Поющая в репейнике Машкова Анастасия

Глава первая

Ее зовут Марией Голубцовой. Впрочем, Мария – это для паспорта и выволочек начальства.

«Мария, сосредоточьтесь!.. Мария, снова ошибка!…Мария, вы опоздали на двенадцать минут, а вчера, между прочим, ушли на десять раньше!»

Ее шеф – главбух Полкан – этакая верста коломенская с непроницаемым, как сейф, лицом, ни на кого не смотрит, ни с кем не водит дружбы и при этом все видит и все знает. Как ему это удается? Может, в бухгалтерии стоит камера? Маня проверяла – вроде не стоит. Или она вовсе ничего не понимает в разведтехнике, и, к примеру, камера прячется на макушке этой унылой пальмы, в которую Полкан, выходя из своего каземата, выливает заварку? Вот будет весело, если пальма в один прекрасный день рухнет, не удержавшись на подгнивших корнях, и камера, оказавшаяся пуховым пальмовым цветочком, полетит в заварку, а Маня выковырнет ее и продемонстрирует Полкану, сверкнув торжествующим взглядом: «Доудобрялись, Павел Иваныч! Начальство вам за это премию не выпишет. Нет-с!»

Впрочем, шуточки и фантазии, которые разнообразят и немного скрашивают скучную и, в общем, бестолковую жизнь Мани Голубцовой, «биографии ей не сделают». Так, во всяком случае, утверждает ее коллега Елена Стефановна, призывая Голубцову к серьезности. В принципе Маня соглашается с бабулькой-интеллигенткой, которая сидит справа от Мани, оцепенело глядя в монитор, и распространяет приторный аромат духов, доставшихся ей, видимо, еще от титулованной бабушки.

Елена Стефановна кичится своим дворянством. Возможно, настоящим. Она на полном серьезе крахмалит по субботам кружевные воротнички и любит в обед порассуждать о Голсуорси. Ну, начинала Маня читать эту «Сагу о Форсайтах». Надеется, что когда-нибудь сдвинется с пятьдесят восьмой страницы. Жизнь свою устроит – и сразу сдвинется. Вот, например, выйдет замуж за английского миллионера, родит троих детей, отправит их учиться в Оксфорд, а сама рванет в кругосветку на яхте с любимым мужем, который, как хорошее вино, с возрастом станет еще благороднее. Вот там и дочитает сагу про английскую знать, смахивая с глаз слезы крахмальным платочком, как человек, искренне разделяющий возвышенные аристократические страдания. А пока…

А пока ее зовут Маней Голубцовой! И это имя – как диагноз. Или приговор. Что добавить? Разве что обмолвиться еще об одной Маниной мечте: раз и навсегда вытянуть волосы, чтобы эти чертовы кудри не торчали в разные стороны, словно охапка сена на пугале, и Голубцова не напоминала жизнерадостную толстушку-комсомолку из фильмов тридцатых годов. Кстати, чтобы уж окончательно разделаться с образом комсомолки, нужно бы распрощаться ей с парочкой ребер для обрисовки талии и скинуть пяток килограммов, дабы под щеками можно было разглядеть принципиальное наличие скул. (До видимых скул Маня не сможет похудеть никогда. Будем, в конце концов, реалистами.)

Впрочем, как говорит Елена Стефановна, вечно Голубцову несет в словесные дебри, а суть остается в стороне. Итак, по существу.

Мане – тридцать. Она приехала покорять Москву из маленького северного городка в восемнадцать. И единственное, с чем ей повезло – так это с хозяйкой комнаты, милейшей выпивохой-пенсионеркой тетей Алей. Они с ней живут душа в душу, как родня, хотя и познакомились случайно в автобусе – хотите верьте, хотите нет.

В девятнадцать Маня поступила в институт, в котором факультеты совмещались как ингредиенты в окрошке. Например, яйца и квас (на вкус Голубцовой редкая тошнотворность), то есть бухучет и история искусств. В общем, проспав два года на лекциях, она бежала из этого заведения, как от абсурда речи тети Али в день получения пенсии. Набралась жизненного опыта, увы, не всегда полезного.

Поработала там и сям – от тату-салона до детской библиотеки. Чуть сдуру не вышла замуж, но вовремя узнала о пристрастиях жениха к химическим опытам с органическими веществами отнюдь не лабораторного характера. Окончила с грехом пополам бухгалтерские курсы и осела несколько лет назад в этом сонном царстве, так называемом экономическом отделе конторы, которая занимается полной ерундой, но делает на этом миллионы. Вы слышали что-нибудь смешнее, ничтожнее и претенциознее слова «канцелярский»? Маня – нет.

Ее контора, расположенная в промзоне на севере Москвы, занимается этой самой смехотворной канцеляркой. Фирма имеет отделения в крупных городах и успешно продает по всей России ручки, папки и скрепки.

Маня не может найти убедительного ответа на вопрос: зачем человечеству пятнадцать видов степлеров и сорок семь видов маркеров? Лично Голубцовой хватило бы одного толстого красного маркерища, чтобы написать Полкану: «Отпусти брюки и купи новые носки!». Она присобачила бы это объявление степлером, напоминающим утюг, к годовому отчету, над которым главбух чахнет, как Кощей над златом.

Впрочем, слишком много внимания мы уделяем этому ничтожному персонажу – шефу Павлу Ивановичу Супину. Что, вообще, можно сказать о мужчине, который носит с короткими коричневыми брюками, торчащие вялой гармошкой над ботинками голубые носки в горох? Нечего сказать, господа! Хоть тресни – нечего. Возраст – не определен. Семейное положение – безнадежно. Внешность – полное отсутствие таковой. Финита!

В отличие от Полкана другие персонажи Маниной «столовки» вполне колоритны. Почему столовки? Да потому, что по иронии судьбы все фамилии сотрудников бухгалтерии имеют отношение к еде.

Маня – Голубцова. Павел Иванович – Супин. Елена Стефановна – Утинская. (Коллеги беззлобно называют ее за глаза Уткой.) А есть еще Наталья Петровна Блинова, внушительным стражем сидящая у самого входа в бухгалтерию, и бесподобная Маргарита Кашина, прячущая свой стол под жидкой сенью пресловутой пальмы.

Утка – бабка вполне безобидная и даже трепетная. Муж у нее – звездный профессор-химик, в котором Елена Стефановна души не чает. Говорят, бабки больше жизни любят своих внуков. Ерунда! Никто не помнит, чтобы Утка с придыханием поминала своих внучек или, на худой конец, сына. Ее цветик-семицветик – боготворимый супруг. Когда она звонит ему в обеденный перерыв, то краснеет, как влюбленная гимназистка:

– Бобочка, ты шарфик надел? Такой ветер сегодня холодный… Да, милый, да…

– Неужели такие отношения еще возможны в наше время? – мечтательно вздыхает Манина верная подруга Маргарита Кашина по поводу супружеской идиллии Утинских.

Сама Ритуся живет как на притаившемся вулкане. Но нет, сначала необходимо сказать о том, как Ритка выглядит. Слова «она красива» не передадут сути. Наверное, проще описать Манино ощущение от походов с Ритусей по Москве в первые месяцы их знакомства. Именно тогда Голубцова обзавелась неколебимым комплексом собственной неполноценности. На высокую, стройную, горделивую брюнетку с совершенным лицом а ля Моника Белуччи мужики не просто оглядывались, открыв рот. Они столбенели, цепенели и, кажется, решались предложить с ходу руку и сердце.

Несмотря на роковую и, в прямом смысле слова, сногсшибательную внешность, Ритка оказалась отличной девчонкой. Она из тех, с кем можно пойти в разведку. (Если в этой разведке не будет вашего мужа. На мужиков надежды, увы, нет никакой, хоть Кашина и малейшего повода не даст.)

И все же Ритуся – несчастное существо. Она замужем за богатеньким торгашом – форменным гадом, которого умудряется любить не меньше, чем Утка профессора. А гад Ритку, похоже, не любит. Нет, он, конечно, отправляет ее в Альпы вместе с дочкой Никой и дарит увесистые колечки, но этим весь пыл муженька исчерпывается.

Самое страшное, что он вообще не разговаривает с женой. Совсем. Он ее просто не замечает. По словам Ритки, как закончился медовый месяц, так муж и забыл о существовании благоверной.

В душе Маня считает Ритку бесхарактерной, но, впрочем, понимает, что резко менять налаженную и сытую жизнь страшновато. К тому же Ритка, бедолага, верит, что вернет любовь гада. Наивная трусиха, что и говорить…

Нудная работа, которую Кашина упорно не бросает, держит ее на плаву. В психологическом, конечно, плане. Десятилетняя Ника, как «хлебная карточка», могла бы прокормить матушку до совершеннолетия и, возможно, дольше. Но Ритка – молоток, тянет бухгалтерскую лямку и хоть немного отвлекается от своей золотой клетки в казенной комнатушке с вытертым паркетом и облупленными столами, перекочевавшими, похоже, со съемочной площадки какого-нибудь советского фильма о передовиках производства.

Наталья Петровна Блинова – еще один «кулинарный шедевр» этой бух-столовки. Она – вторая бабулька, приятельница бабульки первой – Елены Стефановны. Впрочем, сама Блинова считает себя женщиной «в самом расцвете сил и красоты». Маня лишь усмехается, глядя на ее исполненную звероподобного апломба физиономию. Вот уж на кого она не хотела бы походить никогда, ни в каком возрасте и ни при каких обстоятельствах. Наталья Петровна толста, криклива, безвкусна и хитровата – пытается за панибратством и простецкостью скрывать свою хитромудрость. Для всех Блинова – этакая русская душа нараспашку. Но Маню не проведешь! Она уверена, что именно Наталья Петровна стучит на всех Полкану. Маню Блинова от души презирает, Ритку тихо ненавидит, перед Полканом изображает рвение, но, кажется, не преминет плюнуть в его любимую чашку, которую «по доброте душевной» споласкивает. И лишь с Уткой приятельствует и ценит ее, похоже, не только на словах.

К примеру, сегодня бабульки все утро обсуждают какую-то «румынскую стенку в хорошем состоянии», которую Блинова безвозмездно предлагает Утинской. Насколько успевает понять Маня, вдова Блинова съезжается с одним из своих великовозрастных сыновей. Стенка «в хорошем состоянии» категорически не вписывается в новый интерьер.

– Как же ты, Наточка, без привычной своей мебели? Это ведь… твоя жизнь, воспоминания! – попискивает и заламывает руки Утка.

– Да в гробу я видала такие воспоминания! Какой шкаф ни открою – все худшее так и всплывает перед глазами, – раскатистым баском парирует Блинова.

– К примеру, за книжками Гошка, Царство ему, конечно, Небесное, прятал поллитровки. Я один раз решила бутылку перепрятать, а своему соврать, что выпил он уже ее, пьянь такая подзаборная! Взяла стремянку и полезла в коробки с елочными игрушками. Ну и грохнулась с верхотуры своим молодым и хорошеньким личиком вниз. Бутылка вдребезги, два зуба – долой. Под корень сломала. Во, видала мои золотые?

Блинова оскаливается и демонстрирует свои верхние зубы. Будто никто не лицезрел до этого их драгоценного сияния.

Рита с Маней многозначительно переглядываются.

– Какая трагедия, Ната, – причитает Утка, морща лобик. – Но… если все это так тяжело, столько отрицательной энергии, я даже и не знаю… Ты ведь понимаешь, что негативные вибрации накапливаются и что космическая память, как безупречный компьютер, все хранит и, безусловно, влияет на окружающее пространство.

Маня тяжело вздыхает. Если Утка садится на своего любимого эзотерического конька, то все! Хоть святых выноси – не заткнется.

Блинова, подкованная подругой в вопросах взаимоотношения с космосом, милостиво выслушивает очередную порцию «святых законов», но возражает достаточно земно:

– Лена, какое пространство?! Твое пространство – Бобочка. Он, наконец, расставит все свои ученые тома, а ты впихнешь свои мракобесные брошюрки. И еще тьма-тьмущая места останется. На упаковки сенаде и артроцила.

– Зачем ты так, Ната? – оскорбляется Утинская.

– Да я серьезно! В этой стенке скарб всей нашей бухгалтерии можно похоронить, не то что распихать пожитки двух стариков не от мира сего.

Блинова обводит критическим взором стеллажи, битком набитые документами.

– Ну, в общем, да… – сокрушенно кивает Елена Стефановна. – У нас все так неорганизованно… Я же рассказывала тебе, что Бобочка три года спал на кровати с импровизированной ножкой из журналов «Иностранной литературы» за 85-й и 86-й годы. Кажется, и за 87-й тоже.

– Вот то-то и оно!

Блинова в раздражении встает и подходит к обеденному столику, чтобы включить чайник.

Рита смотрит на часы.

– Пора, Мань. Без пяти час.

Сегодня благодатное обеденное время приблизилось на удивление быстро. Быть может, потому, что досточтимого Полкана не было на месте все утро. При нем бабульки не посмели бы журчать в свое удовольствие битых три часа.

Маня выпархивает из-за стола и спешит присоединиться к Рите, которая уже надевает пальто. А то сейчас откроется холодильник, бабульки начнут доставать свои судки с баночками и по бух-столовке поплывет непередаваемый запах домашних тефтелей и солянки. От него, как, впрочем, и от глупой болтовни старших коллег, Маня с Риткой убегают на улицу: стараются использовать законный час отдыха по полной. Ходят в ближайшую забегаловку перекусить и под настроение прогуливаются по торговому центру, где Ритка примеряет какие-нибудь сумасшедшие сапоги или блузки. Маня на ценники не смотрит из принципа: какой в этом смысл? С «канцелярскими» зарплатами может позволить себе что-нибудь только в период распродаж. Ритка же на ценники не смотрит, потому что может купить все, что душа пожелает, но редко что выбирает из этого «барахла». Словом, подруги ходят в магазин глазеть, болтать и хихикать.

Преодолевая сопротивление пронизывающего декабрьского ветра и прикрываясь от снежной мороси зонтами, подруги бегут к стеклянным дверям торгового центра, норовя переломать ноги. Ритка приучила Маню всегда быть в форме и не давать себе поблажек в виде удобных ботиночек на плоской подошве. Маня мучается на каблуках, каждый день наводит марафет-макияж, мерзнет в модном пальтишке. Красота, зараза, требует еще каких жертв!

– Ритка, я больше этого терпеть не могу! Для кого все эти муки ада? Для Полкана? – кричит Маня подруге, которая на своих длиннющих ногах мчится, как грациозная лань, впереди. Волосы ее стильно развеваются на ветру. Просто кадр из рекламы средства от простуды. Типа, выпей эту чудо-хреновину и почувствуй себя в промозглой Москве как под солнцем Майами – счастливой, здоровой, полной сил.

– Мань, не будь Блиновой! Подумаешь, какое дело – тридцать метров пробежать? – осаживает ее на ходу подруга, едва поворачивая голову и улыбаясь.

– Так холодно! У меня даже желудок свело.

– Ничего, сейчас выпьем капучино и оживем.

Едва подруги усаживаются за столик, чтобы с наслаждением приняться за кофе и сэндвичи, как Рита толкает под столом ногу Мани.

– Земля сошла с орбиты?! – шипит Кашина, вытаращив глаза.

Маня с осторожностью берет стаканчик из руки подруги, чтобы кофе не выплеснулся на ее дорогущую юбку.

Впрочем, Голубцова тоже замирает, повернув голову влево. За соседним столиком, сгорбившись и уставившись в тарелку с салатом, сидит… Супин Павел Иванович. Его нахохленная фигура и отрешенный взгляд из-под старомодных очков поражают Маню не меньше, чем Ритусю.

– Ты видела его здесь когда-нибудь? – шепчет Рита.

– Н-нет. Я думала, что зомби обходятся без еды и питья. Во всяком случае, наш зомби точно не знает о существовании кафе и обедов, – бормочет в ответ Маня.

Полкан вздрагивает и начинает озираться, почувствовав пристальные взгляды. Он смотрит затравленно на подруг, и, дернувшись, вскакивает со стула. Через мгновение его место занимает толстый мальчишка с горой картошки фри на подносе.

– Рит, слушай, а как это Полкан залетел сюда, не объявившись в конторе? – говорит задумчиво Маня, прихлебывая кофе.

– И что? В банке, как водится, торчал, да вдруг проголодался. Не такой уж он законченный зомби, – отмахивается Рита.

– Не-а. Число неподходящее. Он должен быть на месте с раннего утра. Я думаю, с Полканом что-то не так… Но что?! Неужели все серьезно?

Ритуся прыскает в ответ, ловко управляясь с куриной грудкой. И как это у нее получается превращать поедание банальной курицы в эстетическое действо?

– Да таких зануд только вперед ногами из рабочего кабинета выносят! С почестями.

Но Рита ошибается.

Когда подруги возвращаются в отдел, то видят небывалое смятение в глазах Утки и Блиновой. Те сидят навытяжку за своими столами и косятся на дверь кабинета главбуха, откуда слышатся негромкие голоса.

– Что происходит? – шепчет Рита, обращаясь к Блиновой.

Та обычно всегда все знает и спешит поделиться своей осведомленностью. Но на этот раз она ведет себя странно – бледнеет и подносит палец к губам. А потом категорично замахивается на Утку, которая пытается что-то произнести. Утка прижимает платочек к глазам и вскакивает. Маня выбегает за ней из комнаты.

– Что, Елена Стефановна, что происходит?! – наступает на бабульку Маня.

– Проверка… Следователь… Растрата. Подделка налоговых документов! – выпаливает Утка, брызжа слюной.

Но тут из лифта выходит незнакомый человек в сером костюме и с таким же серым лицом. Елена Стефановна начинает нести ахинею:

– А я и говорю Минечке, своему сыну, разве так я воспитывала тебя с папой? Нельзя говорить с женщиной на повышенных тонах, да еще в присутствии детей…

Серый человек поворачивает в другое крыло. Утка переводит дух, приваливаясь к стене.

– Манечка, я не могу в это поверить, не могу!

У Утки дрожит подбородок, а в глазах стоят слезы.

– Да во что?!

– В то, что Павел Иванович… вор.

Последнее слово она произносит едва слышно, утирая лицо платочком.

– Да что за чушь?! – прыскает Маня. – В это не поверит никто!

– Никто, кроме генерального и прокуратуры. Эти уже поверили. Вон какая проверка! Так и шастают люди в сером. Тридцать седьмой год какой-то… Спаси нас, Господи, от него и помилуй.

Утка, позабыв свое «космическое» учение, усердно крестится.

Маня все еще не может прийти в себя. Впрочем, она пытается что-то сказать, но лишь хлопает губами, видя, как по лестнице поднимается подозреваемый Супин собственной персоной. Или его двойник. Что-то не так в облике Полкана. Нет, он все так же костляв, высок и несуразен, но… «Костюм!» – вдруг понимает Маня. Полкан одет в черный стильный костюм. Быть может, поэтому его вид кажется еще более похоронным. На традиционно бесстрастном лице главбуха странно смотрятся его глаза. Непривычно горящие.

– Здравствуйте, – как всегда сухо здоровается он с подчиненными и берется за ручку двери.

Дамы сочувственно желают шефу доброго дня. Утка, кажется, пытается коснуться локтя опального начальника.

– Разве перерыв не закончен? – прерывает он их кудахтанье. – Почему не на рабочем месте?

Маня едва сдерживается, чтобы не выпалить в лицо этому надутому индюку что-нибудь эдакое уничижительное. Но ее опережает Утка. Она, всхлипывая, шепчет:

– Павел Иванович, в вашем кабинете эти… страшные люди.

– Что за беспокойство, Елена Стефановна, из-за обычной проверки? В нашем отделе все в полном порядке. Или вы в чем-то сомневаетесь?

Полкан сверлит Утку взглядом из-под своих несуразных очков. Маню всегда мороз по коже продирает от этого его взгляда.

«Ах, эти серые глаза меня доста-али…» – поют они с Риткой иногда, натерпевшись от шефа.

Сегодня в его взоре таится особая, какая-то зловещая значительность.

«Да неужели и в самом деле он гадкий верткий жучок? А вовсе не сухарь, педант и карьерист?» – обрушиваются сомнения на Голубцову.

Полкан переводит свой стальной взгляд на Маню.

– Голубцова, а вы снова напортачили с цифрами по отгрузкам за прошлый месяц! – припечатывает он.

– Эдак у нас не только недостача, у нас полное банкротство случится.

– Я проверю, Павел Иванович… Я сейчас же исправлю…

Полкан не слушает ее лепет. Он переступает порог бухгалтерии.

Утка с Голубцовой входят за ним.

Дверь в кабинет шефа распахнута. «Серые» люди негромко переговариваются, просматривая кипы бумаг, разложенные на столе. Полкан садится на стул, скрестив руки на груди.

Странно видеть его на месте посетителя, а не хозяина. Начальственное кресло пусто… Впрочем, нет, на него тоже кидают какие-то папки. Супин морщится. Он терпеть не может беспорядка.

Рита и Блинова упорно делают вид, что погружены в работу. Маня с Еленой Стефановной бесшумно садятся на свои рабочие места, устремляют свои взоры к мониторам компьютеров, хватаются за мышки. В их комнатке устанавливается безнадежная тишина.

– Прикройте дверь, Павел Иванович, – командует Полкану один из «серых».

Супин бледнеет, с достоинством встает и захлопывает дверь. Его лицо искажено плохо сдерживаемой яростью. Маня готова вскочить, подбежать к Рите и сообщить ей на ухо, что Полкан, оказывается, не лишен мужского шарма. Да что там, он просто красив сейчас! Вот что творит с людьми нежданная беда.

Блинова со значением кивает Утинской, и бабульки с видом заговорщиц покидают бухгалтерию.

– Рит, что делать? – шепчет Маня.

Кашина не отводит глаз от компьютера, цедит сквозь зубы:

– Работать. Что еще нам остается? Еще ждать допросов, мать их…

Она достает из ящика стола бумажную салфетку и свирепо сморкается.

Маню начинает терзать вина за происходящее.

«Могла ли я напортачить так сильно, что всю нашу столовку привлекут теперь к ответственности?.. Да нет, это страшный сон и наваждение… Нет! Но все же…»

Она не в силах больше сидеть и пялиться на столбики цифр. Бессмысленных, жестоких цифр, которые будто глумятся над ней, расплываясь, пританцовывая, сбиваясь в кучки.

Маня вскакивает и выбегает из комнаты. В дальнем конце коридора, у окна, стоят бабульки. Подходя к ним, Голубцова слышит фразу Блиновой:

– Я лично не могу в свете всего происходящего пустить к себе в дом человека, подозреваемого в уголовном преступлении. Дыма без огня не бывает. Нет!

– Это полный абсурд! Все разрешится скоро. И прекрати, Ната, посылать в космос негативные установки! – горячо отвечает ей Утинская.

– Ну, Мария, а что думаешь ты по поводу происходящего? – обвиняющим тоном вопрошает Блинова, повернувшись к Голубцовой.

– Я в шоке, – вздыхает Маня.

– Какие все же грубые словесные клише любят сегодняшние молодые женщины, – морщится Утка.

– Плевать на слова! – шикает на нее Блинова. – Все мы в шоке. А наш замечательный главбух уже неделю ночует в своем кабинете на стульях. Да! И тут же начинают происходить все эти проблемы с законом.

Маня с недоумением смотрит на Наталью Петровну.

– А ты не знаешь, что Супину негде жить с недавних пор? К нему, видите ли, бывшая жена приехала из Германии с сыном.

– У Супина есть сын?! И жена?!

От недоумения у Мани даже голос садится.

– Ха! – торжествует Блинова. – Она бросила его несколько лет назад. Ты, милочка, тогда еще и близко к нашей бухгалтерии не подходила. Укатила в Германию с младенцем к какому-то Фрицу. Или Гансу. Ну и, ясное дело, надоела ему без меры.

– Ну откуда ты все это знаешь, Ната? – укоризненно качает головой Утка.

– Я все и про всех знаю. С людьми надо уметь общаться.

Круглые щеки Блиновой наливаются румянцем.

«Звездный час интриганки и сплетницы настал», – думает Маня.

Между тем «интриганка» продолжает вещать:

– Жить вместе, как выясняется, бывшие супруги не могут. Поэтому Полкан жертвует квартирку этой дамочке и сыну. Надеюсь, пока только фактически, а не юридически. Впрочем, это уже не мое дело.

– Да, это и в самом деле не наше дело, – вклинивается Утинская. – Он вполне может снять жилье, пожить у друзей.

Блинова вздыхает:

– Да не больно он друзьями богат, как видно.

– Слушайте, он может снять комнату у моей бабы Али! – вскрикивает Маня. – У нас же трешка! Гостиная пустует.

– Не связывайся с уголовником, не надо, – кривит пухлый рот Блинова. – Возможно, ему через день-другой совсем другое жилье будет уготовано. Нары, шконки или как там все это в тюрьмах называется?

– Перестань, Ната! Вот ты опять со своим негативом. Не засоряй космос! Он же немедленно реагирует, я ведь тебе объясняла, – сетует расстроенная Утка.

– Да никакой он не уголовник! – рявкает Маня. – Пусть лучше генерального проверят, а наш Полкан честен и прост, как… как бревно папы Карло!

Бабульки осуждающе качают головами.

– Тише, Манечка! Нас же могут услышать, – прижимает ладошку к воротничку Утка.

– Похвальное рвение, Голубцова. Но несвоевременное, – скептически замечает Блинова. – Поздно, подруга, пить шампанское. Этот кавалер потерян для женского внимания. Я когда еще Рите намекала: «Обрати внимание на Павла Ивановича». Нет, «Рублевки» таким, как она, милее! А ты Манечка, ты… знай свой шесток! Ищи среди себе подобных. В столице полно гастарбайтеров. А наши сыночки предпочитают москвичек, имей в виду.

Маня вспыхивает:

– Какая же вы, Наталья Петровна… добрая и умная… Я давно это хотела вам сказать.

– Тише, девочки! Вы совсем с ума посходили, – молит Утка.

– Отчего же, Ленушка, приятно услышать правду в лицо. Я и сама такая. Правдолюбка! Значит, по мнению Голубцовой, я идиотка и сволочь. Мои догадки подтвердились!

Блинова заливается устрашающим румянцем.

Маня разворачивается и стремительно направляется в ненавистную бухгалтерию. Елена Стефановна, кажется, принимается рыдать. Но Мане не до старушечьих стенаний.

Влетев в отдел, она подбегает к кабинету Полкана, распахивает дверь и громко заявляет:

– Павел Иванович! Мой отчет по последним отгрузкам готов. Я бы хотела, чтобы вы проверили, все ли в нем в порядке.

Супин, сидящий на стуле сгорбившись и обхватив колени руками, выпрямляется и смотрит на Голубцову изумленно и… ободряюще. Кажется, в его глазах даже начинают плясать чертики.

– Да, Мария. Хорошо. Спасибо, – выговаривает он, чеканя слова.

Троица «серых» с недоумением смотрит на бесстрашную Голубцову. Впрочем, недоумение быстро сменяется подозрительностью.

«А и плевать! Я ничего плохого нарочно не делала. И не намерена никого бояться! И Полкан не может ничего воровать. Нет и нет!» – думает Маня, разворачиваясь на каблуках и с достоинством шествуя к своему столу.

В кабинет бесшумно входят бабульки и шмыгают к своим столам. Вновь повисает роковая тишина.

И вдруг на колени Мани падает записка. Это Рита, проходя к обеденному столику за своей чашкой, роняет сложенный листок из блокнота.

На нем округлым почерком Кашиной выведено: «Не лезь не в свое дело и прекрати строить из себя декабристку».

Маня с гневным недоумением смотрит на Риту, лицо которой непроницаемо. Впрочем, поговорить с подругой не представляется никакой возможности. Из каземата Полкана выходит один из «серых» и замирает, уставившись на местную красотку. Рита одаривает его дежурной улыбкой и, к негодованию Мани, изрекает:

– Чаю, быть может? У нас отличный цейлонский чай. Прямые поставки с плантаций, а не магазинный мусор.

«Серый», будто кобра, гипнотизируемая заклинателем-Ритусей, расплывается в преданной улыбке:

– Из ваших рук – все что угодно! Спасибо.

С небес на землю его опускает начальственный окрик:

– Не до чаев, Роман Анатольевич! Выносите все, что надо, и опечатывайте кабинет.

Он обводит подчиненных Супина испытующим взором.

– А всех сотрудниц я попрошу немедленно отправить документы, находящиеся в работе, на почту главбуха. Они также будут изучены. Ваш отчет, госпожа, э-э… – Серый диктатор смотрит злобно на Маню, щелкая пальцами.

– Голубцова! – Маня старается сохранять достоинство, выпрямляет спину. Но голос ее сипит, губы подрагивают.

– Да, госпожа Голубцова, ваш отчет мы изучим особенно внимательно.

Диктатор кивает заколдованному Ритусей коллеге, и они скрываются в кабинете. Но дверь остается приоткрытой и до ушей бухгалтерш доносятся слова:

– Вы знаете, какая ответственность положена за нарушение подписки о невыезде, господин Супин?

Видимо, он получает положительный ответ, так как удовлетворенно басит:

– Ну вот и отлично. Можете быть свободны. Пока, хм…

Павел Иванович выходит из своего кабинета… или бывшего своего кабинета. Никто из женщин не осмеливается на него взглянуть. Даже Блинова обращается к Полкану, очень тихо, почти шепотом и делая вид, что ищет что-то очень важное и где-то под столом.

– А что же с нами-то теперь? Как нам…

– Спокойно работайте. Кто-то заменит меня на время следствия. Свято место пусто не бывает.

Полкан кивает в пространство и выходит из бухгалтерии.

После значительной паузы, во время которой из кабинета доносится противный скрежет, комнатку оглашает мученический вздох Утинской. Она, конечно, промокает слезы крахмальным платочком.

– А бледненький какой – просто страшно за его сердце и сосуды. И чем мы прогневили вселенную? – шепчет Утка.

Блинова хлопает рукой по столу и грузно встает.

– Ну, девочки, хватит уже! Я – сами понимаете, куда. – Она тычет пухлым пальцем в направлении потолка и отправляется на разведку.

Приемная генерального находится этажом выше, а Наталья Петровна водит дружбу с верной секретаршей начальника – сухенькой суетливой дамочкой лет пятидесяти, которую все, включая юнцов-водителей, зовут Люсечкой.

Кто-то когда-то поведал Люсечке старую присказку про «маленькую собачку, что до старости – щенок», и Люсечка вовсю пытается эту «щенячью» сущность в себе культивировать. Впрочем, при внешней инфантильности она умеет, если надо, отстаивать интересы руководителя не хуже волкодава. И порядок блюдет образцовый. Генеральный ей доверяет безоговорочно, а в конторе над экстравагантной секретаршей посмеиваются лишь новички, которых быстренько ставят на место старшие коллеги. Ведь Люсечка – неприкосновенная собачка-талисман, стоящая на страже царства кнопок и карандашей.

На начальственном этаже царят странная тишина и безлюдность. Из приемной генерального не доносится ни переливчатого голоска Люсечки, ни речитатива просителей, ни телефонных трелей или звука принтера.

Наталья Петровна с испугом заглядывает в приемную. Люсечка сидит за своим столом, уронив голову на руки, и беззвучно рыдает. Ее взбитые платиновые кудряшки подрагивают.

Блинова с ужасом смотрит на распахнутые и выпотрошенные шкафы, на бумаги, валяющиеся на полу, и на сдвинутый вбок монитор Люсечкиного компьютера.

Услышав шорох, секретарша поднимает голову и, увидев бухгалтершу, протягивает к ней свои кукольные ручки:

– Ната! Хоть ты! Хоть ты не предавай! Все – предатели! Коршуны, рейдеры! Это – захват, Ната! Это просто беспредел и конец мира…

Она снова заходится в рыданиях. На белый воротничок ее блузки капает черная капля потекшей с ресниц туши. Блинова кидается к холодильнику, в котором, как она помнит, хранится корвалол…

Между тем «серые» в гробовой тишине выносят из кабинета главбуха компьютер и коробки с документами. Загипнотизированный Ритусей наклеивает на дверь полоску бумаги с печатью. Он косится на Кашину, но та увлеченно щелкает мышкой. Поняв, что ни на чай, ни на внимание красотки рассчитывать не приходится, страж законности понуро удаляется вслед за своими коллегами.

Избавившись от страшных гостей, бухгалтерши дружно выдыхают и откидываются на спинки стульев.

– Что же нам делать, деточки? – робко вопрошает Утинская.

– Подождем вестей от Блиновой. Впрочем, думаю, сегодня мы уже можем быть совершенно свободны, – хладнокровно произносит Ритуся.

– Рит, тебе и в самом деле плевать на то, что происходит? – Маню коробит черствость подруги.

Рита фыркает:

– А что ты так переживаешь за Полкана? Нас-то в одночасье вряд ли уволят. Нужно же кому-то сводить баланс и считать зарплаты.

– Ты что, не понимаешь? – Маня вскакивает и начинает метаться по комнатке. – Если дело серьезное, то всей нашей конторе пришел конец! Всем нам! Впрочем… да, я догадываюсь, что тебе плевать. Ты не можешь по-настоящему дорожить этой работой и этой смехотворной зарплатой.

– Ты очень догадлива.

Рита не смотрит на Маню и выключает компьютер.

– У меня начинается мигрень. Я в ближайшие два дня не работник. Все! Ухожу. Таблетку только выпью.

Она выдвигает ящик и достает упаковку обезболивающих.

Маня замечает, что вид у Кашиной и впрямь довольно болезненный. Под глазами залегают темные круги, в лице – ни кровинки.

– Маня, Рита, как вы можете?! В такой час?! – скорбно вопрошает Утка.

В эту минуту в бухгалтерию влетает перевозбужденная Блинова.

– Что?! – кидаются к ней все.

– Полный абзац! Генеральный в больнице с подозрением на инсульт, Люсечка то бегает по потолку, то сидит на стуле в полной несознанке и соплях. Сегодня у них с раннего утра тоже были обыски… По всему лавочка-то наша приказывает долго жить. С чем я вас и поздравляю!