Ход с дамы пик Топильская Елена

— Может, раскрою. Тьфу-тьфу. — Я постучала по краю стола.

— По столешнице не стучи, все равно толку не будет.

И я постучала по ножке стула.

— У меня похожее дело есть, там тоже старушка убита, и тоже один ножевой удар в спину.

— Да ну? — Вера напряглась. — Неужели серия?

— Похоже на то, — осторожно сказала я.

— То-то я смотрю, у меня традиционными методами ничего не получается. А там, оказывается, серия.

— Вер, я, конечно, дело прочитаю, а ты мне сейчас можешь сказать, есть там хоть что-нибудь, за что можно зацепиться?

— Так. — Вера сосредоточилась и помолчала. — Первым делом я попыталась установить, где на нее убийца наткнулся? То ли шел за ней, то ли ждал в подъезде. Ничего не получилось.

— Да? — заинтересовалась я. — Ты тоже искала точку, где они встретились? У меня по последнему трупу такая же ситуация: не могу понять, где он девочку потерпевшую подхватил?

— Я ногами весь ее маршрут протопала. От театра там недалеко. Если только он ее в театре приметил?..

— А еще что, Вера? Там хоть какие-то свидетели есть?

— Есть свидетельницы, которые видели, как Базикова уходила из театра. Ну, капельдинерши там местные, естественно, они все ее хорошо знали. Она была в хорошем настроении, напевала: «Уж вечер, облаков померкнули края», — и ушла, держа в руке программку спектакля, между прочим, оформленную по ее рисунку.

— Слушай, может, эта программка привлекла внимание? — спросила я. — Ее же, насколько я знаю, прямо на рану положили? Там на ней отпечатков никаких нету?

— Я думала об этом, — медленно сказал Вера. — У нее поверхность шероховатая, отпечатков пальцев не дождешься; я вот на потожир ее отдала, может, хоть группу крови получим…

— Вер, а что за шляпная булавка? Которую похитили?

— А, да. Это зацепка хорошая. Необычная вещь, если у кого-то найдут, трудно ему будет объяснить ее происхождение. Я у нее дома нашла такую парную булавку, дочь показала и выдала ее. Вторая булавка при деле, тебе для образца. В картотеку похищенных вещей я ее поставила, хотя надо мной долго смеялись.

— Действительно железная?

— Да, с петелькой на конце. Ценности никакой не представляет.

— Вера, а кто труп нашел?

— Труп нашла доктор из «неотложки». Ее вызвали к женщине из этого дома, которая живет на последнем этаже. Докторша вошла в парадную и обнаружила тело. По времени получается, что Базикова только-только успела дойти от театра до дома. Докторша попыталась оказать помощь, но сразу констатировала смерть, вызвала от жильцов квартиры на первом этаже милицию и находилась при трупе до ее приезда.

— Она не при делах? Никаких пересечений с потерпевшей?

— Да нет, это мы проверили. Хотя версия красивая. Доктор «неотложки» в роли наемного убийцы, сама же и милицию потом вызывает…

— Да, но надо, чтобы вызов в этот дом совпал с появлением жертвы. А вызов был, вы проверяли?..

— Обижаешь, Машка. Первое, что мы вообще проверили. В общем, могу утверждать почти со стопроцентной уверенностью, что личных мотивов там нет.

— А гражданское дело? Насколько я знаю, Базикова судилась с генералом насчет квартиры?

— Понимаешь, я тоже сначала за это ухватилась, но потом поговорила с судьей, посмотрела гражданское дело и мне стало понятно, что для генерала идеальным вариантом было бы мировое соглашение. Со смертью Базиковой ситуация для него осложнилась. Ну, ты сама посмотришь.

Под разговоры о перспективах раскрытия убийства Базиковой Вера ненавязчиво умудрилась впихнуть в меня бутерброд с ветчиной и напоить чаем. За чаепитием она, посмеиваясь, рассказала, что с места осмотра трупа Базиковой она заехала к себе в прокуратуру, и не успела она войти в кабинет, как раздался телефонный звонок. Сняв трубку, она услышала старческий голос, интересующийся, кто занимается расследованием смерти Софьи Марковны Базиковой. Вера вежливо ответила, что пока дело еще никому не поручено и что сведения об этом будут в канцелярии прокуратуры в понедельник. Старушка на том конце провода помолчала, а затем многозначительно заявила: «Ну так вот, что я вам скажу: Софью Марковну… убили!»

Поболтав еще немного с Верой и в который раз подивившись, что ей пришла нужда лечь в клинику неврозов — настолько здоровое впечатление она производила, — я забрала дело и пошла в канцелярию оформлять передачу мне всех убийств в производство, под Верино напутствие в том смысле, что как грязь свинью, так работа Швецову всегда найдет.

Все это дурацкое оформление бумажек заняло весь день до вечера. Я с трудом успела в прокуратуру. Лешка Горчаков, как последний уходящий, готовился сдать контору под сигнализацию. В сумке у меня лежали три уголовных дела, и Лешка попенял мне на то, что я не использую уголовный розыск для охраны драгоценных следственных материалов. Вот еще одна иллюстрация к идее о неправильном понимании места уголовного розыска в современном обществе.

— Да, подруга, тебе там еще три дела привезли из городской. Это по маньяку?

— По нему.

— А почему так много? С утра было всего четыре. А сейчас получается шесть чужих да одно наше. Изволь объясниться, зачем плодишь серию?

— Ты же знаешь, чудовище, — чем больше случаев, тем легче раскрыть.

— Ой-ой-ой! Теоретик! То-то Чикатило так быстро поймали! Ладно, пошли домой, я тебя провожу.

— Подожди, Леша, я заберу дела из канцелярии, дома почитаю. Они у Зои остались?

— Хватилась! — злорадно сказал Лешка. — Зоя давно ушла и сейф свой заперла и опечатала.

— Ой! — Я расстроилась чуть ли не до слез и от досады стукнула кулаком по дверному косяку. Но посмотрев на Лешкину довольную физиономию, поняла, что дело не так плохо.

— Ну да! — сказал он. — Правильно! Кто еще позаботится о тебе, кроме дяди Леши? Забрал я дела у Зои, у меня они. Заодно почитал. Помогу тебе донести. Пошли, бедолага, Гошка твой небось уже заждался мамочку. А кто его, кстати, из школы берет?

— Да он уже большой вырос. Из школы сам приходит. Я только по утрам его провожаю, потому что в транспорте давка.

Я засунула все дела по убийствам женщин в большой полиэтиленовый мешок, мы с Лешкой сдали прокуратуру под сигнализацию и пошли к метро через темный и пугающий скверик — самое криминогенное место в нашем районе. Лешка галантно нес пакет с делами. По дороге он завел со мной светскую беседу по вопросу, волновавшему его чрезмерно, — про то, почему я рассталась со своим другом жизни — доктором Стеценко, которого все мои друзья и знакомые искренне полюбили, и в котором не могли найти ни малейшего изъяна, оправдывающего мое поведение.

Ну как я могла объяснить Лешке то, в чем сама еще не разобралась? Оставалось только оправдываться.

— В конце концов, Леша, ты никогда меня не поймешь, потому что даже в мелочах будешь на стороне мужчины.

— Да Сашка не нуждается в моей защите, потому что он тебе ничего плохого не сделал.

— Возможно. Но я хотела от него большего.

— Швецова, ты зажралась, — повторил Горчаков то, что мой внутренний голос давно уже доказывал мне, когда я оставалась с ним наедине.

— Мне стало казаться, что я ему не так уж и нужна. И, похоже, я не ошиблась.

— С чего ты взяла, дуреха? — Лешка даже остановился и стал вглядываться в меня, ища признаки мгновенно развившейся умственной отсталости.

— Ну хотя бы с того, что прошло уже больше пяти месяцев, а твой любимый Стеценко так и не нашел времени поговорить со мной о личном. Если мы и встречаемся случайно в морге, он со мной только про трупы разговаривает. Я в курсе всех интересных вскрытий за последние полгода. То есть он до сих пор так и не решил, нужна я ему или нет.

— Слушай, ты, феминистка хренова! Что ж ты за других решаешь, нужна ты мужику или нет? Может, он ночей не спит, только о тебе и думает?

— Может быть. Только мне об этом ничего не известно, а я привыкла полагаться на то, что я вижу и слышу.

— Догматичка! Во-первых, пять месяцев для мужика — не срок. Он может и годами решать, нужна ты ему или нет…

— Вот и прекрасно, только я не буду годами ждать, пока он созреет для решительных поступков.

— А что ты сделаешь, интересно, ненормальная?

— Заведу любовника. Выйду замуж.

— Да? Ха-ха-ха! — Лешка разразился обидным хохотом. — Дурочка, я что, тебя не знаю? Ты уже вкусила свободной жизни, без мужика, которого надо холить, лелеять, ублажать и еще терпеть от него всякое. Да тебя теперь замуж калачом не заманишь. Что я, тебя не знаю?

Я вдруг поняла, насколько Лешка прав. Получается, что опять другие люди понимают мою сущность лучше, чем я сама. Эта мысль настолько впечатлила меня, что я молчала всю оставшуюся дорогу до метро, несмотря на Лешкины приставания по поводу женских трупов и намеки, что он с утра едет в морг и мог бы поговорить с экспертами… Завтра все ему расскажу.

В метро мы с Лешкой разошлись по разным веткам, и мне так повезло, что я оказалась почти в пустом вагоне. Напротив меня сидел только коротко стриженный молодой человек, и я, поглощенная раздумьями о своей нелепой личной жизни, не сразу заметила, что он откровенно изучает меня, склонив голову к плечу. Когда я все же обратила на него внимание, он решился:

— Хотите, я вам скажу, как вас зовут?

Я усмехнулась. Последний раз со мной знакомились таким образом лет двадцать назад, когда я была в седьмом классе. Но визави просто сверлил меня глазами.

— Хотите, я вам скажу, как вас зовут?

— Спасибо, я знаю, — вежливо ответила я.

Визави неожиданно смутился, а я испытала облегчение: никогда не знаешь, на кого нарвешься вот так, в шутейном разговоре: моя подружка как-то грубо отшила пьяного, привязавшегося к ней на эскалаторе, и была избита так, что три месяца не показывала носа из дому. А этот, раз краснеет, вряд ли будет дебоширить. Хотя кто их, мужиков, знает…

— Вас зовут Мария, — продолжал молодой человек, оправившись от смущения. Я была удивлена.

— Что-нибудь еще из моей биографии? — спросила я, стараясь не показаться слишком заинтересованной.

— Пожалуйста. Ваша работа связана с людьми.

— А конкретнее? — Эта угадайка занимала меня все больше и больше.

— Вы или врач… — наверное, по моему лицу он понял, что промахнулся, — или юрист.

Вглядевшись в него, я увидела, что он не такой уж молоденький — ему лет тридцать пять, просто в его облике есть что-то мальчишеское.

— Ну что, я прав?

— Похоже, что и вы работаете с людьми, — не осталась я в долгу. — Вы или продавец, или журналист.

Парень расхохотался. Смех у него был хороший, заразительный.

— Один — один, — отсмеявшись, сказал он. — У вас вид усталый, помочь вам? Сумка тяжелая?

— Донесу, спасибо, — ответила я, мгновенно разочаровавшись. Я, конечно, доверчивая, но не настолько.

— Скажу вам откровенно, как продавец — доктору, это я из лучших побуждений. Но я вижу, вы боитесь доверять незнакомому, поэтому могу показать вам свои документы. — И он вытащил из кармана удостоверение члена Союза журналистов.

Приближалась моя остановка, и мне совершенно не улыбалось идти домой в сопровождении незнакомого мужчины. Может, он и есть наш загадочный маньяк, вот так и цепляет своих жертв — обаятельно улыбается, предлагает помочь, а в парадной достает ножик… Надо как-то отделываться от него. Поезд остановился, двери открылись. Досидев до объявления: «Осторожно, двери закрываются», я резко встала и, не глядя в услужливо развернутое передо мной удостоверение, вежливо сказала:

— Спасибо, мне пора выходить, — и выскочила на перрон как раз в тот момент, когда двери начали смыкать створки. Обернувшись, я увидела, что мой случайный знакомый, улыбаясь, машет мне рукой за стеклом.

Когда я добралась домой, ребенок успел сделать уроки и поиграть на гитаре. Был он какой-то грустный, и я присела перед ним на корточки и заглянула в лицо.

— Гошенька, котик мой, что ты куксишься?

— Так, ничего… — Он отвел глаза.

Мне это не понравилось. Я уселась в кресло, посадила его к себе на колени и обняла. Ребенок послушно положил голову мне на плечо, и мне показалось, что он едва сдерживает слезы.

— Лапонька моя, что случилось? — Я стала гладить его по голове, целовать в макушку, и он все глубже зарывался мне в плечо и прижимался ко мне и уже начал всхлипывать. — Что ты, мой зайчик? Что-нибудь в школе?

— Нет. Мне просто тебя не хватает, — прошептал он, пряча лицо.

— Котеночек мой! — Я изо всех сил прижала его к себе. — Ты же знаешь, что я тебя очень люблю, больше всех на свете, я бы очень хотела быть с тобой все время, правда!

— Правда? — переспросил он, хлюпая носом.

— Ну конечно.

Я гладила его по голове, и он постепенно успокоился.

— Ма, я так скучаю, когда я один дома. Давай заведем собаку, а?

Я вздохнула.

— Гошенька, собака — это замечательно. Я в детстве тоже очень хотела собаку и даже как-то принесла домой щенка.

— Щенка? — заинтересовался он. — Какой породы?

— Беспородного. На даче какая-то женщина продала мне его за три рубля, за все мои сбережения.

— И что с ним стало?

— В пятницу на дачу приехала мама и попросила отнести щенка обратно, сказала, что мы не можем его держать.

— И ты отнесла?!

— Отнесла. И больше никогда не делала попыток завести собаку.

— А сейчас?

— Лапуня, я очень люблю собак. Но если у нас появится щенок, нам придется очень трудно. — Надо как-то объяснять сыну, что тяжесть ухода за щенком ляжет целиком на его плечи; сначала напугаю его тем, что с собакой надо рано гулять. — Во-первых, по утрам и так тяжело вставать, а если будет собака, то вставать придется на целый час раньше…

— Мамуля, ты сама не заметишь, как привыкнешь, — умильно проговорил Гоша, снова кладя голову мне на плечо.

— Ах ты, свинтус! — Я сбросила его на диван и начала щекотать. Он развеселился и весь вечер выглядел вполне умиротворенным. Ложась спать, он попросил приготовить на завтра блинчики с мясом.

Когда Гошка угомонился и уснул, я удалилась на кухню и разложила на столе уголовные дела. В двух из них не было заключений судебно-медицинских экспертиз трупов, и, посмотрев на часы, я подумала, что еще не поздно позвонить Горчакову.

— Леша, — сказала я тихо, набрав горчаковский номер, — ты завтра в морге не сможешь взять две экспертизы? По Ивановой и Погосян. — Я назвала ему даты, районы и фамилии следователей, назначивших экспертизы.

— А ты что, дела читаешь? — осведомился Лешка. — Вот вы, бабы, всегда так: работу тащите домой, а дом — на работу.

— Как остроумно, — огрызнулась я. — Я эту плоскую шутку слышала еще в школе.

— Так с тех пор в вашем бабском умишке ничего не изменилось.

— В тебе говорит зависть хоть к такому умишку.

— Еще одно слово, и поедешь за экспертизами сама.

— Понял, не дурак, — моментально отозвалась я, — как говаривал наш общий друг Кораблев. Как, кстати, у него дела, не знаешь?

— Увольняют нашего общего друга.

— За что?!

— Маш, потом расскажу. Ленка меня ужинать зовет.

— А ты что, еще не ужинал? Ты, по моим прикидкам, уже три часа, как дома.

— Нет, я пришел и пообедал, а теперь буду ужинать.

Понятно, жена Горчакова, вся в счастье, что муж так рано появился дома, не знает, чем его ублажить, и закармливает на убой.

— Не лопни, — сказала я, и со спокойной совестью положила трубку.

Итак, что же получается, если свести воедино все произошедшие убийства? Среди них есть очень похожие по способу действия пары: Шик и Базикова — сходство в возрасте (обе — пожилые женщины), в количестве и локализации повреждений (каждой нанесено по одному ножевому удару в спину).

Вторая пара — тридцатилетняя Людмила Иванова и последний случай, Рита Антоничева. Обе — молодые женщины, обе убиты путем нанесения большого количества ножевых ударов (у них — по десять и более ран), обеих преступник захватил сзади, одной рукой зажав им рот, другой нанося удары по передней поверхности грудной клетки.

Есть определенное сходство между обстоятельствами убийства Анжелы Погосян и неустановленной женщины, с которой все и началось. Если, конечно, все началось в этом году и в нашем городе. Нельзя ведь исключить, что психически больной человек начал убивать женщин несколько лет назад, но тогда никто не связал воедино эти убийства, просто их списали, каждое в отдельности, на разбойные и хулиганские нападения; потом человек был госпитализирован, полежал в психиатрической больнице, у него наступило кажущееся улучшение, его выпустили, и он снова начал убивать… В моей практике был случай, когда субъект с органическим поражением головного мозга проломил молотком голову своей матери. Его признали невменяемым, отправили на принудительное лечение в больницу специального типа, то есть в условия, приближенные к тюремным, где он провел пять лет. К концу этого срока врачи отметили у него стойкую ремиссию, улучшение состояния, и сочли возможным поставить вопрос о снятии с него принуддечения. В день, когда его выпустили из психбольницы, он вернулся домой, взял молоток, вышел на улицу и спросил у первой попавшейся девушки, который час. Пока та задирала рукав, чтобы посмотреть на часы, он стукнул ее молотком по голове.

Так вот, что мы имеем на сегодняшний день? Сходство, по способу действия, между убийствами Анжелы Погосян и бомжихи средних лет заключается в количестве нанесенных ножевых ударов — по шесть, но локализация разная. Все шесть ножевых у бомжихи — в спину, Погосян получила три удара ножом в грудь, три в спину, но можно предположить, что она вела себя более активно и пыталась если не сопротивляться, то уйти от убийцы. По словам подруги, Анжела до самого момента смерти была в сознании, ползла по лестнице, даже что-то сказала перед смертью. Видимо, сначала ей нанесли три удара ножом в грудь, она повернулась и стала убегать, и ее ударили еще в спину. Интересно, кстати, почему убийца не преследовал немощную старушку Шик, а Погосян преследовал?

Можно сгруппировать убийства и по другому признаку — по месту. На старушку Шик и на молодую Людмилу Иванову напали в лифте. На Базикову, Погосян и Антоничеву — сразу, как только они вошли в парадную.

Особняком стоит убийство молоденькой Жени Черкасовой — во-первых, ее труп был обнаружен в подвале, и это единственный случай, когда тело убитой женщины перемещалось после совершения преступления. Добро бы это еще был первый или последний случай, тогда это можно было бы списать на приобретенный преступником опыт, что изменило его поведение. Но это убийство — по хронологии между пятым и седьмым, последним. Последнее преступление не связано с сокрытием трупа. Может, мы зря его считаем одним из серии? Но тогда у нас зависает одна из суббот. Заколдованный круг!

Пока я пыталась так и сяк сгруппировать совершенные убийства, чтобы нащупать хоть какую-то логику в действиях злодея, у меня начала оформляться одна мыслишка, но чтобы ей окончательно сформироваться, нужно, чтобы передо мной лежали все до единого заключения экспертиз трупов.

Собрав дела, я легла спать, но долго еще ворочалась в постели. Отчасти из-за того, что меня трясла нервная дрожь перед грядущей субботой. Группировать убийства по сходству способов, составлять сводные таблицы — это все, конечно, хорошо, но пока что мы ни на шаг не продвинулись в поисках убийцы. А до субботы уже на один день меньше. Господи, и я добровольно взвалила на себя такую ответственность!

А кроме того, лежа в темноте на широком диване, я особенно остро чувствовала свое одиночество. Днем еще ничего; но ночью все время вспоминается, как я еще недавно засыпала на руке любимого мужчины, как он во сне прижимался ко мне… Так, все, хватит! Если любимый мужчина оказался такой тряпкой, что не в состоянии отважиться на серьезный разговор, значит, он не стоит душевных мук. Но это я понимаю разумом, а душа все равно ноет. Надо было мне самой съездить в морг, там одна или две экспертизы — Сашкины, был бы повод с ним встретиться… Завтра утром позвоню Горчакову, пока он еще не вышел из дому, и скажу, чтобы он не брал мои экспертизы, я сама за ними съезжу. Он будет только рад, потому что с момента нашего с Сашкой расставания ведет себя, как настоящая сводня. Дня не проходит, чтобы он не зудел над моим ухом про необходимость воссоединиться с Сашкой.

Но не зря говорят, что утро вечера мудренее. Проснувшись по звонку будильника, я совершенно по-другому посмотрела на вещи. Зачем мне самой искать встречи с человеком, который за пять месяцев палец о палец не ударил, чтобы вернуть женщину, без которой он якобы жить не может?

Поскольку ребенок заказал блинчики с мясом, я решила наконец забрать у мамы мясорубку, которую она купила мне по моей просьбе еще летом. Все эти новомодные чудеса кухонной техники с электронной начинкой я не люблю, комбайнами и миксерами не пользуюсь, предпочитаю прокручивать мясо по старинке, механическим прибором, даже белки для безе взбиваю не миксером, а вручную, вилкой. Так в них больше воздуха, они получаются нежнее, хотя нагрузка на мускулатуру при взбивании — как от марафонской дистанции.

Выходя из дому, я позвонила маме, надеясь заехать к ней в обед. Телефон не отвечал. Я удивилась, потому что уйти в такую рань она не могла, никаких дел, заставивших мою мать выйти из дому ни свет ни заря, я себе не представляла.

Придя на работу, я позвонила снова. И снова никакого ответа. Я начала волноваться. К тому моменту, когда Горчаков вернулся из морга, я была уже в последней стадии истерики.

— Лешка, — набросилась я на него с порога. — У тебя вроде знакомая какая-то живет в том же доме, что и моя мама. Мне не выскочить, не мог бы ты попросить ее зайти к моей матери, проверить, все ли в порядке?

— Да нет проблем. А что случилось?

— Понимаешь, с утра маме звоню, к телефону никто не подходит. Не дай Бог, что-нибудь случилось. Мама еще вчера жаловалась на сердце, а если вдруг, тьфу-тьфу, плохо стало, так и позвать-то некого. Позвони своей приятельнице, а?

Отзывчивый Лешка сразу же набрал номер телефона своей знакомой и, вкратце объяснив ей ситуацию и назвав адрес, попросил подняться на три этажа выше и позвонить в квартиру, проверить, все ли в порядке. Те пятнадцать минут, которые понадобились ей на выполнение поручения, я провела у телефона, нервно ломая руки.

Лешка успокаивал меня, как мог, но я все равно дергалась, и только одна его фраза меня слегка развеяла. Сидя в моем рабочем кресле и рассеянно глядя на телефон, Горчаков задумчиво, как бы про себя, произнес:

— Господи, настанет ли такой день, когда моя теща перестанет отвечать на телефонные звонки?..

Зная о его отношениях с тещей, которые сводились к именованию друг друга за глаза «этот» и «эта», я не могла сдержать истерического смеха.

К счастью, через пятнадцать минут добрая женщина отзвонилась и доложила, что с моей мамой все в порядке, просто испорчен телефон, и что мама ждет меня в обед. Я облегченно вздохнула и углубилась в изучение экспертиз, которые привез Лешка. Двух часов до обеда мне было, конечно, мало, и я с сожалением оторвалась от увлекательного чтения.

Мама выглядела неважно, и у меня сжалось сердце. Почему у меня не хватает времени на общение с самыми близкими людьми? Работа работой, но когда матери не станет (сейчас я даже думать об этом боюсь), я горько пожалею, что мало была с ней, особенно когда она постарела, и ей больше, чем когда-либо, нужно с кем-то поговорить, чтобы не одолевали мрачные мысли, и именно теперь нужно внимание дочери, в которой вся ее жизнь, не слишком-то счастливая.

Я поболтала с мамой, попила чай, приготовленный ею, съела винегрет, но время поджимало, и мне пришлось с болью в сердце попрощаться. Мама выдала мне мясорубку, заботливо упакованную в бумагу и полиэтиленовый пакет, и я понеслась.

В прокуратуре меня ждал Синцов с оперативной информацией по убийству Жени Черкасовой. Из уголовного дела я уже знала, что труп Черкасовой был обнаружен в подвале дома, где она не жила и знакомых не имела. По крайней мере, следствие их не установило. Труп ее нашли бомжи, заселявшие подвал. Днем они промышляли по помойкам, а к вечеру стеклись к месту обитания и были неприятно удивлены. Двое из них были допрошены по делу. Они клялись, что, обнаружив мертвую девушку, они сразу пошли в милицию к знакомому оперу (это понятно, хороший опер на своей территории знает и привечает всех бомжей, поскольку они являют собой бесценный источник разнообразной информации, незаменимой при раскрытии преступлений). Кроме того, они клялись, что не трогали труп и ничего не брали с места происшествия. Естественно, орудия убийства рядом с трупом не было. Кровь там имелась только под раной на горле девушки, она натекла лужей, а вот брызг или потеков следователь в протоколе не зафиксировал. Следов борьбы в подвале тоже не отмечалось, наоборот, было указано, что песок, который покрывает пол подвала, ровный, не взрыхленный. И совершенно было непонятно, как Женю, приличную, шикарно одетую студентку-художницу заманили в подвал, если именно там ее убили, или как тело оказалось в подвале, если убили ее в другом месте. Как убийца умудрился не оставить следов волочения, перетаскивая труп? И потом, вообще зачем возникла прихоть перемещать труп? Если Женя была убита незнакомым ей человеком при нападении, зачем этот незнакомый убийца принял меры к сокрытию трупа? Так обычно делают, если место убийства может указать на подозреваемого. Например, муж убьет жену в квартире и оттащит тело на чердак — мол, ищите кого-то постороннего.

Андрей же добавил к этим сведениям то, что имелось в головах у оперов местного убойного отдела, но по каким-то причинам не доехало до следователя, у которого дело находилось в производстве. Несмотря на яркую внешность и холеность, Женя Черкасова была домашней девочкой, маменькиной дочкой, кроме художественного училища и дома, практически нигде не бывала. Мама — домохозяйка; когда Женечке исполнилось семь лет и она пошла в школу, мама уволилась с работы, из конструкторского бюро, чтобы сидеть с дочкой и уберечь ее от дурного влияния. Так мама и досидела до поступления дочки в высшее учебное заведение. Семью обеспечивал папа, до перестройки — директор «Мебельторга», а со времен легального капитализма — хозяин салона итальянской мебели. Родители и две допрошенные по делу подруги Жени категорически отрицали, что у Жени был какой-то бой-френд. Сама Женя, по их словам, говорила, что ей не до глупостей. По данным исследования трупа, девственность Жени и вправду нарушена не была.

В день смерти Женя была в училище, а около двух часов дня ушла оттуда, сказав одной из подруг, что едет в магазин, расположенный в центре города, за колонковыми кисточками. Дом, где было найдено тело Жени, находится, по отношению к училищу, в направлении прямо противоположном магазину. Никаких колонковых кисточек при ней обнаружено не было. Ее сумочка валялась под трупом, и мама утверждала, что количество денег в сумочке соответствует той сумме, с которой Женя ушла утром из дома.

На пальце у Жени было кольцо с бриллиантом, в ушах такие же серьги, преступник их не тронул. Оторвана была пуговица от пальто. А вернее, не оторвана, а срезана острым лезвием, судя по описанию краев ниток, на которых она держалась. На фототаблице к протоколу осмотра места происшествия, на детальном снимке трупа, застежка пальто была хорошо видна. Следователь, составлявший протокол осмотра, конечно, поленился, а вот судебный медик в морге добросовестно описал не только саму одежду трупа, но и отдельно — оставшиеся пуговицы на пальто. Три сантиметра в диаметре, неправильной формы, из белого металла, со вставкой из какого-то поделочного камня. Пуговица дорогая, конечно, но явно не дороже, чем серьги с бриллиантами.

— С чего начнем, Андрей? — спросила я Синцова, когда мы подвели итоги тому, что мы знаем на сегодняшний момент. — Время уходит катастрофически, а в субботу…

— Знаю, — прервал меня Синцов. — Лучше не говори об этом. Поехали сегодня посмотрим на места происшествий.

— Я разорваться готова, — пожаловалась я ему. — Надо и на места ехать, и в морг, с экспертами поговорить, и свидетелей допрашивать… А главное, Андрей, надо что-то делать, чтобы в субботу…

— Да ясно, — отозвался Андрей. — А что можно сделать? Подождем и осмотрим очередной труп, вот и все.

— Я понимаю, что милиционера в каждой парадной не выставишь. Но все-таки давай подумаем…

— Маша, как ни думай, пока мы его не поймаем, он будет убивать по субботам.

— Тогда давай его поймаем.

— Давай. Агентура моя молчит. Никаких сведений. Нигде не проскользнуло ничего похожего.

— Значит, одиночка; как Чикатило — днем примерный отец семейства…

— Наоборот, днем женщин мочит, а ночью исправно исполняет супружеские обязанности.

— Не думаю. Раз женщин мочит, то с супружескими обязанностями у него проблема, как пить дать.

— Слушай, а может, это женщина?

— Может. Вот я и хочу с экспертами поговорить. Собрать всех, кто делал экспертизы по нашей серии, и устроить мозговую атаку. Пусть по высоте ран и локализации скажут, какой у него примерно рост, может, навыки какие выявятся…

— Какие навыки?

— Ну, например, по характеру расчленения трупа можно сказать, знаком ли преступник с анатомией. Имеет ли профессиональные навыки, скажем, мясника, умеющего грамотно разделывать тушу. Может, и тут что-нибудь выскочит.

— Ну давай. Тогда сегодня проскочим по местам происшествий, а завтра поедешь в морг.

— А завтра уже среда, — тоскливо сказала я.

— Маша, — серьезно сказал Андрей, перегнувшись ко мне через стол. — Если мы до субботы не успеем, не вздумай себя казнить за то, что этот псих убил еще кого-то. Мы делаем все, что в наших силах.

— Не все. Придумай, как его остановить.

— Хорошо, — сказал Синцов, откидываясь на спинку стула. — Мои милицейские мозги подсказывают только одно. Давай через вашего зама прокурора города выйдем на начальника ГУВД, чтобы тот дал команду в субботу усилить патрулирование в городе, чтобы постовые регулярно заходили в подъезды домов, проверяли, все ли там спокойно. Всего-то полдня, с двенадцати до пяти.

— Хоть что-то, — вздохнула я. — Тогда поехали к Кириллычу, а потом уже на места.

В городской прокуратуре я сорок минут ожидала, пока зампрокурора освободится и уделит мне внимание. Когда было позволено зайти, я затащила к нему в кабинет и Синцова тоже, доложила о наших предположениях по поводу ближайшей субботы и спросила, какие будут указания по предотвращению убийства.

— Мария Сергеевна, хотите переложить ответственность? — спросил зампрокурора. — Ищите убийцу, вот и предотвратите дальнейшие преступления. В конце концов, сами напросились.

— Евгений Кириллович, мы делаем все, что можем, но времени катастрофически мало. Может, в прессу обратиться? Скажем, объявить по телевизору, чтобы по субботам в три часа дня женщины были осторожны.

— Вы что, с ума сошли? — ласково спросил Евгений Кириллович. — Только прессу не надо сюда впутывать. Потом греха не оберешься.

— Евгений Кириллович, по-моему, это недорогая цена за сохраненную жизнь.

— Это вы так считаете, — дипломатично сказал Евгений Кириллович. — В общем, никакой прессы, я вам запрещаю, — добавил он уже менее дипломатично.

Видя, что я уже готова расплакаться, в игру вступил Синцов.

— Евгений Кириллович, — сказал он, — у меня есть предложение — попытаться предотвратить преступление силами милицейского патрулирования, только я бы просил вас договориться об этом с начальником ГУВД.

— Ну что ж, это еще приемлемо. Пусть объявят какую-нибудь региональную операцию, типа «Вихря», и под это патрулируют. Мария Сергеевна, подготовьте мне спецдонесение. Других предложений нет?

— Только обращение в средства массовой информации…

— Я сказал, это исключено, — жестко повторил зампрокурора. — Вы же знаете, уже и маньяка поймаем, а нас все будут полоскать…

— Тогда все, — сказала я, вздохнув, но, видимо, у меня на лице было написано собственное мнение по этому вопросу, поскольку Евгений Кириллыч напутствовал меня следующими словами:

— Мария Сергеевна, запомните, если я засеку хотя бы один ваш контакт со средствами массовой информации, вы будете уволены.

Я в этот момент уже направлялась к дверям и, услышав это предупреждение, не оборачиваясь, ответила:

— Я восстановлюсь.

— Не думаю, — донеслось мне в спину. Что ж, он знал, чем меня напугать.

Выйдя из городской прокуратуры, мы с Синцовым пришли к выводу, что успеваем только на одно место происшествия, надо было только решить, на какое. То есть Андрей был готов работать двадцать четыре часа в сутки, но я не была готова. Я и так не находила себе места оттого, что ребенку не хватает общения со мной; а сейчас у него как раз такой возраст, когда общение со мной ему нужно. Через год-два у него появятся другие интересы, я уже не так буду ему необходима. Надо ловить это счастливое время, когда он сам тянется ко мне. Но завтра придется отправить его к бабушке, потому что похоже, что до субботы мне спать не придется вообще. Сегодня я еще исполню материнские обязанности, и надо еще подумать, как сказать ребенку о том, что я его ссылаю на некоторое время. Уже октябрь на дворе, а я все с угрызениями совести вспоминаю, что мой зайчик написал мне в открытке к Восьмому марта: «И еще желаю тебе побольше свободного времени, а то ты слишком занятая»…

— Андрей, может, мы в два места успеем? В подвал, где Черкасову нашли, и на черную лестницу, туда, где убили бомжиху?

— Поехали, — согласился Андрей. — Куда сначала прикажете?

— А куда ближе? К подвалу? Тогда вперед.

Там мы потеряли часа полтора драгоценного времени, домогаясь техника-смотрителя, у которой находились ключи от подвала. Сразу после обнаружения трупа бомжей из подвала выгнали, а подвал заперли на железную скобу через всю дверь, с висячим замком. Андрей было разворчался, мол, раньше надо было это делать, но я ему напомнила, что так у нас хоть есть шанс увидеть место обнаружения трупа в первозданном виде.

Наше долготерпение было вознаграждено на сто двадцать процентов. Сомнений не было, объект выглядел именно так, как и в день обнаружения трупа. Вот лужа засохшей крови, и брызг окрест действительно не наблюдается, вот вдавленный след, образовавшийся во влажном песке от тяжести лежавшего тела. Вот хорошо сохранившийся след рифленой подошвы, надо бы слепочек сделать…

Техник-смотритель, заглянувшая вместе с нами в подвал, извинилась и ушла, сказав, что ключ от замка нам надо занести к ней в контору. Мы с Синцовым остались вдвоем в подвале, и тут, как на грех, от сквозняка, тяжелая дверь подвала скрипнула и захлопнулась. Почему-то сразу потянуло холодом, где-то закапала вода. Мне стало не по себе. Сильно разболелось колено. Я стиснула зубы, отгоняя мрачные мысли, и окинула взглядом пространство подвала. Да, бомжи здесь неплохо устроились: вон там, в уголке, они костерок разводили и чифирили, и большая кастрюля, приспособленная под биотуалет, здесь имелась, и вон картишки разбросаны, рядом с ложем трупа — местом, где лежало мертвое тело. Я подошла поближе и поддела ногой одну из засаленных карт, лежавшую «рубашкой» вверх. Это оказалась дама пик, и мне почудилось, что порочные глаза женщины с картинки подмигивают мне и спрашивают: «Ну что, слабо?».

— Андрей, как ты думаешь, этот труп из серии или все-таки что-то другое?

— Маш, тебе виднее, ты у нас мозг, а я только ноги, — ответил Андрей, присев на корточки и разглядывая отпечаток подошвы.

— Не надо прибедняться, — рассеянно сказала я, оглядываясь по сторонам. В этом мрачном подвале у меня опять появилось чувство, что мы проглядели какую-то примету почерка преступника. Что-то такое, от чего преступник не может отказаться, убив очередную жертву. Или что-то такое, что провоцирует его на убийство. Но, как я ни старалась сосредоточиться, это неуловимое «что-то» пока ускользало от меня. Ладно, потом сяду и проанализирую все еще раз. Я вытащила из сумки фотоаппарат и отщелкала несколько снимков подвала, обзорных и узловых, покрупнее сняв ложе трупа и предметы вокруг него.

— За эксперта хочешь поработать? — спросил Синцов, неслышно подойдя сзади. — Может, и слепочек снимешь со следа?

— Нет, мои профессиональные навыки так далеко не распространяются. Хотя меня в университете учили слепки делать, даже с отпечатков в снегу. Потом приедем сюда с экспертом, сделаем повторный осмотр, а сейчас я просто хочу иметь картинки с места.

— А как из следов в снегу слепки брать? — заинтересовался Синцов.

— Гипс надо разводить спиртом.

— И кто ж тебе даст в России спирт на такое дело изводить?

— Вот-вот. Пойдем на воздух, я еще снаружи дверь сфотографирую и парадную тоже.

Андрей подошел к двери и попытался открыть ее. Дверь не поддавалась. Я ощутила озноб.

— Ну что, Машка, испугалась? — Синцов распахнул дверь, и я пулей вылетела из подвала.

— Ты меня пугал, что ли? — набросилась я на Синцова, но он вместо ответа отпустил дверь, и она снова захлопнулась. Вид у него при этом был совершенно не шутейный.

— Глянь: если ты тащишь труп, кто-то должен держать дверь. Иначе ты не пройдешь.

— Думаешь, их было двое? — Я задумалась, а Синцов уже обшаривал парадную. Я присоединилась к нему. Мы прочесали весь первый этаж, завернули даже на второй, но следов крови не нашли нигде. Выйдя на улицу, мы переглянулись.