Кайтусь-чародей Корчак Януш
Темно. Тишина.
Запах подземелья — сырой, затхлый.
«Я в заточении».
Встал Кайтусь. Поднял руку. Коснулся низкого потолка. Измерил шагами темницу: четыре в ширину, пять в длину.
Наказание или месть? Хочу знать.
Два горящих, немигающих глаза смотрят на Кайтуся.
Вокруг его головы девять раз облетела пылающая головня. И снова тьма.
— Надолго ли? Что дальше? Неужто навечно?
Кружит Кайтусь по темнице, слизывает капли влаги со стен.
Ползут мучительные минуты, потом часы.
А там, за стенами, солнце светит, как прежде. Доброе, тёплое солнце.
«Я во тьме и в неволе, а там свет и свобода».
Глазам ничего не видно, ушам ничего не слышно. Осталась Кайтусю только мысль, которую он послал в родной город, в Варшаву, — домой, в школу.
Заплакал Кайтусь.
И вдруг стены зароились тысячами мерцающих искр.
…………………………………………………………………………………………
От автора. Прежде чем начать писать книгу про Кайтуся, я много беседовал с мальчиками о колдовстве и с девочками о феях.
Потом читал им разные главы. Исправлял, менял, переделывал.
Мне хотелось, чтобы книга была интересной, но не страшной и не очень тяжёлой.
И вот когда я прочитал эту, восемнадцатую, главу про Кайтуся в крепости владыки чернокнижников, один мальчик сказал:
— Страшно! — и прижался ко мне.
Я сказал ему:
— Но ведь все сказки про колдунов страшные.
А он:
— Да, но эта совсем по-другому.
Потому ему стал сниться Кайтусь. Ночью мальчик боялся. Изменить я ничего не мог и поэтому вычеркнул всё, что ему снилось. И снова прочитал вслух. И он сказал:
— Вот теперь хорошо.
…………………………………………………………………………………………
До последней капли выпил Кайтусь освежающий напиток, положил руку под голову и уснул.
Первые спокойные часы заточения.
Проснулся.
Тьма.
Не сразу припомнил Кайтусь вчерашние события.
На железной плите огненными буквами начертан приговор. А может, не приговор?
«Не погибнешь ни от пули, ни от меча».
«Не будешь ни сожжён огнём, ни поражён молнией».
«Не будешь отравлен ядом».
«Не будешь сброшен со скалы».
«Не будешь задушен ни петлёй, ни газом».
«Не будешь утоплен».
«Не будешь похоронен живьём».
И рядом с каждой строчкой непонятные знаки и цифры. Наверное, номера статей уложения о наказаниях чернокнижников.
Значит, то был суд? Приговор вынесен.
В каменной стене крошечное зарешеченное окошечко.
В каменной стене низенькая дверца.
Дощатый пол.
Обрадовался Кайтусь. Ожила в сердце надежда.
Сидит, считает гвозди и сучки в полу. Время от времени поднимает глаза к оконцу.
Несмотря на усталость и слабость, пытается дотянуться до него, подпрыгнуть и ухватиться за крюк, что торчит над окном: если ухватится, подтянется, может, удастся хоть миг один увидеть вольный простор за каменными стенами, за железными решётками.
«Хочу, желаю, повелеваю».
В ответ издевательский смех и отголоски дальнего грома.
…………………………………………………………………………………………
Есть права, есть обязанности.
…………………………………………………………………………………………
Есть сила свободной воли, есть сила дисциплины.
…………………………………………………………………………………………
В тот день Кайтусь не получил пищи.
Как хочется есть!
А может, его хотят сломить голодом? Может быть, это самая суровая кара?
…………………………………………………………………………………………
Прошли семь дней и семь ночей.
Кайтусь проснулся в светлой комнате на кровати.
Стол. Медный таз и кувшин с водой. На стене часы и зеркало.
Кайтусь боится шелохнуться: вдруг видение исчезнет?
То ли простили его, то ли манят надеждой, обманывают.
Знаком прощения будет кулёчек с конфетами. Сунул Кайтусь руку под подушку и чуть не вскрикнул — так обожгло.
Ну что ж. Зато как приятно: тепло, светло. А окно какое с прозрачными стёклами! Обычная дверь с ручкой. Заперта она на ключ или нет?
Кайтусь вскочил с постели. Палил воды в таз. Умылся. Вновь ощутил в себе силу и отвагу.
Ничего, как-нибудь он справится — уже закалился во многих испытаниях.
Видит Кайтусь: на столе конверт. Вместо адреса надпись: «Печати не срывать…» Взял конверт — пять красных печатей, сургучом цвета крови запечатана тайна.
Новое испытание, предостережение.
…………………………………………………………………………………………
Ваше здесь право, ваша сила и власть.
Распахнул Кайтусь дверь. Бесстрашно идёт по длинному тёмному коридору. И только звонкое эхо сопровождает его.
Стражи нигде ни видно. Только Кайтусь не обольщается: бежать отсюда невозможно.
Не затем его унесло вихрем, не затем он брошен в темницу, чтобы просто взять и выйти из замка владыки.
Входит Кайтусь в высокий зал.
Каменные колонны. На мраморной стене надписи неведомыми буквами. То ли имена прославленных чародеев, то ли перечень загубленных пленников… То ли повеления, запреты и даты…
«И не знал, не понимал, заблуждался. Просто быть послушным, когда знаешь».
…………………………………………………………………………………………
Такой же зал Кайтусь видел в старинном арсенале, куда ходил со школьной экскурсией.
Висят на стенах и стоят у стен мечи, сабли, разное огнестрельное оружие. И новые, блестящие, и старые, выщербленные. Латы, шлемы, стальные рукавицы, кольчуги. Пулемёты, пушки, бомбы. Орудия пыток, топоры палачей. Гильотина и виселица.
Как в том старинном арсенале.
…………………………………………………………………………………………
От автора. Вычеркнул три страницы.
…………………………………………………………………………………………
Припомнилось Кайтусю давнее происшествие. Неудавшееся волшебство. Было это тогда, когда он ещё только пробовал и не всякий раз ему удавалось.
Возвращается он домой и видит: маленький мальчик тянет за руку пьяного и просит:
— Папочка, пошли домой. Мама ждёт.
— Уйди, говорю тебе, уйди, — бурчит пьяный.
Стоит он у дверей пивной, на ногах шатается.
— Папа, мама ждёт. Папа, пошли домой.
— Домой? Зачем домой? Чего я там не видел? На вот, купи леденец.
Не взял малыш монетку, упала она, покатилась по грязному тротуару.
Жалко стало Кайтусю малыша. Решил он помочь ему. Набрал воздуха в грудь и произнёс:
— Повелеваю: пусть отец пойдёт домой, пусть послушается сына.
И только произнёс, как в сердце кольнуло точно иглой или электрическим током. А пьяный оттолкнул сына, вырвал у него руку и исчез в пивной.
Перед железной дверью в следующий зал стоят на страже два волка. Зарычали, ощетинились, зубы оскалили.
Не струсил Кайтусь, смело прошёл в дверь.
А там была сокровищница. На полках лежат королевские короны, державы, скипетры. Перстни, ожерелья, броши. Бриллианты, рубины, жемчуга, кораллы. Старинные серебряные кувшины, вазы, подсвечники, кубки.
Сундуки и бочки, полные золотых монет.
Стоит Кайтусь и думает: «Вот они сокровища Сезама, детская моя мечта».
…………………………………………………………………………………………
И вдруг — что такое? Кто-то плачет, зовёт. Кайтусь напряг слух: знакомый голос призывает на помощь.
Оттуда — сверху, куда ведёт железная винтовая лестница.
Вскочил Кайтусь и стремглав по лестнице. Вслушивается — не почудилось ли?
А с башни троекратный зов:
— Антось! Антось! Антось!
Мчится Кайтусь, перепрыгивает через ступеньки. Никаких сомнений: то голос Зоси.
Рванул Кайтусь дверь. А навстречу — пламя, дым ест глаза и горло. Не струсил Кайтусь, прикрыл рукою лицо и ринулся сквозь огонь.
— Антось! Антось!
Кайтусь толкнул следующую дверь. Пламя осталось позади
Он стоит на скале, а под нею бездонная пропасть.
Прыгнул Кайтусь, уцепился руками за противоположный край. Подтянулся, лёг на скалу. А зов всё громче.
Вот и вторая преграда осталась позади, а перед Кайтусем третья дверь. Вошёл он в неё.
А под ногами змеи ползают, грозятся ядовитыми жалами. Покачиваясь, поднимают плоские головки, почти касаются лица. Обвиваются, сдавливают, того гляди, задушат.
…………………………………………………………………………………………
Последняя дверь запечатана пятью печатями. Понял Кайтусь их тайный язык.
— Кто здесь?
— Я, пленённая фея.
— А я — Антось, Кайтусь-чародей.
— Знаю. Ведь я — фея Зося.
Сорвал Кайтусь первую печать. Сверкнула молния. Сорвал вторую. Ударил гром. Сорвал третью и четвёртую. Молния прямо над головой. Последним усилием сорвал пятую печать. В воздухе багровые зигзаги — ослепительный свет — оглушительный грохот.
Кайтусь рухнул перед дверью.
«Не будешь сожжён».
«Не будешь сброшен со скалы».
«Не будешь поражён молнией».
Открыл Кайтусь глаза. Видит склонённое над собой заплаканное лицо Зоси.
— Жив?
— Не плачь.
Встал Кайтусь. Опирается на руку феи, медленно спускается по чёрным гранитным ступеням.
Стеклянная дверь выходит в сад. Сели Кайтусь и Зося на скамейке под деревом.
— Зося, ты давно фея?
— Сама не знаю. Я мечтала стать феей и часто думала, что сделала бы, если бы стала. Очень мне хотелось знать, существуют ли гномы. Я хотела делать добро детям, защищать сирот от обид, помогать бедным и несчастным. И не представляла, что это так трудно.
— Но как получилось, что ты стала феей?
— Не знаю. Я была маленькая, была счастлива. И всё думала: почему у меня есть добрые родители, светлая комната, тёплая шубка, книжки, игрушки, а другие голодают и им плохо? В деревне столько горя, столько бедняков.
— В городе тоже.
— А я, маленькая, думала, что в городе только королевские дворцы да памятники. У малышей ведь всё странно сплетается — и сказка, и сон, и подлинная жизнь.
— Со мной тоже так было. Наверно, нужно верить в правду, а хочется в сказку. В сказку и прекрасный сон. И это называется — мечта.
— Я старалась помогать. Но маленькие мало что могут. Только подать нищему краюшку хлеба, а ребёнку кусочек сахара. Папа смеялся: «Ты всё утаскиваешь из дому». Но не такая уж и добрая я была. Отдала больной Мярысе свою куклу, а
потом жалела. Подарила своё белое платьице — мама разрешила, — а после плакала. Отдала булку с мёдом, а когда захотела есть, стеснялась попросить ещё. Папа смеялся и говорил: «А не надо было отдавать». Но что поделаешь, если просят.
— Да. Правда, стоит дать одному, и к тебе кинется целая толпа. А какие-нибудь заклятья ты знаешь?
— Нет, просто я всё ясней слышала, если кто-то просил о помощи, если кто-то нуждался в ней. Тогда я либо сама спешила, либо посылала гномов. Говорила им: «Идите, верные мои слуги, и помогите». Но не всегда удавалось.
— А как выглядят гномы?
— Не знаю. Я ведь их видела только на картинках. Но они существуют. И о тебе они рассказывали.
— А что?
— Помнишь, ты стоял однажды у книжного магазина. А рядом стояли мальчик и девочка и тоже рассматривали книжки. Мальчик сказал: «Ой, какая красивая книжка!» А девочка: «Зайди, спроси, сколько стоит». Мальчик ей: «Всё равно ведь не сможем купить; у нас только двадцать грошей». И тогда ты подошёл к ним и дал денег. А ещё учительнице волшебную розу…
— Откуда ты знаешь?
— Гномы всюду бывают, всё видят и рассказывают.
— Да, было это. Только ведь я дарил не так, как ты. Даю, а сам думаю: «Пусть удивляются, малышня!»
И тут прозвенел колокол.
…………………………………………………………………………………………
Вон отсюда! — приказал он. — Через один лунный месяц вернётесь сюда на суд. Нашу клятву вы знаете. Превращаю вас в собак. Вон!
Глава 19
Превращены в собак. Горькая собачья жизнь. Зося вернулась домой. Жалобы и слёзы учительницы. Закон 1233 года
Не думал Кайтусь, не гадал, что таинственная волшебная сила может покинуть его. Было и вдруг исчезло, как сон, как воспоминание о чудесном сне
Жаль ему было своей необыкновенной власти. Не больно-то хотелось снова стать простым школьником, сыном столяра. Хотя нет, временами хотелось: уж очень трудна и беспокойна жизнь чародея.
Он предполагал, что его могут погубить неведомые враги. Жаль было папу с мамой и жизнь.
Но такой кары, такой мести, такого унижения он и представить себе не мог.
Когда менялся его облик или когда он внезапно исчезал и оставалось только полтуловища, рука или голова, у него возникало странное ощущение. Я это или не я? Когда он превращался в мышь, в голубя, времени задумываться не было. Грозит опасность, он спасается, а потом вновь станет человеком.
Но до чего же страшен был миг, когда, вышвырнутые из замка, Кайтусь и Зося стояли на дороге. Глянул Кайтусь на себя, на Зосю и протяжно завыл.
— Антось, не плачь, — услышал он ласковый голос Зоси. — Разве не лучше быть доброй собакой, чем скверным и злым человеком? Разве не лучше быть собакой на воле, чем узником в каменном мешке?
— Не лучше, — сердито гавкнул Кайтусь. — Заточению когда-нибудь да пришёл бы конец.
— Почему ты так уверен? Разве за попытку к бегству или другую вину нас не могли навечно заключить в тёмное подземелье?
— Могли бы. Но ты можешь себе представить, что до конца жизни останешься собакой?
— Нельзя терять надежды на спасение, которое может прийти даже раньше, чем ты думаешь. Никто не знает, что будет завтра. Да, они могущественны, но справедливость сильней, чем они.
Уселся Кайтусь по-собачьи, по-собачьи наставил уши и слушает.
— Не знаю, — продолжает Зося, — что чувствуют настоящие собаки, но у них бывают не только беды и печали, но и минуты радости и веселья. А потом, разве ты всё равно не остался человеком? Помнишь пословицу: не платье красит человека?
Удивляется Кайтусь, что Зося говорит так спокойно, словно ничего особенного с ней не случилось.
— Да, тебе легко, потому что ты добрая фея, а во мне всегда столько нетерпении, бунта, гнева.
И Кайтусь вцепился зубами в ветку. Не будь ему стыдно, залаял бы сейчас, стал бы когтями драть землю.
— Понимаешь, Антось, в жизни случаются события, с которыми невозможно бороться. Гнев и бунт здесь не помогут. Главное, поступать правильно, когда от нас что-то зависит. А самый главный вопрос сейчас как добраться до дому?
— Хочешь вернуться к маме? Она же не узнает тебя!
— Зато я узнаю и буду рядом с ней. Постараюсь, чтобы она полюбила меня. Буду её охранять. Попробую утешить.
Зарычал Кайтусь — вспомнил двойника. Но его уже нет. Папа с мамой в тревоге. А он и не думал о них. Зося добрая, а он — в обличье ли человека, собаки ли — злой, нехороший…
Возвращаться они решили вместе. Не ведали они, как трудно бездомным собакам добывать пищу даже поодиночке, а уж что говорить, когда вдвоём. Но скоро бедняги узнали, как мучителен для собак голод.
Бегут Зося и Кайтусь рядышком краем леса — легко, быстро. Даже приятно так бежать. Не останавливаются — понимают, что тогда вновь полезут в голову мучительные мысли. Сильные, верные собачьи лапы гораздо проворней, чем человеческие ноги. Собачье сердце устаёт не так скоро, как человеческое.
Первой остановилась Зося.
— Понюхай, как хорошо. Сотни весёлых запахов и голосов. Запахи сосновой хвои, дубовых листьев, коры, трав, смолы. Они для носа — как музыка, как песня. Стоит поднять голову, повернуть её вправо, влево, и сразу же новая мелодия.
— Замолчи! — сердито прервал её Кайтусь. — Ничего в этом нет ни весёлого, ни прекрасного. Врёшь ты всё.
— Нет, это правда.
— Не ври! Ужасна, противна, унизительна собачья доля. Уж лучше быть самым несчастным человеком.
Не хочется Кайтусю признаваться, что и он чувствует то же самое. Не зрением, а обонянием теперь познаёт он мир. Встречает на бегу знакомые и незнакомые интересные запахи. Поворачивает на бегу чуткий нос то в ту, то в другую сторону, поднимает уши, заслышав далёкий звук.
Может, собака познаёт мир по-другому, но не хуже? Может, она не только чувствует, но и думает? Нет! Нет! Ни за что не отречётся Кайтусь от людской гордыни — позорно остаться собакой.
Есть хочется. Найти бы хлеба, встретить бы людей.
Запахло зверем. Кайтусь, принюхиваясь, свернул в лес. Отыскал под кустом порку. Усилием воли сдерживает он себя, чтобы не начать раскапывать землю и не добраться до маленьких крольчат. Приник Кайтусь носом к норе. Коротко тявкнул — раз, другой — и снова вернулся на дорогу.
А голод все сильней, и Зося с Кайтусем уже не бегут, молча плетутся. Только под вечер повстречался им человек.
Бредёт по дороге старик, кряхтит, тащит на спине вязанку хвороста. Сел он у канавы отдохнуть и заметил Зосю и Кайтуся. Свистнул. Махнул приглашающе рукой. Подбежали они к нему.
— Куда путь держите, собачки? Голодные небось? Издалека? Ну, раз повстречались, пошли со мной. Вас двое, а я на старости лет один остался.
Почувствовал Кайтусь ласковое тепло человеческой руки.
— Славные псины…
И Кайтусь ответил на ласку собачьим поцелуем — лизнул морщинистую руку. Вздохнул старик, поднялся, закинул вязанку на спину. А издалека слышен запах дыма.
Низенькая хатёнка у околицы.
— Славные псины, поцеловали старого… Ну, переночуйте у меня, а утром — марш в дорогу. Слишком я беден, чтобы держать друзей.
Налил старик в жестяную миску воды, забелил молоком, накрошил ржаного хлеба.
— Не больно-то богато моё угощение.
Пригорюнился старый. Принялся рассказывать, как дети один за другим ушли от него, одного бросили.
— В город уехали. Ясное дело, в городе веселей, чем в деревне со старым отцом.
Две слезы сползли по его морщинистым щекам и упали Кайтусю на голову — жаркие, как огонь.
Кайтусь и Зося заснули чутким собачьим сном, когда всё слышишь, всё чуешь. Вот мышь прошуршала, петух пропел, телега по дороге проехала. А в ноздрях — печальный запах старости, горького одиночества.