Обрученная с розой Вилар Симона

Анна прихватила кусок овчины, на котором спала, и, расстелив ее поближе к огню, села, обхватив колени.

Она вспомнила, как утомителен был их путь, подивилась, какое расстояние они преодолели. Они ехали весь остаток ночи в густом тумане по лесу, пока наконец заросли не кончились и они не пересекли рубеж ее владений. Свежий утренний ветер разогнал покрывало тумана. Перед путниками простирались покрытые золотистым дроком и лиловым вереском пустоши. Протоптанные овцами тропы тянулись вдоль оврага к реке. Вдали виднелось похожее на крепость старинное аббатство, оттуда долетал колокольный звон.

– Вустершир!

Анна облегченно вздохнула:

– Теперь мы вне опасности.

Филип покачал головой:

– Наоборот. Только теперь все и начинается. Мы снова на землях, где крепка власть Йорков, и герцогу Глостеру не составит большого труда схватить нас.

Он посмотрел на своих спутников.

– У нас лишь один выход – как можно скорее добраться до моря. Пока еще Ричард не знает, что побег удался, и ждет нас в месте, назначенном Деббичем. Но едва только ему станет известно, что нас больше нет в Уорвикшире, он без промедления разошлет ищеек по всем дорогам. Спасение лишь в том, чтобы как можно скорее покинуть Англию.

Они ехали по течению Северна, не показываясь на мощеной дороге, чтобы не привлекать к себе внимания. Порой в селениях Филип расспрашивал жителей, называя вымышленный город или крепость, куда они якобы направлялись, но, отъехав, немедленно сворачивал и, держась Северна, вел свой маленький отряд совсем в другую сторону.

Анна скакала рядом с Майсгрейвом. Сжимая коленями бока лошади, она пускала ее крупной рысью по мягкой после дождя земле, вдыхая запах травяной сырости и конского пота. В ушах отдавался равномерный топот копыт и позвякиванье подков, изредка ударявшихся друг о друга. Девушка чувствовала себя легко уже оттого, что вновь оказалась на свободе, ощутила дыхание ветра, радость быстрой езды. А главное, Филип Майсгрейв, как и прежде, был рядом с ней, и порой она ловила на себе его внимательный взгляд. Ее буквально пьянила мысль, что ради нее он пошел наперекор воле Ричарда Глостера, ради нее он, преданный слуга Йорков, стал изгоем, нарушив клятву верности Белой Розе. Выходит, она кое-что значит для него и, возможно, немало, если он решился на такой шаг.

Солнце поднималось все выше. После знобкой туманной ночи начинался ясный весенний день. Перед каждой заставой, где собирали дорожную пошлину, перед каждым селением Майсгрейв посылал кого-нибудь разведать обстановку, и лошади в эти короткие промежутки времени могли отдышаться и передохнуть. Люди же беспрерывно ощущали тревогу, напряжение не спадало.

Эта беспрерывная скачка стоила нечеловеческих усилий. Что ж, если эти люди из-за нее стали изгнанниками, то нечего ей жаловаться на усталость и хныкать. Закусив губу, она молила небо дать ей еще немного сил, чтобы скакать дальше. Когда девушка ловила испытующий взгляд Майсгрейва, она лишь улыбалась, а на его вопрос, не слишком ли она утомлена, отшучивалась, что, мол, Алан Деббич лишь отдыхает в седле, и посылала лошадь вперед.

И все же на одном из поворотов Анну качнуло от усталости, и она, потеряв равновесие, стала сползать с седла. Ей удалось удержаться, но лопнул стремянной ремень, и стремя, звякнув, упало на землю.

Филип тотчас осадил Кумира. Анна глядела виновато, но тяжелое дыхание и круги вокруг глаз выдавали ее усталость.

Гарри, соскочив на землю, подал ей стремя.

– Не беда, миледи. На первой же остановке мы его закрепим.

– А остановку, кажется, пора сделать, – сказал Филип.

– Нет-нет! Я могу еще ехать. Нам надо выбраться к морю…

Но Майсгрейв уже поглядывал по сторонам, подыскивая, где бы сделать привал. Дорога вилась по зеленой равнине, полого спускаясь к реке, где виднелись выбеленные стены аббатства, вокруг которого сгрудилось десятка два крытых соломой построек. А с другой стороны, на холме, маячили выветренные развалины какого-то древнего строения, поросшего дроком и мхом. Махнув в ту сторону рукой, Филип пришпорил коня…

Только теперь, глядя на спящего Майсгрейва, Анна поняла, что и он был утомлен сверх меры. Во сне это стало видно. До того рыцарь казался отлитым из стали. Анна уже задремывала на разостланной на земле шкуре, но все еще слышала, как он отдавал распоряжения. Она успела заметить, что он позаботился не только о Кумире, но и о ее лошади, обтерев ее бока пучком травы, стреножив и задав ей овса.

Колокольный звон стих. Анна встала и подошла к расщелине в стене. Внизу тянулась процессия: монахи в темных рясах и островерхих капюшонах, спрятав кисти рук в широкие рукава, попарно шествовали в церковь. По дороге со стороны аббатства скакала небольшая группа всадников в доспехах, на их тяжелых копьях развевались флажки.

– Миледи, мясо готово, – услышала она голос Фрэнка.

Анна оглянулась и увидела, что Майсгрейв уже проснулся и, сидя у костра, глядит в ее сторону. Встретившись с ним взглядом, девушка смутилась и поспешила перевести глаза на Гарри. Тот тоже только что проснулся и сидел взлохмаченный, ничего не соображая. Потом просиял:

– О, я вижу, обед у нас не хуже, чем в Уорвик-Кастл. Да еще и в обществе самой графини.

В этот миг бесшумно появился Оливер. Ни слова не говоря, присел у костра, взяв протянутый ему на кинжале кусок утки. Филип повернулся к нему. Юноша сказал:

– Нас уже ищут. Только что в аббатстве побывали люди герцога. Посты стоят на всех дорогах.

Филип кивнул:

– Значит, не успели.

Перехватив виноватый взгляд Анны, он сказал:

– Ради всего святого, миледи, не вините себя. Никакая другая женщина не выдержала бы ничего подобного. Жалеть не о чем. Мы сделаем все, что в человеческих силах, чтобы целой и невредимой доставить вас во Францию.

– И с превеликим удовольствием! – обжигаясь мясом, вставил Гарри. – Ведь ехать в компании с вами – это небывалое везение, клянусь слитком сарацинского золота!

Ели молча. Анна внезапно подумала, что, когда они принимали ее за мальчишку, она чувствовала себя куда свободнее. Теперь же, хотя о ней и заботились, предлагая лучшее место и лучший кусок, она все время испытывала двоякое чувство. Ее смущали лукавые взгляды Гарри, она изумлялась, ловя на себе полный обожания взгляд Оливера, и даже невозмутимый Фрэнк вел себя столь неуклюже, что его смущение передалось и ей. Проще других держался Майсгрейв. Он был учтив и предупредителен, однако той теплоты, что прежде установилась в их отношениях, не было и следа. Своей вежливостью Филип словно воздвигал преграду, давая понять, что он всегда помнит о знатности и высоком положении Анны Невиль, не смея приблизиться к высокородной леди.

Позже, когда стемнело и они уже седлали коней, Майсгрейв заметил:

– По-видимому, нам придется изменить направление и двинуться через Оксфордшир.

Анна изумилась:

– Но это же означает повернуть совсем в другую сторону! А ведь еще сегодня утром вы говорили, что наш путь лежит к морю.

– Все дело в том, миледи, что герцог Глостер первым делом займется тем, чтобы не дать возможности ни одной живой душе покинуть пределы Англии. Наверняка во все гавани уже разослан приказ усилить надзор за отъезжающими. Я думаю, при таких обстоятельствах нам следует рискнуть и отправиться в самый крупный порт королевства – в Лондон. Там нас меньше всего ждут.

С этими словами он пришпорил Кумира.

В пути им приходилось беспрестанно петлять, объезжая сторожевые вышки и дозоры на дорогах, сворачивать с них, чтобы пропустить отряды вооруженных лучников. Они избегали жилья и, если видели где-либо огонек, тут же спешили сделать крюк. Они галопом проносились через открытые пространства и исчезали в лесах, где Филип высылал кого-нибудь вперед и они двигались, соблюдая величайшую осторожность. Затем с какой-нибудь возвышенности они осматривали дорогу и, избегая встречных, ехали дальше.

Ночь стояла звездная, и Филип часто поглядывал на небо, чтобы не сбиться с пути. Было тихо и прохладно. Воздух благоухал запахами свежей земли, мха и трав, пришедших в движение древесных соков. На полях уже зазеленели всходы. Путники ехали всю ночь, нигде не останавливаясь, только дважды покормили коней да подкрепились сами.

Когда рассвело, они преодолели уже немалое расстояние, и теперь, давая передохнуть лошадям, двигались шагом по дну глубокой лощины с густо поросшими кустарником крутыми склонами. Покрытая мхом тропинка вилась между кустов орешника и остролиста по обрывистому берегу протекавшего по дну лощины ручья. Осторожно ступая, лошади тянулись гуськом, косясь на шумящую внизу воду.

– Как вы себя чувствуете, миледи? – спросил Майсгрейв, поворачиваясь к спутнице.

Девушка устало улыбнулась. В этот миг ее лошадь втянула воздух и громко заржала. Из чащи донеслось ответное ржание. Филип придержал Кумира. «Проклятье! Тропа так узка! И упаси Господь, чтобы это оказались лучники короля или Глостера!»

Но то, что последовало за этим, превзошло все его самые худшие опасения. По дороге у края лощины двигался большой вооруженный отряд. Возглавлял его рыцарь на рослом, покрытом клетчатой попоной коне. И хотя он был сплошь закован в латы, с опущенным забралом, без герба или девиза на щите, Майсгрейв тотчас узнал в нем таинственного воина, который преследовал их от самого Йорка.

Рыцарь тоже узнал беглецов. Он остановил коня и какое-то время сидел неподвижно, словно не веря в столь неожиданную удачу. Затем медленно опустил руку в железной перчатке на рукоять меча.

Майсгрейв наскоро прикинул шансы. Сомнительно, чтобы они смогли уйти от неприятеля в этой тесной лощине да еще на измученных долгим переходом лошадях. Но и сражаться без доспехов против закованного в броню и численно превосходящего противника… Филип вздохнул – иного выхода не оставалось. Одно было утешительно: их позиция не позволяла противнику окружить и уничтожить их одним махом.

Выхватив из-за пояса футляр с письмом, он передал его Анне:

– Скачите, миледи, и да хранит вас Бог. Боюсь, нам уже ничто больше не поможет. Желаю вам добраться до Франции и передать графу письмо.

Стремительным движением он перекинул плащ через левую руку, затем выхватил меч и, взглянув на троицу своих воинов, невозмутимо сказал:

– Бывало, друзья, и похуже. Что ж, не нам бояться смерти. В конце концов, она лишь наше прибежище в мирской суете.

Взглянув на Анну, не трогавшуюся с места, он прикрикнул:

– Ну же, миледи!

– Я остаюсь с вами, – побелевшими губами выговорила девушка.

Филип выругался в бешенстве:

– Прочь! Это приказ! Не заставляйте меня мешкать и подставлять открытый фланг врагу.

В этот миг раздался приглушенный забралом голос предводителя чужого отряда:

– Не спешите так, сэр Майсгрейв. Мы готовы с миром отпустить и вас, и ваших людей при условии, что эта переодетая пажом девица останется с нами. Мы не причиним ей вреда и будем обращаться с ней со всей почтительностью, приличествующей особе ее положения.

По губам Филипа скользнула усмешка. Он снова взглянул на Анну:

– Скачите, миледи. И сделайте все, чтобы моя честь не была запятнана, а письмо короля попало к вашему отцу!..

В ту же секунду он с силой ударил плашмя мечом по груди ее лошади. Животное от боли и неожиданности присело на задние ноги и заржало, а затем, понукаемое всадницей, галопом понеслось прочь.

Невозможно передать, что чувствовала в этот миг Анна. Она только отчетливо сознавала, что это их последняя встреча.

«Он не сказал мне ни слова… Он заботится лишь о своей чести… А я… Я же люблю его!»

Впервые Анне открылось, что за чувство владело ею все эти дни. Прежде гордая дочь Уорвика не пыталась разобраться в своих ощущениях, принимая их за искреннюю признательность, но ни на миг не забывая о разнице в их положении. Однако сейчас, когда Майсгрейв пожертвовал собой ради того, чтобы она могла скрыться с этим проклятым письмом… Мучая лошадь шпорами, она рыдала на скаку, цепляясь за гриву.

Лесистая лощина осталась позади, перед ней расстилалась зеленая равнина с рощами и пригорками. Анна на миг придержала лошадь – и радостно вскрикнула. Невдалеке по торной дороге двигался небольшой обоз в сопровождении охраны. Безумная надежда зародилась в душе девушки. Рванув узду, она устремилась к дороге, громко крича и призывая на помощь.

В минуту она оказалась рядом, переполошив сопровождавшую обоз стражу. Обоз состоял из трех тяжело груженных повозок, стражи – около двух десятков вооруженных всадников, которых возглавлял рыцарь в старых, но добротных доспехах и простом кожаном подшлемнике.

Задыхаясь, Анна осадила лошадь.

– Ради Пресвятой Девы!.. Помогите! Вооруженные разбойники напали на благородного рыцаря, едущего по поручению короля. Скорее, скорее!

– Как? В моих землях?.. Разбойники? – сиплым, словно навечно простуженным голосом переспросил рыцарь в подшлемнике.

Анна умоляла, торопила.

Коротко распорядившись, рыцарь с большей частью своих людей поскакал за Анной. Девушка неслась, словно обезумев, заставляя уставшую лошадь совершать невероятные скачки. Она возликовала, заслышав в лесу звон и лязг металла. Значит, они еще сражаются, они еще живы!

Да, Филип был в седле. Анна вмиг узнала его, когда принудила лошадь свернуть с дороги прямо в заросли, чтобы открыть скакавшим за нею воинам путь к сражающимся. Вновь прибывшие немедленно потеснили воинов таинственного преследователя, заставив их прекратить схватку. И только теперь Анна увидела, что у Майсгрейва вся грудь залита кровью, что Фрэнк держит булаву в левой руке, а правая у него изранена, а юный Оливер ничком лежит на алой от крови траве. Один Гарри оставался невредим, потому что изловчился выхватить у кого-то из поверженных противников щит. Казалось, он не получил ни единой царапины.

Примчавшийся с Анной рыцарь выступил вперед.

– По какому праву вы творите бесчинства в моих землях? – осведомился он низким голосом, напрягая голосовые связки. – Как смеете вы, подобно подлым грабителям, нападать во всеоружии на не имеющих доспехов путников?

Скрытый забралом рыцарь какое-то мгновение молчал, словно раздумывая, как повести себя в новой ситуации. Затем донесся его глуховатый голос:

– Разве вам не ведомо, сэр рыцарь, что этот человек, Филип Майсгрейв, разыскивается по всей Англии как преступник? Он похитил дочь графа Уорвика из-под опеки Йорков и, ослушавшись приказа герцога Глостера, которому даны королевские полномочия, отказался передать ему упомянутую девицу.

– Не верьте, сэр! – возразил Филип. – По приказу короля Эдуарда я направляюсь с поручением во Францию. Этот человек – истинный разбойник. Он преследует нас уже много дней.

– Я слуга герцога Ричарда Глостерского.

– Ложь! Вы охотитесь за нами именно с тех пор, как мы получили приказ от его светлости герцога.

Джон Дайтон – а это был он – молчал, глядя сквозь прорези забрала на Майсгрейва. Он не мог открыться, дабы не опорочить своего господина, но не мог и позволить Майсгрейву снова ускользнуть. Обращаясь к рыцарю в кожаном подшлемнике, он промолвил наконец:

– За поимку этого человека назначена немалая награда. И еще больше за девицу, что следует за ним, переодетая мальчишкой. Ваш долг и немалая выгода без промедления передать их королю Эдуарду.

Филип побледнел и перевел взгляд на стоявшего рядом рыцаря. Неожиданно ему пришло в голову, что он уже где-то встречал этого воина, и даже его простуженный, словно надтреснутый голос показался ему знакомым.

Его взгляд упал на пересекавший шею рыцаря длинный белесый шрам, и он тут же вспомнил, кто этот человек. Это был один из воинов, принимавших вместе с ним участие в турнире в Йорке и потерпевший поражение от бургундцев. Филип припомнил, что этот воин хотя и решился выступить против иноземцев, но держался от остальных участников турнира особняком. Майсгрейв слышал, как об этом человеке говорили, что он из ланкастерцев. Слабая надежда затеплилась в его душе. Рыцарь со шрамом сказал:

– Мой долг перед королем? Наверно, вы хотели сказать – узурпатором? Тем самым, что силой сверг законного государя с престола и назвался королем Эдуардом IV? О нет, перед ним у меня нет никаких обязательств! Наоборот, я за честь сочту оказать поддержку этим людям и выдворю вас и вашу шайку с моих земель.

С этими словами он и его люди, обнажив мечи, решительно двинулись на ратников Джона Дайтона. Дайтон лихорадочно соображал. Упустить сейчас Майсгрейва было равносильно катастрофе. Ведь здесь и Анна, и письмо короля. Такие подарки судьба преподносит лишь один раз. Однако, поразмыслив, он вынужден был признать, что появление этого воина напрочь спутало его карты. Бессмысленно после только что завершившейся яростной схватки снова вступать в бой со свежими силами противника. От ярости и бессилия Дайтон заскрежетал зубами.

– Сэр рыцарь, вы еще пожалеете о том, что ослушались приказа короля!

Рыцарь усмехнулся:

– …Который передал мне разбойник в доспехах, не пожелавший открыть свое имя и лицо.

Ничего не ответив, Джон Дайтон повернул коня и двинулся прочь.

Майсгрейв перевел дух и с благодарностью взглянул на своего спасителя.

– Мы должны молиться за вас, сэр…

– Саймон Селден. Разве вы забыли меня, сэр Майсгрейв? Мы ведь были собратьями по оружию на Йоркском турнире, где вы показали себя в таком блеске. И я рад, что мне выпала честь помочь человеку, который проучил хвастливых бургундцев и стяжал Англии славу. Однако, мне кажется, вы ранены, сэр?

Филип только сейчас заметил, что грудь его в крови.

– Пожалуй, это не столь серьезно.

Словно о чем-то вспомнив, он оглянулся и увидел, как Анна, спрыгнув с коня, подбежала к лежавшему ничком Оливеру и, перевернув его, невольно вскрикнула. Оливер был без сознания. Его правая рука была отрублена почти до локтя, и вся трава вокруг багровела от крови юноши.

– Господи помилуй!.. – воскликнул Саймон Селден. – От таких увечий умирают. Эй, Дик, Эдвин! Скорей подайте факел, надо прижечь рану.

Соскочив с седла, он подошел к Оливеру и приподнял его изувеченную руку. Один из его людей протянул пылающий факел, и сэр Саймон стал прижигать страшный обрубок. В воздухе запахло паленым мясом. От боли Оливер пришел в себя. Широко распахнув глаза, он рванулся вперед.

– Господь всемогущий!..

И вновь потерял сознание.

– Ничего, парень, терпи, – не глядя на юношу, твердил сэр Саймон. – Ты же не хочешь, чтобы из тебя вытекла вся кровь или в твоей кости завелись черви.

Затем он обратился к своим людям:

– Скачите к обозу, привезите бальзам и корпии…

– Простите, сэр, – перебила Анна, – все это у нас есть.

И она протянула рыцарю сумку.

– Премного благодарен, миледи, – сказал рыцарь, слегка наклоняя голову, но с такой интонацией, словно на Анне было платье со шлейфом, а не сапоги и короткий камзол.

Присев рядом, Анна придерживала изувеченную руку Оливера, пока сэр Саймон быстро и ловко накладывал тугую повязку. Руки у него были небольшие, узловатые, но удивительно ловкие.

– Где вы научились так мастерски врачевать? – не удержавшись, поинтересовалась Анна.

Рыцарь едва заметно улыбнулся.

– Когда-то меня готовили к духовному званию – как младшего сына в семье. А потом мне не раз приходилось во времена войны Роз припомнить, чему меня обучили отцы-картезианцы.

Он говорил все это низким, гудящим голосом, и Анна невольно покосилась на страшный рубец на его шее. Ей казалось, что хриплый голос рыцаря как-то связан с этим шрамом. Сэр Саймон перехватил взгляд девушки и заметил:

– О да, миледи, от таких ран обычно гибнут, но ко мне небеса были милостивы. Я выжил, но вот голос… Увы, я потерял этот дивный дар… Ибо, клянусь мечом, когда-то я пел как соловей.

Сэр Саймон порой оборачивался к ней и улыбался. У него была мягкая лучистая улыбка, обнажавшая белоснежные крепкие зубы. Он не отличался ни высоким ростом, ни могучим телосложением, и тем не менее в каждом его движении чувствовались сила и ловкость многоопытного бойца. На вид ему можно было дать лет тридцать пять. У него была смуглая обветренная кожа, серые прозрачные глаза, резко очерченные губы. Черты его лица отнюдь не отличались правильностью, однако обаяние и сдержанная сила, исходившие от него, делали рыцаря неотразимо привлекательным.

После того как Саймон Селден перевязал и велел перенести в одну из повозок Оливера, он наложил повязки Майсгрейву и Фрэнку. Раны их оказались неглубокими: были задеты лишь мышцы. Сэр Саймон осведомился, смогут ли они ехать верхом и, получив утвердительный ответ, предложил им последовать за ним в его замок Эрингтон-Хауз, где им окажут радушный прием и позаботятся об их ранах. Майсгрейв искренне поблагодарил рыцаря, однако деликатно осведомился:

– А не беспокоит ли вас, сэр, что, отказавшись доставить нас к герцогу Глостеру и пригласив в свой замок, вы попадете в немилость у Йорков?

Саймон Селден беззаботно рассмеялся:

– Во имя Пресвятой Троицы, не стращайте меня Йорками! Я слишком верный слуга Ланкастеров, чтобы, пока живы мой король Генрих и его наследник, опасаться короля Эдуарда. Если же я и принял приглашение на Йоркский турнир, то потому лишь, что на карту была поставлена честь Англии.

– Тем не менее вся полнота власти сосредоточена сейчас в руках Эдуарда Йорка.

– Это не совсем так. В Ирландии, например, где наместником Джордж Кларенс, перешедший на сторону Уорвика и королевы Маргариты, по-прежнему чтут короля Генриха VI. Герцог Джордж недавно вернулся туда из Франции с вашей сестрицей, миледи, и выслал в Англию всех шерифов своего царственного брата. Есть еще и не подвластный Йоркам Уорвикшир, да и некоторые другие земли, среди которых и наш благородный Оксфордшир. Клянусь мечом, король, которому вы служите, сэр, не посмел ограбить ни одно из здешних поместий, хотя почти все оксфордширцы молят Бога и его Пречистую Матерь вернуть на трон Генриха Ланкастера и не спешат признавать власть Эдуарда Йорка.

После этих слов они двинулись в путь. Теперь, когда о раненых позаботились, сэр Саймон все свое внимание сосредоточил на Анне Невиль. Как галантный кавалер он помог ей сесть в седло, был чрезвычайно учтив и любезен и заявил, что для него и его домочадцев величайшая честь принять в своем замке дочь великого Делателя Королей.

– А вас не смущает мой наряд? – отважилась спросить девушка. – Мне на минуту показалось, что для вас видеть леди в мужской одежде не является чем-то необычным.

Сэр Саймон улыбнулся.

– Но ведь, как я понял со слов этого разбойника-рыцаря, вам пришлось бежать, а опыт подсказывает мне, что для побега куда удобнее мужской костюм, нежели эннан, корсаж и платье со шлейфом в несколько локтей.

Анна удивленно взглянула на него:

– Простите, сэр, но я не совсем поняла, что вы имели в виду, когда сослались на собственный опыт.

Рыцарь рассмеялся.

– Клянусь правой рукой, я полагал, что эта история, наделавшая столько шума в свое время, известна во всех графствах Англии. Мне самому нередко приходилось слышать ее со всевозможными искажениями и добавлениями от бродячих музыкантов. Вы действительно никогда не слышали ничего о Саймоне Селдене, гилфордском певце, и Джудит Ховард, дочери благородного графа Суррея?

Майсгрейв и Анна недоуменно переглянулись.

– Я приграничный житель, – сказал Филип, – и мне мало что ведомо о том, что происходит на юге королевства. А леди Анна долгое время жила в монастыре, куда мирские вести почти не долетают.

– Разумеется, – кивнул сэр Саймон. – Тогда, дабы развлечь в пути прекрасную даму и вас, сэр Майсгрейв, я расскажу эту историю о том, как я, простой, хотя и благородной крови рыцарь, ввел хозяйкой в свой дом дочь одного из самых могущественных вельмож английского королевства. Будет лучше, если вы узнаете об этом из моих уст, нежели от бродячего фигляра в залатанных штанах.

На какое-то время он умолк, припоминая.

Между тем обоз медленно продвигался по извилистой грунтовой дороге. День выдался солнечный и ясный. Они проезжали мимо зеленых лугов, на которых паслись курчавые овцы, стадо свиней барахталось в небольшом болотце, а пастух, опираясь на суковатую палку, с любопытством уставился на проезжающих. Вдали лениво вращались крылья мельниц. На полях трудились крестьяне, которые при виде сэра Саймона, владельца этих земель, стаскивали с голов колпаки и низко кланялись.

Анна все время оглядывалась на лежавшего в одной из повозок Оливера. Юноша уже пришел в себя. Анна пыталась подбодрить его улыбкой, но Оливер прятал лицо. Обычно такое сосредоточенное и спокойное, оно теперь казалось безжизненным, голубовато-бледным и было покрыто каплями пота.

Анна вздохнула и перевела взгляд на Майсгрейва. Рыцарь снял шлем, и ветер играл мягкими завитками его кудрей. Он ехал подле сэра Саймона и глядел вперед, однако, почувствовав взгляд девушки, обернулся. Тем временем Саймон Селден начал:

– Я был третьим, младшим сыном в семье, и еще ребенком меня отдали в картезианский монастырь. Однако через несколько лет отец забрал меня оттуда, ибо к тому времени я остался единственным из продолжателей рода.

Мои старшие братья – Эдмунд и Джон – служили в войске старого Ричарда Йоркского, который затеял войну Роз, и оба пали во время подавления ирландского восстания. Когда же отец привез меня ко двору Ричарда, я совершенно не умел владеть оружием, и вскоре это стало поводом для насмешек надо мной со стороны сверстников, служивших пажами при герцоге и уже довольно ловко обращавшихся с копьем и мечом. Тем не менее я не затерялся среди них, ибо вскоре многие знатные особы обратили на меня внимание из-за моего голоса. Увы, трудно сейчас поверить в это, но смею вас заверить, что до того момента, как меч противника повредил какую-то связку в моей глотке, я не ведал равных себе в искусстве пения. Потому-то и пожелала взять меня в пажи высокородная графиня Суррей. С тех пор я часто услаждал песнями саму графиню, ее придворных дам и гостей. Вскоре я стал ее любимцем, но не мог забыть насмешек сверстников и все свободное время проводил в фехтовальном зале его замка Стоук-Нейланд в Эссексе. Вскоре я кое-чего добился, и сам граф изволил обратить на меня внимание, взяв в оруженосцы. Прекрасное будущее ожидало меня! Я был в чести у графа и графини, молод, хорош собой, имел прекрасный голос, располагавший ко мне все сердца. Мне благоволили, и, возможно, я чересчур занесся тогда. Когда скончался мой отец, мне не исполнилось и семнадцати, и некому было остудить мою горячую голову, когда я стал добиваться благосклонности леди Джудит, дочери самого графа. Ей было только четырнадцать, и она обещала стать ослепительной красавицей. Придворные поэты сравнивали ее с небесным ангелом, рыцари уже теснились вокруг нее, и каждый лелеял мысль поразить воображение прекрасной дочери могущественного графа. Не скрою, что среди этих щеголей затесался и я. Как придворный певец графини Суррей я имел некоторые привилегии и однажды даже просил у юной Джудит, по всем куртуазным правилам, стать дамой моего сердца, и она подарила мне свой шарф, который я с гордостью повязал на шлем. Но это было еще совсем не то чувство, какое овладело мной спустя три года, когда я после долгой отлучки, связанной со службой у ее отца, вернулся в Эссекс. Тогда я буквально потерял голову. Вообще-то я был изрядный балагур и повеса, но в присутствии леди Джудит немел, безропотно выслушивая ее насмешки, и лепетал что-то несуразное в ответ.

Спасало меня только умение петь. В баллады и лэ,[71] что я пел, я вкладывал всю душу, и, сколько бы ни было у меня слушателей, мой голос звучал лишь для нее одной. А Джудит хитроумно кокетничала со мной, заставляя безумно ревновать, ибо немало внимания уделяла другим, более знатным рыцарям. Я же невыносимо страдал. Порой я впадал в меланхолию: кто я рядом с дочерью могущественного графа лорда Ховарда, потомка королей Англии? Мои мечты казались несбыточными, и все же я имел дерзость признаться ей в любви. Случайно застав ее в одиночестве в саду, я пал перед нею на колени и умолял стать моей женой. Она выслушала меня сдержанно и серьезно. А я, как безумный, упрашивал ее, твердя, что она не унизит себя этим браком, ибо род мой благороден и по чистоте крови не уступит Ховардам, так как корнями восходит к саксонским королям, при которых эрингтонские таны были не менее могущественны, чем Ховарды при Плантагенетах, и что после коронации Вильгельма Завоевателя[72] в Лондоне нормандские бароны дрались за право обвенчаться с единственной оставшейся в живых наследницей Эрингтонов леди Этгитой. Однако я несколько увлекся, превознося знатность своих предков, ибо леди Джудит внезапно изменилась в лице и едко сказала, что я должен снизойти до того, чтобы просить ее руки у отца, а уж она во всем будет послушна воле родителя.

Однако одно дело объясняться в любви девушке, а другое – говорить с ее отцом, человеком, которому я даже не смел дерзко взглянуть в глаза и в подчинении у которого находился. Будучи влюблен без памяти и решив со слов Джудит, что, если граф согласится, она не будет противиться, я отправился прямо к нему.

Не стоит и вспоминать, как посмотрел на мое сватовство гордый Джон Ховард. Для него я был всего лишь дерзким безумцем, осмелившимся мечтать об одной из самых знатных и прекрасных невест королевства. Он пришел в ярость и велел мне убираться прочь с его глаз. Я ушел, ибо что мне оставалось? Но я был влюблен и не терял надежды.

В ту пору как раз разгоралась война Роз, и я решил, как говорится в старых балладах, добыть себе славу и богатство в бою и, вернувшись с триумфом, снова просить руки Джудит у надменного графа. Я собрал небольшой отряд и, не раздумывая, предложил свой меч Ричарду Йорку. Я был молод и смел, к тому же у меня была цель – моя Джудит. И я действительно оказался удачлив. Сам Ричард Йорк пообещал, что в случае победы партии Белой Розы он станет просить для меня руки Джудит Ховард. Я надеялся… Но внезапно получил известие, что Джудит через два-три дня должна обвенчаться с графом Пемброком. Казалось, рухнул мир вокруг меня. Целый день я шатался как неприкаянный, не зная, что делать, а к вечеру у меня вдруг созрело безумное решение. Вскочив на коня, я во весь опор понесся в Эссекс. Я скакал как бешеный, загоняя коней и едва успевая менять их на новых. За двое суток я преодолел немыслимое расстояние. Но я был влюблен, а мою милую отдавали другому. Однако, клянусь правой рукой, само провидение вело меня тогда, судьба была на моей стороне, ибо не поспеши я, и Джудит Ховард никогда бы не вошла хозяйкой в Эрингтонский замок.

Когда я прибыл в Стоук-Нейланд, было раннее утро. Разумеется, меня никто не пропустил в покои дочери графа. Тогда я бросился к окружавшей сад высокой каменной стене и, цепляясь за выбоины и уступы, преодолел ее. Позднее я думал, что и здесь не обошлось без провидения, ибо ни один смертный не сумел бы вскарабкаться на такую высоту.

Когда я наконец оказался в саду, там царила тишина. В кронах деревьев щебетали птицы, благоухали цветы. Я бесшумно шел по усыпанной гравием дорожке, когда вдруг увидел леди Джудит. Я замер словно громом пораженный оттого, что увидел ее так близко. Она показалась мне восхитительной. Вся в розовом с головы до пят, она присела на ту самую каменную скамью, на какой сидела и тогда, когда я признался ей в любви. Да, леди Джудит была очень хороша, однако для невесты выглядела не слишком счастливой. Более того, я заметил слезы у нее на глазах. Это было выше моих сил. Я перестал скрываться и предстал перед ней. Я не знал, что скажу, но, как оказалось, ничего и не понадобилось говорить.

Едва я появился, как Джудит, всплеснув руками, воскликнула:

– Пресвятая Дева, мои молитвы услышаны! – и, просияв, подала мне руку.

Мне казалось, что я схожу с ума от счастья. Джудит щебетала как птичка. Я же был весь в дорожной пыли, и она испачкала свое нарядное платье, но не замечала этого. Мы сидели рядом и были счастливы как дети. Однако, когда волна первого восторга схлынула, нам стало не до веселья. Ведь, несмотря на то что мы открылись в своей любви, свадьба Джудит оставалась реальностью. Моя возлюбленная поведала мне, как противилась браку с графом Пемброком, но родители были непреклонны, и вот теперь она – невеста. И все же, несмотря на это, я читал в ее глазах надежду, и это заставило меня решиться на отчаянный по своей смелости план. В тот же день после обеда Джудит должна была просить у матери разрешения съездить в одну из отдаленных часовен помолиться. Там я должен был ожидать ее с парой свежих лошадей и мужским платьем, в которое переоденется беглянка. Надо отметить, что, когда мы шептались в саду, обсуждая детали побега, моя будущая супруга проявила такую предусмотрительность и остроту ума, какие отличали ее и в дальнейшем, и, возможно, именно благодаря этим ее качествам нам и удалось совершить столь удачный побег. Когда нас хватились, мы успели умчаться достаточно далеко. Во весь опор мы неслись на север, дабы пасть в ноги герцогу Йоркскому и умолять его о защите и покровительстве. Однако Джон Ховард разгадал наш замысел и отправил гонцов к герцогу с просьбой о помощи в поисках непокорной дочери и ее похитителя. Мы узнали об этом, когда сделали остановку в странноприимном доме одного из придорожных аббатств. Ведь Джудит, хоть и держалась из последних сил, все же была слабой женщиной, и ей требовались отдых и сон. Мы вынуждены были делать эти остановки в пути, и вышло так, что люди ее отца опередили нас. Я понял это из болтовни монахов-прислужников и решил, что для нас было бы гибельным теперь явиться к Ричарду Йорку, который наверняка примет сторону оскорбленного отца и жестоко покарает похитителя.

Всю ту ночь я не сомкнул глаз, и к рассвету созрело решение. Когда Джудит проснулась, я ошеломил ее, сказав, что теперь единственный для нас выход – повернуть коней и ехать искать покровительства у Ланкастеров, то есть у заклятых врагов. Это значило окончательно распроститься со всеми, кто нам близок, но я объяснил Джудит, что иного выхода у нас нет, и она согласилась со мной.

Так я стал ланкастерцем, одним из самых верных приверженцев этой партии, ибо я никогда не смогу забыть, какое участие приняла в нашей судьбе королева Маргарита, какую милость оказала она мне и моей супруге. Конечно, ей лестно было привлечь на свою сторону такого известного йоркиста, каким был я, но так или иначе мы столько добра увидели от этой государыни, что оба поклялись никогда не изменять ей. Так оно и вышло. Я оставался с моей королевой до конца. Джудит уже жила в Эрингтоне с нашими дочерьми, а я продолжал сражаться за Алую Розу. Я последовал за королем и королевой в Шотландию, а затем, после отъезда Маргариты Анжуйской на континент, вместе с королем Генрихом пытался выступить против Эдуарда Йорка. Теперь же, когда мой государь томится в Тауэре, а королева находится во Франции, я молю Бога о том времени, когда она вернется на эту землю и я смогу предложить ей свой меч.

Саймон Селден умолк. Анна смотрела на него как зачарованная. Вся эта история казалась ей похожей на волшебную сказку или на одну из тех баллад, какие под аккомпанемент лютни исполняют менестрели в апартаментах вельмож. И то, что этот веселый человек был главным участником романтических событий, казалось ей невероятным. Сэр Саймон нравился ей. Легкая посадка прирожденного наездника, ослепительно сверкающие в улыбке зубы, даже его негромкий, с сипотой голос – все нравилось Анне, и она невольно позавидовала дочери лорда Ховарда, которая пережила такое чудесное приключение со счастливым концом.

Филип Майсгрейв спросил:

– А разве граф Суррей позже не преследовал вас, не пытался мстить?

– О, да! Первое время мой знатный тесть так и пылал жаждой мести. Но ведь мы находились под покровительством Маргариты Анжуйской, и ему пришлось смириться. Однако он не простил ни свою непокорную дочь, ни меня. Граф проклял нас, запретив кому бы то ни было из своей семьи поддерживать связь с нами. Моя супруга несколько раз писала родным, но это ни к чему не привело. Гордый граф отказался от дочери и велел вычеркнуть ее имя из родовых грамот семьи Ховардов. Джудит лишилась своей доли наследства, а уж о приданом не могло быть и речи. Ее имя даже запрещено упоминать в семье Ховардов. Впрочем, с тех пор прошло слишком много времени, чтобы Ховарды вспомнили старое и вновь начали мстить.

Анна улыбалась, слушая Селдена, а Майсгрейв продолжал допытываться:

– Ну, а разве не тосковала ваша супруга, сэр, по своей семье, по близким и по тому высокому положению, какое было уготовано ей по праву рождения?

Саймон Селден повел плечом.

– Об этом один Бог знает. Но, клянусь правой рукой, она ни разу не дала мне понять, что это тревожит ее. Да и некогда ей тосковать. Джудит Селден полноправная хозяйка в Эрингтоне, и дел у нее всегда хватает, да и заботы о дочерях отнимают много времени.

Он улыбнулся, глядя вдаль.

– За тринадцать лет она родила мне семерых девчонок.

Анна невольно ахнула, а Майсгрейв покачал головой.

Селден же расхохотался.

– Да-да! Семь невест под крышей старого Эрингтон-Хауз и ни одного наследника мужского пола, которого я назвал бы Эдмундом, ибо еще со времен короля Ательстана[73] в нашем роду принято называть старшего сына в честь этого святого, покровителя нашей семьи.

Он негромко продолжал:

– Я люблю своих девчонок. Старшую, которая родилась, когда мы еще кочевали с двором Генриха и Маргариты, Джудит назвала в честь нашей благодетельницы-королевы, и великая государыня, узнав об этом, оказала нам честь, став крестной матерью малютки. Ей теперь двенадцать лет. Небеса даровали ей светлую голову, так что порой она поражает своей смекалкой и меня, и Джудит. Но – увы! – она дурнушка и никогда не будет ни на йоту так хороша, как наша вторая дочь Анабелла. Вы ее скоро увидите, и я не без гордости скажу, что, когда она вырастет, во всем Оксфордшире не найдется другой такой красотки. Третьей родилась моя любимица Этгита. Это настоящий бесенок. Нравом она очень напоминает Джудит в юности, но только перцу в ней поболее. После трех девчонок я страстно хотел, чтобы Джудит родила сына. Но она, словно мне назло, родила двойню – Одри и Уолшелину, а еще через два года на свет появилась Марион. Замок звенел от девчачьего писка. Но я был упрям, и через два года жена родила… О нет, не сына! Снова девчонку! Я дал ей имя Джудит, ибо ни одна из наших дочерей так не походит на свою мать, как эта малютка. А сейчас леди Селден снова в тягости, и я думаю, что теперь-то наконец у меня будет наследник. Должен же когда-нибудь прекратиться этот поток невест, иначе мне придется породниться со всем Оксфордширом!

Анна смеялась, слушая его. Ей редко доводилось встречать такого жизнерадостного и счастливого человека. Его бьющая через край энергия проявлялась в каждом жесте, в каждой улыбке. Он говорил и смеялся так заразительно, что Анна невольно забыла о своей усталости и тревогах. Даже суровое чело Майсгрейва разгладилось, и он тоже улыбался, слушая Саймона Селдена.

А тот вдруг приподнялся на стременах и радостно воскликнул:

– Клянусь правой рукой, мы уже у цели! Взгляните, вон виднеется мой старый Эрингтон-Хауз!

И кивком указал на зубчатые башни, синеющие между кудрявых древесных крон.