Упрямое время Вереснев Игорь
Рука у меня так дёрнулась, что я пиво едва не расплескал. «Добренько»! Меня будто током шибануло. Стоял и таращился на соседа. А тот высушил половину бокала одним медленным, длинным глотком. Затем опустил бокал на столешницу, облизнул с губы пену. И стало окончательно ясно – передо мной Мишаня собственной персоной.
Меня начало знобить. Не мог понять, чего хочется больше: развернуться и дать стрекача, бежать, куда глаза глядят, лишь подальше от этого… Или засадить бокалом прямо в нос, отчего-то не сизый сегодня. Хотя, мужик-то чем виноват, если разобраться?
Верно, в лице моём что-то нехорошее промелькнуло. Потому как Мишаня стушевался, промямлил опасливо:
– А что? Не так что-то сказал?
Я отвёл взгляд, постарался ответить нормальным голосом. Нормальным не получалось, горло судорога перехватила:
– Нет, ничего. Как пиво? – и сам поспешно хлебнул. Горло промочить, чтобы не сипело.
– Пивко хорошее, холодное. Сразу полегчало. А то иду, и думаю, чего…
– …душа просит? – подсказал я, не знаю, зачем.
Мишаня хитро прищурился, подмигнул.
– Для души чего другого надо бы… Однако жарко сегодня. И нельзя мне! Я же не просто так, я к дочке в гости приехал. Понимаешь, какая оказия – дедом стал. Внучка у меня, завтра месяц исполнится. Вот, приехал посмотреть. Гостинцы, опять же.
– Внучка? Хорошее дело.
– Дык, а как же. Эх, оно и надо бы обмыть… Даже не знаю.
– А ты что же один приехал, без супруги?
– Так она тут почитай два месяца жила, дочке помогала. Знаешь, хитрости там всякие бабские. Как к родам готовиться, и с младенчиком как обращаться. А теперь жена домой – у нас там двое малых – а я ей на смену. Оно бы и Кольку с Юлькой привезти следовало, пусть на племяшку посмотрят. Но это Вере лишние хлопоты. И квартирка у них маленькая, одна комната. Где разместиться?
Мишаня увлёкся рассказом о своей семье. Но что-то в его словах не совпадало с прежними нашими беседами. Я никак не мог понять – что. Не мог прорваться сквозь его болтовню. А потом спохватился:
– Постой, так что, у тебя трое детей?
– Дык, а что тут такого? Трое. Две дочки и сын. Младшие при нас, школьники, а старшая тут. Техникум закончила, замуж вышла.
– Так она жива осталась… Не сварили её в роддоме?
Он пивом поперхнулся от моих слов.
– Ты что городишь?! Типун тебе на язык!
– Извини. Это я так… о своём. Я хотел сказать – крепко ты верующий, троих детей себе вымолил.
Мишаня хмыкнул.
– Оно надо бы, конечно, – я о вере говорю. Сейчас снова бога вспомнили, церкви строят, по телевизору батюшков показывают. Наверное, правильно это. Только нас по-другому воспитали, пионерами да комсомольцами. Ты ж одногодок мой? – Родился Мишаня наверняка лет на десять раньше меня, но теперь мы были ровесники, он не ошибся. – Помнишь, как на Паску вокруг церкви дружинники ходили? Любопытных вылавливали, чтоб ни приведи господи! А что мы тогда о нём знали? Яйца крашенные, и то втихаря ели.
Он допил своё пиво, крякнул удовлетворённо. Поинтересовался:
– А у тебя детки есть?
– Дочка.
– Одна? Маловато. Отлынивал, небось?
– Так получилось.
– Нехорошо когда одна. И ей скучно без братика или сестрички, и родителям тревожно. Вот, не дай бог, случится с ней чего? Как и жить тогда?
Пришла моя очередь поперхнуться пивом. Поставил я бокал на столешницу, сжал кулаки. Мишаня мой жест заметил, струхнул.
– Ты чего это? Я ж так, к примеру.
– Засунь свои примеры знаешь куда? Ничего с моей дочкой не случится, понял?
– Дык, ясное дело, не случится. Одна, так одна, что тут плохого? Да и не старый ты, ещё деток завести можешь. Супруге твоей сколько лет? – Ответа он не дождался, стал суетливо прощаться: – Ну, пора мне. Верка уже ждёт, поди. Думает – где там папаня запропастился? А я тут пивком балуюсь. Пойду. Спасибо за компанию, уважаемый.
Он повернулся было уходить, но остановился, хлопнул себя ладонью по лбу. Пошарил во внутреннем кармане пиджака, вынул какую-то бумажку, положил на стол.
– Вот дурья башка, я же спросить хотел. Тут супруга адрес дочки написала, и как проехать. А я не соображу, в какую сторону мне сейчас идти. Не подскажешь?
С минуту я тупо таращился в бумажку. Потом покачал головой.
– Да я тоже не совсем местный. В смысле, редко в Симферополь наведываюсь.
– Аааа… – с сожалением протянул Мишаня. Сгрёб бумажку. – Ничего, у другого кого спрошу.
– Постой! – подался я к нему с неожиданно вспыхнувшей глупой надеждой. – А ты надолго приехал? Когда назад собираешься?
Он удивлённо уставился на меня.
– Недельку погощу. А что?
– Что так мало-то?
– Дык, честь знать нужно. Чего молодым мешать зазря? Да и с младенчиком в одной комнате тяжко.
– А может, потом у меня погостишь? – принялся уговаривать я. Понимал, что несу чушь, но остановиться не мог. Почему-то казалось – задержу Мишаню в Крыму, не будет его в городе первого июля, и всё получится. Ничто не помешает Ксюшу уберечь. – Квартира у меня, считай, на берегу моря. А прямо под балконом – лес, белки по деревьям скачут. Красота! И воздух! Ты такого и не нюхал никогда.
Он крякнул, почесал затылок обескуражено.
– Спасибо конечно. Но никак не могу. У меня жена дома, дети, делов полно. А я тут отдыхать затеюсь с бухты-барахты. – Он помолчал. Добавил нерешительно: – Но если ты квартиру недорого сдаёшь, адресок оставь. Может, когда и приедем всей семьёй.
Появление Мишани выбило меня из колеи надолго. Его давно и след простыл, а я всё стоял и думал, к чему бы это? Пришлось второй бокальчик взять, чтобы остудить бушующую внутри горячку. А за ним и ещё один. Потягивал пиво и думал – неспроста эта встреча. Не зря Время мне его подсовывает. Человек один и тот же, а разговор у нас с ним каждый раз иной выходит. Будто намёк какой-то хитрый. А на что намекают – не могу понять, хоть тресни! Каверза какая-то очередная, не иначе. Опять же, зачем он о Ксюше спросил? И сказал нехорошо так: «…не дай бог, случится с ней что…» Ох, надо было ему кружкой въехать по носу с самого начала! Или сбежать.
В общем, размышлял я так, размышлял, а пришёл к одному – не к добру эта встреча. Вновь Время упрямое меня в оборот брать начинает. Закончилась передышка. Отныне ухо в остро держать надо, неприятности так и посыплются!
Оказалось – как в воду глядел. Неприятности начались даже раньше, чем я ожидал. Не успел от пивной до троллейбусной остановки дойти, как у меня кошелёк попёрли. Да ловко так – даже не заметил, когда успели. Обычно я содержимое задних карманов контролирую, задницей, можно сказать, чую. А тут будто ветром выдуло. Специалисты, мать их!
Кошелёк не жалко, дешёвка и потёртый весь, по швам разлезается. Давно собирался новый приобрести. И внутри ничего ценного не лежало, только деньги, гривен тридцать от силы. Не велика потеря, одним словом! Но вы попробуйте в чужом городе, где у вас ни родственников, ни знакомых нет, без копейки остаться. Что делать? Хоть за Мишаней беги – адрес дочки его я запомнил. Или ещё один вариант – идти в кассу, билет сдавать. Вдруг на это и рассчитывал тот, кто со мной в игры играет? Но если так, то зря. Я уж лучше пешком пошёл бы по трассе, чем билет сдавать.
Разумеется, ни Мишаню искать, ни пешком идти не пришлось. Нашёл я, как несколько гривен на проезд заработать. Но вылилось это в целую эпопею. Так что до родной квартиры добрался я уже в сумерках.
Выключатель у меня в коридоре чертовски неудобно присобачен. Чтобы до него дотянуться, надо от входной двери два шага сделать. Когда возвращаешься по тёмному, то либо дверь за собой не захлопывай, чтобы с площадки лампочка светила, либо на ощупь входи. А сегодня, как назло, и на площадке лампочка перегорела.
Захлопнул я дверь за собой, ключ в замке провернул. Шагнул к выключателю, руку вытянул…
– Не надо свет включать. И стой, где стоишь.
Я замер. Не столько из-за приказа, сколько от неожиданности. И страх внутри колыхнулся. А вслед за ним – злость, как положено.
– А ты кто такой, чтобы распоряжаться?
– Стой и слушай меня внимательно, – вопрос незнакомец проигнорировал. – Завтра, в семь утра, ты должен быть на пляже. Не просто на пляже, а на Бараньем Лбу.
Он говорил, а я отчаянно пытался понять, кто же это? То, что не домушник, уразумел я по первым же фразам. Тут что-то серьёзное, очень серьёзное. И голос человека казался знакомым. Но как я ни напрягался, вспомнить, где его слышал, не мог. И чем дольше пытался вспомнить, тем хреновей мне становилось. Всё тело испариной покрылось, в висках стучать начало.
– Слушай, не отвлекайся! – неизвестный будто в мысли мои заглянул. – Следи за тем, что на берегу происходить будет, и действуй по обстоятельствам. Понял? Это очень важно.
– Понял, понял. Но ты кто такой, чёрт тебя побери?
– Повтори, – кажется, каждая новая фраза давалась моему незваному гостю всё с большим трудом. – Повтори, что я сказал.
– Да не забуд…
– Повтори!
– Ладно. Завтра утром, в семь, быть на Бараньем Лбу. Следить за происходящим, действовать по обстоятельствам. – Злость окончательно задавила страх. Теперь я непременно хотел узнать, кто мне распоряжения даёт: – Э, друг! Тут проблемка есть. Мне завтра утром на дежурство заступать. Не люблю опаздывать, понимаешь ли.
– Успеешь… Не надо!
Столько боли было в этом крике, что, верно, я отдёрнул бы руку от выключателя. Если бы успел…
У открытой балконной двери стоял я. В тех же джинсах, кроссовках, что были на мне сейчас. Лишь вместо рубахи – тенниска с застиранным, едва заметным пятнышком на кармане.
Двойник зажмурился, вскинул руку к глазам. Будто в лицо ему ударил мощный прожектор, а не зажглась шестидесятиваттная лампочка в коридоре. Несколько секунд мы стояли неподвижно. Он – зажмурившись, я – таращась на него во все глаза. А затем мой желудок подпрыгнул, выворачиваясь наизнанку, пытаясь упасть куда-то вверх, в бесконечность. Ноги перестали чувствовать опору. Невесомость. Странное, незнакомое ощущение небытия. И серые жгуты межвременья проступили в углах комнаты, рванули ко мне.
Двойник захрипел. Развернулся, с трудом устояв на ногах, вывалился на балкон. А через несколько секунд вся одурь, что на меня навалилась, прошла, будто не было. Показалось, что я сознание потерял на миг, так резко отступили тошнота и наваждение. Но на ногах устоял!
Я перевёл дыхание. В голове не стучало, в глазах не плыло, лишь испарина такая, что рубаха прилипла к спине. Минута понадобилась, чтобы очухаться, шагнуть в комнату.
На балконе было пусто, под балконом – темно. Да и глупости это – не мог же он с восьмого этажа сигануть? Я всё же вышел на улицу, обошёл вокруг дома. Ясное дело, никто с балкона не прыгал. Если летать не умел.
Ночь прошла без сна. Да какой сон, в самом деле! В том, что ночной гость – вправду я, а не какой-то двойник, сомнений не возникало. И дело не во внешности, не в голосе – голос свой я тоже узнал, просто не часто его со стороны слышать приходилось. Главное – ощущения, появившиеся, едва в квартиру вошёл, и захлестнувшие с головой, чуть не утопившие, когда свет вспыхнул, когда увиделись лицо в лицо, глаза в глаза. Ощущения были те самые, прекрасно запомнившиеся. Только усиленные десятикратно.
Но если он – это я, снова путешествующий во времени, то что получается? В той части моего пути, который я уже прожил, этой встречи не было. Значит, приходил я-завтрашний, так сказать. Значит, не кончилось ничего? И первым июля не кончится! Проснётся у Радика совесть, найдёт он меня снова, вернёт хронобраслет.
И когда я до этого места додумал, хорошо мне стало. Легко на душе. Снова цель в жизни появилась. Нет, я и до этого отступать не собирался. Но одна попытка – слишком мало, коль в противниках у тебя само Время.
Лишь когда за окном рассвет забрезжил, задумался я, зачем, собственно, Карташов-завтрашний приходил. Предупредить о чём-то хотел? Быть на пляже в семь утра, действовать по обстоятельствам… Чушь какая-то!
Но на пляж, конечно же, я пошёл.
Глава 21. Июнь, 2001
Посёлок лежал на берегу бухты, окаймлённой на юге невысоким утёсом, тем самым, в честь которого название получил, а на севере – горой, одиноко ткнувшейся в море, будто отбившийся от яйлы-отары ягнёнок. Пляж тянулся вдоль всей бухты, резко обрывался подножьем утёса, и постепенно сходил на нет у северной оконечности. Южные две трети, огороженные и благоустроенные, принадлежали санаторию. Северная, более узкая, оборудованная лишь кабинками для переодевания, считалась турбазовской и «городской» одновременно.
Напротив того места, где пляж заканчивался, в двух десятках метров от берега из воды торчал огромный валун. Должно быть, когда-то этот камень лежал на склоне горы, был её частью, а потом землетрясение, или оползень, или что ещё столкнуло его в море. За века ветер, дожди и шторма славно поработали над ним, выскоблили, выровняли. Сейчас лишь редкие былинки умудрялись прорасти на его лысой макушке.
Если смотреть с пляжа, камень казался круглым и гладким, круто уходящим в воду. За то и получил прозвище «Бараний Лоб». Но противоположная сторона его была изрядно выщерблена. Забраться здесь на валун и подняться до самой макушки труда не составляло. Если море спокойное.
В этот день море спокойным не было. Шторм, начинавшийся накануне утром, когда я уезжал в Симферополь, за сутки усилился – балла четыре, а то и все пять. Волны били о берег, плевались солёной пеной, вздымали гейзеры у прибрежных камней. А в узком канале, отделяющем Бараний Лоб от берега, вода и вовсе кипела. Сунуться туда сейчас решился бы только самоубийца.
Несколько минут я в нерешительности походил вдоль берега. Затем вскарабкался по скользким от брызг камням дальше, туда, где пляж заканчивался, и склон горы уходит в море крутым обрывом. Вымок до нитки и убедился, что пытаться залезть в воду там так же убийственно, как и плыть по каналу. Оставался единственный путь к Бараньему Лбу – вокруг, обогнуть его со стороны моря. Напряжно при таком волнении, но для меня вполне реально.
Я вернулся на пляж. Пустынно. За чем тут следить в такую рань? К тому же шторм, тучи свинцовые опустились так, что гор не видно. Ночью дождик прошёл, и опять вот-вот начнётся. Какой дурень кроме меня сюда припрётся? А стало быть, лезть на Бараний Лоб и вовсе глупо. Следить за пустым пляжем с таким же успехом можно и с берега.
Здравый смысл мой улетучился минут за пятнадцать до назначенного часа. Слишком жутким было ночное происшествие, чтобы списать его на глупый розыгрыш. Радислав предупреждал когда-то – нельзя двум Карташовым лицом к лицу встречаться. Смертельно опасно. И если я-завтрашний на подобный риск пошёл, то причина должна быть очень веская. А что не захотел подробности объяснять… Не исключено, что и не знал я подробностей, в пластилиновом прошлом всё что угодно произойти может. Сказал же русским языком – «действуй по обстоятельствам». Так что Бараньего Лба мне не миновать.
Шторм нагнал холодной воды к берегу. Конечно, не восемь градусов, как я в марте купался, но и не летняя. Даже залазить в неё, когда волны тебя со всего размаха шмаляют, удовольствие ниже среднего. А плыть навстречу волнам, отплёвываясь от срываемых с гребешков брызг? Но когда я камень обогнул, то понял – всё это цветочки. Волны били в Бараний Лоб как раз с той стороны, где уступы на нём выщерблены, где я залазить собирался. Где только и можно на него забраться. Да нифига нельзя!
Какое-то время я боролся с волнами, не позволяя им швырнуть меня на камень. И сил от этого у меня не добавлялось. Так порезвишься, и назад не доплывёшь. Утонешь рядом с берегом, кэмээс хренов. Я решился. Позволил волне поднести меня к валуну, приготовился уцепиться, одним рывком выбросить тело на камень. Я почти дотянулся, полруки расстояние оставалось. Меньше, ещё меньше… Ладонь!
Удобная расщелина, на которую я целился, метнулась вверх. Вернее, волна внезапно ушла из-под меня, бросив в полутораметровую яму. И пальцы ткнулись в скользкое, покрытое водорослями, подводное основание Бараньего Лба. Ткнулись и беспомощно соскочили.
Зацепиться не удалось. Нужно было оттолкнуться, нырнуть, убираться отсюда подальше. Но я уже не успевал. Следующая волна обрушилась сверху. Расшибла, вмяла в камень, выбила весь воздух из лёгких. В глазах потемнело, так что и нырял, и в сторону отплывал наобум. Повезло, что снова меня об камень не шваркнуло, а то захлебнулся бы.
Отдышался, отплевался. И начал снова пробовать. Повторно шибануть себя о камень я волнам не позволил, но дважды приходилось отступать. И лишь с четвёртой попытки я «подъехал» к Бараньему Лбу на гребне волны. Уцепился за выемки, удержался, когда волна начала опадать, проваливаться вниз. А потом карабкался, сдирая пальцы, по скользкому от морских брызг и прошедшего дождя камню.
Выбрался на макушку и упал – силы в руках почти не осталось. Несколько минут прошло, пока опомнился – я же сюда не ради удовольствия забрался, мне за берегом следить нужно! Время-то давно за семь перевалило! Сел, на берег уставился. Вдруг, и впрямь, что-то произошло там?
А и произошло. Неподалеку от моей одежды ещё чья-то появилась. А вокруг – по-прежнему ни души. Ох, как нехорошо мне от вида этих бесхозных тряпочек стало! Проворонил, не доглядел, не выполнил задание…
Потом голову среди волн заметил, отлегло от сердца. Может, ещё один сумасшедший любитель купаться в любую погоду выискался, вроде меня? И он не имеет никакого отношения к моему заданию? А рисковый парень, далековато от берега заплыл по такой-то волне! Сейчас он был как раз передо мной, в полутора десятках метров от Бараньего Лба.
И тут я понял – парень не плывёт вовсе. Барахтается, пытаясь удержаться на волнах. Они захлёстывали его, накрывали с головой, и ясно было, что долго ему не продержаться. А уж до берега не добраться и подавно.
Несколько секунд я колебался. Это то, о чём предупреждал я-завтрашний, или нет? Затем опомнился. У меня на глазах человек тонет, о чём тут думать?!
Я сиганул прямо с макушки Бараньего Лба. Вынырнул, в несколько гребков оказался на том месте, где болтыхался парень. Попытался увидеть голову среди накатывающих одна за другой волн. Его могло отнести в сторону. В любую! А могло и накрыть окончательно.
– Эй! Парень! Ты где?
Громко крикнуть не получалось – водой захлёстывало, дыхания не хватало. Да любой крик глох в ревё прибоя!
– П-пам… па… ги… – он всё-таки вынырнул, услышал. Или увидел? Какая разница! Он был жив и звал на помощь.
Меня взметнуло на гребень, и я наконец заметил – голова, беспомощно бьющие по воде руки. Волна накатывала на него, готовилась захлестнуть. Раньше, чем я окажусь рядом. Поверху никак не успеть.
Я нырнул. Поглубже, туда, где вода не пенилась, оставалась прозрачной. Незадачливого пловца накрыло-таки, и теперь он шёл на дно, выпуская из лёгких последние пузырьки воздуха. Он?! Да нет же – она! Это была девушка, даже девочка-подросток. Худая, угловатая, только начинающая набирать женские формы.
Я поднырнул, ухватил под мышки. Рванул вверх, к небу, к воздуху.
Нахлебаться воды она всё же успела. Висела беспомощным кулём у меня на руке.
– Дыши! Дыши!
Постарался надавить ей на живот свободной рукой. Да где её взять, свободную, когда очередной гребень уже на подходе?
Девочка громко икнула, закашлялась.
– Грести сможешь? За меня держаться и грести?
Какое там! Непонятно даже, слышит ли она меня. То ли обморок, то ли шок от страха и холода. Значит, придётся самому её к берегу тащить.
Но сделать так оказалось куда сложнее, чем подумать. Когда я выловил девчонку, к берегу поплыл, понял, насколько устал, пока с Бараньим Лбом бился. И испугался. Что, если не хватит сил, не доплыву, не спасу? И себя и девчонку утоплю.
Грести одной правой было слишком тяжело. Волны катили и катили через нас к берегу, но я не мог угнаться за ними. Соскальзывал с гребня, проваливался в очередную яму. И Бараний Лоб маячил слева, не желал сдвинуться ни на метр. Будто издевался надо мной.
– Держись! Я сейчас помогу!
На миг я подумал – послышалось, галлюцинация. Но тут меня снова подбросило вверх, позволяя увидеть берег. Какой-то парень с разбегу прыгнул во вздымающуюся перед последним броском волну. Вынырнул за ней, что есть силы заработал руками. Плыл не профессионально, но от души. И силёнок у него хватало. Близкая помощь и мне силы словно добавила. Гребки стали получаться мощнее, чётче. И Бараний Лоб поддался, неохотно поплыл назад. Вернее, это я плыл вперёд, к берегу.
– Держись!
Парень показался на соседнем гребне, тут же ринулся ко мне навстречу. Мы столкнулись на самом дне ямы. А когда вновь взлетели вверх, он уже держал девчонку.
– Ты как? Сможешь доплыть?
– Нормально!
– Точно сможешь?
– Тащи её, я доплыву.
Голос парня казался знакомым, но разглядеть, кто это, ни сил, ни возможности не было. Он грёб к берегу, уверенно и быстро, а я начал отставать. Следовало экономить те силы, что у меня остались. Глупо же утонуть вот так, рядом с берегом, единственно из-за того, что у тебя не нашлось сил полсотни гребков сделать!
Море будто догадалось, что легко заполучить меня не выйдет, и выкинуло подлый трюк. Самый подлый из всех, на какие оно способно. Левую ногу свело судорогой. Отвратительная резкая боль. Но ещё сильнее, чем боль, – страх. Судорога в воде – это всегда страшно. Твоя нога, только что служившая надёжным, сильным плавником, вдруг превращается в бревно, непослушное, скрюченное, в мешающую плыть обузу, тянет на дно. И особенно страшно это, когда вокруг волны в полтора метра, когда нужны все части тела, все инструменты, чтобы выплыть.
Я подтянул ногу к животу. Ущипнул за щиколотку, за ступню. Не отпускало. Попытался массировать. Море словно ждало этого – обрушило на голову тонны воды. Только и успел, что набрать ртом побольше воздуха. Потом меня накрыло.
Я даже не понял сначала, обо что ударился задницей. Открыл глаза, развернулся – дно было прямо подо мной. Оказывается, мне один-единственный рывок оставался, чтобы на сушу выбраться. Судорога сразу отпустила, и я рванулся вверх.
Когда меня швырнуло в бешеное месиво пены и гальки, парень давно уже был на берегу. Уложил девочку на спину, укрыл всем, что нашёл – и своей одеждой, и моей, и её собственной, – поспешил на помощь ко мне. Я попытался уцепиться за ворочающуюся под пальцами гальку, не дать морю утащить меня обратно. И оно, раздосадованное, ударило, что есть силы. Протащило вперёд, затем назад, сдирая кожу с коленей и ладоней.
– Руку давай!
Парень вбежал в отступающую пену, тяжело дышащий, разгорячённый. И радостный от хорошо проделанной работы, оттого, что самое страшное позади. Только теперь я увидел его по-настоящему, разглядел лицо… И судорога не ногу, всё тело свела.
Волна опять ударила меня. Повалила мордой в каменную баламуть, поволокла за собой.
– Да руку же давай, говорю!
Он не стал больше ждать. Прыгнул ко мне, схватил за локоть, потянул, вынуждая подняться, сделать шаг, выдернул из пенно-галечного месива. Волна снова ударила, заставила пошатнуться. Но мы устояли, держась друг за друга. А следующая дотянулась лишь до наших щиколоток. Море отступило. Зло взревев, ударило напоследок волной о волну, разметало веер брызг. Сегодня ему не досталось человеческого жертвоприношения.
Мы упали на мокрую холодную гальку одновременно. Я и лейтенант Ковалевский. Разумеется, сейчас он был без формы, вообще без одежды, в одних плавках. Мокрый, волосы ко лбу прилипли, но я его всё равно узнал, едва в лицо взглянул. Как иначе? Хороший, добродушный парнишка, способный не задумываясь броситься в бушующее море, спасти девочку. И так же не задумываясь, сбить машиной другую. Такие люди – находка для Времени. Всегда действуют по обстоятельствам, не умеют думать о последствиях. Наверное, для них не существует ни прошлого, ни будущего, одно настоящее. Или таких людей большинство?
– Как она? – наконец прохрипел я, кивнув на лежащую в двух шагах девочку.
– Обошлось, даже откачивать не понадобилось. Замёрзла только и испугалась. Её сейчас согреть нужно, чаем горячим отпоить, и пусть поспит, отдохнёт. Однако ты фрукт! Зачем дочку в воду пустил при такой волне?
Дочку? Я невольно посмотрел на девочку. И обомлел. Показалось на миг – под грудой одежды в самом деле моя Ксюша лежит! Когда в воде барахтались, я её лица не видел, не до того было. А теперь… Нос, губы, ямочка на подбородке – как у меня…
Девочка услышала слова Ковалевского, открыла глаза. Посмотрела на нас, покачала головой отрицательно. Сипло, то и дело постукивая зубами от дрожи, зашептала:
– Нет… у меня папы нету … Я одна пришла. Я только ноги помыть хотела.
Наваждение рассеялось. Да, эта девочка была похожа на Оксану, как родная сестра. Но это была не Оксана. Тёмные волосы коротко, по-мальчишечьи подстрижены, щёки ввалились так, что аж скулы торчат, а Ксюша моя никогда худышкой не была. Я силился вспомнить какие-нибудь приметные родинки… не мог. Зато этого уродливого шрама над локтем – след давнего ожога – у Ксюши точно не было.
– Я не знала, что заходить в воду опасно, – продолжала шептать девочка. – Меня волна потянула на глубину.
– А я на Бараньем Лбу сидел, – подтвердил я, – поздно её заметил. Пока прыгнул, пока доплыл, она уже пузыри пускать надумала.
Ковалевский слушал, переводил взгляд с меня на девочку. Затем улыбнулся, во все свои тридцать два зуба.
– Тогда, подруга, считай, что второй раз родилась. А у меня путёвка сегодня закончилась. Перед отъездом решил на море взглянуть последний разок. Вышел на пляж – смотрю, одежда есть, людей нет. Потом увидел, как ты её тащишь. Ничего себе, думаю…
Договорить он не успел. Со стороны турбазы донёсся встревоженный женский крик:
– Саша! Сашенька!
На аллею, ведущую к морю, вышла женщина. Заметила нашу группу, остановилась, напряжённо всматриваясь. Снова позвала. Девочка попробовала приподняться, увидеть, что творится за полутораметровым бетонным парапетом, отделяющим пляж от турбазы. Прошептала:
– Мама…
Ковалевский тут же вскочил, замахал руками.
– Здесь, она, здесь!
Женщина секунду помедлила, а затем бросилась к нам. Ох, как она бежала! Спотыкаясь, путаясь в подоле юбки, неслась, словно на пожар, словно решался вопрос жизни и смерти. Впрочем, наверно, именно так и должна бежать мама, почувствовавшая грозящую дитяти опасность.
Подбежала к парапету, слетела по ступеням на пляж. Споткнулась, зацепилась каблуками за камни, грохнулась на колени – у меня самого ссадины заныли. Тут же поднялась, вновь заспешила, смешно дёргая ногами, сбрасывая мешающие бежать туфли.
– Саша?! – подскочила, уставилась на нас. – Что с ней?
– Мама, всё хорошо, – девочка попыталась сесть.
– Покупаться ваша дочка решила, – сообщил Ковалевский. – Водичку попробовать. Еле вытащить успели. Ещё чуть, и захлебнулась бы.
Женщина испуганно оглянулась на море. Вскинула руки, будто рот пыталась прикрыть.
– Саша, да ты что?! Да как можно – шторм же! – И принялась объяснять нам с Ковалевским, будто оправдывалась: – Мы рано утром приехали. Пока я поселением занималась, она к морю побежала. Сказала, только посмотрит, она же не видела его никогда. Спасибо вам огромное! Не знаю, как и благодарить?
– Это вы его благодарите, он спаситель. Я так, помог немного, – махнул в мою сторону Ковалевский. И, вытащив из кармана брюк часы, заторопился: – О, мне бежать пора. А то автобус без меня уедет.
Он смешно прыгал на одной ноге, стараясь попасть второй в штанину, девочка выпросталась из-под вороха одежды, натягивала на себя футболку, всё ещё мелко дрожа, женщина то принималась благодарить меня, то упрекала дочь за безрассудство. А я смотрел на них и молчал. И ничему не удивлялся. Не осталось у меня сил, чтобы удивляться. Или сегодня день был такой? Странный, непонятный день. И мне понадобится немало времени, чтобы осмыслить случившееся спокойно и трезво. Сейчас не мог, принял, как факт. Я узнал эту женщину, едва она подбежала к нам. Наши жизненные пути уже пересеклись однажды – где-то там, в будущем.
Передо мной стояла Ирина. Похудевшая, помолодевшая на семь лет, – к сожалению, привлекательности ей это не добавило. А значит тощая, стучащая зубами девчонка – та самая Александра, что будет кормить меня борщом, крепко сжимать мои пальцы и предупреждать, чтобы не баловал с её мамой?
Ковалевский натянул штаны, схватил рубашку, убежал догонять свой автобус. Саша тоже оделась, сидела, сжавшись калачиком, а у Ирины иссяк поток благодарностей.
– …Так мы пойдём?
Я встретил взгляд её карих глаз. Робкий взгляд вечно одинокой женщины. Поднялся на ноги, отряхнул прилипшие камешки с плавок.
– Да. Александру согреть нужно, а то вон, зубами марш играет. Вы с жильём определились? На турбазе отдыхаете?
– Определились, – Ирина смутилась отчего-то. – Но мы не отдыхающие. Я библиотекарем на лето устроилась.
– Библиотекарем? Вот здорово! Значит, библиотека скоро работать начнёт? Жду, не дождусь. Кстати, я тоже на турбазе работаю, – добавил, чтобы подбодрить. – Охранником. А Александру давайте я к вам в домик отнесу.
– Ещё чего! – возмутилась девочка. – Что я, маленькая – на руках меня носить?
Она попыталась встать, но тут же пошатнулась. И я, не слушая возражений, подхватил её на руки.
– Маленькая, маленькая, раз не соображаешь, когда можно купаться, а когда нельзя. Что, попробовала? Теперь до конца лета в море не полезешь.
– Почему это не полезу? Я не трусиха. Просто слабачкой оказалась. Тренироваться нужно, мускулы качать, а не только мозги.
Я хмыкнул – правильно девчонка мыслит. Обернулся к Ирине:
– Показывай, куда это чудо нести? И захвати мои вещи, если не трудно. Чтобы мне не возвращаться, а то на смену опаздываю.
Плохо голова соображала, потому и вырвалось – на «ты» к ней обратился, как прежде, как в будущем, когда не только жильё, но и постель делили. Да я чуть по имени её не назвал!
Впрочем, Ирина моей оплошности не заметила. Вернее, не поняла, что это оплошность. Подхватила мои шлёпанцы, джинсы, майку, побежала вперёд.
– Это недалеко. Служебные домики прямо возле проходной.
– А, знаю.
– Как же вы на смену пойдёте? У вас же руки все содраны! И колени. Нужно вам раны обработать.
Я засмеялся, вспомнив, как она лечила меня однажды. Что ж, я бы повторил процедуру… И другое, что случилось между нами через два дня. Воспоминания о том, как мне было неожиданно хорошо, уютно рядом с этой женщиной, накатило и захлестнуло, словно волны, которые топили меня четверть часа назад.
Но вслух я сказал:
– Не стоит, обойдётся всё. На мне как на собаке зарастает.
Эта Ирина оказалась более робкой и застенчивой, чем та, которую я знал позже. Она не решилась сделать шаг, после которого двое становятся одним целым. Или её благодарность ко мне за спасение дочери была так велика, так чиста и искренна, что переплести её с чем-то физиологическим казалось кощунством? Боялась, что приму за попытку расплатиться? И ценила себя слишком низко в качестве платы? Не знаю.
Не знаю, и почему я такой шаг не сделал. Нет, это как раз ясно. Я пытался понять, для чего Время вновь свело наши пути.
С Ириной мы стали друзьями. Близкими, но не настолько, как можно было бы ожидать. Какая-то настороженность оставалась в наших отношениях, недоговорённость. Будто боялась она подвоха с моей стороны. А вот Александра никаких подвохов не боялась, и с ней мы сдружились накрепко. Когда я дежурил, постоянно крутилась возле будки на проходной. В свободные же дни и подавно ни на шаг от меня не отходила. Пока Ирина в библиотеке своей сидела, мы или в горы – ягоды искать, грибы, просто так побродить, – или на пляж. Саша очень хотела плавать научиться. Уметь-то она и так умела, «пляжным брасом». А я учил её по-настоящему плавать, профессионально, от всей души учил. И как же мне хотелось видеть в этой девочке свою дочь! Теперь я понимал, что меня так поразило при первой нашей встрече там, в будущем. Я в её лице черты повзрослевшей Оксаны увидел, вот в чём дело!
Вскоре у Александры не осталось от меня тайн. Она рассказывала о себе, о школе, о маме, о Штеровске, в котором жила чуть ли не с пятилетнего возраста. Лишь одной темы никогда не касалась – ни разу она не упомянула о своём отце. Будто товарища этого и в природе не существовало. Я уже решил, что так оно и есть. В смысле, имелся некий поставщик сперматозоидов, но не более того. Оказалось, ошибся…
Мы лежали на стареньком, обскубаном со всех сторон покрывале, постеленном прямо на прохладную, не успевшую нагреться гальку, и ласковое утреннее солнце гладило кожу. Мою, задубевшую, привыкшую и к зною, и к холоду, и Сашину, нежную, только начинающую темнеть от южного загара. Мы лежали, подставив солнцу плечи, спины и ляжки, отдыхали после долгого заплыва вокруг Бараньего Лба. Пускай сегодня стоял почти штиль, и волны не били нас, а лишь покачивали едва заметно, но для девочки и сама дистанция была немалым испытанием. С которым она справилась на «отлично».
Несколько минут назад и Ирина сидела рядом с нами. А ещё чуть раньше – когда мы вылезали из воды – суетилась вокруг дочки, норовила вытереть ту насухо длинным махровым полотенцем. Александра отбрыкивалась и возмущалась, мол, и так обсохнет, и не холодно совсем, и не маленькая… Затем Ирина ушла. Через пятнадцать минут открывается библиотека, а женщине и причесаться, и намарафетиться нужно, прежде чем «на пост заступать». Она ушла, а я нежился под солнцем и думал – как жаль, что приехали они этим летом, а не прошлым. Тогда бы у нас оставалось куда больше времени. И не лежал бы у меня в столе железнодорожный билет с завтрашней датой…
– Дядя Андрей, а у вас дети есть?
Вопрос Александры прозвучал неожиданно. Никак он не был связан с нашим предыдущим разговором. Поэтому ответил я не сразу.
– Есть. Дочь, твоя ровесница.
– А как её зовут?
– Ксюша. Оксана.
– Ксюша… – повторила она. И уже шёпотом, так что я едва расслышал, добавила: – Меня папа тоже так звал почему-то.
Я повернул к ней голову.
– Ты никогда мне о нём не рассказывала.
Александра смотрела куда-то перед собой, на разноцветные голыши. Я решил было, что промолчит, не захочет разговаривать на эту тему. Но она ответила:
– Да я ничего о нём и не знаю, не помню его совсем. Только это имя… И мама не рассказывает. Я пыталась спрашивать – она сказала, что умер, ещё когда мы в Ясиновском жили. И всё. Может, он в самом деле умер? А скорее – бросил нас и сбежал. И ни одной весточки за всё время. Даже алиментов не присылал. Даже когда маму с работы уволили, и нам совсем туго было.
Она резко села. Посмотрела на меня.
– А вы тоже свою дочь бросили?
Спросила, будто ударила. Вернее, попыталась ударить. Потому что мне стыдиться нечего.
Я взглянул ей в глаза. Серые, совершенно не похожие на мамины.
– Я свою дочь никогда не брошу. Никогда и ни за что.
Она смотрела на меня серьёзно, как взрослая. Будто пыталась увидеть что-то ещё. То, о чём я не сказал. Потом вздохнула.
– Это вы к ней завтра уезжаете?
– Да.
– Везёт ей. – Она отвернулась. И опять едва слышный шёпот: – Я хотела бы, чтобы вы были моим папой.
Я расслышал её слова. И я мог повторить за ней вслед: «Я тоже хотел бы, чтобы ты была моей дочерью». Ничего не сказал, разумеется. Зато понял всё. О, теперь я уразумел, что за новую каверзу подсовывает мне этот бог по имени Время! Я когда-то посчитал его дешёвым шулером? Глупец! Тут всё намного серьёзней. Правильно Радик сказал – равнодушный он. А я добавлю – безжалостный. Распластывает человеческие души, что твоих лягушек скальпелем, печёнки к печёнкам, селезёнки к селезёнкам, и наблюдает, где и что в этих душах дёргаться начнёт. Например, отобрать у лягушонка всё – дочь, семью, любимую женщину, доброе имя. Проверить, что делать станет. Стерпит? Найдёт для себя объяснение, почему терпеть должен, смириться? Или слетит с катушек? Пошлёт подальше все «божьи заповеди» и начнёт стократно злом за зло платить? Если стерпит, дать ему взамен другую жизнь. Ничем не хуже отобранной, но другую. Другое имя, ничьей клеветой не запятнанное, другую дочь – похожую на прежнюю, как сестра, другую женщину – о которой наверняка знаешь, что тебе будет с ней хорошо. Чем не справедливость? Ты же хотел справедливости, в церковь бегал, с пеной у рта её требовал? На, получи! Кажется, именно так праведника Иова облагодетельствовали за смирение? И жил он после этого долго и счастливо, в молитвах и благодарностях. И вроде бы не вспоминал детей своих первых? Которых боженька разрешил мочкануть без всякой вины, просто на спор.