Карандаш. История создания и другие подробности Петроски Генри

18. Инженерия как бизнес

Существует поговорка, что инженер — это человек, способный за доллар сделать то, на что другому потребуется два доллара. Как и любое остроумное выражение, оно содержит в себе долю истины при условии, что воспринимается метафорически. Производство карандашей, выбранное нами в качестве метафоры инженерного подхода, является прекрасным примером важности инженерной экономики для успешного развития производства. До тех пор пока в первой половине XIX века в Новой Англии было трудно достать хороший английский, французский или немецкий карандаш, казалось, что карандаш местного производства или вообще любой карандаш, каким бы плохим он ни был, — это лучше, чем ничего. Но уже самые первые изготовители карандашей понимали, что всякий, кто сумеет сделать карандаш лучшего качества, пусть даже и по более высокой цене, получит ощутимое преимущество. Пользователи карандашей, особенно художники, архитекторы и инженеры, которым карандаши были необходимы гораздо больше, чем тем, кому надо было всего лишь нацарапать несколько слов или разметить доски, были готовы заплатить гораздо дороже за кусок качественного графита в хорошей деревянной оправе. Джон Торо и его сын Генри Дэвид знали об этом и знали также, что добьются успеха, если сумеют сделать карандаш такого же качества, как импортные. Семейство Торо действительно добилось успеха, даже несмотря на то, что их карандаши стоили дороже, чем любые другие карандаши американского производства, однако карандашный бизнес Торо процветал только до тех пор, пока в середине XIX столетия Америку не наводнили немецкие карандаши. После этого ситуация изменилась, и вот как вспоминал об этом Эдвард Эмерсон:

Один мой товарищ, в 1849 году посещавший престижную школу в Бостоне, которой руководила одна английская леди, рассказывает, что их учитель рисования обычно велел ученикам «спрашивать в магазине карандаши Торо, так как они самые лучшие»; в те времена за них приходилось платить по четверти доллара за штуку. Когда Генри Торо сумел сделать свой самый лучший карандаш, он сказал, что его нельзя сравнивать с карандашами фирмы «Фабер», так как себестоимость его карандашей была выше. Торо говорил, что они выручали по шесть долларов за двенадцать дюжин хороших карандашей (или примерно по четыре цента за штуку)[573].

Иными словами, в 1849 году карандаши семейства Торо стоили не дешевле, чем немецкие, в стоимость которых входило изготовление, перевозка и продажа по прибыльной цене. Отец и сын Торо не были глупцами и, в сущности, действовали как хорошие инженеры, делая самые лучшие карандаши, какие только могли произвести за эту цену, но немецкие инженеры все же превосходили их. К концу 1840-х годов они, несомненно, в совершенстве овладели технологией Конте и экспортировали карандаши в огромных количествах. Благодаря объемам производства и оборудованию, которое они использовали, компания «Фабер» делала за четыре цента то, что Торо делали как минимум за восемь. Поскольку у Торо было базовое понимание того, как сделать отличный карандаш — подобие немецкого карандаша, ставшего к тому времени мировым стандартом качества, — они могли бы преуспеть в создании более дешевой модели (по крайней мере более дешевой, чем иностранные), если бы превратили семейный бизнес в крупный производственный концерн и получили все преимущества массового производства, как это делали немецкие фабриканты. Однако для расширения было необходимо найти капитал, инвестировать его в новое оборудование и во много раз увеличить объемы.

Генри Дэвид Торо совсем не рвался посвятить себя осуществлению столь крупного бизнес-проекта, а его отец, похоже, не имел амбиций подняться выше уровня бизнесмена средней руки. Но при желании они, вероятно, смогли бы найти капитал для расширения производства в середине 1840-х годов, поскольку владели кое-чем, что в те времена было у немногих американцев, — секретным рецептом изготовления карандашного стержня из графитовой пыли. Кроме того, по свидетельству Хориса Хосмера, старший Торо пользовался уважением в обществе: «Я знаю, какими были обычные люди в те времена, и я знаю, что он [Торо] был лучше, порядочнее, интеллигентнее, а скрытые в нем ум и талант стоили несравненно больше, чем все движимое и недвижимое имущество, подлежавшее налогообложению в Конкорде. Он совершил большой грех, что утаил знание иностранной технологии изготовления карандашей»[574]. В одном из интервью Хосмер повторил это свое утверждение, поскольку интервьюер записал: «Торо-отец хранил технологию в тайне»[575].

Однако вопрос о том, стоит ли попытаться извлечь выгоду из технологического секрета, со временем потерял актуальность, когда торговля готовым графитом стала настолько прибыльным делом, что производство карандашей сохранилось лишь в качестве официальной вывески. По словам Эдварда Эмерсона, гальваностереотипия тогда была только-только изобретена, и в окрестностях Бостона в конце 1840-х годов технология использовалась тайно, поэтому «человек, который занимался этим делом и знал, что у Торо есть самый лучший графит, заказал его в большом количестве. Джон Торо тщательно охранял секреты своей технологии, а тот человек, в свою очередь, скрывал, для чего ему нужен графит»[576]. Сначала он платил Торо по десять долларов за фунт измельченного графита; позднее цена упала до двух долларов, но при этом Торо продавал более пятисот фунтов порошка в год. Когда в семье Торо узнали, зачем покупают их графит, они стали «продавать его разным фирмам вплоть до смерти мистера Джона Торо и его сына Генри, после чего миссис Торо продала бизнес». Из-за больших прибылей, которые приносила продажа графита, и растущей конкуренции со стороны немецких производителей «после 1852 года они делали очень мало карандашей, да и те только для прикрытия более прибыльного бизнеса, поскольку, если бы секрет раскрылся, бизнес мог бы быть уничтожен». Но не только карандашное производство Торо пострадало от иностранной конкуренции. Фрэнсис Манроу принял от отца процветающее дело в 1848 году, но пять лет спустя оно пришло в упадок: это случилось, когда «немецкие производители обосновались в Нью-Йорке и, пользуясь огромным техническим опытом и изобилием дешевой приезжей трудовой силы, начали сильно прижимать местных фабрикантов»[577].

Манроу оставил карандашный бизнес в Массачусетсе, чтобы заняться производством пиломатериалов в Вермонте. Истории семей Манроу, Торо и их карандашей отражают нередко возникающий конфликт между разными задачами практической инженерии и бизнеса. Конечная цель может быть любой: делать наилучшие карандаши; делать карандаши более высокого качества или более дешевые по сравнению с другими; делать карандаши, чтобы зарабатывать на жизнь; делать карандаши, сохраняя производственные секреты, чтобы иметь преимущество над конкурентами; делать карандаши напоказ для сокрытия более доходного бизнеса; делать карандаши во имя социального и культурного блага художников, инженеров и писателей. Инженерии в чистом виде не существует: невозможно изготовить совершенный карандаш как абстрактный артефакт, в противном случае это было бы чьей-то безответственной выходкой или чьим-то хобби. Инженерия — далеко не прикладная наука, а научный бизнес. Эдвин Лейтон выразил это кратко:

Инженер одновременно является ученым и бизнесменом. Инженер — это научная профессия, однако проверка результатов работы инженера происходит не в лаборатории, а на рынке. Требования науки и бизнеса порой тянут инженера в противоположные стороны. И да, как предположил Торстейн Веблен, неразрешимый конфликт между наукой и бизнесом может сделать инженера социальным революционером[578].

Генри Дэвид Торо, кажется, никогда не стремился к тому, чтобы стать профессионалом в каком-либо деле, не говоря уже о том, чтобы быть профессиональным инженером, и при этом превыше всего ценил права личности. Его поступки определялись общественным сознанием, которым он обладал в полной мере. Его полной противоположностью является стереотипный инженер, голова которого забита карандашами, графитовыми стержнями и вычислениями. Стоит ли говорить, что подавляющее большинство реальных инженеров, как профессиональных, так и непрофессиональных, находятся где-то посередине.

Инженерия и бизнес идут бок о бок, счастливо и взаимовыгодно дополняя друг друга, и их союз называется промышленностью. Проекты, наброски которых делают инженеры на обратной стороне почтовых конвертов, останутся черновиками, если не найдется бизнесмена, заинтересованного в финансировании, которое требуется для их реализации. Бизнесмены, в свою очередь, чувствуют, что их продукция плохо продается и устаревает, если они не инвестируют в инженерию. Доля правды, которая содержится в шутке про инженера, в действительности угрожает промышленности гораздо меньше, чем существующая в реальности конкуренция: то, что один инженер сделал за доллар, другой вскоре сделает за девяносто девять центов. А как известно, бережливость превращает копейки в миллионы.

Летом 1921 года молодой врач Арманд Хаммер приехал из Нью-Йорка в Москву, чтобы договориться о поставках в Советский Союз, испытывавший громадные трудности после окончания Гражданской войны, медикаментов и химикатов с его семейного предприятия[579]. Он планировал также оказывать гуманитарную помощь беженцам с Поволжья, пострадавшего от засухи и голода. Во время поездки на Урал он воочию наблюдал картины голода, а также бездействие российской промышленности и экономическую стагнацию. За время блокады со стороны европейских стран в России скопились огромные запасы ценностей — минералов, драгоценных камней, мехов и прочего, но, казалось, в ней не было инициативных людей, способных обменять эти богатства на зерно или другие столь же необходимые товары. Хаммер срочно организовал поставки зерна из Америки в Россию на кораблях, которые после разгрузки в Петрограде должны были вернуться назад нагруженными советскими товарами. Так началось продолжительное и выгодное деловое сотрудничество.

Эти решительные действия привлекли внимание Ленина, пригласившего Хаммера в Кремль. Вот что рассказывал об этом сам Хаммер:

Как объяснял Ленин, наши две страны, США и Россия, взаимодополняют друг друга. Россия является отсталой страной с громадными богатствами в виде неосвоенных ресурсов. США могут найти здесь сырье и рынок сбыта для своих машин, а впоследствии и для произведенных товаров. В первую очередь Россия нуждалась в американской технике и технологиях, в американских инженерах и инструкторах. Ленин взял в руки экземпляр журнала «Сайнтифик америкэн».

«Смотрите, — сказал он, быстро перелистывая страницы, — вот что сделал ваш народ. Вот что значит прогресс: строительство, изобретения, машины, развитие механических приспособлений для облегчения ручного труда. Россия сегодня находится в таком же положении, как ваша страна в эпоху первых поселенцев. Нам нужны знания и дух, которые сделали Америку тем, чем она является сегодня…».

«Что нам по-настоящему нужно, — тут он возвысил голос… — это американский капитал и техническая помощь, чтобы у нас опять колеса завертелись. Не так ли?»[580]

Арманд Хаммер, разумеется, согласился с этим, и Ленин продолжал объяснять, что Россия надеется ускорить процесс восстановления экономики за счет предоставления промышленных и торговых концессий иностранцам, и поинтересовался у Хаммера, есть ли у него интерес к этому. Хаммер вспомнил, как горный инженер в поезде рассказывал про добычу асбеста, а Ленин спросил: «Не хотите ли сами взять концессию на асбест?»[581] Хаммер выразил озабоченность тем, что переговоры по заключению такой сделки могут затянуться надолго, но Ленин уверил его, что бюрократические препоны будут сняты. Так оно и случилось, и в «невероятно короткие сроки» Хаммер стал первым американским концессионером в России. Затем внезапно он обнаружил, что может наслаждаться не только прежде недоступными хорошими винами, но и проживанием в роскошных апартаментах в правительственной гостевой резиденции напротив Кремля, на другом берегу реки, о существовании которых он раньше и не подозревал. В течение приблизительно трех месяцев с момента приезда Хаммера в Россию Ленин и другие советские руководители подписали условия соглашения о концессии, которое гарантировало выделение Хаммеру зданий, защиту собственности, свободу въезда в Россию и выезда по собственному желанию, транспортные привилегии внутри страны, доступ к радиосвязи и телеграфной связи, защиту от угрозы каких-либо забастовок[582].

Для Хаммера было очевидно, что Россия нуждается в большом количестве тракторов для механизации своего сельского хозяйства, и он заговорил об этом с дядей, который до войны работал в представительстве Форда на юге России. Дядя Хаммера не думал, что Генри Форда заинтересует сотрудничество с большевиками, но все же помог организовать встречу Хаммера с Фордом в Детройте. Форд высоко оценивал потенциал российского рынка для продажи тракторов, но все же предпочитал подождать, пока там не сменится режим. Однако, когда Хаммер убедил его, что в обозримом будущем этого не произойдет, Генри Форд сделал молодого Арманда Хаммера агентом по поставкам в Россию продукции своих заводов[583]. Хаммер вернулся в Москву и привез с собой автомобиль, трактор, а также фильм о работе заводов Форда. Он также заручился обещанием Генри Форда пригласить русских специалистов для изучения процессов изготовления автомобилей и тракторов на американских заводах. После двух лет ведения экспортно-импортных операций Леонид Красин, бывший в то время народным комиссаром внешней торговли СССР, сообщил Хаммеру, что русские решили сами развивать свою внешнюю торговлю, но сохраняется возможность другой предпринимательской деятельности. Хаммер предложил организовать продажу английских кораблей в Россию, но Красин обескуражил его, сказав, что Россия ведет реорганизацию собственных судостроительных предприятий, чтобы производить все необходимое для себя «дешевле, чем продадут англичане»[584]. Красин сказал Хаммеру, что на самом деле Россия нуждается в развитии промышленного производства: «Почему бы вам не заняться промышленностью? Есть много товаров, которые нам приходится импортировать из-за границы, а надо производить здесь».

Хаммер «погрузился в глубокие размышления». Он долго не мог принять решения, какую отрасль промышленности выбрать, — до тех пор пока вопрос не решился сам собой «по воле случая». Вот что писал об этом Хаммер:

Я пошел в магазин канцтоваров, чтобы купить карандаш. Продавец показал мне обычный простой карандаш, который в Америке стоил бы два-три цента, но к моему изумлению, сказал, что карандаш стоит пятьдесят копеек (26 центов). «О! — сказал я, — Но мне нужен нестираемый карандаш». Сперва он покачал головой, но потом, похоже, смягчился. «Поскольку вы иностранец, я дам вам один, но у нас их так мало, что обычно мы продаем их только постоянным покупателям, которые покупают в придачу бумагу и тетради». Он пошел в складское помещение и вернулся с самым простейшим нестираемым карандашом, который стоил рубль (52 цента).

Я навел справки и обнаружил, что в России существует огромная нехватка карандашей, поскольку все приходится завозить из Германии. До войны в Москве была небольшая карандашная фабрика, которой управляли какие-то немцы, но она перестала выпускать продукцию. Я выяснил, что существовали планы по ее модернизации, расширению и превращению в государственную карандашную фабрику, но в то время, летом 1925 года, все это находилось на стадии разработки проекта. Поэтому я решил, что это мой шанс [585].

Предложение Хаммера об открытии карандашной фабрики было встречено с одобрением, но и с некоторым скептицизмом, поскольку традиционно считалось, что производство карандашей — это «немецкая монополия». Государственная фабрика, «не производившая ничего, что могло бы писать наподобие карандашей, которые на протяжении многих лет импортировались русскими из Германии с известной фабрики Фабера»[586], находилась в сложном периоде запуска собственного производства, и ее сторонники противились открытию конкурирующей фабрики под управлением американца. Однако Хаммер гарантировал (внеся залог в размере пятидесяти тысяч долларов наличными), что начнет выпуск карандашей в течение двенадцати месяцев, и пообещал в первый же год работы сделать карандашей «на миллион долларов»[587] Поскольку советское правительство поставило перед собой задачу обучить грамоте каждого советского гражданина, то оно не могло отвергнуть такое привлекательное предложение. Разрешение было получено через три с половиной месяца — «рекордно короткий срок для России»[588], и в октябре 1925 года был заключен соответствующий договор. Но Хаммер «ничего не смыслил в производстве карандашей», поэтому поехал в Нюрнберг для обучения.

Так же как Хаммер ставил работу в России выше удовольствий, он ставил бизнес впереди инженерии — до такой степени, что это угрожало самому бизнесу. Принять решение делать карандаши, даже в условиях российской бюрократической системы, было легче, чем изготовить их на самом деле. А узнать, как делаются хорошие карандаши, было и вовсе непросто, так как производственные секреты в Нюрнберге тщательно охранялись, и выведать их было не проще, чем сто лет назад.

После описания Нюрнберга — средневекового городка, который был «родиной игрушек», — Хаммер дает его современное социально-политическое описание с точки зрения человека, пытающегося завладеть технологией изготовления карандашей:

Сейчас городок окружен современными карандашными фабриками, и все они принадлежат членам семьи Фабер или же их отпрыскам и родственникам. Самой крупной является фабрика «А. В. Фабер»… в маленьком городке под названием Фюрт в нескольких километрах от Нюрнберга.

Ни один принц или феодальный барон не имел столь абсолютной власти над своими владениями, как фирма «А. В. Фабер» в Фюрте. Ее слово является законом, и всё в городе — муниципалитет, полиция, коммунальные службы — находится под ее контролем. Много лет назад фирма решила, что железная дорога или даже трамвай могут привести к появлению в городе нежелательных элементов, посеять недовольство среди рабочих и даже помешать их размеренному труду на Дом Фаберов, поэтому железная дорога обошла Фюрт стороной, и чужаку приходится въезжать в городские ворота в экипаже или на автомобиле или же идти пешком.

Другие карандашные фабрики также были неприступными бастионами, уступавшими по значению только Фюрту. Там трудились в основном члены рабочих династий, на смену отцам приходили сыновья — длинная череда неутомимых мастеров, каждый из которых в совершенстве делал свою работу, но не знал ничего помимо этого. В ревностном стремлении сохранить монополию на производство карандашей семья Фабер тщательно следила за тем, чтобы никто из подчиненных не знал ничего, кроме какого-то одного аспекта сложно организованного производства; знание целого допускалось только для членов семьи и нескольких доверенных лиц[589].

Проведя неделю в Нюрнберге, Хаммер знал о производстве карандашей не больше, чем в день приезда, и если бы он мог аннулировать соглашение с Советами, то, возможно, так и сделал бы. Карандашную фабрику, как и любую другую, можно представить в виде огромной машины, куда подают энергию и сырье, а на выходе получают карандаши. С одной стороны, кажется, что фабрика существует для того, чтобы давать средства к существованию обитателям городков вроде Фюрта, но с другой — их зарплаты и чувство удовлетворения от работы можно рассматривать как побочный продукт карандашного производства. И если бы карандашная фабрика действительно была большой и сложной машиной, способной выпускать карандаши в России дешевле, чем покупаемые у Фабера, то ее созданием должен был заниматься инженер. Но ни в Нюрнберге, ни в его окрестностях никто не хотел помочь Хаммеру.

Когда ситуация казалась совсем безнадежной, через одного местного банкира он познакомился с «инженером, занимавшим ответственную должность на одной из самых крупных карандашных фабрик»[590]. Этот инженер, Георг Байер, трудился у Фабера и однажды уже принимал предложение построить фабрику в России, но в планы вмешалась война, до окончания которой он не мог уехать из России и вернуться в Германию. В конце концов он возвратился в Нюрнберг с русской женой, но не встретил теплого приема, и прошли годы, прежде чем он снова смог устроиться на местное производство. Такое обращение не способствовало его лояльности по отношению к немецким карандашным магнатам, поэтому Байер, получавший у Фабера двести долларов в месяц, согласился на предложение Хаммера, пообещавшего ему десять тысяч долларов в год плюс бонус в размере нескольких центов с каждых двенадцати дюжин выпущенных карандашей.

Байер рассказал Хаммеру о других сотрудниках, пострадавших от несправедливого обращения, в том числе о бригадире, который, проработав двадцать пять лет в Германии, собирался ехать на новую карандашную фабрику в Южной Америке. Но, по-видимому, местные власти не разрешили ему покинуть Нюрнберга, и он был уже десять лет заперт в городе, не имея возможности работать на карандашном производстве. Теперь он вряд ли мог увезти с собой много производственных секретов, так как его опыт относился к оборудованию, технологиям и карандашам десятилетней давности, поэтому его ценность для южноамериканской карандашной фабрики была не столь высока, как прежде. Такие человеческие трагедии — не порождение технологии как таковой, но результат управления технологией, о чем было известно бизнесмену Арманду Хаммеру и инженеру Георгу Байеру. Они сумели собрать разочарованных немецких рабочих, пообещав им не только более высокие зарплаты и бонусы, но и условия для комфортной жизни в Москве, включая немецкое пиво и школы для детей, хотя русское пиво оказалось вполне приемлемым. Через два месяца был наконец набран персонал, необходимый для открытия фабрики, а паспорта для них были оформлены в Берлине, где влияние карандашных магнатов было гораздо слабее. Вот что рассказывал один из очевидцев событий:

Мастера карандашных дел и их семьи быстро снялись с мест и покинули замкнутый мирок Нюрнберга и Фюрта под предлогом отъезда на отдых в Финляндию. Хаммер ждал их в Хельсинки с советскими визами. Почти столь же тайно было вывезено оборудование. По предложению Байера и настоянию Хаммера оно было отправлено с завода-изготовителя в Берлин, поскольку его производители думали, что там будет построена новая карандашная фабрика. Подозрений о пункте конечного назначения не возникло, несмотря на просьбу Хаммера отправить оборудование в полностью разобранном виде и прислать эксперта, который смог бы заново собрать тысячи деталей. Как только заказ прибыл в Берлин, каждая деталь была пронумерована и отправлена в Москву[591].

Поскольку русские настаивали, чтобы фабрика выпускала также стальные пишущие ручки, то Хаммер отправился в Англию, в Бирмингем, который в середине XIX столетия назывался «мировым магазином игрушек»[592]. Здесь он также собирался набрать персонал, однако столкнулся с той же ситуацией, что и в Нюрнберге: это было «закрытое производство, где большинство рабочих обучаются ремеслу с детства в полуфеодальных условиях»[593]. В этот раз Хаммер сразу же дал в местной газете объявление о поиске инженера, который, в свою очередь, помог бы ему набрать квалифицированных рабочих.

По возвращении в Москву Хаммер начал присматривать подходящее место для размещения фабрики и поселения рабочих. Он нашел место на заброшенном мыловаренном заводе, занимавшем около 250 гектаров земель на окраине города, недалеко от Москвы-реки. Вскоре началась реконструкция зданий и строительство домов для сотрудников, а вслед за этим — монтаж оборудования, выбранного и заказанного согласно планам инженеров. Прежде чем началось производство, Хаммер завез в Россию карандаши на сумму около двух миллионов долларов[594], но менее чем через полгода после его первого визита в Нюрнберг московская фабрика начала собственное производство — почти на шесть месяцев раньше срока! Сначала использовали американский можжевельник, затем его заменил сибирский кедр.

Спрос на продукцию был столь велик, что выполнить условия соглашения было несложно[595]. За первый год работы фабрики объем продукции в денежном выражении оказался в два с половиной раза выше, чем было указано в соглашении («на миллион долларов»), а на втором году работы стоимость карандашей снизилась с двадцати центов до пяти. Хаммер наслаждался фактической монополией на производство карандашей, поскольку они больше не ввозились в Россию из-за границы; когда объем производства увеличился с пятидесяти одного до семидесяти двух миллионов штук в год, его фабрика смогла экспортировать около двадцати процентов продукции в Англию, Турцию, Персию и на Дальний Восток[596]. Успешное производство приносило большую прибыль, и московский бизнес Хаммера, канцтовары которого имели сходство со статуей Свободы[597], в первый же год принес ему доход свыше ста процентов от инвестиций[598], которые составили миллион долларов. Хотя инвестиции были сделаны Хаммером, доходы делились пополам между ним и государством.

Карандаши «Даймонд» были наиболее популярной маркой из всех, выпускавшихся на фабрике Хаммера[599]. Они продавались в зеленых коробках с надписью: «А. Хаммер — Американская промышленная концессия, С.С.С.Р.»[600] Торговой маркой были скрещенные молоток и якорь — намек на скрещенные молотки, вытисненные на карандашах Фабера. Никита Хрущев однажды сказал Хаммеру, что учился писать с помощью этих карандашей, так же как и другие советские руководители, включая Леонида Брежнева и Константина Черненко[601].

Но высокого качества продукции и хорошей прибыли нельзя было добиться без вознаграждения или стимулов для рабочих. Первоначально «медлительность и расхлябанность русских рабочих доводили немецких бригадиров почти до отчаяния»[602], пока Хаммер не ввел новые способы мотивации:

Мотивируемые сдельной оплатой, рабочие взяли за правило приходить утром в цех за полчаса до начала смены, чтобы подготовить станки к немедленной работе на полную мощность, как только «прогудит гудок». Теперь немецкие бригадиры могли рапортовать, что вместо отставания от норм выработки, с чем они сталкивались дома, российские работники перекрывали немецкие рекорды. Конечно же, их зарплаты увеличивались соответственно, но так же росли и наши прибыли, поэтому у нас никогда не было повода пожалеть о переходе на сдельную оплату труда[603].

Очень многие стремились попасть туда на работу, и бизнес процветал до того момента, пока в конце 1929 года не произошло расширение производства с одной фабрики до пяти, на которых выпускались не только карандаши, но и прочие канцелярские товары. По наблюдениям одного британского современника, работа на фабриках давала многим русским шанс скрыть небольшевистское прошлое. Но анонимность не гарантировалась:

Профессора, писатели, генералы, бывшие руководители заводов и фабрик, бывшие правительственные чиновники и дамы благородного происхождения сидят за режущими станками, станками для укладки грифелей, на операциях по обрезке, окраске и упаковке бок о бок с простыми фабричными рабочими. Их единственное стремление — скрыть индивидуальность и уничтожить все сведения о своем прошлом, чтобы сохранить рабочие места. Однако правительственные агенты и шпионы постоянно стараются докопаться до их происхождения и прежних занятий и настаивают на их увольнении, чтобы освободить места для настоящих пролетариев[604].

По мере того как введение капиталистических принципов, заключавшихся в сдельной оплате и участии в прибылях, стало освещаться в советской прессе, появились и другие предвестники смены делового климата. Сложности с получением финансирования на фоне ухудшения экономической ситуации в мире, а также новая государственная политика в отношении иностранных предпринимателей — все это подсказало Хаммеру, что пришло время начать переговоры о продаже фабрик государству. Кроме того, в прессе обличались его высокие доходы, что заставило Хаммера еще сильнее понизить цены на карандаши. В 1930 году сделка состоялась, московская фабрика перешла под контроль государства и стала называться Карандашной фабрикой имени Сакко и Ванцетти[605] (в честь итальянских иммигрантов Никола Сакко и Бартоломео Ванцетти, которые были казнены в 1927 году за убийства во время ограбления обувной фабрики в штате Массачусетс в 1920 году; это событие вызвало протесты среди социалистов во всем мире).

Хаммер подчеркивал необходимость техобслуживания и заботы о фабричном оборудовании, доставшемся ему с таким трудом, но, когда фабрика перешла под контроль государства, про техобслуживание, похоже, забыли, и в результате через несколько лет произошла авария со смертельным исходом. А в 1938 году шесть руководителей фабрики предстали перед судом по обвинению в подтасовке данных о выработке продукции, чтобы создать видимость выполнения производственных планов. Впоследствии обвинения в том, что в отчетах фигурировали миллионы «несуществующих карандашей»[606], были сняты, поскольку обнаружилось, что руководители фабрики следовали указаниям высшего руководства о том, что в ежемесячный производственный отчет надо включать карандаши, произведенные в первый день месяца, следующего за отчетным.

В то время пока несуществующие карандаши на фабрике Сакко и Ванцетти попадали в производственные отчеты, реальные карандаши порой тайком оседали в русских карманах. Говорят, что во время переговоров о заключении соглашения между США и Советским Союзом карандаши с маркировкой «Правительство Соединенных Штатов», которые в больших количествах раскладывались на столе перед началом каждого заседания, к его окончанию таинственным образом исчезали. Как выяснилось, советские участники переговоров забирали американские карандаши, потому что такие хорошие письменные принадлежности нелегко было найти в России. Таким образом, карандаши были одновременно и наглядным свидетельством, и убедительным символом технологического превосходства, достигнутого Западом.

Разумеется, карандаши пропадают на всех встречах и безо всякой идеологической подоплеки, поэтому эту историю можно считать вымышленной или пропагандистской. Но даже если так, она обращает внимание на реальное положение вещей. В процессе подготовки договора переговорщики могут пользоваться карандашами и даже иногда брать их, но, когда приходит время для подписания окончательного варианта в официальной обстановке, карандашей уже нигде не видно. Наступает час политиков и авторучек: никто никогда не слышал, чтобы президент протягивал кому-то сувенирный карандаш после подписания договора или закона. То же самое справедливо и для отношений между инженерами и бизнесом. Карандаши используются при проектировании производственного оборудования и технологий, но контракты неизменно подписываются чернилами.

19. Конкуренция, депрессия и война

Производство карандашей в деревянной оправе в Америке во время Первой мировой войны рассматривали как точный индикатор состояния национальной промышленности в целом[607]. Когда после окончания войны европейские производители начали возвращаться на мировой рынок, точность прогнозирования упала. Хотя девяносто процентов внутренних продаж приходилось на долю «большой четверки», как стали называть карандашные компании «Эберхард Фабер», «Диксон», «Америкэн» и «Игл», в 1921 году они попросили увеличить пошлины на импортные карандаши, чтобы иметь возможность противостоять низкой себестоимости карандашей из Германии и Японии[608]. В дополнение к адвалорной ставке таможенной пошлины, которая в то время составляла двадцать пять процентов, предлагалось ввести дополнительный сбор в размере пятьдесят центов за каждые двенадцать дюжин. Протестуя против такого увеличения, вице-президент нью-йоркской фирмы, импортировавшей карандаши фабрики «А. В. Фабер», заявил, что «большая четверка» уже установила контроль над рынком даже при низких таможенных пошлинах. В ответ на это представитель американских компаний обвинил фирму «А. В. Фабер» в том, что она контролируется немецким капиталом, хотя это отрицалось. Если говорить по существу, то дорогое оборудование, которое помогло первым американским карандашным компаниям вырасти до столь больших размеров, теперь препятствовало появлению и выживанию новых компаний[609].

Конкуренция усилилась во всем мире; например, в Аргентине, где продавались почти все виды карандашей основных европейских и американских производителей, приходилось снижать цены на американские карандаши, чтобы они могли конкурировать с немецкими, вследствие чего доходы торговых посредников были ниже[610]. Затем цены упали еще больше в результате затоваривания рынка; так, розничная цена на обычные простые карандаши №2 снизилась до шестнадцати центов за дюжину. При этом объем американского экспорта в Аргентину был, мягко выражаясь, непостоянным. В 1920 году он был рекордным — свыше двухсот пятидесяти тысяч долларов, то есть в двадцать пять раз больше, чем до войны, но в 1921-м упал до семидесяти пяти тысяч долларов, а в 1922-м сократился еще более чем вдвое.

В Англии объем производства карандашей в денежном выражении в 1924 году в девять раз превышал соответствующий показатель 1907 года, однако, учитывая размеры инфляции, рост был совсем небольшим[611]. Там начались дебаты по поводу того, не позволить ли продавать импортные карандаши без указания места их происхождения. Выступая в Министерстве торговли Великобритании, некий мистер Кирквуд заявил, что «в японской машиностроительной промышленности рабочие трудятся по шестьдесят часов в неделю»[612] за низкую зарплату, на что глава министерства возразил, что у него нет официальной информации о зарплатах японских рабочих, но, чтобы опровергнуть утверждения Кирквуда, процитировал ежемесячный отчет Торговой палаты Токио. Тогда Кирквуд привел «доказательство», которое, по его мнению, должно было заставить правительство принять меры: «Я держу в руке дюжину карандашей, которые вчера в Лондоне мне продали за один пенс». В конечном итоге «постоянный комитет при Министерстве торговли выступил в защиту карандашей и карандашных стержней» и рекомендовал запретить легальную торговлю карандашами «без соответствующей маркировки, которая должна быть нанесена контрастным цветом с двух сторон карандаша на расстоянии не менее дюйма от его концов»[613]. Последнее было добавлено для того, чтобы воспрепятствовать нанесению, например, слова «Япония» на самый конец карандаша, откуда оптовые торговцы могли бы легко удалить его путем затачивания.

В условиях растущей конкуренции на карандашном рынке производители обращались за помощью не только к законодателям, но и к инженерам. Когда «Стэндард пенсил компани» основала новую фабрику в окрестностях Сент-Луиса, там была установлена первая электрическая печь, предназначенная для одновременного прокаливания свыше 1350 фунтов (около 600 кг) графита[614]. Исходя из планируемых объемов производства, затраты на эту операцию должны были составить около шести центов за фунт, что давало экономию в тридцать процентов по сравнению с использованием газовых печей, и по мере увеличения объемов производства карандашей этой компанией и использования электрических печей на полную мощность затраты должны были снизиться еще больше.

Другие карандашные компании сокращали производственные затраты другими способами. Так, «Дженерал пенсил компани» в Джерси-Сити установила дизельные двигатели, чтобы вырабатывать собственную электроэнергию вдвое дешевле той, за которую она платила местной энергетической компании[615]. Когда Эберхард Фабер обнаружил, что цех окраски карандашей приходится надолго закрывать в те дни, когда в Бруклине слишком высокая влажность (вода конденсировалась на свежеокрашенных карандашах и повреждала краску), то по его распоряжению был спроектирован и установлен осушитель воздуха[616]. В результате выросло производство карандашей и вдобавок благодаря контролю влажности появилась возможность использовать более дешевые краски.

Технически фабрики могли увеличивать объемы производства и снижать себестоимость продукции, но производители понимали, что эффективно делать товар еще не значит успешно продавать его. Подобно другим фабрикантам, чья прибыль зависела от объемов продаж, они предлагали наборы в привлекательных коробках-стойках, чтобы покупатель мог видеть и товар, и имя производителя. Альтернативный способ состоял в создании спроса на определенный карандаш, чтобы покупатель спрашивал именно его. Все крупные карандашные компании издавна рекламировали свои лучшие карандаши, но в конце 1920-х годов фирма «Эберхард Фабер» попробовала делать это по-новому.

^{«Снова в школу» — еще одна картина Нормана Роквелла, выполненная по заказу компании «Диксон», с изображением коробки карандашей «Тикондерога»}

Одна из проблем, стоявших перед производителями и торговцами, заключалась в том, чтобы продемонстрировать покупателям громадный ассортимент, который нужно было поддерживать для успешной конкуренции. Ни один торговец не мог выставить сразу все карандаши, а ни один производитель не мог рекламировать всю свою продуктовую линейку. План Эберхарда Фабера предусматривал стандартизацию спроса, чтобы на девяносто процентов его можно было удовлетворить за счет ассортимента, помещающегося в демонстрационной коробке новой конструкции. Как объяснял Эберхард Фабер Второй в 1929 году, его фирма провела выборочную проверку среди двадцати пяти тысяч торговых агентов и обнаружила, что «девять десятых объема продаж приходились всего на восемь видов карандашей, тогда как многие торговцы возили с собой карандаши, которые продавались в лучшем случае один раз в год»[617]. По словам Фабера, они разработали программу, которая была «преимущественно обучающей… и все потребности в карандашах „Фабер“ для современных офисов и отдельных потребителей были учтены в новой диаграмме потребительских предпочтений». Согласно ей, «пятьдесят процентов продаж среднестатистического торговца составляют пятицентовые заточенные карандаши, вслед за которыми в порядке уменьшения идут цветные незаточенные за десять центов, цветные заточенные за десять центов и химические карандаши».

Возможно, идея Эберхарда Фабера и была хороша, но время было неподходящим. С наступлением Великой депрессии предпочтения покупателей изменились, что неизбежно повлекло за собой перемены в производстве и рекламной политике[618]. Число рабочих, занятых в производстве ручек и карандашей (а простые карандаши по стоимости составляли около четверти всего объема производства), сократилось почти на тридцать процентов, а цена всей продукции, выпущенной в 1929–1931 годах, упала более чем на треть. В 1932 году руководитель службы сбыта компании «Эберхард Фабер» направил письмо менеджеру по работе с клиентами в рекламном агентстве «Дж. Уолтер Томпсон», где объяснял причины для «прекращения делового сотрудничества»[619]. В этом не было вины агентства или менеджера; просто компания была «не в состоянии заказывать достаточное количество рекламных материалов, которые могли бы гарантировать продолжение работы». Но, несмотря на мрачные времена, на фирменном бланке компании гордо парил острый пятицентовый карандаш желтого цвета на светлом облаке, подпись в письме была сделана карандашом (возможно, это был знаменитый «Монгол»), а росчерк оптимистично смотрел вверх.

^{Так в 1932 году выглядел карандаш «Монгол» на фирменном бланке компании «Эберхард Фабер»}

В 1931 году фабрики компаний «Иоганн Фабер», «А. В. Фабер-Кастелл» и «Эл энд Си Хардмут» в Европе работали лишь на шестьдесят процентов производственных мощностей. Чтобы не конкурировать между собой и снизить производственные затраты, эта «большая тройка», как их называли, объединилась в холдинг, зарегистрированый в Швейцарии[620]. Идея консолидации родилась благодаря успеху, которого добились «Иоганн Фабер» и «Хардмут», когда решили совместно управлять карандашной фабрикой в Румынии. В новое объединение входили дочерняя компания «Кохинор», расположенная в Кракове, заводы компании «Иоганн Фабер» в Бразилии (до 1930 года это были крупнейшие бразильские предприятия), а также ее дочерняя компания в Америке (в городе Вилмингтон, штат Делавер). Хотя производство карандашей на фабрике в Вилмингтоне еще не началось, объединение очень тревожило американских производителей, поскольку они знали, что, появившись в Бразилии, фирма «Иоганн Фабер» прибрала к рукам почти весь рынок карандашей в стране, не говоря уже о том, что свыше девяноста процентов бразильского импорта составляли немецкие карандаши.

В то же время в Америке доля импортных карандашей составляла менее пяти процентов от объема производства американских компаний. Одна лишь только американская «большая четверка» по объемам производства превосходила все производственные возможности европейской «большой тройки». Но при этом американские фабрики работали лишь на две трети мощностей, поэтому все компании искали возможности расширить присутствие на зарубежных рынках, не потеряв при этом доли на внутреннем[621]. Американские компании экспортировали карандаши более чем в шестьдесят стран мира, и объемы экспорта существенно превышали объемы импорта. Пик экспорта карандашей приходился на 1920-е годы, а к 1932 году объемы заметно упали — это произошло, когда «большая четверка» открыла фабрики в Канаде, которая до того была крупнейшим импортером американских карандашей. Способность производителей того времени быстро реагировать на обстоятельства доказывается тем фактом, что открытие производства в Канаде произошло в ответ на повышение таможенных пошлин с двадцати пяти до тридцати пяти процентов.

Большую часть импорта составляли дорогие карандаши из Германии и Чехословакии, но общий объем их поставок продолжал сокращаться по мере погружения в Великую депрессию. Потребительский спрос изменился: покупали в основном дешевые карандаши, из-за чего упали продажи хороших пятицентовых карандашей наподобие «Монгола»; на смену им пришли «имитации пятицентовых карандашей», которые часто продавались по три штуки за десять центов, а также карандаши, которые можно было купить вдвое дешевле. Но больше всего американских производителей беспокоило то обстоятельство, что в 1933 году объем импорта японских карандашей в этих ценовых категориях подскочил с нескольких тысяч до почти двадцати миллионов — таким образом, японцы захватили шестнадцать процентов рынка. Производство карандашей не было новым делом для Японии: еще в 1913 году там было не менее сорока карандашных компаний. Поначалу японцы использовали маломощные станки и много ручного труда, но приблизительно после 1918 года они скопировали все современное немецкое оборудование того времени. Таким образом, к моменту начала Великой депрессии они располагали «хорошо организованной структурой торговли и экспорта», что давало им возможность завозить в США карандаши, которые стоили двадцать три цента за двенадцать дюжин.

Японские карандаши походили на американские карандаши средней ценовой категории с металлическим ободком; нередко на них стояла торговая марка, которая позволяла платить более низкие таможенные пошлины при ввозе в Америку, чем если бы на них было указано их настоящее происхождение[622]. Хотя американские производители, чьи карандаши в ту пору стоили один-два доллара за двенадцать дюжин при оптовой продаже, угрожали японцам исками в связи с нарушением патентного и авторского прав, на самом деле они больше всего хотели добиться тарифного протекционизма. В конце концов, они были вынуждены считаться с ограничениями, вытекающими из правительственного соглашения о предоставлении новых рабочих мест в случае увольнения, в соответствии с которым был увеличен размер почасовой оплаты труда. Поступали также жалобы на низкое качество японских карандашей, и похоже, для этого были основания. Например, один аргентинский импортер японских карандашей отказался оплачивать большую партию товара, когда обнаружилось, что длина стержня в этих карандашах составляет чуть более сантиметра, а все остальное — дерево[623]. Импортер заявил, что эти карандаши не соответствуют образцам, которые ему показывали, но, выступая в суде в свою защиту, японский производитель разломал несколько образцов и показал, что они действительно состоят преимущественно из дерева. Суд обязал импортера заплатить за карандаши.

Действуя в соответствии с законом о восстановлении национальной промышленности, в 1934 году Комиссия по таможенным тарифам в докладе президенту рекомендовала, чтобы таможенные пошлины на карандаши, которые импортер оценивал в сумму менее полутора долларов за двенадцать дюжин, соответствовали акцизным сборам с продажной цены сопоставимых с ними американских карандашей. Однако за этим не последовало никаких прямых мер, так как через несколько месяцев после появления доклада между Госдепартаментом США и представителями японских деловых кругов было достигнуто неформальное соглашение о том, что они ограничат годовой объем экспорта в США до восемнадцати миллионов[624]. Американские производители других товаров (например, хлопковых ковриков и спичек[625]), которым также угрожал японский импорт, присоединились к производителям карандашей с жесткой критикой соглашения, мотивируя это тем, что эти ограничения никак не подходят для нормального развития импорта и могут послужить плохим прецедентом.

Комиссия по таможенным тарифам не добилась полного успеха, но смогла собрать убедительную аргументацию против японского импорта во многом благодаря Институту простых карандашей, который был образован в 1929 году с целью сбора и распространения информации об их производстве и распространении. В 1933 году в его составе было десять участников, которые в совокупности производили девяносто процентов всех американских карандашей. Таким образом, он представлял всю американскую карандашную промышленность, в которой в общей сложности действовали тринадцать компаний[626]. Вот их перечень в порядке убывания объемов производства:

«Игл пенсил компани», Нью-Йорк, штат Нью-Йорк

«Эберхард Фабер пенсил компани», Бруклин, штат Нью-Йорк

«Америкэн лед пенсил компани», Хобокен, штат Нью-Джерси

«Джозеф Диксон крусибл компани», Джерси-Сити, штат Нью-Джерси

«Уоллес пенсил компани», Брентвуд, штат Миссури

«Дженерал пенсил компани», Джерси-Сити, штат Нью-Джерси

«Масгрейв пенсил компани», Шелбивилль, штат Теннесси

«Ред сидар пенсил компани», Льюисбург, штат Теннесси

«Мохикэн пенсил компани», Филадельфия, штат Пенсильвания

«Блэйсделл пенсил компани», Филадельфия, штат Пенсильвания

«Ричард Бест пенсил компани», Ирвингтон, штат Нью-Джерси

«Эмпайр пенсил компани», Нью-Йорк, штат Нью-Йорк

«Нэшнл пенсил компани», Шелбивилль, штат Теннесси

К 1934 году на долю «большой четверки» приходилось не более семидесяти пяти процентов производства карандашей в стране, и вся отрасль ощущала на себе давление иностранной конкуренции, выражавшейся в повышении заработной платы, росте других издержек, а также падении спроса на карандаши — не только из-за депрессии, но и вследствие более широкого распространения записывающих устройств, механических карандашей и авторучек. Хотя японские карандаши не представляли для «большой четверки» такой угрозы, как для менее крупных американских компаний, бизнес которых примерно наполовину складывался из розничных продаж карандашей по цене менее пяти центов за штуку, но все они были озабочены.

Один из способов облегчить трудности, испытываемые карандашной промышленностью, состоял в том, чтобы сократить число моделей карандашей и их финишных отделок. Разнообразие увеличивало производственные затраты, так как требовало перенастройки оборудования, увеличения поставок сырья и объемов хранения готовой продукции. Министерство торговли США легализовало процедуру, в соответствии с которой появилась возможность разрабатывать (совместными усилиями производителей, торговцев и потребителей) определенный тип продукции так, чтобы установить некоторые взаимно согласованные стандарты качества для ведения честной конкурентной борьбы. В 1934 году Бюро стандартов США выпустило предварительный вариант документа, который назывался «Упрощенные практические рекомендации R151–34 для простых карандашей в деревянной оправе»[627]. В нем были перечислены следующие отличительные характеристики карандашей с ластиками, приведенные в порядке возрастания показателей качества: 1) натуральная отделка, вставленный ластик; 2) ободок из никеля, ластик белого цвета, в упаковке россыпью; 3) короткий ободок из желтого металла, ластик красного цвета; 4) длинный декорированный ободок из желтого металла, ластик красного цвета. В последнюю категорию входили широко рекламируемые в Америке марки желтых карандашей. Применение этих параметров, включая использование желтой окраски, было рекомендовано только для высококачественных пятицентовых карандашей. Тщательно продуманные и сложные по составу группы, виды и сорта карандашей предлагалось описывать такими характеристиками, как способы упаковки и выкладки, наличие или отсутствие ластиков, обладание какими-либо отличительными особенностями. Были даны точные значения стандартной длины и диаметров деревянных оправ, металлических ободков, ластиков и стержней, а также твердости карандашей, финишной отделки, окраски и маркировки для каждой товарной категории.

Разумеется, «большая четверка» приветствовала бы существование документа, призванного защитить их пятицентовые желтые карандаши, но некоторых более мелких производителей оно бы сильно ограничивало. Так, например, на раннем этапе обсуждения этих стандартов предлагалось прекратить изготовление карандашей длиной пятнадцать сантиметров и перейти на стандартную восемнадцатисантиметровую длину. Однако изготовление пятнадцатисантиметровых карандашей позволяло использовать дощечки и даже полностью готовые карандаши с бракованными краями. Отрезав пару сантиметров от бракованного конца, мелкий производитель мог спасти хотя бы оставшуюся часть. Такой потенциально ограничительный характер новых отраслевых стандартов в сочетании с увеличением продажных цен позволил примириться с ростом объемов импорта из Японии в 1933 году.

Разработка «Упрощенных практических рекомендаций для карандашей», кажется, так никогда и не продвинулась дальше чернового варианта, и они не стали официальным документом. Рекомендации были упомянуты в ежемесячном правительственном каталоге как готовящиеся к выходу из печати, но впоследствии было объявлено, что документ R151–34, посвященный простым карандашам, не включен в общее многотомное издание «Упрощенных практических рекомендаций», поскольку разработчикам «не удалось добиться необходимой степени сбалансированности, позволяющей издать его в печатной форме». Передавая его на новое рассмотрение, руководитель соответствующего отдела Бюро стандартов США в служебной записке от 28 сентября 1934 года явно выражал надежду на появление окончательно доработанного проекта документа R151–34 и снабдил его следующим пожеланием: «Если вы обнаружите, что последние изменения и исправления… влияют на ваше положительное восприятие, просим сообщить нам об этом». Вероятно, такие «сообщения» действительно появились, поскольку по состоянию на 15 мая 1937 года этот документ так и не вышел в окончательной форме, а остался на уровне чернового варианта.

Какие-либо шаги в направлении стандартизации внезапно прекратились в 1938 году, когда Федеральная торговая комиссия США обвинила тринадцать компаний, на долю которых приходилось девяносто процентов всего производства карандашей в стране, в ценовом сговоре[628]. Комиссия выяснила, что в 1937 году Институт простых карандашей был преобразован в Ассоциацию простых карандашей с целью прекращения двухлетней ценовой войны, и эта новая ассоциация дала возможность поддерживать единые цены и стандартные условия продаж, что ограничивало конкуренцию. Производителям было предписано прекратить взаимные консультации на тему стандартизации, основным итогом которых стало бы ограничение разнообразия продукции. Вслед за этим Ассоциация простых карандашей была преобразована в Ассоциацию производителей простых карандашей, и новая организация стала «координационным центром по использованию торговых наименований, которая, однако, не имела юридических полномочий воспрепятствовать использованию имен, содержащихся в ее реестре»[629]. Хотя национальная ассоциация производителей не имела права договариваться о ценах или обмениваться данными об объемах производства так, чтобы это не нарушало антимонопольное законодательство, действие законов не распространялось на ассоциацию, образованную исключительно для экспорта. Таким образом, в 1939 году компании «Америкэн», «Эберхард Фабер» и «Игл» обратились с заявлением о вступлении в Экспортную ассоциацию карандашной промышленности[630].

Депрессия создавала проблемы для карандашной промышленности, которая и без того испытывала трудности. Сокращения заработной платы и продолжительности рабочего времени приводили к забастовкам. «Игл пенсил компани» пережила забастовки в 1930, 1934 и 1938 годах[631]. Причиной для последней послужило падение спроса и усиление конкуренции, вследствие чего руководство сократило продолжительность рабочего времени, а затем предложило уменьшить почасовую ставку. На момент начала забастовки фабрика работала только двадцать четыре часа в неделю. Эта забастовка была особенно заметна, поскольку фабрика находилась в квартале, образованном 13-й и 14-й улицами и авеню Си и Ди, в том районе Мэнхэттена, который был «густо населен сторонниками рабочего класса». Хотя на фабриках компании «Игл» и ее дочернего предприятия «Ниагара бокс фэктори» трудилось всего девятьсот рабочих, их пикеты привлекали тысячные толпы сочувствующих. В столкновениях с полицией в дело шли яйца и кирпичи, а рабочих, не участвовавших в забастовке, вытаскивали из-за станков. Через семь недель, в августе 1938 года, забастовка завершилась подписанием соглашения, по которому забастовщиков надо было восстановить на рабочих местах, а людей, нанятых во время забастовки, уволить. Годом ранее компания «Америкэн лед пенсил» стала первой в отрасли, кто подписал соглашение о предоставлении работы только членам профсоюза, которое гарантировало также увеличение заработной платы и сорокачасовую пятидневную рабочую неделю. К 1942 году около половины всех американских рабочих, занятых в производстве карандашей и ручек, были членами профсоюза[632].

Американская карандашная промышленность все еще продолжала испытывать экономические подъемы и спады, начавшиеся в 1930-е годы, когда на арене появилась новая проблема. С началом Второй мировой войны прекратились поставки лучших сортов графита с Мадагаскара и Цейлона, и в производстве приходилось использовать графит более низкого качества из Мексики, Канады и Нью-Йорка[633]. Самые лучшие сорта глин из Германии и Великобритании пришлось заменить аналогами из Южной Америки, а для японского воска пришлось найти местную замену. Но самое молниеносное последствие войны было вызвано событиями в бухте Перл-Харбор: 8 декабря 1941 года карандаш «Микадо» был переименован в «Мирадо», чтобы его название больше не ассоциировалось с Японией[634].

В ожидании сырьевого дефицита некоторые карандашные компании запасались материалами. В 1942 году американское отделение компании «Эл энд Си Хардмут» обвинили в том, что они импортировали большое количество стержней из Германии и Чехословакии, прежде чем были закрыты морские пути, а затем рекламировали карандаши как произведенные полностью в Америке[635]. Вероятно, другие компании также чувствовали, что претензии не за горами, и начали всячески подчеркивать значение своих карандашей для победы. Так, компания «А. В. Фабер» включала сценки из военной жизни в полосную рекламу чертежных карандашей «Виннер технотон»; одна из них была посвящена спуску на воду нового боевого корабля:

Вдали от места, где разбивали о борт бутылку шампанского, стоял человек с карандашом за ухом. Внезапно раздались громкие одобрительные крики, и элегантный новый боевой корабль американского флота соскользнул со стапелей. <…> Но этот человек не прислушивался к происходящему. Опытным глазом инженера он наблюдал за каждой подробностью этого короткого пути, делая карандашом короткие пометки и наброски…

Позже в конструкторском бюро множество людей с карандашами превратили эти наброски в чертежи и синьки… для строительства новых, более мощных кораблей и для улучшения их ходовых качеств — чертежи для победы.

Многие корабли, самолеты, танки и пушки начались с чертежных карандашей «Виннер технотон» производства компании «А. В. Фабер»[636].

Во время войны рынок рекламы снова вырос. Объем производства карандашей в США в 1942 году превысил миллиард с четвертью штук. Однако крайний дефицит материалов вскоре привел к запрету на использование резины или каких-либо металлов при изготовлении карандашей. Производители ждали таких ограничений: компания «Америкэн лед пенсил» начала проводить эксперименты с использованием пластмассовых ободков еще в 1940 году[637]. К 1944 году они появились на ее карандашах «Винес» и «Велвет»; планировалось рекламировать их и для послевоенных покупателей. Карандаши с пластмассовыми ободками были на рынке уже в 1942 году, а ластики, сделанные из заменителей резины, вставляли также в бумажные или картонные крепления. Во время войны компания «Диксон» надевала на карандаши «Тикондерога» зеленые пластмассовые ободки с желтыми полосками, и такое цветовое решение этих карандашей теперь известно всем[638].

^{Карандаши «Тикондерога» компании «Диксон» в начале 1940-х годов: с ластиком для пишущих машинок, защитным колпачком для грифеля, двумя желтыми полосами на золоченом ободке}

В начале 1943 года Совет по производству военной продукции ввел ограничение на выпуск карандашей в деревянной оправе, которое составило двенадцать процентов от объема их производства в 1941 году; согласно проведенным расчетам, в случае мировой войны для удовлетворения основных нужд гражданского населения в карандашах будет достаточно двух третей от объема их потребления в 1939 году[639]. Но поскольку в то время не ожидалось дефицита американской древесины или графита невысокого качества, то ограничения были восприняты как стремление сократить объемы перевозок сырья и требующейся для этого рабочей силы. На механизированном карандашном производстве трудилось всего около трех тысяч неквалифицированных рабочих, на три четверти женщин, поэтому производство карандашей не могло оказывать сколько-нибудь существенного влияния на потребности в рабочей силе во время войны[640].

В Англии во время войны производство карандашей, их поставки и цены находились под строгим контролем. Согласно распоряжению Министерства торговли Великобритании от 1 июня 1942 года разрешалось выпускать ограниченный ассортимент по степени твердости без финишной отделки. По мнению журнала «Экономист», это было не так уж плохо, поскольку карандаши больше не выскальзывали из рук:

Немногие пожалеют об исчезновении причудливых карандашей необычных форм и расцветок; «подарочные» карандаши с плохими грифелями, но высококачественной окраской и отделкой будут небольшой утратой даже в унылые военные времена. <…> Те качества, которые в недавнем прошлом приобрели карандаши, нельзя считать прогрессом ни в практическом, ни в эстетическом плане. Карандаш с ластиком на конце, который всегда выпадал и терялся; автоматический карандаш с выдвижным грифелем, к которому не всегда можно достать запасные стержни, вследствие чего пустые оправы скапливаются на наших столах; карандаши для игры в бридж, которые исписывались прежде, чем истирался ластик, — все они исчезнут без сожаления. В условиях, когда надо экономить сырье для производства карандашей, необходимо обеспечить потребности основных пользователей. У чертежника должен быть твердый карандаш для нанесения линий и мелких деталей. У штабного офицера должны быть цветные карандаши для разметки карты, чтобы он с одного взгляда мог видеть план сражения. Синий карандаш цензора и редактора не должен быть вытеснен карандашами, бесплатно раздаваемыми во время рекламы пива. Если интересы этих покупателей будут полностью обеспечены, тогда контроль за производством карандашей станет и своевременным, и желательным[641].

Когда война закончилась и производство карандашей перестали регулировать, осуждаемые журналом пустячные поделки вновь появились на рынке. После Второй мировой войны в производстве карандашей, как и в любом другом производстве, стали использовать больше пластмассы, а наука, технологии и инженерия пробрели еще больший вес.

20. Признание технологий

Никто не ждал, что дефицит карандашей, вызванный войной, удастся восполнить сразу же после ее прекращения. Чтобы обеспечить правительство, вооруженные силы и военную промышленность, потребности которых возросли после событий в Перл-Харборе, американским и британским производителям пришлось сократить поставки гражданским, а также урезать производство карандашей, не соответствующих требованиям военного времени. Имеющиеся запасы надо было распределять с умом — так, чтобы не потерять лояльных торговых посредников и оптовых продавцов, услуги которых снова понадобились производителям после окончания войны.

Предполагалось, что пройдут годы, прежде чем Германия и Япония снова выйдут на довоенные уровни производства, поэтому тем странам, которые и раньше нуждались в импортных карандашах, приходилось искать другие источники поставок. Так, например, Нидерланды, где ежегодный объем продаж карандашей в 1930-е годы составлял тридцать пять миллионов штук, никогда не имели собственной карандашной промышленности и импортировали из указанных стран свыше семидесяти процентов всех ввозившихся карандашей[642]. После окончания войны в Голландии начала развиваться своя промышленность — не только для удовлетворения собственных нужд, но и для производства карандашей на экспорт. Сырье в основном было местного происхождения, а цейлонский графит надо было завозить из Великобритании, которая в тот момент располагала большими запасами этого материала. Деревообрабатывающие станки последнего поколения закупались в США.

Обеспечение карандашами повсеместно происходило и менее законными путями. В 1949 году один капрал из Миннессоты был приговорен к шести годам каторжных работ за попытку контрабандой переправить во Францию на армейском грузовике партию немецких карандашей стоимостью свыше тридцати тысяч долларов[643]. В 1951 году Федеральная торговая комиссия США потребовала от нью-йоркской компании «Атомик продактс» прекратить продажу механических карандашей без упоминания о том, что они были сделаны в Японии[644]. Только через много лет после окончания войны у британцев снова появилась возможность покупать карандаши, которые им некогда нравились, невзирая на страну-изготовителя. В 1942 году журнал «Экономист» радовался исчезновению ненужных моделей, но в конце сентября 1949 года газета «Таймс» с таким же энтузиазмом приветствовала возвращение разнообразия: «На этой неделе в магазинах вновь появятся карандаши всех видов, цветов, форм и размеров, и в нашу жизнь опять вернется одно из ее маленьких удовольствий»[645].

Не все производители, по крайней мере в Америке, воспринимали возвращение карандашей на свободный рынок как нечто само собой разумеющееся. Хотя в военное время объемы заказов превышали производственные возможности, карандашные компании «не забывали о грядущей конкуренции»[646] и продолжали размещать в журналах рекламу, а иногда разворачивали мощные кампании. В 1945 году «Игл пенсил компани» представила публике рисованного персонажа по имени Эрнест Игл, который должен был ассоциироваться с продукцией фирмы. Маркетинг карандашей традиционно считался трудным делом, поскольку «карандаши всегда были совершенно не романтичными неодушевленными предметами, и ими сложно было кого-либо увлечь».

Эта точка зрения утвердилась еще в 1927 году, после того как компания «Игл» изучила схемы продаж в нескольких крупных городах. Согласно полученным результатам, большинство покупателей в магазинах канцтоваров обычно спрашивали твердый или мягкий карандаш или же средней твердости, а затем приобретали карандаш любого бренда, если цена казалась им приемлемой. В «Игл» хотели, чтобы покупатели спрашивали именно их карандаши, и развернули кампанию, направленную на достижение этой цели. Были отвергнуты обычаи немецких производителей «описывать свою фабрику, многолетние традиции или создавать общее ощущение собственного превосходства»[647]. В «Игл пенсил» почувствовали, что публике гораздо ближе ее собственные интересы, чем информация о патриархе карандашной империи, продолжающем дело в четвертом поколении фабрикантов, поэтому субъектом новой рекламной кампании должен был стать пользователь карандашей и его бессознательное.

Упор сделали на повсеместно распространенной привычке рисовать небрежные машинальные наброски, что подавалось как нечто бесспорно интересное и ассоциируемое с карандашами. В то время в моде был графологический анализ, и «Игл» привлекла графолога для разбора карандашных рисунков[648]. Рекламный текст был составлен так, чтобы привлечь внимание к паттернам, характерным для подобных набросков, и связать привычку с карандашами «Микадо», выпускаемыми компанией. Заплатив десять центов и приложив картинку с портретом микадо, который можно было найти на каждой коробке с дюжиной карандашей, любой желающий мог отправить графологу образец своих каракулей и получить от него персональный анализ. К ответу также прилагались материалы, рекламирующие всю линейку канцелярских продуктов компании «Игл».

Во времена Великой депрессии для успешной продажи карандашей требовалось кое-что еще помимо таких пустяков. Абрахам Бервальд, новый руководитель отдела рекламы компании «Игл», согласился на эту работу, хотя до того воспринимал карандаш в основном как инструмент для визирования материалов, попадавших к нему на стол. Все карандаши и их реклама казались ему одинаковыми, и он не был уверен в том, что сможет найти какой-нибудь успешный рекламный ход. Тем не менее Эдвин Берольцхаймер, президент компании, взял его на работу и предложил заняться поиском новых идей: «Просто ходите по фабрике, внимательно приглядывайтесь ко всему, попробуйте что-нибудь найти и все время думайте, что необходимо для того, чтобы вывести рекламу карандаша на общенациональный уровень»[649].

Слоняясь по фабрике, Бервальд изучил работу технического отдела компании. Его возглавлял Изадор Чеслер, некогда трудившийся в лаборатории Томаса Эдисона; сейчас его обязанности заключались в том, чтобы «тестировать разные материалы и способы, развивать новые технологии, улучшать что-нибудь»[650]. Иными словами, Чеслер решал инженерные задачи. Поразмышляв о применявшихся в промышленности методах тестирования, основанных на практических правилах и опыте, Бервальд поинтересовался у Чеслера, нельзя ли придумать какие-нибудь испытания, которые дали бы количественные результаты, чтобы утверждения о качестве продукта можно было подкрепить цифрами.

Чеслеру и другим инженерам, работавшим в карандашной промышленности, возможно, не требовалось ничего, кроме короткой пробы на обратной стороне почтового конверта, для вынесения вердикта о том, что партия карандашных стержней соответствует необходимым требованиям, но их заинтересовала задача точного количественного определения качества стержней. Было изобретено устройство, напоминавшее первый фонограф Эдисона. На валу находился большой бумажный барабан, и к нему прижимался грифель карандаша «Микадо». Барабан вращался, на бумаге оставался след от грифеля; его длину можно было легко определить, умножив диаметр барабана на количество его оборотов, которое потребовалось для полного истирания грифеля. Отныне можно было не просто говорить о том, что карандаши компании «Игл» служат долго; покупателям объявляли, что с карандашом «Микадо» они получают «35 миль за пять центов».

После того как Чеслер сумел определить в цифрах, сколько способен написать карандаш, перед ним была поставлена следующая задача: как с помощью физических опытов доказать, что острие «Микадо» прочнее, чем у всех остальных карандашей, что оно может выдерживать более высокую нагрузку при письме? Тогда Чеслер придумал устройство, похожее на весы, к которому под одним и тем же углом наклона (как при письме) карандаш прижимали до тех пор, пока острие не ломалось; при этом величина прочности на излом считывалась со шкалы устройства. «Микадо» показал хорошие результаты в первых тестах, но его превосходство над конкурентами было недостаточным для того, чтобы реклама была по-настоящему убедительной. Такой разочаровывающий результат, естественно, породил вопрос, нельзя ли сделать стержни «Микадо» более прочными. Было установлено, что острие карандаша ослабляется из-за недостаточно плотного прилегания стержня к деревянной оправе и недостаточно жесткой опоры со стороны расщепляющейся древесины, и Чеслер стал работать над улучшением сцепления и увеличением прочности древесины. В результате были разработаны химические процессы, с помощью которых стержень покрывался воском и лучше приклеивался, а древесина пропитывалась составом, препятствовавшим расщеплению волокон. После этого «химически обработанные» карандаши «Микадо» сравнили с другими пятицентовыми карандашами; испытания проводились в независимой лаборатории, где они доказали свое существенное превосходство.

В середине 1930-х годов компания «Игл» давала в журналах полнополосную рекламу под заголовком «Покупайте карандаши, основываясь на фактах». Двадцать лет спустя Абрахам Бервальд все еще трудился в компании «Игл», подписывая письма карандашом[651]. Такое письмо попалось на глаза одному из авторов журнала «Нью-Йоркер», который захотел выяснить, «является ли это специальной политикой компании — выполнять всю письменную работу столь неформальным, хотя и уместным в данных обстоятельствах образом». Бервальд ответил, что он и еще несколько ветеранов являются преданными приверженцами карандашей, но «молодые сотрудники компании не заботятся о подобном выражении своей лояльности». Он рассказал интервьюеру, что, когда компания «Игл» в 1877 году впервые вывела на рынок нестираемые химические карандаши, они стали постоянно использоваться для написания деловых писем и выписывания чеков — до тех пор пока на смену не пришли пишущая машинка и авторучка. Бервальд настаивал, что такие чеки вполне действительны, если только не существует прямого запрета на использование карандашей для этой цели. Он отметил также, что Генри Берол, вице-президент компании и потомок ее основателя (хотя и американизировавший свою фамилию), был единственным человеком в компании, кому разрешалось пользоваться грифелем лилового цвета. Если какая-либо заметка или служебная записка была написана таким цветом, можно было не сомневаться в ее авторстве. По этой же причине некоторые производители в рекламе советовали каждому руководителю пользоваться карандашом только определенного и отличного от других цвета.

Прежде чем покинуть офис, журналист убедился, что Бервальд не потерял интереса к тестированию продуктов своей компании. Сначала он поведал ему о хрупкости стержней цветных карандашей в прежние времена — они были настолько ломкими, что их почти невозможно было заточить, не испортив при этом. Затем взял горсть лиловых грифелей без оправы и объявил, что в прежние времена брошенные на пол стержни «раскололись бы на шесть-семь кусков каждый». Затем Бервальд бросил на пол грифель, чтобы продемонстрировать, что он не сломается. Когда Бервальд начал расшвыривать стержни по офису, восклицая: «Мы сделали упругие цветные стержни», — посетитель уже собирался уходить.

Но Бервальд захотел продемонстрировать ему еще одну вещь. В рекламе «Игл» утверждалось, что их чертежные карандаши «Тюрквойз» можно заточить до толщины игольного острия, и старый скептик решил показать гостю, что это означает на самом деле. Он позвал молодого помощника, который начал крутить цилиндр фонографа, вставив вместо иглы заточенный карандаш «Тюрквойз». Вскоре послышались «трескучие, но бравурные» звуки государственного гимна США, заставившие Бервальда вскочить на ноги. Выдержав почтительную паузу после окончания мелодии, он объявил журналисту, что тот только что стал первым очевидцем демонстрации значения фразы «иметь остроту иглы».

К 1953 году потребление карандашей в Америке достигло почти 1,3 миллиарда штук в год[652]. Их производили двадцать три компании, но «большая четверка» продолжала доминировать на рынке[653], и они были единственными, кто самостоятельно делал все составляющие для карандашей — грифели, дощечки, ластики и ободки для крепления. Но это отнюдь не все, что было общего у гигантов карандашной индустрии. В начале 1954 года правительство возбудило против «большой четверки» дело, обвинив компании в нарушении антимонопольного закона Шермана[654]. В иске утверждалось, что как минимум с 1949 года между этими компаниями существовал ценовой сговор, а также практиковалось нечестное предложение цены и распределение поставок карандашей для нужд органов местного самоуправления и крупных промышленных покупателей. Ко времени подачи иска ежегодный объем продаж «большой четверки» превышал пятнадцать миллионов долларов и составлял половину всех внутренних продаж в стране и около семидесяти пяти процентов экспортных поставок. В результате эти компании признали обвинение и были оштрафованы на сумму пять тысяч долларов каждая. Было также принято судебное постановление, в соответствии с которым они обязались воздерживаться от незаконных приемов ведения бизнеса.

Одним из результатов ценового сговора стало увеличение стоимости «пятицентового карандаша» до шести центов: именно столько он стал стоить в 1953 году[655]. По словам Эберхарда Фабера, увеличение затрат на изготовление карандашей можно было компенсировать только за счет снижения их качества, и вскоре его компания подняла до семи центов цены на карандаши «Монгол», которые подавались как «первая широко известная марка желтых карандашей»[656]. В середине 1950-х годов эти карандаши рекламировались так: «Американский стандарт качества: и сегодня „Монгол“ — это карандаш с самым насыщенным темным цветом, самым легким скольжением и самой низкой истираемостью грифеля из всех, что вы можете купить»[657]. Тема качества была традиционной в рекламе «Эберхард Фабер», и компания объявила, что не будет разворачивать назойливую кампанию для сохранения доли рынка в условиях роста себестоимости продукции.

В «Фабере» не продавали товар потребителям напрямую, поскольку еще в 1932 году было принято решение работать исключительно через оптовых торговцев[658]. Стало понятно, что они не могут позволить себе вообще не общаться с частными покупателями карандашей[659]. В 1956 году фирма начала мощную рекламную кампанию, в ходе которой цена карандашей «Монгол» резюмировалась как «два за пятнадцать центов» — это был промежуточный шаг к повышению до десяти центов за штуку, что рассматривалось как неизбежность. В разворотной четырехцветной рекламе, беспрецедентной для этой отрасли, карандаш «Монгол» объявлялся наиболее выгодной покупкой, позволяющей написать «2162 слова за один цент». В сноске пояснялось, какие именно тесты были выполнены в специальной лаборатории, приводилась калькуляция себестоимости карандаша и делался вывод о том, что при покупке большими партиями «экономия будет еще более ощутимой». На сдвоенных упаковках были наклеены стикеры «Рекламировалось в журнале „Лайф“» — и да, «люди покупали по два карандаша вместо одного, потому что они были так упакованы»[660]. Казалось, местные копирайтеры тоже узнали цену количественным характеристикам (которые так успешно использовал Бервальд в «Игл пенсил»), но пользовались ими только применительно к стоимости продукта. Отдав дань бесчисленным традиционным сравнениям наподобие «более насыщенный след при более низкой истираемости» и «реже нуждается в затачивании», они переходили к несколько двусмысленной кульминации, которая, вероятно, содержала в себе аллюзию на рекламные заявления «Игл»: «Самое прочное преимущество над остальными — это карандаш „Монгол“!»

Компания «Эберхард Фабер» выпускала от пятнадцати до двадцати процентов всех американских карандашей и намеревалась перевести производство из Бруклина в Уилкес-Барр, штат Пенсильвания, где собиралась открыть «самую передовую в мире карандашную фабрику», способную производить семьсот пятьдесят тысяч штук в день[661]. Если бы торговые агенты в 1957 году сумели продать все, что могла произвести компания, то ее валовая выручка составила бы семь миллионов долларов. Менеджер по продажам на восточном побережье был настроен оптимистично — он планировал рассказывать покупателям, как делаются карандаши, да и тогдашний президент компании Луис М. Браун (первый из тех, кто не принадлежал к роду Фаберов) считал общий подъем национальной экономики хорошим знаком для развития карандашной промышленности. В этой связи он произнес следующую фразу (возможно, имея в виду успехи, достигнутые компанией в то время): «Будущее не приходит просто так, оно планируется сегодня, а планы составляются с помощью карандашей».

В обстановке нарастающей конкуренции другие карандашные компании также вкладывали силы в изменение дизайна упаковки, как поступила компания «Диксон», чтобы «придать бренду индивидуальность и познакомить потребителя с историей борьбы за качество товара»[662]. К 1957 году к «большой четверке» присоединился пятый крупный производитель карандашей — компания «Эмпайр», и импортные карандаши вновь стали угрожать американскому бизнесу[663]. Ассоциация производителей простых карандашей, выступая перед Бюджетным комитетом палаты представителей в Вашингтоне, протестовала против проекта закона о продлении президентских полномочий для пятидесятипроцентного снижения тарифных ставок. В качестве главной угрозы упоминалась Япония, восстановившая довоенную промышленную мощь отчасти благодаря действовавшей с 1945 года льготе[664]. Нельзя не отметить, что японская карандашная индустрия проделала путь от кустарного производства в начале ХХ столетия до одного из мировых лидеров.

В Индии в начале ХХ века также было несколько маленьких карандашных фабрик, и правительство этой страны лелеяло надежды на то, что карандашная промышленность положит начало «грядущему процветанию». Однако, по мнению одного из местных современников, это была непростая задача — превратить едва сформировавшееся кустарное производство в крупную промышленную отрасль с массовым производством:

Дерево, графит и глина — вот основные сырьевые материалы, и на первый взгляд кажется, что у нас в Индии их в избытке. С одной стороны — да, с другой — нет. Много древесины невысокого качества; чтобы получить более качественную, надо разбивать плантации или же прибегнуть к импорту. Что касается графита, есть множество рудников в Мадрасе, Траванкоре и на Цейлоне, но переработку придется осуществлять за границей, потому что в Индии графит не используется в промышленных целях. Запасы нашей глины безграничны, но для выбора нужного сорта необходимы специальные знания. Мне известно как минимум о двух фабриках, которые начали работать, не имея представления о подходящих и неподходящих сортах глины, — им пришлось истратить тысячи рупий на запоздалое проведение необходимых экспериментов. Чтобы добиться успеха в производстве карандашей в Индии, требуются детальные предварительные исследования древесины, графита и глины[665].

Выполнение программы исследований планировалось начать в 1940-е годы, но планам помешала война, поэтому зависимость страны от импортных карандашей сохранялась. В 1946 году США экспортировали в Индию простые карандаши на сумму четыре миллиона долларов, и предполагалось, что в 1947 году объем экспорта увеличится не менее чем на пятьдесят процентов[666]. В то время Филиппины, Гонконг и Индия были главными рынками сбыта для американских товаров, притом индийский рынок инструментов для письма намного превосходил все остальные. Инспектор Департамента печати и канцелярских принадлежностей дал поручение Национальной физической лаборатории в Нью-Дели составить закупочные спецификации, поскольку готовых форм не было в наличии даже на импортные товары[667]. В Индии хорошо осознавали, какие объемы иностранных товаров ввозятся в страну: только в период 1946–1948 годов количества импортированных карандашей хватило бы на предстоящие сорок пять лет, если судить по показателям объема их потребления в предыдущие годы.

Индийские исследователи знали, что производство карандашей связано с большим разнообразием видов сырья, использованием специальных методов и секретных технологий, но при этом признавали, что потребителя на самом деле интересует только одно — насколько хорош в деле готовый карандаш. Важнейшими характеристиками здесь являлись пишущие свойства грифелей, стабильное качество и понятная система маркировки, истираемость грифеля, стойкость карандашной черты к различным химическим воздействиям, которые происходят с течением времени, а также прямоволокнистая структура древесины, которая должна легко поддаваться очинке.

Поиски местной древесины, пригодной для изготовления карандашей, начались в Индии еще до 1920 года; к 1945 году было обнаружено восемьдесят перспективных видов деревьев; их испытания были проведены на многочисленных карандашных фабриках[668]. Для производства индийских карандашей первого сорта, сравнимых с соответствующими английскими и немецкими изделиями, приходилось использовать импортную древесину, например американский и восточноафриканский можжевельник. В середине 1940-х годов специалисты Лесного научно-исследовательского института в городе Дехрадун заявили, что для изготовления карандашей по-настоящему пригоден только один вид местных деревьев — можжевельник из провинции Белуджистан, но удаленность места его произрастания, а также большое количество сучков, сухой гнили и наклон древесных волокон не позволяли считать его использование экономически выгодным. Кроме того, эти деревья росли очень медленно и имели сильно искривленные стволы.

Из восемнадцати видов других деревьев, которые в 1945 году называли подходящими для производства карандашей второго сорта, гималайский кедр был признан «относительно пригодным, но дорогим»[669]. Однако к началу 1950-х годов, когда ежегодная потребность в карандашах в Индии составила почти три четверти миллиарда штук, к вопросу об использовании гималайского кедра вернулись снова, сочтя его наиболее предпочтительной альтернативой закупкам импортной древесины. Дальнейшие исследования кондиций кедра доказали, что светло-желтый цвет его древесины, «который публика не привыкла видеть в карандашах», можно с малыми затратами изменить на «приятный лиловый», если погрузить карандашные дощечки в раствор азотной кислоты, что одновременно повышает легкость разрезания древесины. Таким образом, в 1953 году Лесной институт наконец объявил, что «гималайский кедр не только пригоден для изготовления первоклассных карандашей, но и превосходит восточноафриканский можжевельник — древесину, от которой сильно зависела работа индийской карандашной промышленности». К тому же во влажном индийском климате восточноафриканский можжевельник демонстрировал тенденцию к деформации, поэтому две половинки деревянной оправы карандаша нередко отделялись друг от друга, так как две стыкуемые дощечки имели разное искривление.

Пока вопрос о поставках древесины столь тщательно изучался в Лесном институте, исследователи из Национальной физической лаборатории сосредоточили усилия на содержимом оправы. В условиях военного времени трудно было получить карандаши всех степеней твердости от всех производителей, участвующих в эксперименте, но в середине 1940-х годов испытания грифелей все же начались, хотя и в ограниченном объеме. Одним из первых тестируемых параметров было электрическое сопротивление карандашных стержней[670]. Такие измерения можно проводить на незаточенных карандашах, не нанося им ущерба. Графит является хорошим проводником, поэтому сопротивление стержня можно измерить, поместив его в электрический контур с омметром. Если стержень в оправе сломан, то цепь оказывается разомкнутой, и даже частично надломленные стержни можно определить благодаря возросшему сопротивлению. Таким образом, с помощью значения сопротивления стержней можно было контролировать качество грифелей.

Прочность неоправленных карандашных стержней проверялась с помощью аппарата, напоминающего весы в медицинском кабинете[671]. Грифель помещался в рамку, которая обеспечивала ему опору на две точки, расположенные на расстоянии чуть меньше дюйма друг от друга, а пресс давил в его центре. Такая конфигурация известна в инженерии как метод трехточечного изгиба; по мере того как на плечо рычага подавалась дополнительная весовая нагрузка, происходило изгибание стержня, подобно тому как это бывает при письме. Как и ожидалось, прочность стержней увеличивалась по мере возрастания их твердости, и это совершенно необходимое качество, поскольку в процессе письма или черчения на более твердые стержни давят сильнее.

Прочие характеристики, которые считались обязательными для индийских карандашей, — это насыщенность цвета, истираемость грифеля и легкость его скольжения по бумаге. Для количественного определения интенсивности цвета был взят микроскоп-катетометр, усовершенствованный таким образом, чтобы наносить под постоянным давлением близко идущие параллельные линии[672]. Бумага, зачерненная с помощью определенного количества таких линий, помещалась затем в коробку, оборудованную устройством для измерения количества света, отраженного от карандашных линий и падающего на фотоэлемент. Показания гальванометра можно было скоррелировать со степенью твердости карандаша, а неравномерная интенсивность цвета, наблюдаемая в различных линиях, нанесенных одним и тем же карандашом, могла указывать на плохое качество смеси графита и глины.

Истираемость грифеля измерялась путем нанесения линий с помощью того же аппарата, выполненного на базе подвижного микроскопа; только бумага для рисования заменялась на наждак[673]. Таким образом повышалась скорость истирания грифеля, и было проще замерить, на сколько миллиметров он укорачивается при прочерчивании на наждаке линии определенной длины. Данные замеров позволяли судить о сроке службы карандаша. При этом можно было представить ожидаемый результат: чем мягче грифель, тем быстрее он истирается. Трение между острием карандаша и листом бумаги определялось с помощью прибора, состоявшего из покрытой бумагой каретки, которая с постоянной скоростью перемещалась под нагрузкой от карандашного стержня[674]. Здесь измерялась сила, необходимая для перемещения каретки. Индийские исследователи утверждали, что чем сильнее трение, тем больше «нагрузка, испытываемая человеком, когда ему надо написать карандашом несколько страниц подряд».

Получив одобрение со стороны своего технического совета, Индийский институт стандартов в 1959 году выпустил «Спецификацию на простые карандаши»[675] — главным образом для помощи относительно молодой национальной карандашной промышленности. В комитет по стандартам входили инженеры и ученые из Национальной физической лаборатории и Лесного научно-исследовательского института, а также производители и пользователи карандашей. В документе была сделана попытка сократить сортамент карандашей, исключив виды 5В, 3В, В, Н, 3Н и 5Н для чертежных карандашей, подкрепленная аргументом, что близкие по степени твердости карандаши (как 5Н и 6Н) часто оказываются почти одинаковыми по этому параметру. Карандаши для письма рекомендовалось выпускать в трех вариантах: твердые, мягкие и промежуточной твердости. Стандарт предусматривал в качестве рекомендаций для производителей выполнение испытаний на однородность, прочность, истираемость, силу трения и насыщенность цвета; при этом Институт стандартов выражал надежду, что производители «в скором времени создадут у себя условия, необходимые для проведения таких испытаний», и предупреждал, что в противном случае эти рекомендации могут приобрести характер обязательных требований. Хотя стандарт не содержал спецификаций на древесину, были указаны четыре вида деревьев, сопоставимых с американским можжевельником: гималайский кедр, кипарис, можжевельник обыкновенный и непальская ольха. В перечень были включены еще четыре вида деревьев, близких по свойствам к африканскому можжевельнику.

Комитет, работавший над подготовкой индийского стандарта, изучил также стандарты на карандаши, принятые в России, Японии и США, — возможно, с целью обеспечения потенциальной возможности экспорта своих карандашей в эти страны. Хотя индийский стандарт был составлен под определенным влиянием зарубежных, он был гораздо более детальным и определенным, чем большинство документов в этой отрасли, особенно в части количественных испытаний. К примеру, он отличался в лучшую сторону от американского стандарта, который является преимущественно руководством по составлению закупочных спецификаций на основании таких характеристик, как внешний вид, размер и твердость карандаша[676].

Не следует удивляться тому, что Индия — новичок в производстве карандашей — имеет более проработанный в техническом отношении стандарт, чем традиционные производители, Великобритания, Германия и США. В этих странах крупнейшие компании-конкуренты разработали собственные научные и инженерные методы тестирования продукции и контроля качества, поскольку эта практика, не будучи обязательной, была весьма полезна для успешного ведения бизнеса. Просто в 1940-х годах индийские государственные лаборатории начали делать то, что уже применялось американскими производителями карандашей.

Как известно, компания «Игл» разработала тесты для количественного измерения истираемости и прочности своих карандашей в связи с тем, что было принято рекламное решение донести результаты тестов до широкой публики. Но практические опыты, которые Эбрахам Бервальд счел недостаточно убедительными для получения эффектных количественных показателей, тем не менее хорошо послужили в деле контроля качества на фабриках компании. Когда Бервальд решил сравнить карандаши «Микадо» и «Монгол», ему потребовались стандартные количественные измерения, а не практические наработки разных производителей, по отдельности логичные, но в целом несогласованные. По свидетельству одного из репортеров, в 1949 году огромную роль в деятельности компании «Игл пенсил» играло тестирование продукции:

В научно-исследовательской лаборатории компании «Игл», где трудятся двадцать человек, можно обнаружить устройство, весьма похожее на то, что используется для бурения нефтяных скважин. Рядом стоят измерители давления и расстояния, рефлектометр и гибочный станок. Некоторые из ветеранов бизнеса не хотели бы иметь дела с такими «штуковинами», однако конкурентные преимущества, появляющиеся благодаря использованию этого оборудования, позволили окупить значительные затраты руководства на его приобретение (хотя суммы инвестиций не разглашаются). «Буровая» на поверку оказалась конструкцией высотой более четырех метров, внутри которой находится гигантский крюк с подвешенным к нему 540-фунтовым грузом, совершающим маятниковые движения. От одного толчка маятник совершает 49 920 колебаний; наблюдая за ними, техник объясняет, что острие карандаша прижимается к листу бумаги на пластине, прикрепленной к опоре маятника, и сила трения грифеля о бумагу замедляет и в конце концов останавливает движение. Цель данного эксперимента — измерение легкости скольжения и гладкости стержня: чем более он гладкий, тем дольше будет раскачиваться маятник. Этот эксперимент позволяет обойтись без необоснованных предположений касательно легкости скольжения различных по составу грифелей. Предел прочности карандаша определяется его прижатием к шкале давления, которое иногда доходит до пяти фунтов. Прочность грифеля на изгиб измеряется на гибочном станке. Некогда хрупкое вещество теперь приобрело такую эластичность, что может отскакивать от пола, не ломаясь на части, и затачиваться любой точилкой, не крошась.

Мы помним старый рекламный лозунг компании — «35 миль за пять центов» [!]. Двадцать лет назад она доказала, что карандаш «Мирадо» способен прочертить линию длиной 35 миль. И хотя рекламный лозунг не изменился, результаты лабораторных тестов доказывают, что на деле их карандаш может прочертить линию длиной в семьдесят миль[677].

Эта редкая для читателя возможность заглянуть за кулисы карандашного производства преподносилась как обзор «научно-исследовательской деятельности», но на деле была описанием методик тестирования, которые использовались для подкрепления рекламных заявлений производителя. Более мелкие карандашные компании, которые держались на плаву за счет изготовления дешевых карандашей и не стремились соревноваться с производителями высококачественных принадлежностей, не слишком беспокоились по поводу истираемости грифелей или силы их трения о бумагу. И маловероятно, чтобы в иностранных стандартах или в исследованиях, на основании которых они разрабатывались, содержалось бы что-нибудь такое, о чем давно не было известно крупным производителям в странах с длинной историей изготовления карандашей. Пример выполнения в Индии ускоренной программы исследований по внедрению стандартов является технологическим эквивалентом биогенетического закона, согласно которому «онтогенез в сжатом виде повторяет филогенез».

Поскольку индийские исследователи изучали инженерный артефакт в эпоху научно-технического прогресса, то помимо самого стандарта они опубликовали много научных работ, посвященных техническим изысканиям в области производства карандашей[678]. Так, например, в 1958 году в труде, посвященном оценке качества глин, отмечалось, что некоторые карандаши низкого качества царапают бумагу из-за того, что на их кончиках находятся частицы слишком большого размера, и следовательно, глину надо измельчать перед использованием. В этой работе говорилось о результатах химического анализа индийских и импортных карандашей, а также об их физических характеристиках, особенно касающихся размера частиц. И хотя Торо и «Джозеф Диксон крусибл компани», возможно, никогда не облекали свои выводы в количественную форму, как это сделали индийские исследователи столетие спустя, они исходили из тех же предпосылок и ставили перед собой такие же задачи. В другом индийском докладе, опубликованном в 1960-е годы, рассматривались абразивные свойства глин, поскольку некоторые сорта вызывали быстрый износ головок экструдеров, которые использовались для формования грифелей. Какие-то доклады были посвящены ограничениям испытаний на прочность, которые рекомендовались национальным стандартом, поскольку при использовании ножа для затачивания грифеля нож скорее ударял по нему, нежели постепенно усиливал давление. Это наблюдение привело к появлению испытания на ударную нагрузку с применением устройства, напоминающего гигантский маятник, какой использовался в лаборатории компании «Игл» для тестирования стержней на гладкость и легкость скольжения.

Одно из огромных преимуществ использования научно-технических методов заключается в том, что они обеспечивают рациональный подход к решению поставленных задач и позволяют сделать это в достаточно короткие сроки. Действуя открыто и коллективно, индийцы сумели менее чем за десять лет добиться в теоретическом и практическом плане того, на что у западных производителей, действовавших в более информационно закрытые времена, ушло столько времени. Еще в конце 1920-х годов Арманд Хаммер столкнулся со сложностями, пытаясь импортировать технологию производства карандашей из Германии, тогда как в современной Америке можно освоить технологию изготовления карандашных стержней, руководствуясь лишь несколькими подсказками. После окончания Второй мировой войны отдельные производители имели не больше возможностей хранить секреты изготовления карандашей, чем создатели атомной бомбы. Возможно, именно проект «Манхэттен» создал парадигму выполнения научно-исследовательских и опытно-конструкторских работ как образец для всех стран, обладающих талантами и решимостью для освоения некоей технологии, будь то изготовление бомбы или производство карандашей. Но в качестве модели для подражания можно также взять ускоренную программу исследований Николя Конте, которую он осуществил в условиях ведения войны полутора веками ранее.

При наличии передовых технологий для открытия новой карандашной фабрики не требуется владеть семейными или профессиональными секретами, поскольку необходимые сведения можно купить или получить аналитическим путем. Возможности существуют и для тех, кто не располагает ресурсами или технологиями для того, чтобы начать производство карандашей с нуля. В конце 1960-х годов, когда безработица в индейской резервации Блэкфит составляла от сорока до семидесяти процентов, вождь племени черноногих Эрл Олд Персон и вожди других индейских племен в штате Монтана обратились в Управление по делам малого бизнеса с просьбой о содействии в образовании собственной компании[679]. «Блэкфит индиан райтинг компани» была образована в 1971 году и занималась склеиванием карандашей в деревянной оправе (преимущественно вручную). К 1976 году компания начала приносить прибыль, а к 1980 году сотня индейцев из племени черноногих трудилась над сборкой карандашей и ручек. К середине 1980-х годов объем годовых продаж компании превышал пять миллионов долларов, а ее красивые и легко скользящие по бумаге карандаши из натуральной древесины имели много преданных почитателей. Однако жесткая конкуренция, в том числе из-за присутствия на рынке импортных немецких и японских карандашей, заставляла постоянно помнить о том, что отсутствие технологических секретов создает не только возможности, но и угрозы.

21. Стремление к совершенству

В каталоге за 1892 год Эберхард Фабер Второй описывал качество продукции своей компании в следующем заявлении:

Я гарантирую, что все товары, произведенные на моих фабриках, сделаны из самых лучших материалов, отличаются неизменным качеством, самой тщательной финишной отделкой, а упаковки полностью соответствуют заявленному количеству. Моя цель состоит в том, чтобы делать только совершенные товары[680].

Вполне возможно, что целью Фабера было изготовление совершенных карандашей, но достичь ее ему, несомненно, не удалось. Это не означает, что он лукавил, давая гарантию: он вполне мог верить, что его карандаши сделаны из наилучших сортов графита, глины и древесины, какие только можно достать, и при этом продаются по адекватной цене. Он мог верить, что все его первосортные карандаши обладают неизменно высоким качеством, доступным для контрольных проверок. Он мог верить, что отделка карандашей была настолько хороша, насколько это вообще возможно в рамках разумного. Наконец, он действительно мог верить, что в каждой упаковке, рассчитанной на двенадцать карандашей, их всегда было именно двенадцать (и возможно, так оно и было). Впрочем, задача обеспечения «полного соответствия заявленному количеству» на самом деле единственная, которую можно решить, не обладая особой квалификацией.

Производительность и подсчет идут рука об руку. То, как подсчитываются карандаши, зависит от того, кто и когда их считает. Когда Сэлом Ризк^{8} был тринадцатилетним сирийским сиротой, он считал богатством огрызок карандаша[681]. Более удачливые обладатели карандашей считают их штуками, а может, и дюжинами. Продавцы считают карандаши дюжинами, но хотели бы считать их упаковками по двенадцать дюжин, поскольку это любимая упаковочная единица производителей^{9}. Коллекционеры считают сотнями, тысячами и даже десятками тысяч. После войны американская организация «Кэмпфайр герлс» вела счет на сотни тысяч, когда отправляла карандаши детям в опустошенную войной Европу[682]. Повзрослевший американский иммигрант Сэм Ризк собирал миллионы неиспользованных карандашей для отправки школьникам в бедные страны в рамках общественной кампании, которую назвал «Карандаши за демократию». Сегодня производство карандашей в некоторых странах измеряется миллиардами, и этого количества достаточно, чтобы обеспечить каждого человека в мире, включая всех мужчин, женщин и детей, одновременно несколькими карандашами для письма и подсчетов. Этот простой артефакт умножает возможности личности.

Когда Ральф Уолдо Эмерсон писал о Торо, он поражался «замечательной степени развития» физических и умственных способностей этого землемера и производителя карандашей, который мог «отмерить шагами шестнадцать родов точнее, чем другой смог бы сделать это с помощью мерной веревки и цепи»[683]. Эмерсон приводил и другие примеры того, каким «отлично приспособленным к жизни телом» обладал Торо: «Он на глаз точно определял размеры дерева; мог оценить вес теленка или свиньи, как торговец. Из ящика объемом в бушель или больше, где карандаши лежали россыпью, он быстро доставал рукой ровно дюжину штук за раз».

Конечно, это гипербола, слегка напоминающая жития святых, но она, безусловно, доказывает, что Торо мог совершать быстрые замеры и подсчеты благодаря богатому опыту в измерении деревьев, взвешивании животных и подсчете карандашей. Проворность в подсчете карандашей была ценным качеством для их изготовителя; Хорис Хосмер в воспоминаниях свидетельствовал, что этот талант Торо не был уникальным: «Эмерсон рассказывал о способности Торо доставать ровно двенадцать карандашей за раз как о чем-то необыкновенном. Но девушки и женщины на фабрике постоянно делали связки из двенадцати карандашей — их обычная дневная норма составляла 1200 таких связок. Должен сказать, что они могли взять тысячу таких связок, не подсчитывая их и никогда не ошибаясь»[684].

Элберт Хаббард тоже считал эту способность довольно замечательной и отвел ее описанию почти целую страницу из пары дюжин, которые занимает его проповедь 1912 года, посвященная Джозефу Диксону; в ней он вспоминает, что на карандашной фабрике была достигнута еще бльшая степень точности: «Одна из операций, которая никогда не была механизирована, состояла в том, чтобы одним движением взять из кучи простых карандашей ровно двенадцать штук. Посетители, попадающие на фабрику Диксона, с удивлением и удовольствием обнаруживали десятки веселых, здоровых, бойких девушек, которые не глядя запускали руку в коробку и одним движением доставали двенадцать карандашей в девяносто девяти случаях из ста»[685]. По словам Хаббарда, «Джозеф Диксон хвалился, что он тоже так может».

^{Дюжина карандашей «Торо» в оригинальной упаковке}

Процесс подсчета и упаковки карандашей завораживал многих наблюдателей, включая человека, который побывал на фабрике у Диксона в конце 1870-х годов и увидел там «упаковочный стол»:

Это просто стол, на котором закреплены две узкие деревянные доски на расстоянии около десяти сантиметров друг от друга; на каждой доске имеется 144 прорези. Рабочий захватывает охапку карандашей и прокатывает их по доске взад и вперед, заполняя таким образом все прорези — карандаши лежат в них, как ручка в канавке письменного прибора, — и оказывается, что он безошибочно отсчитал двенадцать дюжин карандашей за пять секунд[686].

Другой наблюдатель, побывавший в конце 1930-х годов на карандашной фабрике в Кесвике, которая принадлежала компании «Камберленд пенсил компани», описывал способ расфасовки карандашей без помощи каких-либо механических приспособлений. После проверки оказалось, что карандаши разложены группами по три дюжины в каждой:

Схватив охапку карандашей, работница отделяет часть левой рукой, и — внимание! — в руке у нее оказываются ровно три дюжины. Она делает это в мгновение ока. Я тоже попытался, но это очень трудно. Это достигается благодаря тому, что карандаши складываются в гексагональную фигуру, стороны которой образованы из пяти-трех-пяти-трех-пяти-трех карандашей. Три грани этого гексагона вполне естественным образом помещаются в руке среднего размера. Преимущество метода заключается в том, что шестигранные карандаши можно группировать и считать точно таким же способом[687].

Эта забавная зачарованность работой рук, которые как бы заменяют голову, является еще одним, хотя и символическим показателем значения невербального мышления в случаях, когда имеешь дело с миром артефактов. Как и мгновенный приблизительный подсчет, оно, очевидно, базируется на инстинкте, доведенном до совершенства благодаря опыту. Но, похоже, способность оценивать количество и размеры, не прибегая к сознательному точному подсчету или измерению, может естественным образом развиться только у того, кто не сопротивляется этому. Торо, помимо всего прочего, имел прирожденную склонность к подсчетам и измерениям, что подтверждается его рассказами о жизни на берегах Уолдена (а его палка для ходьбы одновременно была мерной рейкой). Вполне возможно, что ни он, ни другие фасовщики не пытались сознательно научиться хватать определенное количество карандашей, которые надо было обернуть упаковочной лентой. Но способность считать пальцами, несомненно, позволяла освободить голову от мыслей о карандашах и упаковке и думать в это время о вещах менее скучных, чем рутинная работа, которую требовалось выполнить.

Таким образом, обещание Эберхарда Фабера относительно заявленного количества карандашей в упаковке было вполне достижимым. Но более важным в его гарантии было то, что осталось невысказанным. Между тем неявно подразумеваемое может реально способствовать продажам. В самом деле, карандаши «Фабер» продавались хорошо благодаря тому, что считались одними из лучших за свою цену. Те, кто хотел получить самые качественные карандаши, платили максимально высокую цену. Люди, ищущие карандаши подешевле, брали сорт похуже, однако в своей категории они все равно объявлялись Фабером чемпионами. Заявление об абсолютном совершенстве всех его товаров было, конечно, весьма относительным.

Сегодня качественные карандаши для письма — «Монгол», «Велвет», «Мирадо» и другие — действительно выглядят красиво. У таких карандашей прочный грифель с тонким острием, легко скользящим по бумаге. Древесина с прямыми волокнами хорошо затачивается. Карандаш привлекательно отделан: краска яркая, маркировка нанесена четко. Ободок карандаша красиво декорирован, он прочно и прямо удерживает ластик. Короче говоря, карандаш выглядит совершенным: это предмет, которым можно восхищаться, так же как мы восхищаемся автомобилем или мостом. Но, если карандаш выглядит столь же совершенным, как новейшая модель автомобиля или только что построенный гигантский мост, почему эти предметы все время подвергаются изменениям? Почему постоянно должны появляться новые модели и новые конструкции?

Конечно, истощение запасов одних материалов и обнаружение новых источников могут влиять на доступность и себестоимость сырья, сказываться на его качестве и эффективности использования. Но главное — непрерывное и, по-видимому, врожденное человеческое стремление к инновациям и изобретательству делает совершенство относительным понятием, а его достижение — постоянно отодвигаемой целью. Настоящие изобретатели и инженеры сразу видят несовершенство в, казалось бы, «совершенных» артефактах. Возьмем, например, любой карандаш №2 — «лучший» из современных карандашей. На первый взгляд, он обладает совершенством такого рода, какое гарантировал Эберхард Фабер Второй еще столетие назад. При более пристальном рассмотрении и внимательном размышлении оказывается, что у него есть недостатки.

Вот карандаш наиболее продвинутой модели крупнейшего американского производителя. Многие сочтут его образцовым: его можно остро заточить, он дает равномерно окрашенную темную линию, которая легко стирается ластиком. Карандаш имеет ровную желтую окраску и шестигранную форму со слегка скругленными ребрами, благодаря чему выглядит классически и дорого. Очевидно, производитель старается создать впечатление, что это самый лучший карандаш, какой только можно приобрести: на одной из его граней (противоположной той, где золотым тиснением нанесена марка) выдавлена надпись, которую можно разобрать, повернув грань к свету, и эта надпись подтверждает аутентичность карандаша и пройденный им этап контроля качества.

Однако, внимательно рассматривая и крутя в руках карандаш, я начну понимать, что даже контроль должен допускать возможность некоторых отклонений. Так же как ширина полос на скоростном шоссе должна быть больше ширины автомобилей (с расчетом на отклонение, которое может иметь место, когда мы едем со скоростью более ста километров в час), контроль качества готовой продукции должен обязательно предусматривать определенные погрешности, допускаемые высокоскоростными станками на карандашных фабриках, даже если эти погрешности измеряются сотыми долями миллиметра. Таким образом, контроль качества не означает, что все карандаши выходят на рынок абсолютно одинаковыми (как не каждый страйк, объявленный в бейсболе, проходит строго по центру основной базы). Понятие «зона страйка» означает, что бросок может не быть идеально точным, чтобы быть засчитанным. В действительности не каждый подходящий удар будет признан страйком разными арбитрами или даже одним и тем же арбитром в разные периоды игры.

Карандаш в моих руках имеет недостатки. Древесина на одной грани более шероховатая, чем на другой. Поворачивая его, я вижу тонкую линию, образовнную двумя половинами деревянной оправы. Древесина немного неоднородна по цвету, текстуре и направлению волокон. С одной стороны карандаша граница между заточенной древесиной и желтой краской немного смещена; предположительно, это грифель стоит немного не по центру, или же карандаш в процессе изготовления располагался не совсем прямо, или при заточке на фабрике он вращался не идеально равномерно. Цветная полоса вокруг ободка на нижнем торце выполнена немного неаккуратно и слегка поцарапана, а ластик чуть перекошен в сторону. На грани с названием стоят цифры, обозначающие твердость (2 ), — они несколько велики и слегка задевают соседнюю грань. Разумеется, все это мелочные придирки, и в карандаше нет ничего такого, что должно было заставить инспектора по качеству забраковать его. Если бы кто-то вздумал предъявлять претензии, то наши простые карандаши стали бы дефицитным товаром или стоили по нескольку долларов за штуку.

Но стремление к совершенству, которое движет изобретателями и инженерами, не сводится к безупречному внешнему виду и точной центровке. При создании нового карандаша или нового станка, ускоряющего процесс изготовления старых карандашей, необходимо найти компромисс между внешним видом и соображениями экономии. Зачастую в первую очередь возникает стремление добиться совершенства в функционировании. Если стержень карандаша настолько сильно отклоняется от центральной оси, что ломается под центрирующим воздействием точилки, это совершенно недопустимо для качественного карандаша. Но если смещение стержня настолько мало, что его может выявить только придирчивый инженер с лупой или дотошный писатель, пытающийся найти истину в карандаше, то дефект нельзя считать существенным несовершенством. Но вот прекрасно отцентрованный грифель, который рвет бумагу или не дает однородно окрашенной темной черты, — это вновь важная недоработка.

Карандаши, так же как автомобили и мосты, — это не просто новомодные предметы, предназначенные для чистого восхищения. Карандаш создан, чтобы быть уничтоженным: его древесина постепенно будет срезана, а грифель исписан. Именно в процессе использования выявляются его реальные недостатки и несовершенства. Хотя, имея карандаш, не надо носить чернильницу и обмакивать в нее инструмент, зато карандаш нужно постоянно точить. И поскольку в процессе затачивания он укорачивается, руку приходится постоянно приспосабливать к длине и весу оставшейся части. Конечно, было бы хорошо, если бы карандаш сохранял свой вид по мере укорачивания (а для многих пользователей карандаш продолжает оставаться привлекательным предметом, пока сохраняет более или менее рабочую длину), но большинство инноваций и инженерных изобретений обусловлены функциональными недостатками.

Инновации проистекают из осознания проблемы. Если у карандаша в деревянной оправе стачивается грифель, а после повторной очинки пользователю начинает казаться, что карандаш уже не так хорош, то естественно подумать, не лучше ли заменить его на вечно острый механический карандаш в оправе неизменного размера. В рекламе 1827 года так объяснялось, почему механический карандаш — шаг вперед по сравнению с обычным:

Грифель помещен не в деревянную оправу, как обычно, а в МАЛЕНЬКУЮ серебряную трубку, соединенную с механическим приспособлением для выталкивания грифеля вперед по мере его исписывания. Диаметр грифеля так точно рассчитан, что его НИКОГДА НЕ НАДО ЗАТАЧИВАТЬ — ни для аккуратного письма, ни для эскизных набросков, ни для штриховки рисунков. Подставки для карандашей, предназначенные для чертежных и письменных столов, выполнены из черного дерева, слоновой кости и тому подобных материалов, а для ношения в кармане есть серебряные и золотые футляры на самые разные вкусы. Грифель высшего качества[688].

Набор прописными в этой рекламе призван подчеркнуть недостатки карандаша в деревянной оправе — такой прием характерен для описания инноваций. Каждому в начале XIX века было известно о необходимости регулярной очинки карандашей, но отказываться от их использования не было смысла в отсутствие более привлекательной альтернативы. Но, когда изобретателям понадобилось обоснование патентоспособности своего изобретения, наиболее разумным им показалось подчеркнуть (как это и было сделано в рекламе) недостатки существующих устройств, которые удалось преодолеть.

Синдром новизны и необходимости усовершенствования, который подспудно сопровождает изобретательство и четко артикулируется маркетологами, продвигающими любой продукт — от зерновых хлопьев на завтрак до вантовых мостов, — лежит в основе всех инноваций и инженерных разработок. Более низкая цена, гладкость письма, прочность грифеля и его острота — любые из этих достоинств восхваляются на фоне критики недостатков прежних моделей. Но бывает и так, что все привыкают к старому продукту и почти не замечают неудобств в использовании или дефектов изготовления, поэтому проблемность необходимо усиленно подчеркивать.

Среди товаров повседневного спроса, например мыла и зубной пасты, «обновленная и усовершенствованная» версия знакомого бренда часто появляется на полках магазинов без особой шумихи. Производители не очень стремятся уничижать собственные продукты предыдущего поколения, потому в рекламе новинки не будут активно перечислять недостатки старой версии. Скорее всего, заявят, что новый усовершенствованный продукт «делает зубы белее» или «моет чище» (разумеется, это подразумевает, что старая паста отбеливала зубы не столь эффективно, а старое мыло отстирывало не так хорошо, как новое). Но, когда рекламная кампания нацелена на вытеснение с рынка конкурирующего продукта, покупателей начинают во всеуслышание оповещать о его недостатках. Иногда возникают любопытные дилеммы: однажды хлопья к завтраку, которые выпускались под названием «То, что надо» (с намеком на превосходный состав), начали производить по новому рецепту. Логика в потенциально возможном слогане «Новая, усовершенствованная версия того, что надо» отсутствовала полностью, и рекламе пришлось придать юмористический тон в надежде, что покупатели не воспримут рекламное обещание слишком всерьез и не станут слишком долго над ним раздумывать.

Разработка «новых, усовершенствованных» продуктов предполагает выгоду для всех — производителя, продавца и покупателя, однако нередко дело осложняется трудным переходным периодом. Когда в середине 1920-х годов на рынке появилась новая модель механического карандаша «Эвершарп», на прилавках у торговцев все еще лежало свыше миллиона старых версий. Только тщательно продуманная кампания по продвижению этого товара, нацеленная специально на торговцев, убедила их купить оптом новую модель, не возвращая производителю устаревшие запасы в обмен на деньги. На последней странице обложки каталога за 1940 год компания «Диксон» объявляла курс на дальнейшие инновации, замечая, что «оставляет за собой право вносить усовершенствования в продукцию, не принимая обязательств в отношении ранее проданных товаров»[689].

Реальные инновации в продуктах и конструкциях (или хотя бы их анонсы в рекламно-маркетинговых кампаниях) обычно также требуют просвещения потенциальных пользователей относительно того, как пользоваться новинкой, которая нередко технически более сложна, чем старая вещь. Можно ли представить, чтобы сегодня кому-то понадобились инструкции по очинке карандаша в деревянной оправе? Кажется, что мы приобретаем эти навыки вместе с умением говорить. Но дела обстояли совсем не так, когда краснодеревщики впервые начали вставлять куски графита в деревянные оправы. Назначение этих изделий или способ их использования вряд ли были столь же очевидными. Производители первых механических карандашей, безусловно, не пускали все на самотек и вставляли «инструкции по применению»[690] непосредственно в рекламу:

Возьмитесь двумя пальцами левой руки за фрезерованный конец карандаша. Другой рукой поверните корпус вправо — грифель выдвинется на необходимую длину; если во вемя демонстраци карандаша или по случайности грифель выйдет слишком далеко, поверните корпус в обратную сторону и вдавите конец грифеля внутрь (разумеется, на практике это происходит крайне редко или вообще никогда).

Такие рекомендации кажутся тривиальными опытному пользователю механических карандашей в ХХ веке, но в начале XIX века они воспринимались приблизительно так же, как сегодня — руководства к компьютерам. Если читать вышеприведенные советы внимательно, вдумываясь в детали смысла и формы, выявляется несовершенство инструкции. Между какими двумя пальцами? Как именно повернуть корпус? Тем не менее в инструкции подчеркивается принципиальная новизна механического карандаша: это следует из предположения, что счастливый владелец станет показывать карандаш окружающим. Но, каковы бы ни были намерения обладателя, гораздо вероятнее, что он научится обращаться с ним, повертев как следует в руках, нежели путем внимательного чтения инструкций. Точно так же мы научаемся пользоваться компьютером больше путем проб и ошибок, чем благодаря инструкции.

На самом деле писать механическими карандашами было куда проще, чем это представляется из инструкции, а их преимущества были действительно реальными. Драгоценный, легко ломавшийся грифель, пачкавший одежду и руки, наконец можно было задвинуть в корпус, когда карандашом не пользовались или клали его в карман. Таким образом, в XIX веке появилось огромное количество механических карандашей, которые иногда называли также автоматическими, выдвижными и карандашами многоразового пользования, а их популярность достигла пика в позднюю викторианскую эпоху, когда продавались карандаши, замаскированные под золотые брелоки. Похоже, они были в зените славы в то же время, когда распространялась реклама другой, более поздней новинки — велосипеда, чьи достоинства преподносились следующим образом: «всегда оседланная лошадь, которую не надо кормить».

С точки зрения пользователя, карандаш не потреблял ничего, кроме времени пишущего, но производителям для изготовления одного из основных компонентов карандаша — деревянной оправы — требовалась можжевеловая древесина. Поэтому карандаши в металлической оправе имели преимущества и в глазах изготовителя, особенно в те времена, когда поставки древесины уменьшались, а цены росли. Сходным примером может послужить вывод на рынок «новой кока-колы», который, вероятно, в большей степени был вызван не недостатками старого рецепта, а динамикой спроса и потребления входившего в него сахара. Феномен новой (усовершенствованной ли?) колы, которую так плохо приняли покупатели классической, привел к неожиданному результату: казалось бы, уже превзойденный старый продукт снова вернулся на рынок — возможно, не совсем прежним, но с якобы канонической рецептурой.

Вот и на смену механическому карандашу, а также его родственнику — металлическому корпусу, куда вставлялся укороченный сменный карандаш в деревянной оправе с резьбовым наконечником (его можно было выдвигать для письма или прятать, чтобы положить в карман или кошелек), — пришел XX век, принеся с собой менее затейливый дизайн. Вполне вероятно, усовершенствованные технологии склеивания древесины и прикрепления к ней улучшенных стержней, которые можно было заточить острее, чем раньше, способствовали вытеснению механических карандашей и металлических оправ, которые все-таки снабжались довольно толстыми стержнями, непригодными для тонкой работы. Широкому распространению механических карандашей воспрепятствовало также повсеместное использование в школах и офисах недорогих, но хороших деревянных карандашей и удобных точилок. Помимо большой толщины грифеля у старых механических карандашей были и другие недостатки: они изначально стоили довольно дорого, а их механическая часть нередко ломалась, то есть они нуждались в ремонте, который обычно не мог выполнить пользователь.

Новые механические карандаши с тонким грифелем, в том числе многочисленные недорогие модели, которые «перезаряжаются» с помощью нового картриджа с несколькими новыми стержнями, нашли массу почитателей среди разных пользователей; их принципиальная новизна подчеркивается наличием довольно подробной инструкции по использованию и заправке, которая прилагается к некоторым упаковкам. Такие карандаши могут быть более предпочтительными для тех, кому приходится много писать: их действительно никогда не надо точить, грифель скользит по бумаге легче и бесшумнее, чем у большинства деревянных карандашей, а их вес и длина всегда остаются неизменными. Но новые автоматические карандаши также требуют довольно деликатного обращения, а при постоянном интенсивном использовании за год можно извести несколько штук. Таким образом, выбор лучшего карандаша до сих пор остается спорным вопросом. К примеру, для писателей и редакторов, которые могут позволить себе роскошь каждое утро иметь наготове свежезаточенные карандаши любимой длины, стоящие на рабочем столе, так же как ружья в оружейной стойке стоят наготове для солдат, старые образцы в деревянной оправе могут действительно оставаться более предпочтительным инструментом по сравнению с автоматическими пластмассовыми карандашами.