Ход с дамы пик Топильская Елена

— Несли труп в покрывале? — предположил Синцов.

— Или заманили в подвал и там убили, — откликнулась я. — В деле есть осмотр пальто Черкасовой. Оно практически не запачкано кровью. Если бы ее убили где-то в другом месте и переносили труп, кровь бы текла из раны и пропитала все пальто.

— Так заманили или затащили?

— Ты экспертизу трупа смотрел? Кроме резаной раны на шее, у нее никаких повреждений. Синяков на руках нет, побоев на лице нет.

— Могли угрожать чем-то.

— Могли.

— Ну что, пойдем?

— Подожди.

Я вытащила из сумки обзорную справку с фототаблицей к осмотру трупа Черкасовой.

— Почему при осмотре места обнаружения трупа не сделали слепок со следа ноги? И в протоколе он не описан.

Синцов заглянул мне через плечо.

— Может, этот след оставили уже потом? Кто-то из тех, кто толокся на месте происшествия?

— Нет, на фототаблице он есть. Значит, на момент осмотра уже был. Ты же знаешь, первым проходит эксперт и фотографирует место, потом пускает всех остальных.

— Маша, не обольщайся, — остудил меня Синцов. — А сколько народа тут пронеслось до эксперта? Сначала бомжи тут были, потом опера пришли, постовые место охраняли — всех не перечислишь.

— Андрей, давай рассуждать логически. Если хочешь, можем вернуться к месту обнаружения трупа. Смотри: труп лежит у стены, между ним и стеной не больше десяти сантиметров. Те, кто обнаружили труп и потом его осматривали, могли подойти к нему только с одной стороны. Пока труп не увезли, сюда ступить никто не мог, если только перешагивать через труп. Но зачем?

— А на фото, пока труп еще лежит, этот след уже есть, — кивнул головой Синцов. — А чего ж тогда слепок не сделали?

— Ну, мы сделаем, долго ли умеючи. Сейчас подвал запрем, а завтра приедем с экспертом.

Мы вернулись в парадную, Синцов старательно навесил на дверь подвала железную скобу и запер замок.

По дороге в жилконтору мы обсуждали возможные версии убийства Черкасовой.

— Послушай, — сказала я, — если Женя была такой домашней девочкой, почему не осмотрели ее вещи дома?

— А что бы ты хотела найти в ее вещах, если ее убили вне дома?

— Не знаю, но это напрашивается. Архив ее нужно посмотреть, найти записные книжки, письма, если есть, посмотреть компьютер. Надо искать ее контакты, неизвестные родителям и подругам. Может, на место убийства бомжихи съездим завтра, а сейчас рванем домой к Жене?

Андрей пожал плечами. Дойдя до жилконторы, мы отдали ключ от подвала и попросили разрешения позвонить. Я набрала номер телефона Жениной квартиры. Мать у нее не работает, значит, должна быть дома. И правда, она откликнулась слабым голосом. Я представилась и, сто раз извинившись, объяснила, что хочу заехать посмотреть на вещи Жени. Никаких возражений не последовало, и через полчаса мы с Андреем входили в квартиру хозяина мебельного салона.

Отца дома не было. Мама Жени Черкасовой оказалась очень красивой женщиной средних лет, которую не испортило даже горе. У нее была очень мягкая манера общения, и хотя глаза ее постоянно наполнялись слезами, она старалась, чтобы это не мешало разговору.

В комнате, куда нас провели, стоял большой карандашный портрет Жени, с черной траурной лентой на уголке. Хозяйка объяснила, что это автопортрет дочери, нарисованный ею год назад.

— Хотя вообще-то Женечка портретами не увлекалась. Ей больше нравились натюрморты. Она так изящно выписывала детали, что все педагоги отмечали ее именно за это.

— Раиса Григорьевна, а можно посмотреть Женины рисунки? — спросил Синцов, и я присоединилась к этой просьбе. Собственно, за этим мы сюда и ехали.

Раисе Григорьевне, похоже, было даже приятно еще раз посмотреть рисунки покойной дочери в нашей компании, и она с готовностью достала большую папку-планшет.

— Вас ведь наверняка интересуют ее последние работы? — спросила она, раскрывая папку.

— Давайте начнем с последних, а потом посмотрим более ранние.

Когда мать Жени открыла папку и начала перебирать рисунки, комментируя их, я поняла, что Женя была очень талантливым художником. Конечно, ей было не до глупостей, как она сама говорила. Конечно, вся ее душа уходила в рисование. Из-под ее руки выходили чудные картинки, которые жили своей собственной сказочной жизнью. Старинные канделябры, надкушенные яблоки, разбросанные конфеты — все это, казалось, было одушевленным, походило на сны из-под зонтика Оле-Лукойе. Очарование этих рисунков было не стряхнуть, к ним хотелось возвращаться и рассматривать, все больше и больше подпадая под их гипнотическую силу. Андрей тоже засмотрелся на них.

— Какая талантливая девочка, — тихо сказала я, и Женина мама кивнула.

— Мне всегда было страшно за нее, — отозвалась она глухим голосом. — С таким талантом долго не живут.

Она перевернула еще один лист бумаги из планшета и удивилась:

— А вот этого рисунка я еще не видела. Наверное, один из последних.

Я глянула на рисунок и, еще до того как я осознала, что это такое, сердце у меня бешено забилось.

— Так, — сказал за моим плечом Синцов.

Он осторожно взял из рук Жениной мамы лист, и мы уставились на него, а после долгой паузы перевели взгляд друг на друга.

— Удачная композиция, — тихо сказала мама Жени. — Правда, непонятно, что это?

— Да, — машинально отозвалась я. Хотя мне было понятно, что это; и я бы дорого дала, чтобы узнать историю этого рисунка. Цветными карандашами, в очень узнаваемой Жениной манере, был изображен шелковый платок с набивкой в виде карточных королей, валетов и дам, а на нем были небрежно разбросаны разные предметы: две оборванные цепочки, одна — из белого металла, с грубыми звеньями, другая золотая, тоненькая, крупная игральная фишка-брелок и еще один предмет, в котором только подготовленный человек мог узнать железную иглу-заколку для шляпы.

Мы, как завороженные, смотрели на рисунок до тех пор, пока мама Жени не перевернула очередной лист из планшета; взглянув на него, мы поначалу даже не поняли, чем второй рисунок отличается от первого, пока Синцов, оказавшийся более наблюдательным, чем я, не ткнул пальцем в единственное имевшееся отличие. На втором рисунке к композиции был добавлен еще один предмет. На том же шелковом платке те же цепочки, брелок, шляпная заколка — и пуговица от Жениного пальто.

Кроме интригующих рисунков, мы забрали Женину электронную записную книжку и радиотелефон. Рисунки я взяла с собой, а Синцов получил остальное, ему предстояло проверить все содержащиеся в записной книжке и в памяти телефона сведения. Меня слегка мучили угрызения совести по поводу того, что я иду домой, а он продолжает работать.

Прибежав домой, я оперативно поджарила лук и сделала тесто для блинов. Мясо в бульоне было отварено еще вчера, молоть лучше уже остывшее. Пока ребенок делал уроки, я приготовила блины; оставалось только смолоть отварное мясо, смешать его с жареным луком и завернуть в блинчики. Порадовавшись, что я не забыла купить сметану, я развернула мясорубку и охнула: конечно же, она была из магазина и вся в солидоле. Отмывать составные части мясорубки от солидола — долго, а главное — противно. Надо попробовать спихнуть эту приятную работенку на сына.

— Гоша, — позвала я его на кухню. Ребенок явился незамедлительно, наивно полагая, что я зову его ужинать.

— Гошенька, — ласково сказала я ему, — ты хочешь блинчиков с мясом? Он радостно кивнул.

— Тогда помой мясорубку, — коварно сказала я. — Видишь, она в солидоле. Надо сначала спичкой выковырять солидол, потом протереть бумажной салфеткой, потом помыть горячей водой с мылом.

Ребенок сразу скуксился.

— А почему я? — недовольно спросил он.

— А почему я? — ответила я вопросом на вопрос.

— Потому что ты — мама, а я еще маленький.

— А ешь, как большой.

— Тебе жалко? — тут же парировал ребенок. Я с грустью отметила развивающиеся задатки демагога.

— А тебе меня не жалко?

— Мамуля, — сменил он тактику и стал ластиться. — Я понимаю, что ты очень устаешь, поэтому предлагаю разделение труда: ты моешь мясорубку и готовишь блинчики, а я, так и быть, их ем. Заметь, я беру на себя самое трудное.

— Боже мой, кого я воспитала! Какого трутня!

— Да ладно, ма, — скромно потупился мой сыночек. — Не такой уж я и трудень. Так, помогаю, чем могу.

— Кто? — Я рассмеялась, долго сердиться на этого юмориста я не могла. — До «трудня», как ты выражаешься, тебе далеко.

После недолгого препирательства была заключена сделка: я мою мясорубку, а Гоша — всю грязную посуду, которая образуется до вечера.

До самого последнего момента я не могла приступить к трудному разговору. И только запихав ребенка в постель, я набралась храбрости и сказала ему, что завтра он из школы поедет к бабушке. Но вопреки моим опасениям, Гошка не очень расстроился или, по крайней мере, не показал мне, что расстроился. Роли наши поменялись. Не я стала успокаивать его, а он меня, почувствовав мое внутреннее напряжение.

— Ма, — сказал он, ухватив меня за руку, — у тебя что-то случилось?

— Почему ты так решил, малыш? — спросила я, вынужденно улыбаясь.

— Ну что я, по уши деревянный, что ли? Тебя же колотит. Вот, смотри! — И он потряс меня за плечо. — И потом, ты же не просто так хочешь от меня избавиться?

— Почему избавиться, котик? — запротестовала я, но он меня прервал.

— Опять работа? Что-то важное? Если важное, я готов потерпеть. А когда ты освободишься?

— Постараюсь как можно раньше. Я же буду по тебе скучать.

— И я по тебе. — Он обнял меня, подышал мне в ухо, потом лег на подушку и велел: — — Все. Гаси свет. Спокойной ночи.

Закрыв дверь к нему в комнату, я пошла на кухню и некоторое время сидела, тупо глядя на телефонный аппарат. А когда тоска стала невыносимой, я набрала домашний телефон Стеценко. Трубку он снял после первого гудка, как будто тоже сидел возле телефона и караулил, когда я позвоню.

— Привет, — оригинально начала я.

— Привет, — откликнулся Сашка.

— Как дела?

— Спасибо. Мы помолчали.

— У меня к тебе будет несколько вопросов по экспертизам, — прервала я паузу.

— Приезжай, завтра я на месте, — ответил он.

— Хорошо.

Мы опять замолчали. Два упрямых урода, как два барана на мосту, ни один из которых не желает первым признать, что неправ, и сделать шаг навстречу.

— Пока, — наконец сказала я.

— Пока, — отозвался Сашка. Но мы продолжали молчать и дышать в трубку, пока я не спросила, почему он не отъединяется.

— А ты? — спросил Сашка.

— Хочешь, чтобы я первая? — разозлилась я и бросила трубку. Невидяще глядя на телефон, я еще некоторое время сидела, кипя негодованием. Чего ждать от этой особи мужского пола, если предполагается, что инициативу всегда должна проявлять я?! И ведь так всегда было, с самого начала. Все всегда решала я. Да, он хороший, добрый человек, очень внимательный, только совершенно неинициативный. Мы прожили вместе несколько лет. И если бы я сказала: «Ап! Вставай с дивана и пошли в загс!», — он бы послушно встал и пошел. А поскольку я такого не сказала, мы до загса и не дошли. Да примеров тому куча…

Выпив валерьянки, я разложила на столе экспертизы по трупам. Завтра я поеду в морг, соберу экспертов, производивших вскрытия, и попрошу их определить, с антропологической точки зрения, могли ли все эти убийства быть совершены одним человеком. Скажем, если человек держит нож определенным образом, то раны, нанесенные им в спину жертвам, теоретически должны располагаться на одном уровне от пола. Если эти данные сопоставить с направлением раневого канала в теле жертвы, то в зависимости от того, вверх шел раневой канал, вниз или располагался горизонтально, можно сделать определенные допущения на тему, как преступник держал нож: зажав его в кулаке клинком вниз, к мизинцу, или наоборот, клинком к большому пальцу. Это косвенно укажет на его рост и степень физического развития. Потом надо будет определиться с орудием убийства. Ни на одном месте происшествия орудия не нашли. Убийца уносит с собой нож, который использует при следующих преступлениях? Или выбрасывает, отойдя от места совершения преступления на безопасное расстояние? Рядом с местами преступлений никто наверняка окровавленных ножей не искал.

Что скажут физико-техники? Может, на орудии есть какие-то индивидуальные признаки — шероховатости и микрозазубрины лезвия, сколы или канавки на металле, которые позволят при исследовании ран сделать вывод, что хотя бы некоторые из интересующих нас убийств совершены одним и тем же ножом?

Я стала перелистывать заключения экспертиз. Вот, на трупах Погосян, Ивановой и неустановленной женщины ножом повреждены хрящи, а значит, можно рассчитывать на то, что на срезах хрящей отобразился микрорельеф орудия. Судя по характеру ран на трупе Риты Антоничевой, экспертиза по которой еще не готова, там тоже перерезаны хрящи, а может, и ребра. И это — дополнительный материал для умозаключений.

Телефон зазвонил так громко и резко, что я испугалась. Кто это еще на ночь глядя, подумала я, с бьющимся сердцем хватая трубку.

— Мария Сергеевна? — спросил приятный мужской голос.

— Да.

— Извините, что беспокою вас так поздно, да еще и дома, но застать вас на работе не смог. Я — из газеты «Любимый город». Антон Старосельцев.

— Слушаю вас.

— Я бы хотел побеседовать с вами…

— По поводу?

— О-о! До нас дошли слухи, что вы расследуете серию очень интересных преступлений, убийств женщин в разных районах города, и у меня есть задумка…

— Извините, — прервала я его. — Я бы не хотела иметь дел с вашей газетой.

— Почему?

— Потому что мне не нравится позиция вашего коллеги, который незаслуженно охаял на страницах вашего издания моего коллегу.

— Вы имеете в виду Льва Сребренникова, его статьи о захвате Дома моделей?

— Совершенно верно. Он оклеветал моего друга, честного следователя.

— Но ведь это же он, а не я, автор не понравившихся вам статей? — возразил журналист.

— Да, но их публиковала газета, в которой вы работаете. Значит, это позиция издания.

— А вы не допускаете, что моя позиция может не совпадать с позицией издания?

— Но вы же представляете вашу газету? А я не хочу сотрудничать с вашей газетой.

— Хорошо, — не сдавался журналист. — Я пишу еще для «Мегаполиса». Это московское издание. Давайте сделаем материал туда.

— Извините, но я не собираюсь делать никакого материала.

— Мария Сергеевна, — помолчав, проникновенно произнес журналист. — Ведь и в прокуратуре бывают разные следователи, но это не значит, что вся прокуратура или плохая, или хорошая. Я хочу вам помочь…

— Да что вы? Пока что я не упомню случая, чтобы журналисты помогали расследованию. Вот мешали — сколько угодно.

— Да я в душе следователь, — журналист рассмеялся, смех у него был приятный, располагающий. И чем-то мне знакомый. — К тому же я бывший пограничник. Чем черт не шутит, может, я и вправду вам чем-нибудь помогу? Вам же нужен общественный помощник?

— Хорошо, — решилась я. — Давайте пообщаемся. — Я рассудила, что лучше держать руку на пульсе, чем потом расхлебывать бредовые домыслы.

— Я знал, что вы разумный человек, — радостно ответил журналист. — Куда мне подъехать и когда?

— Завтра в девять утра я буду в городском морге. Приезжайте туда. Знаете, где это?

— Еще бы. Я уже давно пишу на криминальные темы.

— Отлично. В вестибюле. А как мы друг друга узнаем?

— Я буду держать в руке свою газету, — заявил журналист.

— Хорошо, а я тогда — Уголовный кодекс.

Чем-то он меня развеселил, и, положив трубку, я подумала, что если парень окажется нормальным человеком, то его можно будет использовать на посылках. Может, и проблему профилактики через него осторожненько порешаем. А вот кто ему стукнул про серию убийств, о которой я сама узнала два дня назад, я у него завтра выпытаю. Надеюсь, это не провокация заместителя прокурора города с целью добиться моего увольнения; он же меня предупреждал — никаких контактов с прессой…

Значит, завтра я в морге, отступать уже некуда. С Синцовым мы договорились, что он отрабатывает Женю Черкасову, начиная с момента первого убийства и до ее собственной смерти. Нам нужно знать о ее знакомствах и передвижениях все, буквально по минутам. Рисунки, изъятые у нее дома, прямо указывают на то, что она общалась с убийцей. Только у убийцы она могла видеть весь набор мелочей, которые были похищены у разных женщин, оказавшихся жертвами преступника. Конечно, нельзя исключать возможность того, что Женя сама могла быть причастна к убийствам. Совершать их в одиночку она вряд ли могла, поскольку уже после ее смерти была убита Рита Антоничева. Хотя кто-то мог уже после убийства Жени сработать под ее почерк. Но это допущение, слегка притянутое за уши.

На следующий день, запихав ребенка в школу, ровно в девять утра я входила в вестибюль городского морга, держа в руках тоненькую книжечку Уголовного кодекса. Навстречу мне поднялся невысокий, коротко стриженный молодой человек. Даже если бы у него в руках не было газеты, я все равно узнала бы в нем журналиста. Тем более что свое удостоверение он мне уже показывал — в метро, предлагая поднести тяжелую сумочку. Так вот откуда мне был знаком его смех!

Журналист, улыбаясь, пошел мне навстречу.

— Мария Сергеевна? Видите, я не ошибся тогда. И имя правильно назвал, и профессию.

— Антон Старосельцев? — спросила я. — А как вас по отчеству?

— Да зачем вам отчество? Просто Антон. Можно и на «ты».

— Дело в том, что я для вас — не просто Мария, а «тыкать» в одностороннем порядке я не привыкла. Итак?

— Александрович, — вздохнув, произнес журналист. — Если это так необходимо…

— Абсолютно, — жестко ответила я. — А теперь давайте договоримся. Я буду общаться с вами и сообщу интересующую вас информацию, только если вы дадите мне честное слово, что без моего разрешения никакая публикация не появится. Кроме того, шаг влево, шаг вправо с вашей стороны, любая самодеятельность, несанкционированные мной попытки что-нибудь разнюхать — будут караться немедленным лишением аккредитации. Присядем, вот здесь распишитесь, пожалуйста.

— Что это? — растерянно спросил журналист, глядя на листочек бумаги, который я вытащила из Уголовного кодекса.

— Это подписка о неразглашении данных предварительного следствия. Вот здесь распишитесь и ознакомьтесь со статьей 310: арест до трех месяцев, исправработы до двух лет, штраф до двухсот МРОТ.

Журналист взял у меня из рук Кодекс, внимательно прочитал, какое наказание может быть назначено за разглашение данных предварительного расследования лицом, предупрежденным в установленном законом порядке о недопустимости их разглашения, если оно совершено без согласия прокурора, следователя или лица, производящего дознание, после чего вытащил из кармана кожаной куртки ручку и молча расписался в указанном мной месте.

— Это не шутка, — предупредила я на всякий случай, убирая подписку в сумку.

— Я понял. Конечно, это осложнит мне жизнь, но опыта прибавит. Ну что, пошли?

— Минуточку. Пойдем мы только после того, как вы мне скажете, откуда вам стало известно про серию.

— Мария Сергеевна! — Отаросельцев развел руки. — Источники сдавать не принято. Уж извините.

— Ну, тогда и вы извините. До свидания, приятно было познакомиться.

Я решительно встала и, не оборачиваясь, направилась к двери, ведущей в танатологическое отделение бюро судебно-медицинской экспертизы.

— Мария Сергеевна! — отчаянно крикнул за моей спиной журналист.

Я продолжала идти. Он догнал меня и тронул за рукав:

— Поймите меня правильно! Я не могу назвать человека, от которого получил информацию, да вы, скорей всего, и не знаете его. Давайте сделаем так: вы мне назовете людей, на которых вы могли бы подумать. Если среди тех, кого вы подозреваете, окажется мой источник, я сразу скажу вам об этом. Если вы мне не назовете того, кто мне сдал информацию, мы будем работать. Хорошо?

Черт, непонятно, почему, но я ему поверила. И кивнула.

— Синцов? — назвала я первую фамилию.

— Нет, — отрицательно покачал он головой.

— Заместитель прокурора города Нестеренко?

— Что вы! — он рассмеялся.

— Завморгом?

— Мимо!

Дальше я добросовестно перечислила фамилии известных мне оперативных дежурных по главку и РУВД, экспертов-медиков, вскрывавших убитых женщин и выезжавших на трупы, а также фамилии следователей и экспертов-криминалистов, работавших по этим делам. На все я получила отрицательный ответ.

— Ну, а если это кто-то, кого вы не знаете, вам ведь все равно? — спросил журналист.

— Нет. Может, вы получили информацию от убийцы, — не сдавалась я.

— Вы знаете, могу руку дать на отсечение, что мой источник — не убийца.

— Я бы на вашем месте не зарекалась, — посоветовала я ему.

— Ну что, пойдемте? — Журналист открыл передо мной дверь с надписью «Посторонним вход воспрещен», и я вошла в танатологическое отделение, а он — вслед за мной.

— Кстати, что у вас с ногой? — спросил он, идя рядом по длинному морговскому коридору и пытаясь поддержать меня под руку, поскольку на пороге я споткнулась: больная нога заныла, и моя хромота стала слишком явной.

— Не обращайте внимания, бандитские пули.

— У вас, похоже, воспаление суставной жидкости. А к врачам из принципа не ходите?

— Антон Александрович, вы про мою ногу готовите материал или про серийные убийства?

— Я просто видеть не могу, как симпатичная женщина хромает. Если вы не любите традиционную медицину, я могу вас отвести к экстрасенсу.

— Я и экстрасенсов не люблю.

— Чем они перед вами провинились?

— Как-нибудь потом расскажу.

— Медики для вас вообще не существуют?

— Только танатологи.

— Простите мне мое невежество — это кто?

— Это трупорезы, — сказала я, обводя рукой помещения морга, и постучала в дверь кабинета заведующего.

Похоже, что Старосельцев действительно здесь бывал, потому что не крутил головой и не падал в обморок при виде трупов, лежащих на каталках вдоль стены. Из кабинета откликнулся Юрий Юрьевич, и я, толкнув дверь, вошла в кабинет и прошла к столу заведующего. Старосельцев скромно остался стоять у входа.

Юра поднялся из-за стола и помог мне снять куртку, а потом вопросительно посмотрел на переминающегося с ноги на ногу журналиста.

— Я с мальчиком, — сказала я. — Это мой общественный помощник.

— С мальчиком? — переспросил Юра.

— Ну да. Шустрый мальчонка. Кто скажет, что это девочка, пусть первый бросит в меня камень.

— Присаживайтесь, — пригласил Юрий Юрьевич и наклонился к громоздкому офисному телефонному аппарату. — Наташа, собери экспертов, Швецова подъехала. — Отпустив кнопку местной связи, он обратился ко мне: — Так что, Маша, думаешь, что это серия? Честно говоря, это и нам приходило в голову. Правда, не по всем трупам, которые ты назвала. Они там по парам очень хорошо группируются.

Слушая Юру, я устроилась посреди дивана, стоявшего напротив его стола, а журналист присел на стул в уголке у входа. Он еле успел уклониться от удара дверью, когда в кабинет вошел эксперт Стеценко.

— Разрешите, Юрий Юрьевич? — Сашка, конечно, сделал вид, что со мной незнаком.

— Конечно, Саша, проходи, присаживайся. Сейчас остальные подойдут.

Стеценко прошел к столу начальника и уселся аккурат рядом со мной на диване, сделав вид, что только сейчас меня заметил, когда чуть не сел мне на колени.

— О-о! Здравствуйте, Мария Сергеевна! Как жизнь?

— Просто потрясающе.

— Вы к нам по делам или как?

Я краем глаза посмотрела на журналиста. Он делал вид, что внимательно разглядывает череп, стоявший у Юрки на книжной полке, но было ясно, что ни одно слово, сказанное в этом кабинете, не пролетит мимо его ушей.

— Да мы тут с Антошей мимо проезжали. Антон Александрович, а что это вы там в углу пристроились? Идите поближе, вот сюда. — Я похлопала по дивану, обозначая место рядом со мной, со стороны, не занятой Стеценко. В реакции бывшему пограничнику отказать было нельзя. Он быстро подошел и сел на диван, тесно прижавшись ко мне бедром, и более того, почтительно взял мою руку и поцеловал ее на глазах у изумленной публики. Я поощрительно похлопала его по коленке, журналист и глазом не моргнул, чего нельзя было сказать про эксперта Стеценко. Сашка надулся и отвернулся. К счастью, в кабинет постепенно подтянулись остальные эксперты — «толстый, но милый», по его собственному определению, Боря Панов и пожилой интеллигентный Михаил Юрьевич Крольчевский. Пока мы обменивались приветствиями, подошел еще заведующий медико-криминалистическим отделением Басин. С ним я расцеловалась.

После того как все расселись, я изложила медикам свои соображения относительно проведения некоей комплексной экспертизы с целью получения сведений об антропологических характеристиках убийцы и, возможно, о наличии у него каких-либо специальных навыков. После этого эксперты заговорили сразу все. Выяснилось, что они между собой уже обсуждали возможность того, что это серия, только не учитывали убийство Жени Черкасовой. Боря Панов, вскрывавший труп пожилой художницы Базиковой и труп старушки Шик, оказывается, сразу пришел к выводу, что оба этих убийства — дело одних и тех же рук, совершенно игнорируя то обстоятельство, что один из трупов был обнаружен в парадной, а второй в квартире.

— Сама посуди, Маша: мало того, что локализация повреждений на этих трупах — один в один, поясничная область справа от позвоночного столба, так еще и высота раны от подошв совпадает до сантиметра. Я тебе и рост его примерный могу назвать, от ста шестидесяти пяти до ста семидесяти. Я и следователям обоим это говорил, но они не почесались. У одного там фамилия Великий, и он считает, что для истории этого вполне достаточно.

— Тогда это не наш голубчик, — вступил в разговор Крольчевский, чьими были трупы Риты Антоничевой и Людмилы Ивановой. — Про своего могу сказать, что если это один и тот же человек, то у него рост более ста семидесяти пяти сантиметров и длинные руки, и еще, возможно, борцовские навыки. Такой захват он все время применяет, типично борцовский.

— Саша, а твои трупы — Погосян и неустановленная женщина? — обратился Юрий Юрьевич к молчавшему Стеценко. — По ним что-то можешь сказать?

Стеценко помолчал.

— С одной стороны, что-то общее есть, но утверждать ничего нельзя. Мне бы надо еще поговорить со следователем, вместе посмотреть материалы дела.

— Конечно, Саша, о чем речь, — откликнулся Юрий Юрьевич. — Вот тебе Мария Сергеевна, говори, сколько хочешь.

Стеценко уставился на меня, потом перевел взгляд на начальника:

— Не понял, при чем тут Мария Сергеевна.

— Экий вы непонятливый стали, Александр Романович, — отозвалась я. — А зачем, по-вашему, я сюда приехала, к черту на рога? На вас полюбоваться? Все эти дела теперь у меня в производстве.

— Ну, тогда я спокоен, — пробормотал Панов.

— Ив связи с этим у меня вопрос к Науму Семеновичу, — я повернулась к Васину. — Давайте сравним орудия по всем этим трупам.

Басин кашлянул.

— Сравнить можно. Только, по-моему, не по всем трупам есть материал для сравнения. Индивидуальные признаки режущего предмета могут отобразиться на пересеченных хрящах, ребрах, но в остальных случаях, боюсь, можно говорить только о родовом сходстве орудий. Вас ведь интересует идентификация?

— Меня интересует все, что можно вытащить из трупного материала. Кожные лоскуты со всех ран у вас есть?

— Да. Ну что ж, зайдите, поколдуем вместе. Что-нибудь да вытащим.

Кроме этого, я успела обсудить с экспертами возможность привязки к орудию, и к исполнителю, убийства Жени Черкасовой.

— Господа, давайте поэкспериментируем с соотношением роста жертвы и нападавшего. Александр Романович, это ведь ваш случай?

Стеценко кивнул.

— Каково было положение тела в момент нанесения ранения? И взаиморасположение жертвы и нападавшего?

— Жертва находилась в вертикальном положении, нападавший, скорее всего, был сзади, травмирующее орудие двигалось слева направо, — ответил Стеценко, в упор разглядывая журналиста, который делал вид, что не замечает этого. — А как вы хотите, Мария Сергеевна, чтобы я определил рост нападавшего?

— Может, сделаем серию экспертных экспериментов?

— На биоманекенах? Теперь это запрещено.

— Да хоть на мне. Мы с Черкасовой одного роста. Стеценко дернулся:

— Мария Сергеевна, вы думайте, что говорите. Как мы это оформим?

— А! Господа, я забыла вам сказать: оформлять будем потом, мне нужны ваши умозаключения, и как можно быстрее. Не до оформления.

— Быстрее — это когда? — поинтересовался Юрий Юрьевич.