Сборник фантастики. Золотой фонд Дойл Артур

Лорд Джон Рокстон арендовал большой паровой баркас «Эсмеральда», на котором нам предстояло плыть вверх по реке. Что касается погодных условий, было несущественно, какое время мы выберем для нашей экспедиции, потому что и зимой и летом температура здесь держится в интервале от семидесяти пяти до девяноста градусов[27] и заметных ее скачков не ощущается. Однако с влажностью все обстоит иначе: с декабря по май наступает сезон дождей, в течение которого уровень воды в реке медленно поднимается, пока не достигнет высшей отметки, примерно на сорок футов выше своего самого низкого значения. Река затапливает берега, на месте чудовищных по площади территорий возникают громадные лагуны, образуя обширный район, который местные называют «Гапо» и который по большей части слишком болотистый, чтобы здесь можно было путешествовать пешком, и слишком мелкий, чтобы проехать на лодке. К июню Амазонка начинает отступать, и в октябре-ноябре вода достигает своего самого низкого уровня. Таким образом, наша экспедиция проходит в разгар «сухого» сезона, когда огромная река и ее притоки находятся в более или менее нормальном состоянии.

Течение у Амазонки спокойное, и уклон ее русла составляет не более восьми дюймов на милю. Это очень благоприятно для навигации, поскольку здесь господствуют юго-восточные ветра и парусные суда без труда доходят до границы с Перу, а затем их сплавляют вниз по течению. В нашем же случае благодаря мощным двигателям «Эсмеральды» можно не обращать внимания на вялое течение реки, и мы продвигаемся вперед столь же быстро, как если бы плыли по неподвижной глади озера.

Три дня мы двигались вверх по течению на северо-запад. Даже здесь, в тысяче миль от устья, река была настолько широкой, что с ее середины оба берега выглядели узкой темной лентой на горизонте. На четвертый день пути от Манауса мы свернули в один из притоков, который в своем устье был почти таким же широким, как основное русло. Однако он сужался довольно быстро, и еще через два дня мы достигли индейской деревни, где, по настоянию профессора, должны были высадиться и отправить «Эсмеральду» назад в Манаус. Челленджер объяснил, что вскоре нам предстоит двигаться через пороги, где дальнейшее использование большого судна будет невозможно. Он доверительно сообщил, что сейчас мы приближаемся к входу в неизведанную страну, и чем меньше людей будет об этом знать, тем лучше. С этой целью он взял с нас слово чести, что мы не станем публиковать или рассказывать ничего такого, что могло бы дать точные сведения о маршруте нашего путешествия, в чем также торжественно поклялись наши слуги. Именно по этой причине я вынужден вести свое повествование весьма туманно и должен предупредить наших читателей, что, хотя на всех картах и диаграммах, которые я буду приводить, взаимное расположение мест выдержано правильно, направления частей света умышленно искажены и поэтому их никоим образом нельзя использовать для путешествия в эту страну. Можно соглашаться или нет с доводами профессора Челленджера о необходимости такой секретности, но у нас просто не было другого выбора, кроме как принять их, поскольку он скорее готов был вообще отменить экспедицию, чем изменить условия, на которых он нас поведет.

Второго августа мы оборвали последнюю связь с внешним миром, попрощавшись с «Эсмеральдой». С тех пор прошло четыре дня. Мы наняли у индейцев два больших каноэ. Они сделаны из очень легкого материала – из шкур, натянутых на бамбуковый каркас, и их можно на руках пронести через любые препятствия на реке.

Мы погрузили на каноэ все наше снаряжение и наняли еще двух индейцев, которые помогут нам в навигации. Насколько я понял, это были те же проводники, – по имени Ипету и Атака, – которые сопровождали профессора Челленджера в его предыдущем путешествии. Казалось, они были в ужасе от перспективы снова сопровождать его, но вождь в этих краях обладает патриархальной властью, и, если плата в такой сделке его устраивает, у простого члена племени просто не остается выбора.

Итак, завтра мы отправляемся навстречу неведомому. Это письмо я передаю с каноэ, которое поплывет вниз по реке, и это может быть последней весточкой для тех, кого интересует наша судьба. В соответствии с договоренностью я адресую его вам, мой дорогой мистер Мак-Ардл, и предоставляю вам право по своему усмотрению сокращать, изменять письмо и вообще делать с ним все, что захотите. Благодаря уверенности, с которой ведет себя профессор Челленджер, и вопреки безмерному скептицизму профессора Саммерли у меня нет сомнений, что наш предводитель докажет правдивость своих утверждений и что мы находимся на пороге необыкновенных открытий.

Наши друзья, оставшиеся дома, имеют возможность разделить с нами радость, потому что сейчас мы уже подошли к нашей цели, и, по крайней мере, до этого момента уверения профессора Челленджера подтверждались. Правда, мы еще не поднялись на плато, но оно прямо перед нами, и даже скептическое настроение профессора Саммерли несколько смягчилось. Не то чтобы он хоть на миг мог себе представить, что его конкурент прав, просто Саммерли уже не так настойчив в своих беспрестанных возражениях и бльшую часть времени погружен в созерцательное молчание.

Однако я должен вернуться назад и продолжить свой рассказ с того места, на котором прервался. Мы отсылаем домой одного из местных индейцев, который получил травму, и я вверяю свое письмо ему, хотя меня и не покидают сомнения насчет того, что оно когда-либо попадет в руки адресата.

Последние мои записи были сделаны, когда мы, высадившись с «Эсмеральды», готовились покинуть индейскую деревню. Я вынужден начать с плохих новостей, поскольку сегодня вечером произошел первый серьезный конфликт, который вполне мог иметь трагические последствия (непрекращающуюся перебранку между профессорами я во внимание не беру). Я говорю о нашем англоговорящем слуге-метисе, Гомесе, – хорошем и исполнительном работнике, но, полагаю, чрезмерно любопытном (что является достаточно распространенным пороком среди этих людей). В последний вечер он, видимо, спрятался рядом с хижиной, в которой мы обсуждали свои планы, и был обнаружен там огромным негром Замбо, преданным как собака и испытывающим ненависть ко всем метисам, как и вся его раса; он схватил Гомеса и приволок к нам. Гомес, однако, выхватил свой нож и, если бы не невероятная сила негра, позволившая ему обезоружить противника одной рукой, непременно зарезал бы Замбо. Дело кончилось тем, что мы отругали обоих. Противники вынуждены были пожать друг другу руки, и сейчас есть надежда, что в дальнейшем все будет хорошо.

Что же касаеся междоусобицы между двумя учеными мужами, она продолжается постоянно и носит ожесточенный характер. Следует признать, что Челленджер ведет себя крайне провокационно, а у Саммерли очень острый язык, что только осложняет дело. Вчера Челленджер сказал, что ему никогда не нравилось гулять по набережной Темзы и смотреть вверх по реке, потому что видеть место своего последнего пристанища всегда очень печально. Он, без сомнения, убежден, что его удел – быть похороненным в Вестминстерском аббатстве. Однако в ответ на это Саммерли с кислой улыбкой заметил, что здание тюрьмы Милбэнк уже разобрано. Но самомнение Челленджера слишком велико, чтобы он обижался по-настоящему. Он только посмеивается в бороду, повторяя «Верно! Верно!» снисходительным тоном, каким обычно разговаривают с детьми. Они и вправду как дети: один – сухой и вздорный, другой – огромный и властный, но при этом оба обладают незаурядными мозгами, которые ставят их в один ряд с самыми выдающимися учеными нашего времени. Только с жизненным опытом начинаешь понимать, насколько могут различаться ум, характер и душа человека.

Мы действительно отправились в эту удивительную экспедицию прямо на следующий день. Оказалось, что все оснащение прекрасно помещается в два каноэ. Наша команда разделилась по шесть человек на каждую лодку; в целях соблюдения предосторожностей и поддержания мира профессоров посадили отдельно. Лично я ехал с профессором Челленджером, который пребывал в блаженном состоянии духа, двигался в каком-то молчаливом экстазе и всем своим видом излучал доброжелательность. У меня, однако, уже есть некоторый опыт относительно смены его настроения, и поэтому я нисколько не удивлюсь, если ясная погода внезапно сменится грозой. В его компании невозможно расслабиться, но зато с ним определенно не скучно. Постоянно находишься в нервном ожидании: какой еще фокус выкинет этот человек с жутким характером.

Два дня мы плыли по довольно широкой – где-то до ста футов – реке, с темной, но настолько прозрачной водой, что часто можно было даже рассмотреть дно. Так выглядит половина притоков Амазонки, тогда как вторая половина имеет белесую и мутную воду; это обусловлено землями, по которым они протекают. Темный цвет воды указывает на следы разложения растений, а белесый – на глинистые почвы на пути рек.

Дважды нам встречались пороги, и каждый раз, чтобы обойти их, приходилось полмили тащить наши лодки волоком. С обеих сторон нас окружали девственные джунгли, по которым гораздо легче пройти, чем по молодому лесу, и поэтому нам не составило большого труда пронести здесь свои каноэ. Смогу ли я когда-нибудь забыть мрачную таинственность этих мест? Я вырос в городе и даже не представлял, что деревья могут быть такими высокими и толстыми; их пышные кроны устремлены к небесам, где, на невероятной высоте над нашими головами, мы лишь смутно различали, как их боковые ветви раскидываются в готические своды, образуя из зеленой листвы плотную крышу, сквозь которую может пробиться только случайный золотой луч солнца – тонкая ниточка слепящего света среди величественного полумрака.

Когда мы бесшумно ступали по толстому мягкому ковру гниющих листьев, наши души окутывала благоговейная тишина, сродни той, что царит в церковных сумерках; даже свои обычно звучные замечания профессор Челленджер делал здесь шепотом. Я бы никогда не узнал названий этих гигантских растений, но наши ученые показывали нам кедры, большие хлопковые деревья, красное дерево – все то изобилие, которое делает этот континент главным поставщиком даров растительного мира, в то время как продукты животного происхождения отсюда почти не поступают. На темных стволах деревьев горят яркие орхидеи и красивые разноцветные лишайники, а когда трепетный луч света падает на золотистые цветы аламанды, пурпурные жасконии или темно-синие ипомеи, кажется, что ты проснулся в волшебной стране.

На огромных пространствах этого леса жизнь, ненавидящая тьму, изо всех сил стремится вверх, к свету. Каждое растение, даже самое крошечное, корчась и извиваясь, тянется к зеленому пологу, оплетая в этом своем движении своих более сильных и высоких собратьев. Ползучие растения пышны и жестоки, но и другие, которые никогда раньше не умели ползти, поневоле учатся здесь этому искусству, чтобы выбраться из убийственной тени, так что тут можно увидеть, как простая крапива, жасмин или даже пальма джакитара обвивают стволы кедров в стремлении добраться до их вершин.

Продвигаясь под величественными сводами деревьев, мы не успевали рассмотреть животных, которые разбегались от нас, но постоянное движение у нас над головами указывало, что многообразный мир змей и обезьян, птиц и ленивцев, живущих наверху в лучах солнца, все время смотрит на нас и удивляется крошечным темным фигуркам, спотыкающимся неизмеримо далеко внизу. На рассвете и на закате раздаются вопли обезьян-ревунов, к которым присоединяются пронзительные крики длиннохвостых попугаев, но во время полуденного зноя слышно только жужжание насекомых, словно шум отдаленного прибоя.

Все недвижимо среди стволов громадных деревьев, окутывающих нас полумраком. Однажды в тени, пошатываясь, промелькнуло какое-то неуклюжее кривоногое животное, муравьед или медведь. И это было единственное животное, передвигавшееся по земле, которое я видел в великом амазонском лесу.

Но, тем не менее, в этих таинственных краях нам попадались признаки присутствия человека. На третий день пути в воздухе раздался глубокий пульсирующий звук, ритмичный и зловещий, который судорожно сотрясал утреннюю тишину. Затем мимо нас проплыли две лодки, следовавшие на расстоянии нескольких ярдов друг от друга; наши индейцы замерли, словно превратившись в бронзовые изваяния, и сосредоточенно слушали с выражением ужаса на лицах.

– Что это? – спросил я.

– Барабаны, – беззаботно ответил лорд Джон, – барабаны войны. Мне уже приходилось такое слышать.

– Да, сэр, барабаны войны, – подтвердил метис Гомес. – Дикие индейцы, они опасные, не добрые; они все время следят за нами; они убьют нас, если смогут.

– Как они могут за нами следить? – удивленно спросил я, вглядываясь в темную недвижимую пустоту.

Метис только пожал широкими плечами.

– Индейцы умеют это делать. Они идут по своему пути. Они следят за нами. Барабанами говорят друг с другом. Убьют нас, если смогут.

Ко второй половине дня – согласно моему карманному дневнику это был вторник, 18 августа, – в разных точках вокруг нас гремели уже шесть или семь барабанов. Иногда их стук был быстрым, иногда – медленным, порой в них слышались вопросы и ответы. Один из них, где-то далеко на востоке, звучал высоко и отрывисто, а после паузы ему вторил глубокий низкий звон с севера. Эти постоянные раскаты создавали неописуемо нервную и зловещую обстановку, они, казалось, выливались в одну, без конца повторяемую фразу нашего слуги-метиса: «Мы убьем вас, если сможем. Мы убьем вас, если сможем».

В тишине леса не было заметно никакого движения. Под темным покрывалом листвы царили мир и спокойствие, но зато издалека звучало грозное послание от наших собратьев-людей. «Мы убьем вас при первой же возможности», – говорил барабанный бой с востока. «Мы убьем вас, как только сможем», – отвечали ему с севера.

Весь день барабаны грохотали и перешептывались, и их угрозы отражались на лицах наших цветных сопровождающих. Даже смелый и бойкий метис выглядел подавленным. Однако в тот день я окончательно убедился, что и Саммерли, и Челленджер обладают отвагой в высшем ее проявлении – отвагой научного сознания. У них был тот же неукротимый дух, который поддерживал Дарвина в Аргентине среди гаучо или Уоллеса в Малайзии среди охотников за головами. Сострадательной Природой предусмотрено, чтобы человеческий мозг не мог думать о двух вещах одновременно; поэтому, если он охвачен научным любопытством, там уже не остается места для соображений личного порядка. Весь день под угрожающий беспрестанный стук барабанов наши профессора рассматривали каждую пролетевшую птицу, каждый кустик на берегу, постоянно вступали в словесные перепалки, во время которых сердитые замечания Саммерли сменялись раздраженным рычанием Челленджера; но при этом они обращали внимание на грозившую нам опасность и зловещие индейские барабаны не больше, чем если бы сидели вместе где-нибудь в курительной комнате в клубе Королевского научного общества на Сент-Джеймс-стрит. Они лишь однажды снизошли до обсуждения наших преследователей.

– Каннибалы из племени миранью или амажуака, – сказал Челленджер, показывая большим пальцем в сторону гулких звуков из леса.

– Несомненно, сэр, – ответил Саммерли. – Я полагаю, что у них, как и у всех подобных племен, полисинтетическая речь и они принадлежат к монголоидной расе.

– Определенно, речь у них полисинтетическая, – снисходительно согласился Челленджер. – Мне неизвестно, чтобы на этом континенте вообще существовал иной тип языка, а у меня есть сведения более чем о сотне. А вот к монголоидной теории лично я отношусь весьма подозрительно.

– Я думал, что даже ограниченные познания в сравнительной анатомии могли бы помочь вам убедиться в этом, – едко заметил Саммерли.

Челленджер агрессивно задрал подбородок, так что лицо его полностью скрылось за бородой и полями шляпы.

– Безусловно, сэр, ограниченные познания дали бы именно такой эффект. А когда знания являются исчерпывающими, человек приходит к совершенно другим заключениям. – И они с вызовом молча уставились друг на друга под неумолкающий отдаленный гул барабанов, продолжавших шептать: «Мы убьем вас – мы убьем вас, как только сможем».

В ту ночь мы поставили наши каноэ на середину реки, использовав в качестве якорей тяжелые камни, и подготовились отразить возможное нападение. Ничего, однако, не произошло, и на рассвете мы продолжили свой путь, оставляя затихающий бой барабанов у себя за спиной.

Примерно в три часа пополудни мы подошли к стремнине, которая протекала через обрывистое и очень узкое ущелье, протянувшееся на целую милю, – то самое, где лодка профессора Челленджера перевернулась во время его первого путешествия. Должен сознаться, что вид ущелья успокоил меня, потому что это было первым, хотя и довольно зыбким, подтверждением правдивости рассказа Челленджера. Индейцы перенесли сначала наши каноэ, а затем и всю поклажу через подлесок, который в этом месте был чрезвычайно густым, тогда как мы, четверо белых, сопровождали их с ружьями на плечах, готовые отразить любую опасность со стороны леса. До наступления вечера мы благополучно преодолели пороги и проделали еще десять миль вверх по течению, где и бросили якорь, остановившись на ночлег. Я подсчитал, что от русла Амазонки до этого места мы проплыли не менее ста миль.

Утром следующего дня произошли важные события. С самого рассвета профессор Челленджер проявлял признаки сильного беспокойства, непрерывно вглядываясь в берега реки. Внезапно он издал удовлетворенный возглас и показал на одинокое дерево, странно склонившееся над водой.

– Что вы об этом скажете? – спросил он.

– Это, безусловно, пальма ассаи, – ответил Саммерли.

– Вот именно. Это та самая пальма ассаи, которую я выбрал в качестве ориентира. Тайная расселина находится в полумиле отсюда по другому берегу реки. Никакой бреши в стене растительности не видно. В этом и заключается ее особенность и ее тайна. Там, где вы заметите светло-зеленый тростник вместо темно-зеленого подлеска, там, среди леса из старых хлопковых деревьев находятся мои личные ворота в неизведанное. Войдите в них, и вы все поймете сами.

Место и вправду было удивительное. Доплыв до зарослей светло-зеленого тростника, мы направили наши каноэ прямо туда, отталкиваясь от дна шестами, и примерно через сто ярдов попали в безмятежную и мелкую речушку, катившую свои чистые, прозрачные воды по песчаному дну. Шириной река была где-то ярдов двадцать, с зарослями роскошной растительности по обоим берегам. Не зная, что на небольшом расстоянии тростник сменяется кустарником, невозможно было бы догадаться о существовании протока и вообразить сказочную страну, которая лежала позади него.

А это действительно была настоящая волшебная страна – самая удивительная из всех, какие может создать человеческое воображение. Ветви растений, встретившись у нас над головами, переплетались, образуя естественный свод, и в этом туннеле из листвы, в золотистом полумраке текла зеленая прозрачная река, красивая и сама по себе, но еще более прекрасная из-за необычных оттенков, которые придавал ей падающий сверху яркий солнечный свет, смягченный фильтром из листьев. Прозрачная, как кристалл, гладкая, как поверхность стекла, зеленая, как край айсберга, река простиралась перед нами под живым сводом, и каждый удар весел оставлял на ее глади сияющую рябь.

Мы не заметили здесь никаких признаков присутствия индейцев, зато чаще стали попадаться различные животные; они совершенно нас не боялись, и было похоже, что они никогда не видели охотника. Маленькие пушистые обезьянки с черной бархатной шерстью, белоснежными зубами и блестящими насмешливыми глазками звонко стрекотали, когда мы проплывали мимо. С тяжелым глухим всплеском в воду соскользнул одинокий кайман. Однажды мы увидели темного неповоротливого тапира, который следил за нами из кустов, а затем неуклюже скрылся в лесу; в другой раз в подлеске мелькнула гибкая желтая фигура пумы, бросившей на нас через рыжеватое плечо взгляд зловещих зеленых глаз, горевших ненавистью. Вокруг было множество разнообразных птиц, особенно болотных: аисты, цапли и ибисы стояли небольшими белыми, синими или пурпурными группками на каждом дереве, склонившимся над водой, а под нами в кристально чистой воде кипела жизнь рыб самых разнообразных форм и цветов.

Три дня мы плыли в сумрачном зеленоватом свете этого туннеля. На ровных его участках, глядя вперед, трудно было определить, где заканчивается зеленая вода и начинается зелень растительного свода. Глубокое умиротворение этого странного водного пути не нарушалось ни малейшими признаками пребывания человека.

– Индейцев здесь нет. Очень боятся. Курупури, – сказал Гомес.

– Курупури – дух леса, – пояснил лорд Джон. – Это имя используется для обозначения дьявола во всех его проявлениях. Эти несчастные считают, что тут находится нечто пугающее, и поэтому избегают этих мест.

На третий день пути стало очевидно, что наше путешествие на каноэ не сможет продолжаться долго, поскольку река начала быстро мелеть. Дважды за время нашего долгого плавания мы садились на дно. В конце концов мы втащили наши лодки в прибрежный подлесок и заночевали на берегу.

Утром мы с лордом Джоном прошли пару миль по лесу параллельно реке, но так как она становилась все мельче и мельче, вернулись и сообщили то, что и предполагал профессор Челленджер, – мы достигли крайней точки, куда могли доплыть наши каноэ. Поэтому мы спрятали лодки в кустах, сделав топором зарубку на соседнем дереве, чтобы найти их на обратном пути. Затем мы распределили между собой груз – ружья, боеприпасы, еду, палатку, одеяла и прочие вещи – и, взвалив поклажу на плечи, отправились навстречу самой тяжелой части нашего путешествия.

Начало нового этапа пути было отмечено неуместной ссорой между двумя нашими старыми перечницами. С того момента, как к нам присоединился Челленджер, он раздавал указания всей нашей команде, к явному неудовольствию Саммерли. Теперь же, когда Челленджер в очередной раз отдал распоряжение своему коллеге-профессору (велев ему нести барометр-анероид), ситуация достигла критической точки.

– Могу я узнать, сэр, – сказал Саммерли, едва сдерживаясь, – кто вы, собственно, такой, чтобы тут командовать?

Челленджер рассвирепел и бросил на него испепеляющий взгляд.

– Я, профессор Саммерли, руководитель этой экспедиции.

– Вынужден сообщить вам, сэр, что не признаю за вами этого права.

– Неужто? – Челленджер с подчеркнутым сарказмом неуклюже поклонился. – Тогда, возможно, вы укажете мне мое место в команде?

– Да, сэр. Вы – человек, чьи утверждения подвергли сомнениям, и наш комитет находится здесь как раз для того, чтобы проверить их. Вы, сэр, сейчас идете с вашими судьями.

– Ну что же, – сказал Челленджер, усаживаясь на борт одного из каноэ. – В таком случае вы, разумеется, должны сами выбирать дорогу, а я не торопясь буду следовать за вами. Если я не главный, как же я могу вас вести?

Слава Богу, там находились два здравомыслящих человека – мы с лордом Джоном, – которые не позволили всем нам вернуться в Лондон с пустыми руками из-за вздорности и несдержанности наших просвещенных профессоров. Чтобы успокоить их, нам пришлось долго спорить, объяснять и упрашивать. В конце концов презрительно усмехающийся Саммерли с трубкой в зубах пошел впереди, а ворчащий Челленджер вперевалку последовал за ним. В то же время фортуна улыбнулась нам, и мы с лордом Джоном выяснили, что оба наших ученых мужа были крайне невысокого мнения о докторе Иллингуорте из Эдинбурга. С того самого момента это стало нашим единственным спасением, и теперь стоило возникнуть какой-либо напряженной ситуации, как мы тут же невзначай упоминали имя этого шотландского зоолога, после чего оба профессора заключали временное перемирие на почве совместного презрения и неприятия по отношению к общему конкуренту.

Двигаясь цепочкой вдоль берега протоки, мы вскоре обнаружили, что она сужается до ручья, а затем и вовсе теряется в похожей на губку зеленой трясине огромных болот, в которую мы стали проваливаться по колено. Здесь кружили жуткие тучи комаров и других самых разнообразных летающих паразитов, поэтому мы несказанно обрадовались, когда смогли снова ступить на твердую землю и по суше среди деревьев обойти эту смертоносную трясину, над которой, напоминая звуки органа, громко гудели несметные полчища насекомых.

На второй день после того как мы оставили наши каноэ, характер местности изменился. Путь теперь постоянно шел вверх, и по мере нашего подъема лес редел и терял свое тропическое изобилие. Громадные деревья, растущие в пойме Амазонки, сменились островками кокосовых пальм с густыми зарослями кустарника между ними. Над полянами раскидывали свои изящные листья маврикийские пальмы. Мы постоянно двигались строго по компасу, и несколько раз, когда мнения Челленджера и двух наших индейцев относительно направления расходились, мы, если процитировать слова негодующего профессора, «предпочли довериться обманчивому инстинкту необразованных дикарей, а не совершеннейшему продукту современной европейской культуры». То, что мы поступили правильно, выяснилось на третий день пути, когда профессор Челленджер признался, что узнает некоторые ориентиры, запомнившиеся ему по предыдущему путешествию, и в одном месте мы действительно натолкнулись на четыре закопченных огнем камня, указывавших, что когда-то здесь был разбит лагерь.

Дорога по-прежнему шла в гору, и нам пришлось преодолевать усеянный камнями склон, на что у нас ушло два дня. Растительность вокруг снова изменилась, и теперь нам встречались только слоновые пальмы с растущими на них в изобилии прекрасными орхидеями, среди которых я уже научился различать редкую Nuttonia Vexillaria, а также великолепные розовые и алые соцветия орхидеи Катлеи и одонтоглоссума. Время от времени нам попадались неглубокие расщелины с текущими в них ручьями с галечным дном и укрытыми папоротником берегами; таким образом, каждый вечер у нас было прекрасное место для ночлега где-нибудь на каменистом берегу ручья, а стайки маленьких рыбок с синей спинкой, размером и формой напоминавшие нашу английскую форель, обеспечивали нам изысканный ужин.

На девятый день нашего пути, когда мы, по моим подсчетам, преодолели примерно сто двадцать миль, деревья стали попадаться все реже и реже, пока не сменились кустарником. Кустарник вскоре перешел в заросли бамбука, которые были настолько густыми, что пройти сквозь них можно было, только прорубая себе путь мачете и томагавками наших индейцев. Это был очень тяжелый день: преодолевая препятствие, мы продвигались с семи утра до восьми вечера, сделав всего два привала по одному часу. Трудно себе представить что-либо более монотонное и изматывающее, потому что даже на самых открытых участках я видел не более чем на десять-двенадцать ярдов, тогда как бльшую часть времени обзор был ограничен спиной лорда Джона и желтой стеной зарослей на расстоянии фута по обе стороны от меня. Сверху пробивались узкие, как лезвия, лучи солнца, а в пятнадцати футах над нашими головами на фоне ярко-синего неба раскачивались верхушки бамбука.

Я не знаю, какие существа населяют эту чащу, но несколько раз мы слышали, как совсем недалеко от нас прокладывали себе путь какие-то большие и тяжелые животные. По издаваемым ими звукам лорд Джон сделал вывод, что это какие-то дикие парнокопытные. Только к вечеру мы наконец выбрались из бамбуковых зарослей и тут же разбили лагерь, изможденные бесконечным переходом.

На следующий день ранним утром мы были уже на ногах; оказалось, что характер местности снова изменился. Позади нас стояла стена бамбука, заканчивающаяся так резко, словно она отмечала собой границу течения реки. Впереди простиралась открытая равнина с отдельными островками древовидных папоротников; она постепенно поднималась и заканчивалась длинным гребнем, напоминавшим спину кита. Его мы достигли к полудню и обнаружили за ним неглубокую долину, которая, также с плавным подъемом, вела к невысокой горе, закруглявшейся на фоне неба. Когда мы преодолели первую линию холмов, произошел случай, который может иметь большое значение. А может и не иметь.

Профессор Челленджер, который вместе с двумя местными индейцами находился в авангарде нашей группы, внезапно остановился и возбужденно стал показывать нам вправо. Посмотрев туда, мы увидели, как на расстоянии примерно мили от нас нечто, похожее на большую серую птицу, медленно взмахнуло широкими крыльями и, низко скользя над землей, полетело в противоположную сторону, пока не скрылось среди древовидных папоротников.

– Вы видели это?! – ликующе воскликнул Челленджер. – Саммерли, вы видели это?

Его коллега в этот момент пристально вглядывался в то место, где скрылось существо.

– Ну и что же, по-вашему, это было? – спросил он.

– Насколько я понимаю, это был птеродактиль.

Саммерли саркастически рассмеялся.

– Птеро-бред-актиль! – сказал он. – Я, например, видел там аиста.

Челленджер был настолько взбешен, что не мог говорить. Он просто снова забросил на спину вещевой мешок и продолжил путь. Однако в этот момент со мной поравнялся лорд Джон, причем лицо его было серьезнее, чем обычно. В руках он держал прекрасный немецкий бинокль.

– Прежде чем это существо скрылось за деревьями, я успел навести на него бинокль, – сказал он. – Не беру на себя смелость утверждать, что это было на самом деле, но клянусь своей репутацией спортсмена, что это не могла быть ни одна из тех птиц, которых мне довелось повидать в своей жизни.

Вот такая ситуация сложилась на сегодняшний день. Действительно ли мы подошли к границам неизведанной страны и теперь встречаем передовые посты затерянного мира, о котором говорит наш предводитель? Я описал вам этот случай, и теперь вы знаете столько же, сколько знаю я сам. Но это пока единственное событие, больше ничего примечательного мы не видели.

За это время, мои дорогие читатели, – если кто-то действительно читает мои заметки, – я провел вас по широкой реке, сквозь заслон из тростника, через зеленый туннель и заросли бамбука, по равнине, поросшей древовидными папоротниками. И наконец, когда мы преодолели второй гребень гор, нашему взору открылась цель нашего путешествия: неровная, усеянная пальмами долина и вереница высоких красных скал, которые я уже видел на рисунке.

Перед нами лежала совершенно ровная горная гряда, и я абсолютно уверен, что это именно она. Своей ближайшей точкой она отстоит от нашего нынешнего лагеря примерно на семь миль, а затем, изгибаясь, уходит за горизонт, насколько хватает глаз. Челленджер расхаживает с напыщенным видом, как распустивший хвост павлин, а Саммерли молчит, хотя по-прежнему настроен скептически. Завтра некоторым нашим сомнениям будет положен конец. А пока же, поскольку Хосе, руку которого проткнуло обломком бамбука, настаивает на своем возвращении, я посылаю это письмо вместе с ним и могу только надеяться, что оно попадает к вам. Я напишу снова, как только представится случай. К этому письму я прилагаю примерный маршрут нашего путешествия, который мжет помочь вам лучше понять мой рассказ.

У нас случилось чудовищное происшествие. Кто мог такое предвидеть? Теперь нашим бедам не будет конца. Может быть, нам суждено до последнего часа оставаться в этом странном и недоступном краю. Я до сих пор настолько потрясен, что не в состоянии спокойно оценивать настоящее и наши шансы на будущее. Моему обескураженному сознанию первое представляется совершенно ужасным, а второе – покрытым мраком неизвестности.

Никто из людей не оказывался в столь же безвыходном положении; к тому же не имеет смысла описывать вам наше точное географическое местоположение и просить снарядить спасательную экспедицию. Даже если такая экспедиция будет организована, по всем человеческим меркам наша судьба решится задолго до того, как спасатели смогут достичь Южной Америки.

На самом деле здесь мы настолько же далеки от любой помощи, как если бы находились на Луне. Если же нам все-таки суждено выйти победителями из создавшейся ситуации, спасти нас могут только наши личные качества. Моими компаньонами являются трое замечательных людей, людей выдающейся силы ума и несгибаемой воли. В этом и заключается наша единственная надежда. Только когда я смотрю на спокойные лица моих товарищей, для меня в кромешной мгле появляется проблеск света. Очень надеюсь, что внешне мне удается выглядеть таким же невозмутимым, как они. Но внутри меня переполняют мрачные предчувствия.

Позвольте мне теперь во всех подробностях описать последовательность событий, которые привели нас к этой катастрофе.

Оканчивая свое последнее письмо, я упоминал, что мы находимся в семи милях от высоченной гряды рыжеватых скал, которые окружали, без всякого сомнения, то самое плато, о котором говорил профессор Челленджер. Когда мы подошли поближе, мне показалось, что высота скал местами была даже больше, чем он утверждал, – некоторые участки поднимались не менее чем на тысячу футов; к тому же скалы здесь имели какую-то странную слоистую структуру, которая, как я полагаю, характерна для смещенных базальтовых пластов. Нечто подобное наблюдается на скалах Селисбери-Крэгс в Эдинбурге. Вершина была покрыта буйной растительностью, с кустарником по краям и множеством высоких деревьев в отдалении. Но никаких признаков жизни мы там не заметили.

На ночь мы разбили лагерь в совершенно диком и пустынном месте непосредственно у подножия горы. Скала перед нами была даже не отвесной – ее вершина нависала у нас над головой, так что вопрос о подъеме на нее не стоял в принципе. Недалеко от нас находился высокий и узкий скалистый утес, о котором я, кажется, уже упоминал в своем повествовании. Он напоминает широкий красный церковный шпиль, маковка которого находится на уровне плато, но отделена от него громадной расщелиной. На вершине утеса растет одинокое большое дерево. И скалистая гряда, и утес относительно невысокие – думаю, между пятью и шестью сотнями футов.

– Вот здесь и сидел птеродактиль, – сказал профессор Челленджер, указывая на дерево. – Чтобы подстрелить его, я поднялся до середины этого утеса. Я склонен полагать, что хороший скалолаз, – такой как я, например, – смог бы подняться и на вершину; впрочем, плато от этого, разумеется, ближе не станет.

Пока Челленджер рассуждал о своем птеродактиле, я взглянул на профессора Саммерли, и впервые за все время мне показалось, что я заметил на его лице проблески доверия и раскаяния. На губах Саммерли уже не было презрительной усмешки; напротив, в его глазах читалось возбуждение и удивление. Челленджер тоже увидел это и почувствовал вкус первой победы.

– Конечно, – сказал он со свойственным ему бестактным и тяжеловесным сарказмом, – профессор Саммерли поймет меня правильно: когда я говорил о птеродактиле, я имел в виду аиста; просто у этого аиста нет перьев, зато есть жесткая кожа, перепончатые крылья и зубы на челюстях. – Прищурив глаза, он с ухмылкой поклонился, а его коллега отвернулся и пошел прочь.

Утром, после скромного завтрака, состоявшего из кофе и маниоки, – наши запасы приходится экономить, – мы провели военный совет, посвященный тому, как лучше подняться на высившееся над нами плато.

Председательствовавший, Челленджер, был важен, словно лорд – главный судья. Представьте себе эту картину: он сидит на камне, – его нелепая мальчишеская соломенная шляпа сдвинута на затылок, надменные глаза следят за нами из-под полуприкрытых век, огромная черная борода раскачивается из стороны в сторону, – и при этом медленно описывает наше нынешнее положение и последующие действия.

Ниже разместились мы: я – молодой, загорелый и настроенный решительно после долгого путешествия пешком, Саммерли – серьезный, но все еще недоверчивый, с вечной трубкой в зубах и лорд Джон – опасный, как лезвие бритвы; его гибкая настороженная фигура опирается о ружье, горящие глаза возбужденно смотрят на говорящего. Позади нас стоят двое смуглых мулатов и группка индейцев, а впереди и над нами высятся громадные рыжие ребра скал, отделяющие нас от нашей цели.

– Нет нужды говорить, – сказал Челленджер, – что во время прошлого визита сюда я испробовал все способы взобраться на эти скалы, и не думаю, что там, где потерпел неудачу я, кто-либо другой сможет добиться успеха, поскольку я являюсь неплохим альпинистом. Тогда у меня не было никакого оснащения для скалолазания, но я предусмотрительно захватил его сейчас. Убежден, что с его помощью мне удастся добраться до вершины этого утеса; но можно даже не пытаться подняться на скалу с этой стороны. В прошлый раз я торопился, потому что приближался сезон дождей и заканчивались запасы пищи. Эти соображения ограничивали меня во времени, и я могу только утверждать, что обследовал скалу на протяжении шести миль к востоку отсюда и так и не обнаружил места, где можно было бы подняться. Итак, что же мы будем делать теперь?

– По-видимому, здесь имеется лишь одно разумное решение, – сказал профессор Саммерли. – Если вы обследовали восточную часть, нам следует пройти вдоль подножия скалы на запад и поискать место для восхождения там.

– Совершенно верно, – сказал лорд Джон. – Похоже, что размеры этого плато невелики, и мы будем продвигаться вдоль него, до тех пор, пока не найдем путь, по которому сможем легко подняться наверх, или пока не вернемся в точку, откуда начали.

– Я уже объяснял нашему юному другу, – сказал Челленджер (у него была неприятная манера упоминать обо мне так, будто я был десятилетним школьником), – что легкого пути наверх здесь не может быть в принципе, по той простой причине, что, если бы он существовал, вершина плато не была бы такой изолированной и не были бы созданы такие исключительные условия, столь необычно повлиявшие на общие законы выживания. Тем не менее, я вполне допускаю возможность существования таких мест, где специалист-скалолаз действительно сможет достичь вершины, в то время как неуклюжее и тяжелое животное не в состоянии спуститься вниз. Точка, где восхождение возможно, наверняка существует.

– Откуда вам об этом известно, сэр? – резко спросил Саммерли.

– Потому что мой предшественник, американец Мейпл Уайт, такой подъем осуществил. Как бы иначе мы могли увидеть чудовище, набросок которого он сделал в своей тетради?

– Здесь вы несколько забегаете вперед, – возразил упрямый Саммерли. – Существование вашего плато я признаю, потому что его я видел; но мне пока неизвестно, есть ли там какие-либо формы жизни.

– То, что вы признаете или не признаете, на самом деле практически не имеет никакого значения. Я рад констатировать, что плато, в конце концов, само доказало вам свое существование. – Челленджер взглянул на коллегу, а затем, к всеобщему изумлению, соскочил с камня и, обхватив Саммерли за шею, задрал его голову вверх. – А что вы скажете теперь, сэр?! – воскликнул он осипшим от возбуждения голосом. – Удалось ли мне убедить вас, что на плато присутствуют представители фауны?

Я уже говорил, что над краем скал нависала густая зеленая бахрома растительности. В тот момент там появилось что-то черное и блестящее. Оно медленно переместилось вперед и свесилось над пропастью, и мы все увидели, что это была очень большая змея со странной плоской головой, напоминавшей лопату. С минуту змея раскачивалась и подрагивала над нами, и лучи утреннего солнца тускло отражались от ее скользкого извивающегося тела. Затем она медленно поднялась и скрылась в кустах.

Саммерли был настолько заинтересован, что даже не сопротивлялся, когда Челленджер задирал его голову вверх. Теперь же он вспомнил о чувстве собственного достоинства и сбросил с себя руки своего вечного оппонента.

– Я был бы вам признателен, – раздраженно сказал профессор Саммерли, – если бы вы, когда вам в дальнейшем вздумается сделать какое-либо замечание, впредь не хватали меня за подбородок. Даже появление самого заурядного горного питона не может оправдывать подобные вольности.

– Но все равно – жизнь на плато есть, – ликующе продолжал его коллега. – А теперь, продемонстрировав справедливость этого важного заключения, с которым согласится любой, каким бы предубежденным или бестолковым он ни был, я выскажу свое мнение о том, что нам не остается ничего лучше, как сняться с места и идти в западном направлении, пока мы не обнаружим какой-нибудь способ подъема.

Поверхность у подножия скалы была каменистой и изобиловала расселинами, поэтому продвижение наше было тяжелым и медленным. Однако внезапно мы натолкнулись на нечто такое, от чего наши сердца возбужденно забились. Это было место чьей-то старой стоянки: несколько пустых банок из-под чикагских мясных консервов, бутылка с этикеткой «Бренди», сломанный консервный нож и еще кое-какой мусор, оставленный путешественником. Была там также смятая и порванная газета «Чикагский демократ», хотя дата на ней не сохранилась.

– Это не моя, – сказал Челленджер. – Должно быть, ее оставил здесь Мейпл Уайт.

Лорд Джон с любопытством разглядывал громадный древовидный папоротник, в тени которого находился этот лагерь.

– Послушайте, взгляните-ка вот сюда, – сказал он. – Думаю, это должно служить указателем.

К дереву гвоздем была прибита щепка, указывавшая на запад.

– Скорее всего, это действительно указатель, – сказал Челленджер. – Что же еще? Отправляясь в опасный путь, наш пионер оставил этот знак, чтобы любая следующая за ним экспедиция могла понять, куда он направился. Вероятно, по мере нашего продвижения мы встретим и другие следы его пребывания.

И мы действительно встретили их, но характер этих следов оказался ужасным и совершенно неожиданным. Прямо под скалой находились довольно обширные заросли высокого бамбука, похожие на те, через которые нам уже приходилось пробираться. Многие из стеблей были высотой в двадцать футов, с острыми и крепкими верхушками, и представляли собой внушающие страх природные копья. Мы проходили вдоль края бамбуковых зарослей, когда я заметил, что там что-то белеет. Просунув голову среди стеблей, я увидел пустые глазницы человеческого черепа. Здесь же находился и весь скелет, но череп отделился и лежал на несколько футов дальше.

Ударами своих мачете индейцы расчистили это место, и мы получили возможность рассмотреть подробности давней трагедии. Из одежды можно было различить лишь несколько обрывков, но на костлявых ногах сохранились остатки ботинок, из чего стало совершенно очевидным, что погибший человек был европейцем. Среди костей также лежали золотые часы нью-йоркской фирмы «Хадсон» и «вечное перо» на цепочке. Еще там был серебряный портсигар с гравировкой на крышке «Дж. К. от А. Е. С.» Состояние металла свидетельствовало о том, что катастрофа произошла не так уж давно.

– Кто же это мог быть? – сказал лорд Джон. – Бедняга! Похоже, он переломал себе все косточки до последней.

– А потом бамбук пророс сквозь его сломанные ребра, – отозвался Саммерли. – Это, конечно, очень быстрорастущее растение, но, тем не менее, непонятно, как могло получиться, что побеги, проросшие сквозь тело, достигают высоты двадцати футов.

– Что же касается личности этого человека, – сказал профессор Челленджер, – то здесь у меня сомнений нет. Поднимаясь вверх по реке, чтобы встретиться с вами на фазенде, я постоянно расспрашивал о Мейпле Уайте. В Паре о нем никто ничего не слыхал. К счастью, у меня был своеобразный ключ, поскольку я располагал зарисовкой из его записной книжки, где он был изображен за завтраком с неким священнослужителем из Росарио. Мне удалось разыскать этого священника, и, хотя этот парень очень любил поспорить и счел абсолютно неуместной мою попытку разрушить с помощью современной науки его убеждения, он, тем не менее, поделился со мной кое-какой полезной информацией. Мейпл Уайт был в Росарио четыре года назад, или за два года до того, как я видел его мертвое тело. В тот момент он был там не один, с ним был его друг, американец по имени Джеймс Колвер, который оставался в лодке и со священником не встречался. Поэтому я считаю, что сейчас перед нами, без сомнения, останки этого самого Джеймса Колвера.

– Как не вызывает сомнений и то, как именно он встретил свою смерть, – сказал лорд Джон. – Этот человек сорвался или был сброшен с вершины и упал на пронзившие его стебли. Как иначе можно объяснить, что все кости у него поломаны, а сам он насажен на бамбук, верхушки которого находятся так высоко у нас над головами?

Среди нас воцарилось тягостное молчание; мы стояли над раздробленными человеческими останками, понимая, что со словами лорда Джона Рокстона трудно не согласиться. Сквозь заросли прямо у нас над головами виднелась нависающая вершина скалы. Несомненно, американец упал именно оттуда. Но был ли это несчастный случай? Или же… Вокруг этой неизведанной страны начинали возникать зловещие, ужасные догадки.

Мы оправились от потрясения и продолжили свой путь вдоль линии скал. Они были такими же ровными и неприступными, как чудовищные стены ледяных полей в Антарктиде, которые на запомнившейся мне картинке простирались от горизонта до горизонта и поднимались намного выше верхушек мачт исследовательского судна.

Мы прошли пять миль и не увидели ни одной трещины или расселины. Но затем внезапно мы заметили нечто такое, что вселило в нас новую надежду. В нише скалы, защищенной от дождя, мелом была нарисована стрелка, по-прежнему указывавшая на запад.

– Это тоже сделал Мейпл Уайт, – сказал профессор Челленджер. – Он, вероятно, предчувствовал, что за ним последуют достойные люди, и решил о них позаботиться.

– Выходит, у него был мел?

– В его дорожном мешке, среди прочих вещей, я нашел коробку с цветными мелками. Мне запомнилось, что кусочек белого мела был почти полностью стерт.

– Это действительно надежное доказательство, – сказал Саммерли. – Нам остается только принять его помощь и следовать по знакам на запад.

Мы прошли еще около пяти миль, когда вновь заметили на скале белую стрелку. Впервые мы увидели в стене узкую расселину. Внутри этой расселины находилась еще одна метка, направленная вверх, как будто указываемое ею место находилось где-то над землей.

Место было мрачное, поскольку стены были очень высокими, а полоска синего неба вверху, между двойной бахромой зелени на вершине – такой узкой, что вниз проникали лишь тусклые лучи, и на дне расселины царил полумрак. Мы не ели уже много часов, переход по каменистой и неровной местности очень утомил нас, но наши нервы были слишком напряжены, чтобы мы могли остановиться. Приказав разбить лагерь и оставив для этого всех индейцев, мы вчетвером, взяв с собой двух метисов, отправились по узкому проходу.

Ширина входа составляла не более сорока футов, затем проход быстро сужался под острым углом и заканчивался стеной, слишком отвесной и слишком гладкой, чтобы по ней можно было подняться. Первопроходец определенно пытался указать нам не на это место. Мы вернулись назад, – вся расселина была длиной примерно в четверть мили, – а затем острый глаз лорда Джона внезапно высмотрел то, что мы искали. Высоко у нас над головами, в густой тени виднелось какое-то более темное пятно. Это, несомненно, мог быть только вход в пещеру.

Здесь у основания скалы была насыпана груда камней, и подняться по ней не составляло труда. Когда мы вскарабкались на них, последние сомнения рассеялись. Мы увидели не только отверстие в скале, но и еще одну стрелку сбоку от него. Это было то самое место, по которому Мейпл Уайт и его несчастный друг совершили восхождение.

Мы были слишком возбуждены, чтобы возвращаться в лагерь. Нам хотелось обследовать это место немедленно. Лорд Джон вынул из вещевого мешка электрический фонарь и пошел впереди, освещая путь перед собой небольшим пятном желтого света, а мы цепочкой последовали за ним.

Стены пещеры, очевидно, отшлифованные водой, были гладкими, а внизу лежали камни с закругленными краями. Высота пещеры была такой, что в ней едва мог, согнувшись, пройти один человек. На протяжении пятидесяти ярдов ход вел прямо вглубь скалы, а затем начинал подниматься под углом примерно в сорок пять градусов. Постепенно подъем становился еще более крутым, и в конце концов нам пришлось карабкаться на четвереньках по выскальзывавшему из-под нас гравию. Внезапно мы услышали, как лорд Джон в сердцах воскликнул:

– Дальше хода нет!

Сгрудившись позади него, в желтом пятне света мы увидели стену из обломков базальта, поднимавшуюся до самого потолка.

– Обвал!

Мы вытащили из завала несколько камней, но напрасно. Это привело лишь к тому, что в движение пришли другие камни, грозившие скатиться по склону прямо на нас. Было очевидно, что преодолеть это препятствие нам не под силу. Пути, по которому взошел на вершину Мейпл Уайт, больше не существовало.

Мы были слишком повергнуты в уныние, чтобы разговаривать, и поэтому молча спустились назад по темному туннелю и вернулись в лагерь.

Однако прежде чем мы вышли из теснины, произошел один случай, который, с учетом последующих событий, имел огромное значение.

Мы стояли на дне расселины небольшой группкой примерно в сорока футах ниже входа в пещеру, когда мимо нас прокатился громадный валун, летевший на большой скорости. Нам едва удалось увернуться. Мы не видели, откуда прилетел этот камень, но наши слуги-метисы, находившиеся в тот момент у выхода из пещеры, сказали, что он пролетел и мимо них тоже и, следовательно, сорвался сверху. Подняв головы, мы не заметили никакого движения на вершине скалы среди стены зеленых джунглей. Однако вряд ли вызывал сомнение тот факт, что камень был направлен в нас, поэтому происшествие явно указывало, что на плато присутствует человек, причем человек, настроенный враждебно.

Мы спешно покинули расселину; мысли наши были заняты последними событиями и тем, как они могут повлиять на наши планы. Ситуация и раньше была достаточно тяжелой, но если к природным преградам добавится предумышленное противодействие человека, положение наше станет практически безнадежным. И все же, когда мы смотрели на бахрому великолепной пышной растительности в каких-то нескольких сотнях футов у нас над головой, никому из нас ни на мгновение не приходила мысль о том, чтобы вернуться в Лондон, полностью не обследовав это место.

Обсудив создавшееся положение, мы пришли к выводу, что разумнее всего продолжить наш путь вокруг плато в надежде найти какой-то другой способ подняться наверх. Линия скал, которые начали существенно снижаться, стала постепенно сворачивать с запада на север, и если рассматривать это как поворот дуги, сам периметр плато не мог быть слишком большим. В худшем случае мы через несколько дней выйдем к месту, с которого начинали свой путь.

В тот день мы прошли в общей сложности примерно двадцать две мили, но все оставалось без изменений. Здесь я должен заметить, что, согласно показаниям нашего барометра-анероида, мы, постоянно идя в гору с тех пор, как оставили наши каноэ, поднялись на высоту не менее трех тысяч футов над уровнем моря. Этим объяснялись изменения температуры и характера растительности. Мы миновали ужасные полчища насекомых, которые являются настоящим проклятием для путешественника в тропиках. Здесь произрастало еще несколько видов пальм и множество древовидных папоротников, но все деревья Амазонской низменности остались позади. Было приятно встретить вьюнки, страстоцветы и бегонии, которые здесь, среди неприветливых скал, напоминали мне о доме. Тут я увидел один красный цветок бегонии – точно такой же, как тот, что растет в горшочке на подоконнике одного особняка в Стритхэме… Но это уже личные воспоминания.

В ту ночь – я по-прежнему говорю о первом дне нашего похода вокруг плато – нас ожидало еще одно событие, которое окончательно развеяло все наши сомнения, если таковые еще оставались, относительно того, что рядом с нами происходят удивительные вещи.

Когда вы прочтете это, мой дорогой мистер Мак-Ардл, вы поймете – и, возможно, впервые, – что наша газета отправила меня не на поиски чего-то несуществующего и что мир увидит невероятный и сенсационный материал, как только мы получим на это позволение профессора Челленджера. Я не возьму на себя смелость публиковать эти заметки до тех пор, пока не привезу в Англию доказательства, или, в противном случае, меня сочтут самым великим выдумщиком среди журналистов всех времен. Я не сомневаюсь, что вы сейчас думаете то же самое и не станете рисковать доверием к «Газетт» из-за репортажа об этом путешествии, пока мы не будем готовы ответить на критику и скептицизм, которые обязательно вызовет публикация моих статей. Поэтому описание этого удивительного случая, для которого можно было бы подобрать прекрасный заголовок в нашей газете, еще должен подождать своей очереди в ящике редакторского стола.

Все произошло очень стремительно и не имело никакого продолжения, оставив след разве что в наших убеждениях.

А случилось следующее. Лорд Джон подстрелил агути – небольшое, похожее на поросенка животное; половину туши мы отдали индейцам, а вторую готовили сами на костре. После захода солнца воздух стал прохладным, и мы все подсели поближе к огню. Хотя в небе горели звезды, ночь была безлунная и видимость на равнине была ограничена. Внезапно из ночной темноты прямо на нас стремительно спикировало нечто, похожее на аэроплан. Мгновенно всех нас накрыла тень громадных кожаных крыльев, и на какой-то миг я увидел длинную змеиную шею, красный глаз, горевший жестокостью, и большой щелкающий клюв, полный, к моему изумлению, белых блестящих зубов. Это существо тут же исчезло – вместе с нашим ужином. Большая, не менее двадцати футов в поперечнике, темная тень вновь взмыла вверх; на мгновение чудище своими крыльями заслонило звезды, а затем скрылось за гребнем нависавшей над нами скалы. Пораженные, мы молча застыли у костра, как герои Вергилия, повстречавшие гарпий. Первым заговорил Саммерли.

– Профессор Челленджер, – сказал он торжественным голосом, дрожавшим от переполнявших его эмоций, – я вынужден принести вам свои извинения. Сэр, я ошибался и прошу вас забыть прошлое.

Это было сказано очень красиво и с большим чувством, и профессора впервые пожали друг другу руки. Встреча с птеродактилем очень много дала всем нам. Примирение этих двух людей, безусловно, стоило украденного ужина.

Но если на плато существовала доисторическая жизнь, то она вряд ли была сверхплотной, потому что в последующие три дня мы с ее проявлениями не сталкивались. За это время мы пересекли бесплодную и неприветливую местность, переходившую с северной и восточной стороны плато из каменистой пустыни в безрадостные болота – место обитания многочисленных птиц. Здесь скала была действительно неприступна, и, если бы не твердый выступ, пролегавший у самого основания отвесной стены, нам пришлось бы повернуть назад. Много раз мы по грудь проваливались в илистую топь старого полутропического болота. Ситуация усугублялась еще и тем, что здесь, похоже, находилось излюбленное место размножения змей яракаки – самых ядовитых и агрессивных в Южной Америке. Снова и снова эти ужасные существа, извиваясь, скользили по поверхности зловонной трясины в нашу сторону, и нам приходилось постоянно держать наготове дробовики, чтобы чувствовать себя в безопасности. Одну из воронкообразных низин в болоте, с водой серо-зеленого цвета из-за гниющего в ней какого-то лишайника я навсегда запомню как кошмарный сон. Оказалось, что здесь находится гнездо этих тварей; все склоны просто кишели змеями, которые ползли в нашу сторону, потому что особенность яракаки как раз и заключается в том, что, едва увидев человека, они тут же его атакуют. Их было слишком много, стрелять не имело смысла, поэтому мы просто бросились наутек и бежали, пока не выбились из сил. Я никогда не забуду, как, оглянувшись назад, мы увидели, насколько хватало глаз, поднимавшиеся из травы и опускавшиеся головы наших преследователей. На карте, которую мы составляем, это место мы назвали болотом Яракаки.

Скалы на дальнем краю плато были уже не красного, а шоколадного цвета; растительность на вершине стала более редкой, высота скалы снизилась до трех-четырех сотен футов, но нам так и не удалось найти место, где можно было бы подняться наверх. Даже наоборот: здесь скалы выглядели еще более неприступными, чем в той точке, где мы впервые вышли к ним. Их отвесная крутизна запечатлена на фотографии, которую я сделал, когда мы шли по каменистой пустыне.

– Дождевая вода, разумеется, должна каким-то образом стекать вниз, – сказал я, когда мы обсуждали создавшуюся ситуацию. – В скале просто обязаны находиться вымытые ею каналы.

– Нашему юному другу не откажешь в сообразительности, – заметил профессор Челленджер, похлопывая меня по плечу.

– Но дождь действительно должен где-то стекать, – упрямо повторил я.

– И он продолжает жестко придерживаться своей логики. Единственным недостатком ее является то, что мы наглядно убедились в отсутствии этих каналов.

– Но куда же тогда девается вода? – настаивал я.

– Думаю, логично будет предположить, что если вода не вытекает наружу, значит, она стекает внутрь.

– Тогда в центре плато должно быть озеро.

– Я предположил бы то же самое.

– Весьма вероятно, что такое озеро может находиться на месте старого кратера, – сказал Саммерли. – Само это формирование, безусловно, является сугубо вулканическим. Но как бы там ни было, я полагаю, что поверхность плато могла бы иметь уклон к центру со значительным по размеру водоемом в середине со стоком по некоторому подземному каналу в топи болота Ярараки.

– Либо же баланс может поддерживаться испарением, – заметил Челленджер, и двое ученых мужей снова углубились в один из своих обычных научных споров, которые для обычного человека звучали словно китайская грамота.

На шестой день пути мы завершили обход вокруг скал и вернулись в свой первый лагерь возле отдельно стоящего каменного утеса. Отряд наш пребывал в полном унынии, поскольку благодаря тщательнейшему обследованию стало абсолютно ясно, что здесь нет ни одного места, где даже самый ловкий человек мог бы надеяться подняться на вершину скалы. Путь, по которому прошел наверх Мейпл Уайт и который отмечен его стрелками, сейчас был совершенно непроходимым.

Что нам оставалось делать? Провизии было еще достаточно, к тому же мы пополняли наши запасы с помощью ружей. Но все равно рано или поздно настанет день, когда еда закончится. Кроме того, через пару месяцев следовало ожидать сезон дождей, и тогда наш лагерь просто смоет. Скала была тверже мрамора, поэтому на то, чтобы прорубить в ней тропу наверх, у нас не хватило бы ни времени, ни сил. Неудивительно, что в тот вечер мы мрачно смотрели друг на друга и, располагаясь на ночлег, едва перекинулись парой слов. Помню, что последним моим воспоминанием, перед тем как я провалился в сон, был присевший у костра Челленджер, похожий на громадную лягушку. Он обхватил свою большую голову руками и так глубоко задумался, что не обратил внимания на мое пожелание спокойной ночи.

Но утром нас приветствовал уже совсем другой Челленджер – Челленджер, довольный собой, излучающий самоуверенность. Он появился, когда мы готовились к завтраку, с ложной скромностью в глазах, которые словно говорили: «Я знаю, что безусловно заслужил все то, что вы собираетесь мне сказать, но прошу вас поберечь все ваши лестные слова и не вгонять меня в краску». Его борода ликующе щетинилась, грудь была гордо выпячена вперед. Одну руку он заткнул за борт своей куртки. Возможно, в своих фантазиях Челленджер именно в таком виде украшал собой освободившийся пьедестал на Трафальгарской площади в качестве еще одного ужасного лондонского памятника.

– Эврика! – воскликнул он, блестя зубами сквозь густую бороду. – Джентльмены, вы можете меня поздравить. Мы все можем поздравить друг друга. Наша проблема решена.

– Вам удалось найти путь наверх?

– Рискну предположить, что да.

– И где же он?

Вместо ответа профессор показал на находящийся справа от нас пик одинокого утеса.

Пока мы окидывали его взглядом, наши лица вытягивались – по крайней мере мое. Наш компаньон заверил нас, что взобраться туда возможно. Но между утесом и плато зияла ужасная пропасть.

– Мы никогда не сможем перебраться оттуда на вершину, – вырвалось у меня.

– По крайней мере, мы все сумеем подняться на этот пик, – сказал профессор. – Когда же мы окажемся там, я смогу продемонстрировать вам, что ресурсы моего изобретательного ума еще далеко не исчерпаны.

После завтрака мы распаковали тюк, в котором наш предводитель привез альпинистское снаряжение. Оттуда он извлек моток очень прочной тонкой веревки длиной в сто пятьдесят футов, «кошки», крючья и другие приспособления. Лорд Джон был опытным скалолазом, Саммерли тоже в разное время совершил несколько серьезных восхождений, так что в нашем отряде я был единственным новичком в этой области; но недостаток опыта у меня могли компенсировать мои сила и энергия.

На самом деле подъем на утес не был такой уж сложной задачей, хотя было несколько моментов, когда волосы у меня на голове вставали дыбом. Первая половина пути оказалась очень простой, но затем скала становилась все круче и круче, и последние пятьдесят футов мы уже цеплялись за малейшие выступы и трещинки буквально кончиками пальцев. Я бы не смог совершить такое восхождение, как не смог бы этого сделать и Саммерли, если бы Челленджер не поднялся на вершину первым и не сбросил нам веревку, закрепив ее за ствол растущего там большого дерева. Она очень помогла нам, и вскоре мы взобрались по неровной стене и оказались на небольшой, поросшей травой площадке на вершине размером примерно двадцать пять на двадцать пять футов.

Первое, что произвело на меня сильное впечатление, когда я перевел дыхание, был потрясающий вид, открывавшийся на страну, по которой мы прошли. Казалось, что у нас под ногами лежала вся Бразилия, протянувшаяся далеко-далеко, до самого горизонта, который застилала голубоватая дымка. На переднем плане находился длинный склон, усеянный камнями и точками древовидных папоротников; подальше, за похожим на седло холмом виднелись желто-зеленые заросли бамбука, через которые мы с таким трудом пробирались; еще дальше растительность постепенно становилась все гуще, пока не переходила в громадный лес, простиравшийся насколько хватало глаз и еще дальше, на добрые две тысячи миль.

Я все еще упивался этой великолепной панорамой, когда мне на плечо легла тяжелая рука профессора Челленджера.

– Сюда, мой юный друг, – сказал он; – vestigia nulla retrorsum. Никогда не оглядывайтесь назад, только вперед, к нашей славной цели.

Когда я обернулся, оказалось, что мы стояли как раз на уровне плато и зеленая гряда кустов с отдельными высокими деревьями среди них находилась так близко, что просто не верилось, насколько недостижимыми для нас они по-прежнему оставались. На глаз провал был шириной футов в сорок, но для меня это было все равно что сорок миль. Я обхватил одной рукой ствол дерева и заглянул в пропасть. Далеко внизу виднелись крошечные фигурки наших слуг, смотревших на нас. Стена подо мной была совершенно отвесной, как и та, которая находилась от меня на другой стороне.

– Это действительно чрезвычайно любопытно, – прозвучал у меня за спиной скрипучий голос профессора Саммерли.

Я обернулся и увидел, что он с громадным интересом рассматривает дерево, за которое я держался. Гладкая кора и ребристые листья показались мне знакомыми.

– Ба, – воскликнул я, – да это же бук!

– Абсолютно верно, – сказал Саммерли. – Приятно встретить вдали от родины нашего соотечественника.

– Это не просто наш соотечественник, мой дорогой друг, – сказал Челленджер. – Если мне будет позволено усилить ваше сравнение, я бы назвал его нашим первым союзником. Этому буку суждено будет стать нашим спасителем.

– Ну конечно же! – воскликнул лорд Джон. – Мост!

– Вот именно, друзья мои, мост! Все-таки не зря я целый час вчера ночью тщательно обдумывал сложившуюся ситуацию. Я вспомнил, как сам однажды сказал нашему юному другу, что для Джорджа Эдварда Челленджера нет лучшей позиции, чем когда спину ему надежно прикрывает стена. Вы должны признать, что вчера вечером все мы оказались приперты к стенке, причем в буквальном смысле. Но там, где интеллект и сила воли выступают рука об руку, выход будет найден всегда. Необходимо было найти мост, который можно перекинуть через пропасть. И вот он перед вами!

Это действительно была блестящая идея. Дерево было высотой добрых шестьдесят футов, и если оно упадет правильно, то легко перекроет провал. Поднимаясь сюда, Челленджер повесил себе на плечо топор. Теперь профессор протянул его мне.

– Наш юный друг обладает прекрасными мускулами и силой. Думаю, что для решения этой задачи он подойдет лучше любого из нас. Однако я должен просить вас, чтобы вы воздержались от каких бы то ни было самостоятельных действий и выполняли в точности то, что вам будет сказано.

Под его руководством я сделал по бокам ствола глубокие зарубки таким образом, чтобы дерево упало в нужном для нас направлении. Бук и так был довольно сильно наклонен в сторону плато, так что задача оказалась не такой уж и сложной. После подготовки я наконец принялся основательно рубить ствол, работая по очереди с лордом Джоном. Прошло чуть больше часа, когда раздался громкий треск, дерево качнулось вперед, а затем рухнуло, утонув ветвями в кустах на противоположной стороне расселины. Срубленный ствол подкатился к самому краю пропасти, и на какое-то ужасное мгновение нам показалось, что бук сорвется и все будет кончено. Однако буквально в нескольких дюймах от обрыва он остановился. Перед нами лежал наш мост в неизведанное.

После этого все мы, не говоря ни слова, пожали руку профессору Челленджеру, который, в свою очередь, приподнял свою соломенную шляпу и поклонился каждому из нас.

– Я прошу позволить мне, – сказал он, – быть первым, кто перейдет в неведомую страну, – без сомнения, прекрасный сюжет для будущего исторического художественного полотна.

Профессор уже подошел к нашему мосту, когда руку ему на плечо положил лорд Джон.

– Мой дорогой друг, – сказал он, – я действительно не могу позволить вам сделать это.

– Не можете позволить, сэр?! – Голова профессора откинулась, а борода угрожающе ощетинилась.

– Вы же знаете, что когда дело касается науки, я беспрекословно признаю ваше лидерство, потому что вы – человек ученый. Но когда вы попадаете на мою территорию, вам придется следовать за мной.

– Вашу территорию, сэр?

– У каждого из нас своя профессия. Моя профессия – солдат. Мы же, насколько я понимаю, занимаемся исследованием новой страны, в которой вполне может быть полно всяческих врагов. И мое понимание разумного руководства заключается в том, чтобы не бросаться вперед сломя голову, а призвать на помощь немного здравого смысла и терпения.

Эти возражения были слишком справедливыми, чтобы ими можно было пренебречь. Челленджер кивнул головой и пожал могучими плечами.

– Хорошо, сэр, что вы предлагаете?

– Насколько мне известно, прямо за этими кустами нас может поджидать племя кровожадных каннибалов, – сказал лорд Джон, поглядывая на мост. – Чтобы не попасться им на обед, лучше уж вести себя предусмотрительно; поэтому мы будем тешить себя надеждой, что там нет никаких опасностей, но в то же время действовать будем так, как будто они реально существуют. Для этого мы с Мэлоуном спустимся снова вниз и вернемся сюда с четырьмя ружьями, а также с Гомесом и остальными. Затем один человек сможет пойти на другую сторону, а оставшиеся будут прикрывать его с ружьями наготове, пока он не убедится в безопасности перехода всей команды.

Челленджер уселся на пень от срубленного дерева и принялся нетерпеливо ворчать; но мы с Саммерли единодушно согласились, что, когда дело касается практических вопросов, командовать должен лорд Джон. Теперь, когда на самом трудном участке стены сверху свисала веревка, карабкаться по скалам было намного проще. За час мы подняли наверх наши ружья и дробовик. За нами последовали метисы, которые принесли с собой мешок с продовольствием на случай, если изучение местности затянется. У каждого из нас было по полному патронташу.

– А теперь, Челленджер, прошу вас вперед, если вы действительно настаиваете на том, чтобы оказаться там первым, – сказал лорд Джон, когда все приготовления были завершены.

– Весьма признателен вам за ваше любезное разрешение, – раздраженно ответил профессор; он, как никто другой, был нетерпим к любому проявлению власти над собой. – Поскольку вы были столь великодушны, чтобы позволить мне это, я, пожалуй, решусь взять на себя роль пионера.

Закинув за спину топор и усевшись верхом на дерево, Челленджер, забавно подпрыгивая, двинулся по стволу вперед и вскоре оказался уже на другой стороне. Он поднялся на ноги и радостно замахал руками в воздухе.

– Наконец-то! – прокричал он. – Наконец-то!

Я с тревогой следил за ним, боясь, что из стоявших за его спиной зарослей на него обрушится злой рок. Но все было совершенно спокойно, лишь странная разноцветная птица взлетела у него из-под ног и скрылась среди деревьев.

Вторым был Саммерли. Наличие выносливости в столь хрупком теле было просто удивительным. Профессор настоял на том, чтобы ему на спину повесили два ружья, чтобы, когда он переберется на ту сторону, они с Челленджером оба оказались вооружены. Следующим шел я, изо всех сил стараясь не смотреть вниз, на тот ужасный провал, который находился у меня под ногами. Саммерли протянул мне приклад своего ружья, а еще через мгновение мне удалось схватиться за его руку. Что же касается лорда Джона, то он просто прошел по стволу – действительно прошел, без всякой страховки! Вот уж у кого по-настоящему железные нервы.

И теперь мы все вчетвером оказались в волшебной стране, затерянном мире Мейпла Уайта. Для каждого из нас это был миг подлинного триумфа. Кто тогда мог предвидеть, что это было лишь прелюдией страшных несчастий? Позвольте мне в нескольких словах описать, как на нас обрушился роковой, сокрушительный удар.

Мы отвернулись от края пропасти и успели пробраться вглубь густого кустарника примерно на пятьдесят ярдов, когда позади нас раздался леденящий душу треск. В едином порыве мы все бросились к тому месту, на которое высадились. Наш мост сорвался вниз!

Взглянув со скалы, далеко внизу я увидел массу спутанных веток и обломки разбитого ствола. Это был наш бук. Быть может, дерево упало, потому что обвалилась часть каменистой верхушки утеса? Какое-то мгновение мы думали, что случившееся объясняется именно так. Но только мгновение, пока из-за дальнего края скалистого утеса не появилось медленно смуглое лицо, лицо нашего метиса Гомеса. Это действительно был Гомес, но не тот Гомес, которого мы знали, со спокойной улыбкой и лицом, похожим на маску. Глаза его пылали, черты лица были искажены, он весь излучал ненависть и бешеную радость удовлетворенной мести.

– Лорд Рокстон! – прокричал он. – Лорд Джон Рокстон!