Поющая в репейнике Машкова Анастасия

«Похоже, это и вправду добрейшее существо», – думает Павел Иванович, с достоинством кивая тетке.

– Простите за беспокойство. Я бы не осмелился потревожить вас, если бы не милостивое предложение Марии. Она вот выручила меня…

Аля перебивает главбуха, уморительно хихикая:

– Да что вы, Павел Иванович, гости Манечки – мои дорогие гости. У нас так редко кто-то бывает. Живем, как два тополя на Плющихе – старый да малый.

– Аль, при чем тут тополя? К тому же их было три! Давай, бери сумку, ставь чайник, – распоряжается Маня.

Чувствуется, что она привыкла верховодить. Полкан готов поверить в сумбурный рассказ Голубцовой, которым она развлекала его дорогой. Отношения с хозяйкой у Мани едва ли не родственные. Бывает, платит постоялица через пень-колоду, зато никогда не оставит тетку голодной и в бедламе. У них полный порядок. И в квартире, и в холодильнике. И вообще, Маня очень горда, что с ней тетя Аля пьет не так свирепо, как раньше.

В коридорчике показывается крупный молодой блондин с меланхоличным взором, залысинами на висках и бульдожьим прикусом. Он одет в байковую рубашку, треники и женские тапочки. Ни на одного известного мультипликационного героя он не похож, но достоин того, чтобы стать прототипом нового. Например, медведя-библиотекаря. Или моржа-краеведа.

– Привет, Трофим! Что это ты на ночь глядя? – не слишком вежливо приветствует гостя Маня.

– Мимо ехал… – вздыхает огорченно Трофим, которого домашние зовут Тосиком.

– Ну ладно, знакомьтесь и давайте уже есть. Страшно мы голодные.

– Я – нет. Я как раз не так давно… – опять пытается влезть со своими объяснениями-извинениями Полкан.

Но Трофим уже сует ему розовые тапки размера на два меньше нужных и философски изрекает:

– Да, все мы рассчитываем на что-то большее… Я вот сегодня кулебяку купил, а она с грибами оказалась. Хотел с мясом. Грибы, впрочем, тоже питательны…

Супин понимающе кивает и всовывает ступни в тапочки.

– Холодает? Неоспоримо… – ведет сам с собой диалог Трофим. – Глобальное потепление – лишь геополитическая игра. А, казалось, лето не обманет в этом году. Я, кстати, Трофим Седов – племянник Альбины. Служу большому пути.

«Только сумасшедших нам не хватает для полной сегодняшней радости», – обреченно думает Полкан, проходя за Трофимом в кухню.

– Опять тень на плетень наводишь, Тосик! – сердится Маня, накрывая на стол.

– Трофим хочет сказать, Павел Иванович, что он работает водилой на рефрижераторе. Гоняет «молочку» из Белоруссии. Давай, «большой путь», режь хлеб! – командует Маня.

Трофим послушно и кротко вздыхает:

– Этой женщине я не могу отказать ни в чем. Я люблю ее. А она меня – нет. Быть может, потому, что любит вас. И даже наверняка. Треугольный закон жизни.

Супин вытаращивается на Тосика. Маня краснеет, но, похоже, не слишком тушуется. Скорее, ее раздражают глупые сентенции Трофима.

– Ну, понеслась душа в рай! На прошлой неделе я, кажется, любила соседа Пупырникова.

– Нет! Пупырников категорически отпадает, – поджимает губы Трофим.

– Так, к столу, мои дорогие! – тетя Аля ставит на стол пузатую ароматную кастрюльку.

– Как знала, что гости придут, картошечку с тушенкой сварганила, – она смущенно и несколько виновато улыбается.

– Надеюсь, чекушку к приходу гостей не заготовила? – наступает на тетку Маня.

– По двадцать капелек на человека, Манечка, только для поддержания сосудов, – оправдывается Аля.

– Ну ладно, тащи, – машет рукой Маня. – У нас проблемы на работе. Требуется стресс снять, хоть я и не любитель таких средств. Вы как, Павел Иванович?

– Можно, честно говоря, – кивает Супин.

Ему вдруг становится спокойно и уютно среди этих чужих, странных и милых людей.

В руках Али непостижимым образом материализуется бутылка «Праздничной», и тетка ловко и радостно разливает водку по рюмкам.

– За встречу! – провозглашает она.

– И за обратную сторону неприятностей, без которых мы бы не ощущали всей остроты грядущих приятностей, – выводит Трофим.

– Оратор, блин, – бормочет Маня и пригубляет рюмку.

Ужин проходит в дружеской атмосфере с сюрреалистическим налетом.

– Соли, Павел Иванович? – спрашивает Маня.

– Спасибо, да, – конфузится Супин.

– Вся соль – в деталях. Вот вы явно расстроены, но неприятный случай свел вас вместе в общем противлении каверзам судьбы. Деталь: Павел Иванович стесняется принять из рук Маши солонку, дабы не соприкоснуться руками. Выводы делайте сами.

– Испорченные детали, Тосик, у тебя в мозгу и глазах. Павел Иванович взял солонку из моих рук и не поморщился, – ерепенится Маня, прожевывая огненную картошку, которая обжигает ей нёбо.

– Не морщи, Манечка, лоб. Эта очень дурная привычка придает возраст.

Аля хмелеет от одной рюмки. Щеки-пышечки краснеют, глаза лучатся мудрой снисходительностью. Тетка пытается незаметно проглотить еще одну порцию «Праздничной».

– Эта деталь, Алечка, лишняя, – берет рюмку из теткиных рук Маня.

– Очень вкусно. Очень, – кивает головой главбух.

– Картошка для нашей страны – свята. Если мы и устоим, то только благодаря картошке, полной отмене налогов для малого бизнеса и бескомпромиссном возврате капиталов из-за рубежа, – назидательно произносит Трофим Седов.

Супин смотрит на него, едва заметно улыбаясь.

– И капиталы не вернем, и налоги не отменим, и картошкой вряд ли прокормимся. Тут, простите, я с вами поспорю.

– А вы спорьте! Вы же, извините, бухгалтер?

Трофим возбуждается, отодвигая тарелку.

– Да, я бухгалтер.

– Даже главбух, – уточняет Маня.

– У нас на комбинате главбухом был милейший Василь Казимирович. Но он плохо видел. И его подсидела востроглазая Улька. Такая воровка, что фокусники позавидуют! Блеск, что за воровка! – восторженно замечает тетя Аля, которую развозит на глазах.

– Аля! – угрожающе смотрит на нее Маня.

– Это она так, к слову. Павел Иванович – очень честный человек. Форма его ногтевых пластин говорит об этом недвусмысленно, – машет мясистым пальцем Трофим.

– Ой, пластинку бы поставить! Вы любите песни Игоря Николаева? «Паромщик» – моя любимая, – всплескивает ручками Аля, порываясь встать.

– Переправа, переправа… – вздыхает Седов. – И коней, конечно, не меняют, но все же, все же…

«Праздничная» завладевает его организмом медленно, но верно.

– Спасибо большое. Очень вкусно, – отодвигается от стола Супин.

Видимо, в режиме доморощенного театра абсурда ему долго находиться сложновато.

– Заболтали вы человека, а у нас еще чай с пирожными, – ворчливо говорит Маня.

Но робкая попытка оставить Супина за столом терпит неудачу. Главбух решительно поднимается.

– А я вот ем пирожные, поэтому не столь подтянут, как некоторые герои дебета и кредита. Каждый по-своему справляется со стрессом, – бормочет Трофим.

Допотопный холодильник, занимающий полкухни, вдруг вздрагивает и издает оглушающее рычание, после чего заходится в ритмичных конвульсиях.

Тут тетя Аля, будто опомнившись, вскрикивает:

– Так что у вас стряслось, Манечка?!

И в ту же секунду в дверь долго и тревожно звонят. И снова, и снова…

Маня с Алей переглядываются, а Трофим, сдвинув брови, поднимается, готовый к обороне. Супин бледнеет, щурит глаза и отшатывается, плюхаясь на табурет.

– Доверьтесь мне! – Седов категорично отстраняет всех, находящихся на кухне, и бесшумно двигается к двери.

– Мань, это я, Рита! Маня, это я! Открой!

Кашина за дверью кричит странно, болезненно и снова со всей силы жмет на звонок.

– Ритуся! – кидается к двери Голубцова.

Маргарита влетает в квартиру подруги расхристанная, бледная и неузнаваемая. Никакого макияжа, волосы растрепаны, джинсы заляпаны. И безумные, расширенные, как под пыткой, глаза.

– Машка, Павел Иванович… дорогой! Это я! Все из-за меня, гадины, – Рита плюхается на пуфик у входа и начинает рыдать, закрыв лицо руками.

Через четверть часа, накачанная успокоительными и умытая, Рита сидит в кресле как свергнутая, но несломленная царица, сложив аккуратно руки на коленях и глядя прямо перед собой на журнальный столик. На нем лежит газета со статьей «25 правил успешной женщины».

Говорит Кашина тихо, бесстрастно, как человек, которому нечего терять.

– Михаил сказал, что уезжает в Таиланд. Совсем уезжает. Там он уже наладил сетевой бизнес… Но ему нужна «подушка безопасности». Так он выразился, имея в виду свободные средства. Средства в представлении Кашина начинаются с десятка миллиона долларов. Да…

Рита трет виски. Утихшие змеи, кажется, вновь поднимают ядовитые свои головы. Но Маргарита должна справиться, рассказать все, что произошло, покаяться и… попросить о помощи у людей, которых она предала.

Никто не нарушает затянувшегося молчания. Маня сидит рядом с Ритой на кресле, подавшись вперед. Она смотрит на подругу недоуменно и сочувственно. Полкан – холодно, отстраненно. Он сидит напротив Кашиной на диване. Ничто не выдает истинных чувств, бушующих в его душе.

Тетя Аля выглядывает из-за двери. Она не осмеливается стать полноценным участником рокового разговора, но и вовсе устраняться считает неправильным. Мало ли какой реакции ждать от людей, нервы которых накалены?

Трофим же с исследовательским азартом наблюдает за происходящим, принеся с кухни табурет и водрузившись на него прямо посреди гостиной, которую Маня прочит в спальное место Павлу Ивановичу.

С силой вдохнув, как перед рывком, Рита продолжает:

– Я все эти годы не могла говорить правду, Манюнь. Не знаю, почему я так устроена?.. Раз соврав, не хотела, стеснялась открываться, оправдываться, расписываться во лжи.

– Ритусь, все это уже совершенно неважно. Ну, молчала и молчала. Не жила на Рублевке – да и гори она синим пламенем! Теперь я понимаю, почему ты меня в гости ни разу не пригласила. Муж-самодур ни при чем. Но ведь я же не палач с карающим мечом, не судья. И сама приврать люблю.

– Мань, ты – лучше всех… Ты – любимый мой человек, – Рита хватает Манину руку, прижимает к губам.

Маня мягко руку отнимает.

Супин не выдерживает и хриплым шепотом, сдерживая клокочущую ярость, произносит:

– Так что все-таки по делу? Бывший муж шантажировал вас ребенком, и вы… что вы сделали? Шпионили, копировали отчеты? Этого недостаточно для обвинений в сокрытии налогов. И почему ваш муж выбрал нашу компанию? Она не столь масштабна для такого… серьезного бизнесмена.

Рита смотрит на него затравленно, собирается с силами.

– Да, я все расскажу. Я все… Значит, он предложил оставить Нику в России, у меня. Давать средства на ее содержание. Но для этого я должна была скопировать содержимое вашего компьютера.

– Вы так хорошо владеете компьютером? Никогда бы не подумал… Все файлы защищены сложными паролями, – Супин презрительно кривит рот.

Рита опускает голову. Маня видит, что подруга готова расплакаться. Когда она начинает говорить, губы ее дрожат.

– Помните, недели три назад я оставалась в конторе дольше всех?

Маня кивает:

– Да, ты ждала звонка какого-то поклонника. Что-то там было лирическое.

– Ну да, очень лирическое…

Рита судорожно всхлипывает.

– Павел Иванович в тот день был в разъездах, я специально подгадала. А вахтера нашего подпоила. Это оказалось проще простого. Взяла ключ от вашего кабинета, впустила человека, который на раз-два справился с компьютером, ну и… все. Ждала, что бывший муж вернет мне дочь. Но дни летели, а он и не думал исполнять обещание. Вернее, отговаривался, что дело должно быть закончено. И я ждала всего того, что произошло сегодня. Этого ужаса…Словом, я попала в самую страшную ситуацию, которую только можно представить. Вернее, я до сих пор до конца все это осознать не могу. И не знаю, что делать. Разве что отравиться…

– Глупости! – фыркает Маня. – Предупрежден – значит, вооружен. Надо остановить твоего бандита! Рит, но в самом деле, зачем твоему Кашину наша канцелярка? Да еще в Таиланде. Бред какой-то.

– Конечно, она ему ни за чем. Цель – надавить на генерального, заставить его подписать продажу цветущей компании за копейки, а потом втридорога перепродать. Контора наша всплыла случайно. Во-первых, она безобидна. Во-вторых… – Рита сбивается, никнет.

– А во-вторых, что же не воспользоваться услугами готовой на все бывшей жены? – припечатывает Супин и поднимается с дивана.

Он смотрит на Трофима и вдруг, ухмыльнувшись, говорит:

– Трудно найти философское обобщение в данной ситуации, Тосик?

– Отчего же?

Трофим театрально откашливается. Будто собирается арию Германа врезать, не сходя с табурета.

– Там, где видятся стены, нужно отыскать двери. Или прорубить их.

– В смысле? – поправляет очки главбух и добавляет во взор весь сарказм, на какой способен.

– Нужно выкрасть у грязного дельца ребенка этой несчастной феи и показать кукиш ему вместо вашей компании. Мария совершенно правильно сказала – предупрежден, значит, вооружен.

– И как же все это можно, интересно, провернуть? – Супин едва не хохочет.

– А что? Тосик дело говорит. Нужно все это просто обмозговать. Сесть за стол и обмозговать, – всовывает в комнату мышиное личико тетя Аля.

– Только без «Праздничной», – уточняет Маня, которой, похоже, очень нравится идея Трофима.

– Вы что, с ума посходили?! Или вовсе не имели его никогда?! Не понимаете, с кем имеете дело? – в Супине просыпается здравомыслящий и властный начальник.

Все смотрят на Риту – ждут ее вердикта. Она поднимает глаза, с изумлением и надеждой оглядывает людей, которые, похоже, не собираются ее проклинать, и качает головой:

– Ну, убивать он вряд ли кого-то будет… Время вроде не то.

Полкан страдальчески вздыхает и хлопает себя по бокам:

– Какое везение! Просто обнадежили и осчастливили вы нас, Кашина!

Но решительно настроенная троица «умалишенных» уже в возбуждении начинает излагать свой план возмездия-спасения.

К полуночи шестнадцатый лист со схемой фиктивного ДТП, разработанный Трофимом, летит под стол. Неумолимый Супин отказывается рисковать!

– Во-первых, может пострадать ребенок, – талдычит он как заведенный.

– Не может! – дружно рявкает «оппозиция».

– Во-вторых, там может быть вооруженная охрана.

– Не может! – трясет головой Ритуся.

– В-третьих, мы сами становимся уголовниками. И на это я никогда не пойду!

– Вот! – поднимает палец Трофим.

– Герой не может замарать белых перчаток! И дело вовсе не в средствах, которые и вправду никогда не оправдываются целью. Средства наши вполне невинны. Без шума и пыли перегородить дорогу, пригрозить моим газовым пистолетом водителю, передать с рук няни в руки Риты дочку и… все! Это позволит дезориентировать на время нападавшего и сделать следующий решительный выпад!

Седов вдохновенно припадает на правую ногу и выбрасывает вперед руку с невидимой шпагой. Треники натужно трещат. Трофим, стушевавшись, садится на табурет, умерив пафос.

– Да, и сделать решительный выпад. Поднять службу собственной безопасности полиции, подключить юристов вашей компании. Ведь Маргарита готова давать показания против бывшего мужа?

Рита не слишком уверенно кивает.

– Нет, все это сомнительно! – не сдается прагматичный главбух. – У них мой компьютер. Там полно компромата. А показания Кашиной проще простого опровергнуть. Женщина хочет вернуть дочь и затевает аферу против мужа. Да еще и ребенка крадет… Нет и нет! Нас самих потом выкрадут и из кожи вытряхнут. Посочиняли сказочки – и довольно.

Супин роняет голову на костлявые руки. Маня смотрит на крупные ногтевые пластины шефа, которые, по мнению Трофима, говорят о его безупречной честности, и проникается страхами Полкана.

– Что-то и вправду не слишком гладко. Нет, Нику при помощи Трофимовой фуры мы, может, и отберем за милую душу, а вот наша судьба… Не говоря уж о канцелярке…

Она обреченно мотает головой.

Тетя Аля, запрокинув голову, пытается выцедить оставшиеся капли «Праздничной» из бутылки, и, отправив поллитровку в помойку, со вздохом выходит из-за холодильника, который вновь оживает со страшным грохотом.

– Нужно действовать поту… соспу… тьфу, дьявол! По-сту-па-тель-но, – выговаривает она наконец.

На недоуменные взгляды отвечает, сжав кулачки:

– Вернуть Никочку, а там уж смотреть по обстановке!

И снова все начинают говорить одновременно, перекрикивая друг друга.

Проспорив без толку еще битый час, заговорщики расходятся в полном изнеможении. Ритуся укладывается с Маней и, прижавшись к ней, немедленно начинает реветь.

– Ну все, Ритуся, все… Как-нибудь образуется… – гладит подругу по волосам Голубцова и тоже шмыгает носом.

– Ты разлюбишь меня, Мань? Перестанешь уважать? Как я могу так жить? Что творю? – причитает Рита. – И Полкан меня ненавидит. Мне кажется, он бы меня Тосиковой фурой втихаря переехал.

– Ерунда, Супин вполне ничего дядька оказался. Мне он даже немного симпатичен. Не такой уж истукан и страхолюдик, как мы думали раньше.

– Так, Голубцова, ты, часом, не влюбилась? Нет, я понимаю, что на фоне Тосика он может и приглянуться, но все же это… Полкан! Наш дубовый Полкан! – поднимает голову с подушки Рита. Слезы ее мгновенно высыхают.

– Рит, ну хватит уже! Какой там влюбилась – скажешь тоже, – вздыхает Маня. – Я после своего наркоши ни одному мужику не поверю. Не-а! Как же он виртуозно шифровался! Сборы, спецзадание и прочая лабуда. И я, представь себе, верила! А он зелье через границу гонял, гнида… И соседке – девчонке семнадцатилетней траву подбрасывал. А потом, с ума сойти, когда я все узнала и менты меня трясли, он презрительно так фыркнул: «Да ничего бы у нас стоящего все равно не получилось. Ты – человек совершенно не моей группы крови». Представляешь? Он еще гордился своей дурной кровью!

Маня в возбуждении садится, обхватив колени руками.

– Господи, да есть ли среди них нормальные? – стонет Рита. – Если добрый, как Тосик, то с прибабахом. Неглупый, как Полкан, но с морозильной камерой вместо души. Про Кашина вообще умолчу. Знаешь, меня в те годы, что я была замужем, не оставляло ощущение, что я проживаю какую-то чужую, навязанную мне жизнь. Вот, думаю, проснусь завтра – а жизнь, наконец, станет моей. Не в смысле – легкой, защищенной. Но… моей! Я буду чувствовать в ней себя хозяйкой, жить в полную силу, дышать! И понимать, что хоть что-то значу… Я, кажется, именно сейчас начала бы жить вот так, по-настоящему. Но без главного человека это невозможно. Дочки.

На глаза Риты вновь наворачиваются слезы, она судорожно сглатывает комок, появившийся в горле.

Маня поворачивается к подруге, смотрит на абрис ее совершенного профиля, едва угадываемого в темноте. На щеке в зыбком отсвете блестит тонкая влажная полоска.

– Рит, и все-таки надо будет на что-то решиться. В конце концов, обойдемся и без Супина. Трофим все очень неплохо придумал.

– Да, смелый он, этот твой влюбленный дальнобойщик.

– Прекрати. У нас с ним такая давняя игра. И давай уже спи. Утро вечера мудренее, а на работу явиться завтра необходимо.

– Это да, – вздыхает Ритуся.

– Мань, а скажи, почему ты всегда и всем помогаешь? Ну ладно – Але. Ты от нее зависишь и вообще это уже давние отношения. Но Полкан? Притащить чужого, безразличного к тебе мужика и порхать вокруг него… Я не понимаю.

Маня молчит. Рита уже жалеет, что наговорила лишнего и, видимо, обидного. Вот вечно у нее так: слова слетают с языка раньше, чем она успевает их «причесать».

– Ритусь, а вот если бы со мной случилась беда, ты бы помогла? – спрашивает глухим голосом Маня.

– Ну конечно! Мы же подруги! Друзья, родственники – это святое. Я-то о том, что мне трудно понять. Ну, например, взять да помочь на пустом месте Блиновой. Вот ты можешь помочь Блиновой? Да ты ведь святая. Ты и Блиновой бросишься помогать. Я лежу рядом с матерью Терезой. Аминь. – Рита поворачивается на бок, складывается калачиком.

«Да уж. Из меня мать Тереза, что из Тосика – кинозвезда, – думает удрученно Маня, которой почему-то неприятно выслушивать восторги подруги. Совершенно незаслуженные. И помочь Блиновой – не такой уж подвиг. Если речь, конечно, не пойдет о пересадке Маниной почки. Что за белиберда в голову лезет? Ритка уже сопит мирненько, и Полкан будто лег и умер».

Маня прислушивается: из-за стенки, за которой находится Супин, не раздается ни звука.

«Отличная нервная система у счетовода», – думает Голубцова и закрывает глаза.

Но главбух не спит. Он лежит на жестком диване с потертой плюшевой обивкой и таращится в потолок на семирожковую люстру-спрута. Слышатся возня и скрип кровати за стенкой. Шепот, вздохи и, кажется, смешки.

«Дуры-бабы… какие же дуры», – думает Полкан в раздражении. Сна ни в одном глазу. Мысли в смятении налезают одна на другую, путаются, не дают сосредоточиться на чем-то главном, единственно важном.

«Хоть закуривай после десятилетнего перерыва. Или запивай. Впрочем, если я обоснуюсь у этой мышки-норушки, то праздник каждый день мне обеспечен. И Голубцова не спасет. Хорошая она девчонка, милая… Но ничего это не меняет. Кашина сделала свое подленькое дело и еще рассчитывает на участие. Тварь… Мать-кукушка… Впрочем, что попусту злобиться? Делать что-то надо».

И снова Павел Иванович мучительно гоняет идеи и возможные действия по кругу, не выхватывая того, главного, что все поставило бы на свои места. Но он чувствует, что ясное и простое решение лежит на поверхности. Подходи и бери его. Быть может, краткий сон поможет? Так бывало с Супиным. Все главные решения в своей жизни он принимал, давая подсознанию задание искать единственно верный ответ на мучительный вопрос. И, как правило, это срабатывало. Супин закутывается в одеяло. Оно коротко ему: натянешь на плечи – ноги торчат, неуютно. Вниз спустишь – мерзнешь, и вовсе не уснуть.

– Тьфу, пропасть!

Он закутывается с головой и пытается всунуть ступни под валик дивана.

Возня за стенкой стихает, и вязкая тишина придавливает-усыпляет измученного неприятностями главбуха.

Трофим елозит на утлой раскладушке на кухне. Он уверен, что ему предстоит абсолютно бессонная ночь. Мозг его работает с полной нагрузкой, бойко, рисуя красочные картинки. Вот он вырывает плачущего ребенка из рук жирного деляги, будто сошедшего с карикатур Бидструпа: монокль, хищный нос, сверкающий антрацитом цилиндр.

Вот он держит речь перед судом присяжных – тетки в акриловых кофтах внимают ему с благоговением и отпускают из-под стражи богиню красоты Маргариту Кашину. То вдруг сердце Трофима сладостно замирает. Он берет за руку Марию, одетую в нежное розовое платье с широким атласным поясом (такое видел вчера в телефильме про заокеанское счастье), и ведет ее по высоким ступеням огромного особняка. Или собора. Храм ли это, ЗАГС ли – не важно. Мерещится Трофиму нечто основательное, неоспоримое. Как солнце. Материнство. Нежность.

– Нет, ребенка мы изымем. Это уж я себя знаю, – бормочет Трофим, подпихивая подушку под щеку и хлюпая губами.

– А вот что с этим «супчиком» делать – вопрос. Не выношу трусов. Впрочем, Мария снисходительно завтра назовет это осторожностью. О, боги, женское сознание иллюзорно и податливо. Фантазии, капризы и вечные компромиссы. Что же! Пусть так. Я готов служить и безответно, «как дай вам Бог любимой быть другим… супчиком…» Ах, если бы все повернуть вспять… Возродить наш НИИ, а там – кандидатская, экспедиции… Эх, дороги мои – пути горемычные… Эх…

До блеклого рассвета перебирает свое прошлое Тосик. Вспоминает покойницу-маму и ее пухлые нежные руки. Институт. Кафедру геохимии. Мечты о небывалых открытиях. Например, нового источника энергии, вытеснившего нефть. Мечты о славе… Смешные детские стремления. То ли дело – дорога: манящий горизонт, которого не догнать, свобода, умные книги вслух, в проигрывателе.

Седов морщится, кряхтит, втягивает живот, делает дыхательную гимнастику и трет руки от запястий к локтям. И снова вспоминает, и планирует, и представляет Маню в розовом платье с атласной лентой…

А тетя Аля, утопая в трех подушках на своей кровати, ни о чем волнительном не думает. Она едва успевает преклонить голову, стянутую сеточкой для волос, и сразу погружается в глубокий здоровый сон.

В нем длинноногая восхитительная Ритуся вышагивает по кухонному столу, а тетя Аля, завороженно глядя на безупречные мраморные щиколотки, вопрошает у зрителей с противоположной стороны сцены-стола:

– Если бы у меня были такие ноги, Манечка, как ты думаешь, могла бы моя судьба сложиться иначе?

Но Маня лишь смеется над теткой и ничего-то всерьез не отвечает…

Ровно в половине восьмого Маню будит привычный скрип пружин. Вот уже полгода Голубцова не заводит будильник: просыпается по будням вместе с верхними молодоженами. 35 судорожных качков кровати (иногда – 30, зато иной раз – целых 50!) – Маня тупо подсчитывает чужие победы. Затишье. Шлепки босых ног к окну, грохот фрамуги. Он, взбодренный и удовлетворенный, курит. Она топает в ванную. Маня пережидает, пока стены санузла перестанет сотрясать свирепый рык: молодуха чихает раз двадцать, не меньше, будто в таз бьет.

Вот сколько раз Маня встречала в подъезде эту субтильную шатеночку с виноватым личиком, столько раз дивилась: откуда в ней берутся голосище и остервенение? Что так на нее действует? Шампунь, вода, ранний секс?

– Хоть бы забеременела она, что ли, – время от времени жалуется Маня за завтраком тетке на «верхнюю».

– Все в руках Божьих, – замечает Аля и мягко подводит к тому, что и Мане пора бы уж задуматься о будущем, о детках, любящем муже…

Думать о Тосике Мане смешно.

– Глупости, теть Аль! Не хочу я замуж. Хочу в кругосветку.

– Ох ветрогонка… – с нежностью говорит Аля, любуясь Маней.

Она считает эту пышущую здоровьем и силой, румяную, белозубую, неунывающую и покладистую девушку лучшей суженой своему замечательному, но невезучему племяннику. «Она так похожа на актрису Целиковскую в молодости!» Из уст Али это звучит высшей похвалой.

– Мань, кто это там у вас блаженствует? – хмурится Ритуся, разбуженная пением пружин с потолка.

– Да два бледнолицых. Посмотришь на них и поверишь, что детей в капусте находят. Однако внешность обманчива. Каждое утро разминаются. Во! Время истекло. Пора на работу.

– И все? – разочарованно потягивается Ритуся.

– Хорошенького понемножку. Впрочем, у нас и этого добра не наблюдается.

– И не говори… – Маргарита зевает, и вдруг на нее обрушиваются воспоминания вчерашнего дня. Она бессильно откидывается на подушку. Вставать ей категорически не хочется. Хочется помереть на Манькином незатейливом белье в аленький цветочек.

Супин также пережидает приступ скрипа сверху и прислушивается к себе. Решение, решение… Да, похоже, он готов к решительным действиям. Готов! Павел Иванович откидывает одеяло, надевает очки, осматривается. Вчера он не видел ничего, кроме ненавистного и прекрасного лица Кашиной. Да, здесь вполне миленько, чистенько, убого. Бежевый коврик из перестроечных времен на полу, его близнец – на стене. Обои в полоску подклеены в одном углу скотчем. Яркие новенькие пледы на креслах. Престарелое алоэ на окне. Тоска… Супин одевается и, нацепив привычную строгую маску, выходит «в люди».

Трофим и тетя Аля уже суетятся вокруг стола.

– Белок – основа здорового завтрака, – вместо приветствия провозглашает Седов, разбивая на гигантскую сковородку яйца.

За яичницей заговорщики решают собраться этим вечером в «штабе» – на Алиной кухне и твердо прийти к какому-то соглашению. Только Полкан не отвечает ни «да», ни «нет» и собирается весь день посвятить деловым разъездам.

– Павел Иванович, вы все же подумайте насчет комнаты у нас. Это ведь удобно, имея в виду последние события, – Маня смущенно переводит взгляд с Супина на Ритусю.

– Да конечно, привозите вещи и живите, сколько надо! Я только рада буду, – со всей лучезарной доброжелательностью подхватывает Аля.

– Спасибо, я подумаю… – кривит в улыбке рот главбух и, отодвинув кофейную чашку, встает.

– Созвонимся. Да, Мария, дайте мне ваш телефон!

Голубцова удостаивается его дружественного взгляда.

Похоже, Полкан и не вспоминает ночной совет. Неужели он не собирается ничего предпринимать ни для собственного спасения, ни для помощи Кашиной?

Когда за ним закрывается дверь, Трофим удовлетворенно кивает:

– По адвокатам бегать будет. Соломку подстилать. Просто смешно… Осторожный, чертяка.

– Законопослушный, – вздыхает Маня. – Он и во время атомной тревоги будет вести себя предельно корректно и неторопливо.

– Да я на другое и не рассчитывала. Спасибо, что вообще не двинул мне в глаз, – замечает Рита.