Дочь Сталина Салливан Розмари
Распространить в западной прессе мысль о том, что новая книга С. Аллилуевой – это коллективная работа ряда авторов, в том числе, Д. Кеннана, Л. Шифера, М. Джиласа, Г. Флоровского, А. Белинкова и других лиц, зарекомендовавших себя как враги СССР и занимающихся фальсификацией истории советского правительства. В то же время поручить КГБ собрать информацию, компрометирующую этих лиц.
Отправить по адресу С. Аллилуевой письмо от известных представителей советской интеллигенции, знакомых с ней лично (писателя Солоухина, кинодраматурга Каплера, главного редактора журнала «Советский экран» Писаревского, профессора Мясникова, который был научным руководителем С. Аллилуевой, когда она защищала диссертацию и других). Письмо должно содержать мотивированный протест против фальсификации фактов о советском правительстве и клеветы на В.И. Ленина. Такое письмо может быть послано С. Аллилуевой через КГБ с расчетом на публикацию за границей.
В то время, как идет подготовка к публикации писем и статей, советская пресса должна приложить все силы к разоблачению лживости этих построений, обязательно подчеркивая, что они очерняют общеизвестные «факты» до такой степени, что нелепость этого очернения становится очевидной в личном и общественном понимании. Далее следует необходимость показать, как враг пытается подорвать величие и авторитет В.И. Ленина, притом сея неверие в справедливость советской системы, привлекая такие фигуры, как С. Аллилуева, которая восхваляет заслуги А. Керенского и ссылается в своей книге на демагогию Троцкого.
Позволить отделу пропаганды ЦК КПСС проанализировать книгу «Только один год», чтобы определить новую точку зрения и стратегию врага, которая может быть представлена в тексте и на основании которой будет развернута идеологическая кампания по дискредитации празднования столетней годовщины со дня рождения В.И. Ленина.
Обращаем ваше внимание.
Глава Комитета Государственной Безопасности АндроповЭтот совершенно секретный документ был обнаружен среди личных бумаг Светланы. Как и когда он попал к ней, остается тайной. Наиболее возможная версия – она получила его через ЦРУ. Можно только гадать, как Светлана на него прореагировала. Возможно, она подумала, что именно так работает тайная полиция в ее стране и нашла схему, по которой собирались изменить реальность и украсть ее книгу одновременно предсказуемой и оскорбительной. Явное свидетельство того, что ее детьми манипулируют, было болезненным, но тоже предсказуемым. Конечно, она ни в чем не винила Иосифа и Катю: под давлением КГБ у них не было особого выбора.
Тем не менее, самым ужасным было то, что постоянные подозрения в измене и шпионаже настолько въелись в сознание людей, что эти нелепые обвинения сработали. Многие советские граждане поверили пропаганде КГБ. Даже родственники Светланы подозревали, что не она написала «Только один год». Уж слишком ее вторая книга отличалась от первой.
Светлана совершила огромную ошибку, вынеся на страницах книги благодарность всем тем, кто читал ее рукопись по-русски. Она благодарила многих, в том числе Джорджа Кеннана, Луиса Фишера, Роберта Такера, Георгия Флоровского, Милована Джиласа, Аркадия Белинкова и его жену. Именно здесь КГБ и нашел список мнимых авторов книги.
Аркадий и Наталья Белинковы и в самом деле читали рукопись Светланы. В своих воспоминаниях, опубликованных в 1982 году, Наталья Белинкова объясняет:
Как и любому писателю, вырванному из своей привычной среды и еще не адаптировавшемуся к новой, ей были нужны читатели. Приезжая к Светлане, мы выступали в этой роли. Аркадий высоко оценивал ее рукопись. У него были сомнения только по поводу главы, которая была для Светланы особенно важна – «Берег Ганга». По его мнению, она несколько тормозила развитие основного сюжета…
Ни мы, ни Светлана понятия не имели, что вместе с нами рукопись читают «там, где надо». И прочитали ее более чем тщательно. В результате глава Комитета Государственной Безопасности Юрий Андропов приказал отделу пропаганды «распространить в западной прессе мысль о том, что новая книга С. Аллилуевой – это коллективная работа ряда авторов, в том числе, Д. Кеннана, Л. Шифера, М. Джиласа, Г. Флоровского, А. Белинкова» и велел «собрать информацию, компрометирующую этих лиц». Нет, его (Андропова) совершенно не заботило, что «Берег Ганга» тормозит основной сюжет. Он спасал репутацию Ленина.
Прочитав первую часть «Только одного года», Кеннан сказал Светлане, что книга очень хорошо написана. Она не предложила ему прочитать остальной текст. Он сделал несколько совсем незначительных редакторских комментариев. Георгий Флоровский был профессором в Принстоне, и Светлана упомянула его из вежливости, как и Джиласа, с которым встречалась только раз в жизни.
Светлана давала русский текст своей рукописи принстонскому историку Роберту Такеру. Они с женой жили по соседству и близко сошлись со Светланой, когда после приезда в США Такер пытался уговорить ее читать лекции в Принстонском университете. Такер задавал вопросы, предлагал поправки и, в конце концов, уговорил ее изменить заглавие. В марте Светлана сказала Луису Фишеру, что Такер «оставил «комментарии» почти на каждой странице, но я решила не слушать его».
В статье о Светлане, опубликованной в «Вашингтон пост» в 1984 году и озаглавленной «Светлана получила в наследство свои трагические пороки», Роберт Такер жаловался, что она не последовала практически ни одному из его советов и могла бы не благодарить его в своей книге. Это упоминание его имени в послесловии доставило ему несколько «неприятных моментов», когда он посетил Московский университет в 1970 году. Его сопровождающий набросился на него, когда рядом не было охраны, и, пытаясь напугать, сообщил, что читал «Только один год», злобно заметив, что это американская антисоветская пропаганда.
«Мы знали ее здесь еще студенткой, и она даже не могла сама написать курсовую работу…» Затем он очень близко подошел ко мне и значительным тоном произнес: «Это вы написали книгу». Я ответил, что, если он так считает, то совсем не знает Светлану. Она даже не принимает ничьих критических замечаний, не говоря уж о том, чтобы позволить кому-то написать за себя книгу. Это бы оскорбило ее авторскую гордость. На этом наш обмен любезностями закончился холодной улыбкой на губах моего сопровождающего.
Роль Луиса Фишера, безусловно, очень важна. Он был ее любовником. Она читала ему первую часть книги в Принстоне, когда их роман еще только расцветал. Но в середине августа, когда он уехал в Париж, а затем – в Тунис, она была на середине книги. А когда он вернулся, их отношения настолько испортились, что едва ли он мог предложить себя в качестве читателя. Тем не менее, то, что он был рядом, когда они писала первые страницы книги, возможно, определило тон всего произведения. «Только один год» был более политической книгой, чем «Двадцать писем к другу». Но, как Светлана сказала своей подруге Лили Голден во время телефонного разговора из Швейцарии, теперь она знала о преступлениях советского правительства так много, что была в ярости.
Двадцать пять лет спустя писательница Мерил Секрест, написавшая биографию американского архитектора Фрэнка Ллойда Райта и желавшая стать биографом Светланы (от этой идеи Секрест, по всей видимости, отказалась), напрямую спросила о «коллективном авторстве» «Только одного года». Светлана ответила: «Никто и никогда ничего не писал за меня. Я все написала сама». Но Светлана отдавала себе отчет, что, задавая вопросы, на которые, по ее мнению, она обязана была ответить, редакторы из «Харпер & Роу» вынудили ее написать куда более полемическую книгу, чем она хотела. Фишер рекомендовал ей почаще ссылаться на свою веру в Бога в первой части книги, но Светлана отвергла его предложения, оставив главу «Судьба» о своем крещении в Русской православной церкви в 1962 году. Она пришла к такому решению после встречи с Милованом Джиласом, который сказал, что, если она верит в Бога, в которого не верит он, то должна писать об этом так, чтобы он понял, что привело ее к вере. Именно поэтому Светлана упомянула Джиласа в благодарственном списке.
На самом деле, Луис Фишер не только повлиял на Светлану, но и кое-что украл у нее. В своей книге она рассказывала, как в 1948 году слышала телефонный разговор своего отца, когда ему сообщили об убийстве художественного директора Еврейского государственного театра Соломона Михоэлса. Сталин сказал тогда: «Ну, автомобильная катастрофа». В своей книге «Дорога России от мира к войне», вышедшей в 1969 году, Фишер пересказал эту историю: «Сталин получил сообщение по телефону и, по всей видимости… сказал… При этом Фишер не сделал никакой ссылки на личность человека, от которого он узнал эту историю. Он просто вычеркнул из нее Светлану.
В этом был смысл. Международное еврейское сообщество давно хотело узнать, что же на самом деле случилось с Михоэлсом. Книга Светланы вышла после книги Фишера и, таким образом, все выглядело так, как будто она переписала у него эту история, утверждая, что принимала в ней участие. Когда она пошла на конфликт с Фишером и спросила, почему он не сослался на нее как на источник, тот сказал, что просто забыл. Но когда Светлана задала тот же вопрос его редакторам (они печатались в одном и том же издательстве), они сказали, что советовали Фишеру указать ее имя, но он отказался. Это был тяжелый удар. Скандал о «литературном воровстве» сошел на нет только после смерти Фишера в 1970 году.
По иронии судьбы, в одной части своей книги Светлане действительно пришлось писать не совсем самостоятельно. Это касается страниц, на которых описывается ее путь в Америку через Италию и Швейцарию. Госдепартамент США дал понять, что она не должна рассказывать, какую роль сыграли итальянцы в ее бегстве, поскольку ее пребывание в Риме было незаконным. Швейцария же попросила не обсуждать политическую роль страны во всех событиях.
Осенью Светлана читала отрывки из своей книги на радиостанции «Голос Америки». Советское Министерство иностранных дел немедленно заявило протест американскому посольству в Москве, но получило ответ, что то, что автор читает в эфире, является его личным делом. Советское правительство было в такой ярости, что 19 декабря, за два дня до девяностой годовщины со дня рождения Сталина, на сессии Верховного совета Светлана Аллилуева была лишена советского гражданства. Она обвинялась в «поведении, порочащем звание гражданина СССР», преступлении, придуманном ее отцом в 1938 году. Когда американские средства массовой информации задали ей вопрос о том, как она отреагировала на эту новость, Светлана ответила, что была очень рада. Она отметила это событие, поднявшись вместе с другом на вершину Эмпайр Стейт Билдинг.
Отзывы на «Только один год» были самые разные. Эдмунд Уилсон в «Нью-Йоркере» очень хвалил книгу, заявляя, что «Только один год» – это «уникальный исторический документ, который, по моему мнению, займет свое место среди других великих автобиографий русских авторов». Он имел в виду Герцена, Кропоткина и «Исповедь» Толстого.
Маргарет Партон писала в «Сэтедей ревью»: «Ее героиня остается все той же: мягкой, любящей природу, религиозной. Что появилось нового – так это незамутненный взгляд, жесткая объективность, с которой она описывает русское общество и своего отца, который терроризировал ее. Иногда она даже способна на иронию. Например, объясняя, почему ее отец не оставил завещания, она отмечает, что «все его материальные нужды удовлетворялись за счет государства».
Тем не менее, некоторые отзывы были просто чудовищными. «Лайф» опубликовал статью под заголовком «Светлана – лицом к лицу с жизнью»: «В конце концов, кому это все нужно? Ведь были куда более острые и интересные свидетельства все этой правды». Левые обвиняли книгу в «сказочном изображении» жизни в США. В своем отзыве, озаглавленном «Принцесса» и опубликованном в «Комментари», Филип Рав писал, что не верит, что Светлана приехала в Индию с единственной целью – похоронить прах своего покойного мужа. «Она сразу была нацелена на далекую Америку, такую огромную и такую манящую». Она знала, что ее книга станет «билетом в новую жизнь». Она рисует «радужную Америку, погрязшую в своей наивности… Теперь, когда она знает всю правду (о своем отце), ей нужно найти другого кумира, которому можно поклоняться. На этот раз им станет целая страна… В книге ни разу не упомянут термин «демократический социализм», так же, как и «капитализм»… Ясно, что Светлана – это не та дама, которая может рассуждать о роли общественной жизни в истории. Она просто ее жертва».
Из писем ее друзей становится понятно, что Светлана все сильнее уставала от всех этих нападок. Она чувствовала себя как будто ее бьют до синяков, толкают со всех сторон и даже преследуют. Вскоре начались проблемы с переводом книги на французский язык. Фразы, абзацы и иногда даже целые страницы были пропущены, вместо них появились странные шутки и юмористические вставки. Критика советского режима была смягчена, а дружеское отношение к американцам вообще опущено. Переводчик продемонстрировал свои собственные политические взгляды. «Харпер & Роу» и юридическая фирма «Гринбаум, Вольф & Эрнст» потребовали опротестовать перевод.
Но были и более серьезные последствия – «Только один год» стал причиной опасных преследований ее друзей в Советском Союзе. В части под заглавием «Мы увидимся снова» Светлана хотела воздать почести советской интеллигенции и выразить свой протест против притеснений этих людей. Она показывала, что советские граждане состоят не только из серых конформистов, как о них привыкли думать на Западе. Среди них есть оригинальные, очень талантливые люди. Но Светлана должна была учесть, что попавшие в ее книгу друзья очень рискуют.
Неписанные законы в СССР гласили, что ничего и ни о ком говорить нельзя. Светлана изменила имена друзей, но они были вполне узнаваемы. Разумеется, описание чернокожей специалистки по африканскому искусству и культуре под именем Берты никоим образом не защищало Лили Голден. Она обнаружила, что на нее все чаще поглядывают и даже преследуют. Партия задалась целью выжить ее из Института стран Африки и поощряла своих членов задевать и оскорблять ее. Лили заметила, что один из ее «друзей» изучал корешки книг, которые она взяла в библиотеке, а другой донес о том, что она встречается с иностранцами. Ей и так не разрешалось выезжать на зарубежные конференции, но теперь надежда на то, что ее когда-нибудь уберут из черного списка, пропала. Лили сопротивлялась и выдержала изоляцию, но она была в шоке от того, что Светлана так подставила ее.
Дочь Лили Елена Ханга думала, что Светлана пошла на поводу у воодушевления, охватывающего любого писателя, когда он пишет книгу, и не подумала о последствиях. Может быть, возможность свободно говорить на Западе ослабила ее внутреннюю цензуру, из-за чего она нарушила правила честности и осторожности, принятые между друзьями в СССР. Двоюродные братья Светланы Александр и Леонид Аллилуевы считали, что никто из родственников Светланы, включая ее детей, не пострадал. Но Лили Голден утверждала, что все друзья Светланы, упомянутые в книге, были внесены в списки невыездных.
Неизвестно, знала ли Светлана о том ударе, который нанесла своей книгой друзьям в Советском Союзе, но она говорила, что после ее написания чувствовала себя больной и усталой. Ранее она планировала написать еще одну книгу, основанную на письмах, которые получала со всего мира, но теперь говорила, что вообще не планирует больше писать. Только через пятнадцать лет она опубликовала следующую книгу. Но вовсе не усталость или огорчение от того, как была принята ее вторая книга, вызвали такой большой перерыв. Светлана была с головой поглощена совершенно новой катастрофой, разбившей ей сердце.
Глава 24
Талиесинское фиаско, 1970 – 1972
Светлана провела в США уже три года, но все еще получала письма от незнакомых людей со всего мира. В ноябре стали приходить настойчивые письма от Ольгиванны (Ольги Ивановны) Райт, вдовы архитектора Фрэнка Ллойда Райта. Она приглашала Светлану в Аризону, посетить резиденцию Талиесин. Светлана почти ничего не знала об известном архитекторе, и друзья пытались ее предупредить о том, что «братство», как архитекторы из школы Райта называли себя, было странным, но в книгах и брошюрах, которые присылала Ольгиванна, Талиесин выглядел потрясающе красивым.
Светлана запланировала длинное путешествие в Калифорнию, чтобы познакомиться со своими новыми друзьями по переписке. Потом она собиралась на Гавайи, чтобы заехать к американской художнице русского происхождения, с которой познакомилась на Лонг-Айленде. Она решила на неделю остановиться в Фениксе. Это будет интересный опыт американской жизни. Честно говоря, ей очень хотелось уехать подальше от Принстона, где они встречались с Луисом Фишером, и об этом по городу ходили разные слухи.
В письмах Ольги Ивановны была совершенно неожиданная приманка. Она писала, что ее старшая дочь Светлана погибла в автомобильной катастрофе двадцать пять лет назад. Вдова Райта видела странную синхронию в том, что Светлана носила то же самое волшебное имя, означающее «свет». Это имя само по себе было талисманом. По словам Ольги Ивановны, сама судьба вела их к встрече.
У самой Светланы была не менее буйная фантазия. Она знала, что Ольга Ивановна была из Черногории и всего на семь лет старше ее покойной матери. Светлана представляла себе темноволосую смуглую женщину грузинского типа, похожую на Надю. Как она вспоминала, «мы обе ждали чего-то важного от нашей встречи, обе воскрешали в своих фантазиях свои любимые образы… Кроме этой связи, я не ожидала больше ничего интересного от аризонской пустыни».
Светлана и понятия не имела, что ей уже приготовлена роль, которую она должна сыграть в мире Талиесина. Немногие могли сказать «нет» Ольгиванне Райт.
Ольга Ивановна Лазович родилась в королевстве Черногория на Балканах в 1887 году (Ошибка автора – далее указывается, что в 1925 году ей было 25 лет, а в 1970 – 69 лет – Прим. пер), происхождение у нее было совершенно необыкновенным. Ее отец был главным судьей, а мать – генералом армии Черногории. Она скакала на лошади за спиной своего отца во время сражения с турками. Ольга всегда смотрела на свою мать-генерала с ужасом и трепетом. Когда ей исполнилось четырнадцать, их вместе с сестрой отправили в Батуми, на берег Черного моря. Посещая своих друзей в Тифлисе, Ольга нашла способ сбежать из семьи. В восемнадцать лет она вышла замуж за латвийского архитектора Вальдемара Гинценберга. Она встретила большевистскую революцию 1917 года в Тифлисе и на своем опыте узнала, что такое голод. Вскоре Ольга родила дочь Светлану. В Тифлисе она встретила армянского «духовного учителя» Георгия Ивановича Гурджиева. По случайному совпадению семья Гурджиева знала Иосифа Джугашвили еще до того, как он стал Сталиным. Он снимал у них комнату, когда учился в Тифлисской духовной семинарии, и запомнил, как они брали с него арендную плату.
К тому времени, когда Ольга встретила Гурджиева, он стал мистиком, обучающим духовной дисциплине космического танца, основанной на теории астральных тел, через которую человек достигает лучшего понимания своего истинного «Я» и работает над законами Вселенной. Чтобы сбежать от большевиков, Гурджиев уехал в Константинополь, где основал «Институт гармонического развития человека». Ольга последовала за ним со своей трехлетней дочерью Светланой. Путь к встрече с Фрэнком Ллойдом Райтом был сложен и лежал через Францию в Чикаго, где они и познакомились на театральном представлении в ноябре 1924 года. Райт заявлял, что немедленно влюбился в Ольгиванну, как он переименовал ее. К концу января 1925 года она уже переехала в Талиесин насовсем. Ей было двадцать пять лет.
Райт построил первый Талиесин в своем поместье в Сприн Грин, в штате Висконсин, в 1911 году. Три года спустя, когда архитектор уехал по делам в Чикаго, слуга, который позже был признан психически ненормальным, поджег дом, предварительно забив все двери и оставив только маленькое отверстие. Когда люди выбирались наружу через это отверстие, он убивал их топором. В ужасе от всего происшедшего Райт начал перестраивать поместье и к 1932 году основал поселение Талиесин. Семь лет спустя он расширил Талиесин, добавив к нему второе поместье, Талиесин Вест в Аризоне, который служил Талиесинскому братству зимним домом.
Талиесин не был школой. Это, скорее, был эксперимент по совместному проживанию коммуной. Эксцентричная гениальность Райта – его эффектные здания, разноцветные яранги, далекие от авторитарного стиля, его громкий призыв к органичной архитектуре – привлекали в Талиесин выдающихся архитекторов. Ученики платили крупный ежегодный взнос за то, что присоединились к общине. Они же горбили спины на строительстве зданий, ухаживали за садами, убирали мусор, делали всю домашнюю работу, подавали еду и в редкие свободные минуты работали за своими чертежными досками. Те, кто решал остаться в Талиесине, считали себя социальными радикалами, переделывающими Соединенные Штаты в соответствии с грандиозным замыслом Райта, который включал в себя «города широких горизонтов» и сеть естественных деревень, соединенных современными коммуникационными и транспортными системами. После смерти Райта в 1959 году Ольга Ивановна управляла всем предприятием и, хотя не была особенно сильна в архитектуре, всегда и во всем оставляла за собой последнее слово.
По большому счету Райт никогда не интересовался учением Гурджиева, хотя сам Гурджиев и посещал Талиесин. Но после смерти Райта Ольга Ивановна приняла на себя роль вдовствующей королевы и духовного гуру Братства. Ритуальные танцы, которые она организовывала в Талиесине, назывались «космическими» танцами и являлись ритуалами Гурджиева. Каждое воскресенье по утрам она читала обязательные лекции, посвященные более глубокому пониманию себя. На лекциях Ольгиванна часто зачитывала отрывки из книг Гурджиева. Она заявляла, что приспособила методы Гурджиева для разрушения личности человека и последующего ее воссоздания в поиске своего истинного «Я».
Даже под управлением Фрэнка Ллойда Райта в Талиесине существовало разделение на внутренний и внешний круги, то есть, «инсайдеров», и «аутсайдеров». «Инсайдерами» называли тех, кто работал над архитектурными проектами, а «аутсайдерами» – всех остальных. Часто в их число входили жены архитекторов. Когда биограф Райта Мерил Секрест брала интервью у жителей Братства, одна из таких жен Мэри Мэтьюс рассказала об особом проекте Ольгиванны для «аутсайдеров»:
Миссис Райт хотела образовать свой собственный внутренний круг из тех, кто не имел отношения к архитектуре. Они должны были приходить к ней и садиться у ее ног. Она начинала властвовать над твоей душой и лепила из нее, что хотела… Она всегда замечала, когда кто-то не уверен в себе или немного в чем-то виноват. Тогда она просто рвала их в клочья, чтобы посмотреть, как они на это отреагируют… Я не позволила ей взять над собой верх, и, в конце концов, она сказала: «Знаешь, в чем твоя проблема? Ты стоишь за мной как прут, тогда как ты должна клониться как трава.
Но приверженцы Ольгиванны защищали ее. Они говорили, что ей иногда приходилось «разбивать головы, чтобы открыть в них дорогу чему-то новому». Один из учеников Руперт Поул, хотя и восхищался Ольгиванной, но в то же время называл ее «очень коварной женщиной, властной и эгоистичной». Она надзирала за всем вплоть до причесок учеников и цвета их носков. У нее был свой внутренний круг, также известный как «кухонная толпа», потому что людям порой часами приходилось ждать на кухне, чтобы узнать мнение Ольгиванны по какому-нибудь вопросу. Билл Калверт, другой ученик Талиесинского братства, заявлял, что часто ее критика была справедливой, но он отказывался участвовать в «кухонной болтовне», где все должны были «болтать и целоваться». «Я знал, что многие вполне свободные связи были организованы на «маленькой кухне»… И я знал, на что способна Ольгиванна». После этих кухонных разговоров ученики часто вступали в брак друг с другом.
Билл Калверт, преданный сторонник Ольгиванны, хотя и говорил, что она была доброй и любящей, как вторая мать, но в то же время отмечал: «Не забывайте, что миссис Райт воспитывалась при царском дворе, поэтому было возможно все, что угодно. Я нисколько не преувеличиваю. Она была мастером интриги… Она не была чудовищем. Это трудно объяснить, но она просто руководствовалась другими принципами. Ее целью было сохранить Талиесин целым и невредимым, и с этим она великолепно справлялась».
Камал Амин, американский архитектор египетского происхождения, учившийся у Фрэнка Лойда Райта и оставшийся в Братстве, рассказывал, что Ольгиванна коллекционировала известных людей, особенно богатых. «Ей нужно было поддерживать экстравагантный образ жизни». Ольгиванна прочитала «Только один год», и Светлана была для нее «лакомым кусочком». Она явно была в курсе слухов и, возможно, из-за того, что выросла на Балканах, верила, что Светлана останавливалась в Швейцарии, чтобы забрать золото и миллионы рублей, которые Сталин спрятал для нее в швейцарском банке. План Ольгиванны был прост. Она женит на Светлане своего ведущего архитектора Уэсли Питерса, и поселение получит все ее деньги.
Жизнь Уэсли Питерса складывалась непросто. В 1932 году в возрасте двадцати одного года он приехал в Талиесин и немедленно влюбился в дочь Ольгиванны Светлану. Через восемь месяцев после открытия поселения он сбежал вместе с шестнадцатилетней Светланой. Через три года беглецы, теперь уже вступившие в законный брак, вернулись. Возможно, они поняли, что только отгороженная от всего мира жизнь в Талиесине может обеспечить им такую потрясающе красивую жизнь, какой они хотели жить. За время их отсутствия Питерс получил диплом архитектора. Он имел великолепные инженерные знания и во многом помогал Райту. К 1946 году у пары было двое детей, и Светлана снова забеременела. По Талиесину гуляли слухи о том, что на самом деле она носила ребенка Жене Масселинка, личного секретаря Райта и лучшего друга Питерса. Знал ли Питерс об этих сплетнях, неизвестно, но то, что оба мужчины были влюблены в Светлану, было видно невооруженным глазом.
А потом, 30 сентября 1946 года, произошла автомобильная катастрофа со смертельным исходом. Светлана возвращалась из города вместе со своими двумя детьми, когда ее джип врезался в узкое ограждение моста над болотистым участком реки Висконсин. Она и один из ее сыновей утонули. Светлана постоянно жаловалась Питерсу, что ездить в открытом джипе, который ей приходилось водить, опасно, и просила купить безопасную закрытую машину, но он всегда отказывался. Питерс посчитал, что виноват в этом несчастном случае. Теперь он был не просто предан мистеру и миссис Райт, но и связан с ними кровным долгом. С этого времени многие говорили, что он полностью под властью Ольгиванны. Его ученик Арис Джордж рассказывал, что Ольгиванна «сжимала его такой хваткой, что было просто страшно. Она могла вызвать его и буквально разорвать на куски. И тут же все могло измениться. Она могла обласкать его так, как будто он человек, без которого она не могла обойтись после смерти Райта.
Управление двумя поместьями и содержание архитекторов, их жен и учеников – а всего вместе с Ольгиванной, ее дочерью Иованной и двумя детьми в Талиесине насчитывалось шестьдесят пять человек – требовало больших денег. Были нужны люди, которые жертвовали бы деньги. Ольга Ивановна наметила Светлану как очередного благотворителя.
Светлана прилетела в Феникс в марте. В аэропорту ее встретила дочь Ольгиванны Иованна. По дороге из Феникса в Скоттсдэйл Иованна рассказала Светлане о смерти своей сводной сестры, повторив, что совпадение имен имеет магическое значение. «Я так надеюсь, что вы будете моей сестрой!» – сказала она. Они ехали по пустынным равнинам Парадиз Вэлли с их открытыми просторами и нагретыми солнцем камнями под ярко-голубым небом. Потом они въехали на высокий плоский холм, и Светлане показалось, что она достигла вершины мира. Путешествие получилось совершенно завораживающим.
Ольгиванна со своим огромным датским догом черного цвета ждала Светлану под аркой, увитой буганвиллиями. Она оказалась маленькой, худощавой, темноволосой женщиной в простом элегантном платье и бирюзовой шляпе, защищавшей ее бледную кожу от солнца. Ольгиванна напоминала вдову королевского рода. Она обняла Светлану. несколько раз повторив ее имя, как будто звала свою дочь. Светлана вовсе не ожидала увидеть ее такой. «Ничего не было здесь от мечтательной, мягкой красоты моей мамы, ее застенчивости, ее бархатного взгляда», – вспоминала Светлана. Такой она видела свою мать на фотографиях, она даже и не могла себе представить, как Надя выглядела бы в пожилом возрасте. Как бы то ни было, Ольгиванна встретила ее очень тепло и доброжелательно.
Светлану провели в отдельный коттедж для гостей и сказали, что миссис Райт будет ждать ее к обеду в своем доме. Поскольку у Светланы не было вечернего платья, обязательного на официальных приемах в Талиесине Вест, Иованна принесла ей свои. Несколько ярких изысканных созданий из шифона и шелка появились в ее комнатах, но Светлана еще слишком стеснялась надевать подобные наряды, поэтому осталась в своем коротком зеленом платье.
Светлана чувствовала себя не на месте. Дамы в вечерних туалетах, мужчины в смокингах, уже ждали возле горевшего камина. Вошел высокий, темноволосый человек, и хозяйка представила его ей. «Светлана, – это Уэс. Уэс, – это Светлана», – сказала Ольгиванна, которая, кажется, надеялась снова связать их имена вместе. Ему было за пятьдесят, он был одет в песочного цвета смокинг, фиалковую рубашку с оборками, на шее висела массивная золотая цепочка с кулоном, а пальцы были украшены многочисленными кольцами. Он напоминал петуха, но глаза его были спокойными и даже печальными. Светлана вовсе не ожидала встретить вдовца давно умершей дочери Ольгиванны.
В столовой старинные китайские вышивки украшали каменные стены. На столе стояли золотые приборы и хрустальные бокалы. Букет цветов посередине стола представлял собой образец тонкого вкуса. Светлана сидела рядом с Питерсом, который оставался спокойным и почти все время молчал. По его лицу она немедленно сделала вывод, что он «грустный, одинокий и очень несчастный». Даже в своем «безумном костюме» он выглядел каким-то «благородным» и отличался от остальных.
Хотя прием был организован в ее честь, весь вечер Светлана чувствовала, что ей здесь не место. Она и понятия не имела, кем были молодые люди с интеллигентными лицами в ярких рубашках с оборками, прислуживающие за столом, и даже кем были остальные гости. Но еда была очень вкусной, а все вокруг – роскошным. Светлана решила позволить себе наслаждаться этой экзотикой. В конце концов, билет в Сан-Франциско лежал у нее в сумочке.
На следующее утро Уэсли Питерс постучал в ее дверь и сказал, что Ольгиванна велела показать ей Талиесин. Во время этой экскурсии он, все еще вдохновленный концепцией органичной архитектуры Райта, объяснял, как массивные низкие постройки с плоскими крышами, горизонтальными линиями и тяжелой каменной кладкой вписываются в пустынный ландшафт. Питерс сказал, что Райт и его ученики построили эти дома своими руками, таская огромные камни со склонов холмов. Светлана смутилась. Ей эти строения показались мрачными, «как античные могилы».
Ее гид был очень «вежливым и знающим» и, казалось, получил «старомодное воспитание». По дороге в Скоттсдэйл, сидя в «кадиллаке», Светлана почувствовала, что «трудно было не поддаться его вежливости». Его молчание и спокойствие говорили ей о робости. «Я вдруг почувствовала надежность и покой рядом с этим человеком; нечто, чего я не испытывала уже многие годы – знак, куда более значительный, чем слова».
В Скоттсдэйле Питерс показывал Светлане лавки с ювелирными изделиями работы индейцев Западного берега. Она хотела купить колечко как память об этой поездке, и он настоял на том, чтобы выбрать хорошее кольцо. Когда Светлана надевала его на палец, что-то пронзило ее, в голове пронесся странный вопрос: «А не выйду ли я замуж за этого человека, и я испугалась этой мысли. Ничто не было мне столь дорого и важно в то время, как моя только что обретенная независимость и свобода. Больше всего пугало отсутствие внутреннего сопротивления, твердого и решительного «нет!» Это была опасность».
По пути назад в Талиесин Питерс почти все время молчал. Она смотрела на него: «Неважно, что он говорит; мы не болтаем, я просто сижу рядом с ним». Он напоминал Светлане Браджеша Сингха, который тоже говорил мало. «В нем был тот же самый дух тишины, мира, внутренней чистоты». Она в панике говорила себе: «Не ввязывайся в это… Ты должна быть осторожна! Ты должна быть осторожна!» Светлана начала с нетерпением ждать дня отъезда.
Но снова настала суббота, официальный прием, и Иованна настояла, чтобы Светлана надела ее голубое шифоновое платье-тунику. Была музыка и танцы, все вокруг напоминало какой-то маскарад. Светлана чувствовала себя одной из тех экзотических птиц, которые населяли Парадайз Вэлли. Когда она сказала Ольгиванне, что собирается скоро уезжать, та настояла, чтобы Светлана осталась хотя бы до пасхи, и той показалось невежливым отказаться. Как было заведено, она сидела вместе с архитекторами и их женами и раскрашивала пасхальные яйца. Светлана недоумевала, когда же эти люди работают? Когда работает Уэсли Питерс? Он всегда готов был повозить ее по окрестностям. Она даже спрашивала себя: «Что все это значит?» Но, тем не менее, откладывала отъезд.
В такие ключевые моменты своей жизни Светлана обычно боролась со своим скептицизмом и отдавалась чувствам. Она называла это «следовать воле судьбы» или «плыть по течению реки». Ей даже не приходило в голову, что роль судьбы в данном случае сыграла Ольгиванна. Возможно, Светлана была наивна, или ей просто был очень нужен кто-то, или Ольгиванна оказалась очень хорошим манипулятором и хорошо приготовила ловушку. Камал Амин рассказывал, что Ольгиванна с самого начала «окружила Светлану невидимой и почти неощутимой защитой». И действовала она основательно. Когда Амин сказал, что его друг собирается приехать в Талиесин в то же время, что и Светлана, Ольгиванна заставила его поменять билет, чтобы двое гостей никак не попали на один рейс. «А вдруг он начнет с ней отношения», – жаловалась Ольгиванна. Когда Амин подарил Светлане букет цветов в честь ее приезда в Талиесин, на следующий же день его пересадили за дальний стол и все его контакты со Светланой были строго ограничены. «Было понятно, что Ольгиванна разработала свой план».
Ольгиванна выбрала для Светланы Уэсли Питерса. Он был высок, красив, обаятелен, имел трагическое прошлое и находился под полным контролем Ольгиванны – идеальный кандидат. Все в Талиесине следили за стремительно развивающимся романом. То, что Светлана и Питерс сексуально привлекали друг друга, было понятно с первого взгляда.
У Амина не получилось предупредить Светлану о происходящем. Он считал, что она человек, который нуждается в помощи: «Она привыкла жить в чудовищной неопределенности, противоречивости и неуверенности в завтрашнем дне». Он заметил, что она «говорит вкрадчивым голосом, привлекательная, и с ней приятно быть вместе». Но иногда Светлана замыкалась в себе, и тогда до нее невозможно было достучаться. Прочитав ее книгу, Амин знал историю Светланы – разбившее вдребезги всю ее жизнь самоубийство матери, аресты, тюремное заключение и расстрелы ближайших родственников и друзей. Амин думал, что, возможно, Уэс сделает ее счастливой, но сомневался в этом.
К концу второй недели Уэсли Питерс пригласил Светлану на обед в ресторан «Трейдер Вик» в Скоттсдэйле». На этот раз он заговорил. Он рассказывал о первой Светлане, своей любимой жене, и о трагической автомобильной катастрофе, за которую он чувствовал свою ответственность. Хотя Питерс был вдовцом уже двадцать пять лет, он рассказывал о катастрофе так, словно она произошла вчера. Он слушал, как Светлана рассказывала о своем детстве, о разбитых браках, о смерти Браджеша Сингха. Когда ресторан закрылся, они все продолжали говорить.
А потом Светлана сказала: «Вы мне очень нравитесь», и неожиданно оказалось, что они говорят о том, как остаться вместе. Как Светлана это запомнила, Уэс сказал: «О, я очень рад. Скажу об этом миссис Райт».
Четвертого апреля, всего через три недели после ее приезда в Талиесин Вест, к изумлению ее друзей в Принстоне, Светлана и Уэсли Питерс поженились. На самом деле, друзья Светланы не поняли одной вещи: Уэс покорил ее сердце тем, что сразу предложил свадьбу, а не любовные отношения. Конечно, уже три раза ее браки разваливались, но Уэсли Питерс казался «таким чистым, таким порядочным и таким грустным». Ей хотелось раствориться в его жизни.
По Талиесину ходила шутка о том, что свою следующую книгу Светлана должна назвать «Только три недели».
На свадьбу, которая проходила в маленькой гостиной в Талиесине, было приглашено множество гостей. Никого не предупредили, ради какого события они собираются, пока они не приехали в поселение. Там была миссис Ригли, обладательница огромного предприятия по производству жевательной резинки, а также Эд Мюррей, редактор местной газеты «Аризона Репаблик». Держа свадьбу в секрете и обеспечив Мюррею сенсационную новость, Ольгиванна рассчитывала на то, что он будет у нее в долгу и это сослужит ей службу в будущем.
«Моя дочь – Светлана!» – с триумфом представляла Светлану каждому из своих гостей миссис Райт. Светлана неожиданно испугалась, но она больше волновалась, что не сможет повторить образ своей тезки – «то, чего все от меня здесь так хотели». В ее голове вдруг зазвучал голос ее отца: «Ты только посмотри на себя! Да кто тебя захочет!» Но теперь уже было поздно думать и сомневаться. Светлана не хотела и думать о том, что в ее поспешном замужестве что-то может пойти не так.
Невесту на свадьбе представлял только один гость – Алан Шварц. Светлана позвонила ему в офис и сказала:
– Алан, помнишь, когда я рассказывала тебе о моем брате, ты сказал:
«Если я буду когда-нибудь тебе нужен, ты только скажи, и я приду».
– Да, так и было, – согласился я.
– Мне нужно, чтобы ты приехал сюда, в Талиесин, – сказала она. – Прямо завтра.
– Зачем? – спросил я.
– Мне просто нужно, чтобы ты приехал, – ответила она. – У тебя есть розовый галстук?
– Думаю, да.
– Тогда прихвати его с собой.
Шварц приехал в Талиесин, не имея ни малейшего понятия, зачем он так срочно понадобился. Его встретили в аэропорту с машиной и отвезли в поселение. Светлана стояла у входа рядом с высоким незнакомцем.
– Алан, это Уэс, – сказала она, а потом проводила Шварца в домик для гостей и спросила, не хотел бы он выпить джина с тоником.
– Я бы чего-нибудь выпил, – сказал он. – Потому что я и понятия не имею, зачем я здесь.
Он уже начал что-то подозревать, потому что заметил в своих комнатах телефонные розетки, при этом все телефонные аппараты были убраны.
– Через час я выхожу замуж, – сказала Светлана.
Этим же вечером состоялась грандиозная вечеринка, где присутствовали все архитекторы, ученики и приглашенные гости. Единственное, что Алан запомнил, так это то, что Светлана выглядела счастливой, как девчонка: «Так легко попасться на ее импульсивность! Она втягивает тебя во что-то, и ты чувствуешь себя абсолютно беспомощным». Он также заметил, что Ольгиванна Райт следила за ним каждую минуту.
Алан должен был улететь сразу после венчания, но Ольгиванна уговорила его поменять билет на следующий полдень, чтобы он мог остаться на празднование. Она знала, что Шварц – адвокат Светланы. На следующее утро Ольгиванна приехала на своей мототележке, чтобы показать ему поселение. «Она рассказывала мне, где случилось это, а где произошло то. Она хотела произвести на меня хорошее впечатление, но в то же время убедиться, что я видел и слышал только то, что она хотела».
Камил Амин вспоминал: «Слава об этом мероприятии гремела некоторое время, поскольку все средства массовой информации тут же раздули историю, поместив Талиесин в центр событий – то самое место, где Ольгиванна так любила находиться».
Одно из последствий интриги Ольгиванны открылось гораздо позже. Хотя в 2.30 четвертого апреля венчание еще шло, в то же время в Доджвилле, в штате Висконсин, был заполнен документ об освобождении от претензий. Уэсли Питерс использовал все состояние своей семьи, чтобы приобрести для поселения большое поместье под названием «Хиллсайд», находящееся неподалеку от поместья Райта в Сприн Грин. При этом имя Питерса было удалено из договора. Документы на право собственности были перерегистрированы от имени поселения Фрэнка Ллойда Райта. Таким образом, Светлана была лишена возможности претендовать на эту собственность как жена Питерса.
Вскоре Светлана выяснила, что ее права как жены Уэсли распространяются не очень широко. По словам О.П. Рида, который был членом братства в то время, Светлане немедленно стало ясно, что Ольгиванна вмешивается во все – «ее влияние касалось даже их супружеской спальни. Почему-то Ольгиванна подозревала Светлану в том, что они с Уэсли провели брачную ночь в разных комнатах». Позже она пыталась вовлечь Светлану в свои «кухонные посиделки», расспрашивала ее о сексуальной жизни с Уэсли, но Светлана отрезала: «Миссис Райт, мне уже не семнадцать лет!»
После свадьбы Светлана переехала в помещение Уэсли. Несмотря на то, что он был ведущим архитектором, ему принадлежала всего одна маленькая комната с софой вместо кровати, душевая кабинка и терраса. Утром новобрачные отправились завтракать в общую столовую. Теперь Светлана была не гостьей, а полноценным членом общины, поэтому должна была присутствовать на всех трапезах. Хотя она и пыталась объяснить своему новому мужу, что хотела бы иметь хоть какую-то частную жизнь, Уэс жил холостяком со времени смерти своей первой жены и не собирался менять свои привычки.
Он попытался ей объяснить, что теперь они все время должны быть на публике. Туристы постоянно бродили по Талиесину, принося деньги братству, и некоторые приезжали специально, чтобы посмотреть на дочь Сталина. Уэс говорил, что она должна привыкнуть все время быть на виду.
Вскоре Ольгиванна еще раз продемонстрировала свою власть. Она позвонила в час ночи и приказала Уэсу немедленно прийти в ее дом, чтобы срочно решить какую-то проблему. Все в братстве привыкли к таким спешным вызовам. Некоторым они даже льстили, но Светлана ответила: «Но, миссис Райт, сейчас час ночи, и мы уже давно спим». Это был неверный ответ. Светлана могла быть женой Уэсли, но Ольгиванна контролировала все вокруг. Когда Ольгиванна начала кричать на нее в ответ, Светлана ответила: «Не кричите на меня. Я не люблю людей, которые на меня кричат». И повесила трубку. Уэс же попросил Светлану никогда не вмешиваться в его работу.
Вскоре после свадьбы Светлана заметила, что Уэс «больше не выглядел таким печальным и одиноким», как ей представлялось. Теперь она была постоянно недовольна им. Он обожал все бесконечные вечеринки в Талиесине и хотел, чтобы на них она была рядом с ним, хотя ей они казались бездарным времяпровождением. Она не понимала, что братству все время были нужны денежные вливания. Все постоянно работали. Тем не менее, Светлане хотелось соответствовать Уэсу. От нее требовалось быть счастливой и оставаться счастливой. Как она написала, «Я уже ступила на тропу семейной жизни, и ничто не могло меня остановить».
Первой проблемой оказалось то, что Уэс обожал тратить деньги. Как Ольгиванна объяснила ей через два дня после свадьбы, эта страсть достигла почти патологического уровня. Хотя он работал, почти не получая денег, Уэс, используя многочисленные кредитные карты, покупал новые машины, собак, экстравагантные подарки для учеников, украшения и платья для талиесинских женщин и даже подарки для людей, которых он едва знал. Он был на грани банкротства, и его семейную ферму вот-вот должны были продать за долги. Ольга Ивановна называла это странной слабостью и надеялась, что Светлана будет держать эту страсть под контролем.
Вскоре после свадьбы Светлана попросила своих адвокатов в Нью-Йорке, в чьих руках были все деньги, перевести ее личный фонд в юридическую контору, занимавшуюся делами ее мужа «Льюис, Рока, Сковил, Бочемп & Линтон» в Фениксе. Она писала Джорджу Кеннану: «Моя финансовая независимость теперь стала очень важна для меня… Пожалуйста, не волнуйтесь за меня. Я полагаюсь на Уэса, на его любовь и защиту». Она планировала расплатиться с долгами Уэсли. Это должно было стать ее свадебным подарком и, в любом случае, это был поступок, которого все ждали от любой американской жены. Позже она объяснила: «Я пыталась вылечить все старые болезни моего мужа». Казалось, она думала, что если ее любовь «излечит» его, то он избавится от своей страсти сорить деньгами.
Несмотря на все усилия юристов переубедить ее, Светлана стояла на своем и не поколебалась даже тогда, когда они с Уэсом вместе отправились в банк, где выяснилось, что его долги достигают полумиллиона долларов. Последние три года она жила так скромно, что почти не притрагивалась к своим полутора миллионам, полученным от «Харпер & Роу».
Хотя в Талиесине никто никогда не ездил в отпуск, Светлана и Уэс по пути из зимней резиденции в Аризоне в летнюю в Висконсине провели четыре дня в Сан-Франциско в гостях у сестры Уэса Мардж и ее мужа Сэма Хаякавы. Из семейных разговоров Светлана поняла, что экстравагантные привычки Уэса появились еще в юности. В Сан-Франциско все свободное время он проводил в магазинах, покупая произведения искусства, ковры, украшения. Светлана считала это просто его страстью к красивым вещам. Уэсли покупал ей платья из золотой и серебряной парчи, и Светлане нравилось ему их демонстрировать. Она с ностальгией вспоминала: «Мне очень нравилось смотреть, как он выбирает для меня наряды – раньше никто в моей жизни никогда этого не делал».
Тогда она была в восторге от своих взаимоотношений с Уэсом. Когда Джоан Кеннан приехала в Талиесин вместе со своим новым мужем Уолтером Позеном, Позен заметил, как заблестели глаза Светланы, когда она сказала: «Я хочу вам что-то показать». Она повела их в свои комнаты. «Мы зашли в ванную комнату, и там на полочке стояло штук шестнадцать бутылочек с разными лосьонами после бритья. Она сказала: «Это мой сад ароматов».
Казалось, в Талиесине Светлана наслаждалась своим новым положением. Ей нравилось быть рядом с красивым мужчиной и слышать в свой адрес обращение «Миссис Питерс». Но вскоре выяснилось, что она не была такой покорной женой, какой старалась казаться. На одном из роскошных обедов, где Светлана должна была играть роль хозяйки, она вдруг в ярости повернулась к Уэсу. Никто вокруг не понял, что вызвало ссору – оплата долгов или она обнаружила, что он снова купил дорогие подарки для жен своих учеников, но Светлана ударила его по лицу. К тому времени они были женаты всего месяц.
Но это было только начало. В июне она писала своему другу Джейми (Дональду Джеймсону), который все еще отвечал за работу по ее делу в ЦРУ, что Уэс собирается сам заняться получением американского гражданства для нее:
Он знает многих влиятельных политиков в Аризоне и Калифорнии (и в Висконсине тоже), как республиканцев, так и демократов. Он как мой муж считает, что должен заботиться обо мне и заниматься моими проблемами. Он настоящее сокровище! Какое счастье, что я встретила этого мужчину!
Джейми подготовил документы, чтобы Светлана могла поехать с Уэсом в Иран, где он работал над шестимиллионным проектом – строительством Жемчужного дворца (дворец Морварид) для принцессы Шамс, дочери иранского шаха. Уэс был романтиком – по крайней мере, в архитектуре – и спроектировал дворец в стиле «Тысячи и одной ночи». Хотя он вроде бы пригласил Светлану поехать с ним в Иран, но это путешествие так и не состоялось. В длинном письме к Джейми она написала, что ей, кажется, предстоит увидеть новый штат этой «благословенной страны». Они с Уэсом поехали в город Альма в Мичигане на освящение церкви, которую он построил.
Очевидно, Джейми пытался раздобыть для Светланы хоть какую-то информацию о ее детях. Она просила его:
Если вам случиться хоть что-то узнать о моих детях из источника, более надежного, чем советские журналисты, пожалуйста, дайте мне знать. В мае я, как обычно, послала им открытки к Дню рождения, но я ничего о них не слышала с декабря 1968 года. Я понимаю, почему, но мне все время очень хочется узнать хоть какие-то новости о них. Как вы думаете, может быть, мне стоит написать Кате длинное письмо и послать его обычной почтой? Почему бы нет? Или лучше не надо? Что вы думаете об этом?
Светлана послала Кате «абсолютно неполитическую» книгу «Лошади Запада». Естественно, она не получила никакого ответа. Она хотела послать маленький подарок сыну, но остановила сама себя. Это могло бы навлечь на него беду. Стараясь убедить Джейми и, возможно, саму себя в том, что у нее идеальный брак, она закончила письмо так:
Могу я рассказать вам, как счастлива, что теперь у меня есть двадцативосьмилетний сын Брэндок Питерс, очаровательный молодой человек. Он управляет отцовской фермой в Сприн Грин, в штате Висконсин, хотя по профессии – музыкант. Мне в самом деле очень повезло… наилучшие пожелания от Уэса.
Под этой радостью от того, что у нее появился пасынок, явно скрывается тоска по своим собственным детям. Светлана все время искала безопасные способы получить информацию о них. Узнав о том, что молодой египетский архитектор Камил Амин собирается поехать в Египет, она попросила его связаться с ее другом, послом Египта в СССР Мурадом Галебом. Галеб не ответил, но, по случайному совпадению, Амин столкнулся с ним в лифте отеля «Шератон» в Каире и тут же поднял вопрос о детях Светланы, попросив узнать хоть что-то о них. Посол повернулся спиной и вышел из лифта, не сказав ни слова. В его глазах был страх. КГБ не забывал Светлану. У нее были причины думать о безопасности.
Глава 25
Придворный Черногорского двора
Каждое лето все члены братства переезжали из Аризоны в Талиесин Ист, в Сприн Грин, в штате Висконсин. Светлана и Уэс сели в его «кадиллак». Наконец-то он принадлежал только ей одной, и вскоре она почувствовала, что ее любящий муж вернулся. Они ехали через Гранд Каньон, Долину монументов, национальный парк Меса-Верде, Колорадо-Спрингс, равнины Канзаса и зеленые поля Висконсина. Он пел веселые песни, читал смешные стихи и рассказывал Светлане забавные истории о тех местах, через которые они проезжали. Несмотря на постоянные деловые звонки из отелей и телефонных будок по дороге, эта поездка стала прекрасным воспоминанием. Светлана решила, что Уэс будет принадлежать ей, если она сможет удерживать его подальше от Талиесинского братства.
В Сприн Грин Светлана обнаружила, что квартира Уэса состоит из двух комнат, и в ней есть ванная комната и кухня. Это, конечно, было значительным улучшением по сравнению с Аризоной, но и здесь вокруг слонялись те же самые толпы туристов. Светлана была поражена, когда узнала, что ее адвокаты в Нью-Йорке получили официальное письмо от адвокатов, представлявших Фонд Райта, направленное в Благотворительный фонд Аллилуевой. Фонд Райта просил о дотации в 30 тысяч долларов ежегодно.
Попечители ответили, что фонд Аллилуевой невелик, его ежегодный доход гораздо меньше этой суммы и уже связан обязательствами с больницей имени Браджеша Сингха в Индии. Светлане потребовалось время, чтобы переварить это. Она вспомнила, как миссис Райт заметила однажды после свадьбы: «…вы могли бы давать ежегодные дотации Фонду Райта и всегда наслаждаться приятной жизнью здесь, как один из наших благотворителей». Светлана обрушилась на Уэса. Она оплачивала его счета, а не всего Талиесина! Он заметил со вздохом: «Дорогая моя, миссис Райт тебя любит. Постарайся поддерживать дружеские отношения с ней. Потому что если ты этого не сумеешь, то нас ожидает трагедия». Но Светлана поняла смысл этого осторожного замечания гораздо позже. Пока что она наслаждалась счастьем после их совместного путешествия и решила, что эта просьба о деньгах была просто недоразумением.
Больше всего Светлане нравилось, когда они ездили на ферму Уэса, которую он назвал «Альдебаран». На ней был старомодный фермерский дом, хозяйственные постройки и достаточно обширные леса и поля. Фермой управлял единственный оставшийся в живых сын Уэсли Брэндок. Хотя раньше он был виолончелистом в симфоническом оркестре, теперь Брэндок бросил музыку. Ходили слухи, что он недостаточно талантлив, чтобы выступать как солист. По словам Джека Холзеутера, одного из членов братства, Ольгиванна сказала ему, что он всего лишь «рядовой игрок. Не пытайся прыгнуть выше своей головы». Скорее всего, именно это, а не только неудачный роман, привел его обратно в Талиесин, где он впал в эмоциональное безразличие.
Теперь Брэндок рассказал своей мачехе, что он мечтает иметь скотоводческую ферму. Светлана сразу придумала новый план. Она оплатит долги за ферму Уэса и профинансирует сельскохозяйственное предприятие. Она, Уэс и Брэндок станут партнерами, хотя деньги в предприятие вкладывала только она. Другими словами, она будет все контролировать. «Ее мужчины», как она любила их называть, казалось, были в восторге от этой идеи. В глубине души она надеялась таким образом покончить с Талиесином. По крайней мере, летом Уэс мог работать в Талиесине, а жить на ферме.
Вскоре пришло время возвращаться в Талиесин Вест в Аризоне, но в сентябре Светлана сообщила Уэсу потрясающую новость. Когда она бродила по полям на своей недавно приобретенной ферме, Светлана неожиданно почувствовала себя молодой и полной жизни. К этому добавилось ощущение, что она является центром мира, последний раз испытанное двадцать лет назад. Визит к врачу подтвердил ее догадки: она была беременна.
Светлана была поражена. В ее сорок четыре года это было подарком судьбы. Ребенок компенсирует ей разлуку с сыном и дочерью в России и скрепит их отношения с Уэсом. Когда она рассказала ему, он тоже был удивлен и рад. Тем не менее, когда он сообщил об этой новости Ольгиванне, она была в ярости: в Талиесине не было места детям, они отвлекали от работы. В последние годы жизни Райта женщины с детьми были изгнаны в самую дальнюю палатку, а новые соискатели с детьми не принимались. Светлана должна избавиться от ребенка. «Женщины в возрасте Светланы в Америке на рожают», – сказала Ольгиванна Уэсу. Как он мог быть так беспечен?
В августе Джордж и Аннелиза Кеннан приезжали к Светлане в Талиесин Ист. Они произвели на Ольгиванну такое впечатление, что она объявила их своими собственными гостями. Теперь она обратилась к ним. В телефонном разговоре с Принстоном она с яростью настаивала, что они должны «отговорить Светлану от этой глупости».
Уэсу потребовалось некоторое время, чтобы набраться смелости и вступить в противостояние со Светланой, но, в конце концов, он спросил: «Ты собираешься что-нибудь делать с этим?» Она почувствовала, что за этим вопросом стоит Ольгиванна и пришла в ярость: «Диктаторы вечно вмешиваются в личную жизнь других! Такова натура диктаторов на всем земном шаре». Эти слова явно передали разозленной Ольгиванне.
Когда они, наконец, поехали назад в Аризону, Светлана вдруг вспомнила, почему полюбила Уэса. Вдали от Талиесина он становился легким и милым, болтливым и шутливым, внимательно относился к ней. Уэс вел машину сам и не так быстро, как он обычно привык. Светлана решила, что он думает об их ребенке. Теперь она поняла, что проблема в том, что Уэс был в рабстве у Ольгиванны и во многом с ней соглашался. Эдгар Тафель, который работал в Талиесине, замечал: «Уэс Питерс дожил почти до шестидесяти лет и не имел ни одной мысли и ни одного чувства, по поводу которого не консультировался со своей хозяйкой». Светлана была поражена, когда поняла, что этот красивый импозантный мужчина «боится маленькую старую даму с морщинистым, как пергамент, лицом».
Они с Уэсом решили перестроить свою маленькую квартиру, чтобы было где разместить будущего ребенка. Светлана мечтала о маленькой кухоньке и ванне, но он сказал, что все это не нужно и не будет соответствовать стилю. Они постоянно ругались из-за этих нововведений, он отвергал ее предложения, и она была поражена, каким упрямым он может быть. После трех месяцев работ, выполненных учениками братства, которые никогда не получали никакой оплаты, Светлане выставили счет на 30 тысяч долларов – ту самую сумму, которую поселение требовало с ее Благотворительного фонда.
Светлана выдержала зиму, во время которой дела шли все хуже и хуже. Отвергнув очередное требование Талиесинского братства о ежегодных пожертвованиях, она обнаружила, что архитекторы сторонятся ее. Светлана находила утешение в нескольких людях вне Талиесина, которые терпеть не могли общину так же, как она сама. Ольгиванна решила, что Светлана распространяет о ней сплетни, которые вредят ее репутации. Одна из их ссор переросла в настоящую битву, в конце которой Ольгиванна закричала, что Светлана «ведет себя как Сталин».
Светлана не могла себе представить, как родит ребенка в Талиесине, и с благодарностью приняла приглашение сестры Уэса Мардж Хаякава и ее мужа Сэма приехать рожать в Калифорнию. Уэс отвез ее в Милл Вэлли и уехал в Иран. Чтобы напоминать ей о себе он оставил у местного продавца цветов заказ – каждый день посылать ей букеты с заранее заготовленными карточками «Я скучаю по тебе». Она сохранила пятьдесят маленьких карточек, изготовленных вручную. Стороннему наблюдателю они напомнили бы записки, которые писал ей в детстве вечно отсутствующий отец. Она привыкла не доверять своим чувствам и даже когда ничем не прикрытая действительность смотрела ей в лицо, предпочитала заменить ее своей версией событий. Но ее фантазии о семейной жизни мало что значили для Уэса.
21 мая 1971 года Светлана родила здоровую красивую девочку, которую назвала Ольга Маргедент Питерс. Светлана дала имя ребенку в честь своей бабушки Ольги, хотя Уэсли, возможно, был польщен, решив, что оно связано с Ольгиванной. Когда начались схватки, зять Светланы Сэм Хаякава отвез ее в больницу. Уэс появился только через несколько дней и привел с собой целую бригаду с местного телевидения. Ему нравилась публичность. Светлана же думала, что интерес публики к рождению внучки Сталина может быть очень неприятным. Не ему предстояло получать письма со словами «Как это ужасно – в вашем-то возрасте!» и «Америке не нужны потомки Сталина!», хотя, по правде говоря, в основном, письма были поздравительные и теплые.
Из долгих разговоров с Мардж Хаякава Светлана начала понимать, почему преданность Уэса Талиесинскому братству была абсолютной. «Слишком много сил было вложено, он весь там», – говорила ей Мардж. Светлана грустно заключила: «Это было теперь моей задачей – приспосабливаться к его жизни, соглашаться, идти в ногу, и, возможно, изменить всю мою натуру, для того чтобы сохранить семью». С новорожденной девочкой на руках она вернулась в Висконсин.
Казалось, Уэс был счастлив со своей новой семьей. Он сказал, что всегда хотел иметь дочь. Она радовалась, услышав его слова, сказанные когда они были в гостях у друзей в Висконсине с маленькой Ольгой: «Ты вернула меня к жизни. Все эти годы я был мертв». Она была изумлена: «Никто в жизни никогда не говорил мне таких слов».
Светлана все еще надеялась на скотоводческую ферму «Альдебаран». Брэндок был в восторге от своей новой роли фермера. Хотя все стадо коров голштинской породы, которое купила Светлана, погибло за зиму, она дала ему денег на новое стадо, которое стоило 92 тысячи долларов. Он построил новое хранилище для силоса, подновил старый амбар и выписал племенного быка из Колорадо. Сидя с ребенком на крыльце дома, пока мужчины смотрели, как идут дела на ферме, она чувствовала блаженство и безмятежность. Об этом моменте Светлана написала больше, чем пятнадцать лет спустя:
Летом 1971 года, я сидела однажды вечером на передней терраске этой фермы с трехмесячной Олей, засыпавшей на руках. Огромный ирландский волкодав лежал у моих ног. Я покачивалась в старом деревянном кресле-качалке и смотрела на дорогу и долину, расстилавшуюся перед нами. Был тихий вечер, и все окутывал золотой свет предзакатного солнца. По дороге возвращалось домой большое стадо, позванивали колокольчики на ошейниках коров. Вдалеке на дороге я видела фигуры Уэсли и его тридцатилетнего сына: они стояли, засунув руки в карманы брюк, обсуждая дела на ферме. Качалка тихо покачивалась, Оля мирно спала, и я думала, что вот он: наивысший момент моей жизни. У меня есть семья, я – дома в этой стране, и вся моя жизнь теперь будет одним сплошным мирным днем тихого счастья, как этот вечерний свет. Мне казалось, что ничто никогда не отнимет у меня той спокойной уверенности, которую я испытывала, сидя здесь, окруженная моей новой семьей, любуясь моей новой страной, такой прекрасной именно в этих краях. Этот момент мира и счастья – наивысшая точка всего моего американского существования – врезался в память навсегда… Все было тогда таким радующим – здоровый ребенок, славный муж, щедрое лето и прекрасные громадные взбитые облака над этой изумрудно-зеленой землей.
Но самое интересное – это то, каким временным промежутком она определила свою счастливую семейную жизнь – один час.
Но когда Уэс и его сын вернулись домой, Брэндок дал понять, что, если у Светланы есть желание переехать на ферму, то ему это совсем не нравится. Ее пасынок требовал «приватности» для себя, к нему приезжала из города знакомая девушка. Уэсу не нравилось, что Светлана «вмешивалась в дела фермы». Он требовал, чтобы она была в Талиесине. Светлану глубоко обидело отношение их обоих. Она неожиданно поняла, что Брэндок никогда не считал себя ее сыном; она для него была только человеком, который дает деньги. Между ними не было никакого тепла, они никогда и не были семьей. Но Светлана не была готова отказаться от Уэса. Вступив на свою «тропу семейной жизни», она вынуждена была бороться.
Светлана жаловалась Аннелизе Кеннан:
Я чувствую себя эгоисткой, все время сосредоточенной на себе и абсолютно не имеющей никакого опыта семейной жизни. Почти всегда я жила одна с детьми, находясь в разводе. Я не знаю, как быть самой обычной хорошей женой. А это как раз то, в чем Уэс очень нуждается… Я знаю (и вы тоже знаете), что жизнь в Талиесине очень трудна для такой индивидуалистки, как я. Но, помимо этого, есть что-то внутри меня, что не дает мне быть такой хорошей женой, как хотелось бы… Я должна найти способы преодолеть это и научиться, как быть хорошей женой. Слишком поздно, да? Пожалуйста, не смейтесь надо мной. Вы знаете, вы просто идеально играете эту трудную роль… Аннелиза, я не могу разрушать семью. Я должна спасти ее и, даже больше, сделать так, чтобы в ней приятно было жить. Я должна найти какую-то черту своего характера, которая позволит сделать это, но пока я не знаю, как.
Развод всегда казался мне самым лучшим решением всех проблем, но сейчас мне кажется, что еще можно что-то сделать… Мне все кажется, что судьба для чего-то свела нас вместе и наградила нас прекрасным ребенком… Но я совершенно не знаю, как построить свой дом, как его создать? Пожалуйста, научите – как?
Почти невозможно заглянуть в сердце взаимоотношений, понять взаимодействие одной личности с другой. Конечно, Уэсли Питерс иногда чувствовал, что его холостяцкий образ жизни может вызвать бурю, но он по ее собственной воле превратил Светлану в один из талиесинских экспонатов. Как с сожалением заметил его ученик Арис Джордж, который искренне восхищался и Уэсли Питерсом, и Светланой, Уэс и Ольгиванна вместе обыграли Светлану, хотя он настаивал на том, что Уэс из-за этого чувствовал себя виноватым.
Но оправдывать Уэсли Питерса трудно. То, как свободно он пользовался деньгами Светланы, было просто аморальным. Оглядываясь назад, с горечью и пониманием Светлана видела, что он просто играл с ней: «Он женился на мне из-за моего имени. Если бы меня звали Ниной или Мэри, он бы даже на меня не посмотрел. Но куда сильнее его привлекали деньги». Мистическое швейцарское золото Сталина тенью настигло ее. Это было очень грустно. Но куда хуже было то, что Светлана полностью приспособилась к нуждам Уэсли и его сына. Она создала у себя в голове образ идеального мужчины, который обеспечит ей безопасность и искренность в отношениях и который будет нуждаться в ней. В тот момент она еще не готова была сдаться, но Уэсли Питерс никогда не был тем мужчиной для семейной жизни, которого она себе придумала.
Вернувшись в братство, Камал Амин заметил противостояние, возникшее между Ольгиванной и Светланой, но он больше винил в нем Светлану: «Обида и недовольство (между ними) были вызваны бурным темпераментом Светланы… Ее мягкий нежный облик скрывал под собой злость, накопленную за сорок лет жизни в Советском Союзе». Но он не подумал спросить себя, как это она сохранила всю эту злость так долго?
Последней каплей стала сцена перед переездом в Аризону, когда Ольгиванна позвала ее к себе в дом и заявила, что в войне между ними виновата только Светлана.
Когда Ольгиванна спросила, что ей не нравится в Талиесине, Светлана не могла ответить: «Все». Поэтому она сказала, что просто хочет мира. Она заверяла Ольгиванну, что все будет хорошо. Неожиданно Ольгиванна притянула Светлану к себе и заглянула ей в глаза. Светлана испугалась:
Она начала дышать глубоко, медленно и ритмично, вперяясь в меня взглядом. Я потеряла всякое чувство воли и стояла, как парализованная. Холодной волной поднялся внутри страх, и я не могла двигаться. После минуты напряжения я расплакалась, мои руки все еще были у нее в руках.
И тут я сделала нечто такое, чего я никогда бы не сделала по своей воле: я несколько раз поцеловала ее руки. Только тогда она отпустила меня.
Она была довольна.
«Такие моменты никогда не забываются», – сказала она медленно, со значением.
Светлана побежала к Уэсу, все еще дрожа и рыдая, и сказала, что миссис Райт пыталась ее загипнотизировать. Она больше никогда не виделась с этой женщиной. Как Светлана вспоминала, Уэс с холодным безразличие назвал ее истеричкой и прочел целую лекцию:
Миссис Райт любит тебя, а ты не способна ответить ей любовью на любовь. Она очень огорчена этим. Она любит всех, как мать… Ты совершенно не поняла этого места. Жить в Талиесине – это большая привилегия, это наилучший образ жизни. Я думал, что нашим браком я дал тебе эту привилегию. Я не знаю, каково будет наше будущее. Ты не можешь жить на ферме, потому что ты должна жить там, где твой муж. Ты должна найти какой-то способ приспособиться.
Гладкость его ответа – по крайней мере, если он был таким, как рассказала Светлана, – говорила о шокирующем открытии: они с Ольгиванной сговорились заранее.
Светлана теперь видела в Талиесине бесхитростное повторение давно известной ей жизни. Ольгиванна была совсем, как ее отец. В ее карих глазах порой сверкали, как у Сталина, «желтые кошачьи искры», которые, казалось, говорили: «Я здесь хозяин». Она всматривалась этими своим глазами в глаза другого человека, словно пытаясь раскрыть все тайны, которые тот прятал на самой глубине своей души – Сталин порой делал так же. За обедом Ольгиванна контролировала все, происходящее за столом, и все старались предугадать ею реакцию на их слова – совсем как за обедами у Сталина. Как и Сталин, Ольгиванна переписала прошлое, исправив все то, что не вписывалось в ее роль и заявив, что только после встречи с ней гений Фрэнка Ллойда Райта расцвел, хотя в то время ему было уже шестьдесят лет и он был известен по всему миру. Каким образом она умудрилась в Америке попасть в такое место, где было слышно эхо подавляющего всех и вся мира ее отца с его «культом личности»?
Светлана писала Джорджу Кеннану, что Талиесин «управлялся и подавлялся диктатурой славянского (черногорского) типа, которую создала старая женщина (Ольгиванне было шестьдесят девять лет), являющаяся отличным политиком, остро умеющая чувствовать других людей и обладающая всепоглощающей страстью – ПРАВИТЬ». Она оставила диктатуру и фальшивую идеологию в своей стране, а теперь в «самой демократической и свободной стране мира» оказалась «в маленьком черногорском королевстве» с «двором верноподданных, совсем как в резиденции моего отца в Кунцево».
Светлана приняла решение. Она не позволит ставить над собой никакие психологические опыты и не даст проделать этого со своей дочерью. Она была в ужасе от мысли, что ей придется уйти. Для душевного успокоения Светлана ездила по дорогам вокруг Сприн Грин. Это была Родина ее ребенка, и ей хотелось, чтобы Ольга впитала ее красоту. Она собирала дикие цветы и сидела на берегу реки Висконсин, раздумывая о своей жизни.
Во время одной из таких поездок она остановилась около местной унитарианской церкви и зашла на кладбище, чтобы найти могилу первой Светланы. Она была там, и на могильном камне было написано ее собственное имя – Светлана Питерс. Вместе с матерью был похоронен и ее погибший ребенок – Даниэль. Она видела фотографии ребенка, и он был похож на Ольгу, которая напоминала своего отца. Возможно это было приступом паранойи, но теперь Светлана стала бояться ездить вместе с Ольгой, опасаясь попасть в автокатастрофу. Она осознавала, что это была какая-то идея фикс, но ничего не могла с собой поделать. Ей казалось, что, возможно, ей предстоит повторить жизнь первой Светланы до последней черты.
В этот раз, когда население Талиесина отправилось в Аризону на машинах, Светлана, Уэс и Ольга полетели на самолете. Когда Уэс улетел работать в Иран, Светлана осталась одна. Между ней и Ольгиванной шла открытая война. Камал Амин вспомнал один печально закончившийся обед. Он, Ольгиванна, ее дочь Иованна и Светлана сидели за отдельным столом. Светлана несколько истерично начала жаловаться на рабочее расписание Уэса: «Он все время так много работает, так можно и скоро умереть!» Ольгиванна стальным голосом процедила сквозь сжатые зубы: «Так ты скоро и умрешь!»
Светлана решила, что с нее хватит. Когда приехали друзья Уэса Дон и Вирджиния Ловнесс, по словам Вирджинии, Светлана попросила их увезти ее и Ольгу с собой. Возможно, она сказала Вирджинии: «Когда-то Талиесин уже пытались сжечь, но не справились с этим делом. Я же собираюсь спалить это место дотла, и я справлюсь». Поверив, что Светлана может действительно поджечь Талиесин, встревоженная Вирджиния предупредила Ольгиванну, и та наняла частного охранника для безопасности поместья. Светлана заперлась с Ольгой в своей комнате. Когда Уэс вернулся, ему поручили относить им еду.
По словам Камала Амина, «у Ольгиванны был редкостный дар создавать и разжигать конфликты, а потом уходить в сторону, играя роль жертвы… В это время она собирала вокруг себя маленький круг, всегда соглашавшийся с ней, и они, в свою очередь, увеличивали количество людей, которые гнули линию партии». В данном случае линия партии заключалась в том, что Светлана пользовалась в Талиесине множеством благ. Ольгиванна устроила ее брак с замечательным мужчиной. Талиесин был местом, где она могла развивать свои творческие способности, а она отказалась это делать. Светлана была «упрямой и неблагодарной».
На Рождество Ольгиванна разыграла финальную сцену этой драмы – сцену примирения, – полностью обезопасив свою репутацию. Она пришла к Светлане с повинной и преподнесла ей бриллиантовые сережки. Светлана вышвырнула их в открытое окно, прямо в пустыню, заявив: «Вы не сможете купить мою дружбу!» Когда дочь Ольгиванны Иованна услышала об этом, она завопила: «Я убью ее! Я убью ее!» Это был конец взаимоотношений двух женщин, и Уэс, наконец, согласился уехать из Талиесина.
Но теперь Светлана начала беспокоиться из-за денег. Ферма «Альдебаран» оказалась просто бездонной ямой. Не считая первоначального ее выкупа, Светлана потратила еще 500 тысяч долларов на ремонт и покупку земли, то есть, на ферму ушло примерно две трети ее состояния. Налоговый инспектор жаловался, что не может найти заполненные бухгалтерские книги. За последние два года налоговые декларации ни разу не сдавались.
Когда Светлана написала Джорджу Кеннану и попросила его совета, он немедленно обратился к своей дочери Джоан. Ее муж Уолтер Позен работал в Вашингтоне в престижной юридической фирме «Струк & Струк & Лаван». Несколько месяцев Джоан получала по почте странные, неожиданные подарки от Светланы и Уэса: индейские украшения из бирюзы, дорогие духи и, однажды, даже четыре изысканных вечерних платья в одной посылке. Подарки раздражали ее, и она беспокоилась за Светлану.
Позен начал изучать состояние финансов Светланы. По поведению юриста, который представлял Национальный банк Вэлли можно было судить, что они очень заинтересованы в счете Светланы, через который постоянно проходили большие суммы денег. Позен почувствовал, что происходит «что-то ужасное». Он отправил одного из своих партнеров, юриста в сфере недвижимости, в Сприн Грин – вначале в Талиесин, а затем – в банк. Оба были потрясены: «Как она могла это сделать?! Она просто приняла на себя все долги, все личные долги Уэсли Питерса, а их становилось все больше и больше».
Позену вся катастрофа с фермой показалась фальшивкой. Когда он связался со Светланой, она сказала: «Ой, Уолтер, мы собираемся сделать то-то и то-то с этой коровой, а это – с той коровой Чарли». И он подумал: «Господи, да она даже не подозревает, что у нее ничего нет!». Позен сделал вывод, что ее муж и пасынок высосали ее почти досуха.
Светлана прожила в Талиесине чуть меньше двух лет. Через несколько дне после Рождества в 1972 году она уехала вместе со своей дочерью Ольгой. Она нашла дом с двумя спальнями, маленькой террасой и камином, полностью меблированный, и всего в пятнадцати минутах езды от Талиесина. Она подписала купчую от имени мистера и миссис Питерс, надеясь, что Уэсли уедет вместе с ней. Молодая местная жительница Памела Стефанссон, которая работала у Светланы няней в Талиесине и очень любила Ольгу, стала жить вместе с ней, за что Светлана была ей очень благодарна.
В Сприн Грин у Светланы появилась только одна близкая подруга – Элизабет Койн. Койн тоже родила ребенка в сорок пять лет и знала, через что прошла Светлана из-за своего позднего материнства. Перед отъездом из Талиесина Светлана совершила последнюю бунтарскую выходку. В поместье было пианино, которым, казалось, никто не пользовался. Поскольку в братстве вроде как не было индивидуальной собственности, Светлана разыграла из себя полную невинность. Пианино было общей собственностью. Она спросила Койн, не хочет ли она забрать пианино. Приехали грузчики, погрузили пианино и увезли его. Когда явился настоящий хозяин Херб Фритц, инструмента уже не было.
В конце концов, Уэс решил не переезжать со Светланой в их новый дом. Теперь он всем заявлял, что она его бросила и забрала ребенка, хотя она находилась от него всего в пятнадцати минутах езды. Вскоре он поставил ее перед выбором: либо она возвращается в братство, либо они разводятся. «Я не пойду ни на какие компромиссы», – заявил он. По совету своего врача Светлана стала посещать психолога, который, переговорив с обоими супругами, сказал ей, что они с Уэсом совершенно несовместимы, и Уэс хочет уйти.
Психолог Светланы настаивал, чтобы она никогда не возвращалась в Талиесин, как бы силен ни был искус. Конечно, она не смогла сдержаться. Однажды ночью она приехала. Поставив машину подальше от поместья, она прошла по задней дороге и бесшумно вошла в комнату Уэса через террасу. Она замерла, глядя на него.
Тогда я подошла ближе, коснулась его плеча рукой, и слезы полились из моих глаз.
Он встал с таким же точно лицом, как когда я увидела его в первый раз: печальным, с глубокими вертикальными складками вдоль щек. Он был бледен, уставший, и не мог найти слов. «Ты должна уйти, – сказал он, боясь, что кто-нибудь увидит меня там. – Ты должна… Ты должна…» Больше он ничего не мог сказать, и я тоже. Он направился к двери, все еще босиком, и я последовала за ним. Он знал путь, которым я пришла сюда, и пошел со мной к моей машине, стоявшей среди кактусов и крупных камней пустыни. Вокруг никого не было. Только яркие звезды мерцали на черном небе. Мы молчали.
И я поехала обратно, все еще не в состоянии сдерживать слезы. В зеркальце машины я могла видеть его, все еще стоявшего у дороги. Я ехала через пустыню, среди кактусов, по той же дороге, по которой меня привезла сюда впервые Иованна. Каменистой, пыльной дороге, ведущей к асфальтовому шоссе невдалеке. Я была здесь в последний раз.
В конце февраля Талиесинское братство опубликовало в прессе сообщение о том, что Уэсли Питерс хочет развода. Репортеры окружили Светлану со всех сторон. На их вопросы она отвечала, что никакого развода она не хочет, а просто не может жить в Талиесине. «Я верю в частную собственность, а в братстве все живут одной большой коммуной. Они делят свои доходы, еду, жилье. Все работают, в том числе, и дети (по всей видимости, она имела в виду двух детей-подростков Иованны). Именно из-за такой жизни я уехала из России». «Данвилль Реджистер» и «Нью-Йорк Таймс» вышли с заголовками «Дочь Сталина уходит от мужа».
В интервью «Данвилль Реджистер» Уэс сказал: «Боюсь, ее мозг повредился после стольких лет жизни при коммунистах, так что теперь она отвергает всякую жизнь, основанную на уважении к индивидуальности. Она смотрела (на Талиесин) глазами человека, не принимающего настоящие принципы демократии в действии». Также он добавил, что Светлана «приехала сюда и сразу же захотела выйти за меня замуж».
Во второй статье в «Нью Йорк Таймс», которая вышла под заголовком «Дочь Сталина обсуждает с мужем условия их разъезда», Уэсли повел себя несколько более благородно, сказав: «Последнее, что мне хотелось бы делать, – это в чем-то обвинять Светлану. Я всегда восхищался ею». «Это было ошибкой с моей стороны – позволить ей выйти замуж за такого человека, как я». То, что они разъехались, было «величайшей трагедией в моей жизни». Но Уэсли настаивал, что Талиесин – это «квинтэссенция демократии. Фрэнк Ллойд более научил нас высшей степени индивидуальности, чем кто-либо еще, кого я знаю… Конечно, он был настоящим лидером».
Сразу же после этой статьи «Таймс» выпустил заметку под названием «Хранительница традиций: Ольгиванна Ллойд Райт», в которой цитировались слова Ольгиванны: «Наша жизнь в Талиесине основана на демократических принципах – к молодым людям относятся в соответствии с их заслугами. Для людей богатых или имеющих аристократическое происхождение это трудно». Ольгиванна объяснила, что иностранцам с титулами тяжело «подчиняться другим людям, чье происхождение куда более скромное, чем у них». «Таймс» тут же определил Светлану как кого-то вроде «советской принцессы, дочери Сталина». Таким образом, Светлана была побеждена.
Когда гораздо позже дочь Ольгиванны Иованна давала интервью, она заявила: «Никто ее никогда не отвергал. Это она сама всех отвергала и была ужасно подозрительной». Затем она ни с того, ни с сего добавила, что книга Светланы «была написана кем-то из правительства, а сама она была дочерью убийцы».
После того, как новость об их расставании с Уэсли распространилась, друзья стали приезжать к Светлане, чтобы утешить ее. Когда приехали супруги Хаякава, Уэс тоже приехал и пробыл около часа. Он привел с собой своего друга из Мюнхена и пару из Швейцарии, видимо, для моральной поддержки. К Пасхе он прислал цветы. Светлана писала Джоан Кеннан:
Дорогая моя Джоанни!
Мне так грустно. Я так жалею (Уэса) – он слабый человек, не может жить сам по себе. Такова его натура. Он зависит от фигуры «матери».
Я могу только надеяться и молиться, что эта старая ведьма скоро умрет. Тогда он сможет хоть как-то пожить для себя. Люблю тебя, дорогая. Как всегда, твоя Светлана.
По словам Уолтера Позена на этом этапе именно Светлана хотела развода, а Уэсли все тянул. По мнению Позена, «он никак не мог расстаться с этой женщиной». Он отказался от Соглашения об урегулировании претензий, потому что оно не давало ему доступа к будущим заработкам Светланы и продолжал выписывать чеки с их общего счета, несмотря на то, что превысил его более чем на тысячу долларов. Вскоре Позен разделил их банковские счета.
Уолтер Позен пытался разъяснить Светлане ее финансовое положение, но отчаялся, поскольку она не понимала, что такое деньги. Как человеку, принадлежащему к советской элите, ей не было нужды этого понимать. Когда у нее, в конце концов, появились деньги, она тут же начала их раздавать – чтобы основать больницу имени Браджеша Сингха, поддерживать детские приюты и организации, связанные с литературой. По словам Эдмунда Уилсона, она все еще посылала триста долларов в месяц Нине, вдове своего переводчика Павла Чавчавадзе, которого очень любила и который недавно умер. Она без всяких условий давала деньги Питерсу и его сыну. Джоан Кеннан говорила: «Мне кажется, что богатство, полученное после публикации «Двадцати писем к другу», никогда не казалось ей настоящим. Она считала его просто еще одним поворотом колеса Фортуны. Деревня в Индии, неудачливый сын Уэсли с его фермой, все эти животные, дорогие подарки друзьям».
Позену удалось добиться для Светланы маленькой ссуды в Национальном банке Вэлли под залог ее будущих гонораров за книги. Проконсультировавшись с Кассом Кэнфилдом из «Харпер & Роу», он узнал, что Гринбаум прекратил работу корпорации «Копекс» и все нераспределенная прибыль за ее книги уже была израсходована. По мнению Кэнфилда, потенциальные доходы Светланы за следующие пять лет могли составить приблизительно 15 тысяч долларов. У нее явно были проблемы.
Позен был уверен, что есть способ отыграть создавшуюся ситуацию назад. Если Уэс и его сын забрали все ее деньги, то она должна потребовать их назад. Ферма на самом деле принадлежала ей, или, по крайней мере, она должна была получать проценты с ее доходов – конечно, Брэндок возражал против этого. В конце концов, Позен нашел решение. Друг Брэндока согласился одолжить ему денег, чтобы выкупить проценты, принадлежащие Светлане. Он решил, что Уэс, возможно, подпишет Соглашение об урегулировании претензий по поводу развода и содержания ребенка в обмен на погашение его долгов. Это, по крайней мере, давало Светлане хоть какие-то деньги, которые, вложенные в недвижимость, могли принести доход.
Позену потребовалось десять месяцев, чтобы разработать соглашение. К делу привлекли множество юристов. Светлана постоянно звонила Позену в Вашингтон, так что он даже стал пугаться, когда ему говорили, что Миссис Питерс на линии. Она всегда говорила одно и то же: «Уолтер, я не знаю…» В конце концов, соглашение между Уэсом и Светланой было готово для подписания на следующий день. Позен обедал с Джоан, когда зазвонил телефон. Это была Светлана. Позен так вспоминал ее слова: «Ох, Уолтер, дорогой, ты уверен, что мы поступаем правильно? И это, и то, и мне вообще не нужны деньги, и так далее, и тому подобное. Я дам ему это и дам ему то…» Позен всегда жалел о своем резком ответе на эти излияния: «Светлана, вам никогда не купить этого мужчину обратно». Она повесила трубку. Соглашение так и не было подписано.
Хотя замечание по поводу покупки Уэса прозвучало грубо, Позен был потрясен тем, что Светлана решила пустить прахом все его десятимесячные усилия сохранить для нее хоть какие-то деньги, которые дали бы ей свободу. Но Светлана видела эти вещи по-другому. Она жаловалась Джоан Кеннан, что все американцы говорят только о деньгах. При разводе она «не хотела никаких конфликтов, ненависти и обвинений».
Когда Джоан в своем письме попыталась ее переубедить, Светлана написала ей, объясняя, почему она передумала в последнюю минуту. Она знала, что Уолтер действует мудро и что они действительно могут «одержать победу». «Мы были практически в пяти минутах от нее». Но она настаивала на своем: «Я должна была сохранить, насколько это возможно, мир и дружбу с Уэсом ради Ольги… Я не могу бороться с ним». Утром в день рождения дочери она сказала Джоан, что была на службе в греческой православной церкви в Фениксе: «Я молилась за него, за себя, за нашу маленькую дочь, и постепенно я почувствовала, что вся моя ненависть – или что это было? – ушла… Таким образом, я проиграла в этой игре. Но, если посмотреть по-другому, я что – то выиграла. Если даже Уэс не способен понять это сейчас, когда-нибудь он поймет».
В июле они с Уэсом, наконец, подписали Соглашение об урегулировании претензий. Светлана не требовала процентов с фермы, не просила никаких алиментов ни на себя, ни на содержание ребенка. Какой был смысл? Никто в Талиесине, даже ведущий архитектор Уэсли Питерс, не получал никакого жалованья. Все деньги от проектов принадлежали всему поселению, которое оплачивало расходы архитекторов. Ольгиванна заявляла, что все компенсируется деньгами, потраченными на проживание, машину, медицинские услуги и, в любом случае, в первую очередь нужно думать о выживании всего братства. Никто не жаловался. Требовать с Уэса алименты означало только продолжить вражду с братством.
Когда год спустя Уэс, наконец, подал на развод, Светлана не появилась в суде. Она заявляла, что у нее все еще есть деньги, вложение которых обеспечит ей нормальный доход. На самом деле, по словам Уолтера Позена, она могла сохранить сумму 200 тысячами долларов и 300 тысячами долларов в скрытых вложениях. Хотя Позен думал, что, возможно, сумма гораздо меньше, и ее не хватит, чтобы жить на доходы от нее.
Светлана решила, что у нее остался только один путь – вернуться в знакомый ей Принстон. Когда вещи были уложены в грузовик, и она в последний раз взглянула на табличку «Продается» на доме, где прожила всего три месяца, она почувствовала только холодную опустошенность. Уэс согласился лететь вместе с нею и Ольгой до Филадельфии. В самолете они почти не разговаривали, да и о чем было говорить? Когда подъехало такси из Принстона, Уэс поцеловал ее и сразу ушел. Это выглядело как полное поражение, но из всей этой истории Светлана вынесла величайший дар – свою дочь. Неизвестно, смогла бы она жить дальше без Ольги.
Глава 26
Дочь Сталина подстригает траву
В начале августа Светлана и Ольга приехали в Принстон. Кеннаны, которые в это время были в Европе, пустили их пожить в своем доме, пока из Висконсина не прибудет мебель, чтобы снова переехать на Уилсон-роад 50. С первого взгляда старый дом разочаровал Светлану. Пара, которой она продала дом, перекрасила его в красный цвет и пристроила огромный балкон с сетками вместо окон и гараж на две машины, в результате чего исчезла ее любимая терраска и задний двор. Но это был дом, где она жила счастливо и спокойно, и Светлана хотела купить его обратно. Она все еще сомневалась, не оставила ли Уэса слишком поспешно. В письме Аннелизе Кеннан Светлана признавалась, что все еще любит его: «Только теперь я вижу истинные размеры своего несчастья». Уэс обещал приехать. Он всегда был очень дружелюбен в телефонных разговорах.
Теперь Светлана была сорокашестилетней одинокой женщиной, воспитывающей ребенка. Такие карты выпали в ее последней игре, и она намеревалась разыграть их как можно лучше. По большей части она чувствовала себя надежно и спокойно. Светлана говорила Аннелизе: «Нам хорошо на Уилсон-роад».
На двухлетие Ольги Уэс прислал великолепные цветы и игрушки, но, к изумлению Светланы, сам не появился. Она писала Джорджу Кеннану:
После того, как он (Уэс) «выиграл» бракоразводное дело, я звонила ему спросить, счастлив ли он теперь. Он разговаривал со мной как побитая собака, жаловался, что ужасно несчастлив и так далее. Но насчет того, чтобы приехать к Ольге, он сказал: «Может быть, летом».
Я полагаю, она никогда не будет получать особого внимания от такого, если можно так выразиться, папочки. Из-за этого я чувствую себя ужасно несчастной. Всю свою жизнь я идеализировала и романтизировала всех мужчин, которых я любила. И всегда мне было трудно и мучительно увидеть, что же они представляют собой на самом деле. Только после этого я чувствовала облегчение. Хотя Уэс уже продемонстрировал, что мы ему особенно не нужны, и далеко не всегда был добр ко мне, даже когда мы жили вместе, я до сих пор не могу избавиться от хороших воспоминаний о нем.
Теперь она говорила Кеннану: «Единственная цель моей жизни – вырастить и воспитать этого ребенка. Воспитать, как это делают американцы, а я не очень много об этом знаю».
Светлана больше не могла позволить себе экономку и садовника. Она снова ходила в хозяйственный магазин миссис Уркен, которая тепло ее приветствовала, чтобы пополнить запасы чистящих средств. Когда в газетах появились заметки о том, что Уэсли Питерс подал на развод, она купила газонокосилку и присоединилась ко всем окрестным мужьям, по воскресеньям подстригающим свои лужайки. Никто из ее соседей не верил, что дочь Сталина сама стрижет траву.
Светлане пришлось с азов учиться, как вести хозяйство по-американски. Хелла Маквей, учительница в местной частной школе, вспоминала, как столкнулась со Светланой в продуктовом магазине «Акме». Светлана стояла посреди зала с Ольгой в тележке для продуктов и выглядела совершенно потерянной. Кажется, Маквей показалась ей подходящей кандидатурой. «Светлана подошла ко мне и очень тихо и смущенно сказала: «Простите, я бы хотела сделать рожок с мороженым для моей дочери. Не могли бы вы мне рассказать, как это делается?» Маквей знала, кто такая Светлана и отнеслась к этому заданию очень серьезно.
Я сказала, что люблю рожки – у меня у самой две дочери. И я люблю сахарные рожки. Может быть, она тоже любит сахарные рожки. Я знала, что малышку зовут Ольгой, но не использовала это имя. Она хотела сделать для своей дочери что-то американское, и я показала ей, где рожки, а потом отвела к мороженому. Господи, только посмотрите, сколько у нас тут мороженого! На любой вкус. Просто выбирайте свое любимое. Может быть, вы хотите положить вниз ванильное, а сверху – клубничное, или – шоколадное, а потом – ванильное. Или сделать маленькие капельки, и пусть она их облизывает и радуется или перемешает все вместе. И она подумала, что это будет чудесно! И очень тепло меня поблагодарила, взяла несколько упаковок, а потом мы поцеловались на прощание.
Хелла Маквей и Светлана стали подругами:
Я очень остро чувствовала, что нельзя нарушать ее уединение, потому что невооруженным глазом был виден ее страх того, что все видят в ней только дочь Сталина. Я имею в виду, по-моему, все мы, женщины, всегда знаем, что находимся в тени мужчины, но быть в тени монстра, который убил в десять раз больше людей, чем Гитлер… Светлане хотелось стать незаметной. Еще она всегда говорила, что у нее есть двое детей, но эти дети не были свободны. Она родила дочку поздно, потому что хотела, чтобы у нее был ребенок, появившийся на свет в свободной стране… Я помню, что именно такую фразу она использовала, когда говорила об этом.
Когда Ольге исполнилось два года, Светлана отдала ее в ясли при пресвитерианской церкви в Принстоне и сама приходила туда как мама, помогающая воспитателю. Молодые матери посмеивались над ее возрастом – в то время немногие заводили детей после сорока. Светлана начала называть себя «миссис Лана Питерс» и считала, что никто вокруг не догадывается, что это она, дочь Сталина, меняет детишкам подгузники. Но в таком маленьком городке как Принстон все, включая водителей такси, знали, кто она такая.
Конечно, она была одинока. Старые друзья – такие как Павел Чавчавадзе и Эдмунд Уилсон умерли, но у Светланы по-прежнему были Кеннаны и несколько новых друзей. И она продолжала свою обширную переписку. В 1970 году Светлана познакомилась в Принстоне с писателем Ежи Косинским. Тогда они могли говорить часами, и она чувствовала, что, поскольку он поляк, то понимает ее гораздо лучше, чем все остальные. Она писала ему:
Что же касается разговоров – таких, к каким привыкли мы, бесполезные русские интеллектуалы, – то здесь мне только остается убиться головой об стену. Я изо всех сил стараюсь «американизироваться» в этом вопросе – ведь они не ведут таких старомодных, размеренных бесед, к каким привыкли мы. И я добилась определенного успеха. Я могу принять участие в американской коктейльной вечеринке – болтать научилась хорошо. Но иногда мне не хватает роскоши разговоров-часами-с-тем-кто-понимает. В России у меня было много этой роскоши – больше ничего не было, а это было… И, вы знаете, такие разговоры меня просто обновляли. Немного этой роскоши было у меня с Джорджем Кеннаном, с Аланом…
Светлана шутила, что, если бы их беседы в Принстоне продолжались, то, она, возможно, влюбилась бы в Косинского, но «Бог уберег нас обоих от этого. Боюсь, из этого вышло бы только недоразумение». Она слышала, что дела у него идут не очень хорошо. Ее теплые письма были очаровательными. Она желала ему «удачи (писателям нужна удача). Что еще? Больше смеха, который укрепляет здоровье. Немного внутреннего мира, если вам это нужно (некоторые люди в нем не нуждаются)» и напоминала, что у него есть свобода, даже в большей степени, чем у нее.
Косинский сделал Светлану персонажем своего романа «Свидание вслепую» и великолепно передал шок, который любой эмигрант из России испытывал от встречи с ней. По случайности герой его романа Левантер становится соседом дочери Сталина в Принстоне:
Одного ее имени, даже названного по телефону, было достаточно, чтобы воскресить видения его московского прошлого. Для него она была прямо связана с той приводящей в трепет властью, которой обладал Иосиф Сталин. Левантеру приходилось снова и снова напоминать себе, что он больше не московский студент, а преподаватель в Принстоне, и что он говорит просто со своей соседкой, которая по случайности оказалась дочерью Сталина.