Вернувшиеся Мотт Джейсон

Марвин допил пиво, раздавил в руке банку и швырнул ее на лужайку.

— Им нужно было сделать что-то в самом начале, — подытожил он свой рассказ. — Нужно было начать суетиться, когда они впервые увидели на лужайке неестественный холм — когда их души говорили им, что он странный и неправильный. Но нет! Они колебались — и особенно хозяйка дома. Она замешкалась, и город был потерян.

Весь остаток дня автобусы приезжали к лагерным воротам и уезжали обратно. Мужчины безмолвно наблюдали за выгрузкой арестантов. Каждый из них имел чувство, что правительство предавало их — прямо в этот момент — и, возможно, предавало годами. Они чувствовали, что окружающий мир обманывал их всю жизнь.

На следующий день Фред Грин принес транспарант. Это был квадратный кусок фанеры, выкрашенный в зеленый цвет, на котором ярко-красными буквами пламенела надпись: «Всех «вернувшихся» вон из Аркадии!»

Фред и сам не понимал, против чего выступал. Он сомневался, что от его протеста будет какая-то польза — что гражданская позиция их группы вызовет хотя бы мало-мальские последствия. Но демонстрация недовольства была действием. Она давала выход тому удушливому состоянию души, которое заставляло его бродить по ночам, отгоняло сон и по утрам оставляло с чувством безысходности. Пока это была его лучшая идея, из всех, что приходили в голову.

Агент Беллами сидел в кресле, скрестив под столом длинные ноги. Его расстегнутый жилет и приспущенный на полдюйма шелковый галстук были единственными доказательствами того, что человек из Бюро находился в расслабленном состоянии. Харольд все еще не мог понять, как он относился к Беллами, но, судя по отсутствию ненависти, этот мужчина ему очень нравился. Во всяком случае, так работала его психика.

Старик сунул в рот несколько бланшированных земляных орехов, пока дым сигареты, торчавшей между пальцами, вился белой лентой перед его лицом. Он пожевал орехи, вытерев об штаны соленый сок, оставшийся на пальцах — здесь не было Люсиль, чтобы возмущаться по этому поводу, — и почувствовал, что лакомство ему нравится. Затянувшись сигаретой, Харольд осторожно выпустил клуб дыма. В последние дни он научился курить без кашля, хотя это требовало больших усилий и терпения.

С тех пор как в Аркадии построили лагерь, агенту редко доводилось беседовать с Харольдом в приватной обстановке. Старику все время приходилось присматривать за сыном. «Люсиль никогда не простит мне, если что-то случится», — оправдывался старый Харгрейв. Впрочем, иногда он соглашался на разговор при условии, если Джейкоб будет находиться в соседней комнате — в компании одного из солдат. И пока он был уверен в безопасности сына, Беллами успевал задать ему несколько вопросов.

— Как вы себя чувствуете? — с блокнотом наготове поинтересовался агент.

— Нормально, полагаю. Еще живой.

Харольд ударил пальцем по кончику сигареты, ловко сбив пепел в металлическую пепельницу.

— Хотя кто в наши дни не живой?

Он затянулся сигаретой.

— Элвис еще не вернулся?

— Я посмотрю по спискам. Может, что-то и узнаю о нем.

Харольд фыркнул. Беллами откинулся на спинку кресла и серьезно посмотрел на старого южанина.

— Так как вы себя чувствуете, мистер Харгрейв?

— Беллами, вы когда-нибудь играли в подковы?

— Нет. Но я играл в бочче.

— Что это такое?

— Итальянская версия упомянутой вами игры.

Харольд кинул головой.

— Мы могли бы иногда покидать подковы. Вместо этих скучных бесед.

Раскинув руки в стороны, он обвел взглядом маленькую душную комнату, в которой они находились.

— Я посмотрю, что можно будет сделать, — с улыбкой ответил Беллами. — Как вы себя чувствуете?

— Вы уже спрашивали об этом.

— А вы не ответили.

— Да. Не ответил.

Харольд еще раз осмотрел комнату.

Беллами закрыл блокнот, отодвинул его в сторону и, поместив туда же карандаш, похлопал по ним ладонью. Этим жестом он как бы говорил: «Здесь только мы с вами, Харольд. Я обещаю вам. Никаких записей и видеокамер. Никаких секретных микрофонов и другой аппаратуры. Охранник за дверью не услышит нас. В любом случае он не станет подслушивать. Он просто выполняет приказ полковника Уиллиса».

Старик доел орешки и докурил сигарету. Он молча посматривал на наблюдавшего за ним агента Беллами. Затем Харольд прикурил новую сигарету и затянулся, наполнив дымом легкие. Выдох вырвался с хриплым кашлем, который сопровождался конвульсивными подергиваниями тела. Приступ длился почти минуту. Когда он закончился, на бровях старика появились капли пота.

Дав Харольду время на восстановление дыхания, агент Беллами повторил первоначальный вопрос:

— Как вы себя чувствуете?

— Эти приступы кашля участились, а в остальном я в порядке.

— Почему вы не соглашаетесь на флюорографию?

— Спасибо за заботу, агент Беллами. Поверьте, всему виной моя старость. Но я слишком большой и упрямый ублюдок, чтобы иметь аневризму, как тот несчастный мальчик. И я не так глуп, чтобы верить в «болезнь», о которой шептались ваши солдаты.

— Вы же разумный человек!

Харольд сделал еще одну затяжку.

— Кажется, я догадываюсь о причине вашего кашля, — сказал Беллами.

Харольд выпустил ровную полоску дыма.

— Вы так похожи на мою жену.

Погасив сигарету, старик отодвинул чашу с ореховой шелухой, сложил руки на столе и посмотрел на свою морщинистую кожу. Похоже, он впервые заметил, какими тонкими и хрупкими на вид казались его пальцы.

— Мы можем поговорить начистоту, Мартин Беллами?

Агент поерзал в кресле и выпрямил спину, как будто готовился к серьезной беседе.

— Что вас интересует? Задавайте вопросы, и я буду отвечать на них по мере той информации, которая у меня имеется. Это все, что я могу сделать. И это все, о чем вы можете просить.

— Достаточно честно, агент. Вопрос номер один. «Вернувшиеся» — люди?

Беллами задумался. Очевидно, его внимание переместилось к каким-то образам, возникшим в его уме. Затем он ответил — уверенно, как мог:

— Они выглядят людьми. Во-первых, «вернувшиеся» потребляют пищу. На самом деле они много едят. Во-вторых, они спят — редко, но спят. «Вернувшиеся» ходят, говорят, делятся своими воспоминаниями. Фактически в своих поступках они ничем не отличаются от людей.

— Однако ведут себя странно.

— Да. Они немного странные.

Харольд тихо рассмеялся.

— Немного, — сказал он, кивнув головой. — И как долго эти странные существа возвращаются из мертвых?

— Уже несколько месяцев, — ответил агент.

— Второй вопрос… Или уже третий?

— Если точно, третий.

Харольд снова хохотнул.

— Вы наблюдательны, мистер. Это хорошо.

— Я стараюсь.

— Итак, третий вопрос. Люди с незапамятных времен не имели привычки возвращаться из мертвых. И раз это происходит теперь, почему вы называете «вернувшихся» людьми?

— Вы не могли бы уточнить свой вопрос? — попросил Беллами.

— Ох, уж эти янки, — проворчал Харольд.

Он покачнулся на стуле. Его нога резко дернулась, словно через тело прокатилась волна раздражения.

— Нас здесь двое, — напомнил Беллами. — Вы можете говорить со мной откровенно.

Он склонился над столом, как будто хотел дотянуться до ладони Харольда. Возможно, он так и поступил бы, но старик вдруг начал говорить:

— Мой сын не может находиться здесь. Он умер. Умер в 1966 году. Утонул в реке. И знаете что?

— Что?

— Мы похоронили его! Вот что! Мы нашли его тело. И поскольку Бог жесток, я сам вытаскивал Джейкоба из реки. Несмотря на середину лета, он был холодным, как лед. Наверное, рыбы в море и то теплее. Его тело уже начинало раздуваться. На коже появились трупные пятна.

Глаза Харольда блестели от слез.

— Когда я вытаскивал мальчика из воды, все вокруг меня плакали. Люди пытались забрать его из моих рук, но они не понимали сути происходящего. Это я должен был вынести его на берег. Это я должен был почувствовать, каким холодным и окоченевшим он стал. Мне нужно было убедиться — полностью и окончательно, — что он умер. Что он никогда не вернется. И мы похоронили его. Потому что так поступают с людьми, когда они умирают. Их хоронят. Выкапывают могилы в земле и опускают покойников в них, потому что так полагается делать.

— Вы не верите в жизнь после смерти?

— О, нет! Я не об этом говорю. Я имею в виду, что раньше на погребении все и заканчивалось!

Харольд перегнулся через стол, схватил руки агента и сжал их с таким пылом, что Беллами поморщился от боли и попытался вырваться из хватки старика. Тот был крепче, чем выглядел. Все усилия агента оказались напрасными. Харольд вцепился в него, как клещ.

— Жизнь мальчика оборвалась, — яростно вскричал старик. — Она не должна была начинаться заново!

Его глаза расширились от возбуждения.

— Она должна была закончиться!

— Я понимаю вас, — сказал Беллами.

Его голос с нью-йоркским акцентом был ровным и спокойным. Он наконец высвободил свои руки из цепких пальцев Харольда.

— Возвращение мертвых смущает каждого из нас. Я знаю.

— После смерти сына все во мне остановилось, — произнес старик. — Чувства. Воспоминания. Всё!

Он помолчал.

— А теперь я просыпаюсь и думаю о том, какими счастливыми мы были раньше. Как мы праздновали дни рождения. Как встречали Рождество.

Харольд хмыкнул и посмотрел на человека из Бюро.

— Вы когда-нибудь гонялись за коровами, Мартин Беллами? — спросил он с улыбкой.

Агент рассмеялся.

— Нет. Должен признаться, что я не имею такого опыта.

— Когда Джейкобу было шесть, Рождество выдалось мокрым и грязным. Все три дня до праздника шел дождь. Дороги превратились в трясину. Люди сидели по домам и не ходили друг к другу в гости, как это делалось прежде. Они просто звонили по телефону и желали родственникам счастливого Рождества.

Харольд немного расслабился. Откинувшись на спинку стула, он время от времени сопровождал свой рассказ довольно живописной жестикуляцией.

— В ту пору мы жили на ферме, принадлежавшей старому Робинсону. Позже, когда он умер, я купил землю у его сына и построил там дом. Но тогда, в то Рождество, старина Робинсон пригнал своих коров на пастбище. Заметьте, не одно животное, а целое стадо. Он не разводил коров на мясо. Возможно, раз в два года отправлял одно животное на скотобойню, а так в основном поддерживал численность стада. Причем без особой причины, я думаю. Его отец всегда держал коров, и, судя по всему, он просто не знал, как жить по-другому.

Беллами кивнул. Агент не понимал, куда вела история, но не хотел прерывать старика.

— И вот наступило то грязное Рождество, — продолжил Харольд. — Дождь лил, как будто Господь опрокинул лохань. Ну, прямо как из ведра. Мы и без того были не в лучшем расположении духа, а тут еще стук в дверь. И кто, по-вашему, пришел? Не кто иной, как старый Робинсон. Вид у него был еще тот! Лысый, будто младенец. Телосложение лесоруба. Грудь как нефтяная бочка. И весь в грязи — от головы до ног. Я спросил у него: «Что случилось?» «Коровы убежали», — ответил он, указав на длинную ограду пастбища. Я увидел место, где коровы взрыли землю, выбираясь из загона. И вот, прежде чем я успел что-то сказать — даже до того, как успел предложить помощь, — кто-то пронесся мимо меня. Кто-то выскочил из передней двери прямо под дождь и в сплошную грязь.

Харольд широко улыбнулся.

— Джейкоб? — спросил Беллами.

— Мне хотелось прикрикнуть на него. Позвать обратно в дом. Но затем я подумал: «Что за черт?» И прежде чем я направился к передней двери, мимо меня почти с той же скоростью, что и Джейкоб, проскакала Люсиль — все еще в своем лучшем платье. Оно покрылось грязью уже в десяти шагах от крыльца… и все мы, включая старину Робинсона, хохотали над этим.

Руки Харольда наконец успокоились.

— Наверное, мы просто устали сидеть дома, — сказал он.

— И что? — спросил Беллами.

— Не понял.

— Вы загнали коров обратно?

Харольд засмеялся.

— Да, мы загнали коров.

Затем его улыбка поблекла, и голос снова стал тяжелым, серьезным и злым.

— Потом наше счастье закончилось, и эти воспоминания ушли. А теперь я здесь… стою над пропастью.

Харольд посмотрел на свои руки. Его слова все больше напоминали лихорадочный бред.

— Что мне делать, Мартин Беллами? Разум твердит, что Джейкоб не мой сын. Я знаю, что он умер — утонул в реке красивым августовским днем 1966 года. Но когда мальчик говорит со мной, я вижу перед собой моего сына. Мои глаза говорят мне, что он такой, каким был многие годы назад.

Старик ударил кулаком по столу.

— И что я должен делать с этим? Бывают ночи, когда все вокруг темно, когда люди в лагере спят на своих койках. И тогда он подходит ко мне и ложится рядом. Ему всегда так нравилось делать. Иногда он притворяется, что напуган кошмаром или темнотой. Или, хуже того, я начинаю думать, что мой сын соскучился по мне. Он подходит, ложится рядом и сворачивается калачиком… Будь я проклят! Мои руки сами тянутся к нему и обнимают его, потому что во мне пробуждаются отцовские инстинкты. И знаете, что, Беллами?

— Что, Харольд?

— Сейчас я чувствую себя лучше, чем за все прошедшие годы. Я чувствую себя счастливым. Полным. Словно моя жизнь удалась.

Харольд закашлял.

— И что мне теперь делать?

— Некоторые люди цепляются за это чувство целостности, — ответил Беллами.

Казалось, что Харольд был удивлен его ответом.

— Он меняет меня, — после небольшой паузы произнес старик. — Проклятье! Он меняет меня.

Бобби всегда умел проникать в такие места, где ему не полагалось находиться. Его отец даже верил, что он вырастет великим фокусником — ведь мальчик исчезал из виду и возникал перед глазами в любое время, когда ему того хотелось. Теперь Бобби прятался в кабинете полковника — точнее, в коробе воздушной вентиляции. Через решетку люка он подглядывал за начальником лагеря.

Тут нечего было делать. Мальчику уже надоело лежать и ждать. Ему хотелось размять затекшие мышцы. Но проникновение в запретное место возбуждало его интерес. В лагере было много тайных уголков для его исследований. Он уже разведал путь к школьной кухне. Бобби надеялся найти там нож, с которым он мог бы играть, но в помещении не осталось никаких столовых принадлежностей. Недавно он пробрался по наружному воздухопроводу в бойлерную комнату. Это было забавное приключение, несмотря на ржавчину и обилие острых углов.

Полковник сидел за столом и смотрел на стойку с компьютерными экранами. Он устал от Аркадии и «вернувшихся». Он устал от этих необычных условий, которые внезапно возникли и укоренились на планете. Полковник Уиллис лучше других понимал, куда вела нараставшая напряженность: истерия, мятежи и все остальное. А ведь люди и без этого ежедневно сталкивались с трудностями — даже тогда, когда мир функционировал нормально и покойники оставались погребенными в своих могилах.

Полковник знал, что ситуация с «вернувшимися» не могла закончиться мирно. Поэтому он выполнял приказы, поступавшие сверху. Только так можно было сохранять законный порядок и доверие к правительству. Выполняя приказы, он выполнял свой долг и помогал гражданским людям.

В отличие от многих обывателей полковник не боялся «вернувшихся». Однако он не доверял живым: их ответным действиям на возвращение умерших родственников. Во что бы они верили, люди начинали реагировать, когда кто-то находился рядом с ними, дышал одним воздухом и вызывал далекие воспоминания.

Ему повезло. Его отец тоже оказался одним из «вернувшихся». Когда полковника информировали об этом и дали ему шанс увидеться с родителем, он отказался от встречи, потому что так было лучше для каждого. Благодаря этому он не стал предубежденным человеком — не дрогнул под грузом воспоминаний и никчемных мыслей о жизни с отцом, чье будущее закончилось годами ранее.

Повсеместное появление «вернувшихся» нарушило знакомый миропорядок, и человечество поняло это достаточно быстро. Потребовались люди, которые могли бы сохранять контроль над ситуацией. Поэтому полковник сообщил Бюро, что не желает контактировать с отцом. Но он сделал все, чтобы его родителя перевели в один из лучших лагерей. Он пошел на этот шаг из-за того, что в вернувшейся копии могла быть часть его отца. Несмотря на свои поступки и убеждения, полковник не мог пустить дело на самотек. Ведь существо действительно могло оказаться его отцом.

На всех экранах компьютерной стойки маячил один и тот же образ: старая темнокожая женщина сидела за столом напротив мужчины с квадратной головой. Бобби тут же узнал агента Дженкинса. Однажды тот вызывал его к себе на беседу. Но агент не шел ни в какое сравнение с полковником Уиллисом.

Бобби дышал медленно и равномерно. Перемещая вес с одной половины тела на другую, он пытался создавать как можно меньше звуков. Стенки воздухопровода были тонкими и покрытыми слоем пыли.

Полковник, посасывая кофе из кружки, наблюдал за разговором Дженкинса и темнокожей старухи. Громкость звука была минимальной, поэтому Бобби почти не слышал, о чем они говорили. До него несколько раз донеслось имя «Чарльз». Когда женщина произносила это имя, Дженкинс почему-то раздраженно хмурился.

Наверное, рассказывает ему о своем муже, подумал Бобби.

Полковник продолжал наблюдать за мониторами. Иногда он щелкал переключателем, и на одном из них появлялся образ темнокожего мужчины в дорогом костюме. Тот сидел за столом и работал. Понаблюдав за ним, полковник возвращал на экран изображение старой женщины.

Вскоре агент Дженкинс встал и пинком ноги открыл дверь своего кабинета. В комнату вбежал солдат, который помог старой женщине выйти из помещения. Агент посмотрел в объектив камеры, словно знал, что полковник наблюдал за ним. Он покачал головой и развел руками в стороны. Бобби услышал, как он произнес: «Ничего нового».

Полковник не удостоил его ответом. Он нажал на какую-то кнопку, и внезапно все экраны заполнились изображением агента в хорошо скроенном костюме. Лицо полковника стало злым и серьезным. Он наблюдал за своим подчиненным так долго, что Бобби, от скуки и усталости, на миг закрыл глаза и тут же погрузился в сон.

Он проснулся, когда солдаты начали вытаскивать его из короба воздухопровода. Они задавали ему сердитые вопросы и грубо обращались с ним. Полковник, подозвав к себе одного из солдат, велел запереть мальчишку в «комнате без окон».

— Шагай, непоседа, — сказал конвоир, подталкивая Бобби в спину.

— Простите меня, — захныкал мальчик. — Я больше не буду так делать.

— Иди за мной, — произнес молодой белокурый солдат.

У него было прыщавое лицо, и, несмотря на гнев полковника, он весело усмехался, выводя Бобби из кабинета.

— Ты похож на моего младшего брата, — прошептал солдат, когда они вышли в коридор.

— Как его звали? — спросил мальчик.

Любопытство всегда было его отличительной чертой.

— Рэнди, — ответил молодой солдат.

Затем он добавил:

— Не беспокойся. Я позабочусь о тебе.

И Бобби поверил ему. Он уже не боялся так сильно, как мог бы.

Глава 12

В своей другой жизни Люсиль могла бы работать на конвейере пищевого комбината. Она с улыбкой ходила бы каждый день на смену и каждый вечер возвращалась домой, пропахшая жиром, приправами и специями. У нее болели бы пятки. Ноги ныли бы от усталости. Но ей понравилась бы такая работа. Ей понравилась бы подобная жизнь.

Она стояла в загроможденной буфетами, но чистой кухне и готовила вторую порцию жареных цыплят, шипевших на противне, как океанский прибой на рифовых скалах. Из гостиной доносился смех. Там семейство Уилсонов расправлялось с ланчем. Они могли бы включить телевизор и разместиться за обеденным столом, но вместо этого, к недоумению Люсиль, уселись кругом на полу, держа тарелки на коленях. Взрослые и дети жадно поедали салаты, рис, подливку, кукурузу, зеленые бобы, жареную курятину и бисквиты. Время от времени кто-то из них шутливо жестикулировал, после чего раздавался новый шквал смеха. Затем снова следовало долгое молчание, наполненное смачным чавканьем.

Когда семейство наконец наелось, на блюде у плиты осталось только несколько кусочков курицы. Люсиль поместила их в духовку на тот случай, если кто-то позже проголодается. Осмотрев свою кухню, старуха блаженно улыбнулась. Продуктов стало значительно меньше.

— Я могу чем-то помочь? — выходя из гостиной, спросил Джим Уилсон.

В спальне наверху его жена со смехом гонялась за детьми.

— Нет, спасибо, — ответила Люсиль, проверяя полки кухонного шкафа. — Я сама со всем управлюсь.

Она составляла список необходимых покупок. Джим подошел к раковине, взглянул на кучу тарелок и закатал рукава.

— Что ты собираешься делать? — высунув голову из шкафа, спросила его хозяйка дома.

— Хочу помочь.

— Оставь тарелки в покое. Для этого дела имеются дети.

Она мягко ударила его по руке.

— Но они сейчас играют, — возразил ей Джим.

— Не будут же они играть весь день. Ты должен научить их домашним обязанностям.

— Да, мэм, вы правы.

Люсиль носилась по кухне, каждый раз обходя мужчину, который по-прежнему стоял около раковины. Несмотря на свое согласие с правильным воспитанием детей, он мыл, полоскал и расставлял тарелки на сушилке — причем делал все это попеременно. То есть он брал одну тарелку, мыл ее, ополаскивал и ставил на полку. Затем принимался за другую, и так далее.

— Милый, почему бы тебе не вымыть все тарелки сразу? — предложила Люсиль. — Никогда не видела, чтобы кто-то мыл их по отдельности.

Джим молча продолжал свою работу — брал одну тарелку, мыл ее, ополаскивал и ставил в сушилку. Затем принимался за другую.

— Ладно, поступай как знаешь, — сказала старуха.

Что-то привело его назад из могилы, поэтому Люсиль не хотела укорять Джима за странное поведение. Хотя они считались родственниками, она проводила мало времени с его семьей, и этот факт печалил ее. В основном она помнила Джима как работящего парня, и таковым его знало большинство людей в Аркадии. А потом всю их семью расстреляли.

То убийство было жуткой вещью. Иногда Люсиль забывала о том, как это произошло. Почти забывала. В другие времена все вспомнилось с жуткой ясностью — особенно теперь, когда она смотрела на каждого из Уилсонов. Вот, почему, наверное, город реагировал на них так неадекватно. Людям не нравится, когда им напоминают о прежних неудачах, ошибках и упущенных возможностях. А убийство Уилсонов было позором Аркадии.

Это произошло зимой 1963 года, если ей не изменяла память. Она зафиксировала те события одним законченным сюжетом. Говорят, что именно так многие люди запоминают трагические новости.

Люсиль мыла на кухне тарелки. День выдался ужасно холодным. Посмотрев в окно, она увидела, как под порывами ветра сотрясался дуб — голый и беззащитный, словно новорожденный ребенок.

— Господи, — сказала она.

Харольд был где-то в этих холодных сумерках. Он уехал в город за продуктами. Зачем так поздно, думала Люсиль. В этом не было никакой необходимости. И тогда, будто услышав ее мысли, он показался на подъездной дороге, ведущей к их дому. Люсиль увидела, как фары его грузовика начали подпрыгивать на рытвинах и грязных кочках.

— Тебе лучше сесть, — сказал он, войдя в дом.

— Что случилось? — спросила она, почувствовав, как ее сердце забилось от тревоги.

Голос Харольда был полон беды.

— Просто сядь! — велел он.

Ее муж прикоснулся пальцами к губам, которые уже нетерпеливо ждали новую сигарету. Он сел за стол. Потом встал и прошелся по кухне.

— Их застрелили, — сказал он почти шепотом. — Их убили! Всех! Джима нашли мертвым в коридоре. Наверное, он пытался добежать до дробовика, но не успел. Впрочем, его оружие все равно не было заряжено, так что он не смог бы воспользоваться им. Джим держал дробовик пустым, потому что дети нашли бы оружие в любом тайнике.

Харольд вытер покрасневшие глаза.

— Ханна пряталась под кроватью. Судя по всему, она была последней жертвой.

— О, Боже! — вскричала Люсиль, глядя на свои покрытые мыльной пеной руки. — Господи, за что? О, Господи! Господи!

Харольд проворчал в ответ что-то нечленораздельное.

— Нам нужно было чаще навещать их, — заплакав, сказала она.

— Что?

— Нам нужно было чаще навещать их. Проводить с ними больше времени. Они были нашими родственниками. Я говорила тебе об этом. Фактически мы с ними одна семья.

Харольд всегда сомневался, что Люсиль находилась в родстве с Джимом Уилсоном. Но он знал, что сейчас это было не важно. Возможно, она искренне верила в их родственные связи, и, значит, смерть Уилсонов причиняла ей еще большие страдания.

— Кто это сделал? — спросила Люсиль.

Харольд молча покачал головой. Он все еще пытался сдержать слезы.

— Никто не знает.

После того вечера Аркадия неузнаваемо изменилась. Все последующие годы были тому свидетелями. Трагическая гибель Уилсонов оказала огромное влияние на город и на понимание его значения в окружающем мире. Это после их расстрела люди начали замечать мелкие кражи, происходившие снова и снова. Откуда ни возьмись, повылезали супружеские проблемы — и дело дошло даже до измен. Можно сказать, что после гибели Уилсонов потрескался фундамент Аркадии. В нем проросли зерна насилия. Их зеленые побеги, словно плесень, с каждым годом расползались все дальше и дальше.

К тому времени, когда Джим Уилсон закончил мыть посуду, Люсиль составила список покупок. Она поднялась наверх, приняла душ, переоделась и взяла свою сумку. Остановившись в дверях и убедившись, что ключи от машины были в ее руке, пожилая женщина со вздохом посмотрела на старый грузовик. Синий «Форд» Харольда ответил ей презрительным взглядом. О, Господи! Как же она не любила водить машины! Тем более что чертов грузовик вел себя с ней как грубое и непослушное животное. Он заводился, когда сам того хотел. Скрипел тормозами. Ржавый «Форд» был живым существом — Люсиль не раз говорила об этом мужу, — живым и полным презрения к женщинам! Возможно, даже ко всему человеческому роду. Прямо как его хозяин.

— Извините, что мы причиняем вам такое беспокойство, — сказал Джим, немного напугав Люсиль.

Она все еще не могла привыкнуть к тому, как тихо он мог передвигаться. Люсиль заглянула в сумочку. Список был там, деньги — тоже. Ее фотография с Джейкобом. На всякий случай она порылась в вещах и, не оборачиваясь, заговорила с собравшимися Уилсонами. Она чувствовала, что они все стояли за ее спиной, словно счастливое семейство на рождественской открытке.

— Ты говоришь, как твоя мама, — сказала Люсиль. — Теперь понятно, откуда это у тебя — все эти твои извинения без причины. Будем считать, что я их не слышала.

Люсиль закрыла сумочку и поежилась от необъяснимого беспокойства. Наверное, приближалась гроза.

— Возможно, вы правы, — ответил Джим. — Я чувствую себя неловко. Но мне хочется, чтобы вы поняли, как сильно мы ценим вашу помощь. Я хочу, чтобы вы знали, как мы благодарны вам за все, что вы делаете для нас.

Люсиль с улыбкой повернулась к нему.

— Запри дверь, когда я уеду. Скажи Конни, что у меня к ней будет деловое предложение. Я научу ее особому рецепту пирога, который принадлежал нашей прабабушке Гертруде.

Она задумалась на миг.

— И еще! Держи своих благословенных детей наверху. Вряд ли кто-нибудь будет проходить мимо, но если это произойдет…

— Мы будем оставаться в спальной.

— Да, и не забудь…

— Еда в духовке, — прервал ее Джим.

Он отсалютовал ей, как заправский солдат.

— Ладно-ладно, — сказала Люсиль.

Не оборачиваясь, чтобы не дать им увидеть, какой напуганной она вдруг стала, пожилая женщина направилась к старому синему «Форду».

В свое время, в 1974 году, хозяин продуктового магазина отказался от проекта реновации. Жаль, ведь это был последний случай, когда большие деньги приходили в Аркадию. Старое кирпичное здание оставалось единственным форпостом на западном крае городской черты, дальше которой, кроме двухполосного шоссе, тянулись лишь поля, деревья и отдельные дома, пятнавшие своими участками однообразный ландшафт.

Магазин в конце Мейн-стрит располагался в красивом и величественном особняке, в котором прежде размещалась мэрия. Прошло много лет, но и сейчас в рельефе старых камней можно было заметить изношенную временем нишу, где когда-то вывешивали праздничные плакаты и объявления городского совета. В хороший день — прежде чем в городе построили лагерь — хозяин магазина благодарил судьбу, если он обслуживал до тридцати покупателей. И это действительно считалось удачей, даже если брать в расчет тех стариков, которые слонялись тут без дела или просто сидели на веранде в креслах-качалках, обмениваясь своими сплетнями и глупыми выдумками. Впрочем, все это было раньше.

Страницы: «« « ... 56789101112 » ... »»