Упрямое время Вереснев Игорь

Глава 22. 1 июля 2001

Тридцатого июня я прибыл в родной город. Снял квартиру – ту самую, где когда-то устраивал «разборки» с Мандрыкиной и где затем потерял подаренный Ириной костюм вместе с документами. Специально – ту самую. Теперь я не собирался играть в кошки-мышки со Временем. В этот раз должен сложиться узор, который я помнил. По моим законам так положено. И баста!

Последний день июня прошёл без всяких приключений. Я гулял по городу, смотрел телевизор, опять гулял, опять смотрел. Я ждал, что ночью Время подсунет мне старый кошмар, в котором я пытаюсь остановить Ксюшу и не могу. Ничуть не бывало. Спал крепко, без сновидений. Во всяком случае, когда проснулся утром, вспомнить ничего не смог.

За пятнадцать минут до того самого, рокового мгновения я вышел из «тридцать четвёртого» на бульваре Шевченко. Не прятался, не маскировался, стоял на остановке и ждал. Я знал, как следует поступить. Едва мы выйдем из автобуса, я подойду и расскажу, что должно случиться. Вернее, что не должно случиться. И я-тогдашний сделаю то, что не по силам оказалось мне-нынешнему. И пусть серый монстр попробует остановить нас! Двух Карташовых слишком много в одном место-времени? Хватит и одного! Лишь бы он знал, что следует сделать.

Себя я заметил ещё сквозь окно автобуса. Видел, как стою у передней двери, как жду, пока выкарабкается бабулька, навьюченная пузатой сумкой. Как потом выхожу сам. Всё правильно, всё, как я помню…

Вот только Оксаны не было! Вместо неё с подножки спрыгнул пацан лет шести-семи, в шортах и оранжево-чёрной футболке. Светловолосый, круглолицый, похожий на кого-то, хорошо знакомого мне. Я-тогдашний взял пацана за руку, и мы направились по бульвару в сторону цирка. Не взглянули в сторону меня-нынешнего.

Я был настолько ошеломлён, что даже хлестнувший наотмашь приступ дурноты не смог вывести меня из оцепенения. Стоял, раззявив рот, и таращился в спины удаляющейся парочки…

Тёмно-вишнёвый «опель» взвыл, набирая скорость, когда они уже миновали газетный киоск. Вылетел на перекрёсток, пронёсся, не останавливаясь, не притормозив даже. Тучная женщина с сумками отшатнулась, заорала вслед удаляющейся машине:

– Ах ты ж сволочуга! Чтоб у тебя колёса поотлетали! Чтоб тебе…

Пацан тут же повернул любопытную голову в её сторону. Я-тогдашний тоже оглянулся, что-то сказал мальчишке. Я-нынешний не услышал, конечно, но что-то смешное это было, потому как мальчишка засмеялся. И они пошли дальше, к цирку. А я стоял и смотрел вслед, пока эти двое не затерялись в толпе.

Я понял, кто был этот мальчишка. Это же мой сын! Сын, которого у меня никогда не было. И он в самом деле очень походил на кого-то, хорошо мне знакомого – на Светлану. Так же, как Оксана была похожа на меня…

По крайней мере час прошёл, пока голова начала соображать. Пока хоть какие-то мысли зашевелились в её гулкой пустоте. А до тех пор я брёл, куда глаза глядят, ничего не понимая, ничего не замечая. Как зомби, как заводная игрушка.

Потом завод кончился. И я начал озираться по сторонам, силясь определить, куда это меня ноги занесли. Бросился назад, домой. Не к тому дому, где жил когда-то я-нынешний, и где живу сейчас я-тогдашний с женой и… сыном! Я бежал к своему временному пристанищу в надежде встретить Мишаню. Я очень надеялся на эту встречу. В моей пустой гулкой башке наконец-то возникли вопросы, и я не знал, кому ещё их можно задать.

Мишани на углу магазина со смешным названием «Ням-ням» не было. Целый час я потратил, безуспешно пытаясь дождаться его, пока не понял – он не придёт. Мы успели пересечься с ним в этом настоящем почти месяц назад. И он сказал мне всё, что должен был сказать. Ответил на все вопросы, на какие мог ответить. Или само его появление тогда, а не сегодня, тоже ответ на мой вопрос? Остальное мне предстояло додумать самому.

Итак, я опять попал в другое настоящее. В нём Оксаны не было вообще, её место занял незнакомый мне мальчик. Почему? Ответ есть, Мишаня подсказал когда-то: «Богу молились, и он помог. Дал ещё деток». Значит, и мы со Светланой молились, и нам дал… Но если так, то выходит, Оксана умерла много лет назад?! Нет! Я не хочу такого настоящего!..

И не надо. С чего я решил, что умерла? Ясно же сказали: «…понятное дело, не случится». И старшая Мишанина дочь неспроста в этом настоящем живой осталась. Опять подсказка, намёк. Понять только, на что именно. Где и когда в жизни Оксаны случалось что-то, способное сложиться в иной – абсолютно иной! – узор? Где судьба пыталась сделать неожиданный финт? Не сделала, но могла?

Я перелистал всю её жизнь от рождения до того злосчастного дня. Не так-то и много, неполных тринадцать лет. И ничего не вспомнил. Ничего существенного… кроме, разве что, давнего глупого случая. «Па, а правда, вы меня чуть не потеряли однажды?»

Сутолочный вокзал девяностых, четырёхлетняя малышка, минуту назад стоявшая рядом, и вдруг исчезнувшая. И страх в глазах Светланы, и суматошные поиски, и радость пополам со слезами, когда нашли. И то, что было после. О чём мы никогда Оксане не рассказывали…

– Света, да вон же она, вон!

– Где?!

– Вон, у мешочниц!

Мы бросились в самую гущу бабок – а может, и не бабок, женщин неопределённого возраста, закутанных непонятно во что, – вставших долгим походным лагерем вокруг сложенной из сумок, ящиков и тележек крепости. Именно там, посреди этого гвалта, стояла Ксюша. Шмыгала носом, готовилась разреветься всерьёз.

– Да пустите же! Отойдите от моей дочери! Ксюша, с тобой всё в порядке? Тебя никто не обидел?

Светлана опередила меня, вырвала девочку из чужих рук. И тут на нас обрушился возмущённый ор вороней стаи:

– Родители называются! Дитё одно по вокзалу ходит!

– Смотри-ка, сама вырядилась-накрасилась, а за дитём не смотрит! Не боится, что украдут.

– Так и хотел же украсть чумазый тот. Если б не погнали, увёл бы.

– Он её и на руки уже схватил. Я кричу – куда хватаешь?!

– А вот надо было, чтоб украл. Чтоб фифа эта знала!

Крики ворон хлестали, словно бичи. Светлана скорчилась под ними, стараясь прикрыть собой дочь. Тут и я протолкался. Оксана подняла на меня глаза, и они округлились удивлённо.

– Папа?

– Папа, – кивнул я. – И папа, и мама на месте. Только Ксюша гулять ушла.

Я взял своих женщин за руки и потянул прочь, подальше от галдящей, источающий кислый запах потных, немытых тел, толпы. А в спину нам летело:

– Ишь ты, за руки держат! Раньше держали бы, чтоб не потерялась.

– Петровна, а слышала, банду недавно накрыли? На Ясиновской трассе чебуречная у них была. Воровали деток – и на чебуреки!

– Да какие чебуреки?! Продают они детей в Америку. На органы для мильянеров.

…Оксана этого не помнила, а мы ей не рассказывали. И о том, что к бабушке тем летом так и не поехали – Светлана слегла, сердце прихватило, – не рассказывали. И о том, что ещё года два шарахались, завидев на улице «чумазых»…

Видение отступило. Да, именно тогда стёклышки могли сложиться в совершенно другой узор… Потому что тем «чумазым» мог стать я-нынешний. Мог украсть дочь у самого себя, увести далеко-далеко, – да хоть в другое время, лишь бы не нашли! И два Геннадия Карташова не мешали бы друг другу, каждый жил бы своей жизнью. А какое-то там «божественное равновесие» – очередная моя глупость. Вон лейтенантик спас Александру и никого ему взамен убивать не пришлось. Потому что нет никакого равновесия, как нет справедливости, просто узоры по-разному складываются. А я всё пытаюсь разобраться, как калейдоскоп устроен, пытаюсь чужие законы понять! Понять, значит принять, приспособиться. А не надо ни к чему приспосабливаться, по своему разумению действовать нужно. Не готовую реальность править силиться, а новую создавать. Смело, решительно. Не вертеть осторожно этот клятый калейдоскоп, а тряхнуть, что есть силы! Сразу надо было, пока хронобраслет у меня был…

Теперь оставалось ждать, когда Радислав образумится и вернёт мне прибор. Тот самый, что в ставке утопил, или новый – это на его усмотрение, лишь бы работал. Он должен был появиться – здесь и сейчас. А как иначе?

На город опустились сумерки. Зажглись фонари на улицах, и от их электрического мёртвого света тьма начала сгущаться быстрей. Звёзды на небе проступили. И шум машин прокатывался мимо дома всё реже и реже. Я стоял у окна, смотрел в ночь, на выстроившиеся вдоль улицы тополя, утратившие цвет, застывшие. Каждая веточка, каждый листик их были очерчены неправдоподобно резко и правильно. И всё остальное было таким же застывшим и тщательно вылепленным, будто за окном не городская улица, а игрушечный мир. И мне стало страшно. Время остановилось.

Стараясь отогнать непрошенный страх, я повернулся к окну спиной. Но комната тоже замерла. Даже стрелки настенных часов не двигались. Обе ткнулись в «12» и остановились. Наверное, батарейка разрядилась? Но заставить себя подойти и проверить я не мог.

Первое июля закончилось. Я прожил его полностью, не обрывая, не откатывая назад. И дальше меня не пускали. «Дальше» я для себя не придумал, не мог идти – мне нужно было вернуться. На грязный, вонючий и заплёванный вокзал начала девяностых, к новой точке моего отсчёта. Мне нужен был хронобраслет. Мне нужен был Радик!

Часы стояли. Время стояло. Радик не приходил.

Выскочило откуда-то из глубин памяти, хлёстко ударило воспоминание: «Теперь мы точно никогда больше не увидимся…» Но как же тогда?! Откуда мог взяться я-завтрашний?

И опять воспоминание. Чёткое, как листики тополей за окном. Человек у балконной двери, вскинувший руку к лицу, будто пытающийся уберечь глаза от тусклого шестидесятиваттного светильника. Нет, не от светильника он защищался – от моих глаз! Но это не важно. Важна сама рука. Загорелая обнажённая рука… без хронобраслета.

Почему я сразу не обратил на это внимания? Был огорошен неожиданной встречей? Да и то сказать – подумаешь, нет браслета на запястье! Значит, он на другой руке. Я-завтрашний прикрыл лицо левой, потому что правая держала ручку балконной двери. Хронобраслет я всегда носил на левой… но это ни о чём не говорит. Правая была отведена чуть назад, она не запомнилась так ясно, как вскинутая левая. В конце концов браслет мог лежать в кармане. Или это вообще не браслет? Завадский мог сделать и что-то новое.

А у него самого был прибор в нашу последнюю встречу? Не мог я этого вспомнить, как ни напрягался. Внешность, одежду, разговор – помнил, но было ли что у него на запястье, когда мы дрались?

Можно придумать тысячу правдоподобных объяснений, почему на левой руке меня-завтрашнего не было хронобраслета. Но я не хотел придумывать. Потому что ни одно, самое правдоподобное объяснение не станет правдой.

«Со временем шутки плохи. Не заметишь, как переступишь черту, из-за которой не возвращаются. Захлестнёт. Не ты будешь точку настоящего сдвигать, а оно само начнёт тебя в „водовороты“ затягивать. – Ты откуда это знать можешь? – Знаю».

Нет, не было у меня-завтрашнего хронобраслета. И у Радика не было. Для тех, кто переступил черту, он не нужен. Они не ныряют в межвременье, они живут в нём.

Я почувствовал, как что-то коснулось щиколотки. Скользнуло по плечу. Обвило руку, чуть выше локтя. Ни тёплое и ни холодное, ни скользкое и ни шершавое, никакое. Я мог бы увидеть его – достаточно закрыть глаза. Но я смотрел на часы. На умершие часы с разрядившейся батарейкой.

И минутная стрелка дрогнула. Чуть-чуть сдвинулась. Ещё. Между ней и часовой образовался зазор. Вот он стал шире. Часы пошли. В обратную сторону.

Я ещё смог различить, как истончилась тьма за окном, как погасли фонари. А потом всё исчезло – предметы, звуки, запахи. Остались тени, призрачные, колышущиеся. Только тени и я. И я шагнул в прошлое.

Спеленавший меня кокон не сковывал движения, он будто стал частью меня. Или я стал частью его? Частью того, кого называл Богом и называл Временем? Какая разница! Нет смысла искать объяснений тому, что объяснений не имеет, думать о том, что не помещается в рамки понимания. Поэтому я не думал.

В этот раз мир не был серым. Бесцветным – да, но не серым. И вязкости киселя у него не было. Мир стал прозрачным, неощутимым. Он пропускал, не сопротивляясь, он словно не чувствовал меня. «Квантовый ветер», «углы атаки», «курс бейдевинд» – всё это мне больше не требовалось. Я шёл кратчайшим путём – против течения времени. Оно не могло помешать мне, его ведь не существовало. Отдельные мгновения, отдельные точки, не связанные между собой причиной и следствием. Я скользил между ними к той, единственной, которая была мне нужна.

Как вынырнуть из межвременья, когда остановить путешествие в прошлое, я тоже не знал. И не беспокоился об этом. Разве можно ошибиться, не дойти или проскочить, если нужный мне миг – один-единственный? Я просто шёл. Не узнавая призрачных улиц, не ощущая сопротивления туманных громад зданий. Шёл напрямик, сквозь время и пространство.

И когда дошёл, остановился. Встряхнул калейдоскоп, собирая стёклышки в нужный мне узор…

Глава 23. 1993

Я едва успел отвернуться.

Я-нынешний едва успел отвернуться, чтобы не встретиться взглядом со мной-тогдашним. А затем на меня обрушились гомон, толчея и густые запахи железнодорожного вокзала. Грязного, неухоженного, вонючего, забитого сумками, тележками и людьми.

Всё правильно, именно таким я запомнил тот день. Мы – я-тогдашний, Светлана и Ксюша – стояли в простенке между окнами. Я то и дело косился на зал, пробегал взглядом по длинным рядам скамеек, пытался первым заметить освободившееся место. Тщетно! Людей в зале ожидания собралось раза в полтора больше, чем имелось в наличии пластиковых сидений. Сидения освобождались редко, лишь когда репродуктор начинал хрипло и неразборчиво вещать, объявляя посадку на очередной поезд. Даже подоконники были заняты, потому-то нам и остались полтора метра крашенного синей краской, замызганного простенка.

Меня-нынешнего отделяло от них шагов тридцать. И башня из ящиков и тюков, сложенная бригадой мешочниц-челночниц. Тех самых. Мне показалось, что даже лица их я начинаю вспоминать. Башня прикрывала меня, позволяла вести наблюдение.

Ксюша вертелась вокруг родителей. Ей было скучно, ей хотелось во что-нибудь поиграть. Но мы со Светланой были слишком заняты разговором. Серьёзным, не очень-то приятным, судя по лицам, – о чём он, я вспомнить не мог. От дочери только отмахивались. И она в конце концов отвернулась, начала разглядывать сидящих в ближайшем ряду людей. Она была в нескольких десятках шагов от меня! Подойти, взять за руку…

Вот подойти-то я и не мог. Не позволил бы я-тогдашний увести дочь. Да и не так всё произойти должно, не так всё происходило. А как? Я не знал. Мы заговорились, а когда опомнились, Ксюши рядом не было. И рассказать после, почему ушла, она не смогла. Или не захотела.

Я не мог подойти, но длинноногая девчонка с розовым сбившимся на бок бантом вполне могла. Она была года на три-четыре старше Ксюши и на голову выше. И держалась очень уверенно и независимо. Откуда она взялась, я не видел. Подошла, спросила о чём-то, потом взяла Ксюшу за руку и деловито повела за собой. Куда они направлялись? К буфету в противоположном конце зала? К выходу? Главное – они шли в мою сторону, приближались с каждым шагом. А мы со Светланой не заметили, что дочь больше не вертится вокруг. И не заметим ещё минут десять…

– Лера? Лера?! Ты где?!

Долговязая девочка повернула голову на крик. И я следом за ней. К женщине, сидящей в дальнем ряду, как раз напротив буфета. Вернее, теперь привставшей, беспокойно оглядывающей проходы.

– Лера, ты куда пошла? Я тебя разве отпускала?

Женщина показалась смутно знакомой, но кто это, я вспомнить не мог. Да и не старался, сейчас это не имело значения. Девочка что-то сказала Ксюше, побежала на зов. Велела возвращаться к родителям? Стоять на месте и ждать? Не знаю.

Оксана проводила взглядом неожиданную подружку, оглянулась. Родители были близко, но с высоты своего роста она их не видела. Четыре ряда кресел, сплошь занятые ожидающими, с сумками и чемоданами у ног, заслоняли. Маленькая четырёхлетняя девочка будто очутилась в длинном коридоре, ворочающемся, кашляющем, разговаривающем. Она заблудилась, хотя сама не понимала этого, не успела ещё испугаться. Стояла и вертела головой.

Между нами оставалось меньше десяти шагов и лагерь мешочниц. Я решился.

– Ксюша!

Оксана с готовностью повернулась на зов. Голос мой не очень изменился за прошедшие годы. В отличие от лица. Хоть я и постарался улыбнуться приветливо, дочери всё равно не понравилось то, что она увидела. Оксана нахмурилась. Страха в её лице не было, но недовольство и настороженность – да.

– Ксюша, ты чего? Это же я, папа.

Я присел на корточки, протянул руки навстречу. Оксана продолжала смотреть на меня с сомнением.

– Ну ты что, не узнаёшь?

– Конечно, залил глаза, и хочет, чтобы ребёнок его узнал, – ударил в спину презрительный комментарий какой-то из ворон.

Я скривился невольно. И тут Ксюша шагнула ко мне. Недоверие в её глазах сменилось удивлением.

– Папа? Почему ты старый?

Моя улыбка стала радостной. Узнала!

– Это не страшно, помолодею. Пойдём?

– А мама?

– Мама нас догонит…

Мы не успели никуда уйти.

– Стой! – старушечий крик прорвал гул, заполняющий зал. – Вон он, ворюга!

Зал притих. Дружно завертел головами, пытаясь определить, из какого угла донёсся крик.

– Где? Кто?

– Да вон же он! Узнала я, это он у меня сумку увёл!

– Милицию звать надо!

Я тоже выпрямился, оглянулся. Народу в зале ожидания было слишком много, понять, кто вор, а кто кричит, нет никакой возможности. И зал вновь загудел – подозрительно, настороженно.

– Милиция! Милиция! Люди, да держите же его! Уйдёт!

– Бабуля, кого держать-то?

Судя по всему, желающих ловить вора нашлось не много. Большинство предпочло ближе придвинуть собственную поклажу, покрепче стиснуть в руках сумочки и борсетки. Своя рубашка, она всегда ближе к телу.

И я в охотники не набивался, меня другое заботило. Суматоха докатилась до противоположной стены зала, колыхнула сидевших на подоконниках и стоявших в простенках людей. Сейчас мы со Светланой прервём наконец-то разговор и обнаружим, что Оксана исчезла. Точно! Я вспомнил совершенно отчётливо – именно после криков «держи вора!» мы и бросились искать Ксюшу.

В дверях зала нарисовались два милиционера. Зашли и остановились, пристально оглядывая зал. Их мне только и не хватало! Больше медлить нельзя было ни минуты, подхватить Ксюшу на руки и прочь из этого «сегодня». Куда-нибудь подальше! И плевать, что переполох на весь вокзал поднимется. Ксюша со мной, а всё остальное – неважно.

– Дочка, пошли мороженое купим.

Я остолбенел от подобной наглости, когда сообразил, что дочкой называют мою Оксану! А невесть откуда взявшийся чернявый крепыш в сером пиджаке времени не терял. Оп-па – и подхватил девочку на руки. И повернулся уже, намереваясь идти прямо к выходу, мимо неторопливо двинувшихся вдоль рядов милиционеров.

– Ты куда ребёнка схватил?!

Грозный окрик одной из мешочниц заставил чернявого обернуться на миг. И я его узнал. Как не узнать человека, который бил тебя обрезком трубы по голове? И которого ты молотил штакетиной. Пусть он и помолодел на десяток лет.

– Ворон?!

Теперь он не только оглянулся – вздрогнул и остановился. Уставился на меня, силясь узнать.

– Поставь ребёнка, быстро.

Я двинул к нему, и тут же правая рука урки скользнула к карману. О, я знал, что он носит в этом кармане!

Он не успел выхватить нож, я перехватил за запястье. А другой рукой обнял Ксюшу, потянул к себе.

– Отпусти ребёнка, я тебе говорю.

Ксюша крутила головой, глядела то на меня, то на него. Она не кричала, не плакала, только глаза её стали большими-большими.

– Отпусти ты. И стой спокойно, пока я не уйду. Тогда ничего не будет ни тебе, ни ей. Оставлю её на ступеньках, перед вокзалом. Через десять минут выйдешь и заберёшь. Понял?

– Это тебе ничего не будет, если отпустишь девочку. Посадят разве что, зато живой останешься. Ещё, как минимум, одиннадцать лет проживёшь.

– Что ты сказал, фраер?

Чёрные маслины глаз смотрели на меня в упор. А рука напрягалась, дёргалась, надеясь освободиться. Перехватить нож. Если бы не Ксюша между нами, я бы сбил его с ног, обезоружил. А так – не мог. И звать на помощь милицию тем более не мог. Ничего я не мог.

– Ксюша? Ксюша, ты где? Вы девочку маленькую не видели? – донёсся голос Светланы. И сразу же оживились мешочницы за спиной.

– Что вы в ребёнка вдвоём уцепились, ироды?! А ну, сейчас милицию позову!

Звать уже и не требовалось. Ближайший из милиционеров услышал возглас, глянул в нашу сторону. Окликнул напарника, направился к нам. Ворон это тоже заметил, смуглое лицо его скривила нехорошая улыбка. Он разжал левую руку, выпуская Оксану. Я подался вперёд, чтобы крепче перехватить дочь, не уронить. Но и хватку левой постарался не ослабить, на случай, если Ворон рассчитывал на это. А он рассчитывал, я знал – по взгляду дикого зверя, для которого нет ничего важнее, чем доказать своё превосходство. Так сорвавшийся с цепи пёс кидается на непонравившегося ему прохожего, не желая и не умея укротить свою ярость.

Всё это заняло одно мгновение. В следующее и Ворон, и подступающие к нам мешочницы, и милиционеры, и бегущая вдоль прохода Светлана, и ряды кресел с сидящими на них людьми, и сам зал ожидания – всё провалилось, ухнуло в серое марево…

Урка перехитрил. Ножом пырнуть не получилось, но левую руку он освободил! И достал таки меня, готового нырнуть в межвременье, уже ныряющего. По скуле саданул так, что зубы клацнули. Нет, вырубить он меня не вырубил, размаха не хватило, да и не левша бил. Но равновесие я потерял, попятился, пытаясь удержаться на ногах, не опрокинуться на спину. И в этот миг Ксюшу рвануло из моих рук.

Вот теперь она закричала. Страшно, оглушительно громко – в межвременье, напрочь лишённом звуков. Или это в моей голове стоял её крик? Или я сам кричал от ужаса? Потому что понял – сразу, мгновенно – не удержу.

Серое марево отбирало у меня дочь. Вырывало из рук, растворяло, как когда-то растворяло «витей» в гостинице. Ворон вновь встал на моём пути и всё испортил. Его удар выбил Ксюшу за пределы моего кокона.

Я взмахнул левой рукой, пытаясь поймать её, удержать. Тщетно! Даже не успел понять, куда я проваливаюсь, в прошлое или в будущее. Время пропускало меня беспрепятственно. Меня, но не Ксюшу. Девочка для него была всего лишь одним из цветных стёклышек.

Вынырнул я легко, быстро, не задумавшись даже, как это у меня получается. И всё-таки чуть-чуть не успел. Мои руки сжимали маленькую бирюзовую туфельку с перламутровой застёжкой. Серый монстр всё-таки разлучил нас…

– Куда прёшь?! Глаз, что ли, нету?!

– Да он их позаливал с утра пораньше. На рожу-то глянь!

– Тьфу, образина!

В спину сердито толкнули локтем. А едва обернулся, протянули тачку чуть ли не по ногам. Ещё и выматерили.

Я провалился в прошлое. Совсем ненадолго, на несколько часов от силы. Вокруг по-прежнему был зал ожидания, тусклый, неухоженный, забитый людьми, сумками, гомоном и густым запахом нищеты. Лишь милиционеры исчезли. И пустовал простенок между окнами. А мешочницы – те самые, я узнал лица, – только начинали возводить свою башню.

Моего появления никто не заметил. Как раз объявили посадку на поезд, народ начал подниматься с насиженных мест, заспешил к выходу. Другие ещё проворнее ринулись занимать освобождающие стульчики. Несколько минут суеты и неразберихи, когда не то, что человека, коня в пальто не заметят.

Я заставил себя успокоиться. Ничего страшного ведь не случилось? Я утащил Ксюшу в прошлое, но удержать не смог. Значит, с минуты на минуту она тоже вывалится из межвременья на этом самом месте, нужно просто стоять и ждать. А потом мы уедем, далеко-далеко.

– Что стал столбом? – тётка-мешочница пёрла прямо на меня кучмовоз-вездеход. – Посторонись!

– Вам места мало?

– А тебе? – тут же поспешила другая на помощь товарке. – Сказали же по-хорошему, в сторону отвали!

Мне пришлось отойти, иначе они начали бы кидать свои баулы прямо мне на ноги. Я уже готов был высказаться о подобной бесцеремонности – не уверен, что цензурно. И вдруг что-то кольнуло под ложечкой. Лица мешочниц были знакомые. Но башню свою они сооружали не там, где должны были! И выглядела она не так, как ещё совсем недавно, в будущем.

Чувствуя, как испарина заставляет тенниску прилипнуть к спине, я оглядел зал. Быстро пошёл к дедку, читающему газету.

– Извините, не скажите, какое сегодня число?

Вопрос прозвучал глупо. И зачем я именно к этому деду пошёл? У любого ведь спросить мог. Дед опустил газету, воззрился на меня поверх очков. Открывшаяся картина ему не понравилась. А кому бы понравилась – покрытая щетиной рожа со свежим кровоподтёком на скуле. Дед брезгливо скривился, пожевал губами:

– Семнадцатое мая, разумеется.

– Как мая?

Я не помнил точно дату, когда приключился тот инцидент на вокзале – сколько лет ведь прошло! И двигался я к нему по наитию, ничего не рассчитывая. Но тогда было лето, однозначно. Получается, я сместился на несколько дней, а не часов? И Ксюшу придётся ждать гораздо дольше, чем я надеялся?

– Хоть год-то девяносто третий?

Дед успел снова прикрыться газетой. Всем видом показывал, что не желает продолжать беседу с каким-то ненормальным. Но я должен был услышать ответ на свой вопрос!

– Год, спрашиваю, девяносто третий?!

– Вы что хулиганите?! Милицию позвать? – взвился старичок. Но в глазах моих, видно, было что-то такое нехорошее, что он сразу же и осел. Пробурчал: – Девяносто третий, девяносто третий. Какой же ещё.

Не знаю, хватило бы у него смелости звать милицию. И вообще, зачем я к нему приклепался? Я был в какой-то прострации, с трудом соображал…

– Ой, а где вы эту туфельку нашли?

Я повернулся к соседке деда, молодой женщине. Тоже в очках, и тоже делает вид, что увлечена чтением, только не газеты, а книжки в мягком, обтёртом по углам переплёте. Минуту назад делала вид, до того, как я подошёл и начал задавать идиотские вопросы. Теперь женщина смотрела на меня. Вернее, на Ксюшину туфельку у меня в руках. И я посмотрел, что твой баран на новые ворота.

– Это же та девочка обронила!

– Какая девочка? – мысли в моей голове ворочались грузно, неспешно.

– Девочка здесь потерялась. Маленькая, годика четыре. Плачет, а где родители не говорит. На ней одна туфелька была, такая, как эта.

Оцепенение, сковавшее мои мозги, осыпалось глиняной коркой. Ксюша уже здесь?! В этом настоящем? Но разве она могла сдвинуться в прошлое дальше, чем я? Она же вынырнула раньше… Или всё же могла?

– Давно? Девочка давно здесь была?!

Еле сдержался, чтобы не схватить женщину за плечи, не встряхнуть – быстрее, быстрее отвечай!

– Около часа назад…

– Где она?

– Не знаю… – Она быстро поправилась, вспомнив, должно быть, как я третировал перед этим деда: – Её к дежурному по вокзалу отвели, родители же не нашлись… А вы ей кто?

Я не ответил. Развернулся, кинулся прочь из зала ожидания. По дороге зацепил ногой чей-то баул, поддал в сердцах, в спину ударили отборные маты… Да пошли вы все!

За окошком дежурного по вокзалу восседала девица в форменном кителе. Носатая, длиннолицая, смахивающая на лошадь. Девица была занята – подкрашивала губки, таращась в круглое зеркальце на столе. На мой вкус, красивей она от этого не становилась. Поняв, что процедура раскрашивания может затянуться надолго, я забарабанил костяшками пальцев в стекло. Лошица удостоила меня взглядом.

– Что вы хотели, мужчина?

– У вас девочка, которая потерялась?

Девица молчала. Разглядывала меня, словно какой-то экспонат.

– Маленькая такая, четыре годика. Волосы русые, в косички заплетены. Платье жёлтое, со штучками такими… – я поднял руки к плечам, пытаясь показать украшения, название которых давно позабыл. Опять увидел туфельку. – На ней одна туфелька была, вот такая.

Лошица нахмурилась.

– А вы ей кто?

– Отец. Где девочка?

Девица потянулась к телефону, сняла трубку, набрала номер. Заговорила. Голос её неожиданно показался смутно знакомым. Да и лицо тоже. Я отмахнулся мысленно. Ерунда, сегодня пол вокзала кажутся знакомыми. Наверное, день такой.

– Серёжа, можешь ко мне подойти? Тут объявился якобы отец девочки. Какой-какой – той, что я час назад к тебе приводила, потерянной. Она у вас? – Дежурная замолчала, слушая ответ. Вновь взглянула на меня. Весьма скептически. – Да? Ну подойди пожалуйста, разберись.

Положила трубку. Кажется, мне она объяснять ничего не собиралась. Я не выдержал:

– И что? Где девочка?

– Подождите минутку.

Ждать пришлось не минуту, чуть дольше. Три? Пять? А затем за спиной раздался резкий мужской голос. И тоже – знакомый.

– Это вы отец девочки?

Я обернулся. На секунду показалось, что в глазах темнеет, и пол под ногами ощутимо дрогнул. Наваждение? Марево какое-то? Я даже головой тряхнул.

Но это было не наваждение. Передо мной стоял майор Мазур.

– Вы девочку искали?

Нет, не майор пока, старший лейтенант милиции. Молодой, ещё не успевший набраться ментовской наглости и бесцеремонности.

Я не успел ответить, за меня это сделала дежурная:

– Он, он.

Теперь я и её узнал – жена Мазура. Или будущая жена, пацанёнок их точно ещё не родился. Вот, оказывается, где они познакомились. Мазур прервал мои размышления:

– Документы предъявите.

Я машинально вытащил из кармана брюк паспорт. Опомнился – что же я делаю? Документ-то у меня липовый, а передо мной – Мазур. Тот самый Мазур! Не паспорт ему давать надо, а сматываться. Ноги в руки и айда из этого настоящего…

Нет, нельзя, Ксюша здесь! А просто убежать вряд ли получится. Вон какой «догоняльщик» стоит. Здоровой, спортивный, молодой.

Собственно, думать-то и поздно было. Потому как документ перекочевал в руки старлея.

– Семашко, значит, Андрей Валентинович?

Сейчас полистает, наткнётся на дату прописки в Малом Утёсе… А это не тётка из гостиницы, тут сказки о паспортистке не прокатят.

– Да. – Я опять вспомнил о туфельке, зажатой руке. Ткнул её Мазуру под нос: – Где Ксюша?

Он недовольно покривился, отстраняясь. Но паспорт закрыл.

– С дочкой вашей всё в порядке, её мама забрала. Что же вы, Андрей Валентинович, с бывшей супругой не договоритесь по-хорошему? Ребёнка друг у друга увозите?

Он ещё что-то спросил, но я уже не слушал. Начало фразы меня будто громом поразило. Да каким макаром Светлана могла сегодня на вокзале оказаться? Сегодня ведь май… Нет, нет, чушь, ерунда, нестыковка какая-то! В мае мы Ксюшу не теряли…

– Так что езжайте-ка, Андрей Валентинович, домой. И побрейтесь хотя бы для приличия, чтобы ребёнка не пугать в следующий раз. А то она крик на весь вокзал подняла.

Он протянул мне паспорт. Я взял… И вдруг шальная мысль блеснула в голове.

– Как она выглядела?