То ли свет, то ли тьма Юнусов Рустем

29

Секретарь стал обходить профессоров, поднявших руки.

– Раз, два, три, – громко считал он, дошел до председателя и остановился, поскольку тот говорил в это время с, подошедшей к нему, ассистенткой.

– Вы «за»? – спросил его секретарь.

Председатель был в сомнениях, следует ли ему поднять руку за тройку, но, увидев, что большинство членов ГЭК голосуют «за», он тоже поднял руку.

– Восемь, девять, десять, – секретарь в очередной раз пробежал глазами по лицам профессоров, – кажется, никого не опустил.

«Наша, слава те господи, взяла», – подумал заместитель декана. Он, чтобы никто не видел выражения его потного лица, отвернулся и стал утирать его платочком.

– Итак: за то, чтобы студентке Хабибуллиной поставить итоговую оценку удовлетворительно, проголосовало десять членов ГЭК. А теперь прошу поднять руку тех, кто за то, чтобы поставить студентке Хабибуллиной оценку неудовлетворительно, – сказал заместитель декана, взглянул на профессора-хирурга и взглядом его, чуть заметно поведя бровью, поблагодарил.

Профессора, не стесняясь своего выбора, высоко подняли руки, но даже без подсчета голосов было видно, что их меньшинство.

– Вот мы и увидели, что собой представляют наши профессора. Не мытьем, так катаньем! – ни к кому не обращаясь, сказала вполголоса Вера Семеновна, а у сидящего рядом с ней хирурга в это время вертелись на языке непечатные слова.

– Ставка, надо полагать, высока, – заметил сидевший рядом с нами хирург-проктолог.

– Не зря Карл Маркс писал – я уж не помню дословно, – сказал акушер-гинеколог, – что для того, чтобы получить триста процентов прибыли, капиталист и любовницу продаст, и жену заложит. А Ленин говорил более образно: капиталист, чтобы получить прибыль, продаст вам веревку, на которой вы должны его повесить.

Мне же в это время вспомнились студенческие годы. На шестом курсе я посещал драматический кружок при клубе Маяковского. Художественным руководителем кружка был тогда артист еще из тех. Он закончил студию МХАТ, знал Станиславского, Книппер-Чехову, Москвина, Качалова и других артистов Художественного. Ему уж был восьмой десяток лет. Как-то после репетиции, зная, что я студент медицинского, он попросил меня его посмотреть. Судя по анамнезу, у него была типичная стенокардия. «Я поговорю с нашим профессором, и он вас примет», – сказал я ему. «Я к профессору лечиться не пойду, лечи ты меня, – сказал он мне, помолчал и добавил: – Профессор светит, но не греет». «Как же так!» – тогда думал я, теперь же мне слова артиста были понятны.

Секретарь стал считать голоса членов ГЭК, которые голосовали за двойку. От голосования и на этот раз воздержался только наш шеф. «У Хасана Хасановича, – подумал про него заместитель декана, – как всегда, отличное от коллег мнение, а по сути выпендреж. Всегда хочет на людях выпрыгнуть из штанов, но мы-то его знаем как облупленного. Смотрит на меня и радуется тому, что увидел соломинку в моем глазу».

«Другой бы на месте заместителя декана сквозь землю провалился, – подумала Вера Семеновна, – а он чувствует себя не в своей тарелке, знает, что все прилюдно раскусили его, но продолжает с настойчивостью, какая бывает только у очень ограниченных людей, выгораживать студентку».

– Уважаемые коллеги, что же у нас получается, – уже уверенно произнес заместитель декана, – за то, чтобы студентке Хабибуллиной вывести итоговую оценку удовлетворительно, проголосовало десять членов ГЭК, а за то, чтобы поставить неудовлетворительно, при одном воздержавшимся семь. Таким образом, студентка Хабибуллина получает оценку удовлетворительно.

Заместитель декана, не скрывая удовлетворения, пробежал глазами по лицам профессоров, запоминая тех из них, кто поддержал его и как бы между прочим добавил:

– Ну вот, наконец-то мы этот вопрос решили, все по-честному.

– Честнее некуда, – вполголоса заметила Вера Семеновна.

– Я прошу конечные итоги голосования запротоколировать, – обратился заместитель декана к секретарю.

– Переходим к обсуждению оценок студентов третьей группы, – произнес между тем председатель, тогда как преподаватели все еще продолжали между собой обсуждать результаты голосования.

– Володин.

– Хирургия хорошо, терапия удовлетворительно, акушерство хорошо, – сказала экзаменатор, сидевшая за средним столом.

– По практическим навыкам тоже все хорошо, – заглянув в ведомость, сказал заместитель декана.

– Итоговая выходит хорошо.

Обсуждение оценок третьей и четвертой группы прошло гладко.

– Прошу позвать для оглашения оценок студентов, – обратился председатель к секретарю и, повернув голову к заместителю декана, по-свойски ему вполголоса сказал: – Когда студенты войдут, вы мне покажите эту студентку.

– Хабибуллину? Зачем она вам?

– Ну как же! Сколько, как о выдающейся личности о ней говорили. Хочется просто на нее хоть одним глазком взглянуть; меня она заинтриговала.

– Хорошо. Только вы студентам, когда будете объявлять оценки, ничего о нашей дискуссии не говорите. Пойдут кривотолки.

Председатель, в том смысле, что ему замдекана об этом мог бы и не говорить, чуть заметно наклонил голову и, мысленно выстраивая перед студентами речь, взял со стола экзаменационную ведомость.

Студенты гуськом, по трое, по двое, а затем по одному стали входить в лекционный зал и заполнять места в амфитеатре. Теперь они уже были без медицинских халатов.

– В свое время мы как один приходили на экзамены в белых рубашечках и при галстуках. А теперь, посмотрите, на многих футболки, словно они пришли не на госэкзамен, а на футбольный матч, – обращаясь к заместителю декана, сказал председатель.

– А студент Шептунов вообще пришел, на госэкзамен, как на пляж: надел на босы ноги похожие на лапти разбитые сандалии.

– Хиппует.

– Ему-то, как раз и хипповать нечем, второгодник, в голове – шаром покати. Он еще нам спасибо должен сказать, что мы его пожалели, допустили до госэкзаменов.

– А девочки, как и раньше, нарядные, особенно в переднем ряду справа с белокурыми волосами и румяными щеками хороша.

– А по мне так сдобная лепешка.

– Кажется, все, – сказал секретарь и закрыл за последним студентом, проскочившим в зал, дверь.

– Где же она? – спросил заместителя декана председатель.

– Представьте себе, не пришла.

«Вот так вот. Мы копья ломаем, а она даже не сочла нужным дождаться конца экзаменов и узнать, на какую оценку сдала», – подумал председатель. Настраивая голос, он несколько раз легонько кашлянул и громко сказал:

– Уважаемые студенты, вернее даже сказать, уже коллеги, позвольте поздравить вас с успешной сдачей государственного экзамена. Экзаменаторы и члены государственной экзаменационной комиссии успешно поработали и высоко оценили ваши знания. Можно даже сказать, что мы поставили вам оценки с авансом, с тем, чтобы вы, обучаясь в интернатуре, и в дальнейшей вашей врачебной деятельности оправдали наше доверие. Но со сдачей экзамена ваша учеба не заканчивается. Учиться врачебному искусству вам придется всю жизнь, такова уж наша профессия и я желаю вам успехов на этом поприще.

Председатель сделал паузу. Пока он говорил, некоторые студенты перешептывались, но большинство, понимая торжественность момента, внимало его словам. То же самое можно было сказать и о преподавателях.

– А теперь позвольте зачитать оценки, – тоном ниже сказал председатель и надел очки.

В зале стало тихо.

– Первая группа: Ахметова – хорошо, Арбузов – отлично, Веточкин – хорошо, Демченко – отлично…

На зачитывание оценок студентов ушло около двадцати минут, затем раздались недружные хлопки. Многие студенты оценками были довольны. Они не влияли ни на распределение, ни на зарплату. Более того, принимая на работу молодого специалиста, главные врачи за редким исключением даже не интересуются, как он учился в университете. Но все же студентам было приятно получить на госэкзамене высокую оценку.

Председатель еще раз поздравил студентов с успешной сдачей государственного экзамена и посмотрел на заместителя декана.

Пока председатель говорил, заместитель декана не слушал его. Он вспоминал, как преподаватели во время голосования с ухмылочками посматривали на него и сам себя накручивал. «То, что произошло на экзамене, конечно же, будет известно в университете не сегодня, так завтра, – думал он. – Руководство университета отнесется к тому, что произошло, с пониманием, а вот молва! У нас каждый горазд сделать из мухи слона, и все обрастет сильно преувеличенными слухами».

– Вы что-то хотели сказать, – возвращая заместителя декана к реальности, обратился к нему председатель.

Отгоняя грустные мысли, замдекана тряхнул головой и, обращаясь к студентам, сказал:

– Уважаемые коллеги! Я от имени деканата также поздравляю вас с успешным окончанием вами нашего университета и желаю вам успехов не только на профессиональном поприще, но и в личной жизни. С сегодняшнего дня вы уже не студенты, но это обстоятельство вы осознаете после. Кроме того, довожу до вашего сведения, что по традиции двадцать пятого июня, после того, как все группы сдадут госэкзамен, в десять часов утра, во дворе, между урологической клиникой и главным корпусом, а при плохой погоде в актовом зале, состоится общее собрание шестого курса лечфака, на котором мы будем принимать клятву Гиппократа. После этого вы получите дипломы. Так что мы с вами не прощаемся.

После того, как заместитель декана закончил свою речь, возникла неловкая пауза.

– Ну а сейчас, может быть, кто из студентов желает выступить с ответным словом, – произнес председатель.

Студенты стали шушукаться. Наконец, вперед неуверенно вышел студент-отличник, который должен был остаться на кафедре хирургии в аспирантуре.

– Уважаемые коллеги! – произнес он, обращаясь к преподавателям, и глупо улыбнулся. Его обращение вызвало оживление не только среди преподавателей, но и среди студентов. – Прежде всего, позвольте вас поблагодарить, за то, что вы за шесть лет обучения в университете вложили в наши головы много знаний. Хорошо также вы сделали, что высоко оценили наши знания. – В зале вновь возникло оживление. – Так сказать, поставили оценки авансом, но мы обещаем вам, оправдаем эти оценки. Глядя на вас, мне кажется, мы стали даже мудрее. Еще я хочу сказать, что годы, проведенные нами в университете, были лучшим временем в нашей жизни. Еще раз спасибо. Мы высоко будем нести марку нашего университета.

Пока студент говорил, некоторые преподаватели, с умилением на лице слышали в свой адрес льстивую речь; они принимали слова студента за чистую монету, большая же часть преподавателей слушала студента с пробегающей по их губам легкой иронической улыбкой.

На этом экзамен закончился, и все стали быстро расходиться.

– Когда мы оканчивали институт, то клятву Гиппократа принимали в актовом зале. Кто-то читал текст, а мы хором повторяли, – сказал председатель заместителю декана.

– И сейчас так. Только уже все смотрят на клятву как на еще большую формальность.

30

Редко, не чаще одного раза в пять лет, государственные экзамены на лечебном факультете посещает ректор. Об этом председателя или заместителя декана секретарь ректора извещает заранее.

Ректор наш руководит университетом уже много лет и живет на широкую ногу. За городом он себе давно выстроил коттедж. Его дочь делает докторскую. Научным руководителем у нее наш шеф. Она работает доцентом на нашей кафедре, преподает студентам заболевания почек. Шеф всячески ее тормозит. Он хочет, чтобы его дочь первая защитила докторскую. В его планах – передать ей заведование нашей кафедрой, а не дочери ректора. И на этой почве между ними всеми подковерные трения. Когда в университете объявили конкурс на лучшего преподавателя, то наш шеф постарался, и дочь ректора стала им. Она получила за это не малые деньги.

Сын ректора окулист. Он заведует частной клиникой «Третий глаз». Несколько лет назад, возвращаясь со студенткой из Борового Матюшина, где на берегу Волги расположены престижнее дачи, он на огромной скорости, не справившись с управлением автомобиля, слетел с трассы и врезался в огромное дерево. Накрученный, дорогой спортивный японский автомобиль от лобового столкновения с деревом загорелся. При этом двигатель «въехал» в салон и зажал ноги студентки-шестикурсницы из санитарно-гигиенического факультета, которая сидела на переднем сиденье. Сыну же ректора повезло: он вылетел из автомобиля и отделался переломом ключицы, небольшими порезами и ушибами различных частей тела. Когда студентку в бессознательном состоянии извлекли из покореженного автомобиля и доставили в РКБ, то после обследования выяснилось, что у нее, помимо обширных ожогов различных частей тела, раздроблены кости ног. Нижние конечности по бедро пришлось ампутировать. Через несколько дней, не приходя в сознание, девушка скончалась.

Ежегодно, перед началом учебного года ректор на открытом ученом совете в актовом зале, где яблоку некуда упасть, произносит речь, которая по смыслу для преподавателей является «президентским посланием». Когда я был молодой, то на меня производили впечатление уверенные и внушительные интонации чиновников. Теперь же, когда я слушаю их, то на ум приходят слова Л. Толстого, которые он записал в своем дневнике: «Чем внушительнее, импозантнее и звуки, и зрелища, тем пустее и ничтожнее».

Когда же ректор появляется на государственном экзамене, то с него, словно по мановению волшебной палочки, слетает апломб и держится он отнюдь не самоуверенно, даже скромно. Войдя в лекционный зал, кому-то из профессоров он с участием пожмет руку, кому-то небрежно кивнет головой, а кого-то и не заметит. Заместитель декана и председатель ГЭК ему докладывают, что экзамен идет своим чередом, студенты хорошо подготовлены, отвечают бойко. Ректор им не скажет ничего, подсядет за один из экзаменационных столов, чтобы послушать, как отвечают студенты. Однако он вопросов не задает, хотя студенты, отвечая по билету, смотрят не на экзаменатора, а на него. Это, судя по всему, нравится ему.

Один раз ректор, когда я принимал экзамен, подсел ко мне, и я наблюдал за ним боковым зрением. «Не обращайте на меня внимания. Принимайте экзамен как обычно», – сказал он мне.

На его лице, как обычно, была маска, и нельзя было понять, то ли он думает о чем-то своем, то ли слушает ответ студента. Вот нам ответила очередная студентка. В подобной ситуации по логике вещей секретарь должен был подсадить за наш стол отличницу. Пока он нерасторопно соображал, кого же к нам подсадить, ибо из не сдавших экзамен студентов не было явно достойной кандидатуры, которая могла бы произвести своим ответом впечатление на ректора, к нам без ведома секретаря подсела отвечать очень слабая студентка. Она как-то необычно, как на знакомого, посмотрела на ректора. Было видно, что ректор зорко, что-то вспоминая, всматривается в лицо студентки, и вдруг лицо его сжалось, отвердело, углубились на лбу морщинки. Первое время мне было непонятно, чем была обусловлена эта перемена, а затем меня осенило: ректор, очевидно, вспомнил эту студентку, вспомнил, как шесть лет назад зачислил ее в студентки. Надо полагать, он знал за собой не один подобный грех и потому чувствовал себя на госэкзамене перед студентами и преподавателями ущербно. Впрочем, это лишь мое предположение.

Через полчаса сидения в душной аудитории, слушание ответов студентов ректору, видимо, надоедает, и он направляется в кабинет шефа. У нас многие давно говорят: «Они по жизни друзья, вместе начинали карьеру».

В кабинете девочки-ординаторы заранее накрывают в подобной ситуации с различными лакомствами столик, и профессора, сидя вальяжно в креслах, за чашкою чая или кофе, ведут на различные темы неторопливый разговор.

Приятно проведя время, обычно ректор изъявляет желание присутствовать при объявлении студентам оценок. В этом случае шеф заранее подзывает учебного ассистента и ему говорит: «Ректор, судя по всему, будет до конца, нужно сказать студентам, чтобы после объявления оценок кто-то из них толково выступил в адрес преподавателей с благодарственным словом».

Все это было при прежнем ректоре, который несколько лет назад, в связи с возрастным цензом, оставил кресло. Место ректора занял бывший проректор по учебной работе, который еще ни разу не появлялся на госэкзаменах лечебного факультета.

31

До перестройки председателями ГЭК к нам наезжали назначаемые свыше профессора из других вузов. Менялись они ежегодно. Но в перестроечные времена, когда не стало в вузах денег на командировки, председателями ГЭК в порядке очередности у нас становились доморощенные профессора. Эта традиция вновь изменилась, когда стало лучше с финансами. Одно время председателем ГЭК к нам стал приезжать профессор, заведующий кафедрой поликлинической терапии Нижегородского медицинского университета некто Володин. Ему за шестьдесят. С виду он представляет собой нечто скучное, неопределенное и тусклое. История жизни его, возможно, и представляет длинную повесть мыслей, страстей, ощущений, коллизий, но повесть заканчивается, а жизнь вокруг продолжается. Так казалось мне, глядя на него.

Экзамен по практическим навыкам, который проводился в течение четырех дней, председатель ГЭК пропускал, появлялся он, только когда проводился экзамен по теоретической части, что, конечно же, всем было на руку.

Председатель ГЭК присутствовал у нас на экзамене не для того, чтобы выявить объективно у студентов знания, и не для того, чтобы обменяться опытом по методике проведения экзаменов, а для галочки. Перво-наперво он желал в командировке приятно провести время и обхождением, как правило, оставался доволен.

Во время экзамена он мог просидеть на председательском кресле, не вставая, часа два кряду, а мог встать и подсесть за тот или иной экзаменационный столик. Послушает председатель несколько минут, как отвечает студент, задаст ему вопрос, но только по билету – знает, что «шаг влево или вправо» поставит студента в тупик. Он никогда не говорил, какую студенту поставить оценку.

Про него члены ГЭК у нас говорили: «Умный мужик».

По билету же многие студенты отвечают неплохо, хотя и незаметно, что они шпаргалят безбожно, но есть и такие студенты, которые не могут ответить на вопрос даже по шпаргалке. Завальных студентов секретарь вызывает отвечать, когда председатель уходит в комнату отдыха пить чай. Здесь в неформальной обстановке порой происходит сближение председателя с местными профессорами с тем, чтобы навести мосты и написать по принципу «ты мне, я тебе» при необходимости положительные отзывы и рецензии на те или иные научные работы.

Чтобы организовать для членов ГЭК и экзаменаторов чаепитие, на нашей кафедре, а также на кафедре хирургии и акушерства назначаются ответственные женщины-ассистенты. В помощь им придается несколько девочек из числа ординаторов и интернов. Считается, что при проведении госэкзаменов это важный участок работы, и потому об этом следует рассказать подробнее.

Поскольку экзамены проводятся в течение восьми дней, то кафедры между собой договариваются, в какие дни каждая из них отвечает за стол.

В одной из учебных комнат сдвигаются столы, на них накрывается «скатерть-самобранка», и появляются на столах и треугольники, и ватрушки, и пироги с различной начинкой, и различных сортов колбаса и ветчина и несколько видов салата. Год на год не приходится, но бывает на столе и красная икра. Ее девочки тонким слоем намазывают на ломтики белого хлеба. К чаю подаются шоколадные конфеты и торты. В прежние годы в заключительный день экзаменов после объявления оценок студентам на столах появлялось в различном ассортименте спиртное, но ректор на одном из ученых советов эту традицию раскритиковал. Впрочем, спиртное мало кто употреблял; почти все за рулем, и застолье ограничивалось двумя-тремя тостами. Все быстро разбегались по своим делам, а в последние годы в заключительный день после госэкзаменов вообще не проводится застолий. Все ограничивается комнатой отдыха. Здесь за столами с яствами может одновременно разместиться до пятнадцати-двадцати человек. Чтобы экзаменационный процесс не прерывался, экзаменаторы и члены ГЭК не направляются в комнату отдыха все одновременно. Перерыв на чашку чая преподаватели устраивают себе по ситуации, обычно через два-три часа после начала экзаменов.

На чьи деньги едим и пьем? Этот вопрос не задает прилюдно никто. Да и спрашивать об этом в подобных ситуациях у нас считается плохим тоном. Застолья между тем проводятся на студенческие деньги.

У нас на кафедре из года в год за этот участок работы отвечала Гульсина Мингазовна. Она, как никто другой, могла найти со студентами общий язык. Наш шеф ее за это очень ценил. Поутру в дни, когда наша кафедра отвечала за питание, студенты ей несли в пакетах и провизию и бутылки. Причем спиртного в большом ассортименте приносили столько, словно предстояла свадьба, на которую пригласили «всю деревню». Куда после экзаменов оно девалось – непонятно.

Однако никто так не раскручивал студентов, как это делалось на кафедре организации здравоохранения. Один год я был членом комиссии, когда проходили госэкзамены на этой кафедре. Принимали экзамен у вечерников, и я своими глазами видел, как в учебной комнате, которая была рядом с той, где принимали государственный экзамен, студенты в фартуках, измазавшись в муке, раскатывали на столах тесто для пельменей.

Кончилось тем, что одному студенту лечебного факультета на госэкзамене по организации здравоохранения поставили тройку, а он рассчитывал на более высокую оценку. Студент рассказал о поборах на прокорм преподавателей отцу, отец же написал ректору университета возмущенное письмо.

Ректор недолюбливал заведующего кафедрой организации здравоохранения и не оставил письмо без внимания. Он изложил его содержание на ученом совете университета и поборы со студентов осудил. Более того, заведующего кафедрой организации здравоохранения пристыдили, не переизбрали по конкурсу на очередной пятилетний срок, и он стал работать по приказу.

Завкафедрой организации здравоохранения это очень тяжело перенес, сник лицом, голос его стал глуше и притих, он стал даже как будто меньше ростом, сгорбился.

Но как обойтись на госэкзамене без чаепития! Сидеть несколько часов к ряду в зале, где одновременно разговаривает много человек, и слушать невнятную студенческую речь – что может быть утомительнее и скучнее. В комнате отдыха же и экзаменаторы, и члены ГЭК расслабляются. За одним столом собираются и теоретики, и хирурги, и терапевты, и акушеры-гинекологи. Многие из них уважаемые, симпатичные люди. Во время общения преподаватели не только отдыхают от экзамена, но и обмениваются мнениями, решают те или иные практические вопросы. Помню, когда я только пришел на кафедру, за застольем ловил каждое слово старых профессоров. Теперь же новоиспеченные профессора не обладают ни большим интеллектом, ни кругозором. В большинстве своем это скучные люди, а речь их бедна. Я ни разу не слышал, чтобы кто-то из них говорил за столом о театре, литературе, музыке, живописи или других видах искусства. И никто не может с артистическим блеском изложить свои мысли.

После выступления ректора на ученом совете все согласились с ним и говорили о том, что организовывать поборы на госэкзамен со студентов – это не этично. На чаепитие стали сбрасываться преподаватели выпускающих кафедр, а зарплата наша ниже, чем среднестатистическая в регионе. Стол стал значительно беднее, но потом поборы со студентов возобновились – все пришло на круги своя.

После того, как Шамовская больница закрылась, госэкзамены стали проводить в лекционном зале на кафедре патологической анатомии, которая располагается во втором здании. Здесь провели шикарный капитальный ремонт. Здесь же мы читаем лекции студентам шестого курса в первом семестре. Организационные хлопоты по проведению госэкзаменов возложили на кафедру патологической анатомии. В первый год в комнате отдыха экзаменаторам и членам ГЭК во время чаепития не к месту предлагалось в большом ассортименте спиртное. Было сделано замечание, и в дальнейшем спиртное на столах не появлялось.

В последний день госэкзаменов после объявления студентам оценок начинается обсуждение результатов. На обсуждение некоторые экзаменаторы и члены ГЭК, чтобы не толочь воду в ступе, не остаются. Они под шумок вместе со студентами покидают зал.

В былые времена при обсуждении выступали не только заведующие кафедрами терапии, хирургии и акушерства, но и многие члены ГЭК, экзаменаторы. При этом внешне создавалась видимость плодотворной работы. В последнее же годы все ограничивается двумя-тремя дежурными выступлениями. При этом я никогда не слышал, чтобы кто-то из членов ГЭК, а во всем у нас задают тон профессора, говорил по существу о том, что для того, чтобы повысить интеллектуальный уровень и успеваемость студентов, следует принимать в университет достойных абитуриентов. Все дипломатично и раньше обходили этот вопрос, но он витал в воздухе, а теперь он словно и не существует, несмотря на то, что интеллектуальный уровень студентов из года в год падает.

В первый год, когда до шестого курса дошли студенты, сдававшие ЕГЭ, было впечатление, что эти студенты, как будто бы сильнее студентов предыдущих курсов, но на следующий год к нам на кафедру пришел очень слабый курс. Впрочем, говорить о том, сильнее или слабее студенты, зачисленные в число студентов по результатам ЕГЭ, сложно, ибо они разбавляются коммерческими студентами.

Результатами госэкзаменов остаются довольными, за редким исключением, все.

32

Один раз в пять лет наш университет, как и другие медицинские вузы России, проходит аттестацию, проще говоря – лицензирование.

Подготовка к аттестации начинается загодя. За полгода до лицензирования, а то и ранее, в актовом зале проректор по учебной работе собирает учебных ассистентов и доцентов как теоретических, так и клинических кафедр. Инструктаж длится два-три часа. Проректор поясняет, как представить в отчете ту или иную форму, а форм около пятидесяти. Отчетность год от года по количеству форм и объему увеличивается в геометрической прогрессии. От нее перед аттестацией у всех преподавателей голова кругом идет.

На кафедре выделяются ответственные по учебной, методической, научной, лечебной, воспитательной работе. В каждом отчете много разделов, различных подотделов и пунктов. Кроме того, каждый преподаватель плодит бумаги и складывает их в большую папку по своему циклу, готовит так называемый комплекс.

Если следовать всем требованиям, то преподаватель должен фиксировать на работе в амбарной книге каждый свой шаг. Например: после обхода в отделении он должен записать фамилии и инициалы осмотренных больных, их диагнозы и т. д.

Буквоедство было и раньше, но не до такой же степени.

Когда я поступил в медицинский институт на работу, ассистенты наравне с врачами вели больных, два раза в неделю дежурили в клинике, и за это получали, наряду с высокой педагогической ставкой, врачебный оклад. Работать преподавателям в институте было очень престижно. Заполнять никому не нужные бумажки у преподавателя попросту не было времени. Теперь же наши молодые преподаватели не дежурят в клинике и не заходят в палаты, каждый из них думает, как бы найти подход к шефу, стать доцентом или защитить докторскую. Я ни разу не слышал, чтобы они между собой обсуждали, как интересно протекает заболевание у того или иного больного, как поставить сложному пациенту диагноз. У большинства преподавателей в голове только меркантильный интерес. Но никому не нужные бумажки молодые преподаватели ведут аккуратно, прошнуровывают и складывают их в папки.

До перестройки у нас на кафедре работала Варвара Николаевна. Клиницист она была прекрасный. Будучи ассистентом, она консультировала в Шамовской больнице отделение общей терапии и, как курица с цыплятами, ходила со студентами по палатам. Все группы старались попасть только к ней, и это вызывало ревность со стороны других преподавателей. Теперь же студентам без разницы, кто из преподавателей у них будет вести цикл. Что же до различных отчетностей, то у нее в столе – шаром покати. Если судить по нынешним официальным меркам, то она была бы худшим преподавателем. Как только заведовать нашей кафедрой стал шеф, она тут же перевелась на другую кафедру. Нам тогда по молодости этот ее поступок был непонятен.

Пока я перед аттестацией университета составлял методические разработки по циклу пульмонологии, окончательно отупел, но так и не понял, чем отличаются методические разработки, предназначенные для студентов, от методических разработок, предназначенных для преподавателей. Впоследствии при проведении практических занятий я в эти методички ни разу не заглянул. Они лежат от аттестации до аттестации университета в течение пяти лет в шкафу на полке мертвым грузом. Весь материал, который я излагаю студентам, у меня в голове, все примеры, которые я привожу студентам, взяты из практики. Зачем мне методички, когда в палатах клиники так много интересных больных – выбор для клинического разбора очень большой. Поскольку я не зажат методичками, то на каждом занятии, если передо мною сильная группа, импровизирую. Это разнообразит учебный процесс. Никакую методичку не подстроишь под клиническое течение заболевания у конкретного больного, здесь все индивидуально. Не зря же классик отечественной медицины сказал: «Схемы нужны плохим врачам».

Я как-то Салавата Зарифовича спросил:

– Как ты проводишь занятие с ординаторами?

– Я их спрашиваю: у кого есть интересный, непонятный больной, и мы проводим клинический разбор. Чтобы при ординаторах не пасть в грязь лицом, я должен хорошо ориентироваться во всех вопросах и не только терапии.

– А методички?

– Они если и нужны, то только для ограниченных людей. Знаний не хватает, чтобы их пополнять, я постоянно читаю в том числе и иностранную медицинскую литературу не отвлеченно, а по конкретным больным. Так лучше запоминается. Это же я советую делать и ординаторам. С годами у некоторых из них будет вырабатываться профессиональная память, – ответил он.

Между тем, по положению высшее учебное заведение лицензионной комиссией может быть не аттестовано, если на кафедрах учебно-методическая отчетность представлена не на должном уровне.

Перед приездом лицензионной комиссии приказом ректора в университете создается своя комиссия по проверке документации. В эту комиссию ректор включает самых занудных и педантичных профессоров. Для них смысл работы в бумажках. Комиссия ходит по кафедрам и проверяет, должным ли образом составлена та или иная отчетность. Чтобы ничего не упустить, они проверяют по списку.

– Журналы отработки пропущенных студентами занятий, будьте добры, представьте за последние пять лет, – говорит, к примеру, проверяющий.

Такого журнала у нас на кафедре нет, поэтому учебный ассистент Анна Валентиновна, изворачиваясь, отвечая ему, лукавит:

– У нас отработки преподаватели отмечают в учебных журналах, это во многом рациональнее и удобнее.

– Раз не представили, напротив этого пункта ставим минус, – говорит проверяющий и идет дальше по списку.

В ожидании аттестационной комиссии у нас на кафедре в самой большой учебной комнате, как для большого застолья, сдвигаются столы, на них стопками раскладываются ни разу не бывшие в употреблении новые папки с документацией. Они выглядят внушительно. Глядя на них, у нас на кафедре у многих преподавателей от гордости распирается грудь, с лица не сходит самодовольная улыбка, у меня же иные ассоциации. Я работал в участковой больнице, где в ходу был гужевой транспорт, и потому часто думаю: «Погрузить бы все эти бумаги на телегу и свезти бы их в самый дальний овраг за город на свалку – вот была бы польза!» Это я говорю о бумажках нашей кафедры, а из всего университета макулатуру нужно вывозить большегрузами.

Главное в нашем деле не то, что написано в твоей бумажке, а то, что у тебя в голове, свои знания ты должен передать студенту, чтобы из него получился толковый врач, ты должен, в ряду прочего, заставить его учиться, а не ставить ему автоматом зачет. Все остальное – к черту! Многие со мной, конечно же, не согласятся.

После того, как местная комиссия прошерстит все кафедры, созывается ученый совет. На нем председатель комиссии докладывает, на какой кафедре выявлены те или иные недостатки. С высокой трибуны кого-то поругают, кого-то похвалят и дадут наставления: к приезду лицензионной министерской комиссии все выявленные недостатки устранить.

Впрочем, все понимают, что по бумажкам университет отчитается. Их расплодить – большого ума не надо. На практике никто никогда не интересовался, что написано в каждой кафедральной бумажке. В ней можно изложить явную глупость, и возникают методички не из головы преподавателя, а механически они с чего-то списываются. Лицензионная комиссия физически не в силах перелопатить горы документации. Главное для всех, чтобы документация была и чтобы в ней было много исписанных страниц, и все в один голос говорят: «Чем больше – тем лучше!» Перед приездом комиссии не один месяц в университете все, словно душевнобольные, толкут воду в ступе. Впрочем, многие преподаватели и интерны, и ординаторы, которых в период подготовки к аттестации нещадно эксплуатируют, понимают, что занимаются пустым делом.

Руководство университета беспокоит другое: как отнесется лицензионная комиссия к тестированию студентов. Не нужно иметь большого воображения, чтобы представить, какой будет результат, если провести тестирование студентов честно. Удастся ли договориться! В этом вся фишка. Ибо по положению, если студенты показывают при тестировании слабые знания, то высшее учебное заведение также не аттестуется.

33

Наконец, к нам из Москвы фирменным поездом «Татарстан» приезжает вагон проверяющих. Помимо москвичей, в состав лицензионной комиссии, как правило, включают петербуржцев, а также представителей из периферийных вузов. Комиссию размещают в престижной гостинице или же в санатории. К обхаживанию комиссии в университете подходят очень серьезно, при этом исходят их того, что никто из гостей не страдает плохим пищеварением.

Проверяющие профессора – народ ушлый, каждый из них знает, что если он что-либо накопает, то рано или поздно сработает закон бумеранга: при лицензировании их вуза наверняка в комиссии будут казанцы. При желании они выявят еще больше, нежели они, недостатков.

При первом лицензировании университета, которое прошло более или менее спокойно, комиссия не выявила каких-либо серьезных недостатков, а вот при одной из следующих аттестаций, кое-кому пришлось поволноваться.

За восемь дней до лицензирования к нам на кафедру явился заместитель декана и сообщил о том, что с комиссией удалось договориться: тестирование студентов будет проходить по нашим тестам. Поэтому буквально в течение одного-двух дней нужно срочно подготовить десять вариантов тестов. В каждом варианте сто вопросов, итого тысяча вопросов. В каждом вопросе пять вариантов ответов, среди них студент должен выбрать единственно правильный ответ. Поскольку студенты будут тестироваться сразу по терапии, хирургии и акушерству, то кафедры терапии и хирургии должна подготовить по триста сорок вопросов, кафедра акушерства – триста двадцать. За оставшиеся дни до приезда комиссии необходимо было в типографии распечатать тесты и ознакомить с ответами студентов. Словом, предполагалось провести такое же тестирование студентов, какое проводится ежегодно перед государственными экзаменами, только по нашим тестам.

На кафедре, чтобы составить тесты, привлекли к работе студентов. Для этого дали им книги с наборами вопросов, составленные преподавателями московских вузов. Подобные книги москвичи выпускают примерно один раз в пять лет, и периферийные вузы их втридорога закупают. Это своего рода тоже бизнес.

Через два дня задание было выполнено и представлено в деканат. Еще через три дня тесты были отпечатаны в виде тонких книжечек.

Заместитель декана принес с чувством удовлетворения тесты на нашу кафедру с просьбой прогнать по ним студентов, чтобы они приобрели навык и не дай бог ничего при тестировании не перепутали.

У меня по пульмонологии в это время была сильная группа, и я протестировал студентов.

– Эталоны ответов, которые нам дали, в большинстве вариантов неверные, – сказали студенты.

Студенты тут же проверили ответы на вопросы по хирургии и акушерству – аналогичная ситуация. Было ясно, что второпях, то ли в деканате, когда корректировали электронный вариант тестов, то ли в типографии, все перепутали и на вопросы одного варианта дали ответы другого варианта.

Когда об этом узнал заместитель декана, то схватился за голову.

– Я многим тесты раздал, но никто мне ничего не сказал. Хорошо, что вы заметили несоответствие. А ведь мы студентам уже успели раздать неверные ответы на вопросы, – говорил мне в сердцах заместитель декана.

За два дня до приезда комиссии нужно было устранить путаницу и заново отпечатать тесты!

– Так давайте ничего не будем исправлять! Комиссия не будет в ответы вопросов вникать, – подал совет кто-то из преподавателей.

– Нет, что вы, если кто-то даже случайно сунется и обнаружит, что ответы на тесты неверные, то будет скандал. Будут говорить, что у нас не только студенты ничего не знают, но и преподаватели недалеко от них отстоят – безграмотно составили тесты и сами не знают на них ответы. Будем исправлять, – возразил заместитель декана, отвернулся и проглотил, чтобы предотвратить гипертонический криз, сразу несколько таблеток.

Впоследствии он говорил, что для того, чтобы управиться в срок, пришлось в течение двух дней работать день и ночь.

Студентам раздали новые варианты ответов и провели инструктаж в том смысле, что не следует правильно отвечать на все сто вопросов, а то все напишут тесты на пять. Это будет выглядеть неправдоподобно. Нужно, чтобы при ответах были и четверки и даже, пусть редко, но и тройки. Двоек, конечно же, не должно быть.

В свое время, когда наш шеф в составе лицензионной комиссии ездил в Санкт-Петербург аттестовывать медицинский университет, то по приезде, сдабривая свою речь матом, рассказывал:

– Петербуржцы нас хотели… Мы разрешили им протестировать студентов, используя домашние тесты, но они… перестарались: желая перещеголять москвичей, наставили своим студентам одни пятерки. Эту филькину грамоту мы сразу же послали… Говорим: не принимайте нас за дураков. В отчете должны быть не только пятерки, но и тройки. Они – ни в какую, словно не понимают, о чем идет речь. Тогда я пришел на группу – это у них вызвало чуть ли не шок, и сделал студентам опрос. Студенты везде у нас одинаковые. Я спросил у них, какие бывают тоны и шумы при ревматических пороках сердца… ничего не знают. После этого они пошли на попятную – отчеты по тестированию подкорректировали, хотя и после этого выставили студентам много пятерок и получился очень высокий средний балл.

Тестирование должно было состояться в десять часов. С небольшим опозданием на него явился представитель комиссии – профессор Самарского медицинского университета, мужчина среднего роста, лет пятидесяти, хорошо сложенный. Черты его худощавого лица были не совсем правильные, довольно крупные, временами мелькавшая улыбка на его лице выражала насмешку, взгляд серых глаз был небрежный.

Его сопровождали: проректор по учебной работе, декан, заместитель декана и наш шеф. Все они являли собой очень внушительный, неподкупный вид.

Приветствуя профессоров, студенты дружно встали. На первых рядах сидели отличники и хорошисты. «У некоторых умные лица», – присматриваясь к студентам, отметил про себя самарский профессор. Внешним видом студентов он остался доволен, встал за трибуну и произнес речь, в которой подчеркнул важность для статуса медуниверситета предстоящего тестирования.

Затем он попросил дать ему книжечки тестов и ответы на вопросы, не для того, чтобы проверить сложность вопросов, а для того, чтобы использовать готовые вопросы у себя на кафедре. Плановая аттестация медуниверситета должна была состояться через два года в их вузе, и он наверняка подумал: «Зачем изобретать велосипед, когда можно использовать чужой труд. У нас каждый, когда едет кого-то проверять, чего-нибудь из методической документации с собой привозит».

С удовлетворением положив тесты себе в папку, он дал команду, и ординаторы стали раздавать студентам варианты вопросов.

Когда каждый студент получил свой вариант вопросов, самарский профессор засек время и с мелькнувшей на его лице насмешливой улыбкой в сопровождении местных профессоров покинул зал. Последним выходил шеф. Он взглянул на учебного ассистента, поманил его пальцем, а когда тот быстро подошел, ему сказал:

– Сделайте средний балл по терапии четыре пятьдесят два.

– Ровно может не получиться, подогнать не так просто, можем немного ошибиться.

– Постарайтесь. Докажите, что не зря едите хлеб.

Самарского профессора между тем, повезли в Первую городскую больницу, которая тогда еще функционировала.

Здесь шеф не без хвастовства пустил собеседнику пыль в глаза, рассказывая о научных традициях и достижениях кафедры. Затем с дарственной надписью подарил ему написанную двадцать лет назад давно устаревшую, не представлявшую клинического интереса монографию «Неотложные состояния в клинике внутренних болезней».

Затем шеф повел самарского профессора по клинике и стал ему рассказывать, как сто лет назад ее построил купец-меценат Шамов, рассказал о том, что с той поры у нас в народе клинику называют не Первой городской, а Шамовской, показал шеф гостю и лекционный зал, заставленный в партере к приезду комиссии новыми стульями.

А тут уж и обед. Гульсина Мингазовна постаралась и во всей красе представила гостю особенности татарской кухни. Самарский профессор говорил, что он с утра плотно поел, но она, как клещ, вцепилась в него, держа за руку, и силком усадила-таки его за стол, говоря, что он не должен пренебрегать татарским гостеприимством. За тем, как Гульсина Мингазовна обхаживает гостя, шеф наблюдал с не сходившей с его губ улыбкой.

По ходу знакомства уже за столом профессора обменялись визитками, и даже договорились написать друг другу положительные рецензии на диссертации своих учеников.

Студенты между тем давно справились с заданием – долго ли перед каждым вопросом проставить номер ответа, если ответы у тебя в кармане. При этом двоечники, как правило, верно отвечали на все сто вопросов, отличники же были скромнее. Однако студентов раньше времени не отпускали – а вдруг самарский профессор заскочит. Но он больше не появился в зале, и, после того как студентов отпустили, их ответы стали проверять наши ординаторы и преподаватели.

После обеда желанного гостя, который был слегка навеселе, повезли из Первой городской больницы в РКБ – основную базу кафедры.

Здесь была запланирована встреча с заместителем главного врача по лечебной работе. Раиса Петровна – образованная, умная женщина, увидев перед собой неглупого человека, рассказала ему о диагностических возможностях клиники. При этом она не упустила возможности подпустить шефу шпильку. С хитрецой взглянув на него, она сказала, что кафедра помогает клинике в диагностическом и лечебном процессе. «Всего лишь помогает, а не определяет диагностическую и лечебную тактику», – с легкой пробежавшей по губам улыбкой подумал самарский профессор и мельком взглянул на часы.

Он понимал, что ему заговаривают зубы, с тем чтобы как можно меньше времени у него осталось на осмотр документации. В учебной программе, в расписании, в методичках, журналах успеваемости, в различных отчетах и планах при желании всегда можно найти погрешности.

Когда Раиса Петровна закончила длинную речь, самарский профессор ни о чем ее не спросил. Он посмотрел на шефа и обмолвился, что хотел бы ознакомиться с документацией кафедры. Но шеф, словно не понимая, о чем идет речь, повел его в операционную отделения нарушения ритма сердца и не упустил возможности похвастаться тем, что у нас студенты на цикле по кардиологии воочию видят, как на современном уровне проводятся операции по восстановлению ритма сердца.

Наконец шеф привел гостя в учебную комнату, где находилась документация, а сам удалился, ибо в документацию никогда не вникал и не смог бы ответить ни на один вопрос, который мог возникнуть при ее проверке.

Самарский профессор, как только шеф, неотступно следовавший за ним, покинул его, почувствовал облегчение и свободно вздохнул. Он увидел разложенные на шести столах стопками папки и с изумлением у порога остановился. Не зря шеф на кафедральном совещании о документации говорил: «Комиссию нужно задавить объемом. А уж что мы там понапишем – это не нужно по большому счету никому и никто в этом копаться не будет».

Анна Валентиновна представила гостю список разложенных по столам документов. Самарский профессор надел очки и долго его читал. Ведь его кафедре тоже при аттестации Самарского медуниверситета предстояло пройти через это, а он, как и наш шеф, тоже в документацию своей кафедры никогда не вникал и ничего в ней, не будучи буквоедом, не поминал.

– Сорок семь позиций. С каждым годом в министерстве плодится штат, а каждый новый чиновник порождает в среднем не менее четырех форм отчетности. Скоро у нас не будет времени заниматься делом, – произнес профессор, а Анна Валентиновна, промолчав, подумала: «На самом деле позиций больше, но некоторые документы мы не успели на должном уровне подготовить и в список не внесли».

Она подсунула гостю методичку для студентов по гастроэнтерологии. В ней говорилось про понос.

Профессор прочитал название методички и стал ее листать, бегло пробегая глазами по тексту.

«Отпечатанный на лазерном принтере текст, конечно же, скачали с Интернета; все с иголочки подготовлено к комиссии, и ни один студент эту методичку, подготовленную для меня, не читал и никогда не прочитает. Студенты у нас готовятся к занятиям по учебнику. Комиссия уедет и методичку положат в шкаф на пять лет до следующей комиссии», – подумал профессор и попросил показать ему учебную программу.

Учебная программа – основной документ. В ней прописаны темы практических занятий по всем циклам, темы лекций, которые читаются студентам в учебном году; прописано количество учебных часов, отпущенных на тот или иной цикл, на каждую тему и лекцию.

– У нас все есть, вот, пожалуйста, – сказала Анна Валентиновна и положила перед профессором учебную программу, утвержденную проректора по учебной работе, и заверенную гербовой печатью.

«Методология клинического диагноза», – прочитал профессор название первой лекции. «Интересно, о чем это и как можно об этом говорить в течение двух часов!»– подумал профессор и спросил:

– У вас имеются конспекты лекций?

– Конечно, – слукавила Анна Валентиновна.

По положению заведующий кафедрой должен читать не менее шестидесяти процентов лекций, но наш шеф читает студентам всего лишь две лекции по методологии диагноза и методологии лечения, и то не каждый год. Он считает, что его лекции «нечто!», и не упускает случая сказать об этом кому ни придется. Лекции на кафедре читают в основном доценты, и никаких конспектов лекций у нас на кафедре не имеется.

План лекций у нас имеется только для комиссии в учебной программе. На самом же деле его нет. На кафедральной доске вывешивался раньше план практических занятий, а плана лекций не было. А после капитального ремонта РКБ главный врач вообще запретил вывешивать на стенах какую-либо информацию. У кафедры не имеется даже для студентов доски объявлений, где бы можно было повесить расписание практических занятий. Студенты у нас не знают, идя на лекцию, кто будет ее читать и на какую тему. Лекции же у нас по терапии читаются один раз в неделю по средам. В понедельник, к примеру, Анна Валентиновна подходит ко мне и спрашивает: могу ли я на этой неделе прочитать лекцию. «А на какую тему?» – «Да на любую». – «По инфекционному эндокардиту пойдет?» – «Нормально. Студенты все равно ничего не знают».

– Покажите мне, пожалуйста, конспект лекции по методологии диагноза, – попросил профессор Анну Валентиновну.

– По методологии диагноза?

– Будьте добры.

– А конспекты лекций у заведующего кафедрой в кабинете в Первой городской, где вы были с утра, – вывернулась, не моргнув глазом, Анна Валентиновна.

Профессор посмотрел на нее пристально. Казалось, он прочитал ее мысли, и вновь по его лицу пробежала насмешливая улыбка.

Самарский профессор вспомнил как сегодня утром представитель министерства, наставляя членов комиссии на рабочий лад, сказал, что Казанский медицинский университет на хорошем счету, и намекнул, что при проверке не следует проявлять излишнюю формальность и ретивость.

«Конечно, при желании я мог бы что-либо накопать, но зачем, спрашивается, с точки зрения здравого смысла мне это нужно. Если я что-либо накопаю, то это в конечном итоге против меня же и обернется», – подумал профессор.

В это время в учебную комнату вошла ассистент кафедры – миловидная шатенка, которую подослал шеф, и, вежливо обращаясь к профессору, сказала, что машина ждет у входа. Сегодня по плану культурной программы всех повезут в Раифский монастырь.

Когда профессор покинул кафедру, Анна Валентиновна всем говорила:

– Мы полгода корпели над бумагами, а он всего лишь кое-чего посмотрел в течение двадцати минут и ушел.

– А что сказал? – спрашивали ее.