот дружный возглас выплеснуло из глоток уже не трусливое дрожащее стадо в грязноватых хламидах, но маленькая божественная армия. Пусть еще не ангельское войско Последней битвы, но и не инвалидная команда, как десять минут назад. Папочка Адажио сделал большую глупость, обидев Нектария. Это папочке выйдет боком. Мы ему устроим маленький Армагеддон.

– Вольно, дети мои, – скомандовал я. – Дышите глубже, продувайте чакры, копите силы. Они вам скоро пригодятся.

Дело было сделано: дух закален, ряды построены, вера в меня, любимого, укреплена. Остались кров, пища и прочие мелкие земные нюансы. Но это как раз просто. Говоря о гостинице, внутренний мой голос подразумевал дешевый отельчик «Юнион» – за углом. Там есть шестиместные номера с трехразовым питанием, а рядом имеется лавочка сэконд-хэнда. Так что с цивильной одеждой тоже напрягов не будет. Денег на пластиковых картах, выданных мною сестрам, хватит на первое время. А когда эти запасы иссякнут, на свет явится моя безлимитная золотая Visa, которую я держал в целости и непочатости на всякий пожарный случай. Он буквально и настал.

– Марта, – торжественно приказал я одной из сестер. – Где гостиница «Юнион», ты знаешь. Как только обустроишь чад, сразу же добудь своему богу мобильный телефон. Навороченного не бери, это прах и суета. Главное, чтобы зона покрытия была пошире. Мне надо сделать два важных звонка… Теперь ты, Мария, – обратился я к другой сестре. – Помнишь магазин, где мы брали полицейскую дубинку? Ступай туда и купи еще двадцать пять таких же… Или нет, стой: лучше сразу штук тридцать. Гулять так гулять!

49. МАКС ЛАПТЕВ

Репутация у Лубянки отвратительная. Если бы министерствам и ведомствам СССР за народную неприязнь начисляли очки, моя родная контора по заготовке щитов и мечей выбилась бы в лидеры, оставив позади Минжилкомхоз, Минздрав и Минторг. Признаю: в прошлом веке мы были кровавой жутью. Однако сегодня наш имидж отстал от возможностей. За счет экологов и безработных физиков мы еще делаем план по иностранным шпионам, но для полноценной «охоты на ведьм» нет ни пороха, ни всенародной идеи о том, кто у нас ведьмы. Может, нам бы хотелось снова стать карающей бензопилой Кремля, но зубья пилы сточились, а бензин вздорожал. И, главное, всюду конкуренты! ФСО, ФНС, ФУОНГ, ФАКНОН – в глазах рябит от аббревиатур. А рядовые граждане по традиции все валят на Лубянку. Чуть где что прохудилось, сразу – ах, черная рука ФСБ! Вот и нынешний спаситель мой, олигарх Каховский, туда же.

– Но почему вы подумали, что я пришел вас убить? – спросил я.

– А что, по-вашему, я мог подумать? – Каховский все еще был бледно-зеленоват, руки его нервно подрагивали. После такого стресса быстро не очухаешься. – Только вчера на моих глазах убили Ларягина, сегодня – ваш звонок… А еще статьи эти идиотские: бей! спасай! за царя и отечество! олигархов на мыло!.. И вы, Макс, тоже хороши: не могли, что ли, места найти поуютней, чем в этой глухомани?

– В глухомани я, между прочим, живу, – обиделся я. – Вон в той двенадцатиэтажке, с розовой полосой на фасаде. От дома эта сволочь, похоже, меня и выследила. То-то мне казалось, что тень позади мелькала. Но я, дубина, решил, что это вы идете за мной от метро… Значит, говорите, вы вашего покойника вчера видели?

– Ну да, видел, – подтвердил Каховский, слегка дернувшись при слове «вашего». – Я, Макс, на память не жалуюсь. Он сидел за рулем той машины, которой раздавило Дениса. А вам-то самому раньше он не встречался?

– Да разве сейчас разберешь! – Я опять глянул на то, что у трупа осталось от лица, и поскорее отвел глаза.

Если человеку с такого расстояния попадают в затылок, а пуля проходит навылет, узнать убитого бывает довольно трудно. Мой несостоявшийся киллер был мужчиной. Кажется, светловолосым. Вот и все. Кое-какие детали, наверно, сумел бы еще добавить патологоанатом. Хотя я не уверен, что очень много. Для Каховского первый опыт стрельбы по человеку оказался чертовски результативным. Одна пуля – одно попадание – один труп.

Не окажись позади киллера еще одного стрелка, трупом сейчас был бы я. Спасибо Каховскому, уберег. Пускай теперь кто-то вздумает обругать при мне сословие олигархов. Ох и не поздоровится же ему!

Двадцать минут назад, когда олигарх Сергей еще судорожно блевал в ближайших кустах, я, стараясь поменьше глядеть на покойника, сумел-таки ощупать его карманы. Обнаружились ключи, две обоймы и мобильник. В памяти которого были аккуратно подтерты все номера.

Человек без опознавательных знаков. Так-так. Конечно, у меня, капитана ФСБ, по должности были и есть враги – один террорист Нагель чего стоит! Однако я даже вообразить не могу, какой общий враг может быть у меня и незнакомого депутата Дениса Ларягина. Ну разве что самый общий: Бен Ладен, враг всего прогрессивного человечества. Хотя по методам совсем не похоже на «Аль-Каиду». Не говоря уж про то, что в «Аль-Каиде» дефицит блондинов…

– Что же нам делать? – Лицо Каховского медленно приобретало нормальный цвет.

– Для начала, разумеется, спрятать труп, – ответил ему я. – Хотя бы на денек. Чтобы раньше времени не хватились его хозяева, кем бы они ни были. Вы ведь детективы, наверное, читаете? Там насчет трупов все без обмана. Нет тела – нет дела. Закапывать не будем, потому что это долго и лопаты нужны, но зато… Вы его «Форд» хорошо запомнили? Нате вот ключи и побродите вокруг: вряд ли он припаркован слишком далеко. Как найдете, пригоняйте сюда. Идите-идите, вам полезно развеяться, а я подожду!

В ожидании Каховского я тоже отдыхать не собирался. Перво-наперво я мысленно прикинул, какова может быть траектория пули, сделал две поправки и отправился ее искать. Удивительно, но нашел очень быстро. Кусочек свинца неглубоко застрял в стволе березы – метрах в пяти от моего пенька. Карманным ножиком я отковырял пулю. Была улика и сплыла.

Оставалось разделаться с мобильником. Кабы не сегодняшний форс-мажор, я спокойно отдал бы телефон нашим экспертам: никакую информацию нельзя стереть совсем. Что-то да останется. Однако нынче мне гораздо важнее запутать следы. Выбросишь аккумулятор – родишь ненужные подозрения в чьей-нибудь голове. Лучше просто отключить коробочку и отправить ее подальше в путь. Система JPS, если ее вдруг задействуют, увидит движение. Это успокаивает. Почему-то многие верят, что раз нечто двигается – значит оно обязательно живое. Смех да и только.

Я прошел сквозь насаждения, вылез к изгибу трассы, где положено сбрасывать скорость, и поискал глазами подходящий грузовик. Этот хорош, но местный. Этот – с тверскими номерами, но лесовоз; мобильник возьмет да и провалится между бревнами на дорогу. А вот этот – в самый раз. Липецкий номер плюс песок в кузове, и направление подходящее. Отлично. Ему и сделаем подарочек. Пока песковоз неторопливо вписывался в поворот, я на обочине изображал сумасшедшего физкультурника, который решил размяться на краю трассы. И-раз – руки в стороны. И-два – руки вверх. И-три – руки опять в стороны. Мобильничек маленький. В какой момент он вылетит из ладони и плюхнется в песок, и не углядишь.

Теперь следовало позаботиться о близких. Раз мой адрес известен, дома лучше никому не светиться. Члены семьи – потенциальные заложники, даже если ты не президент страны, а простой капитан ФСБ. Ленка с Анькой издавна усвоили, что в папиной работе есть плюсы – вроде неплохой зарплаты, – но есть и досадные минусы: иногда с главой семьи спорить нельзя, а надо четко выполнять его указания. За последние пять лет моим чадам-домочадцам трижды приходилось срываться с места и отсиживаться вне дома.

Я вернулся к своему пню, прикрыл от автошума одно ухо и набрал номер сотового жены. Город Клин попадал в зону моего оператора.

– Привет, Лен, это Макс, – сказал я, когда жена ответила. – У меня к тебе просьба. Купи нам кильку в томате.

«Килька» была условным сигналом. Ни я, ни супруга, ни дочь терпеть ее не могли. Значит, перепутать невозможно.

– Сколько банок? – со вздохом спросила Ленка.

– Одну, а лучше две, – ответил я и отключился.

Аньке я звонить не стал, чтобы не отрывать ее от урока. А просто отправил ей эсэмэску: «2 кильки. Папа». На день-два жена укроется у школьной подружки, Веры Яковлевой, чьим адресом и фамилией по мужу я, на всякий случай, не интересуюсь. У Аньки тоже есть подружка, в Бескудниково. Про нее я вообще знаю только имя – Света. И что она живет с мамой и папой. Мне этого хватает.

Из-за деревьев глухо просигналили. Каховский подогнал трофейный «Форд» как можно ближе, но метров пятьдесят, от опушки до багажника, нам пришлось протащить тело вручную. Не скажу, что это было приятное занятие. Кусок брезента, найденный в «Форде», был куц, грязные ботинки трупа упирались олигарху то в бок, то в живот, но взяться со стороны головы Сергей отказался наотрез. На лице его вновь началась борьба розового цвета с зеленым.

– Вот видите, все утряслось, – подбодрил я Каховского, когда мы захлопнули багажник. – Теперь машину можно смело отогнать на автостоянку. Сутки выстоит без проблем, а нам больше не надо… Вы, кстати, салон осмотрели? Как там в смысле документов?

Документы и приличных размеров комок денег нашлись в бардачке. Паспорт с водительскими правами были выписаны на имя Константина Иванова. Лицо с фотографий я мог встречать в жизни раз сто, а мог ни разу: оно имело столько же особых примет, сколько и фамилия, – могу поспорить на что угодно, ненастоящая.

Каховский спорить со мной не пожелал. Лишь хмуро заметил, что сам он свои статьи в «Бизнес-новостях» тоже подписывает Ивановым. Я чуть было не брякнул в ответ, что, живи мы в мексиканском сериале, оба Иванова в конце могли бы оказаться родными братьями. Но, подумав, промолчал.

Кроме документов и денег, в бардачке обнаружился еще старенький собачий ошейник. От этой мирной находки мне стало не по себе. Вроде ничего особенного: мало ли у кого и мало ли зачем может лежать ошейник! Любимая Жучка, допустим, сдохла, а память осталась. Или еще что-нибудь. Вовсе не обязательно мертвому водителю «Форда» иметь хоть какое-то отношение к Фокину-Собаководу. Да и среди подозрительных фигурантов, найденных в Info, его, по-моему, не было… Но лучше зря не рисковать.

– Вот что, Сергей, – сказал я. – Вечером нам все равно ехать в Жуковку, а пока в городскую квариру лучше вам не возвращаться. Как и мне. Мы очень мало знаем о Фокине и его подручных псах. Что-то слишком долго нам везет. А везение не бывает вечным.

– Да уж, пожалуй, – согласился Каховский. По выражению его лица я смекнул, что думает он о чем-то своем. – Кстати, Макс, а вам не приходит в голову, почему я так быстро поверил этой сумасшедшей истории – про пленного президента и его детей?.. про кетамин, про заговор музыканта с собаководом и тэ дэ?..

Это был хороший вопрос. Олигарх и впрямь не стучал пальцем по лбу, не таращил глаза, а въехал в тему с полуслова. Но его ускоренную реакцию я тогда списал на стресс после выстрела.

– Вообще-то понятия не имею, – признался я. – Сам удивлен. Меня, например, смог убедить только генсек ООН. Я уж боялся, что и вас к нему придется везти для подтверждения моих слов. Василий Павлович в нашей команде – что-то вроде главного ответственного за базар. Ему верят по должности… А ведь правда, почему вы так легко мне поверили? Я был так красноречив и убедителен?

Каховский помотал головой.

– Вовсе нет, – печально усмехнулся он. – Не обольщайтесь, Макс, вы не Цицерон. Дело в другом. То, что вы мне наплели, настолько нелепо, и безумно, и невероятно… что, наверное, это похоже на правду. Вы знаете, я сам ломаю голову, что же у нас за фигня творится. Анализирую, прикидываю и так, и эдак. И получается, что из всех возможных объяснений ваше бредовое – самое логичное.

50. КАХОВСКИЙ

Как это я выразился? Бредовое – самое логичное? Именно. Попал в точку. Пока шла вся эта заваруха с «Пластиксом» и с моим идиотским судебным процессом, меня не покидало чувство нереальности происходящего. Какого-то дикого цветного сна. Очень яркого глюка. Тяжелого обморочного кошмара, из-под которого я выкарабкиваюсь, но никак не могу выкарабкаться.

Даже когда на меня в первый раз надели наручники и телевизор стал плеваться ядовитой ненавистью, даже когда инфляция пустилась галопом, а люди, властью поставленные приумножать, кинулись не делить, но прямо-таки дробить на атомы, – я каждую секунду готовил себя к тому, что вот-вот сон кончится. И будет, как в фильме «Игра». Распахнется дверь моей камеры в Бутырке, вбегут улыбчивые парни с телекамерами и блицами, появятся букеты цветов, Кристина Орбакайте с Глашей Колчак, шампанское, и очень знакомая глянцевая телефизиономия под звуки туша объявит мне: «Сергей Михайлович, с вами программа “Веселая обдурилка”! Вас обманули, все было понарошку!» И прежде чем я, с громадным облегчением и страшной злостью одновременно, дотянусь кулаком до ускользающего глянца, в дверях покажутся президент Волин, Генпрокурор, толстый гособвинитель, Звяга с Суской, Береза, Петя Кайль, Айдашов и прочие, знакомые и незнакомые. И Волин скажет: «Ну не сердитесь, Сергей, пожалуйста! Мы увидели, что вы совсем закисли на работе, и решили устроить вам встряску. Но и вы тоже хороши – купились на такую дребедень! Ну как вы могли поверить, что все это взаправду? Вот, гляньте на биржевые сводки – все о’кей. Акции “Пластикса” идут в гору. Вы заработали еще два миллиарда. Надевайте смокинг, мой самолет уже под парами, мы летим на саммит в Швейцарию…»

Я так долго тешил себя бессмысленной надеждой, что успел представить всю эту воображаемую сцену до мельчайших деталей. Лязг открываемых замков. Улыбки вошедших. Вспышки блицев. Облако парфюма вокруг Кристины и Глаши. И себя самого, в тюремной робе, с одурелой, еще нездешней, рожей человека, только-только очнувшегося от кошмара… Эх я, дубина самовлюбленная! По привычке вообразил себя центром Галактики, вокруг которого заверчено все на свете, а оказался лишь эпизодом в чужом сне, тенью в чужом глюке, статистом в чужом затянувшемся кошмаре.

Зато теперь у меня есть возможность этот кошмар прекратить.

– Макс, послушайте меня, – сказал я, едва мы пристроили «Форд» на автостоянку по документам покойного Иванова и за его же деньги. – Соседская дача большая, вам двоим никак не справиться. Я провезу вас за ворота, но вы должны разрешить мне пойти с вами третьим. Уж поверьте, я не буду балластом. В университете я занимался в секции бокса, мне чуть разряд не дали, а позже у меня в центральном офисе был свой тренажерный зал. Не буду врать, что сейчас я в тогдашней форме, но все-таки… А еще я, как выяснилось, метко стреляю. Разве такой человек вам помешает?

Лаптев слушал меня с вежливым интересом и даже вознамерился что-то ответить, но сперва ему пришлось отвечать на телефонный звонок: его мобильник заиграл мелодию из «Битлз».

– Да, – сказал он. – Да, Лаптев… А, здравствуйте, Лев Абрамович! Что слу… Ага, теперь еще раз то же самое, но помедленней… Та-ак… Та-ак… Ага… Ну прежде всего, не дергаться. Это еще не конец света… Они, в театре, тоже живые люди, с ними можно разговаривать… Да, мы что-нибудь придумаем, в конце концов у нас есть Василий Павлович в запасе – наше орудие главного калибра… Нет, Лев Абрамович, конечно, про нее я тоже не забыл… Не волнуйтесь… Да, я верю, что эта ваша Таисия – не просто ужас, а ужас-ужас-ужас… Да… Аккуратно, но сильно, как завещал Железный Феликс… Да, готовьтесь к эфиру в прежнем режиме. Будем созваниваться… Нет, но если вам от этого спокойнее, можете укрепить обе двери в студию… Цепи, к примеру, на дверные ручки намотайте… Всего доброго!

Поговорив, Лаптев сунул телефон обратно в карман.

– Не понос, так золотуха, – сердито пробормотал он. – Эти тонкие ранимые творческие интеллигенты меня когда-нибудь в гроб вгонят. Уж мы их душили-душили, но, видно, недодушили.

– Что-то случилось? – встревожился я.

За время моего знакомства с Лаптевым его лицо впервые выглядело таким мрачным. Даже когда мы тащили свежий труп к багажнику, Максим был профессионально спокоен. Чего, кстати, не скажешь обо мне: бывшего олигарха Каховского в тот момент беспрерывно тошнило.

– Заморочки в Большом, – с тяжким вздохом ответил Лаптев. – Столкнулись два крупных таланта, актерский и режиссерский. В результате спектакль сегодня может накрыться, а с ним – и весь наш хитроумный план. Надо срочно ехать в театр и что-то изобретать на месте. Повезло хоть, что Ирка Ручьева, жена приятеля, там завлитом, она меня сориентирует… А тут еще эту Таисию Тавро надо как-то ухитриться нейтрализовать…

– Тавро, вы говорите? – Я сейчас же вспомнил обложку книги про олигарха Рылеева, которую мне прислали в тюрьму. – Толстая такая? В таких маленьких очечках? У нее еще брат – прокурор?

– Она самая. – Максим досадливо взглянул на часы. – Вы хорошо разбираетесь в литературе… Черт, ну до чего же все невпопад! Ладно, будем выкручиваться: сперва в театр, потом – домой к Тавро, план придумаем по пути. Если действовать в темпе, то успеем, хотя и с трудом… Ох, этих бы капризуль-балерин да к токарному станку, а еще лучше – к прокатному стану…

– Погодите, Макс, – остановил я его. – По-моему, нам нужно разделиться. Театр вы возьмите на себя, а мне оставьте Тавро. Вы не бойтесь, я справлюсь. Тем более, у меня к ней накопились серье-е-зные претензии. Читательские. У вас есть граната?

– Граната? – переспросил Лаптев. В его глазах мелькнула легкая растерянность. – Что-то круто вы взялись. Может, нам лучше… э-э… притормозить пока с трупами? Нейтрализовать – значит вывести из игры, часов на несколько. Чтобы она только в телестудию не попала. Мне тоже, Сергей, ее детективы не больно нравятся, но разносить из-за них человека на клочки… Поверьте, это вкусовщина. Это даже в ФСБ сейчас немодно. Есть же, в конце концов, литературная критика. Или там через ЖЭК ей какую гадость сделать – горячую воду, допустим, отключить. А гранаты стоит поберечь до вечера. Мало ли что…

– Макс, вы меня не так поняли! – Я улыбнулся, вообразив, как лежу в партизанской засаде и жду, когда по дороге пропылит бронированная Таисия Тавро с черными крестами по бокам. – Ей-богу, не стану я ее взрывать. Честно, чтоб мне провалиться! И гранату вам верну. Она мне просто нужна для наглядности.

Лаптев еще немного посомневался, но все-таки выдал мне одну гранату-«лимонку». И трижды объяснил, за что именно я ни в коем случае не должен случайно дернуть. Вместе с гранатой я получил домашний адрес писательницы и сведения о ее распорядке дня. Тут нам пофартило: мадам ТТ сама рассказала Льву Школьнику, что, мол, ближе к вечеру ждет сантехника – чинить какой-то там кран в ванной. И еще злилась, что если он явится прямо перед эфиром, то придется передоговариваться на другой день. Ведь не может же она так просто взять и оставить в квартире постороннего человека? Мало ли каким он окажется? Вдруг тайным маньяком? Вариант, при котором гость может оказаться тайным олигархом, Таисия Тавро вряд ли просчитала. Авось она не будет приглядываться к дяде в кепке.

Максим наметил, где мы вечером встретимся, и протянул мне пару купюр на текущие расходы. Я взял, а куда деваться? Наличных у меня и на сигареты не хватит. Картинка из жизни экс-миллиардера, конечно, еще та. Увидели бы меня сейчас глава Всемирного банка и директор-распорядитель МВФ – разрыдались бы оба в один голос.

– Кстати, – сказал Лаптев напоследок, – от вашего участия в операции я, разумеется, не откажусь. Спасибо, Сергей. Первым предлагать такое мне было совестно, но раз уж вы сами напросились, я не виноват. Ежику ясно, что трое против пяти – это лучше, чем двое против пяти. Да и вам, по-соседски, в их калитку стукнуть – подозрений меньше. Типа здрасьте, у вас соли не найдется? И тут врываемся мы!

51. МАКС ЛАПТЕВ

Ремонт хуже урагана, а реконструкция страшнее ремонта. Тебе чудится, что вокруг – все знакомое и привычное, и ты прыгаешь блохой туда-сюда. Однако ничего не находишь на прежнем месте. Словно ты в сказке Андерсена, где буря перевесила вывески.

Я оставил свою «девятку» на автостоянке под Театральной площадью и прошел до здания Большого поверху. Снаружи главный театр Всея Руси выглядел точно таким же, как раньше, в старые добрые времена. Но стоило мне проникнуть внутрь со служебного 15-го подъезда (раскрытое удостоверение ФСБ и кирпичная морда – ну-ка, вахтер, останови!), как я мигом заблудился среди свежеотстроенных интерьеров. В поисках литературной части я рысью обежал почти весь главный комплекс, от зеркального фойе до нежно-кремовых буфетов, от полутемного подземного гардероба с бестолковыми старушками до крохотного фанерного муляжа портика Бове – сам портик, если верить табличке, только мешал великой перестройке; за это его разобрали и преподнесли исторической родине мсье Бове в очередную годовщину взятия Бастилии.

Литчасть, в итоге, обнаружилась на месте прежних директорских апартаментов, а завлит Ирка Ручьева, которую я тоже не видел после реконструкции, помолодела еще лет на десять. Она сидела среди рулонов афиш, телефонов, папок и пепельниц и курила с отрешенным лицом испанского витязя на распутье: свернешь направо – твой Росинант дуба даст, налево – верный Санчо перекинется, прямо пойдешь – тебе самому по медному тазику настучат.

– Сумасшедший дом, Макс! – сказала она вместо приветствия. – Театр имени Кащенко. Форменный бедлам. Нашу цацу упрашивают, а она ножками сучит и всех посылает далеко.

– И что, нет никаких шансов на успех? – полюбопытствовал я.

– Некоторые думают, что еще есть. – Ирка пожала плечами. – Директор битый час у нее в ногах валялся: результат нулевой. Теперь главный дирижер пошел валяться. Ну идем, я тебя отведу к ее гримерке, сам увидишь. Только газетку какую-нибудь с собой захвати – подстелить. Да ладно, брось, я же все понимаю: тебя прислали уговаривать нашу приму от имени ФСБ, так?

– Нечто в этом роде, – ответил я, радуясь про себя, что могу ей ничего не объяснять. Умная Ирка сама придумывает версии и сама потом в них верит. – Далеко нам идти?

– Не-а. – Ручьева загасила бычок. – От бывшего портика левый коридор, параллельно Копьевскому переулку. И два лестничных пролета вниз. Да ты сам догадаешься, по звукам, когда будем подходить. Там такой плач стоит – Ярославне не снилось.

От гримерки с надписью «С. Васильчикова» и впрямь слышался густой ор. У входа толпились человек двадцать мужчин и женщин – кто в балетных пачках, кто в трико, кто во фраках, кто в боярских кафтанах на голое тело – и жадно-боязливо внимали громким крикам за дверью. В ту секунду, когда мы приблизились, дверь распахнулась и из нее вылетел красный распаренный джентльмен в темном элегантном костюме и галстуке-бабочке. На широком мясистом носу еле удерживались запотевшие очки.

– Ирина Анатольевна! – вскричал распаренный, увидев Ирку. – Я этого больше не вынесу! Скорее! Дайте мне яду!

Ручьева выхватила откуда-то из воздуха открытую бутылку коньяка и сунула ему в руки. Джентльмен трижды булькнул из горла, чуть отдышался, утерся рукавом. После чего, воровато оглянувшись на дверь, шепотом произнес короткое матерное слово из пяти букв. И побыстрее слинял с поля боя.

Возникла пауза. Затем в сторону гримерки Васильчиковой с энтузиазмом приговоренного к смерти двинулся маленький худой боярин. «Ты про льготы, про льготы ей скажи… – суетливо напутствовали его из толпы. – Про подъемные к празднику и гастрольные выплаты… Еще про надбавки за стаж не забудь, про премьерный коэффициент… Давай-давай, иди, не трусь!»

Худой боярин перекрестился и исчез за дверью. Через секунду ор возобновился. Солировала, как и раньше, балетная прима. Голос ее собеседника практически не был слышен.

– Теперь председатель профкома отдувается, – сообщила мне Ирка. – Без толку, конечно, он для нее не фигура. Плевать она хотела на наш коэффициент, у нее свой домик в Париже… Ну чего, пойдешь следующим или уже передумал?

Увиденное меня не вдохновило. Зазря валяться в ногах балерины от имени ФСБ мне хотелось меньше всего. Но и силовые методы в духе нашего Сердюка тут были бессильны.

– Слушай, Ир, – спросил я, отведя Ручьеву подальше от гримерки, – а вы что, не можете сегодня просто заменить спектакль? Ну не «Марфа-посадница», а какой-то другой, без нее?

– В том-то и беда, что нет! – печально сказала Ирка. – Либо «Марфа», либо пустой вечер. У нас на плановой замене стояла «Матрица», премьерный оперный показ. И представляешь, буквально позавчера Андрюшка Ллойд Уэббер тоже штуку отмочил: прислал из Лондона факс, где наотрез отказывается давать «добро». Не желаю, дескать, хоть убей, чтобы партию Нео пел мистер Басков. Он, мол, прыгает плохо. Всю кассу нам зарезал!.. Короче, если Света, гадина наша, сейчас не передумает, мы в полном пролете.

– Подожди-ка, – спохватился я, – но поссорились-то у вас двое! А почему никто не уломает вашего режиссера, Кунадзе? Тут ведь, как я понимаю, можно зайти с другого бока: не Магомет к горе, так гора к нему. И то, и другое вас устроит. Как только он перед ней извинится, спорам конец…

Ручьева покрутила пальцем возле виска:

– Артем? Извинится? К нему с этим никто даже близко не подходил. Он же гордый горец, пойми! У него железобетонные принципы. По сравнению с ними все капризы Васильчиковой – детский лепет на лужайке. Раз он уперся на своем, то все, его не сдвинешь. Никогда не пойдет на попятный, хоть тресни, даже когда не прав. Но сейчас-то он прав на все сто: наша цаца перебирает с весом… Нет, Максик, тут глухо. Артем – кремень. А уж тебе к нему вообще бесполезняк соваться. Он ваших терпеть не может. Его, чтоб ты знал, еще при коммунистах КГБ вовсю доставало. Он там по молодости какое-то письмо подписывал, а когда на него насели, никого не сдал! И на два года вместо Москвы загремел в Великий Устюг, очередным в кукольный театр…

Ручьева еще не досказала, а я уже знал, что делать.

– Ты гениальная женщина! Спасибо! – Я чмокнул в щеку оторопевшую Ирку. – Где его комната? Проведи меня к нему, я хочу видеть этого человека! И еще попутно вопрос, уже тебе: как бы мне срочно раздобыть корзину цветов и трехцветную ленточку?..

Когда я постучался и заглянул в кабинет режиссера «Марфы-посадницы», Артем Иванович Кунадзе мрачно читал «Свободную газету». Подняв голову, он первым делом увидел российский триколор, потом большую корзину с розами на своем столе, а затем уж – радостного придурка меня.

– Максим Лаптев, – улыбаясь во весь рот, представился я и протянул руку. – Федеральная служба Безопасности.

– Что вам угодно? – холодно спросил маэстро. Мою протянутую руку он как бы вовсе не заметил. – Если вы явились сюда затем, чтобы уговаривать меня взять свои слова обратно…

– Нет-нет, что вы! – замахал я руками. – Наоборот! Вы все сделали абсолютно правильно, браво! От имени и по поручению руководства ФСБ хочу поблагодарить вас за ваш своевременный граждански-патриотический поступок. Сейчас на самом высоком уровне нашего ведомства решается вопрос о ценном подарке для вас, а пока примите устную благодарность и цветы.

Я пододвинул к нему цветы. Кунадзе мигом отпихнул их обратно. Я был настойчив, но и режиссер не отступал. Минуты три мы молча перепихивали корзину раздора туда-сюда, сталкивая со стола книги и журналы, пока, наконец, она не улетела куда-то под стол.

– Что все это значит? – выкрикнул маэстро, тяжело дыша. – Что за намеки вы тут себе позволяете? Какой, на хрен, поступок?!

– Уж ладно вам! – с интимной хитрецой, как свой своему, я подмигнул Артему Ивановичу. – Мы понимаем. Генерал так прямо и выразился: учитесь, мол, все сделано на уровне хорошего спецмероприятия. И спектакль не выйдет, и вины его как будто нет, пусть за все Васильчикова отдувается. Мы, говорит, теперь не имеем права ничего запрещать, поэтому я рад, что товарищ Кунадзе сам все вовремя осознал и очень культурно притормозил.

– Чего еще я осознал?! – Маэстро сжал кулаки.

– Ну как чего? – разыграл я удивление. Хорошо, что либретто «Марфы» валялось прямо у Ирки на столе. – Вы сами поняли, что спектакль изначально неправильный и очень вредный. Зачем нам вспоминать о новгородской вольнице, о борьбе регионов с федеральным центром? Эта же ваша Марфа, получается, хуже Гамаля Асланбекова! Она и с Москвой воюет, и местных депутатов с толку сбивает, и всякие там несанкционированные митинги… Спасибо, товарищ Кунадзе, что проявили политическую зрелость…

Артем Иванович начал грозно воздвигаться над столом. Эту чашу гнева нужно было переполнить последней каплей. И я ее нашел.

– Да и художественно, по правде сказать, вышло так себе, – с сочувствием добавил я. – Недотянуто. Без масштаба. Не на уровне прежнего Кунадзе. И генерал особо отметил вашу принципиальность: другой бы, говорит, мастер не решился бы все похерить, даже если увидел, что получается дрянь. А вот наш Артем Иванович…

– Во-о-о-он! – взревел Кунадзе. – Вон отсюда!

Получилось у него не хуже, чем у Голубева. По крайней мере из режиссерского кабинета меня вынесло почти с той же скоростью, что и сегодня из генеральского. Вслед полетели обломки корзины.

В комнате литчасти, куда я вернулся, было пусто. Дожидаясь куда-то исчезнувшую Ручьеву, я курил, рассматривал старые афиши и мысленно прикидывал дальнейшее развитие событий. Или сейчас что-то произойдет, или я совсем не знаю старых диссидентов.

Минут через двадцать вбежала Ирка с вытаращенными глазами:

– Артем извинился! Не-ве-ро-ят-но! Сам! Перед Светой! Фантастика! Спектакль состоится! Но как, как тебе удалось?! Макс, скажи бога ради, что ты ему такого наплел? Хоть намекни!

– Извини, Ир, не скажу. – Я развел руками. – Не обижайся: секрет фирмы. Чем человек порядочней, тем легче его надуть…

Я уже выводил свою «девятку» с автостоянки, когда мобильник проиграл мне «Естедей». Неужели, испугался я, у Льва Абрамовича снова проблемы? К счастью, звонил прапорщик Юрин.

– Есть еще один перехват, товарищ капитан, – доложил он, – из того же дома Звягинцева. Совсем свежий, утренний. Женский голос заказывает авиабилеты, на сегодня, на вечер, до Лондона. Будете слушать сами или прикажете зачитать вам полный текст?

О господи! Я совсем забыл предупредить прапорщика, что мы больше не работаем по этому делу. Женский голос – это, конечно же, невинная овечка Сусанна Евгеньевна. На месте МВД я бы взял с нее подписку о невыезде. Однако делать работу за ментов – тут мой шеф прав на все сто! – я и впрямь не нанимался.

– Не надо мне полного текста, – сказал я. – Вообще ничего не надо. Все, Юрин, мы сворачиваем прослушку. Отбой. Пусть госпожа Звягинцева катится ко всем чертям. В Лондон – значит в Лондон. Вдруг она там найдет свое непростое женское счастье? Принц Гарри, я слышал, опять не женат.

52. ПАВЕЛ ПЕТРОВИЧ

Это будет самый обычный день, приказал я сам себе. Ничем не выдающийся. Вполне заурядный листок календаря. Твое сегодняшнее лицо не должно отличаться от вчерашнего или позавчерашнего. Твои занятия до вечера обязаны быть точно такими же, как всегда. Без вариаций. Подъем, завтрак, чтение книги, обед, занятия в тренажерном зале, душ, чтение книги, полтора часа дневного сна, дочитывание книги – за все это время я, наверное, стал самым читающим президентом России, – полдник и, наконец… нет, даже мысли об этом лучше скатать в трубочку и спрятать далеко-далеко. Все уже сотню раз подумано и взвешено. Больше не требуется. Сегодня даже тень мысли о главном не должна мелькнуть в моих глазах. Пусть им кажется, что ничего не изменилось.

Тем более, что ничего пока действительно не изменилось.

Все по-прежнему. Ты – под конвоем, дети – в плену, а за тебя решают другие люди. Сегодня они решили вытащить тебя в театр, чтобы наполнить тобой бывшую и, как они думают, будущую царскую ложу. Показать товар лицом. Это их замысел – только и всего. Но, быть может, в Большом театре случится то, чего они не ожидают. Или не случится. Даже генсек ООН за сутки не способен сотворить чуда.

На что же я рассчитываю? Да на нее, проклятую, на удачу. Давным-давно в Гвадалахаре пуля угодила в дерево на расстоянии двух сантиметров от головы. Агента В. даже не контузило.

Надеюсь, Козицкий забрал мой чемоданчик у Бабушки Марисабель. Надеюсь, она еще жива и не впала в маразм. Потому что другой страховки, помимо этой, я себе не выдумал. И эту-то я сочинил почти шутя, между делом, на скорую руку – не столько боялся за себя, сколько желал чем-нибудь занять Марисабель, ужасно скучавшую на покое. Цветы и кошечек она разводить отказывалась. Книжек, в отличие от меня, сроду не любила – ни на русском, ни на испанском. Взяться за мемуары, зарабатывая на моем имени, – не хотела категорически. Она стремилась к одному: приносить пользу Родине. Ей чудилось, что президентом в Москве быть опасней, чем резидентом в Эрмосильо. Помню, я над ней подсмеивался. Какая опасность? Террористы? Психопаты? Ну уж нет, извините! Вокруг меня полно охраны – и людской, и собачьей. Мышь не проскочит, воробей не пролетит, микроб в тарелку не упадет. И народ, главное, вокруг – исключительно свой, все почти родичи.

Тот же Фокин, к примеру, был золото-человек. Немногословный, надежный, очень способный, буквально все схватывал на лету. На что именно способен золотой Фокин, я понял не сразу, а когда понял, меня уже обложили по всем правилам псовой охоты. Смешно: самый защищенный от нападения извне глава России попал в капкан на рабочем месте, не выходя из Кремля.

Ну а мои собаки? О да! В час «Икс» любимые далматинцы доказали свою преданность. Одна беда: не мне. Потому что я этих сукиных детей только гладил, время от времени чесал за ушками и позировал с ними перед камерами, а Фокин мыл, чистил, выгуливал, дрессировал и давал жрать. Он-то и был для них хозяином! Когда два крика «Фас!», мой и его, столкнулись в воздухе, когда псам пришлось выбирать – с кем они, мастера гавканья, – далматинцы без колебаний выбрали Собаковода.

Прокушенное плечо зажило, но осадок остался. В тот день я избавился от иллюзий. Собаки верны владельцу не больше, чем его личное оружие. Собачья верность – вздор. С таким же успехом я мог уповать на то, что мой личный морской кортик согнется или сломается в лапах у Фокина. Как бы не так! Он преспокойно резал им свою любимую «охотничью» колбасу! И едва только я первый раз рыпнулся, это же острие вмиг оказалось у моего горла. А когда я, выбрав момент, рискнул рыпнуться всерьез, произошла та самая катастрофа с вертолетом, которую многие, даже Новиков, считают несчастным случаем. Многие – только не Собаковод и я…

А кстати, где Фокин? Лишь после обеда я сообразил: кое-что в моем распорядке изменилось.

Утром, когда он не осчастливил меня своим визитом, я еще не удивился. Бывали дни, когда Собаковод отлучался и приходил позже. Однако сегодня он не объявился и позже. Это могло означать все, что угодно, – и ничего не означать. Пару минут во мне бушевала надежда на то, что Фокина захватила охрана Козицкого и теперь допрашивает с гексаталом. Но не в пользу этой версии было спокойствие охранников. Если бы начальник пропал, они бы хоть немного засуетились. Выходит, не пропал. Значит, куда-то делся?

Я долго изображал равнодушие, но когда мой парадный костюм для театра принес не Фокин, а его квадратный зам по имени Вован, я словно бы нехотя поинтересовался:

– А что это нашего Собаковода нет? Собачки погрызли?

– Соскучился по нему, Паша? – ухмыльнулся в ответ Вован. – Где начальство, знать тебе не обязательно. А на балет пойдешь со мной. Что, не устраивает моя компания? Мордой не вышел?

– Да плевать мне, кто у меня в конвоирах, – сказал я как можно более равнодушным тоном. – Ты, Фокин или сам Фредди Крюгер. Морды у вас у всех одинаковые.

На самом деле мне было совсем не плевать. Меня охватила тревога. Мой план хоть и незначительно, но менялся. Фокина не будет в театре – значит, во время спектакля он будет совсем в другом месте. И я, главное, понятия не имею, в каком.

53. КАХОВСКИЙ

За свою жизнь я дважды общался с авторами детективов – и оба раза опыт был неудачным. Первый раз я угодил в компанию с нашим Георгием Черником, тогда еще живым. Обиженный на меня за то, что я не пью водки, Черник сам выдул полбутылки, сделался буен, разбил стекло собственного «мерса», а мне, взявшемуся помочь, облевал все брюки. Второй раз, на званом вечере в Беверли-Хиллз, меня подвели аж к самому Тому Клэнси. Поначалу мировая величина проявила любопытство к русскому олигарху, но, узнав о том, что я занимаюсь не подводными лодками и не сверхзвуковыми истребителями, а лишь пластмассой, мэтр сразу потерял ко мне всякий интерес. Сказал вежливое «Sorry!» и отвалил.

Таким образом, Таисия Тавро оказалась третьей в моем списке.

В жизни создательница опуса «В объятьях олигарха» была еще шире, чем на фотографии в книге, и не настолько догадлива, чтобы разоблачить меня в первую же секунду. Обрадованная досрочным визитом сантехника, она не спросила у меня документа. Даже не взглянула, кто там под кепкой. Без лишних разговоров мадам направила меня к месту работы – в совмещенный санузел. И была слегка озадачена, когда я, пропустив ее вперед, аккуратно прикрыл за ней дверь и защелкнул задвижку снаружи.

– Вы что, меня заперли? – осведомилась хозяйка.

Где-то я читал, что бронтозавры из-за своей массы медленно реагировали на опасность. Их уже начинали есть с хвоста, а голова еще продолжала нюхать цветочки. Сдается мне, до Таисии Тавро все доходит примерно с такой же скоростью.

– Ага, – подтвердил я из-за двери. – Именно.

– Это что, юмор? – выразила удивление писательница.

Странные, однако, у нее представления о смешном.

– Отнюдь, – сказал я. – Все очень серьезно, мадам.

Наконец-то хозяйка вспомнила, в каком жанре работает.

– Вы хотите обчистить квартиру? – угрожающе спросила она.

Выдать себя за вора и было бы проще простого – тем более, что, согласно решению Савеловского межмуниципального суда, я и был ворюгой. Но маленький графчик Монте-Кристо внутри меня забил лапками, энергично воспротивясь такому исходу. Он не желал прятаться. Он требовал сатисфакции. Еще в Бутырке меня посетила очевидная мысль: авторам книг порою так недостает встреч с их героями! Сколько бы нового о себе узнал тот же Дюма-отец от Миледи! А Конан-Дойл – от профессора Мориарти? А Чуковский – от Бармалея или Тараканища? Словом, было бы нечестным отнимать исторический шанс у Таисии Тавро.

– Вовсе нет, – ответил я. – Что за банальность! Я хочу передать вам привет от Сержа Рылеева. Помните, был у вас такой?

Даже на бронтозавров находят вдруг озарения.

– Каховский? – среагировала мадам ТТ. – Вы Сергей Каховский? Это что, по правде вы?