Вернувшиеся Мотт Джейсон
Неужели это было имя, которое они с женой выбрали для своего ребенка?
— Мэри? — крикнул Фред в последний раз.
Когда ответа не последовало, ему показалось, что сама вселенная подтвердила все задуманные им планы. Он дал ей шанс. Он хотел заставить ее передумать, а она в ответ промолчала, как и его пустой дом.
Прошло два месяца с тех пор, как он вернулся домой. Семья любила его не меньше, чем в прежние годы, покрытые славой побед. Жена, теперь постаревшая и немощная, приветствовала его поцелуями. Она плакала от радости и крепко обнимала его за плечи. Дети, хотя они были уже взрослыми людьми, толпились вокруг него, как делали всегда в дни прошлой жизни. Брат и сестра по-прежнему сражались друг с другом за внимание отца. И ничего не изменилось за двадцатилетний промежуток между его смертью и тем моментом, когда он стал одним из «вернувшихся».
Билл, старший из детей, имел свою семью. Но он снова бегал за отцом по пятам и называл сестру Хелен «невыносимой глупышкой», как делал это в детстве. Они оба приехали в родительский дом, словно почувствовали, что опять могут стать слабыми и зависимыми существами в присутствии любимого отца. И они проводили дни, с восторгом рассказывая ему о том, кем он был для них все эти годы. Казалось, что его гравитация притягивала их к себе как магнит. Иногда они засиживались допоздна, объясняя ему, как нити их жизней спутались после его ухода. Отец с улыбкой радовался их успехам или спорил, когда не одобрял какие-то поступки, но и тогда его укоры принимались с чувством благодарности за то, что он не изменился — за то, что, «вернувшись», он остался тем, кем был.
А потом он вновь ушел.
Никто не мог сказать, когда он исчез. Его просто не стало. Какое-то время они искали отца — с надеждой и неуверенностью. Затем они признали, что его возвращение из мертвых тоже было неожиданным. Так почему им хотелось, чтобы его уход был иным?
Конечно, они горевали. Дети плакали и очень расстраивались. Билл и Хелен спорили друг с другом — каждый утверждал, что именно другой совершил какой-то неверный поступок, который заставил отца уйти. Их матери приходилось вступать в спор и напоминать им о приличии. Затем брат с сестрой извинялись без искреннего сожаления, ворчали друг на друга и планировали дальнейшие действия. Они пошли в полицию и написали заявление о розыске пропавшего человека. Они даже съездили в ближайшее отделение Бюро и сообщили об исчезновении отца. «Он просто куда-то пропал», — сказали они.
Агенты внесли их показания в базу данных. Они не выглядели удивленными.
В конце концов, семья смирилась. Отец снова покинул их. Брат с сестрой хотели провести эксгумацию — вытащить гроб из склепа и убедиться, что тело находилось там, где ему и полагалось быть. Им хотелось знать, что «вернувшийся» отец не скитался где-то по дорогам мира. Но мать запретила им делать это. Она сказала: «Мы должны быть рады, что провели с ним отведенное нам время».
Глава 16
Она немного похудела, но в остальном не изменилась.
— Как ты? — спросил он.
Девушка погладила руку мужчины и прижалась лицом к его плечу.
— Я в порядке.
— Ты нормально питаешься? Вас хорошо тут кормят?
Она кивнула и мягко провела ногтями по его предплечью.
— Я скучала по тебе.
Центр временного содержания Меридиана, штат Миссисипи, разрешал обычным живым навещать «вернувшихся». Ситуация в лагере была напряженной, однако не такой плохой, как в Аркадии. Живые встречались с «вернувшимися» в огороженном секторе между территорией лагеря и зоной безопасности, где посетителей обыскивали и проверяли их электронные досье.
— Я тоже скучал по тебе, — наконец, сказал мужчина.
— Я все время расспрашивала о тебе. Пыталась найти.
— Бюро прислало мне письмо.
— Какое письмо?
— Там сообщалось, что ты разыскиваешь меня.
Она кивнула головой.
— Это было еще до того, как начали возводить центры временного содержания, — продолжил он.
— Как поживает твоя мать?
— Она мертва, — бесстрастным тоном ответил мужчина. — Или уже нет. В наши дни трудно быть уверенным в этом.
Она поглаживала его руку медленными гипнотическими движениями. Так иногда делают при встрече бывшие любовники. Сидя рядом с ней, вдыхая ее запах, ощущая прикосновения руки и легкое дыхание на коже, пастор Питерс забывал о прожитых годах и о своем душевном одиночестве. Ошибки жизни, неудачи, сожаления — они теряли значимость в ее присутствии.
Она тихо прошептала ему на ухо:
— Давай уйдем отсюда.
— Нет, нам не позволят.
— А мы все равно уйдем. Как в прошлый раз.
Он похлопал ее по руке с почти отцовской нежностью.
— Мы совершили тогда ошибку. Нам нужно было подождать.
— Подождать? И что бы случилось?
— Не знаю. Но нам нужно было остаться. Время меняет отношение к событиям. Сейчас я, став старше, понимаю это.
Подумав немного, он решил пояснить свои слова:
— Конечно, я не старый. Но и молодым меня не назовешь. За прожитые годы я познал одну истину: при достаточном количестве времени любое горе становится терпимым.
Но разве эта тирада не была лживой? Разве он приехал бы сюда, если бы мог вытерпеть еще один день, прожитый без нее? Он никогда не мог смириться с их разлукой. Не мог простить себя за то, что сделал с ней. Роберт Питерс женился, повернулся лицом к Богу и выполнил множество достойных дел. Но без нее он чувствовал себя одиноко. Он любил ее больше, чем своих родителей; больше, чем Бога. Однако он покинул ее. И тогда она умерла. Она выполнила свое обещание. Не пережив его предательства, она ушла из жизни.
Он вспоминал об этом каждый день.
Создание семьи было уступкой истерзанной душе. Женитьба казалась логическим продолжением существования. Поэтому он отнесся к браку серьезно, со всей рассудительностью, с покупкой дома и инвестициями в пенсионный фонд. Когда выяснилось, что его жена бесплодна и что у них не будет детей, он даже не огорчился.
Истина заключалась в том, что пастор не представлял себе детей от нее. Он верил в святость семьи и не раз читал об этом проповеди. Сколько браков он помог сберечь! Скольким парам он говорил сердитым голосом: «Бог и развод не совместимы!» И, несмотря на свои же слова, он все время стремился уйти от жены. Повсеместное возвращение мертвых из могил дало ему необходимую мотивацию.
Теперь Роберт был рядом с любимой, и пусть еще не все шло гладко, он чувствовал себя лучше, чем прежде. Он сжимал в руках ее ладони, чувствовал гладкость кожи. Он мог прикасаться к ней, ощущать знакомый запах — аромат, который нисколько не изменился. Да, все стало на свои места.
В огороженный сектор вошли охранники лагеря. Они начали отделять живых от «вернувшихся». Время посещений закончилось.
— Они не могут обращаться с людьми таким образом. Это не гуманно.
Он слегка встряхнул ее руки.
— Мы привыкли, — сказала она.
— Нет, к этому нельзя привыкнуть.
Он прижал к себе юную девушку, сделал глубокий вдох, и ее запах наполнил его сердце сладкой истомой.
— Родители приезжали к тебе? — спросил он.
— Нет.
— Мне очень жаль.
— Не нужно никаких сожалений.
— Они любят тебя.
— Я знаю.
— Ты по-прежнему их дочь. Они не могут это отрицать. Они наверняка приедут.
Она кивнула головой.
Охранники четко выполняли свою работу. Они подходили к парам и оттягивали людей в стороны.
— Пора уходить, — сказал один из них пастору.
— Я заберу тебя отсюда, — прошептал Роберт.
— Хорошо, — ответила она. — Но если ничего не получится, я пойму. Я все равно благодарна тебе.
Охранники были настойчивыми. Время посещений закончилось.
В ту ночь пастору приснился рваный сон с одним и тем же сюжетом, который повторялся снова и снова.
Ему было шестнадцать. Он стоял в своей комнате. Мать и отец уже спали. Тишина, царившая в доме, казалась плотной и тягостной. Копоть жаркого спора все еще покрывала карнизы, словно черная изморозь. Он быстро оделся и, тихо выскользнув из спальной, прокрался босиком по коридору. Летнюю ночь наполняли песни сверчков.
Он ожидал, что его уход из дома будет более драматичным. Он был готов к тому, что в последний момент его родители проснутся; что последует скандальная сцена с криками и угрозами. Но ничего не случилось. Наверное, он прочитал слишком много бульварных романов и насмотрелся художественных фильмов. Там во время бегства из дома всегда хватало зрелищных сцен. Кто-то бился в истерике, кто-то плакал. Иногда совершалось насилие. Кто-то кричал вслед беглецу проклятие: «Надеюсь, что мы больше никогда не увидимся!», и данное пророчество, в конечном счете, влияло на судьбу персонажей.
Но он ушел, не разбудив родителей. Когда они проснулись, его уже не было. На этом все закончилось. Они знали, к кому он ушел. И они знали, по какой причине. Родители не бросились в погоню, потому что отец был благородным человеком. Он не загонял сына в клетку своих решений. Дверь их дома всегда была открытой для него — она не удерживала Роберта ни внутри, ни снаружи.
Он шел почти час, прежде чем увидел ее. Лунный свет превращал лицо девушки в бледное пятно. Худощавое тело при этом освещении выглядело размытым, как фигура призрака.
— Я надеюсь, что он сдохнет! — крикнула она.
Пастор — в ту пору просто юноша — осмотрел ее лицо. Глаз девушки распух. Пространство между верхней губой и носом было испачкано кровью. Он даже не мог понять, что именно кровоточило. Очевидно, ее уход из дома не обошелся без тех сцен, которые представлял себе Роберт.
— Не говори так, — сказал он.
— К черту его! Я буду рада, если его собьет какой-нибудь автобус! Или пусть лучше собаки разорвут ему горло! Пусть он умрет через месяц от самой гадкой болезни! И чтобы каждый день ему становилось все хуже и хуже.
Она говорила сквозь сжатые зубы. Ее опущенные кулаки раскачивались взад и вперед.
— Лиззи, — взмолился он.
Она закричала. Ее голос дрожал от гнева, боли и страха.
— Лиз, пожалуйста!
Но она не переставала кричать.
Роберт Питерс уже успел забыть, как сильно отличалась реальная Элизабет Пинч от того милого образа, который он хранил в своих воспоминаниях.
Пастор проснулся от звука большого грузовика, проехавшего по шоссе около гостиницы. Тонкие стены здания подрагивали от рева двигателей, когда большие машины, похожие на огромных доисторических жуков, выезжали из ворот концентрационного лагеря или въезжали обратно на его территорию. Иногда в кузовах было так много солдат, что те буквально свисали с боков.
Неужели они так и ехали до самого города, подумал пастор. Довольно опасный способ передвижения. Хотя в их дни смерть стала такой сомнительной и противоречивой, что, возможно, ее уже не считали опасной.
Когда он в прошлый раз возвращался из центра временного содержания, по радио сообщили, что у границ Атланты была ликвидирована группа «вернувшихся». Они скрывались в небольшом городке — вероятно, все плохое происходило сначала в небольших городах. Сторонники «Движения истинно живых» нашли их убежище и предложили «вернувшимся» сдаться. Им даже гарантировали безопасность. Те люди, которые прятали оживших мертвецов, тоже оказались блокированными в доме. Все походило на инцидент в Рочестере, но только в большем масштабе.
Когда фанатики из ДИЖ окружили дом, ситуация вышла из-под контроля. В конечном счете, дом загорелся, и все люди внутри — живые и «вернувшиеся» — погибли мучительной смертью. По радио сказали, что, несмотря на аресты нескольких участников убийства, суд не предъявил ни одного обвинительного акта.
Пастор долго стоял у окна, наблюдая за грузовиками на шоссе и размышляя об Элизабет. Теперь он называл ее «Элизабет», а раньше она была для него «Лиз». Завтра он снова пойдет к ней на свидание, пообещав охранникам, что не будет создавать им неприятностей. Возможно, он даже поговорит с высокопоставленными людьми и Элизабет освободят под его ответственность. Если будет нужно, он использует свой духовный авторитет — обвинит начальство лагеря в безбожии, как умеют делать люди в рясах. Наверное, уговоры будут трудными, но у него все получится. Он заберет ее с собой.
Милостью Божьей, у него все получится. Пастор Питерс не сомневался в этом. Главное, приложить усилия.
— Милостью Божьей, у нас все получится, — сказал ей Роберт. — Главное, не терять надежду.
Она засмеялась.
— Когда ты стал таким религиозным, Берти?
Он сжал ее ладонь. Никто не называл его так со времен далекой юности. И только для нее он был «Берти». Она прижалась щекой к его плечу. Казалось, что они, вернувшись в прошлое, снова сидели на нижней ветке старого дуба на ферме ее отца, а не находились в секторе для посещений Меридианского центра временного содержания. Роберт пригладил ее волосы. Он успел забыть их медовый оттенок и то, как мягко они скользили между его пальцами. Каждый день, проведенный с ней, дарил ему новые открытия.
— Конечно, их придется убеждать, — сказал он.
— Сделай все, что в твоих силах.
— Я постараюсь.
— У тебя все получится, — заверила она его.
Роберт поцеловал ее в переносицу, чем заслужил неодобрительные взгляды других посетителей и заключенных. Шестнадцатилетняя Элизабет выглядела маленькой и хрупкой девушкой, а он был крупным мужчиной среднего возраста. Даже будучи «вернувшейся», она больше походила на ребенка.
— Когда ты стала такой спокойной и терпеливой? — спросил он.
— Что ты имеешь в виду?
— Где твой необузданный норов? Он исчез.
Она пожала плечами.
— Какой смысл в бунтарстве? Мое неистовство столкнулось с миром, и остался только мир.
Он заглянул в ее глаза.
— Какие мудрые слова.
Она засмеялась.
— Что тут смешного? — спросил Роберт.
— Ты такой серьезный!
— Мне положено быть таким. Я повзрослел.
Она снова прижалась к его плечу.
— Куда мы потом поедем? — спросила Элизабет. — Я имею в виду, когда мы выберемся отсюда.
— Я повзрослел, — повторил он по какой-то причине.
— Мы можем поехать в Нью-Йорк и пройтись по Бродвею, — сказала она. — Я всегда хотела посмотреть Бродвей.
Пастор кивнул и взглянул на маленькую ладонь, которую держал в своей руке. Время не оставило на ней никаких следов. Она была такой же гладкой, как и в прежние дни. Это не удивило его. Все «вернувшиеся» были такими — они опровергали законы природы. Но почему ее гладкая и нежная рука расстроила его?
— Ты не считаешь меня старым? — спросил Роберт.
— Или, давай, поедем в Нью-Орлеан!
Она выпрямилась и возбужденно воскликнула:
— Да! В Нью-Орлеан!
— Хорошо, — сказал он.
Девушка вскочила на ноги. Ее глаза искрились от счастья.
— Представь себе! Мы с тобой на Бурбон-стрит. Везде джазовая музыка. И полным-полно еды. Но мы начнем не с нее!
— Как скажешь, милая.
Элизабет схватила Роберта за руки и, потянув его к себе, заставила подняться на ноги.
— Потанцуй со мной, — попросила она.
Пастор сделал ей одолжение и, несмотря на взгляды и шепоты других людей, они закружились в медленном танце. Она была такой маленькой, так походила на его жену…
— У нас все получится, — сказала Элизабет, прижимаясь щекой к его широкой груди.
— А если они не отпустят тебя?
— У нас все получится, — повторила она.
Они покачивались в медленном танце. Солдаты наблюдали за ними. Вот так отныне теперь и будет, подумал пастор.
— Ты помнишь, что я бросил тебя? — спросил он у девушки.
— Я могу слышать, как бьется твое сердце, — ответила она.
— Ладно, — прошептал Роберт Питерс.
Через минуту он снова повторил:
— Ладно.
Не так он представлял себе эту беседу. Элизабет Пинч из воспоминаний Роберта — та, чей образ висел над алтарем его брака — не ушла бы от обсуждения такой важной темы. Она была бойцом — даже в те моменты, когда сражение не гарантировало победы. Она бы ругалась, клялась и бросала в него все, что попадалось бы ей под руку. Она напоминала своего отца: человека ярости и гнева. Вот почему он любил и обожал ее.
— Я попробую забрать тебя отсюда, — сказал Роберт Питерс.
Хотя на самом деле ему уже хотелось оставить ее здесь, в тюрьме, одиноко танцующей в огороженном дворике концентрационного лагеря.
Пастор Питерс понимал, что он должен был оставить ее в покое. Ему не следовало повторять ошибок юности. Это была другая Элизабет, и расставание с ней не тяготило его так, как в прошлый раз. Но даже если бы он встретил ее — свою «Лиз» — это ничего не изменило бы. В том далеком прошлом он оставил ее, потому что их союз рассыпался на части. Роберт знал, что она скоро бросит его. Она устала от их близости, от его религии, большого медленного тела и абсолютной нормальности. Лиз была девушкой, которая танцевала без музыки, а он всегда танцевал по принуждению. Если бы он тогда не оставил ее и не вернулся домой, она упорхнула бы от него в Нью-Орлеан, как это хотела сделать теперь копия Элизабет.
Впрочем, в «вернувшейся» девушке сохранилась часть оригинала — вполне достаточная, чтобы напомнить Роберту о его собственных хороших и плохих чертах характера. Элизабет заставила его признать правду. Как бы сильно он ни любил ее, как бы страстно ни желал, их роман не завершился бы ничем. И даже если бы в то время он остался с ней, уехал туда, куда она хотела, уберег ее от смерти, это ничего бы не изменило. Чем дольше он находился рядом с Лиз, тем больше умирало то, что ему нравилось в ней. Через год или два их любовь превратилась бы в обоюдную ненависть. В конце концов, все то, что он ценил в ней, исчезло бы навеки. И они оба понимали это.
Но пока пастор Питерс находился в центре временного содержания. Он танцевал с шестнадцатилетней девушкой, которую когда-то любил. Он лгал ей, говоря, что увезет ее отсюда. И Элизабет обманывала его в ответ, обещая, что будет ждать следующей встречи, что они никогда не расстанутся друг с другом.
Это был их последний танец, но они говорили друг другу лживые слова. Так уж вышло, что их любовь закончилась.
Ситуация приближалась к ужасному концу. Она чувствовала это. Неизбежность беды подтверждалась природой — например, потрескавшейся бесплодной землей, хрупкими пересохшими ветвями или коричневой сморщенной травой. Даже ветер был наполнен запахом надвигавшихся перемен. Все жители Аркадии ощущали это, хотя никто из них не мог бы описать свои чувства.
Конни устала игнорировать свои страхи, хоронить их изо дня в день в трепещущем сердце. А ведь нужно было еще заботится о муже и детях, следить, чтобы они оставались сытыми и чистыми. Поэтому она упустила свой шанс отблагодарить Люсиль. Когда их семью привезли в концлагерь, она увидела у школы старого Харгрейва. Позже Конни пыталась найти Харольда, чтобы взять его и Джейкоба под свою опеку. Но после волнений в лагере всех заключенных переместили в другие места. Она понятия не имела, где теперь находились муж и сын Люсиль.
Все как-нибудь образуется, говорила она себе. Они, «вернувшиеся», были пленниками маленького города — жертвами агентов Бюро и лишенного уверенности мира. Вместе с ними в лагере находились обычные живые люди — жертвы своего правительства. У них украли город. У них украли гражданские права и свободу.
Ни к чему хорошему это привести не могло, говорила Конни, предрекая им нелегкое будущее.
И, содрогаясь от страха, она прижимала к себе маленьких детей.
Глава 17
Вместо того, чтобы проводить очередную беседу — возможно, последнюю, как без лишних сожалений полагал Харольд, — они с Беллами вновь томились под деспотичной жарой Аркадии. Темнокожий парень из Нью-Йорка стал хорошим игроком в «подковы». Слишком хорошим.
Несмотря на протесты Беллами, его переводили на другую работу. Полковник объяснял свое решение огромной перенаселенностью лагеря и напрасной потерей времени при проведении бесед с заключенными. У него для агентов Бюро имелись другие, более брутальные задания. И поскольку Беллами не желал заниматься ими, его отсылали в распоряжение регионального офиса.
Беллами старался не думать о своем отъезде. Он старался не думать, что это означало для его матери. Чтобы отвлечься, он бросал подковы. Одна из них снова зацепилась за столбик.
Клинк.
— Наверное, вы знаете, что я уезжаю, — с обычной прямолинейностью сказал Беллами.
— Да, я слышал об этом, — ответил Харольд. — Или, точнее, догадывался.
Он сделал бросок.
Клинк.
Никто из них больше не вел счет очкам.
Они по-прежнему играли на небольшом газоне у здания школы, как будто не было других доступных мест. Теперь, когда лагерь занимал весь город, они могли бы найти более удобную площадку. Но старое игровое поле привлекало их своей уединенностью. Люди старались селиться подальше от солдатских казарм и администрации центра. Почти все заключенные покинули здание школы и деревянные бараки, возведенные Бюро. Отныне им принадлежала вся Аркадия. Они занимали дома, пустовавшие еще при нормальной жизни города, и захватывали коттеджи тех жителей, которым пришлось переехать в другие места. Все городские улицы, лужайки и садовые участки были заставлены палатками. Территория Аркадии использовалась на все сто процентов.
И все же их игровое поле — то крохотное пятнышко земли, на котором Харольд и Беллами в течение нескольких прошлых недель проводили свое лучшее время, — оставалось самым уединенным уголком лагеря.
— Конечно, вы слышали, — с улыбкой сказал Беллами.
Он осмотрелся по сторонам. На темно-синем небе белели редкие облака. Ветер, раскачивая кроны деревьев, прорывался через слой горячего влажного воздуха и натыкался на городские здания. Поворачивая в их сторону, он приходил удушливой жаркой волной и приносил с собой запахи мочи и пота. В городе было слишком много людей, долго живших в плохих условиях. Так теперь в Аркадии пахло все. Отвратительное амбре прилипало к любому предмету. Но солдаты и заключенные больше не замечали этой вони.
— И когда вы наконец выскажете свою просьбу? — спросил Харольд.
Они направились к игровому полю, чтобы собрать подковы. Джейкоб находился в здании школы. Он присматривал за миссис Стоун, о которой сейчас собирался поговорить старый Харольд.
— Мы с вами провели много времени, играя в ваши и мои игры. Это, кстати, каламбур. Так, давайте, пропустим остальные танцы, если вы не против. Пора уже переходить к делу. Мы оба знаем, кто она такая.
— Когда вы догадались?
— Почти сразу, как ее привезли в лагерь. Я понял, что она попала в нашу комнату не по случайному совпадению.
— Похоже, я не так хитер, как мне казалось?
— Ничего подобного. Просто иногда ваши суждения выглядят очень смутными. Но я не буду упрекать вас в этом.
Они оба сделали по броску. Клинк. Клинк. Ветер снова задул, и на мгновение воздух стал свежим, словно предвещая приближение какой-то перемены. Но затем прохлада ушла, уступив место пеклу и яркому солнцу, медленно пересекавшему широкий небосвод.
— Как она? — спросил агент Беллами.
Клинк.
— С ней все в порядке. Вы же сами знаете.
— Она не спрашивала обо мне?
— Все время произносит ваше имя.
Клинк.
Беллами хотел задать еще один вопрос, но Харольд опередил его.
— Она не узнает вас, даже если вы будете стоять перед ней и целовать ее в лоб. Половину времени она думает, что я это вы. А все остальное время она считает меня вашим отцом.
— Я прошу у вас прощения, — сказал Беллами.
— За что?
— За то, что вовлек вас в это.
Харольд выпрямил спину, выставил ногу вперед и прицелился. Он сделал неплохой бросок, но подкова пролетела мимо столбика.
— Я поступил бы так же, — с улыбкой ответил старик. — Фактически я даже планировал использовать вас в одном деле.
— Типа «квид про кво».
— «Глаз за глаз» звучит лучше.
— Как скажете.
— Что там с Люсиль? Как она поживает?
Беллами со вздохом почесал макушку головы.
— Нормально, судя по тому, что я слышал. Она почти не выходит из дома. Но, честно говоря, в Аркадии не осталось ничего такого, ради чего стоило бы приезжать в город.
— Скоро на нас поставят номера, — сказал Харольд.
Беллами сделал бросок. Подкова зацепилась за столбик.
— Она начала носить оружие, — сказал агент.
— Что?
В уме Харольда возник образ его старого пистолета. Затем пришло воспоминание о промозглом вечере и сбитой собаке, которую потом пришлось пристрелить.
— По крайней мере, мне так сообщили. Ее остановили на одном из блокпостов. При осмотре машины нашли пистолет. Она прятала его под сиденьем грузовика. Когда вашу жену спросили об оружии, она выдала целую речь о праве на личную безопасность. Затем она пригрозила открыть стрельбу. Я не уверен, насколько серьезно она говорила об этом.
Беллами зашагал к другому концу игрового поля. Харольд вытер пот с лица и посмотрел на небо.
— Что-то не похоже на мою Люсиль, — с усмешкой сказал он. — Та женщина, на которой я женат, сначала бы выстрелила, а потом уже произнесла бы речь.
— Я всегда считал ее религиозной дамой, — произнес Беллами. — Из тех, что говорят «Бог все уладит».
— Религия пришла к ней позже. В молодости она была чертовкой, сбежавшей из ада. Вы не поверили бы, какие шальные поступки мы совершали в те годы.
— В архивных записях ничего не значится. Я читал ваши досье.
— Это потому, что в досье указываются только нарушения закона.
Беллами улыбнулся.
Клинк.
— Помните, вы спрашивали о моей матери?
— Было дело, — ответил Харольд.
— Она умерла от пневмонии. В самом конце. А сначала было старческое слабоумие. Вот что на самом деле забрало ее от нас — часть за частью.
— И теперь она вернулась такой же.
Читать бесплатно другие книги:
