Ветры Дюны Герберт Брайан

– Послезавтра мне это уже не понадобится. Но спасибо.

Когда он потерял бдительность, Джессика обняла его.

– Я благодарна тебе, Бронсо. Прости меня. – И она коснулась его шеи другой иглой, оставив легкий след химического вещества: еще одно изобретение иксианцев, которое технократы отдали Алии, надеясь произвести на нее впечатление. Бронсо ничего не заметил. Когда они прервали объятие, она подумала: «Я сделала для тебя все, что могла. Добрый и верный друг Пауля и подлинный патриот империи».

Потом Бронсо сказал:

– Перед уходом ударь меня по лицу. Для правдоподобия.

Она спрятала в одежде прибор иксианцев, выключила заглушающее поле и в деланной ярости крикнула:

– Стража!

Дверь распахнулась, словно амазонки ждали, что на нее нападут. Прежде чем они вошли, Джессика размахнулась и с такой силой ударила Бронсо по лицу, что он пошатнулся. И прижал ладонь к щеке.

Насмешливо – ради слушателей – она сказала:

– Когда почувствуешь боль смертного одра, вспомни обо мне. Мне больше нечего сказать заключенному.

Я видел много акробатов и танцоров. Я видел поразительные пиротехнические шоу и голографические иллюзии. Я видел, как зрители падают в обморок, кричат и смеются. Но самый главный спектакль в Жизни – это Смерть.

Рейнвар Великолепный

В час казни Бронсо леди Джессика сидела на высокой обсервационной платформе, глядя вниз, где на площади собралась толпа, на лоточников и разносчиков, на зевак, на всю эту невероятную атмосферу карнавала. Рядом с платформой стоял зловещий хуануи, предвещая мучительную медленную смерть презренному предателю. На этот раз должен был пострадать настоящий преступник, а не ряженый лицедел.

Джессика не хотела приходить, не хотела быть свидетельницей казни, но Алия потребовала ее присутствия. Ей, как и Бронсо, придется сыграть свою роль в этом спектакле.

На высоком сиденье рядом с матерью Алия казалась необычайно довольной. Подле нее сидел бесстрастный Дункан. Он согласился поверить Джессике и не раскрывать ее связи с Бронсо, но участвовать ни в каком освобождении иксианца, конечно, не стал бы, даже если бы поверил, что Бронсо выполнял приказ Пауля.

На взгляд Джессики, Ирулан было тошно, хотя толпа истолкует ее вид как отвращение. Все считали, что принцесса, официальный биограф и историк Муад'Диба, должна с нетерпением ожидать смерти несносного овода.

Толпа нажимала, и Джессике показалось, что на казнь явилось больше народу, чем на погребальную церемонию Пауля. Действительно, все это напоминало цирк. С интересом глядя на приготовления, Алия повернулась к матери и небрежно сказала:

– Ты должна радоваться, что все почти кончено, мама. Оскорбляя Пауля, Бронсо оскорблял нас обеих.

Джессика не могла скрыть горечь.

– Ты думаешь, Пауль хотел бы этого? Хоть Бронсо и написал столько памфлетов, когда-то они были близкими друзьями.

Шум становился громче, толпа нетерпеливо гудела.

Алия рассмеялась.

– Конечно, Пауль хотел бы этого. Не думаю, что ты достаточно хорошо понимала моего брата.

Два стражника-кизары привели осужденного на центральный помост, где стояло серое, с гладкими стенами устройство; его крышка на петлях была откинута, как капюшон погребального одеяния. Джессике оно напомнило саркофаг для великана. Хуануи, привезенный из одного из арракинских моргов, круглый, утилитарный, весь был окружен трубами, сепараторами, испарителями и коллекторами. Стенки его заменили прозрачными панелями, чтобы зрители могли видеть мучительные предсмертные движения осужденного.

Бронсо, высоко подняв голову, без колебаний и видимого страха подошел к орудию своей казни. «Да, подлинное жонглерское представление», – подумала Джессика.

Остановившись перед прозрачными стенами смертного одра, Бронсо посмотрел, как тот работает. Он знал, что умрет внутри этого устройства, но спина его оставалась прямой. Вместо того чтобы разглядывать орудие своей казни, Бронсо повернулся к Алии.

– Позволено ли мне будет говорить? Или ты заставишь меня молчать, как пыталась заставить молчать мои труды?

Лицо Алии потемнело.

– Ты и так сказал слишком много.

Она сделала резкий жест, и один из священников заткнул Бронсо рот кляпом.

Джессика не пыталась скрыть неодобрение.

– Алия, по традиции осужденный имеет право высказаться.

– Он не осужденный – он приговоренный. В своих еретических писаниях он и так сказал слишком много. Нам незачем его слушать.

Джессика взглядом попыталась извиниться перед Бронсо, но он не казался ни удрученным, ни даже просто удивленным решением Алии. Напротив, кивнул своим мыслям, отвернулся и посмотрел на толпу.

Прежде чем Алия приказала стражникам поместить Бронсо в камеру смертного одра, в огромной толпе началось смятение, сопровождаемое криками тревоги и удивления. Из толпы выступили одновременно несколько человек… все совершенно одинаковые, все с рыжими волосами. Выглядели они точно как Бронсо Верниус. Появилось еще несколько, еще десятки, потом по меньшей мере сотня двойников.

Их узнали, и по толпе пронесся удивленный вздох. Лицеделы, подумала Джессика, союзники Бронсо. Похоже, смелый иксианец давно понял, что ему придется встретить смерть; он попросил лицеделов донести его последнее послание, если ему не позволят сделать это самому.

Когда двойники Бронсо заговорили, их голоса были гулкими, искусственно усиленными, и к желтому небу, вибрируя в абсолютной гармонии, торжествующе вознеслись их слова – голосом Бронсо.

– Я Бронсо Иксианский, и мое последнее слово нельзя заглушить. Я открыл вам глаза и отомкнул слух. Я очистил миф с помощью правды. Я показал, что почитаемый вами Муад'Диб был также Паулем Атрейдесом. Показал, что ваш император был всего лишь человеком, не мессией. Открыв, кем на самом деле был Пауль Атрейдес, я оказал ему большую услугу, чем все ваши храмы, все битвы вашего джихада! Я умираю без сожалений, потому что, хоть тело мое исчезнет, слово останется.

Алия бросила в толпу стражников, но сотня или больше двойников исчезли в людском море. Лицеделы нырнули и растворились, изменив внешность. Они стащили шапки, шляпы, капюшоны и выбросили их в пораженную, ошеломленную человеческую массу.

Со своего наблюдательного пункта Джессика видела, как они разбегаются. Лицеделы походили на мошек – уносились, перелетали, порхали, исчезали. Через несколько мгновений их невозможно было отличить от других людей в толпе, и Джессика сомневалась, что хоть одного из них поймают. Хотя зрители возмущенно ревели, их явно пленил трюк, с помощью которого разыграли могущественного регента и всю стражу.

Пытаясь сохранить контроль над ситуацией, Алия резко приказала:

– Начинайте казнь!

Священники вывели закованного Бронсо вперед. Сердце Джессики жгли слезы, которые она не могла выплакать, и она решила: час пробил. В ее распоряжении собственная уловка, которой не ожидает Бронсо. Она мысленно активировала код, потом молча, мысленно и в глубине гортани, произнесла нужные слова.

Бронсо как будто на мгновение застыл. Перед ним зияла пасть смертного одра, за ним ревела толпа. Он обернулся и посмотрел на Джессику.

– Какое высокомерие! – сказала Алия. – Только посмотрите, как он на нас глядит!

Джессика сосредоточилась и сформировала слова, которые мог бы явственно услышать Бронсо.

«Я здесь. Слушай внимательно. Я поведу тебя с помощью техники Бене Гессерит. Позволь мне облегчить твои страдания».

Она не может за несколько секунд обучить его технике прана-бинду, но может помочь сосредоточиться.

– Он храбр, Алия, – сказал Дункан. – Посмотри, какое у него спокойное лицо.

– Боги внизу, мне это не нравится, – проворчал Гурни. – Так мы показываем империи свою цивилизованность?

– Так мы всю империю заставляем быть цивилизованной! – возразила Алия.

Бронсо стоял, глядя внутрь установки. Через собственные химические рецепторы Джессика слышала его мысли. «Я чувствую себя гораздо спокойней, миледи. Спасибо».

Стражники втолкнули осужденного в жесткий загон смертного одра. Бронсо не сопротивлялся. Толпа ревела, выкрикивая оскорбления на множестве языков империи. Несколько секунд Бронсо спокойно смотрел на небо, потом стражники опустили тяжелую крышку хуануи, закрепили зажимы и захлопнули замки. По кивку Алии они привели в действие простые приборы управления и начали медленно извлечение влаги из живого тела Бронсо.

Все это время Джессика поддерживала постоянный контакт с Бронсо. «Теперь осталось время только для одного, – молча сказала она. – Повторяй за мной».

Она знала, что в его теле установлены датчики, и техники собирают данные о боли и о состоянии центров мозга. Алия будет разочарована, увидев эти данные. Очень разочарована.

Сохраняя при помощи Джессики сосредоточенность, Бронсо отключился от боли, от сморщивания обезвоживающегося тела, плоть его обращалась в пыль. Она говорила с ним, и в последние мгновения жизни он мысленно повторял ее слова.

«Я не должен бояться. Страх убивает сознание. Страх – малая смерть, которая приносит полное уничтожение. Я смотрю в лицо своему страху. Я не позволю ему войти в меня и пройти через меня.

И когда он пройдет, я мысленным взглядом увижу, как он уходит. Когда уходит страх, не остается ничего. Остаюсь только я».

После этого не осталось ничего. Установка кончила работу. От Бронсо остались только вода, немного химикалий… и дергающееся тело; Джессика поклялась, что никогда его не забудет.

Он отдал жизнь за Пауля, как множество других фанатиков… но по совершенно иной причине. «За Пауля», – подумала Джессика. Все, что они делали, они делали ради ее сына – и, что еще важнее, ради человечества.

Мы сами строим себе тюрьмы с помощью совести и вины. Изгнание в сознании, а не в месте, и я понял, что здесь, на Салусе Секундус, могу строить свои планы так же успешно, как в любом другом месте.

Граф Хазимир Фенринг

Как одна из Бене Гессерит, леди Марго Фенринг научилась терпеть. Когда ее муж был имперским министром пряности, леди Фенринг много лет прожила на Арракисе; теперь, на Салусе Секундус, условия ее жизни не ухудшились. Более того, благодаря амбициям имперских планетологов условия здесь заметно улучшились: экосистема, уничтоженная тысячи лет назад ядерными взрывами, восстанавливалась. И, хоть сам Муад'Диб погиб, работа планетологов продолжалась.

Им с Фенрингом неплохо живется и здесь. А как только будут готовы армии гхол, Фенринги смогут уехать отсюда и процветать при новом имперском дворе. На Кайтэйне, полагала она, уж никак не на Арракисе.

Несколько лет назад, когда провалился заговор, главным действующим лицом которого была несущая смерть голубка Мари, леди Марго и сама ждала казни, но Пауль отправил графа с женой в изгнание – как поступил бы герцог Лето Справедливый. К несчастью, Фенрингам приходилось терпеть общество Шаддама IV, которого Хазимир презирал.

Бывший император по-прежнему полагал, что они партнеры и работают на восстановление славы Коррино, но Хазимир больше не считал Шаддама законным падишахом-императором и другом. Этот обесчещенный человек был всего лишь орудием, и Марго знала, что в подходящий момент граф от него избавится. Во-первых и прежде всего Фенринги выживают, это главное.

Хотя сами они были привязаны к Салусе, гости с других планет могли их навещать. Получив сообщение, что пришел транспорт, а на нем посланница с Валлаха IX, Марго обрадовалась, поняв, что Бене Гессерит ее помнит. Вместо большой делегации сестры послали одну суровую старуху, преподобную мать Стокию. Марго плохо ее знала, но все равно была заинтригована. Зачем она прилетела?

Узнав о посетительнице, Хазимир приподнял бровь.

– Хочешь, чтобы я присоединился к тебе, дорогая? Хм?

– Я ничего от тебя не утаиваю, дорогой, но преподобной матери может быть неприятно твое присутствие.

Она знала, что он все равно будет подслушивать из тайного укрытия.

Одна в своей комнате, Марго сварила кофе с пряностью и на столике для закусок оставила несколько маленьких пирожных – намеренно скромное угощение должно было подчеркнуть их стесненные обстоятельства. Вошла преподобная мать в традиционном черном платье, которое делало ее еще старше.

Марго никогда не соглашалась на роль старой ведьмы, предпочитая сохранять красоту. Благодаря меланже и биохимическому контролю Бене Гессерит на стройную, гибкую золотоволосую Марго все еще приятно было посмотреть; Хазимир никогда от нее не уставал. Они были вполне совместимы во всех отношениях.

Она приветствовала старшую женщину легким поклоном – достаточно, чтобы проявить уважение, но никак не почтение. Марго была так далека от внутренней политики на Валлахе IX, что не знала даже, кто из них выше рангом.

– Преподобная мать Стокия. Я с нетерпением жду новостей о сестрах. Мы здесь так отрезаны от всего, так изолированы.

Стокия не обратила внимания на пирожные и отказалась от кофе.

– Орден много лет преследуют, он лишен власти. Во время своего правления Муад'Диб искалечил нас, и теперь его отвратительная сестра продолжает ту же политику – главным образом из-за твоей глупой попытки убить Пауля.

– Из-за меня? – Марго рассмеялась. – Послушай, преподобная мать, Пауль Атрейдес ненавидел Бене Гессерит с тех пор, как Мохиам пыталась испытать его гом-джаббаром. Когда сестры пытались хоть чем-то заслужить его расположение?

– Все равно, твоя глупая попытка убийства была обречена, а неудача привела к ужасным последствиям. Алия по-прежнему считает своими врагами и тебя, и нас. Тебя сослали сюда на девять лет, а орден лишен власти. Регент ненавидит нас еще сильнее, чем ее брат, если только это возможно. За все десять тысяч лет мы не были так слабы. Ты, сестра Марго, в одиночку могла уничтожить орден Бене Гессерит, который существует с Батлерианского джихада.

Марго почувствовала раздражение.

– Это нелепо.

Когда поведение преподобной матери слегка изменилось, Марго сразу насторожилась. Голос старухи стал более звучным, глаза загорелись, она словно выпустила щупальца психической силы, которые, точно мокрые языки, проникали в уши Марго, касались ее груди.

– Ты должна почувствовать вину… гнетущую тяжесть совершенного тобой преступления. Орден послал меня в качестве навязывающей вину, чтобы ты осознала страшные последствия своих действий.

Марго подняла руки и закрыла глаза, старясь не допускать в сознание волны стыда и вины.

– Перестань! Это… бесполезно!

– Наша цель – наказание, и ты должна покориться. Твое сознание рухнет под тяжестью того, что ты совершила… под тяжестью стыда. Ты будешь жить в аду наказания, откуда нет возврата. У Бене Гессерит мало что осталось, кроме наказаний. Которые мы сберегаем для таких, как ты.

В годы, прошедшие с последнего прямого контакта с сестрами, леди Марго Фенринг продолжала свои тайные занятия. Но у нее не было таких способней, как у знаменитых тайных навязывающих вину, и она не понимала, что делает Стокия… Марго пыталась защититься, заглушить голоса, звучащие в сознании. Но это удавалось лишь на мгновение.

Навязывающая вину осклабилась и продолжала сосредоточенно наносить удар за психическим ударом по сознанию Марго, обрушивая ее защиту. Марго знала, что долго не выдержит; у нее не было ни сил, ни подготовки для того, чтобы сопротивляться. Ноги ее подогнулись, она опустилась на колени, дергаясь, напрягаясь. Закрыла глаза и попыталась закричать.

Вдруг психические волны исчезли, невидимый мысленный молот как будто упал на пол. Преподобная мать Стокия вскинула руки, согнув пальцы, как когти, и выпучив глаза.

Стоя рядом с женщиной в черном, граф Фенринг глубже вонзил кинжал, повернул его и вытащил, потом снова ударил, прямо в сердце старухи. Даже преподобная мать, контролирующая свой внутренний химизм, не может выжить после таких ранений.

– Хмм, – заметил Фенринг, скорее с интересом, чем отвращением разглядывая кровь на своих руках. – У тебя как будто возникли трудности, любовь моя.

Он вытащил нож, и Стокия грудой черных одеяний упала на пол в лужу красной крови.

– Она застала меня врасплох. – Марго пыталась отдышаться. – Похоже, Бене Гессерит скорее готов обратиться против своих, чем выработать план восстановления власти и влияния.

Фенринг оторвал от платья Стокии лоскут и вытер им кровь с рук и кинжала.

– Такова их хваленая способность ставить перед собой долгосрочные цели. Мы больше не можем считать Бене Гессерит надежным союзником.

Марго наклонилась и поцеловала его в щеку. Последние призраки вины исчезли из ее сознания. Пара стояла и смотрела на неподвижное тело.

– Жаль, – сказала Марго. – Сестры могли бы помочь, когда Шаддам решит двинуть свою армию гхол.

– Аааххх, хммм. Жаль. – Он кончиком ноги подтолкнул мертвую преподобную мать. – Знаешь, надо послать сообщение на Баллах IX. Если поторопимся, успеем упаковать тело и отправить его до отлета лайнера.

Они решили не тратить времени на бальзамирование или другие фиксирующие процедуры и просто завернули труп Стокии в герметичную упаковку. Потом написали записку и прикрепили к груди преподобной матери: «Спасибо, больше в чувстве вины не нуждаемся».

Носильщики унесли тело к челноку; Стокия будет храниться в трюме лайнера, пока не вернется в школу матерей. Доставка кружным путем с Салусы Секундус займет определенное время, и, когда сестры на Валлахе IX пакет вскроют, они почувствуют запах.

Если бы я решала, я бы казнила Шаддама Коррино и графа Хазимира Фенринга вместе с ним. Но я уважаю решения брата, хотя мне это может дорого обойтись.

Алия Атрейдес, замечание, которое приводит Дункан Айдахо

После казни Бронсо принцесса Ирулан шла в мрачной процессии рядом с Джессикой. Стража расчистила в толпе проход, чтобы они смогли приблизиться к смертному одру. Обе молчали.

Несмотря на начальное сопротивление, Ирулан все же поняла, что весь план разработан самим Паулем. Он сам создал своего обличителя, чтобы любыми возможными средствами подточить мощную властную структуру мифа о нем. И Бронсо унес свою тайну с собой.

Алия и Дункан, регент и ее супруг-гхола, поднялись по ступенькам на помост к установке. Сохраненная жидкость конденсировалась на прозрачной боковой панели и циркулировала во внутренних трубках.

«Капли человечности», – подумала Ирулан.

Кизарат объявил этот день праздничным – мерзкий праздник, но Алия была довольна. Алия, Дункан, Гурни, Джессика и принцесса Ирулан подошли, чтобы взглянуть на плоды «правосудия», и приветственные крики толпы зазвучали громче. Ирулан пыталась вспомнить свой гнев, вызванный тем, что сделал Бронсо, ложью, которую он распространял, его преувеличениями. Она не была уверена, что готова умереть, защищая свою версию истории – тем более таким ужасным образом.

Их окружили священники. Регент громким, звучным голосом, который разнесся далеко за пределы помоста, сказала:

– Принцесса Ирулан, жена Муад'Диба, теперь ты можешь исправить исторические записи, очистить их от клеветы Бронсо Иксианского и упрочить наследие моего брата.

Ирулан тщательно сформулировала свой ответ:

– Я поступлю как должно, регент Алия.

Джессика взглянула на принцессу, но ответ, по-видимому, удовлетворил Алию и толпу, судя по единодушному одобрению.

Джессика, хоть и была явно расстроена, пошла быстрее, чтобы оказаться возле установки раньше Алии. Она возвысила голос, чтобы перекрыть гомон толпы:

– Священники, принесите кубки! Это вода Бронсо Иксианского, и все мы знаем, что с ней следует сделать.

После короткой суеты два священника принесли пять нарядных кубков. Ирулан наблюдала за Джессикой, пытаясь понять, что та делает. Гурни Халлек озабоченно молчал.

А вот Алия предложению матери обрадовалась.

– Ах! Точно как граф Фенринг, который выпил воду своей злой дочери, когда я убила ее. Мы сделаем то же самое с Бронсо.

Священники раздали кубки, и Ирулан взяла свой. Несмотря на то, что день был жаркий, несмотря на присутствие огромной толпы, металл кубка казался поразительно холодным.

Джессика набрала из резервуара установки воды в свою чашу и подождала, пока Дункан проделает то же самое для Алии и для себя. Потом Ирулан точными движениями наполнила кубки Гурни и свой. Когда принцесса замешкалась, Джессика спокойно сказала:

– Это вода, Ирулан. Всего лишь.

– Вода казненного предателя. – Алия подняла свой кубок. – Враг Муад'Диба погиб, и его вода освежит нас и придаст сил.

Она сделала большой глоток.

– Бронсо Иксианский, – сказала Джессика и выпила.

Ирулан содрогнулась, внезапно поняв причину поступка Джессики. Для нее это было не проклятие, а тост, приветствие, признание смелых далеких от себялюбия действий, признание страшной жертвы, которую Бронсо принес Паулю и всему человечеству. Своего рода противовес тому ужасному, что много лет назад Джессика сделала с десятью заговорщиками на Каладане. Но это не кубок с ядом, вода…

Ирулан подавила неприятное чувство. Это просто вода. Теплая безвкусная жидкость, дистиллированная, профильтрованная, чистая… и нисколько не утоляющая жажду. Но, как и задумала Джессика, Ирулан выпила в память Бронсо.

Алия распорядилась распределить остатки воды изменника среди высших священников как своего рода награду.

Казнь закончилась, толпа начала расходиться. И тут на улицах возник шум. Под громкие звуки труб запрыгали и завертелись акробаты; используя пояса с портативными генераторами силового поля, они проделывали свои трюки высоко над толпой. Зрители смеялись и аплодировали, казнь не испортила им хорошее настроение.

– Жонглеры! – крикнул кто-то. Джессика видела, как они появились, используя толпу как батут. Проворные акробаты, словно сделанные из эластичного вещества, танцевали и прыгали, приближаясь к помосту, показывая спектакль толпе и царственным зрителям.

Впереди шел элегантный мужчина в ослепительно-белом костюме. Высоко стоя над толпой, он поднял руку и крикнул:

– Я Рейнвар Великолепный, и мы пришли дать представление в честь Муад'Диба! – Изящным жестом он протянул руки к платформе. – И конечно, в честь регента Алии, принцессы Ирулан и прекрасной леди Джессики.

Алия вежливо захлопала, Джессика тоже. Что сказал Бронсо, излагая свою историю? «Многое изменилось – только наружность осталась прежней».

Благородные зрители досмотрели представление до конца. Потом Алия приказала священникам щедро заплатить артистам.

Невозможно вечно скрываться от горя. Его принесет ветер, оно в твоих снах, в самых незначительных вещах. Оно найдет тебя.

Жалоба гхолы

Пока народ праздновал казнь Бронсо, на сердце у Джессики стало еще тяжелее. Зная, что Алия ждет от нее улыбок и довольство «победой», Джессика старалась, как могла. Чем более шумным становился праздник в крепости, тем меньше она могла выдерживать напряжение и мрачное отвращение, которое испытывала в глубине души.

Как можно веселиться, когда она остро ощущает неправильность происходящего? Ей нужно побыть одной.

Бене Гессерит научили ее обуздывать то, что сестры считали личной, человеческой слабостью. Но все их старания – от запрета на любовь до рождения Квисац-Хадераха – неизменно проваливались. Контролировать человека полностью не удавалось.

Если бы сестры видели ее сейчас, они поздравили бы ее с тем, как ей ловко удается скрывать свои эмоции, чему она научилась уже после смерти Пауля. Но отчужденность от собственных чувств вызвала у Джессики ощущение неясной незавершенности. Она напоминала себе евнуха, лишенного возможности одного из основных биологических отправлений.

Джессика так долго отгораживалась от всяких проявлений чувств, что теперь успешно погасила их искру, превратив ее в холодную серую золу. Зачем? В ту ночь в пустыне, когда они с Паулем узнали о смерти герцога Лето, она плакала… и ее глубоко встревожила неспособность Пауля проявить свои чувства. Позже, в битве за Арракин, ее поразило равнодушие Пауля в ответ на сообщение, что сардаукары убили его сына-первенца. Пауль, мужественный победоносный полководец, чьи фрименские армии покорили империю, не умел оплакать младенца-жертву.

Теперь сама Джессика стала такой же, не способной горевать даже по утраченному сыну.

В крепости, под безумный шум празднования, она, подчиняясь неосознанному желанию, прошла через многие двери и по длинным коридорам. И, к собственному удивлению, оказалась перед входом в детскую. В голове у нее прояснилось. «Мои внуки, – подумала она. – Маленькие Лето и Ганима – будущее Арракиса и дома Атрейдесов». Ей очень хотелось увидеть их, заглянуть им в глаза, поискать тех, кого потеряла: Пауля, Чани, своего возлюбленного герцога Лето.

Стражники в мундирах у входа в оранжерею молча пропустили Джессику. Через одну плотно запечатанную дверь, потом через другую она прошла в оранжерею, превращенную в детскую. Хара, верная и надежная, как всегда, была на месте, как львица, защищающая детенышей. Она не пожелала иметь ничего общего ни с казнью Бронсо, ни с последующим праздником.

– Хара, я хотела бы немного побыть со своими внуками наедине. Позволишь?

Жена Стилгара поклонилась; несмотря на долгие годы знакомства, она всегда держалась с подобающим почтением.

– Конечно, саяддина.

Она вышла, а Джессика посмотрела на мальчика и девочку, которым исполнилось всего несколько месяцев. Но в них уже сейчас видны были огромный потенциал и необычность. Джессика знала, что Алия всю жизнь сражается с Другой Памятью и необычными мыслями. Что придется вынести этим малышам?

Во время предыдущих визитов к близнецам она вела себя сдержанно – да и видела их всего несколько раз, – но сейчас Джессика не колебалась. Она взяла младенцев на руки.

– Дорогой Лето… милая Ганима…

Наклонилась и поцеловала каждого малыша в лоб… и тогда поняла: это мятеж против того, как росла она сама, против запрета проявлять какие бы то ни было чувства или привязанности.

Она вспомнила, как впервые взяла на руки младенца Пауля. Усталая, вся в поту, в окружении сукских врачей, повитух Бене Гессерит, преподобных матерей… там была даже жена Шаддама Анирул. В первые же часы после рождения Пауль пережил страшную опасность, его похитил убийца, а спасла Мохиам. Какая во всем этом ирония!

Джессика шепотом сказала:

– О Лето! О Ганима! Что только вас ожидает.

Она не знала, что еще сказать.

Дети гукали и ерзали у нее на руках, словно мысленно синхронизируя свои действия. Джессика смотрела на их лица и видела черты Пауля в линиях челюстей, в форме носов, в посадке глаз… биологическое дежа-вю.

Джессика отчетливо помнила бедную Чани, мертвую в родильной комнате сиетча Табр. Джессика знала, как любил ее Пауль… помнила, какую боль испытала сама, узнав о смерти герцога Лето. Но ведь наделенный предвидением Пауль должен был много раз видеть во сне одно и то же, зная, что ничего не может предотвратить. Каково ему было? Джессика кое-как могла представить себе сына, потерявшего зрение после взрыва прожигателя камня, но как он мог пережить невообразимое горе таких потерь? Поверил ли Пауль, что потерял все? Кажется, да.

Джессика винила и себя тоже. Ее не было рядом с сыном, она не поддержала его своей силой, сочувствием и пониманием. Нет, она осталась на Каладане, отвернувшись от политики и сына. Оставила его в одиночестве. Отдалилась от своих детей, когда те больше всего в ней нуждались… точно как Пауль со своими новорожденными детьми. Эти малыши никогда не узнают любви матери и отца.

Джессика прижала к себе малышей и снова поцеловала их.

– Простите.

Но перед кем она извиняется, Джессика не знала.

Сейчас, в детской, Джессика почувствовала, что у нее подкашиваются ноги. Дети смотрели на нее, но она видела только лицо Пауля, искаженное невероятным горем, когда он, глядя на свою фрименскую судьбу, уходил в дюны, уходил не оборачиваясь, чтобы его никогда не нашли. «Теперь я свободен».

«Не будут его кости лежать в гробнице, – подумала она. – Не как с моим герцогом».

Она даже не пришла попрощаться с сыном… со своим любимым Паулем.

Колени ее подогнулись, и она медленно опустилась на пол оранжереи. Как буря, несущаяся по пустыне, на нее обрушились невообразимые печаль, осознание потери, и она не могла сопротивляться. Неестественные запреты Бене Гессерит ничего для нее не значат. Важно только горе, которое она не умела выразить – до этой минуты.

Оно так же невидимо, так же неощутимо и так же разрушительно, как самый сильный ветер.

Джессика набрала в грудь воздуха и издала глухой, почти неслышный стон. Она всхлипнула, плечи ее поникли, спина согнулась. Она прижала детей к груди, цепляясь за них, как за единственный якорь в страшной буре.

Мой Пауль…

Запрет фрименов на потерю воды теперь значил для нее не больше, чем дурацкие приказы Бене Гессерит. Джессика не знала, когда слезы иссякнут, и позволила им течь сколько хотят.

Пьянство в крепости Муад'Диба продолжалось весь день. Куда бы ни пошла принцесса Ирулан, повсюду она ощущала вокруг себя слабый запах смерти, как будто множество установок смертного одра испортились, позволив распространиться этому запаху.

А может, это просто пахло разложением от прогнившего правительства…

Одна из фрименских женщин, совсем недавно попавшая ко двору, принесла с собой небольшого стервятника; он сидел у нее на плече и как будто бы спал. Женщина в платье, которое не могло скрыть ее грузного тела, выпила несколько кубков пряного пива и слишком много смеялась. В других обстоятельствах эта женщина раздражала бы Ирулан, а мрачный праздник лишь усилил бы раздражение. Но Алии женщина как будто нравилась. Весь этот праздник был в слишком дурном вкусе, демонстрация жестокости. В правление отца такого никогда бы не допустили.

Неужели действительно было необходимо свергать династию Коррино и заменять ее империей фрименов? Ирулан сомневалась. Слишком сильный ответ на коррупцию в правлении Коррино.

Женщина со стервятником, заметив внимание Ирулан, повернулась и посмотрела на нее. Птица на ее плече маленькими черными глазами посмотрела в том же направлении, словно считая Ирулан добычей. Принцесса ответила небрежной улыбкой и отошла, стараясь затеряться среди незнакомых людей.

Она запоминала подробности, уже думая о том, как опишет события дня в своей неотменно продолжающейся хронике. Алия, несомненно, будет настаивать, чтобы Ирулан развернула новую энергичную кампанию против памфлетов Бронсо, хотя на планетах, разбросанных по всей империи, уже рождаются новые критические голоса. На двух изолированных планетах мужчины, похожие на Бронсо, утверждали, что они – это он, и убедительно разоблачали крайности регентства… Лицеделы? Или просто храбрые люди? Не исчезают слухи, что сам Пауль не умер; мятежники, безусловно, будут то же самое говорить о Бронсо Иксианском. Его известность, его наследие намного переживут его самого.

Да, Алия будет настаивать, чтобы Ирулан продолжала свои лживые писания, но принцесса решила потребовать уступки. Поскольку регент отвергла просьбу Джессики увезти младенцев на Каладан, Ирулан станет их прочной опорой здесь. Она настоит на том, что должна больше времени проводить с Лето и Ганимой. И ее самым важным делом станет воспитание детей Пауля.

Когда Джессика улетит, она, конечно, захочет получать семейные отчеты о развитии детей, объективное описание того, что происходит на Арракисе. Возможно, отношения двух женщин укрепятся, восстановится их дружба. Отрезанная от семьи, оставшаяся без мужа, окруженная людьми, которые легко могли стать ее врагами, Ирулан нуждалась в том, кому можно доверять… пусть хотя бы в переписке. Может, таким человеком станет леди Джессика.

Но Джессика мать Алии, не только Пауля. Ирулан придется действовать осторожно.

Идя по крепости, Ирулан пересекла площадь, заполненную чиновниками, священниками, просителями, купцами, внешне неуверенными фрименами, звенящими медалями ветеранами джихада, чьи лица пестрели шрамами. Были здесь и казавшиеся совсем неуместными немногие горожане. Принцесса искала Джессику, но один из слуг сообщил ей, что «мать Муад'Диба ушла к себе, праздновать в одиночестве».

Ирулан тоже решила уйти, обретя так нужное ей одиночество и тишину в своих комнатах, где запрется от всех.

Но не успела. Какой-то мужчина преградил ей путь. Он был в яркой просторной одежде со множеством складок и высоким воротником, запястья украшали драгоценности.

– Ваше величество, – сказал он тихо, – примите этот дар в честь прошлой славы и наших надежд на будущее.

Из складок одежды он извлек куб для посланий, отдал Ирулан в руки и при этом привел в действие. И тотчас исчез в толпе. Принцесса поразилась его умению раствориться, несмотря на кричащее платье.

На поверхности куба немедленно появились слова. Она запоминала их, и слова, синхронизируясь с движениями ее глаз, тут же исчезали.

Пора действовать, дочь моя. Муад'Диб умер, его наследники еще младенцы, а регентство сталкивается со многими трудностями. Наконец дом Коррино готов вернуть себе трон, и мы требуем твоей помощи.

Никогда не забывай, что ты Коррино. Мы рассчитываем на тебя.

Ошеломленная, она смотрела, как расплываются слова. Куб с посланием превратился в ее руках в груду пыли. Пауль умер, а какие у нее обязательства перед Алией – которая бросила ее в камеру смертников? Но и Коррино не могут рассчитывать на верность Ирулан.

Ирулан решила подождать с выбором.

Стряхнув с ладоней остатки куба, она смотрела, как эта пыль падает на полированный пол и их разносит слабый ветер.

В каждой жизни настает решающее время. Главные вопросы: узнаем ли мы это время и готовы ли к действиям.

Из «Разговоров с Муад'Дибом» принцессы Ирулан

Шепот каладанских морей звал, и Джессика поняла – пора возвращаться домой. Когда она сообщила Гурни, что намерена через несколько дней покинуть Дюну, он от всего сердца одобрил это.

Этим утром она сказала Алии об отъезде, и, хотя регент просила ее остаться, в ее просьбе не было искренности. Воспользовавшись случаем, Джессика добилась обещания, что Каладан исключат из регулярных маршрутов паломников и защитят от рассерженных ветеранов джихада. Это принесло ей глубокое удовлетворение.

Сразу после того, как мать поставила ее в известность о своих намерениях, Алия внезапно удалилась на неделю в пустыню со своими священниками и военными советниками.

– Государственные дела не терпят отлагательства. Прощай, мама, – сказала она и извинилась, что не сможет проводить Джессику.

Джессика знала, что дочь испытывает с ней все большую неловкость; если остаться на Дюне, Алия будет видеть в ней соперницу и скорее помеху, чем опору. Лучше улететь сейчас, пока отношения не испортились окончательно.

Без Алии у Джессики появилась относительно спокойная возможность забрать на Каладан несколько памятных вещиц, особенно тесно связанных с Паулем и Чани.

Джессика стояла в своей комнате перед знакомым дорожным гардеробом. На боках у него наклейки многочисленных транспортных кораблей, отметки властей разных планет и звездных систем, которые она посетила в молодости, когда впервые покинула Баллах IX, чтобы стать наложницей герцога Лето Атрейдеса. С тех пор Джессика многое повидала, познала немало радостей и пережила много трагедий.

Ее охватило спокойствие. Каладан – мир ее герцога, ее мир, и там ее место. «Жизнь еще не кончена, – подумала она. – Есть еще время для счастья». А еще там ее ждет Тессия, которой нужно безопасное убежище.

По приказу Джессики окна ее покоев после казни Бронсо оставались непрозрачными. Джессика не хотела смотреть на площадь, которая напоминала ей, до какой жестокости может дойти толпа. Несколько ярких светошаров освещали комнаты.

За раскрытыми дверцами гардероба виднелись перекладины и одежные полки, ящики для драгоценностей и других небольших предметов и муравейник потайных отделений. Открыв с помощью отпечатка пальца потайной ящик с особо памятными вещами, Джессика положила туда вышитого красного ястреба – герб, который Харконнены срезали с мундира герцога Лето, когда схватили его. Герб отыскал для нее Гурни.

В это время вошла Ирулан в длинном золотистом платье с жемчужным ожерельем на стройной шее.

– Подходящее время для разговора, миледи?

– Я тебя ждала.

Джессика знала, что Ирулан не даст ей уехать без заключительного разговора.

Принцесса сжимала в руках какой-то предмет, словно не могла с ним расстаться, хотя решение приняла давно. Раскрыв ладонь, она показала нитку разноцветных бусин, полированных камешков и маленьких металлических колец. На фоне редких и дорогих драгоценностей, которыми она владела как принцесса дома Коррино, это ожерелье казалось простецким; такое могла бы собрать в пустыне сорока.

– Это… – Голос ее дрогнул. Она перевела дух, выпрямила длинную изящную шею и начала снова. – Фримены отдали мне это сразу после моего официального бракосочетания с Паулем. Они называют это полоской связи. И хотя они знали, что Пауль любит Чани, совет наибов признал мой брак законным. Фримены это поняли.