Карандаш. История создания и другие подробности Петроски Генри

11. От кустарного к промышленному производству карандашей в Германии

В 1800 году у карандашных мастеров в Германии не было ни высококачественного графита, как в Англии, ни сведений об изобретенной во Франции технологии изготовления стержней из глины и графита, ни желания использовать ее. Политические и культурные традиции препятствовали развитию международных связей и росту промышленности, поэтому изготовление карандашей оставалось преимущественно кустарным и опиралось на методы, передававшиеся от мастеров к подмастерьям. Но на рубеже XVIII и XIX веков на смену старым способам стали приходить новые технологии. Пришлось сократить количество ограничений, налагаемых гильдиями на ремесленников, и из рядов последних родилось поколение фабрикантов — производителей и владельцев фабрик. Но потребовалось еще довольно много времени, чтобы предприимчивые бизнесмены сумели преодолеть трудности, возникшие из-за длительного пренебрежения новыми технологиями.

Так, например, семейный бизнес Штадлеров был основан в 1662 году карандашным мастером Фридрихом Штадлером, а затем последовательно переходил к Иоганну Адольфу, Иоганну Вильгельму и Михелю, причем каждый из них именовался «мастером»[281]. А праправнук Фридриха, Паулюс Штадлер, уже называл себя фабрикантом — еще до того, как в 1815 году сдал экзамен на «мастера». Невзирая на традиции ремесленничества и цеховой системы, он смог перейти на новый уровень производства — отчасти благодаря амбициям и характеру, но также и потому, что ему посчастливилось возглавить производство в тот период, когда перемены стали возможными благодаря изменениям в политической, общественной и технической сферах.

После включения вольного города Нюрнберга в состав Баварии в 1806 году была распущена Городская комиссия по инспектированию ремесел. Такое послабление воодушевило молодых карандашных мастеров. Мастер Иоганн Фрошайс в том же году купил старую фабрику и основал производство, сегодня известное как карандашная фабрика «Лира»[282]. Но в целом отрасль не спешила воспользоваться новообретенной свободой из-за отсутствия хорошего английского графита и приверженности старым технологиям, которые не позволяли производить карандаши, способные конкурировать на свободном рынке. Причина заключалась не только в том, что качество французских карандашей с глиной было намного выше, чем у немецких, сделанных из смеси с серой, но и в том, что технология Конте «позволяла делать карандаши, которые писали ничуть не хуже так называемых английских»[283]. Но даже если карандаши из смеси графита с глиной и уступали лучшим английским, последние становились дефицитом, поэтому критерии совершенства неизбежно претерпевали изменения.

Иностранные товары представляли угрозу самому существованию немецкой промышленности, но, похоже, опасения изготовителей карандашей не заставили их самостоятельно предпринять хоть что-нибудь для своего спасения[284]. В 1816 году правительство Баварии построило королевскую карандашную фабрику в Обернцелле, вблизи Пассау, в центре угледобывающего района, чтобы попытаться разработать технологию, подобную французской. Хотя инициатива в конечном итоге не привела к коммерческому успеху, она все же побудила частных производителей в окрестностях Нюрнберга пересмотреть взгляды на производство. От лица местных призводителей Паулюс Штадлер принимал участие в опытах по изготовлению стержней из смеси графита и глины, и их результаты оказались столь успешными, что вскоре он внедрил новую технологию у себя на фабрике.

Одновременно со смягчением регулирующего законодательства и появлением новой технологии промышленная революция принесла в карандашную промышленность паровые машины. Новые методы способствовали повышению эффективности и производительности труда, а также увеличению сбыта — они послужили стимулом для расширения производства и подтолкнули отдельных людей к энергичным самостоятельным действиям. Иоганн Себастьян Штадлер в соответствии со старинными цеховыми традициями в 1825 году начал трудиться на фабрике отца, но уже через десять лет обратился за разрешением на развитие собственного бизнеса «во всех больших и малых городах Королевства Бавария»[285]. Он намеревался основать фабрику с мельницами для получения порошкового графита, печами для обжига стержней, машинами для изготовления деревянных оправ, которые в то время делали из привозного материала, а также местной древесины — ольхи и липы. Штадлер начал воплощать планы в год появления первой немецкой железной дороги (на участке между Нюрнбергом и Фюртом) и лишь за год до появления в этом регионе первой стационарной паровой машины. Преприятию сопутствовал успех. Помимо простых карандашей из графита и глины на фабрике делали хорошие цветные карандаши с использованием киновари и других природных красящих пигментов.

В 1840 году на Нюрнбергской промышленной выставке компания Штаддлера представила 63 вида карандашей[286]. Компания до сих пор носит имя основателя — «И. С. Штадлер», а начиналось производство с выпуска карандашей, окрашенных красной охрой: семейство Штадлеров давно специализировалось на их изготовлении, и молодой Иоганн существенно улучшил их качество еще в пору работы у отца. По отзывам современников, новые красные карандаши «имели большое преимущество над карандашами из обычной красной охры — они легче затачивались, отличались неизменной твердостью и сохраняли один и тот же цвет»[287]. Вскоре другие производители стали закупать красные карандаши у Штадлера, и число рабочих на фабрике возросло примерно до ста человек, а в 1855 году она перешла во владение трех его старших сыновей. Один из них по примеру отца через какое-то время ушел, чтобы основать собственный бизнес «Вольфганг Штадлер энд компани». К началу 1870-х годов компания «И. С. Штадлер» выпускала около двух миллионов карандашей в год, но вскоре оба предприятия, существовавших под этой фамилией, начали испытывать трудности в связи с усилением конкуренции на мировом рынке, и внук основателя был вынужден продать компанию. С 1880 года компания «И. С. Штадлер» находилась во владении семьи Кройцер, которая в 1912 году приобрела также приходящую в упадок фабрику Вольфганга Штадлера и таким образом получила полный контроль над торговой маркой «Штадлер»[288].

Такая семейная сага не уникальна. Каспар Фабер, в 1761 году начавший производство карандашей в собственном домике в местечке Штайн[289], также сумел привести маленький бизнес к успеху, но поскольку купцы-оптовики не были заинтересованы в том, чтобы рядовые покупатели знали, кто и где делает их любимые карандаши, то Фабер, как и Штадлер, не мог ставить на своей продукции имя или адрес. Вместо этого он пользовался разными не слишком информативными значками (вроде арфы, луны, звездочки или скрещенных молотков), чтобы как-то дифференцировать сорта карандашей и отличить их от других марок. Однако эти импровизированные знаки Фабера, Штадлера, Фрошайса и других способствовали увеличению спроса на продукцию. Изображение лиры, которое в 1868 году зарегистрировал Георг Андреас, сын Иоганна Фрошайса, считается старейшим логотипом карандашной промышленности, сохранившимся до наших дней[290].

Когда в 1784 году Антон Вильгельм Фабер[291] унаследовал карандашное производство отца, он продолжал работать по традиционной технологии. Даже в начале XIX века Фабер делал карандаши путем плавления «испанского графита», который затем разрезали и вставляли в деревянные оправы, каждый по отдельности. Предприятие А. В. Фабера не было процветающим к моменту, когда его в 1810 году унаследовал сын владельца, Георг Леонард. Конкуренция в Нюрнберге и его окрестностях сильно возросла, а местный спрос на карандаши был не столь велик, как потенциальные возможности производства. Успех в конкурентной борьбе могли одержать только более хорошие или более дешевые карандаши. Но карандаши лучшего качества было трудно сделать, не имея английского графита или не внедрив французскую технологию, поэтому хорошие карандаши вытеснялись с рынка более дешевыми, что негативно влияло на состояние немецкой промышленности в целом. Стоя у руля компании «А. В. Фабер», Георг не внес никаких технологических улучшений, и бизнес задыхался в угнетающей и ксенофобской атмосфере.

После кончины Георга Фабера в 1839 году фабрику унаследовал Джон Лотар, его старший сын. С ранней молодости он изучал все аспекты карандашного бизнеса отца, а в 1836 году ездил в Париж для пополнения образования. В Париже Лотар Фабер увидел, что тамошние производители поддерживают тесные связи с карандашными рынками по всей стране и всему миру и осознал преимущества выхода на мировой рынок[292]. Он также побывал в Лондоне, чтобы побольше узнать о торговле карандашами, прежде чем вернулся в Нюрнберг и принял руководство фабрикой, на которой к тому времени трудились всего лишь около двадцати человек.

Молодой Фабер осознал необходимость перемен для расширения производства, и среди них — необходимость увеличения ассортимента и выпуска более качественной продукции, которая продавалась бы по более высокой цене. Фабер внедрил французскую технологию обжига керамических стержней, что позволило ему выпустить новую линию карандашей различной степени твердости с качественным ровным следом. Благодаря разнообразию ассортимента и неизменно предсказуемому качеству эти карандаши очень нравились художникам и инженерам, но рынок в пределах Нюрнберга был недостаточно большим для продажи дорогих карандашей. Тогда Фабер лично объездил Германию, а также Францию, Англию, Италию, Австрию, Россию, Бельгию, Голландию и Швейцарию, чтобы найти каналы сбыта для продукции. Значение зарубежных рынков в последующие годы возрастало, по мере того как Фабер продолжал выпускать новые, усовершенствованные карандаши, при этом происходило увеличение зарубежного спроса не только на продукцию Фабера — их слава автоматически переносилась на карандаши других немецких марок. За вклад в увеличение присутствия немецкой промышленности на мировом рынке Фабер со временем был удостоен дворянского титула и стал бароном фон Фабером.

К середине XIX века карандаши «Фабер» приобрели такую широкую известность, что имя стало нарицательным. Но, похоже, их качество пострадало из-за нарастающего дефицита графита. Один из современников Фабера в 1861 году с удивлением обнаружил, что хорошие простые карандаши невозможно было найти: «честно перепробовав продукцию большинства известных производителей», он пришел к выводу, что это «практически невозможно». Он утверждал, что того же мнения придерживались почти все архитекторы и чертежники того времени, и далее рассуждал:

Со времени Великой выставки в 1851 году мне не удалось найти ни одного карандаша такого же качества, какими раньше были карандаши «Фабер». Тогда они были само совершенство, теперь же они ничем не лучше других. Очень плохо, что производители, некогда делавшие действительно хорошую продукцию, награжденную медалями различных выставок, теперь используют прославленные имена, предлагая покупателям товары худшего качества по той же цене, заставляя нас поверить, будто их качество равно тому, за что ранее они получали заслуженные награды.

Любой производитель, который смог бы делать карандаши, дающие тонкий, неизменно ровный темный след, и гарантировать, что все карандаши, маркированные определенной буквой, имеют одинаковые свойства, несомненно, сотворил бы доброе дело для себя и общества. <…> Сегодня же дело обстоит так, что, очинив два карандаша с одинаковой маркировкой, можно с высокой долей вероятности обнаружить, что один из них твердый, а другой мягкий; нередко грифель одного карандаша бывает твердым в начале и мягким в конце[293].

По-видимому, в канун открытия Великой выставки технология Конте уже была довольно широко известна, но при этом еще немногие ею овладели, а из-за появившейся международной конкуренции трудно было сохранить некогда полученное преимущество. Возможно, компания «А. В. Фабер» никогда не сумела бы воспользоваться предыдущим лидерством в карандашной промышленности и отчасти восстановить утраченные позиции, если бы не новое открытие на востоке, которое дало им неоценимое преимущество. Одним из факторов, заставлявших мириться с плохим закреплением грифеля в оправе, было то, что избранные сорта фаберовских карандашей содержали графит из нового месторождения, повсеместно признанный лучшим писчим материалом среди найденных за триста лет. История покорения Фабером рынка с помощью этого нового графита началась далеко от границ Германии; начало ей положил французский купец, который жил в Сибири и слышал про калифорнийскую золотую лихорадку. В 1846 году Жан Пьер Алибер отправился в экспедицию по горам Восточной Сибири в надежде найти золото в песчаных руслах сибирских рек, впадающих в Северный Ледовитый океан[294]. Золота он не нашел, но в одном из горных ущелий в окрестностях Иркутска обнаружил несколько кусков чистого графита — гладких, ровных и хорошо отполированных, из чего он сделал вывод, что их принесло течением. Он стал систематически обследовать русло реки и ее притоков и в 1847 году обнаружил источник графита на расстоянии 450 километров от места, где были найдены первые куски: в отрогах Саян, на вершине горы Ботогол, вблизи границы с Китаем.

Графит с вершины горы можно было вывозить только на оленях, а потом везти его сотни километров до карандашной фабрики, но это не остановило Алибера. У подножия горы он разбил ферму, и постепенно к поселению стали подтягиваться рабочие. Те триста тонн графита, которые Алибер добыл за первые семь лет, по качеству были не лучше того, что некогда считалось отходами на камберлендском руднике. Однако со временем была обнаружена богатая залежь самородного графита, из которой извлекли несколько крупных кусков весом до тридцати шести килограммов. Русское правительство поддержало эксплуатацию рудника, и Алибер доставил превосходные образцы в Академию наук в Санкт-Петербурге, где пришли к выводу, что это графит такого же качества, как и знаменитый камберлендский. Графит Алибера изучили также в Императорской академии художеств и дали заключение, что это материал «отличного качества для любых рисовальных карандашей, который не только намного превосходит то, что сейчас используется для производства всех простых карандашей, но и не уступает, нет, более того, превосходит графит, некогда добывавшийся в ныне истощенном руднике в Борроудейле, из которого делали карандаши, столь высоко ценившиеся по всей Европе»[295].

Алибер был награжден серебряной царской медалью, а гора Ботогол в его честь была переименована в гору Алибер. Он также съездил в Англию, где убедился в том, что рудник в Борроудейле почти пуст, и предложил английским производителям карандашей оценить его находку. Они согласились с Российской академией наук в том, что сибирский графит «ничем не хуже камберлендского»[296]. Алибер понял, что нашел нечто не менее ценное, чем калифорнийское золото. Он получил орден Почетного легиона от императора Франции, а Общество содействия искусству и науке, которое не слишком верило в благоприятные перспективы получения искусственного графита, наградило его золотой медалью. Алибер оставил образцы графита в различных музеях, и их красота и ценность принесли ему множество других наград в Испании, Дании, Пруссии, Швеции, Норвегии, Италии и других странах[297].

Алибер считал фабрику «А. В. Фабер» самым крупным производителем карандашей того времени. По его мнению, «она распространила по всему цивилизованному миру наибольшее количество высококлассных карандашей»[298]. Он предложил ее владельцам приобрести эксклюзивное право на покупку сибирского графита для изготовления простых карандашей. Сделка была заключена в 1856 году и утверждена российским правительством, контролировавшим использование природных ресурсов. Однако иметь прекрасный графит еще не значит иметь прекрасные карандаши, и потребовалось «еще пять лет непрестанных исследований и труда, прежде чем компания [„Фабер“] смогла успешно справиться с трудностями обработки нового материала»[299]. Задача состояла не только в том, чтобы распилить графит на пластины и вклеить их в деревянные оправы, хотя при этом и получились бы хорошие карандаши. Но в таком случае невозможно было бы гарантировать их твердость и насыщенность цвета сверх тех возможностей, которые давал природный материал. Чистый сибирский графит по-настоящему раскрывал свои качества, только когда его должным образом измельчали, смешивали с глиной и прокаливали, чтобы делать широкий ассортимент карандашей различной степени твердости с неизменно устойчивыми характеристиками; именно на разработку производственных технологий и потребовалось пять лет. Но это помогло компании «Фабер» сохранить позиции на мировом рынке.

Хотя карандаши «Фабер» расходились по всему миру, рабочие карандашной фабрики продолжали трудиться в Штайне и Нюрнберге. Присутствие на мировом рынке означало, что надо было не только увеличивать объемы производства, но и расширять ассортимент, а для этого требовалось увеличивать штат. Очевидно, компании нужны постоянные, лояльные работники, чтобы свести к минимуму необходимость обучения нового персонала и минимизировать утечку производственных секретов[300]. Для рабочих был основан банк сбережений: когда сумма накоплений достигала определенного минимума, на нее начислялся доход в размере пяти процентов, однако капитал предназначался для использования в последующие годы, и им можно было воспользоваться только в случае крайней необходимости. Существовал также фонд, из которого рабочие получали деньги в случае болезни. Строилось жилье, и тем, кто хотел обзавестись собственным домом и участком, давали ссуды. Были также свои школа, церковь, библиотека, сад со свободным доступом, стадион и другие социальные блага, включая ясли для маленьких детей, чьи матери «не хотели или не могли оставить работу на фабрике»[301].

Фабер жертвовал деньги на нужды всего общества городка Штайн, например на строительство церкви, но в основном направлял их на социальное развитие рабочего городка. Говорят, что члены семейства Фабер принимали участие в спортивных мероприятиях и празднествах вместе с рабочими, а дома, где жили владельцы фабрики, стояли среди фабричных зданий. Лотар Фабер остался чрезвычайно почитаемым человеком в памяти сотрудников. Вот что гласит одна из историй, связанных с фабрикой:

Сам он живет рядом с рабочими, буквально среди них. Сады и парки вокруг домов его брата [Иоганна] и его собственного с трех сторон окружены фабричными зданиями, а между ними и самим городком бежит река Редниц. Жилой дом находится на некотором возвышении, и его крыша с башенками привлекает взгляд на северном берегу реки, а в южной части городка возвышается готический шпиль яркого и приветливого собора… придающего всей округе атмосферу мира, спокойствия и изобилия[302].

Доподлинно неизвестно, как на самом деле относились рабочие в XIX веке к повсеместному присутствию фабрики и не подавляло ли это их. Однако почти не приходится сомневаться, что производство карандашей благотворно повлияло на жизнь в Штайне: когда Лотар Фабер встал у руля фабрики, в городе проживало около восьмисот человек, а к концу XIX века эта цифра возросла втрое. Но еще задолго до этого, 16 сентября 1861 года, там были устроены торжества в честь столетия производства карандашей компанией «А. В. Фабер».

Праздник начался рано утром и продолжался весь день — с играми, призами и танцами вокруг украшенного цветами столба; он ненадолго прервались в связи с прибытием поздравительного письма, собственноручно написанного королем Максимилианом, в котором отмечалось, что «репутация, которую заслужила компания в своей стране и за рубежом»[303], делает честь всей баварской промышленности. Король также одобрительно отзывался о внимании, с которым компания относилась к «моральному и экономическому благополучию» работников, и желал ей дальнейшего процветания. В конце письма стояла подпись: «Любящий вас король Макс». Прочитав письмо, Фабер призвал присутствующих прокричать троекратное «ура» королю.

Затем он выразил признательность художникам, которые пользовались его карандашами и способствовали укреплению их репутации, прочел стихотворение, написанное по мотивам его девиза «Честность, прямота, усердие», и открыл перед собравшимися «аллегорическую картину… изображающую коммерческую деятельность фабрики и заключающую в себе аллюзию на юбилейное торжество». Ее автор, в свою очередь, напомнил «историю простого карандаша и его связь с искусством», поблагодарил Фабера за вклад в искусство и прокричал троекратное «ура» в честь карандашной фабрики. В числе сделанных Фаберу подарков было объявление об учреждении фонда для бессрочного содержания хора мальчиков, «которые отныне в честь дня его рождения будут на рассвете исполнять гимны под его окнами, пока он жив, и над его могилой после его смерти»[304].

Празднование столетнего юбилея прошло столь успешно, что было решено отпраздновать двадцать пятую годовщину со дня вступления Лотара Фабера во владение фабрикой. Хотя фактическая дата этого серебряного юбилея приходилась на 19 августа 1864 года, в качестве праздничного дня выбрали 19 сентября. В то утро Фаберу подарили живописное полотно с изображением графитового рудника, рубки деревьев и других мотивов, связанных с производством карандашей, а также со стихотворением и подписями дарителей. Через несколько часов из церкви вышла торжественная процессия, возглавляемая «герольдом, который вместо обычного жезла держал в левой руке огромный карандаш, а сбруя его коня была изысканно украшена узорами, составленными из разных сортов карандашей», а за ним следовал ряд повозок и колесных платформ:

Первая повозка олицетворяла добычу графита, на ней ехали шахтеры в немецких и китайских костюмах — последнее намекало на графитовый рудник в Сибири, поставляющий сырье для фабрики «А. В. Фабер». На второй повозке показывали процесс промывания графита и изготовления стержней. На третьей представляли обработку древесины, на четвертой — склеивание карандашей, на пятой — придание нужной формы и отделку, на шестой — полировку поверхности и нанесение маркировки; седьмая повозка везла корабль, украшенный флагами США, Германии, Великобритании и Франции. Корабль управлялся белыми и темнокожими матросами и был нагружен карандашными деревьями. Восьмым ехал фургон для доставки продукции — в нем стоял рабочий, а рядом тележка с корзиной, чтобы показать, как раньше доставлялись карандаши. Девятая повозка была заполнена цветами, фруктами и овощами, символизируя трансформацию прежде заброшенных земель и истощенных полей, произошедшую в обширных и процветающих владениях фон Фабера. За повозками шли четверо рабочих, которые несли на плечах карандаш длиной 8 футов и соответствующей толщины, синего цвета, отполированный, заостренный с одной стороны и с белым наконечником с другой[305].

Это был не конец процессии; далее следовали грифельная доска огромных размеров и макет церкви, но в центре внимания были повозки, представлявшие различные этапы изготовления карандаша. Ехавшие на них люди не принимали никаких нарочитых поз, так как это были «пильщики, строгальщики, плотники, выбиральшики пазов, мойщики, клейщики, отделочники, маркировщики, печатники, девушки-полировальщицы и вязальщицы — все они трудились у своих рабочих столов и машин». Там была также работающая паровая машина. Когда замечательная процессия прибыла в парк, это стало сюрпризом для владельца фабрики, которого приветствовали речами и одобрительными возгласами, а также наградили дипломами. Затем процессия медленно проехала мимо Фабера и членов его семьи, и от каждой повозки выступил «оратор, пояснивший смысл представления в стихотворной форме». Затем Фабер обратился к рабочим «с короткой речью, в которой объяснил принципы, на которых строилось его предприятие». Он с гордостью оглядывался на прошедшие двадцать пять лет: «несмотря на периоды стагнации и депрессии, которые случались за эти годы и приводили к тому, что большинство крупных немецких предприятий вынуждены были уволить большое число своих работников, на его фабрике всегда была полная занятость, без сокращения заработной платы»[306]. Он пообещал рабочим, что так будет и впредь.

Другие важные события в истории семьи Фабер хотя и не были столь публичными, но также давали повод для размышлений. В 1877 году, когда его сын Вильгельм женился и взял на себя некоторые обязанности по управлению компанией, Лотар фон Фабер подарил ему альбом с письмом на первой странице, в котором говорилось, в частности, следующее: «Дарю тебе этот альбом в ознаменование важного этапа в твоей жизни — женитьбы и вступления на путь независимой профессиональной деятельности в компании „А. В. Фабер“. <…> Управление бизнесом компании независимо от того, продаем ли мы нашу продукцию монархиям или республикам, может осуществляться только с использованием монархических принципов, которые я считаю единственно правильными»[307].

В этом письме Лотар Фабер сосредоточился скорее на вопросах управления и ведения бизнеса, нежели на инженерных и производственных аспекты изготовления карандашей. Если под его руководством компания «А. В. Фабер» и ее карандаши получили международное признание, это еще не значит, что он заботился о внедрении технологических новшеств. Процессия экипажей, проехавшая на праздновании двадцатипятилетнего юбилея Фабера в качестве владельца фабрики, демонстрировала не новейшие машины, появившиеся в карандашной отрасли, а целую армию рабочих-специалистов. В 1870-х годах карандашное дело в Германии продолжало стоять на проверенных технологиях и старых конструктивных решениях. Карандаши все еще делали поштучно (правда, иногда тройной длины) и почти так же, как раньше в Камберленде: полоска графита вклеивалась в желобок половинки деревянной оправы, после чего сверху накрывалась второй половиной. Говорят, что сделанные таким способом немецкие карандаши на время высыхания клея связывались лишь бечевкой, вследствие чего место соединения было недостаточно прочным и, к разочарованию пользователей, часто расходилось[308].

Это не означает, однако, что предприятие Фабера не было механизированным. В 1830–1840-е годы немцы все-таки внедрили некоторые новшества в карандашное производство, включая машины для резки деревянных заготовок и протачивания в них канавок для укладки стержней. С помощью прессов из смеси графита и глины выдавливали длинные полоски стержней, хотя они все еще имели квадратное сечение и укладывались в канавки такой же формы. Для маркировки лучших карандашей использовали золотую и серебряную фольгу. В начале 1840-х годов на фабрике «А. В. Фабер» выпускали шестигранные карандаши. Но, несмотря на механизацию или модернизацию, карандаши продолжали делать почти так же, как во времена Каспара Фабера в его скромном жилище, — по одному. Механизация позволила увеличить объемы выпуска продукции в достаточной степени, чтобы удовлетворить потребности экспорта, но рабочая сила в Германии была недорога, и у фабрикантов не было стимула для перехода на полную автоматизацию производства.

Карандаши из сибирского графита появились на рынке только в 1861 году, через пятнадцать лет после обнаружения Алибером, в год столетнего юбилея компании «А. В. Фабер», а в Америке их увидели только в 1865 году[309]. С этого времени на предприятии Фабера не только использовали чистый сибирский графит для изготовления превосходных карандашей, но и научились смешивать измельченный материал с мелкодисперсной баварской глиной; таким образом, компания выпускала целую линейку рисовальных карандашей непревзойденного качества неизменно одинаковой степени твердости или мягкости. Это позволило существенно расширить стандартный ассортимент карандашей для рисования, выпускавшихся на фабрике с конца 1830-х годов[310]. Сначала делали семь видов таких карандашей и маркировали их в порядке более или менее равномерного убывания насыщенности цвета и увеличения твердости: ВВ, В, НВ, F, H, HH, HHH. Еще в середине XIX века в Лондоне можно было купить тринадцать различных видов карандашей знаменитой марки «Вулффс» («простые карандаши из очищенного графита»[311]), но благодаря появлению сибирского графита ряд удалось увеличить до шестнадцати видов карандашей различных степеней твердости и мягкости. Они были представлены на Лондонской выставке 1862 года и получили признание как единственное достижение карандашной промышленности со времени изобретения Брокдоном технологии прессования графита, которая демонстрировалась на Великой выставке в 1851 году.

^{Сцены из жизни немецкой карандашной фабрики середины XIX века}

Не совсем ясно происхождение буквенных обозначений, но сама по себе маркировка карандашей для указания интенсивности цвета, очевидно, возникла во Франции, когда научились контролировать твердость стержней путем изменения соотношений графита и глины[312]. Чтобы обозначить уменьшение твердости, Конте использовал цифры (один, два, три и так далее) в порядке, противоположном современному цифровому обозначению[313]. Буквенную маркировку предположительно впервые применил карандашный мастер Брукман в начале XIX века в Лондоне — он взял литеру В для характеристики насыщенности цвета и Н — для обозначения твердости; количество букв В или Н указывало на нарастание интенсивности цвета или степени твердости. Причиной, вызвавшей появление такой классификации, по-видимому, были различающиеся потребности художников и чертежников: первых интересовала яркость темного цвета карандаша, а вторых — степень его твердости. Позже покупатели стали выказывать разные предпочтения относительно комбинации цвета (В) и твердости (Н), и поэтому появились варианты типа НВ (твердый и темный, промежуточный между просто В и просто Н), а также F (возможно, от английского firm — твердый или fine point — заостренный; для карандаша с промежуточными характеристиками между НВ и Н). И немецкие, и французские авторы сходятся в том, что буквенные обозначения на карандашах имеют английские корни[314].

В Америке компания Торо также помечала буквами разные виды карандашей: S (soft — мягкий) и Н (hard — твердый), что выглядело более логично. В конце XIX века компания «Диксон» рекламировала карандаши для художников и чертежников в диапазоне от VVS (very very soft — очень-очень мягкие) до VVVH (very very very hard — очень-очень-очень твердые), а между ними в промежутке был карандаш МВ (medium black — средней интенсивности цвета). Правила маркировки карандашей были относительно унифицированы в ХХ веке, но до сих пор не существует стандартов интенсивности и твердости, поэтому разные производители имеют собственные представления о том, что должно скрываться за обозначениями типа НН или 2Н.

Система маркировки была придумана в Англии, технология изготовления стержней — во Франции, а новый источник лучшего графита был обнаружен французом в Сибири, однако образцом качества благодаря маркетинговым талантам немцев стал в конце концов немецкий карандаш. Инициативы Лотара Фабера превратили Нюрнберг в столицу карандашного производства: к концу XIX века в нем было 26 фабрик, на которых трудились пять тысяч рабочих, выпускавших 250 миллионов карандашей в год; эти карандаши делали из сибирского графита, и именно они стали эталоном.

Поскольку компании «А. В. Фабер» владела эксклюзивными правами на сырье из рудника Алибера, она не стеснялась напоминать покупателям, что только благодаря ей «сибирский графит»[315] вошел в обиход художников, инженеров, дизайнеров и чертежников. Так, например, в каталоге компании за 1897 год представлены «карандаши экстра-класса из сибирского графита» со стержнями из цельных графитовых кусков, наподобие лучших английских карандашей. В каталоге перечислялись имена «самых выдающихся европейских художников», включая Эжена Виолле-ле-Дюка и Гюстава Доре, «свидетельствовавших о превосходном качестве карандашей». В каталог того же года, изданный для Америки, было включено послание, написанное как бы основателем компании, который к тому времени давно умер:

Хочу привлечь особое внимание к моим зарегистрированным торговым маркам, которые представляют собой фамилию и инициалы «А. В. Фабер» или же, для некоторых дешевых карандашей, только инициалы A. В. Ф. Прошу иметь в виду, что на каждой дюжине моих карандашей без исключения имеется этикетка с именем и факсимиле моей подписи… а также слова «предприятие основано в 1762 году»[316].

Последнее напоминание повторялось вверху и внизу каждой страницы этого невероятно роскошного каталога с цветными иллюстрациями, изображающими продукцию компании. Очевидно, меры были вынужденными, потому что тогда, как и в наше время, копирование было самой чистосердечной формой лести и самым быстрым способом продвинуть бренд на рынке в условиях высокой конкуренции.

^{Страница из каталога XIX века компании «A. В. Фабер», на которой представлены шестигранные карандаши, коробка «английских» карандашей для рисования с канцелярскими кнопками и ластиками, а также механические карандаши «для художников»}

Ввиду высокой ценности фамильного бренда с прочной репутацией для Лотара Фабера был особенно важен вопрос о наследнике, который продолжил бы семейный бизнес в Германии[317]. Надежды на его появления казались реальными, когда Вильгельм, сын Лотара, женился на Берте, дочери американского карандашного магната из Нью-Йорка. В этом браке родилось двое сыновей, но оба умерли, не дожив до пяти лет, а Вильгельм без особого энтузиазма продолжал заниматься бизнесом вплоть до собственной внезапной смерти в 1893 году. Когда в 1896 году скончался сам Лотар фон Фабер, стоявший во главе компании более полувека, предприятием руководила его вдова, пока их внучка Отиллия не вышла замуж за графа Александера фон Кастелл-Рюденхаузена. Граф получил от короля разрешение на перемену фамилии и стал именоваться Александер фон Фабер-Кастелл. Эта ветвь продолжает семейное дело и в наши дни.

До трагедии с наследниками в семействе Фаберов был даже переизбыток мужчин. В 1876 году Иоганн Фабер, младший брат и партнер Лотара Фабера, занимавшийся инженерными и производственными вопросами на фабрике «А. В. Фабер» в Штайне, покинул семейный бизнес. Поскольку Иоганн руководил непосредственно производством, он знал все секреты изготовления отличных карандашей и в 1878 году основал собственное производство в Нюрнберге. На покинутой им фабрике «А. В. Фабер» оставалось оборудование сорокалетней давности, а он оснастил свое предприятие новейшим оборудованием и вскоре расширил дело, выйдя за пределы Германии: у компании были филиалы в Лондоне и Париже. Но даже с превосходными карандашами ему пришлось «столкнуться со многими предубеждениями при попытках вывести продукцию на рынок»:

В то время было несколько псевдо-Фаберов, которые выпускали карандаши худшего качества, пытаясь копировать знаменитый бренд «Фабер», — они незаконно наносили на карандаши фамилию, но приставляли к ней другие инициалы. Все это делалось для того, чтобы посеять в обществе недоверие к подлинной марке[318].

Среди проблем, с которыми столкнулся Иоганн Фабер, были заявления его брата Лотара о том, что любые карандаши «Фабер» без инициалов А. В. являются «сомнительными подделками»[319]. Конфликт между братьями дошел до суда, и в 1833 году в пользу Иоганна был вынесен вердикт, согласно которому компания «А. В. Фабер» должна была признать законность изготовления карандашей Иоганна Фабера. Возможно, именно это судебное решение семейного спора вынудило компанию «А. В. Фабер» более обдуманно озвучивать претензии к имитаторам, но оно нисколько не помогло Иоганну Фаберу наладить экспорт карандашей. Новой компании, действующей на старом рынке, пришлось посылать за границу своих представителей. Вскоре руководство компанией перешло к сыновьям Иоганна, Карлу и Эрнсту; они много ездили по Европе в поисках каналов сбыта. Ко времени открытия Всемирной Колумбовской выставки в Чикаго в 1893 году карандаши Иоганна Фабера уже продавались по всему миру.

Иоганн получал сибирский графит не из рудника Алибера; компания объявила, что он «по всей вероятности, обрушился и пришел в негодность»[320]. «Великолепная чистота» нового сибирского графита подкреплялась результатами анализа, проведенного главным химическим специалистом Промышленного музея Баварии. Значки-указатели привлекали внимание к высокому процентному содержанию углерода.

Всем производителям карандашей казалось важным заявить (или хотя бы намекнуть), что их лучшие карандаши изготовлены из превосходного графита. Иоганн Фабер мог наглядно продемонстрировать результат химического анализа нового сырья, другие производители прибегали к иным средствам, чтобы подчеркнуть качество своих товаров.

Роза источает прекрасный аромат, как ее ни назови, но карандаши с неправильным названием могут и не продаваться. Выяснив это, производители начали наносить на карандаши имена и слова, ассоциирующиеся с высоким качеством. Утверждения о том, что карандаши содержат камберлендский или сибирский графит, могли быть чистой ложью, но дизайн с использованием фольги, определенных цветов и золочения был поистине гениальным ходом.

Карандаши «Фабер» остро конкурировали с продукцией компании «Эл энд Си Хардмут», которая владела фабриками в Вене и Будвайсе, и тогда Францу фон Хардмуту, внуку основателя, пришла в голову идея делать карандаши наивысшего качества и втрое дороже всех существующих в мире[321]. После исследований и разработок новый карандаш был готов к запуску в производство. По одной из легенд, его было решено окрасить в цвета флага Австро-Венгерской империи, и поскольку графит был черным, то оправе доставался золотисто-желтый цвет; к тому же производителю хотелось намекнуть на восточное происхождение графита, и желтый отлично годился и в этом случае. Хардмуту требовалось название, говорившее о качестве и богатстве, поэтому карандаш назвали «Кохинор». Он вышел на рынок в 1890 году и имел огромный успех, особенно после демонстрации на Колумбовской выставке.

Даже спустя десятилетия после первого появления карандаша бренд «Кохинор» продолжал козырять своим названием и не стеснялся сообщать потенциальным клиентам (которые, скорее всего, не видели Великой выставки и двух замечательных соседствующих экспонатов — углерода в форме черного графита и «величайшего алмаза в истории»[322]), что это имя «представлялось чрезвычайно подходящим для самого замечательного карандаша в истории». Был ли карандаш «Кохинор» просто «замечательным», «самым замечательным» или еще лучше, неизвестно, но в компании полагали, что инвестиции в усовершенствование оправдывают его высокую цену, а позже объясняли свою позицию так: «Экономия заключается в том, чтобы покупать товары превосходного качества»[323].

Карандаши под маркой «Кохинор» продаются и в наше время, но покупателю не помешает знать «особый язык» этой отрасли (или свериться с ценами), чтобы понять, какой сорт купить: «Кохинор» — карандаш для письма, карандаш «Кохинор» высокого качества или же «Кохинор» — улучшенный карандаш для письма. Все они, вероятно, будут писать достаточно хорошо и ни у одного не сломается грифель, но какой-то из них, без сомнения, будет лучше остальных. Зная это, мы можем понять, почему инженеры, строившие мост Британия, хотели получить «самую-самую-самую» лучшую сталь, не обращая внимания на имя ее производителя.

Слава сибирского графита, установившего стандарт, к которому все стремились, вкупе с успехом желтых карандашей «Кохинор» (впоследствии они рекламировались как «первые карандаши с желтой отделкой»[324]) вызвала среди производителей моду на названия а-ля «Монгол» или «Микадо», отсылающие к Востоку, источнику наилучшего на тот момент графита. По этой же причине карандаши стали массово красить в желтый цвет, хотя в действительности это делали еще в середине XIX века в Кесвике (скорее всего, чтобы замаскировать недостатки древесины) — теперь, в последнем десятилетии XIX века, это стало знаком качества.

Стандартные цвета для карандашей в то время были более темными: черный, красный, темно-бордовый или фиолетовый, — если только можжевеловая оправа не покрывалась лаком или не оставлялась в естественном виде. Оправа высококачественных карандашей из лучших сортов древесины просто шлифовалась[325]. В одном описании изготовления карандашей в 1866 году на фабрике в Камберленде автор называет лакирование ненужной и «самой неприятной частью» производства: «Так можно улучшить внешний вид карандаша, но никак невозможно улучшить его содержимое, и доказательством служит факт, что самые лучшие карандаши никогда не покрывают лаком»[326]. Однако огромный успех карандашей «Кохинор» изменил все.

В наши дни три четверти всех карандашей — желтые независимо от их качества. Про желтые карандаши часто рассказывают одну историю (ее происхождение неясно, как обычно бывает в таких случаях). Некий производитель однажды взял одинаковые карандаши и окрасил половину набора в желтый, а другую половину в зеленый цвет, а затем отправил их в один офис. Карандаши раздали сотрудникам, почле чего те начали жаловаться на более низкое качество зеленых карандашей: мол, их концы быстрее ломаются, они хуже затачиваются и пишут не так ровно, как карандаши желтого цвета. Очевидно, к середине ХХ века, когда проводился эксперимент, желтый цвет настолько укоренился в сознании пользователей как признак «настоящего» карандаша (хотя они могли ничего не знать о восточных аллюзиях или связи с легендарным алмазом), что окраска в любой другой цвет воспринималась ими как признак более низкого качества. С другой стороны, вне зависимости от влияния психологических факторов желтый цвет неизменно считается самым предпочтительным для карандашей, школьных автобусов и дорожных знаков. Благодаря окраске они становятся хорошо заметными — и на заваленном предметами рабочем столе, и на дороге с интенсивным движением.

Но еще задолго до того, как сибирский графит и желтая окраска карандашей стали эталоном, и задолго до ссоры братьев Фаберов конкуренция между производителями достигла высокого уровня. Главным новым рынком была еще молодая Америка. К середине XIX века центр местной карандашной промышленности переместился из окрестностей Бостона в Нью-Йорк и его пригороды, где оптовики брали товар непосредственно у производителей и распространяли его в розничных точках продажи; таким образом, производителям уже не надо было иметь дело с отдельными магазинами. Примерно в это же время немецкие производители карандашей искали возможности выхода на новый рынок. В 1843 году компания «А. В. Фабер» назначила эксклюзивным агентом в США нью-йоркца Дж. Лилиендаля. Это стало первой попыткой немецкого производителя обеспечить постоянное присутствие на американском карандашном рынке и положило начало эре ожесточенной конкуренции.

12. Механизация в Америке

В 1820-е годы бостонские торговцы канцелярскими принадлежностями и скобяными товарами продавали карандаши и английского, и американского производства. Но в то время даже небольшому числу мелких изготовителей карандашей в Массачусетсе было нелегко найти каналы сбыта для продукции, и с этим пришлось столкнуться Джозефу Диксону. Даже к концу XIX века, когда основанная им компания стала одним из самых успешных производителей карандашей в Америке, посвященные им рекламные материалы содержали такие пассажи:

Странно, но среди американцев нередко распространено предубеждение против американских товаров. <…> Карандашам «Диксон» с самого начала пришлось бороться со всеми предрассудками, присущими упрямым согражданам, и лишь постепенно, шаг за шагом, удалось их преодолеть и дать понять покупателям, что отечественный продукт не только не хуже, но во многих отношениях гораздо лучше импортных товаров. К чести компании «Джозеф Диксон крусибл» надо сказать, что они всегда позиционировали свои товары как товары американского производства и никогда не уступали предрассудкам клиентов, ставя на продукцию иностранную маркировку. И сегодня их продвижение строится на лозунгах: «Американское производство, американские материалы, американский капитал, американские мозги, американская рабочая сила, американские машины»[327].

К началу последнего десятилетия XIX века компания настолько разрослась и добилась таких успехов, что могла себе позволить игнорировать иностранных конкурентов и поместить на фирменных бланках такой блок: «Год основания — 1827. Старейшее предприятие в отрасли. Крупнейший подобный концерн в мире»[328]. Эпитеты в превосходной степени употреблялись в карандашной промышленности повсеместно, и, чтобы выяснить, как они возникли и почему порой кажутся противоречащими друг другу (хотя в каждом из них есть доля правды), необходимо понимать, как американская карандашная промышленность в XIX веке добилась столь быстрого взлета. Это рассказ о людях и машинах — именно в таком порядке.

^{Джозеф Диксон, один из первых американских производителей плавильных тиглей и других изделий из графита}

Джозеф Диксон родился в 1799 году в массачусетском городке Марблхед, в семье судовладельца, чьи корабли ходили между Новой Англией и странами Востока, и в частности бывали на Цейлоне[329]. На Цейлоне было много графита, и, поскольку он был тяжелым и компактным, корабли использовали его в качестве балласта, а потом, по прибытии в Америку, сбрасывали в Бостонской бухте. История гласит, что в детстве Диксон никогда не видел карандашей, но, узнав от друга Фрэнсиса Пибоди о технологии прокаливания графита с глиной для получения хороших карандашных стержней, он провел несколько примитивных экспериментов. Возможно, он поделился с кем-то этой идеей, и те тоже не поленились выполнить кое-какие опыты. Оказавшись вскоре без денег на продолжение исследований и разработок, Диксон стал работать у обжигательной печи, чтобы заработать и больше узнать про обжиг керамических изделий.

В возрасте двадцати трех лет Диксон женился на Ханне Мартин из Марблхеда, дочери краснодеревщика Эбенезера Мартина, и маленький домик, в котором жила молодая семья, стал лабораторией Диксона. Он продолжал ставить опыты с графитом и глиной и изобрел несколько механизмов с ручным приводом для выдавливания стержней, а также резки древесины и выдалбливания канавок в деревянных дощечках. Однако сделанные им карандаши, по-видимому, не нравились местным торговцам — возможно, из-за недостаточно качественной очистки сырья. Как показала проверка дюжины карандашей, изготовленных Диксоном около 1830 года, их стержни отличались зернистостью, были неровно уложены в деревянные оправы, которые, в свою очередь, были плохо отделаны[330]. Даже этикетка, литографированная лично Диксоном, который слыл мастером на все руки, была напечатана с типографской ошибкой — в слове «Салем» (город в Массачусетсе, где Диксон создал знаменитое производство тиглей), была пропущена буква «а».

Диксон начал импортировать графит с Цейлона: теперь капитаны кораблей не сбрасывали балласт в бухту, а оставляли его на борту, и таким образом он в изобилии получал недорогое сырье, идеально подходящее для изготовления тиглей[331]. Они использовались в качестве емкостей для плавки металлов перед последующей разливкой. Расплавленная масса не смешивалась с графитом, и потому они имели большое преимущество перед простыми глиняными тиглями. Очевидно, Диксон делал отличные тигли, которые не растрескивались при термических воздействиях и выдерживали до восьмидесяти операций, поэтому их замена на литейных заводах производилась не слишком часто, и объемы продаж были не слишком велики. Поэтому Диксон искал другие области применения для имевшегося у него в изобилии графита и решил, что это могут быть составы для полирования кухонных плит, а также карандаши. Полировальные составы имели коммерческий успех, а карандаши нет.

Диксон продолжал попытки. Он сотрудничал с другим американским изобретателем того времени, Исааком Баббитом, в поисках материала, который бы не разрушался под воздействием температуры от трения. В результате появился антифрикционный сплав баббит, который стали широко применять при изготовлении подшипников. Диксон также трудился над усовершенствованием первых фотоаппаратов и изобрел зеркало, позволявшее фотографу видеть правильно ориентированное изображение в видоискателе, а благодаря познаниям в области фотографии и литографии он разработал метод фотолитографии, позволявший бороться с подделками.

Когда в 1846 году началась война между Мексикой и Америкой, спрос на графитовые тигли для выплавки стали увеличился, поэтому в 1847 году Диксон открыл новую фабрику в Джерси-Сити — городе, отделенном от Нью-Йорка рекой Гудзон. Поскольку в одном из цехов этой фабрики делали еще и карандаши, то можно сказать, что это была первая карандашная фабрика в Нью-Йоркском округе. По случайному совпадению, Диксон открыл цех в тот момент, когда производство карандашей стало увеличиваться во всем мире. Однако его бизнес продолжал существовать отнюдь не благодаря карандашам: судя по отчетам, после первого года работы фабрики в Нью-Джерси доход Диксона от производства тиглей составил шестьдесят тысяч долларов, а убытки от производства карандашей — пять тысяч долларов[332].

Поскольку сталеварение было перспективным производством, Диксон возобновил опыты с тиглями и в 1850-х годах запатентовал несколько связанных с ними изобретений. Тигельная сталь — это высококачественная сталь, которая использовалась для изготовления несущих тросов при строительстве Бруклинского моста, и в то время ее можно было получить только в графитовых тиглях. Тогда они были основным продуктом его фабрики, что нашло отражение в названии, которое он дал компании, когда в 1867 году вынужден был реорганизовать ее из-за пошатнувшегося здоровья, — «Джозеф Диксон крусибл» (crucible означает «плавильный тигель»). С начала 1840-х годов Диксон делал плотницкие карандаши «с цельным графитовым стержнем, длиной четыре дюйма и толщиной в полдюйма»[333], но только когда немецкие производители начали открывать фабрики в Америке, компания Диксона стала делать по-настоящему качественные карандаши.

Орест Кливленд, зять Джозефа Диксона и президент компании с 1858 года, начал подготовку к производству хороших карандашей в середине 1860-х годов. В начале 1872 года местному репортеру, приехавшему на фабрику Диксона, позволили взглянуть на плоды американского мастерства:

Через потайную дверь мы прошли в другое помещение — в нем под личным надзором мистера Кливленда разрабатываются планы по автоматизации производства карандашей. Там три токарных станка, строгальный станок, переносной кузнечный горн и бессчетное количество тисков и прочих инструментов. Затем мы пересекли двор и вошли в новое кирпичное здание, выстроенное специально для производства карандашей. Цокольный этаж отведен для морения и просушки древесины. Каждый кусок можжевеловой древесины тщательно осматривают, прежде чем он отправится в цех. На первом этаже обтесываются заготовки и выдалбливаются канавки для грифелей. Затем заготовки поступают в другое помещение, где происходит укладка грифелей и склеивание двух половинок карандаша. В следующем помещении специальная машина придает карандашам нужную форму, и корзинка перевозит их на следующий этаж: здесь еще не отделанные карандаши попадают в контейнер, и не проходит и секунды, как начинается их лакировка, сушка, шлифовка, обрезание концов и маркировка золочеными буквами. Весь процесс полностью автоматизирован — никакого ручного труда вплоть до расфасовки готовых карандашей по пачкам, дюжина в каждой. Пачки укладываются в коробки по шесть дюжин, коробки упаковываются в оберточную бумагу, к ним приклеиваются ярлыки, а затем коробки помещают в деревянные ящики, вмещающие в себя от шестидесяти до шестисот дюжин, в которых они будут отправлены с фабрики. Все операции в цехе разработаны самостоятельно, все они запатентованы, включая способ подготовки к продаже.

Мы пользовались этими карандашами около двух месяцев и находим, что (внимание!) ими можно писать без затачивания гораздо дольше, чем любыми другими известными нам карандашами. Они гладкие, темные, ими приятно пользоваться, и они делают честь американскому машинному производству[334].

«Новые карандаши» были готовы для продажи в начале 1873 года, и, заявляя об их появлении, компания напомнила о трудностях, с которыми некогда столкнулся ее основатель, — предубеждении американцев против любой отечественной продукции. Через пятьдесят лет после первых попыток Диксона продать карандаши и тигли фабриканты попытались обратить себе на пользу новое предубеждение: «Некоторые немцы пытаются делать карандаши здесь, называя их американскими карандашами, но мы являемся единственными американцами, наладившими производство качественных карандашей, и мы добились гораздо большего успеха, чем изначально надеялись»[335]. Этот успех приписывался «подлинно американским принципам», что означало «механизацию всех операций вместо использования ручного труда и выпуск неизменно совершенного во всех отношениях продукта».

В компании «Джозеф Диксон крусибл» знали, что им нужно защищаться от неизбежных имитатаций, так как им уже приходилось неоднократно судиться с производителями и дилерами, которые торговали подделками под их полировальные пасты[336]. Использовались варианты с разными инициалами и приставками к фамилии Диксон: Джеймс С. Диксон, Диксон энд Ко., У. энд Дж. Диксон энд Ко., Джордж M. Диксон, Дж. Диксон энд Ко., Дж. C. Диксон, Чарльз С. Диксон. Чтобы защитить свои карандаши, Диксон планировал наносить на них схематическое изображение тигля и использовать новую систему градации по сортам. Новый логотип и слова «американский графит» были зарегистрированы в качестве товарных знаков.

Среди первых машин, созданных в Америке для производства карандашей, были оригинальные изобретения для обработки можжевеловой древесины; в 1866 году Диксон получил патент №54511 на строгальный станок для формования карандашей[337]. Машина могла обрабатывать 132 карандаша в минуту, однако даже таких объемов было недостаточно для удовлетворения растущего спроса, порожденного Гражданской войной. Фабрику в Джерси-Сити называли «мировой колыбелью массового производства карандашей»[338] — в основном благодаря механизации. Машины рассматривались не только как средство для облегчения ручного труда; формовочные станки были накрыты кожухами и подсоединены к воздуховодам, которые вытягивали все стружки и пыль и подавали их в машинное отделение, где они использовались как топливо. Фабрика Диксона, как и любое карандашное производство, была окутана приятными ароматами можжевельника, но здесь также умели ценить стружки за тепло.

В те времена спрос на карандаши рос невиданными темпами; было подсчитано, что в начале 1870-х годов в США ежегодно раскупали свыше двадцати миллионов карандашей. Похоже, наибольшим спросом пользовался карандаш для письма №2 — цилиндрический, черного цвета. Минимальная розничная цена одного карандаша составляла пять центов, поэтому производство приносило миллионные прибыли. Кроме того, в канун Гражданской войны карандаши иностранного производства облагались пошлиной в размере от тридцати до пятидесяти центов за двенадцать дюжин, поэтому в Америку из-за океана ввозили только карандаши самого высокого качества. Таким образом, американские производители полностью контролировали рынок недорогих карандашей, а они обычно использовались более небрежно. По свидетельству одного из современников, эта расточительность достигала таких размеров, что «каждый карандаш фактически использовался только на три четверти своей длины, а остаток выбрасывался. По сути дела, американцы выбрасывали недоиспользованные карандаши на сумму, составлявшую не менее 250 тысяч долларов»[339]. Именно в такой обстановке компания «Джозеф Диксон крусибл» производила карандаши в 1870-е годы, но конкуренция была столь высокой, что бизнес нельзя было оставлять без внимания.

В 1873 году Диксон приобрел Американскую графитовую компанию в городе Тикондерога, и в честь него была названа известная линия желтых карандашей. Когда Элберт Хаббард, который был склонен к преувеличениям, в 1912 году опубликовал свою проповедь, посвященную Джозефу Диксону, «одному из творов мира», он имел основания заявить, что «компания Диксона является крупнейшим мировым потребителем графита, а также крупнейшим потребителем можжевеловой древесины»[340]. Диксон сумел вывести производство карандашей за пределы кустарной промышленности Новой Англии, но из-за большой диверсификации деятельности его компании совсем другие люди стали заявлять, что это они заложили основы современного производства карандашей — главным образом потому, что до 1870-х годов компания Диксона продавала не очень значительные объемы карандашей, хотя письменные принадлежности со временем стали основной их продукцией.

^{Вид с высоты птичьего полета на фабрику «Джозеф Диксон крусибл» в Джерси-Сити; на заднем плане — статуя Свободы}

Несмотря на технические таланты, зять Диксона предпочитал бизнесу политику, и в 1880 году в компании был назначен управляющий имуществом — Эдвард Ф. Янг, опытный банковский руководитель[341]. Янг сумел возродить бизнес, который продолжал процветать уже в ХХ веке под руководством его зятя Джорджа Т. Смита. Компания работала в Джерси-Сити до середины 1980-х годов, когда здания фабрики были куплены девелопером, сохранившим их как достопримечательность и превратившим фабричный комплекс в жилой микрорайон Диксон-Милс; оттуда открывается вид на Манхэттен, куда можно легко и быстро добраться. В настоящее время компания «Диксон крусибл» входит в состав холдинга «Диксон Тикондерога инкорпорейтед», названного так в честь своего самого знаменитого продукта — желтого карандаша; штаб-квартира корпорации располагается в Веро-Бич во Флориде, а производственные мощности находятся в миссурийском Версале и прочих местах.

Поскольку в период становления компании Диксона ее основной деятельностью было производство плавильных тиглей, а плотницкие карандаши делались только в дальнем конце фабричного здания, то первенство в строительстве карандашной фабрики в Америке также часто отдают правнуку Каспара Фабера. Джон Эберхард Фабер родился в 1822 году в Штайне, где его отец, Георг Леонард Фабер, был руководителем карандашного бизнеса в третьем поколении и должен был передать его Лотару, который, в свою очередь, в 1840 году сделал партнером своего брата Иоганна. Георг Леонард не ожидал, что младший сын будет заниматься производством карандашей, и надеялся, что он станет юристом. Однако в период обучения юриспруденции молодой Эберхард «глубоко увлекся изучением древней литературы и древней истории и ценил Вергилия гораздо выше, чем Юстиниана»[342]. Поэтому, вместо того чтобы стать юристом в Баварии, молодой гуманитарий приехал в Америку и в 1849 году стал представителем немецкого дома Фабер. К 1851 году он был монопольным агентом компании «А. В. Фабер» по продаже продукции в Америке и открыл ее филиал в Нью-Йорке по адресу Уильям-стрит, 133. Помимо карандашей он продавал другие канцелярские товары немецкого и английского производства, а позднее приобрел большие участки лесных угодий на острове Седар-Ки во Флориде и вывозил оттуда карандашные доски, уже готовые для последующего превращения в карандаши. Не исключено, что приобретение участков с можжевельником было основной целью приезда Эберхарда Фабера в Америку[343], поскольку это была наилучшая в мире древесина для производства карандашей (ко времени его приезда у компании уже был агент в Нью-Йорке, работавший на них с 1843 года).

Поскольку затраты на ввоз в Америку готовой продукции и так были велики, а с началом Гражданской войны повысились таможенные пошлины и стоимость страхования грузов и морских судов, Фаберы начали искать возможность делать часть карандашей в Америке. Запасы можжевельника располагались ближе к Нью-Йорку, но от него было далеко до источников богемской глины и австрийского графита. Поэтому было решено, что изготовленные в Штайне карандашные стержни можно перевозить в Нью-Йорк и там вставлять в можжевеловые оправы; это производство было механизированным, что давало возможность компенсировать существенную разницу в оплате труда рабочих в Нью-Йорке и Нюрнберге. Хотя из-за войны стало труднее доставлять карандашную древесину с территорий, находившихся под контролем конфедератов, Фаберы не отступали от своих планов, и в 1861 году (в год столетнего юбилея компании) Эберхард открыл фабрику на берегу реки Ист-Ривер, в начале 42-й улицы — на этом месте теперь находится здание ООН. По словам Иоганна Фабера, вскоре «изобретательность американцев в сочетании с возможностями немцев и их опытом»[344] в производстве карандашей привела к появлению «ряда совершенно новых машин», без которых было бы невозможным широкомасштабное производство, каким к тому времени стало изготовление карандашей.

Это было и лучшее, и худшее время для открытия карандашной фабрики в Америке, поскольку война создала большой спрос: наверняка карандаши были нужны солдатам, чтобы писать домой[345]. И хотя как минимум один историк настаивает, что солдаты армии Союза редко пользовались карандашами «за исключением периодов активных действий»[346], а солдаты Конфедерации «платили по три доллара за бутылку чернил или делали их сами из ягод лаконоса, вместо того чтобы писать карандашом», но предположительно многие все-таки пользовались карандашами. То ли из-за высокого спроса на карандаши, то ли из-за дефицита карандашной древесины в 1863 году за дюжину карандашей порой просили десять долларов, хотя нью-йоркцы отвергали подобные предложения. Эберхард Фабер сумел воспользоваться преимуществами владения ресурсами по обеим сторонам Атлантического океана: на его фабрике делали те сорта карандашей, которые облагались большой пошлиной, а самые дорогие продолжали завозить из Германии.

В 1872 году фабрика на Ист-Ривер сгорела. Хотя Фабер уже подумывал о строительстве нового здания на Статен-Айленде, помещения понадобились срочно, и потому были куплены три готовых строения на другом берегу реки, в районе Гринпойнт в Бруклине, рядом с перекрестком улиц Уэст и Кент. Со временем к ним добавилось еще несколько зданий, и все они до сих пор воспринимаются как памятники карандашному производству. Одно из зданий — постройки 1923 года, невыразительное с архитектурной точки зрения, с фасадом из кирпича и бетона — сейчас находится в запущенном состоянии, но выделяется украшениями в виде выложенных из желтой плитки огромных карандашей, стоящих острием вверх между окнами шестого этажа. Фронтоны строения (которое теперь представляет собой пустующую железобетонную коробку) украшены плиточными звездами, заключенными в ромбы. Это символ компании, который когда-то стоял на карандашах и фирменных бланках.

Исключительная преданность карандашному делу со стороны Эберхарда Фабера дала ему некоторые основания называть свое производство «старейшей карандашной фабрикой в Америке»[347]. Но это заявление не берет в расчет самые первые примеры карандашного производства — фабрики Манроу и Торо, поэтому его правоту можно признать только с оговоркой «из ныне существующих». Фабрика работала в Гринпойнте до тех пор, пока производство не было признано совершенно устаревшим. В 1956 году его перенесли в Уилкес-Барр в Пенсильвании.

^{Здание в фабричном комплексе Эберхарда Фабера, построенное в 1923 году; фасады украшены фирменным знаком компании и желтыми карандашами}

Переезд фабрики Эберхарда Фабера в последующие годы сопровождался перестановками в руководстве и изменением лица компании. После кончины Эберхарда в 1879 году руководителями стали двое его сыновей, Лотар Фабер и Эберхард Фабер Второй. Остается невыясненным, когда американская и немецкая ветви Фаберов перестали быть одной большой и дружной семьей, но некоторое время в XIX веке старейшая карандашная компания Америки была известна под названием «Э. Фабер пенсил компани» — она была зарегистрирована в 1898 году в качестве акционерного общества, президентом которого стал Лотар, а вице-президентом — Эберхард. Такое название, несомненно, было взято для того, чтобы его путали с наименованиями немецких фирм «А. В. Фабер» и «И. Фабер», а продукцию ассоциировали с хорошо известными товарами заокеанского производства. Название американской компании поменялось в 1904 году, когда после перерегистрации она стала называться «Эберхард Фабер пенсил компани», что послужило поводом для многочисленных судебных разбирательств между Эберхардом Фабером и компанией «А. В. Фабер» за «право собственности на фамилию Фабер»[348].

В 1943 году скончался Лотар Фабер, и руководство компанией взял на себя его брат, Эберхард Второй, а сын Лотара, Эберхард Третий, стал ее вице-президентом[349]. Однако в течение следующих двух лет оба Эберхарда ушли из жизни, и в семье не осталось никого из Фаберов, кто мог бы возглавить компанию. С 1953 года вдова Эберхарда Третьего Джулия Т. Фабер играла важную роль в управлении компанией до тех пор, пока пост президента не смог занять молодой Эберхард Четвертый, который одновременно стал генеральным директором. Этот представитель четвертого поколения американских Фаберов, как и Генри Дэвид Торо в свое время, после окончания колледжа то занимался семейным бизнесом, то отдалялся от него и, подобно Торо и своему прадеду, больше любил писать карандашами, нежели делать их. Однако ему, как и другим его американским предшественникам, пришлось взяться за управление бизнесом, и он делал это успешно. В 1988 году компания «Эберхард Фабер» была продана корпорации «А. В. Фабер-Кастелл», и таким образом произошло объединение двух давних конкурентов.

Но все это случилось уже в ХХ веке. А в середине XIX века в Нью-Йорке и его окрестностях появлялись все новые карандашные фабрики. То, что начиналось с офиса американского представительства баварской фирмы, некогда основанной в Фюрте, превратилось в бизнес, названный по именам его совладельцев-партнеров — «Берольцхаймер, Ильфельдер энд Рекендорфер»[350]. Вскоре имя сменилось на более простое и привычное для американцев: «Игл пенсил компани». Сын Даниэля Берольцхаймера, Генри, возглавил компанию в 1861 году, а в 1877 году она приобрела первое в Нью-Йорке здание со стальным каркасом и начала использовать изображение американского орла на своей продукции. Их бизнес процветал, и к началу 1920-х годов они тоже стали называть себя «крупнейшей карандашной фабрикой в Америке», поскольку имели самый большой объем мелкооптовых продаж и продавали огромное количество недорогих карандашей. Одна ветвь семьи Берольцхаймеров перебралась в Калифорнию, чтобы использовать для производства карандашей ладанный кедр, а другая осталась в Нью-Йорке и руководила компанией[351]. Семейство продолжало контролировать компанию и в ХХ веке, однако недавно она получила новое название, которое представляет собой американизированный вариант их фамилии — «Берол компани». В Америке их знают под этим именем (американское отделение называется «Берол Ю-эс-эй») даже несмотря на то, что компания фактически находится во владении «Эмпайр пенсил компани» из Шелбивилля, которой, в свою очередь, владела «Эмпайр Берол корпорейшн», приобретенная инвестиционной фирмой «Нью-Йорк инвестмент груп» в 1988 году[352].

Другие компании также начинали бизнес в середине XIX столетия. В 1861 году американский аптекарь по имени Джон Фабер (не имевший никакого отношения к немецким однофамильцам) объединился с владельцем ресторана по фамилии Зигортнер, и вместе они образовали карандашную компанию. Против них был подан иск в связи с использованием фамилии Фабер, и, когда дело было решено в пользу Эберхарда Фабера, эта недавно созданная фирма была продана некоей компании импортеров «Хобокен, Нью-Джерси». Во главе новой карандашной фабрики встал Эдвард Вайсенборн[353], чрезвычайно «предприимчивый молодой человек», которого считают основателем фирмы «Америкэн лед пенсил компани»[354]. C 1905 года эта компания стала выпускать карандаши для черчения под торговым названием «Винес», а в последующие десятилетия открыла за рубежом свои представительства и производственные подразделения. В 1956 году компания сменила название на «Винес пен энд пенсил корпорейшн», и вскоре после этого исполнительное руководство компании было переведено из Хобокена в Нью-Йорк, и тогда же ее акции были проданы компании «Чарлз оф зе Ритц». В 1966 году компания была продана группе частных инвесторов, а в 1967 году «Винес» приобрела компанию по производству авторучек и стала именоваться «Винес-Эстербрук, Инк». Вскоре производство авторучек в Нью-Джерси было прекращено, а оборудование перевезено в штат Теннесси, а также в Англию и Мексику, но через несколько лет английская и мексиканская фабрики были проданы компании «Берол», а фабрика по изготовлению карандашных дощечек в Калифорнии была приобретена правительством штата. В 1973 году все, что осталось от «Винес-Эстербрук», было продано семейству Фабер-Кастелл, чья компания отныне стала называться «Фабер-Кастелл корпорейшн».

Кроме поглощения дружественных и недружественных компаний карандашным магнатам в XIX веке приходилось задумываться о многих других вещах. По мере увеличения спроса на карандаши сокращались запасы как минимум одного важного компонента. Про рост дефицита карандашной древесины во времена Гражданской войны в своих воспоминаниях рассказывал Хорис Хосмер, который в то время работал на карандашной фабрике в окрестностях Бостона. Он пишет о том, что заставило его колесить по лесам штата Мэн в поисках замены карандашному дереву: «В 1862 году был очень большой спрос на карандаши, а запасы карандашной древесины, доступные северянам, были практически исчерпаны, и цена на нее была чрезвычайно высока»[355].

Для изготовления карандашей надо было не только иметь подходящую древесину. По словам Хосмера, огромное значение придавалось также ее внешнему виду:

Один производитель карандашей предлагал триста долларов за разработку технологии окрашивания карандашной древесины в черный цвет, как это делали иностранные фабриканты. Я с большой тщательностью провел ряд экспериментов, но они не увенчались успехом; я продолжал мечтать о воплощении этой идеи, но так и не сумел получить этих денег, так как тот человек решил, что если я смогу это сделать, то и он сможет, поэтому я оставил эту затею, но во время Гражданской войны, когда можжевеловую древесину невозможно было достать, за окраску заменителей предлагали уже больше трех тысяч долларов[356].

Воспоминания Хосмера дают также некоторое представление о том, как заключались субподряды на отделку карандашей в XIX веке. Хотя центр изготовления и торговли переместился в Нью-Йорк, в Массачусетсе все еще была работа для квалифицированных рабочих. Как-то Хосмер рассказал об экономических проблемах, с которыми он сталкивался, и назвал сумму обязательств по контракту:

В 1864 году я взял почти полтора миллиона карандашей «Фабер» для лакирования, нанесения маркировки и прикрепления резиновых наконечников. У меня на руках был товар на три тысячи долларов, и я обнаружил, что не могу выполнить заказ по оговоренной цене, так как стоимость шеллака возросла с восемнадцати центов до одного доллара с четвертью. Спирт стоил четыре доллара, тогда как в предыдущие годы я покупал его за пятьдесят пять центов; все остальное тоже соответственно увеличилось в цене. Я отпустил работниц по домам на весь день, закрыл цех и за три часа придумал совершенно новую технологию, которая в следующем году принесла мне доход в размере 2300 долларов. С помощью двух девушек-работниц я зарабатывал свыше четырехсот долларов в месяц. В 1867 году я заработал свыше двух тысяч долларов менее чем за год такой работы[357].

Хосмер также занимался отделкой карандашей для компании «Игл пенсил»[358]; он упоминает, что компания «Фабер» как-то раз увеличила ему оплату с двадцати до восьмидесяти центов за двенадцать дюжин, чтобы он продолжал заниматься отделкой их карандашей. Разработанная «за закрытыми дверями» новая технология давала экономию за счет замены шеллака клеем, а спирта — бензином; кроме того, «благодаря новым механическим приспособлениям две девушки могли ежедневно обрабатывать более семнадцати тысяч карандашей за производственный цикл». Хосмер писал также о том, что потерял сбережения, накопленные за пять лет, когда с Юга ему не прислали деньги за продажу карандашей и он не смог оплатить счета, а одна бостонская фирма из-за войны не получила оплату за миллион карандашей, которые отправила в штаты, поддерживавшие конфедератов. Вероятно, Хосмеру было известно про потери этой фирмы, потому что он выполнял финишную отделку карандашей «Фабер» и «Игл» — лакировку, маркировку, связывание и прикрепление этикеток перед отправкой на рынок — именно для нее. Резиновые наконечники, которые он прикреплял к карандашам, — это, конечно, ластики, но производственные процессы на его предприятии были, безусловно, менее механизированными и более гуманными, чем в фильме Дэвида Линча «Голова-ластик».

Еще в 1770-е годы был известен «удобный способ стирания написанного простым карандашом с помощью резины или каучука»[359]. Джозеф Пристли в книге «Введение в теорию и практику перспективы» сообщает, что видел «материал, отлично подходящий для стирания с бумаги следов простого карандаша»[360]. Он написал и о том, где можно раздобыть этот полезный материал: «Купить его можно напротив Лондонской биржи у мистера Нэрна, изготовителя математических инструментов. Он продает его кубиками с длиной стороны чуть больше полудюйма, по три шиллинга, и говорит, что этого хватит на несколько лет».

Благодаря хорошо известному свойству натурального каучука из Вест-Индии стирать следы карандаша[361] его стали также называть «стеркой». Почти столетие спустя слова «индийский каучук»[362] уже стали хорошо знакомыми и привычными для ластика, но поскольку натуральный каучук не всегда начисто удалял карандашные следы, то были придуманы заменители. По-видимому, они также были далеки от идеала, поскольку в 1861 году один из современников писал: «Что касается новоизобретенного ластика, это нечто среднее между пастой для чистки очагов и… доской для заточки ножей; он способен протереть все что угодно». Однако независимо от качественных характеристик карандаш и ластик оставались разными, отдельными канцелярскими принадлежностями почти до конца XIX века. Похоже, компания «Фабер», которая заказывала отделку карандашей у Хориса Хосмера, была единственной, кто не только вставлял ластики в карандаши, но также делал металлические колпачки для защиты острия[363]. В начале 1860-х годов Эберхард Фабер действительно запатентовал «простой карандаш с угловатым резиновым наконечником… который одновременно служит уплотнителем и ластиком и препятствует скатыванию карандаша»[364] — приспособление в виде выступающей насадки, подобие надевающихся на карандаши клиновидных ластиков, которые продаются и в наши дни. Однако первый американский патент на прикрепление ластика к карандашу был выдан в 1858 году Хайману Липману из Филадельфии. Его изобретение заключалось в том, что на конце карандаша был сделан желобок, в котором «закреплялся кусочек заранее подготовленной резины, с одной стороны намазанный клеем»[365].

В 1862 году Джозеф Рекендорфер усовершенствовал изобретение Липмана (по слухам, он выкупил патент за сто тысяч долларов) и подал в суд на Фабера за нарушение авторских прав[366]. Однако в конечном итоге Верховный суд США аннулировал оба патента на том основании, что «карандаш и ластик не выполняют никаких совместных функций; каждый, как и ранее, выполняет свою собственную. Карандаш остается инструментом для письма, а ластик остается ластиком. Следовательно, комбинация карандаша и ластика непатентоспособна»[367].

В 1872 году компания «Игл пенсил» запатентовала карандаш с неразъемным присоединением ластика, вставляемого в конец деревянной оправы[368]. Другие компании тоже стали делать такие карандаши, получившие название «карандашей за пенни», поскольку они были одними из самых дешевых. Даже в начале 1940-х годов этот карандаш стоил меньше цента[369]. Хотя на протяжении большей части XIX века карандаши с прикрепленным или вставленным внутрь оправы ластиком продавались в небольших объемах, но уже в начале XX века они предположительно составляли около девяноста процентов всех произведенных в Америке карандашей[370]. Забавно, что по мере роста популярности ластиков стало нарастать стремление предотвратить возможность стирания написанного и нарисованного, то есть закрепить карандашный след[371]. В журнале «Сайнтифик америкэн» публиковались многочисленные инструкции о том, как это сделать, включая смачивание обезжиренным молоком.

^{«Карандаш за пенни» с ластиком, вделанным непосредственно в деревянную оправу}

Судя по каталогам, выпущенным на рубеже XIX и XX веков, резиновые наконечники на карандашах встречались не слишком часто и порой воспринимались как уловка, позволяющая продавать карандаши более низкого качества. В сортах получше, предназначенных для рисования и черчения, ластиков не было. В каталоге, выпущенном компанией «Джозеф Диксон крусибл» в 1903 году, отмечалось, что прикрепление ластиков к школьным карандашам вызывало некоторые споры. Один из разделов каталога, «Концепция ластика», содержит короткое эссе, посвященное обсуждению достоинств «обычного карандаша в сравнении с карандашом, имеющим резиновый наконечник». Согласно каталогу компании, выпускавшей свыше семисот видов карандашей[372] (причем большинство из них, очевидно, были без ластиков), «вскоре после появления карандашей с резиновыми наконечниками они стали повсеместно использоваться в школах, однако последние несколько лет среди учителей и директоров школ наблюдается тенденция снова пользоваться обычными карандашами без ластиков»[373]. Карандашная компания приписывала эту перемену в основном трем обстоятельствам: 1) «резиновый наконечник — это самый дорогой ластик»; 2) «резиновые наконечники быстро пачкаются и становятся бесполезными»; 3) «ученики будут лучше писать, если на карандашах не будет ластиков».

Далее в эссе объяснялось, что поскольку «одна из задач учителя — научить выполнять работу над ошибками, то учителям не следует содействовать допущению ошибок». Согласно логике производителя, прикрепленные ластики облегчают исправление ошибок, а значит, «можно почти с уверенностью вывести общее правило: чем легче исправить ошибки, тем больше ошибок будут делать ученики». Приводилось и четвертое возражение против ластиков на карандашах — медицинское. Ученики младшего возраста, «особенно мальчики», не только жуют резиновые наконечники, но также иногда обмениваются карандашами, что увеличивает риск распространения инфекций. Однако карандаши грызли не только школьники, что было отражено в каталогах канцелярских товаров, где предлагалось несколько видов специальных карандашей, к кончикам которых был прикреплен «мундштук специально для лиц, которые держат карандаши в зубах»[374]. Мундштук из слоновой кости или другого твердого материала помогал предотвратить «загрязнение губ или языка красящим веществом», которое было использовано для окраски. Из буклета компании «Диксон» все же непонятно, почему привычка грызть карандаши не привела к протестам против использования всех карандашей, но немного далее в тексте эссе наконец вырисовывается причина (на этот раз ненумерованная). Дело в конкуренции:

По правде говоря, карандаши с резиновыми наконечниками столь широко используются в школах по той причине, что кажутся дешевыми. Мы говорим «кажутся», потому что в конечном итоге так называемые дешевые карандаши оказываются очень дорогими. Не важно, кто их изготавливает: они неизменно производятся из худших остатков, какие только есть на фабрике. Их стержни неоднородны по степени твердости, что делает их непригодными для работы, требующей единообразия; они отличаются хрупкостью и легко ломаются; часто бывают зернистыми, из-за чего ими трудно писать и совершенно невозможно рисовать; их деревянная оправа обычно делается из твердой древесины низкого качества с поперечными волокнами, поэтому нередко их трудно точить. Резиновые наконечники на них — все равно что фальшивый бонус для привлечения покупателей; они делаются только для того, чтобы продать такие карандаши[375].

Но, как явствует из следующей страницы каталога, «Джозеф Диксон крусибл» все-таки делали школьные карандаши с резиновыми наконечниками для тех, кто готов был заплатить более высокую цену. Компания продавала ластики и по отдельности; некоторые из них были заключены в деревянную оправу (это было очень похоже на ластики для пишущих машинок). По-видимому, к началу ХХ века американские карандашные компании предлагали карандаши с ластиками и без ластиков примерно в одинаковых количествах. Процесс их прикрепления вскоре был механизирован, и машина для надевания наконечников благодаря ученым из Смитсоновского института даже превратилась в метафору массового производства вообще.

Карандаш с белым резиновым наконечником в 1864 году везли в составе процессии, организованной в честь юбилея Лотара Фабера, но доля такой продукции в каталогах немецких производителей в конце XIX века совсем невелика, и ситуация осталась таковой в Европе и в начале ХХ века. Даже в наши дни в лондонском магазине канцтоваров вы найдете широкий выбор карандашей без ластиков и почти такой же широкий выбор отдельно ластиков (или просто «стерок»). Тем не менее некоторые предпочтения европейцев все же изменились после Второй мировой войны, когда итальянские солдаты получили американские карандаши с ластиками и в больших количествах увезли их домой[376].

Как бы то ни было, практически все европейские карандаши, с ластиками и без них, продаются уже заточенными, поэтому детали финишной обработки имеют большое значение и в наши дни. В Европе некоторые наиболее качественные сорта имеют скругленные концы, которые на заключительном этапе окунаются в краску. В Америке для соединения собственно карандаша с ластиком используется металлический ободок[377], и именно он подвергается специальной обработке. На дешевые карандаши обычно надевается простой алюминиевый ободок, а для более дорогих карандашей используют специально окрашенные ободки (исторически их делали из меди). Карандаши «Велвет» отличаются ярко-голубыми ободками; на карандашах «Тикондерога» чередуются зеленые и желтые ободки; на карандашах «Монгол» — широкие черные полосы по обеим сторонам муфты. До начала Холодной войны компания «Игл пенсил» в рекламных материалах с гордостью называла свои карандаши «Микадо» «желтыми карандашами с *красной полосой», а в примечании указывалось, что звездочка-астериск указывает на факт, что право использования красной полосы зарегистрировано в Патентном ведомстве США и принадлежит исключительно этой компании. После нападения японцев на Перл-Харборе эти карандаши получили новое название «Мирадо», и теперь они производятся компанией «Берол», но и сейчас их отличительной чертой является все тот же металлический ободок с красной полосой.

Однако в конце концов не столь важно, насколько привлекательным и оригинальным является внешний вид карандаша и его дополнительных приспособлений и какие ассоциации вызывает — все это второстепенно в сравнении с назначением карандаша; важно лишь то, насколько хорошо он пишет. То же самое можно сказать и об истории компаний — производителей карандашей: неважно, насколько убедительными кажутся их доводы в судебных исках и встречных исках конкурентов. Все это надо воспринимать с долей скепсиса, поскольку часто они просто пытались использовать прежние названия и традиции и боролись за место на рынке. Тактика не нова. В свое время претенденты на фамилию Фабер умышленно умалчивали про качество графита в своих карандашах (если он вообще там был) — точно так же, как до них это делали английские торговцы карандашами. Латинское сaveat emptor! («пусть покупатель будет осмотрителен!») было хорошим советом на все времена, даже когда речь шла о кисточке для письма или свинцовом диске в Древнем Риме. Сейчас проблема контрафактных карандашей уже не стоит так остро, как в прежние времена, но и до сего дня названия компаний вводят в заблуждение, которое по большей части восходит к острой конкуренции, существовавшей в XIX веке и приводившей к ожесточенным баталиям за право использования отличительных товарных знаков и наименований; нередко это было сознательным стремлением запутать покупателя. Даже концерны, связанные семейными узами, но расположенные по разные стороны океана, неизбежно сталкивались с проблемами сохранения идентичности. Тогда в дело шли все более и более тонкие различия между карандашами и их маркировкой; карандаши «Монгол», которые выпускала компания Эберхарда Фабера, были одним из первых в США продуктов, имевших собственный логотип. Из-за проблем, связанных с правом собственности, на карандашах порой появлялись нелепые обозначения твердости вроде 21/2, 24/8, 25/10, не говоря уже об использования десятичной дроби 2,5 (стремление упростить дробную часть числа вступало в противоречие с законами о защите товарных знаков).

Когда карандашная промышленность вошла в пору зрелости и возникла общемировая конкуренция, это привело к существенному росту механизации и вложениям в научно-исследовательские разработки. В прежние времена Фабер или Торо могли создавать собственные станки и хранить секреты производства в семейном кругу, но так не могло продолжаться на рубеже XIX и ХХ веков. Постоянные изменения, связанные с источниками поставок графита и древесины, вынуждали производителей содержать лаборатории и инженерно-научный персонал для создания новых формул графитовых смесей и изучения свойств новых сортов древесины, а также для контроля за всеми остальными нюансами разработки и изготовления непрерывно меняющихся продуктовых линеек. Чтобы производство могло оставаться конкурентоспособным, инженеры должны были разрабатывать и создавать новые машины и технологии. К концу XIX века это было более характерно для Америки, нежели для Европы, что поставило ее в неблагоприятное положение. Рост производства сопровождался необходимостью отвечать на вызовы конкурентов, и только расширение и объединение прежних семейных компаний позволяли выйти за пределы узкого родственного круга и добиться необходимой технической оснащенности и технической компетенции.

13. Мировая война между производителями карандашей

В конце XIX века в Америке стало ослабевать влияние европейских и особенно немецких производителей карандашей. В 1894 году один из современников отмечал, что за двадцать лет стоимость производства карандашей снизилась на пятьдесят процентов[378]; это объяснялось, по крайней мере отчасти, появлением новых машин и механизмов наподобие тех, что использовались компанией «Диксон» в Джерси-Сити. Более того, импортные карандаши начали постепенно вытесняться с рынка. Считается, что в ту пору Америка «экспортировала примерно столько же простых карандашей, сколько и импортировала». Однако журнал «Сайнтифик америкэн» предостерегал читателей против попыток заняться этим процветающим бизнесом, так как было известно, что несколько американских карандашных фабрик «сплочены как братья, и скорее всего, если мы захотим вложить свои свободные средства в карандашную фабрику, они будут всячески досаждать нам».

Такое развитие событий, несомненно, было обусловлено совокупностью многих причин; оно началось с постепенного перехода от импортных карандашей к отечественным и сопровождалось усилением доверия к американским производителям и растущей национальной гордостью. Их достижения прославлялись на выставках, например, в честь столетия независимости Америки, проходившей в Филадельфии. В прежние годы художники, инженеры и бизнесмены, переехавшие за океан из Европы, сохраняли предпочтения в отношении карандашей, которыми они пользовались на родине, но следующие поколения, у которых уже не было таких тесных связей с Европой, при покупке канцтоваров обращали больше внимания на их качество и доступность.

Хотя Авраам Линкольн, как говорят, написал свою Геттисбергскую речь немецким карандашом, введенные во время его президентства протекционистские пошлины на импортные товары способствовали развитию карандашного производства в Америке. К 1876 году таможенная пошлина на импортные карандаши составляла пятьдесят центов за двенадцать дюжин плюс тридцать процентов от их объявленной стоимости[379]. Такие надбавки на стоимость импортных товаров в сочетании с растущим спросом американцев на карандаши приводили к разумным решениям открывать собственное производство, даже несмотря на относительно высокую стоимость рабочей силы. Но при высокой стоимости труда производители имели возможность снижать другие издержки, например минимизировать воровство.

Но даже несмотря на протекционистские меры и растущий рынок сбыта, производство карандашей, как и во все времена, было бизнесом, где считалась каждая копейка. В свое время в Англии потребовались чрезвычайные меры для борьбы с мелким воровством графита с рудника в Борроудейле, а столетие спустя американские производители карандашей порой шли на крайние меры для снижения непроизводительных потерь. В 1870-е годы, когда компания «Джозеф Диксон крусибл» ежедневно выпускала по восемьдесят тысяч карандашей, что составляло треть тогдашнего потребления карандашей в Америке, им приходилось учитывать каждую единицу продукции. Действовали строгие дисциплинарные меры, и если из цеха бесследно пропадал хотя бы один карандаш, то увольняли всех работников цеха[380]. Есть история о том, как какой-то рабочий с тигельного производства однажды без разрешения пробрался на карандашное производство и взял один карандаш, подумав, что пропажу не заметят. Когда в системе подсчета и проверки была обнаружена недостача, один из работников карандашного цеха сказал, что видел на фабрике рабочего с тигельного производства, и у того потребовали отчета за поступок. Он признался, что взял карандаш, и с извинениями вернул его, но был уволен без права восстановления. Несомненно, именно такими порядками объяснялось пристальное наблюдение за каждым посторонним, попавшим на фабрику.

Однако тот факт, что американским карандашам удалось вытеснить с рынка европейскую продукцию, объяснялся не только национальной гордостью, протекционистскими мерами и дисциплиной рабочих. Чаша весов склонилась также благодаря некоторым чисто инженерным и производственным факторам. Еще в 1869 году английские карандаши, некогда бывшие мировым образцом качества, продолжали в основном делать из графита, либо добытого из камберлендского рудника, либо полученного по технологии Брокдона, либо смешанного с глиной[381]. Деревянную оправу почти повсеместно делали тем же способом, что и столетия назад, то есть вырезали канавку прямоугольного сечения с помощью ручных инструментов или простейшей машины с ручным управлением, по одной оправе за раз[382]. Когда канавка заполнялась графитом и поверхность выравнивалась, сверху приклеивалась вторая часть оправы, и квадратные карандаши скругляли (опять-таки по одному за раз) в простой машине, состоявшей из пары колес, с помощью которой карандаш зажимался и проталкивался через вращающиеся ножи.

Когда в конце 1830-х годов в Германии была внедрена технология Конте, там появилось более сложное оборудование[383]. Вместо использования метода Конте в его изначальном виде, что подразумевало формирование стержней путем вдавливания сырой графитово-глиняной массы в канавки квадратного сечения, немецкие производители начали делать стержни путем формования через отверстия. Фирма «А. В. Фабер» присваивает здесь первенство себе, но есть основания полагать, что впервые это было сделано во Франции или Англии, где Брокдон еще в 1819 году проводил эксперименты с волочением графита через отверстия в сапфирах, рубинах и других драгоценных камнях. Формованные стержни круглого сечения использовались в первых механических карандашах, а Фабер, возможно, был первым, кто начал прессовать стержни квадратного сечения, которые укладывались в канавки, прорезанные в деревянных дощечках. Во всем мире до середины 1870-х годов считалось нормой делать деревянные карандаши именно с такими стержнями-брусочками, а в конце XIX века про карандаши «Фабер» все еще писали, что они «легко узнаваемы благодаря своим графитовым стержням квадратного сечения», что указывает на некоторое отставание фабрики в области модернизации производства.

Круглые стержни было невозможно вставлять в деревянные оправы по той же технологии, какая на протяжении двух столетий использовалась для стержней квадратного сечения, и нам представляется, что Генри Торо задумывался над этим обстоятельством. Стержень-брусок можно вставить в канавку квадратного сечения и сверху накрыть деревянной дощечкой меньшей толщины, но для круглых стержней такая асимметрия недопустима. Канавка, вырезаемая для укладки круглого стержня, должна представлять собой полуокружность, и точно такой же должна быть верхняя половина карандаша. Более того, необходимо точно соблюдать требуемую глубину и центровку канавки, чтобы две прямоугольные деревянные детали, соединяющиеся вокруг стержня, точно совпали. При недостаточной глубине канавок деревянные половинки карандаша не сомкнутся; при чрезмерной стержни могут выскальзывать и выпадать из оправ. Использование стержней квадратного сечения позволяло делать допуски большей величины при формировании канавок. Если канавка была недостаточно широкой, можно было сделать стержень поуже; если она была широковата, это можно было подправить за счет изменения высоты сборки. Всегда можно было добиться плотного прилегания за счет стесывания стержня или состругивания древесины. В верхней дощечке канавка была не нужна: достаточно было всего лишь заранее подготовленного брусочка. Грифель в старых карандашах нередко был заметно смещен от центра, но это не имело практического значения при затачивании карандаша ножом вручную. Но смещенный стержень обязательно сломается в механическом затачивающем устройстве, которое появилось на фабриках в конце ХIX века. Таким образом, появление круглых стержней и вращающихся точильных барабанов шло рука об руку.

В Америке молодая карандашная индустрия развивалась в отсутствие прочно устоявшихся представлений о том, как все делалось испокон веков, поэтому здесь было легче проектировать машины и механизмы для изготовления карандашей, способные работать более эффективно. Еще Уильям Манроу в начале XIX столетия делал карандаши из двух дощечек с канавками одинаковой глубины (каждая ровно в половину толщины грифеля), но это не давало никаких преимуществ, если грифель не был круглым[384]. В 1880-е годы, когда внедрение «усовершенствованных машин» позволило «с помощью пяти пар рук ежедневно производить около четырех тысяч простых карандашей более дешевых сортов»[385], канавки порой все еще вырезались только в нижней дощечке.

Дело было не только в скорости, которую обеспечивали первые машины и механизмы; важно было и то, что они одновременно вырезали четыре канавки в планке, ширина которой равнялась четырем будущим карандашам. В дощечку вклеивали четыре стержня, а сверху накрывали более тонкой крышкой без прорезей. (Вскоре число одновременно изготавливаемых карандашей возросло до шести и более.) Затем «сэндвич» со стержнями вставлялся в формовочную машину, и из нее выходили четыре отдельных карандаша, которые рекламировались как «очень хорошие карандаши, дающие ровный и однородный след» и продавались по цене от восьмидесяти пяти центов до двух долларов за двенадцать дюжин. Путем простой замены режущих ножей в формовочных машинах можно было вырезать не только круглые, но и шестигранные карандаши, поэтому в 1880 году они были одинаково распространены. В каталоге «Диксон» за 1891 год предлагались «отличные офисные карандаши» как круглой, так и шестигранной формы, но последние стоили на треть дороже. Представленные там же дешевые шестигранные карандаши стоили на двадцать процентов дороже, чем аналогичные круглые. На основании этого можно предположить, что удорожание было обусловлено не формой карандаша, а финишной отделкой. Лучшие карандаши из каталога — карандаши для художников из американского графита, одобренные «проектировщиками, учителями рисования, инженерами и всеми художниками», — предлагались только в шестигранном исполнении по цене 9,37 доллара за двенадцать дюжин и «в натуральном цвете карандашной древесины», то есть без дополнительной окраски. К началу ХХ века некоторые карандаши продавались уже по одной цене независимо от их формы, а в каталогах немецких фабрикантов конца XIX века были модели треугольной и четырехугольной формы, нередко с квадратными стержнями.

1. Можжевеловая карандашная дощечка. В длину чуть больше одного карандаша, в ширину на шесть карандашей, толщиной в половину карандаша

2. Канавки, вырезанные для укладки стержней. Глубина канавок составляет половину толщины стержня

3. Стержни, уложенные в канавки. Осталось лишь накрыть их сверху второй дощечкой с точно такими же канавками

4. Дощечки, заполненные стержнями. Две дощечки с канавками и стержнями в середине, склеенные для последующего формования

5. Наполовину обработанные шестигранные карандаши. Нарезаются из склеенных дощечек со стержнями с помощью фрез

6. Полностью обработанные шестигранные карандаши. Для завершения формовки склеенные дощечки переворачиваются, и повторяется цикл фрезерования

^{Этапы обработки древесины и сборки, необходимые для изготовления современного карандаша. В XIX веке, с появлением соответствующих станков и машин, производственный процесс был, по существу, таким же}

Хотя немецкие производители разработали некоторые машины для изготовления карандашей еще в конце 1830-х и в 1840-х годах, они, очевидно, не модернизировали предприятия до такой степени, какая была достигнута в Америке. К концу 1870-х годов американская техническая мысль создала машины, обеспечивающие такую точность обработки, что в дощечке на шесть карандашей можно было прорезать канавки глубиной ровно в половину стержня и покрывать ее точно такой же дощечкой, после чего из сборки на частоте девять тысяч оборотов в минуту фрезерованием формировались карандаши. «Эта машина режет и полностью формует около пятидесяти карандашей за то время, пока иностранный карандашный мастер делает всего один»[386].

Такие технические возможности появились не в Германии, а в Америке — отчасти по причине высокой стоимости рабочей силы в Америке, отчасти потому, что американские карандашные компании открывали свои новые фабрики в то время, когда технологии уже были более продвинутыми и инженеры могли заказывать и создавать специализированное оборудование, способное выполнять обработку древесины с высокой точностью и большой скоростью. Когда немецкие компании достигли определенного уровня технической оснащенности, то карандашные магнаты вроде Фабера, похоже, сосредоточили внимание на решении социальных вопросов, чтобы повысить благосостояние рабочих и обеспечить их лояльность. Однако это была иллюзия долгосрочной экономической безопасности рабочих, поскольку без современного оборудования, дающего возможность делать карандаши с такими же низкими затратами, как и у остальных конкурентов, экономическая безопасность самого производства находилась под угрозой.

Иоганн Фабер[387], покинувший компанию своего брата «A. В. Фабер» ради собственной фирмы, имел возможность создать более современное производство. А благодаря доступу к новому источнику графита как раз в то время, когда начал скудеть рудник Алибера, его карандаши сумели завоевать хорошую репутацию. В «Приключениях Шерлока Холмса», изданных в 1895 году, Холмс сообщает Ватсону, что «карандаши Иоганна Фабера встречаются чаще всего». Как всегда, Холмс был прав, поскольку на долю этой сравнительно молодой компании приходилось около тридцати процентов всего объема производства Баварии, обеспечиваемого двадцатью шестью карандашными фабриками, двадцать три из которых находились в Нюрнберге[388]. В общей сложности на них трудилось почти десять тысяч человек. Но на фоне этого кажущегося процветания и славы из Германии приходили сообщения, из которых явствовало, что карандашная промышленность удерживала позиции «с большим трудом». Компания Иоганна Фабера превратилась в акционерное общество, а ее основатель жаловался на высокие таможенные пошлины, налагаемые правительством Соединенных Штатов, которые сами к тому времени производили «почти столько же карандашей, сколько все фабрики Баварии вместе взятые». Есть свидетельства его обеспокоенности тем фактом, что карандашную древесину лучших сортов, запасы которой также были почти исчерпаны, все еще продолжали экспортировать в Индию, Японию и Австралию «по чрезвычайно низким ценам». Фабер жаловался на пошлины, взимаемые в Италии, России и Франции, а также на то, что французским «школам, правительственным учреждениям и даже железнодорожным компаниям запрещено покупать немецкие карандаши».

Как видно из консульского отчета того времени, Фабер также сокрушался из-за того, что американцы не занимались восстановлением вырубленных можжевеловых лесов; при этом из древесины низкого качества делали вдвое меньше карандашей, чем могли бы, что тоже повышало стоимость продукции. Фабер утверждал, что американские производители демпингуют, продавая тысячи карандашей в убыток себе и еще больше сбивая цены на мировом рынке. Английский рынок был особенно наводнен дешевыми американскими карандашами, и немецким производителям приходилось конкурировать с ними в ущерб себе. Из этого консул сделал вывод о том, что «положение немецкой карандашной промышленности не слишком блестящее».

На рубеже веков журнал «Сайнтифик америкэн» подытожил ситуацию в одной из своих публикаций, отметив, что немцы «серьезно страдают от конкуренции с американскими производителями простых карандашей»[389] и что «хитроумные машины, снижающие затраты труда на американских фабриках, в сочетании с большими объемами производства и, что очень важно, низкими ценами, по которым американцы могут приобретать карандашную древесину, — вот основные причины, по которым немецкие производители не могут удержать свои позиции». В 1901 году другой консул вновь повторил, что успех Америки обусловлен «главным образом совершенством ее механического производственного оборудования»[390] и возможностью распоряжаться лучшими сортами карандашной древесины. Компания «A. В. Фабер» демонстрировала свои изделия на международной выставке в Сент-Луисе в 1904 году и в рекламных материалах информировала публику о том, что у них трудится тысяча рабочих, а «совокупная мощность паровых и водяных машин составляет триста лошадиных сил»[391]. Однако при этом не упоминалось, было ли у них какое-нибудь новое механическое оборудование.

С началом Первой мировой войны условия для немецкой промышленности значительно ухудшились, а у американских производителей появились новые возможности. Великобритания закупала американские химические карандаши в огромных количествах — почти шестьсот тысяч штук ежемесячно, и это только у одного производителя[392]. Цель их использования официально не разглашалась, но предполагалось, что карандаши распределялись среди офицеров Британской армии и союзников для оформления многочисленных документов, связанных с военными действиями, а также доставлялись на поля сражений, где было гораздо удобнее использовать нестираемые химические карандаши, нежели ручки и чернила. По мере продолжения войны гражданскому населению Великобритании приходилось платить все более высокую цену за карандаши. Из-за дефицита анилиновых красителей грошовые химические карандаши стали стоить вчетверо дороже, а «карандаши за полпенса в можжевеловой оправе… почти исчезли из продажи». Но в 1916 году газета «Таймс» сообщила об ожидаемом улучшении ситуации благодаря восточному союзнику: «Японцы производят отличную замену немецким канцтоварам, и, несмотря на высокую стоимость перевозки, цены на их продукцию выгодно отличаются от тех, которые устанавливались немецкими производителями»[393]. К концу войны Англия была крупнейшим импортером американских карандашей[394].

Военные действия сильно повлияли на стоимость и доступность сырья, особенно для Германии, и это взвинтило цены на готовую продукцию[395]. Чтобы стержни не царапали бумагу, глину надо было очищать от примесей, а на очистку от кремнезема трех тонн глины могло понадобиться девяносто семь тонн воды. Во время войны немецким производителям приходилось платить в шестьдесят раз дороже, чем в обычное время, за глину невысокого качества, пригодную только для канализационных труб. Стоимость других компонентов также претерпела аналогичные изменения; судя по сообщениям современников, они обходились немецким производителям в тридцать — пятьдесят раз дороже, чем в довоенные годы, тогда как зарплаты рабочих выросли всего в десять — двенадцать раз, и, таким образом, производственные затраты увеличились в пятнадцать — двадцать раз по сравнению с довоенными при том, что цены на готовые карандаши выросли всего в десять. Однако, по мнению Союза производителей карандашей Нюрнберга, который представлял собой карандашную промышленность Германии, в 1920 году цены на сырье начали снижаться.

И все же прекращение военных действий никак не способствовало росту карандашных деревьев, поэтому из-за притока зарубежных заказов цены на американскую древесину для изготовления карандашей выросли на пятьдесят процентов[396]. Крупнейшим импортером можжевельника была Япония, где к тому времени было 117 карандашных фабрик, из них восемьдесят в одном только Токио; на фабриках трудилось около двух тысяч рабочих. В период 1910–1920-х годов в Японии было изготовлено почти полтора миллиарда карандашей, из них только в 1918 году было экспортировано почти двести миллионов[397].

Помимо наличия конкуренции со стороны американских и японских производителей рост цен на немецкие карандаши означал повышение таможенных сборов. Немецкие компании, в частности «Иоганн Фрошайс»[398] и «A. В. Фабер»[399], иногда подавали в суд жалобы по этому поводу, но, как правило, без особого успеха. А когда не было торговых барьеров, возникали политические преграды — так, была опротестована покупка Окружным советом Лондона большого количества немецких карандашей для использования в школах[400]. Возможно, в статье из «Сайнтифик америкэн» умышленно недоговаривали о обстоятельствах того, что центр производства карандашей «переместился»[401] из Германии, и это было «одним из последствий войны».

Другим последствием войны в 1917 году стала конфискация фабрики Фабера Управлением по делам иностранной собственности, располагавшимся в Ньюарке, штат Нью-Джерси[402]. Не только фабрика, но и все бренды компании, зарегистрированные в Патентном ведомстве США, были проданы американским приобретателям. Новая компания была зарегистрирована как акционерное общество в штате Нью-Джерси, однако после окончания войны были налажены тесные связи с компанией-родоначальником в Штайне. В результате последующего разрыва отношений, случившегося во время Второй мировой войны, американская компания стала называться «A. В. Фабер-Кастелл пенсил компани, Инк.», и часть ее акций была приобретена немецкой фирмой «Фабер-Кастелл».

Задолго до начала Первой мировой войны преимущество немецких карандашей заключалось в том, что это были дорогие инструменты, предназначенные в первую очередь для художников, проектировщиков, архитекторов и инженеров. Объемы их продаж были не столь велики, как у дешевых карандашей, но рентабельность выше для производителей и для оптовиков за счет маржи. Художники и инженеры ценили эти карандаши за неизменно высокое качество и если уж отдавали предпочтение какой-то марке, то надолго. И, чтобы потом заставить их изменить ей, требовались серьезные технические усовершенствования или какие-то эффектные маркетинговые ходы. Считалось, что даже слепой архитектор или инженер может различить твердость карандашей любимой марки по тому, как они ложатся на бумагу.

Фирма «A. В. Фабер» начала выпускать карандаши, различающиеся по твердости, еще в 1837 году; их стандартный ассортимент варьировался от ВВ до ННН. Покупателей уверяли, что характеристики, обозначаемые определенными буквами (ВВ или какими-то другими), всегда будут оставаться неизменными. Таким образом, художник мог со временем внести какие-то изменения в свой рисунок или инженер — в свой чертеж, взяв купленный через несколько лет карандаш с той же маркировкой. Благодаря сибирскому графиту, который был в распоряжении компании, линейка их карандашей различной твердости не имела себе равных, и серьезная конкуренция для них возникла, когда запасы на руднике Алибера начали истощаться. Когда Иоганн Фабер в 1878 году основал собственную компанию, он также предлагал покупателям карандаши различной твердости; некоторые из них были сделаны с использованием другого источника сибирского графита, которым он владел.

Когда перед компанией «A. В. Фабер» замаячила перспектива остаться без сырья, необходимого для выпуска первоклассного продукта, владельцы поручили инженерам создать программу научно-исследовательских и опытно-конструкторских работ, направленную на изготовление карандашей высшего качества с использованием источников графита из числа недавно обнаруженных в Европе или где-либо еще. В результате был разработан новый технологический процесc, и эта технология получила специальное наименование, которое должно было стать эксклюзивным торговым предложением. Графит из нового месторождения перерабатывался на мельницах с фирменным названием «Майкролет миллс», и утверждалось, что они обеспечивают «состав, превосходящий сибирский графит по качеству и чистоте». В 1906 году была выпущена новая линейка карандашей для рисования, изготовленных из этого графита; карандаши назывались «Кастелл» и были окрашены в зеленый цвет для отличения от желтых карандашей «Кохинор». Компания «A. В. Фабер» заявляла, что карандаши «Кастелл» — «самые лучшие карандаши для инженеров и чертежников», но это заявление часто оспаривалось, поскольку таким образом принижались достоинства других известных марок.

«Кохинор» рекламировался как «совершенный» и «лучший в мире карандаш», «дающий гладкий след от легкого, как бабочка, прикосновения». Лондонская газета «Таймс» в 1906 году сообщала, что получила образцы «превосходных и всем хорошо известных»[403] карандашей, а в рекламе, размещенной в том же году в газете «Нью-Йорк таймс», утверждалось, что «в карандашах „Кохинор“, изготовленных в Австрии, вы найдете все, что вас больше всего восхищает в карандашах»[404]. Покупатели не всегда помнили название марки, но запоминали цвет и поэтому часто просили дать им «желтый карандаш»[405]. Успех «Кохинора» приводил к появлению подделок, и владельцы бренда, семейство Хардмут, предупреждали, что даже «люди, хорошо знакомые с маркой, иногда бывали введены в заблуждение цветом подделок». Но компания также утверждала, что «окраска и внешний вид» — это все, что удавалось подделать имитаторам. Карандаши «Кохинор» стали ввозить в США вскоре после того, как они были представлены на Всемирной выставке 1893 года, посвященной открытию Америки Колумбом, но во время Первой мировой войны поставки были прекращены на четыре года. Чтобы такое не повторилось впредь, компания «Кохинор» в 1919 году зарегистрировала акционерное общество в Нью-Джерси, когда поставки возобновились[406]. Поскольку карандаши продолжали делать в Чехословакии, как стала называться после войны эта часть Австро-Венгрии, на готовую продукцию налагалась таможенная пошлина (несмотря на то что карандашная древесина для этих карандашей ввозилась в Чехословакию из США). Чтобы избавиться от надбавки к стоимости, в 1938 году была открыта фабрика в Блумсбери, Нью-Джерси; сюда надо было привозить только стержни без оправы, и, таким образом, окончательная сборка карандашей осуществлялась в Нью-Джерси с использованием американской древесины.

Какие только усилия не предпринимались для обеспечения сохранности и финишной отделки карандашей! В складских помещениях поселили бесхвостую мэнскую кошку с потомством, иначе мыши съели бы грифели, хранившиеся без оправы[407]. После вставки стержней карандаши покрывали четырнадцатью слоями золотисто-желтого лака, на концы наносилась золотая краска, для маркировки использовалось шестнадцатикаратное сусальное золото; обозначение твердости карандаша для удобства распознавания наносилось тиснением на каждую вторую грань шестигранной оправы. Готовые карандаши тщательно осматривались, и каждый десятый из них обычно отбраковывался: их разрезали на части и использовали для дорожных заметок и тому подобного. Прошедшие проверку карандаши «укладывались дюжинами в металлические коробки, где оставались сухими даже в условиях повышенной влажности, в которых пористая древесина можжевельника обычно впитывает влагу и деформируется».

Высокие таможенные тарифы в XIX веке не могли помешать продажам в США подобных карандашей, так как на протяжении некоторого времени на этом рынке не было большой конкуренции в области «товаров высокого качества»[408], к которым относили карандаши «из лучших материалов с первоклассной отделкой». Но по мере того, как молодые карандашные компании Америки становились на ноги и приобретали все больше опыта в изготовлении дешевых товаров, они начали стремиться к более активной конкуренции на рынке товаров класса люкс. В конце концов, американские машины могли бы быть не менее эффективно задействованы в производстве дорогих карандашей, если бы американские инженеры имели доступ к первоклассному сырью и научились бы с ним обращаться. Поскольку Америка уже имела преимущество по части запасов наилучшей карандашной древесины, оставалось довести до совершенства два других главных компонента — глину и графит.

Так, одна из американских компаний — «Джозеф Диксон крусибл» — к концу 1870-х годов доводила чистоту графита до 99,96 процента. Для этого брали кусковой графит из рудника в Тикондероге и измельчали его под водой, так что частицы графита всплывали на поверхность. Далее графит, который шел на изготовление карандашей, дополнительно измельчался на фабрике в Джерси-Сити, а поскольку графит является отличным смазочным материалом, задача не сводилась к простому использованию жерновов. Когда графит уже достаточно измельчен, он становится «тоньше и мягче любой муки»[409]. Однако, по свидетельству очевидца, частицы порошкового графита у Диксона «не сцепляются друг с другом, как мука; его можно зачерпнуть, как воду, и так же трудно удержать в руке, как и воду; если попытаться взять щепотку между большим и указательным пальцем, он выскальзывает как ртуть, оставляя после себя ощущение, что кожа стала более гладкой, чем раньше».

Графит, использовавшийся для изготовления карандашных стержней, надо было отсортировать по тонкости помола. С этой целью порошок вновь смешивался с водой, после чего смесь медленно проходила через несколько емкостей:

Самые крупные и тяжелые частицы оседают на дно первой бадьи, следующие — на второй и так далее, при этом вода двигается очень медленно. В последней бадье графитовый порошок уже вдвое тяжелее воды и так плотно лежит на дне, если его не баламутить, что вода над ним остается почти чистой. После окончательного осаживания вода последовательно сливается за счет удаления пробок, вставленных в отверстия по бокам каждой бадьи, начиная с верха; при этом соблюдается осторожность, чтобы содержимое бадьи не перемешивалось и осевший графит не поднимался вверх; после завершения этой операции осадок удаляется через отверстие, открывающееся в донной части. Благодаря этой оригинальной технологии достигается более тщательная сепарация, чем при непосредственной обработке сухого вещества. Для самых лучших карандашей используется графит, осевший в последней бадье, а для обычных и дешевых карандашей вполне пригоден осадок из двух предыдущих[410].

Глину также очищали в воде с помощью аналогичной процедуры; после смешивания с графитом массу перетирали плоскими жерновами в течение суток — «таким образом обеспечивались максимальная прочность, однородность и отсутствие зернистости» для карандашей высшего качества. Затем полученная субстанция пропускалась через формующее отверстие, откуда выходили еще мягкие стержни и сворачивались под ним спиралью. (Неразрезанная спираль длиной 120 метров демонстрировалась компанией «Диксон» на выставке в честь столетия независимости Америки; было «совсем несложно сделать спираль такой же длины, как подводный телеграфный кабель или пояс, которым обещал опоясать Землю эльф Пак в комедии Шекспира „Сон в летнюю ночь“»). Затем спираль нарезалась на куски, соответствующие длине карандашных стержней, которые прокаливались в специальной печи, после чего были готовы для укладки в оправы. «Для самых дешевых карандашей использовалась сосна; для средних сортов — можжевельник обычного качества; для всех лучших сортов — можжевельник с островов Флорида-Кис с мягкой и мелкопористой древесиной; он настолько превосходен, что даже европейским производителям карандашей приходится закупать его во Флориде»[411]. На высокосортных карандашах компания «Диксон» ставила маркировку «Американский сортовой графит», дающую покупателем образец для сравнения.

Когда фирма «Америкэн лед пенсил компани» решила начать выпуск карандашей для художников, товарную линейку назвали «Винес» в честь Венеры Милосской[412]; по мнению президента компании Луиса Рекфорда, название ассоциировалось с Лувром и изящными искусствами в целом. Карандаши «Винес» семнадцати степеней твердости впервые появились в продаже в 1905 году, и было заявлено, что они содержат «первые в истории Америки стержни, тщательно отсортированные по составу». Отличительным цветом отделки должен был стать темно-зеленый, но из-за какого-то дефекта краски она трескалась при высыхании. Однако «руководителям компании настолько понравился получившийся эффект», что они решили сделать кракелюр фирменным штрихом. Эти карандаши смогли преодолеть предубеждение против отечественных товаров для художников, и к 1919 году их рекламировали как «самые продаваемые в мире карандаши высокого качества». Одним из обстоятельств, способствовавших достижению такой популярности, была их доступность в то время, когда карандаши европейских марок — «Кастелл» и «Кохинор» — были в большом дефиците. Другие американские компании во время войны также наладили выпуск карандашей для рисования различной твердости.

Карандаши «Диксон» для художников имели отличительную маркировку, характерную только для этой компании, — она варьировалась от VVVS до VVVH; это делалось для того, чтобы отличать их от карандашей европейского производства, а естественный цвет их можжевеловой оправы ассоциировался с качеством XIX столетия. Но в связи с дефицитом ценных древесных пород, особенно за пределами Америки, и с учетом стандарта, установленного карандашами «Кохинор» и другими конкурентами, в 1917 году фирма приняла решение выпустить на рынок карандаши «Эльдорадо» c голубой финишной окраской, золотыми буквами и маркировкой, соответствующей европейским обозначениям. В рекламе 1919 года утверждалось, что «во время войны, когда это было совершенно необходимо для достижения победы, карандаши „Эльдорадо“ — самые лучшие рисовальные карандаши — оказали стране неоценимую услугу». Они были названы «подлинно американским достижением», и вместо обычного слогана фирмы — «Американский графит» — на каждом карандаше отныне стояла надпись «Лучший рисовальный карандаш», подчеркивающая их превосходство над «Винес» и европейскими марками. Карандаши «Эльдорадо» предназначались в основном для художников и инженеров; согласно рекламе, помещенной в журнале «Меканикл инжиниринг» в 1919 году, профессионалы могли бесплатно заказать полноразмерные образцы желаемой степени твердости. В связи с усилением конкуренции после окончания войны фирма «Диксон» стремилась расширить круг покупателей и в объявлении, опубликованном в 1922 году в журнале «Систем, зе мэгэзин оф бизнес», предлагала приобретать за десять центов специальные пробные наборы укороченных карандашей «Эльдорадо» и другой продукции.

Эберхард Фабер утверждал, что «Европа изобрела карандаш, а Америка усовершенствовала его». Компания «Фабер» назвала свои рисовальные карандаши «Ван-Дейк» — они были желтыми и рекламировались как «пригодные до последнего сантиметра»; возможно, так намекали на рекламные объявления «Винес» того времени с огрызками карандашей, сточенными до двух сантиметров. Реклама в журнале «Литерари дайджест» за 1920 год утверждала, что взыскательные покупатели оценят преимущество «ежедневного использования карандашей „Ван-Дейк-HB“ в повседневной работе». Отправив запрос на фирменном бланке компании, читатели могли получить бесплатный образец карандаша или же, заплатив пятнадцать центов, заказать два карандаша «Ван-Дейк» указанной ими твердости в комплекте с ластиком. Рисовальные карандаши компании «Игл пенсил» были окрашены в бирюзовый цвет и имели соответствующее название — «Тюрквойз» («Бирюзовый»); они также конкурировали в сегменте высококачественных карандашей.

В конце первой мировой войны перед карандашной промышленностью Америки открывались хорошие перспективы. Европейские компании возобновили производство и экспорт, но американцы уже верили в свои силы и готовились к завоеванию новых рынков сбыта. И хотя решение коммерческих и маркетинговых вопросов было очень важно, нарастала также необходимость технического усовершенствования производства, чтобы подкрепить заявления производителей о качестве и превосходстве их продукции.

14. Значение инфраструктуры

Страницы: «« « 12345678 » »»