Подсказок больше нет Волкова Светлана
Январские же парни следующего года, которые были младше Антона всего на неделю-две, попали в другой отряд и считались в его группе юниорчиками и мелочью пузатой. Такая вот нехитрая спортивная арифметика.
Старший лагерный тренер, мужик не без интеллекта, всю эту анкетную кухню терпеть не мог и распределял нагрузки на тренировках соразмерно фактическому возрасту подопечных. С его лёгкой руки Антону единственному в отряде давали иные нормативы — не такие, конечно, как у «мелюзги», но всё же ниже по шкале, чтобы не перегружать неокрепший организм. Этим-то Антон и заработал пренебрежительное отношение сотоварищей и обидную кличку «Малышок».
Особенно жестоко прозвучал ответ девочки, которую он пригласил вечером прогуляться до озера и поболтать:
— Не-е. Меня ж девчонки засмеют! Скажут, чего, мол, с мелким связалась?
Вика, красивая длинноногая брюнетка, также, как и Антон, закончила восьмой класс, и в первый день сборов явно строила ему глазки. Теперь же она смотрела на него как-то презрительно, точно он обманул её, подвёл. Впрочем, может, и так: не оправдал возложенных на него надежд.
Антон пробовал поговорить с Пал Саввичем, ведущим тренером, убедить его, что поблажек ему вовсе не надо, что он вполне дорос до нормативов старших своих погодков, и в конце концов тот заявил:
— Хорошо, Рымник. Упорство — верный признак победителей. Завтра эстафетные соревнования. Покажи, на что способен. Не подведи своих!
Антона поставили третьим в эстафете. Четвёртым, замыкающим, был самый сильный парень в отряде — Дубина.
Их команда бежала второй, и нужен был рывок, совсем небольшой, чтобы вырвать первенство. Антон вышел на старт и на трети дистанции показал неплохой результат. Сильные руки отталкивались от асфальта палками, и лёгкие лыжероллеры будто летели над землёй. На повороте перед последним участком ассистенты показывали ему жестами, что, мол, опережаешь остальных, так держать! Неужели он придёт первым? Преждевременное ликование накрыло с головой, опьянило. Мелькавшие вдоль трассы сосны, пронизанные лучами солнца, синее небо, блеск озера невдалеке — всё шептало: ты победитель. Оставался всего лишь километр до промежуточного финиша, где ждал Дубина…Но тут что-то произошло, точно снайпер подстрелил Антона.
…Он глотнул воздуха и задохнулся.
Показалось, перекрыли кислород, а на ноги привинтили пудовые гири. И роллеры вдруг стали неповоротливыми, словно колёсики обмотало травой. Антон старался изо всех сил, но сердце колотилось бешено, и результат оказался настолько удручающим, что даже мощный Дубина, принявший у него эстафету на последнем этапе, не смог на последних пяти километрах наверстать упущенное.
Их команда на финише была где-то в конце. Не самой последней, но и в пятёрку лидеров не вошла.
Отчаяние было настолько сильным, что Антон не решался вернуться на базу, и только тренер Пал Саввич сумел подбодрить его:
— Ничего, Рымник. В целом, неплохо. Дыхалка ещё слабовата. Плавать тебе надо.
Ребята встретили его унизительным молчанием. И это было больнее, чем если бы они говорили что-то обидное. Антон же сам жестоко корил себя — он подвёл команду, прощения ему нет. Да, так бывает в спорте. Но для Антона та эстафета была неимоверно важной — важнее, чем все остальные соревнования, и значимей, чем личный спортивный зачёт.
Он так и не смог заснуть, ворочался всю ночь и на утреннюю тренировку вышел с убийственной головной болью и ватными ногами.
На общем построении один из парней — крепыш-боровичок Мухин — нарушил всеобщий бойкот:
— А пусть Малышок к юниорчикам переведётся. Там он звездой будет. А мы уж как-нить проживём без него!
Дежурный тренер равнодушно водил карандашом в журнале. И, несмотря на то, что тренировку в их отряде проводил впервые, сразу понял, о ком речь.
— Рымник останется. Разговоры прекратить, бегом марш.
Каждую свободную минуту Антон старался проводить в бассейне. Плавал допоздна, разрабатывал дыхание и тренировал выносливость.
— Угробишь себя, касатик! — причитала пожилая техничка тётя Фая. — После тренировок отдохнул бы, а ты тут надрываешься! Сердечко надсадишь!
Она неизменно качала седой головой и ровно в восемь вечера закрывала бассейн. До отбоя оставалось два часа, и, вопреки правилам и спортивному режиму, Антон втихаря пробирался на озеро, где его никто не мог видеть, и плавал до одури. У него был свой продуманный маршрут: до мыска, вступающего зелёной гребёнкой с противоположного берега, мгновение отдохнуть на песчаном пятачке, отсчитать двести ударов пульса и плыть обратно. Его ни разу не хватились — друзей он в лагере так и не завёл, ребята из его отряда разряжали не растраченную за день энергию на дискотеке, а тренерская гвардия и воспитатели закрывались в спальном корпусе — у взрослых своя жизнь. Никому не было дела до юного лыжника Рымника. И его это очень даже устраивало.
К концу первой смены личные показатели Антона заметно подросли. Тренерская команда одобрительно кивала, Пал Саввич довольно «угукал», глядя на электронный секундомер, хлопал парня по спине и бодро резюмировал:
— Вот видишь, какие-то полчаса в день в бассейне, а уже идёшь на чемпиона.
Ребята же продолжали его откровенно игнорировать. Нет, это не было травлей. Антон прекрасно понимал, могло быть хуже. Намного хуже. Его не зауважали, несмотря на достойные спортивные результаты, но и не трогали. И спасибо на этом.
Он чувствовал себя чужим, нерастворимым в их среде, инородным телом, занозой, и единственной его отдушиной были усиленные тренировки и плаванье по вечерам.
— Допингом балуешься, Малышок? — спросил как-то Мухин после оглашения результатов личного зачёта.
— Нет, — твёрдо ответил Антон.
— А чего выделываешься?
Антон хотел было сказать: «А ты поднимай почаще свою жирную задницу с койки и тренируйся!» Но промолчал. Вспомнил отца, тот любил говорить: «Не сыпь стеклярус под нос Хавронье». Повернувшись спиной к Мухину, он направился в спальный корпус.
— Погоди ещё, выпендрила! — полетело ему вслед.
В начале второй смены в отряде появился новенький — Ильдар Хафизов. Откуда он был родом, Антон так и не понял — не то из Башкирии, не то из Дагестана. По-русски говорил с акцентом, хотя и правильно, но бойко отвечать на колкости парней не мог — больше отмалчивался и сразу превратился в очередной предмет насмешек Мухи, Дубины и остальных. Спортивные результаты у Хафизова были средненькие, и это тоже подстёгивало пацанов к желчным подколам.
С появлением новичка Антона оставили в покое. Все как-то переключились на несчастного Ильдара.
Антон чувствовал какое-то неуловимое родство с ним. Может, ещё и потому, что Ильдар, как и он сам, был декабрьским, хотя рослым и широким в плечах, под стать Дубине.
Хафизов ни с кем не общался, после отбоя сидел на койке, тупо глядя в окно, перебирал пальцами колоду карт, в которые никогда не играл. Не читал, телевизор не смотрел, на дискотеки не ходил, к Интернету был равнодушен, к девчонкам интереса не проявлял. Антон догадывался, как ему плохо, и пытался наладить с парнем хоть какой-то контакт. Тот неохотно отвечал на вопросы, сам ни о чём не спрашивал, и Антон даже думал плюнуть на эту затею. Не хочет — не надо! Никому никогда не навязывал Рымник своё общество и впредь не будет! Но Ильдар однажды подошёл к нему после тренировки и сказал:
— Ты здесь лучший.
Антон обрадовался его словам — даже не передать, как! И не потому, что его похвалили, а просто… просто… Да сам не знал почему! И от полноты душевных переживаний он повёл вечером Хафизова к берегу озера.
— Я здесь тренируюсь. У меня дыхалка была слабая, тренер посоветовал плавать, а бассейн закрывают рано. Хочешь, будем тренироваться вместе?
Ильдар смотрел на него недоверчиво, а Антона распирало от радости, что он обрёл друга, товарища, с которым можно поделиться своей тайной. А с кем ещё, как не с ним? Новичок с этим отчаянным, глубоким взглядом карих глаз уже вкусил, почём фунт лиха. Разве не естественно, что он потянулся к Антону, сполна прочувствовавшему на своей шкуре, как это нелегко — быть белой вороной?
— А как ты в воду заходишь? Плавки же все в сушилке в бассейне! Запасные приносишь?
— Да здесь за километр живой души нет, кроме наших, лагерных! А тем не до этого! — улыбнулся в ответ Антон. — Нагишом плаваю. Кто меня видит?
— Совсем голым? — удивлённо переспросил Ильдар.
— Почти. Часы водостойкие с секундомером на руке оставляю — время засекать. Плаваю, сколько сил хватает. Динамика, конечно, не такая, как в бассейне, но это даже хорошо, крепче буду.
Антон скинул одежду, бросился в озеро и поплыл, рассекая руками прохладную воду. Хафизов так и остался стоять на песчаном берегу, недоверчиво глядя ему вслед.
— Давай, не бойся! — крикнул Антон. — Здесь дно хорошее и омутов нет!
Ильдар покачал головой и пошёл прочь по тропинке, ведущей в лагерь.
На следующий день была назначена решающая гонка. На старт вышло человек тридцать — представители нескольких юношеских лыжных и биатлонных школ. Лидерами всегда были ребята из сосновоборского «Малахита», славившегося сильной подготовкой. Парни из его отряда заметно нервничали, тренеры нагнетали обстановку окриками и наставлениями.
Дали сигнал к началу масс-старта. Вдоль трассы стояли девчонки, подбадривали лыжников задорными криками и посвистом. Парни хорохорились, целовали воздух в направлении болельщиц — осторожно, чтобы не сбить дыхание. Но уже на следующем витке трассы большинство спеклось, кураж поубавился, все ожесточённо били асфальт палками, сипели и, чертыхаясь, заклинали свои роллеры двигаться быстрее. Антон шёл позади лидеров — у него была своя тактика, — а на последнем круге вырвался вперёд, обогнал едва дышавших мокрых Дубину, Муху и «малахитовских» чемпионов.
На финише, когда его хлопали по спине все, и свои, и чужие, а Пал Саввич громко щёлкал языком, что в переводе означало: «ну, уважил старика», Антону сказали, что Хафизов сошёл с дистанции ещё на втором круге.
Антон прибежал в спальный корпус, но тот был пуст.
«В бассейне! Он тренируется в бассейне!» — осенила мысль.
— Закрыто, милок! — сказала тётя Фая через окошко.
— Я Ильдара ищу. Не видели? — крикнул ей Антон.
— Нет, соколик. Может, кто из родных к нему приехал?
И верно! Как он не догадался! К другим ребятам приезжали почти каждые выходные, а хафизовских предков он ни разу не видел. Наверняка, так и есть!
Вернувшись в отряд, он наткнулся на Вику.
— А ты молодец! Как это ты их всех сделал?
— А я подрос.
— Пойдёшь со мной на дискач сегодня?
— А девчонки не засмеют, что с мелким связалась? — с усмешкой спросил Антон.
— Обиделся, дурачок?
— Ни в одном глазу!
— Тогда приходи!
— Посмотрим. Как карта ляжет! — бросил он ей, удаляясь в свой корпус.
Надо было «держать фасон» перед девчонкой. На самом же деле, сердце его колотилось от немыслимого счастья, готово было выпрыгнуть и станцевать брейк-данс прямо на полу в коридоре. Да, сегодня действительно его день! Конечно, он придёт на дискотеку, но не сразу, а как настоящий мачо — в самом разгаре, и пусть капризная Вика ждёт-грустит. Он подойдёт к ней и скажет: «Ты хотела танцевать со мной». Именно так: не «я хочу», а «ты хотела». А я, мол, так и быть…
От сладких мыслей кружилась голова. Какое там отдыхать после соревнований, когда молодая кровь бурлит с удвоенной силой, а энергия выплёскивается через край!
До дискотеки оставался час, и Антон решил сходить поплавать на озеро.
Начинало смеркаться. Он спустился по тропинке к зарослям тростника, разделся, положил одежду аккуратной стопкой на большой покатый камень и поплыл. Вода была по-южному тёплой. А, может, это только казалось ему, разгорячённому, хмельному от победы в гонке и Викиных слов?
Антон проплыл по своему маршруту легко и по времени быстрее обычного. Нет, определённо, сегодня Фортуна повернулась к нему, наконец, правильным местом!
Когда же он вышел на бережок, стряхивая воду с мокрых волос, точно пёс, то первое, что увидел — был тот самый камень. Его одежда исчезла.
Антон огляделся. В сгустившихся сумерках были заметны лишь силуэты тростника и деревьев. Нет, ошибиться местом он не мог: тропинка всего одна. Кто-то был здесь. Кто? Кто?
— Чьи это дурацкие шутки? — крикнул он в темноту.
Ни шороха.
Что делать? Идти вот так в лагерь?
Он посидел немного на камне, обдумывая ситуацию. М-да, история! На нём только часы! Но делать нечего — Антон сорвал несколько пучков растущих из воды стеблей, больно порезав ладони, связал их между собой и соорудил подобие бушменской набедренной повязки. Получилось даже здорово. Пройдёт время, он будет со смехом рассказывать об этом школьным друзьям, а уж как станет хохотать младший братишка!
Одно только прибавляло горечь — это сделал кто-то из своих.
К тому же на смену мысли, как он вернётся в лагерь, пришла другая: что ждёт его там? Вряд ли шутники ограничились только кражей одежды, непременно последует второй акт жестокой пьесы. И в чём он будет заключаться, Антон даже не мог предположить.
Он осторожно ступил на сырую от вечерней росы тропинку, подсвеченную слабыми лунными бликами. Сосновые иглы безжалостно впились в ступни.
«Гады! Хоть бы шлёпки оставили!» — думал Антон, и до слёз было ему обидно за свой нелепый комичный вид.
«Можно постучать в окошко тёте Фае. Если повезёт и она задержалась с уборкой, то откроет сушилку с плавками и полотенцами».
Эта мысль приободрила Антона, но тут в кустах по бокам дорожки зажглись маленькие точки. Ярче, ярче! Он мгновенно понял, что это фонарики. Сколько же их? Показалось, что сто или двести. И тут же раздался хохот — мощный, точно накатная волна.
В глаза ему засветили, словно прожекторами. Антон пытался закрыться рукой — прямой бесстыжий свет ослепил его.
Послышались шаги, хруст веток и ещё какие-то звуки, заглушаемые раскатистым гоготом.
— Ну что, Малышок? Искупался?
Антон силился рассмотреть лицо говорившего, но из-за фонариков это было сложно. Впрочем, какая уже разница: на дорожке, похоже, собрался чуть ли не весь отряд.
— В глаза не свети, придурок! — крикнул он в сторону насмешника.
Раздался новый всплеск хохота. Антон сделал шаг по тропинке и тут же упал — ему подставили подножку.
— Гляньте, кто тут у нас сверкает голой задницей! Нынешний чемпион!
Свет уже не бил в глаза так отчаянно, и Антон смог разглядеть лица.
Да, здесь был весь его отряд. Поодаль, на сосновой коряге, сидел Хафизов вместе с Дубиной и Мухой и ехидно ухмылялся.
Антон встал, гордо поправил набедренную повязку и сделал к ним шаг.
— Зачем, Ильдар?
Хафизов поморщился и сплюнул.
— Давай, Ильдарчик, сними с него сено! — подначивал Дубина.
Хафизов спрыгнул с коряги и подошёл к Антону.
— Не тронь! — он отступил на шаг назад.
Ильдар потянул руку к его бедру.
Антон сжал кулак, сильно, до хруста пальцев, и со всего маху засадил ему в челюсть. Ильдар упал, взвизгнул и сочно выругался.
Антон ожидал нападения остальных, но те не спешили. Обветренная кожа горела, глаза болели от света. Хафизов медленно поднялся, вытирая кровь с губы.
Все заулюлюкали и начали надвигаться на Антона.
Позади было озеро. И больше никаких путей отступления.
— Ну же, Ильдарчик! Твой ход, — потешались парни. — И часы с него сними!
Хафизов снова сделал шаг вперёд.
— Только посмей, предатель! — прошипел Антон.
Кольцо сжималось. Страха не было, голова работала отлично. Он понимал, что будет драка, и был внутренне готов к ней.
…А ведь он считал Хафизова своим приятелем, почти другом. Почему? За что Ильдар так поступил с ним — с единственным в отряде, кто отнёсся к нему по-человечески? Получается, один изгой с животным наслаждением находит ещё большего изгоя, над которым так сладко поглумиться, высвобождая собственную подленькую забитую душонку. И всё внутри шепчет ему: «Смотри, ты не самый убогий, есть хуже тебя. Радуйся!»
Антон почувствовал, как в висках начал тикать часовой механизм. И злость на Хафизова залила глаза.
— Ну, что же ты, Ильдарчик! Слушай, что тебе хозяева говорят! — крикнул Антон. — Валяй, сними с меня часы. Только сначала догони!
Сделав несколько прыжков вниз по тропинке, он бросился в озеро. Под азартные выкрики толпы Хафизов, в чём был, в джинсах и майке, скинув на ходу лишь кеды, плюхнулся следом. Антон сорвал тростниковую повязку, чтобы не мешала движению, и поплыл, рассекая тёмную воду сильными руками.
— Давай, Ильдарчик, догони его! — свистели парни на берегу.
Хафизов был выше ростом и мощнее, и в целом выходило, что на три его маха в кроле приходилось четыре маха Антона. Но не зря сегодняшний чемпион Рымник ежедневно проплывал километры: он уходил от соперника стремительно, удаляясь с каждым толчком всё дальше.
С берега слышались подбадривающие вопли. Они напомнили Антону недавно закончившуюся гонку — трассу в сосновом лесу, болельщиков, его первую большую победу. Эти мысли придали ему сил, выровняли дыхание, и расстояние до знакомого мыска на противоположном берегу начало сокращаться с удвоенной скоростью. На середине озера Антон оглянулся.
Хафизов был метрах в тридцати от него, шлёпал по воде руками, точно мельничными лопастями, и выдыхал с таким рёвом, что казалось, плыл совсем рядом, — вода далеко разносила его всхрапы, размазывая их по озерной глади. И вдруг затих.
Антон продолжал плыть, удивляясь, как легко ему даётся второй за сегодня марш-бросок до мыска. Снова обернувшись, он увидел, что Хафизов болтается на середине озера, точно поплавок, то уходя под воду, то выныривая на поверхность. В свете луны его фигура отчётливо вырисовывалась на зеркале озера. Антон понял, что Ильдар изрядно глотнул воды.
— Эй! — крикнул он своему преследователю. — Ты что, тонешь?
Хафизов снова ушёл под воду и, вынырнув, с хрипотой закричал:
— Помогите!
Вода вновь сомкнулась над его головой. Антон рванул к Ильдару, на пределе собственных сил и возможностей отбивая по воде руками, отталкиваясь ногами, словно существовала точка опоры.
— Держись! Слышишь! Держись!
Между ними ещё оставалось метров десять, когда, исчезнув в очередной раз, голова Хафизова больше не показалась на поверхности озера. Антон в отчаянии закричал, что есть мочи, сделал последние рывки к небольшой воронке, поглотившей его соперника, и нырнул в глубину.
Тьма была кромешной. Он проплыл вертикально вниз несколько метров, пока не заложило уши. Держался до последней капли кислорода в лёгких, лихорадочно шаря руками вокруг себя. Но бесполезно!
Вынырнув и жадно глотнув воздуха, он снова прыгнул в тёмную коварную воду, подобно копью ушёл на глубину. И вдруг рука его наткнулась на что-то, пальцы обволокло мягким. Слепая надежда, что это курчавые волосы Хафизова, заставила Антона со всей силой схватиться за них и потянуть на себя.
Вес оказался большим, не давал всплыть. Мозг Антона отсчитывал секунды до нового глотка воздуха, но груз тащил его на дно. И до поверхности, где так призывно плескался лунный свет, где был кислород, сулящий жизнь, — была вечность пути. В какой-то миг ему показалось, что конца у этой пропасти нет, что ему не хватит дыхания и он навсегда останется в холодном озёрном плену.
«Брось его! — стучало в висках. — Только тогда выживешь сам!»
Но Антон упрямо тянул свою ношу наверх.
«Нет, только с ним, только вдвоём. Пусть он предатель, но я не могу, не могу оставить его умирать!»
Он почувствовал какой-то привкус во рту и успел удивиться: не знал, что озеро имеет вкус и запах. Он тонет? Утонул?
Антон сделал последний мощный рывок и вынырнул на поверхность, с сипом заглотив воздух пополам с водой. Вторым невероятным усилием — до сведения суставов — он вытащил на поверхность руку…
…Это был не Хафизов. Антон смотрел на пучок водорослей с зацепившимися за них ржавым катерным мотором, арматурой и ещё чем-то, и не смог сдержаться — зарыдал в голос, в отчаянье ударил кулаком по озеру-убийце.
С берега к нему плыли несколько человек, позади чёрные тени толкали лодку, что-то кричали…
Он набрал в лёгкие воздуха и хотел нырнуть снова, но тело было невесомым — легче пуха, будто сделанным из пенопласта, и отказывалось уходить на глубину. В голове всё закружилось. Поплыли звёзды, раскрутился будто на карусели прибрежный лес, замельтешили высокие сосны, словно тонкие тростниковые стебли, — быстро-быстро. И голоса слились в один протяжный вой…
Сколько прошло времени, Антон не понял. В обрывках воспоминаний — лодка, и он лежит на деревянном её днище лицом вниз. А потом его немилосердно тошнит на берегу — сказывается испитая озёрная водица — и чьи-то добрые руки накидывают на него куртку…
… И где-то в закоулках подсознания всплывают дедовы слова:
«Ты сразу поймёшь, что детство закончилось. Ты не пропустишь этот момент».
Потом был не меньший ад, чем той злополучной ночью. Тело Ильдара водолазы подняли со дна лишь на третьи сутки. В лагере объявили траур. Антон никогда не забудет лиц родителей Хафизова, застывших слёз укутанной в чёрное матери, глаз шестилетней сестрёнки Мадины, таких же огромных, карих, так похожих на колючие глаза брата. Как никогда не забудет он и того, что сам заманил Ильдара в озеро… В тот самый день, когда он был по настоящему счастлив, одержав первую взрослую победу на трассе.
Парни ходили притихшие, сломленные. Антон же уехал из лагеря на четвёртый день. Позвонил отцу, попросил забрать его. Тот развёл демагогию: как же, мол, так, сынок, ты же спортсмен, где твой спортивный дух! Антон не стал ничего объяснять, повесил трубку, собрал рюкзак и пошёл к автобусу на станцию Цвелодубово, ближайшую от лагеря, оставив лишь записку Пал Саввичу, чтобы его не искали.
… Об этой истории Антон не любил вспоминать. Придёт время, Костик повзрослеет, и он расскажет брату обо всём.
В большой спорт Антон не вернулся, ходил в зал и в бассейн лишь для поддержания формы, и убедить его в том, что у него олимпийское будущее, не смог никто. Спортивная карьера закончилась. Точка.
Он долго, почти год, мучился кошмарами по ночам. Помогла мама, разговорила его, сняла груз с души. Хафизов перестал ему сниться. Остался лишь дымчатый призрак ощущения, что он мог тогда спасти Ильдара.
Мог. Но оказался слишком слабым. Или всё же не мог?
Думая о Костике, Антон волей-неволей проецировал на брата ситуации, в которые сам попадал в четырнадцать-пятнадцать лет. Новая школа, незнакомые ребята, вечные муки самоутверждения в чужом коллективе. Они с Костиком очень близки, но брат другой, совсем другой. Вот и Варенька полагает, что нынешние старшеклассники — уже следующее поколение. Не было ли ошибкой желание старшего брата подстелить соломку там, где сам бы он непременно споткнулся? Костя — всё же самостоятельная личность, не надо по привычке считать его маленьким. И не оказывает ли он, Антон, ему медвежью услугу своими советами?
В последние недели чувствовалось, что Костика что-то гложет, выедает изнутри. Да, он молодчина, придумал этих своих джибобов, Антону бы такое и в голову не пришло! Но то, что поначалу казалось игрой, невинной шалостью, удачным приколом, переросло в самую настоящую субкультуру, будь она неладна, подмяло его под себя, поломав все косточки и порвав сухожилия. И надо как-то выпутываться. Теперь уже без подсказок. Самому.
От мыслей о младшем брате его отвлёк голос Юлии Генриховны:
— Антон Валентинович? Спасибо, что подождали.
Антон уже полчаса сидел на диване в школьном «директорском отсеке».
— Родители не смогли прийти, — сказал он, вставая. — Мама в командировке в Москве, отец на сутках в больнице. Да я и сам на собрание не успел, у нас занятия в институте.
— Ничего-ничего! — она открыла дверь с табличкой «Завуч» и пригласила его войти. — Мой класс сейчас занят, Алевтина Юрьевна любезно предоставила свой кабинет.
Антон заметил огромный чёрно-белый портрет на стене и попытался вспомнить, кто так пытливо смотрит, будто знает о тебе всё. Макаренко? Сухомлинский? Кто-то явно с педагогическим прищуром, а вот кто? Человек-рентген. Помнится, в его школе в кабинете директора красовалась такая же фотография. Забыл. А ведь всего год назад сидел за партой!
— Как там у Кости с отметками? — спросил он, чтобы что-то сказать.
Впервые в своей жизни он переступил порог школы не как ученик, а в качестве «родителя». Вопрос был, конечно, глупый. Уж о чём, а об оценках Костика семья была осведомлена.
— Всё хорошо. Умный мальчик, начитанный. Только… — она задумалась, — грустный какой-то последнее время.
— Ну, у него мобильный украли, — попытался оправдать брата Антон. — И потом, конец года, контрольные, сами знаете.
— Знаем, — улыбнулась Юлия Генриховна. — Но всё же что-то меня в нём беспокоит…
«А уж как меня что-то в нём беспокоит!» — подумал Антон.
Учительница ему понравилась. Спокойное, миловидное лицо, тёплый взгляд. Как там Костик её называл? Юльхен?
— Май — самый трудный месяц, — продолжала она. — Мы должны решить, какие у ребят будут профилирующие нагрузки в десятом и одиннадцатом классах. Я знаю, у вас в семье все врачи…
— Костик хочет быть историком. Династию продолжаю я, — улыбнулся Антон.
— Это хорошо, если мальчик может выбирать, что ему по душе.
Она явно что-то недоговаривала.
— Юлия Генриховна, как у него вообще, в классе? Как отношения с ребятами?
Она встрепенулась.
— Да-да. Вот об этом я и хотела поговорить.
Зазвонил мобильный, Юлия Генриховна вздрогнула и принялась суетно рыться в сумочке, доставая то упаковку платков, то футляр для очков, то косметичку.
«Все женщины на планете делают это одинаково», — подумал Антон и улыбнулся.
Наконец настырно пищащий телефон был выужен, и она взглянула на экран. Глаза сразу стали сумрачными, и Антон подметил, что черты её симпатичного лица вмиг заострились.
— Алло! — она наконец нажала нужную кнопку. — Дима? Не звони мне больше, слышишь? Никогда не звони!
Антону стало неловко, он сделал вид, что разглядывает корешки книг на полке.
— И не смей говорить плохо о моих учениках! Они — самые лучшие!
Она нажала на «сброс», подумала немного, выключила телефон и швырнула его обратно в сумочку. Затем медленно прошлась по кабинету от стола к окну и обратно, словно прогоняя невесёлые мысли.
— Простите, Антон Валентинович. На чём мы остановились?
— На Косте… — бодро произнёс Антон, и лицо Юлии Генриховны как будто посветлело.
— Да-да. Костя, конечно! Видите ли, у подростков и, вообще, молодёжи новое увлечение. У всех поголовно. Джибобами называются. Но вы, наверное, знаете.
— Да, я в курсе, — хмуро ответил Антон.
— У девятиклассников это своего рода игра. И здесь нет ничего ненормального.
— Вы полагаете?
— Для всех — игра. Кроме, как мне кажется, Кости.
Она помолчала, глядя во всё понимающие глаза педагога на портрете.
— Он очень… как бы это выразиться… близко к сердцу принимает всё, что творится вокруг. Вы бы как старший брат с ним поговорили.
Антону хотелось сказать: «Нет, это будет ошибкой! Что я могу ему посоветовать? Разве я имею на это право? Если сейчас Костик сам не разберётся со всем, ему дальше будет очень и очень сложно!»
— Юлия Генриховна, — он вздохнул и тоже глянул на Макаренко-Сухомлинского. — Вы не учли одну маленькую деталь: младший Рымник — джибоб. А джибоб живёт своим умом.
Она ещё что-то говорила, Антон из уважения кивал, сам же думал о Костике. Ему очень хотелось верить в то, что из испытания джибобством брат выйдет, став мудрее, сильнее и — к чёрту демагогию! — взрослее. А ключевое слово здесь — «выйдет».
— Он так тянется за вами, Антон, я знаю, так хочет быть на вас похожим! — сказала Юлия Генриховна, прощаясь. — Не забывайте об этом.
«Что ж, — размышлял Антон по пути домой, — если братец достойно выкрутится из этой истории с джибобством, я сам захочу на него походить!»
Глава 13. ЛИМОНАД ИДЕАЛЬНОГО ЗАБЛУЖДЕНИЯ
Первое, что Костик увидел, открыв дверь квартиры, были детские кроссовки и курточка. Из кухни доносился голос Антона:
— Ешь. Иначе не вырастешь!
Удивлённый Костик скинул с плеча тяжеленную сумку с учебниками, разулся и, не тратя время на поиск тапок, пошёл на цыпочках к кухне — уж больно интересно, кто там у Антона в гостях. Пока крался, за каких-то пару шагов успел обдумать три варианта происходящего.
Вариант первый. У Антона роман со взрослой тётей-мотей, у которой ребёнок. Ну правильно! Родителей в это время суток дома никогда не бывает, да и Костик должен быть на физкультуре — только Ватоль заболел, и всех распустили по домам. Вот братец и притащил их в гости. Ужас!
Вариант второй. Это аспирантка из его института. Антоха как-то рассказывал, что её бывший муж заявился прямо во время занятий и, не стесняясь студентов, закатил скандал, махал кулаками и требовал немедленной встречи с сынишкой, которого она якобы скрывает. Если чуть-чуть пофантазировать, сегодня негодяй ворвался с пистолетом, а лучше (для чистоты жанра) с «калашом», и брат предложил несчастным спрятаться у него в квартире. Версия хорошая, тянет на «Брюса Уиллиса»…
Вариант третий. Это тайный ребёнок Антона. Вот был бы номер! Особенно для предков. Костик оглянулся на обувь и призадумался. Кроссовки малышовые, размером годика на четыре… Или на три — он в детях не разбирается. Если повспоминать: четыре года назад Антон пробыл всё лето в спортивном лагере. Потом вернулся внезапно, никому ничего не объяснил. А он, наверное, там набедокурил, как только мог, а потом поссорился с зазнобой, а она… Вариант был, конечно, пожиже, чем с «Брюсом», напоминал мамины слезливые сериалы и трещал по швам. Особенно Костика повеселило, что четыре года назад «горе-папаша» Антон был на год младше его самого.
Все возможные версии из реальности и фантастики лопнули, как воздушные шары, когда он сообразил: женской обуви и верхней одежды в прихожей не было.
«Подкидыш! — осенило Костика. — Антоха подобрал его зачем-то на улице, как котёнка!»
Он осторожно заглянул в щёлку кухонной двери. На табуретке сидел конопатый мальчишечка лет шести и болтал ногами в ярких красных носках. На голове у него была треуголка с вышитыми спереди черепом и костями — его, Костика, любимая в нежном возрасте пиратская треуголка!
— Там за дверью кто-то есть, — произнёс детский голосок.
— Давай, братишка, входи уже, не прячься! — откликнулся Антон.
— Я и не прячусь, — Костик толкнул дверь.
Ему открылась идиллическая картина: брат в мамином переднике хлопочет у плиты, стол гостеприимно уставлен бутербродами и прочей снедью, перед мальчишкой стоит глубокая тарелка с макаронами.
Пацанчик держал в кулачке вилку и с любопытством пялился на них обоих.
«Кто это?» — глазами спросил Костик брата.