Вернувшиеся Мотт Джейсон

Глава 13

Сообщалось, что ранее мертвый известный скульптор был найден наконец в Бразилии. С момента его исчезновения прошло лишь несколько недель, и вот мировая общественность узнала всю подноготную этой пикантной истории. Оказывается, он женился на женщине бальзаковского возраста — пятьдесят с чем-то лет, ни меньше ни больше! В прошлом она была причастна к популяризации его творчества. В принципе сделала имя Ридо известным всему миру. И вот теперь они свили себе маленькое гнездышко.

Когда его нашли, Джин Ридо не дал никаких объяснений о причинах своего исчезновения. Но это не охладило представителей прессы. Маленький дом — почти хижина на окраине Рио, в которой они пытались скрыться от мира — был окружен репортерами и частными детективами. Чуть позже прибыли солдаты. Ридо и его жена оставались там почти неделю, и каждый день около их дома собирались толпы людей и кордоны полиции. Вскоре одних стало больше, чем других, и влюбленную пару пришлось вывезти из города. Тогда начался стихийный бунт. Родственники «вернувшихся» столкнулись с «защитниками истинно живых». Сотни человек погибли. Виной тому было соблазнение Джина Ридо и потенциал его искусства.

Если верить сводкам новостей, эти столкновения продолжились в других городах мира. Много жертв было вызвано ужасной паникой, когда люди, убегая от полицейских, давили друг друга на улицах и площадях. Другие погибли от гранат и пуль блюстителей закона.

После того как Ридо и его жену вывезли из Рио-де-Жанейро — по требованию французского правительства, визжавшего об их возвращении, — волнения немного успокоились. Еще через несколько дней после всеобщего безумия у жены Жана случился апоплексический удар. Она впала в кому, и мировая пресса подняла новую шумиху о ее загадочной и нераскрытой роли, о новом шедевре французского скульптора, в котором тот рассказал нечто секретное о жизни после смерти.

Хотя в тот момент Джин Ридо хотел лишь одного: быть рядом с женщиной, которую он преданно любил.

Пастор и его миниатюрная жена сидели по разным краям кушетки и смотрели телевизор. В промежутке между ними могла бы разместиться еще одна взрослая персона. Священник пил кофе и время от времени постукивал ложечкой о керамику. Его жена сидела, выпрямив спину, подсунув маленькие ножки под себя и скромно сложив руки на коленях. Она выглядела очень красивой и напоминала кошку. Иногда, сама не зная почему, она приподнимала руку и приглаживала свои волосы.

На телевизионном экране популярная ведущая ток-шоу задавала вопросы священнику и ученому. Отрасль знания, к которой причислял себя ученый, оставалась необъявленной, но он был известен как автор книги о «вернувшихся», написанной в самом начале их появления.

— Когда это закончится? — спросила ведущая ток-шоу.

Ее вопрос был адресован обоим участникам, но священник не выразил желания вступать в разговор — возможно, из скромности или просто потому, что ему не хотелось признавать, что он не знал ответа. По крайней мере, так подумал пастор.

— Скоро, — заверил публику ученый.

Фамилия мужчины появилась внизу экрана, но Питерс не потрудился запомнить ее. Тем более что мужчина ограничился одним словом, как будто этого было достаточно.

— А что вы скажете людям, которые требуют более точных ответов? — спросила ведущая.

Она обвела взглядом публику в студии, показывая всем зрителям, что разделяет нужды народа.

— Такая ситуация не может длиться вечно, — ответил ученый. — Поймите, возможное количество «вернувшихся» не беспредельно. Однажды их поток иссякнет.

— Что за глупости говорит этот мужчина, — сказала жена пастора, указав на экран. — Откуда ему знать, какое количество людей вернется? Это Божий план! А Бог не обязан объяснять нам Свои поступки!

Пастор молча смотрел на экран. Его жена повернулась к нему, но он ничего не сказал.

— Какая нелепость! — подытожила она.

Священник наконец подключился к беседе, хотя сделал это с некоторой осторожностью.

— Мне кажется, что в данный момент нам нужно сохранять терпение. Так будет лучше всего. Никто не должен претендовать на особый статус, поскольку в этом таится большая опасность.

— Аминь, — прошептала жена пастора.

— Мой коллега хочет сказать, что данные события находятся вне сферы религии, — поправив галстук, вмешался ученый. — Возможно, раньше, когда мы еще грезили о призраках и фантазмах, церковь действительно была авторитетом в подобных вопросах. Но теперь это не тот случай. «Вернувшиеся» являются людьми. Реальными людьми. Они физические существа, а не призраки и привидения. Мы можем прикасаться к ним. Мы можем общаться с ними. В свою очередь, они могут прикасаться к нам и отвечать на наши вопросы.

Он покачал головой и вальяжно откинулся на спинку стула, как будто играл сценическую роль.

— Отныне это вопрос науки!

Жена пастора тихо сидела на краю кушетки.

— Он просто пытается встряхнуть народ, — сказал ее муж.

— Этот человек говорит ахинею, — ответила она. — Я не понимаю, как таким людям позволяют появляться на телевизионных экранах.

— Что скажете, преподобный? — спросила ведущая.

Она теперь стояла посреди аудитории, держа в одной руке микрофон, а в другой — пачку разноцветных бланков. Рядом с ней сидел высокий дородный мужчина, одетый так, словно он только что приехал из длительного путешествия по холодным и опасным странам.

— Конечно, я могу оспорить прозвучавшие тезисы, — спокойно ответил священник. — Физический мир берет начало в духовных сферах. Он произрастает из корневых концепций, которыми являются Бог и область сверхъестественного. Несмотря на все преимущества науки, несмотря на множество ее дисциплин и теорий, на мигающие лампочки жужжащих детищ современной технологии, наиболее важные вопросы — например, как возникла вселенная и какова окончательная цель человечества, — по-прежнему остаются без ответов. Наука здесь бессильна.

— А что Бог сказал бы о «вернувшихся»? — прокричал дородный мужчина, оборвав зарождавшиеся аплодисменты аудитории.

Схватив мясистыми пальцами руку оторопевшей телеведущей, он поднес ее микрофон к своему рту и пролаял вопрос:

— Вы утверждаете, что чертовы ученые ничего не смыслят. Но что тогда знаете вы, преподобный?

Пастор Питерс вздохнул. Он приподнял руку к виску и начал массировать голову.

— Этот священник обрек себя на трепку, — сказал он. — Они оба заслужили порки.

— Что ты имеешь в виду? — спросила его жена.

Ответ не заставил себя ждать. Ситуация на ток-шоу развивалась шумно и динамично. Дородный мужчина вырвал микрофон у ведущей и начал кричать, что преподобный и ученый ни черта не стоят. Они лишь обещают ответы, возмущался грубиян, но ничего не дают.

— Когда дело доходит до реальных решений, вы оба бесполезны!

Аудитория отозвалась шквалом аплодисментов и веселых выкриков. Дородный мужчина произнес тираду о том, что никто — ни научные умы, ни отцы церкви, ни шарлатаны из правительства — не может обуздать море «вернувшихся», в котором скоро утонут нормальные живые люди.

— Они сидят и ничего не делают, а нам советуют терпеливо ждать, пока эта нежить будет выползать, одна за другой, из могил!

— Выключи! — сказал пастор Питерс.

— Почему? — спросила его жена.

— Тогда смотри эту чушь сама.

Он встал.

— Я пойду в кабинет. Поработаю над проповедью.

— Ты же говорил, что уже закончил ее.

— Начну еще одну.

— Может быть, тебе нужна моя помощь? — спросила его жена, выключая телевизор. — Я не буду смотреть это шоу. Я лучше посижу с тобой.

Пастор допил кофе и вытер ладонью место, где стояла чашка. Он медленно встал с кушетки и направился к двери. Его жена тоже вскочила на ноги.

— Эта программа дала мне идею, которую ты можешь выразить в проповеди. Идею о том, что люди не должны сбиваться с пути, идя на поводу ложных пророков.

Пастор уклончиво хмыкнул.

— Я думаю, — продолжила его жена, — мы все должны понять, что ничего не происходит случайно. Пусть люди знают, что для всего имеется Божий план и что жизнь каждого человека является его частью.

— А что я буду делать, когда они спросят меня, каков этот план? — не глядя на жену, спросил пастор.

Он прошел на кухню. Супруга семенила за ним следом.

— Ты скажешь им правду! Скажешь, что не знаешь Божьих замыслов, но что ты полностью уверен в них. Людям нужны такие откровенные признания.

— Люди устали от ожидания. Это проблема каждого пастора и священника, каждого шамана и жреца вуду. Люди устали от разговоров о наличии какого-то высшего плана. Все обещают его, но никто не говорит, каков этот план.

Пастор Питерс повернулся и посмотрел на жену. Она казалась еще меньше, чем обычно, — маленькая женщина с тяжелым грузом неудач. Она всегда была воплощением неудач, внезапно сказал его внутренний голос. Эта мысль заморозила его, остановив ход рассуждений и лишив дара речи.

Она тоже хранила безмолвие. С тех пор как началось нашествие «вернувшихся», ее муж изменился. Между ними выросла стена. Появилось то, о чем он не говорил ей. То, что он не решался вставлять в свои проповеди.

— Пойду, поработаю, — сказал он, собираясь покинуть кухню.

Она встала перед ним — цветок, преграждавший путь человеку-горе. Гора, как обычно, остановилась перед ней.

— Ты все еще любишь меня? — спросила она.

Он наклонился и нежно поцеловал ее. Какое-то время пастор держал ее лицо в своих руках, затем провел большим пальцем по ее губам и снова поцеловал.

— Конечно, я люблю, — мягко ответил он, говоря ей чистую правду.

Затем пастор осторожно приподнял жену и сдвинул ее в сторону.

Сегодня Харольд находился в особенно угрюмом настроении. В такую жару, думал он, можно было только умирать от безделья, чего бы смерть ни стоила в их дни. Он сидел на койке, подтянув колени к подбородку. С его губ свисала неприкуренная сигарета. На бровях блестели капельки пота. Вентиляторы, жужжавшие в коридоре, лишь слегка перемещали теплый воздух и в основном гоняли с шелестом обертки, брошенные кем-то на пол.

Когда Джейкоб вернулся из туалетной комнаты, Харольд встал и пошел по малой нужде. Они больше не могли оставлять свои койки без охраны. Слишком много людей искали место для сна и покоя, и когда человек оставлял койку без надзора, даже на секунду, он вскоре понимал, что этой ночью ему предначертано спать на мостовой под звездами.

Единственными личными принадлежностями у арестантов теперь были вещи, которые они могли носить с собой. Харольду повезло, что его навещала жена. Он всегда имел чистую смену белья, когда нуждался в этом. И он не голодал, потому что Люсиль подкармливала его. Но всему хорошему наступает конец. Военные начали ограничивать доступ посетителей. «Слишком много людей», — заявляли они.

Власти не заботились о количестве заключенных — «вернувшихся» или обычных живых. Однако руководство лагеря боялось, что в школу могли проникнуть бунтовщики. Так уже случилось в Юте. Сбежавшие мятежники спрятались в небольшом поселке, затерянном где-то в пустыне. Они бряцали украденным оружием и требовали свободы для «вернувшихся». Правительство все еще не решалось на их ликвидацию. Оно окружило поселок войсками, не позволяя горстке сбежавших людей прорваться через блокадное кольцо. Противостояние длилось почти неделю. Если бы не телерепортеры и не воспоминания о страшном инциденте в Рочестере, с мятежниками давно уже было бы покончено.

Но пока солдаты доставляли им пищу, а восставшие беглецы — под предводительством нескольких нормальных живых, — выходя из своего лагеря и забирая принесенную еду, выкрикивали требования о равных правах для «вернувшихся». Затем они возвращались на баррикады и приступали к делам, к которым их принуждали обстоятельства.

Несмотря на тот факт, что в сравнении с Рочестером — расстрелом немецких солдат и одной еврейской семьи — ситуация выглядела гладкой, как масло, Бюро не хотело распространения бунтов. Поэтому во всех лагерях повышался уровень безопасности. Железная рука правительства давила на подчиненных, и теперь Люсиль могла навещать мужа и сына только раз в неделю. Поскольку школа никогда не предназначалась для удержания заключенных и так как на ее территории скопилось слишком много людей, по лагерю прошел слух о расширении их центра временного содержания. С одной стороны, это могло бы дать людям больше пространства, но с другой — позволило бы согнать сюда новых арестантов. Харольд считал подобную идею очень опасной.

Вода в Аркадии перешла в разряд дефицита. Она еще имелась в лагере, но выдавалась по строгому рациону. Нормированные порции пищи тоже указывали на плохие условия жизни, но вода по рациону казалась просто драконовской мерой. Хотя никто из заключенных не умирал от жажды и некоторым везучим людям удавалось принимать душ по разу в три-четыре дня. Естественно, почти никто не мог держать одежду в чистоте, однако находились и такие гении.

Поначалу все это казалось незначительной помехой — нелепой и даже забавной. Все улыбались, держали вилки с поднятыми вверх мизинцами, расстилали на коленях бумажные салфетки и аккуратно поправляли воротники рубашек. Если что-то проливалось, люди чистили пятна с намеком драматизма и важности. Вначале каждый боялся вести себя неправильно; боялся позволять невзгодам менять их быт и то, кем они были.

Многие заключенные сохраняли достоинство, словно их заточение могло внезапно закончиться и уже в конце дня они, вернувшись домой, могли бы прилечь на кушетке перед телевизором, чтобы посмотреть любимое реалити-шоу. Но недели превращались в месяцы, а никого из арестантов не отпускали домой. И не было ни кушеток, ни телевизоров. Поэтому, когда прошел первый месяц, более старые сидельцы осознали истину. Они поняли, что не вернутся в свои семьи. И поскольку ситуация с каждым днем становилась все хуже и хуже, они перестали заботиться о своем виде и о том, как их воспринимали другие люди.

Бюро не могло заботиться о санитарии центров временного содержания. При таком огромном количестве арестантов все силы организации уходили на снабжение лагерей водой, медикаментами и пищей. В восточном крыле школы из-за частого употребления сломались туалеты, и это не остановило людей от посещения кабинок. В конце концов, дело кончилось тем, что там возникла ужасная антисанитарная ситуация. Другие люди просто перестали заботиться о гигиене. Они удовлетворяли свои нужды там, где получали минутную приватность. Некоторые даже не нуждались в приватности.

Неудивительно, что арестанты начинали злиться. «Вернувшиеся», как и живые заключенные, были недовольны лишением свободы против их воли. Они страдали от тоски и желания соединиться со своими родными и близкими людьми. По крайней мере, многие из них хотели вернуться к полноценной жизни. У других пока не было точной идеи, зачем им хотелось на свободу, однако они тоже понимали, что заключение в концентрационном лагере не входило в их первоначальные планы. Отовсюду стало доноситься сердитое ворчание. «Вернувшиеся» теряли терпение. Любой сторонний наблюдатель мог бы догадаться, что здесь зарождалось восстание.

Все несколько прошлых недель — ежедневно после пяти часов утра — полдюжины жителей города просыпались от телефонных звонков Фреда Грина. Он никогда не приветствовал их и не извинялся за свой метод столь раннего пробуждения. Его грубый и резкий голос кричал: «Будь на месте в течение часа! Принеси жратвы, чтобы хватило на день. Мы нужны Аркадии!»

В первые дни протеста немногочисленная команда Фреда держалась подальше от вооруженных солдат и от ворот, где автобусы выгружали привезенных «вернувшихся». В то время они еще не решили, кого сводить с ума: правительство или оживших мертвых. Да, «вернувшиеся» являлись ужасными и неестественными созданиями. Но разве правительство было лучше? Ведь это власть захватила Аркадию. Это правительство привезло сюда солдат, чиновников в костюмах и строителей в касках.

Протестные акции оказались тяжелой работой — более нудной, чем они ожидали. Парни проходили через периоды затишья и всплеска энергии. Их глотки постоянно болели. Однако, как только очередной автобус с пыхтением появлялся на улице и направлялся к местной школе, Фред и его команда, собираясь с духом, начинали новую акцию. Они поднимали плакаты и наращивали громкость своих осипших голосов. Они хватали транспаранты, сжимали руки в кулаки и размахивали ими. Когда автобусы подъезжали к лужайке Марвина, парни Фреда подносили плакаты к самым окнам. Бунтовщики кричали: «Уезжайте обратно! Вас здесь не ждут! Убирайтесь из Аркадии!»

Через некоторое время им надоело сохранять дистанцию. Они начали выходить на дорогу, преграждая путь автобусам. Естественно, они были внимательными и сохраняли осторожность. Парни просто заявляли о своих правах на свободу мнения. Они демонстрировали миру, что в городе по-прежнему оставались приличные люди, которые не сидели лениво по своим углам, пока все распадалось на части. Но команда Фреда не желала становиться мучениками. Они и не думали бросаться под колеса машин.

Их план был прост: ничем себя не проявляя, они выжидали момент, когда автобус останавливался перед воротами. Как только «вернувшихся» выводили на проверку, парни Фреда перебегали через улицу, поднимали вверх плакаты и, сердито размахивая кулаками, начинали выкрикивать лозунги. Кто-то даже доходил до того, что бросал камни в группу «вернувшихся». Однако следует признать, что пикетчики вели себя осторожно и старались не наносить серьезных ран кому бы то ни было. Хотя с каждым днем они становились все более смелыми.

Вторая неделя их пикетирования привела к тому, что на посту у ворот, где Фред и его последователи проводили акции протеста, вместо одного часового выставили сразу четверых солдат. Они стояли, держа руки за спинами. Их суровые лица не выражали никаких чувств. Тем не менее эти вояки ничего не делали и старались не провоцировать пикетчиков. Когда автобусы с «вернувшимися» подъезжали к школе, солдаты выходили из сторожки и создавали живую цепь перед протестантами. Люди Грина проявляли уважение к представителям власти. Они по-прежнему выкрикивали лозунги и размахивали плакатами, но не нападали на военных. Их гражданское неподчинение отличалось добрым и хорошим поведением.

В тот день, который оказался значимым для пикетчиков, Фред Грин приехал на их обычное место после шести утра. Когда его машина появилась на подъездной дорожке Марвина, солнце уже почти поднялось над горизонтом.

— Еще один день в этой клоаке, — приветствовал его Джон Уоткинс.

Он сидел в своем грузовике с открытой нараспашку дверью и, высунув одну ногу из кабины, покачивал ею в воздухе. Его радио работало на полную мощность. Из дырявых динамиков разносилась искаженная, но громкая музыка — какая-то песня о нечестных бывших женах.

— Как много я пропустил? — спросил его Фред раздраженным тоном.

Он выбрался из кабины и достал из кузова свой транспарант. Нынешний день он начинал в плохом настроении. После еще одной беспокойной ночи Фред чувствовал себя хуже некуда. И как это часто случается с некоторыми людьми, он решил, что сердитое настроение являлось лучшим способом унять ту непонятную боль, которая жгла его сердце.

— Что с тобой? — спросил Джон. — Ты нормально себя чувствуешь?

— Я в порядке, — ответил Фред.

Он потер лицо руками, хотя и не так, как делал это, когда потел на жаре.

— Много автобусов проехало утром?

— Пока ни одного, — сказал Марвин Паркер, подходя к их машинам.

Грин быстро обернулся. Его лицо пылало румянцем.

— Фред, ты в порядке? — спросил Марвин.

— Со мной все хорошо, — сердито ответил их лидер.

— Я задал ему тот же вопрос, — сказал Джон Уоткинс. — По мне, так он выглядит очень дерьмово.

— Проклятье! — рявкнул Фред. — Давайте, приступим к делу.

По заведенной традиции они вышли на улицу. Теперь они занимались только этим: безобидным гражданским неподчинением. Поля Фреда росли без ухода — зерно уже гнило на стеблях. Он не ходил на лесопилку несколько недель. Такие перемены не тревожили его. Нормальная жизнь, которая длилась годами, ушла в никуда. Фред винил в этом беспокойные ночи, ответственность за которые он возлагал на «вернувшихся».

Автобусы начали прибывать к воротам лагеря, и каждый раз, когда они проезжали мимо пикетчиков, Фред кричал: «Катитесь в ад, уроды!» Вся остальная команда следовала его примеру. Но сегодня их лидер размахивал транспарантом сильнее, чем обычно, поэтому они тоже вели себя более дерзко. Их крики стали громче. Пока одни пылко трясли плакатами, другие бросали камни в окна автобусов.

Вскоре солдаты у ворот вызвали подкрепление — наверное, почувствовали, что ситуация принимала нежелательный оборот. Один из постовых призвал пикетчиков к порядку.

— Катись в ад вместе с «вернувшимися»! — крикнул ему Фред.

Солдат повторил свое предупреждение более строгим голосом.

— Катись к чертям вместе с Бюро! — ответил Фред.

— Я предупреждаю вас в последний раз, — сказал солдат, вытаскивая из кармана баллончик с перечным газом.

— В ад тебя! — прокричал Фред.

Затем он плюнул в лицо постового, и на этом дипломатия закончилась. Марвин Паркер выбежал на улицу, перекрывая путь одному из автобусов. Мужчина понимал, что совершал наиглупейший поступок в своей жизни. Однако, оказавшись на шоссе, он отказывался уступать дорогу и яростно размахивал своим плакатом. Двое солдат повалили его на асфальт и начали бороться с ним, но Марвин оказался удивительно ловким для человека своего возраста. Он вскочил на ноги и помешал автобусу с «вернувшимися» объехать его стороной. Водителю пришлось остановиться.

Фред и шестеро его парней метнулись вперед и, выкрикивая проклятия, заколотили плакатами по окнам. Солдаты набросились на пикетчиков и попытались оттеснить их на тротуар. Военные не применяли перечный газ, ограничиваясь лишь легкими затрещинами. Все прошлые недели Фред и его сторонники вели себя довольно безобидно. Солдаты не могли понять, что, черт возьми, изменилось.

Но затем Марвин Паркер провел правый хук в челюсть одного из солдат и отправил беднягу в глубокий нокаут. Марвин был худощавым долговязым мужчиной среднего возраста, но в юности он считался хорошим боксером. Его победа в схватке стала поворотной точкой. После этого все смешалось в криках и жестком столкновении обеих сторон.

Пара крепких рук сомкнулась на талии Фреда, приподняв его над землей. Он попытался вырваться, но солдат оказался сильнее. Дергаясь всем телом, Грин ударил затылком по лицу противника. Солдат выпустил его из рук. Фред упал на четвереньки, однако сильный пинок не позволил ему подняться на ноги. Кто-то рядом кричал: «Фашисты!» — снова и снова, превращая суматоху драки в нечто сюрреалистическое. Сидевшие в автобусе «вернувшиеся» смотрели через окна на сражение, не зная, бояться ли им злобы местного населения или радоваться избиению пикетчиков. Многие из них уже сталкивались с такими «защитниками истинно живых людей», поэтому они не проявляли к ним ни малейшего снисхождения.

— Не волнуйтесь, — успокоил их водитель автобуса. — Я вижу этих парней уже две недели.

Наморщив брови, он тихо добавил:

— Раньше они были безвредными.

Пока Грин с руганью отбивался от одного из солдат, кто-то схватил его под мышки и попытался поставить на ноги. Он услышал голос Марвина:

— Давай, Фред! Двигай задницей!

Несмотря на яростное желание сражаться, пикетчикам не хватало выучки и, что более уместно, молодости солдат. Фред, покачиваясь, поднялся на ноги и побежал к своей машине. При всем адреналине, выпущенном в кровь, он окончательно выдохся. Он был слишком стар для подобных драк. И это противостояние не устраивало его. Оно ничего не решало. Оно не восстанавливало его нарушенных прав. Причем потасовка с солдатами закончилась так быстро, что все это казалось слишком тривиальным.

Марвин, бежавший следом за ним, смеялся, как нашкодивший мальчишка. Он ничуть не устал. И он не задыхался от злости, как Фред. По его щекам стекали струйки пота, но худощавое лицо сияло от радости и возбуждения.

— О, черт! — прокричал он. — Это было здорово!

Грин, обернувшись через плечо, посмотрел на солдат. Они не гнались за ними. Они прижимали пару пикетчиков к асфальту и сковывали их руки наручниками. Остальные парни бежали за Фредом. На их лицах уже проступали синяки, но серьезных ран ни у кого не было. Когда они вернулись к своим грузовикам, каждый забрался в машину и завел двигатель. Марвин прыгнул в кабину Фреда, и они помчались подальше от лагеря.

— Похоже, вояки думают, что преподали нам урок, — сказал Фред, глядя в зеркало заднего вида.

За ними не было погони. Марвин снова засмеялся.

— Они нас еще не знают, верно? Завтра мы вернемся!

— Поживем — увидим, — кратко ответил Фред.