Тайна визиря Шимаса Шахразада
– Ты же знаешь, Халида, что отец мой небогат. Поэтому, когда я выросла, они с матушкой решили, что будут искать для меня жениха обеспеченного, пусть и немолодого… Не всем же так везет, как тебе, подружка…
– Это верно. Правда, я себе жениха не искала…
– Должно быть, в этом все и дело. Не искала, но нашла… Мои же родители искали более чем усердно. В доме нашем перебывала, должно быть, целая сотня свах. И наконец их выбор был сделан. Моим мужем должен был стать человек действительно немолодой, но более чем обеспеченный. Человек уважаемый… Мудрец, одним словом. Сулейман-звездочет…
– Отличный выбор, девочка.
– Увы, подружка. Родители согласились на все, но…
– Но?
– Тут начались настоящие чудеса. После сватовства вдруг оказалось, что Сулейман-звездочет вовсе не вдов, боле того – его жена была жива-живехонька.
– Воистину, чудеса. Но почему же тогда он вздумал свататься?
– Не торопись, подружка, слушай дальше. Он представил дело так, будто он уже пошел к кади и объявил о том, что желает развестись с женой. Из-за того, что детей у них нет – желает развестись. И теперь просто живет с ней под одной крышей, выжидая установленного срока для развода. А сам же тем временем подыскивает себе жену, которая сможет стать любящей спутницей его дней и заботливой матушкой его детям.
– Ну что ж, это свидетельствует лишь о его предусмотрительности…
– Не торопись с выводами, слушай, что было дальше. Родителей моих это объяснение устроило. И тогда Сулейман сказал, что хочет купить мне домик… Чтобы навещать меня там, ну… чтобы понять, действительно ли я стану хорошей женой и матерью.
Халида внимательно посмотрела на приятельницу, но ничего не сказала. В конце концов, у каждого свои понятия о том, как следует строить жизнь. И чему подчиняться.
– Домик он мне купил, тут, неподалеку. Уютный, красивый. И слуг нанял… И стала я жить там, готовясь к тому дню, когда истекут положенные месяцы и он освободится от семейных уз. Время шло, он приходил ко мне…
– Да-да, я поняла, что он стал твоим мужем, не дождавшись церемонии… А дальше?
– А дальше прошли положенные месяцы… Но он не торопился покинуть свою бывшую жену и переехать ко мне. Более того, он весьма резко ответил мне, когда я посмела задать вопрос о том, когда же наш союз освятит имам.
– Ого!
– О да! Он сказал, что раз уж я живу на его деньги, то обязана молча ждать и радоваться каждому дню. Более того, что я должна благословлять тот день, когда он решил посвататься именно ко мне. Увы, я промолчала…
– Почему, дурочка?
– Он… Он щедрый… И если… Если наше свидание удалось, то утром он оставляет много денег. И тогда я могу поддержать родителей… Могу побаловать и их и себя…
– Аллах всесильный, Заира! Ну ты же взрослая девочка! Называй вещи своими именами! Он купил тебя, сделав из тебя, прости, женщину продажную, любовницу…
– Это так, – кивнула Заира. – Любовницу…
– Но почему же ты не пошла к кади, не объявила о таком нарушении всех законов?
– Потому, что он… он щедрый…
Халида смотрела на подругу молча. О да, она прекрасно понимала, почему та терпит своего… содержателя. Но что Заира хочет от нее?
– Я даже привыкла к такой жизни… Потому что Сулейман действительно более чем щедр. Он хочет лишь одного – страсти. И платит за это не скупясь.
– Но что же заставило тебя искать встречи со мной?
– А недавно я встретила в рядах зеленщиков младшую дочь Никифора-грека, Саиду… Мы разговорились…
– Погоди… Никифора? Писца?
– О да… Только теперь у него книжная лавка почти у городских ворот. Саида говорит, что торговля идет бойко и что батюшка удивительно преобразился.
– Это замечательно. Я рада за него. А как дела у Саиды? Она замужем? Растит, должно быть, деток?
– О нет, – Заира покачала головой. – Она… Она такая же содержанка, как я…
– Аллах всесильный, да что же это за жизнь! Что же это за мужчины…
– Более того, ее содержит… Ее содержит мой Сулейман!
Халида не поверила собственным ушам.
– Твой Сулейман?!
– Да! Ты не ослышалась… Ее содержит мой Сулейман, звездочет, гордость страны, ее мудрость и честь…
– И ей он, должно быть, наплел то же самое… Что поселит ее, что проверит, сможет ли она быть хорошей матерью…
– Да, именно так… Она мне рассказывала, а я не могла поверить собственным ушам – ибо все повторялось слово в слово…
– Ох, бедная моя Заира…
– Я не знаю, что мне делать со всем этим и к кому идти… Должно быть, кади меня высмеет. Или выгонит. Или обвинит в клевете на уважаемого человека. И что мне тогда делать? Как оправдаться?
– Успокойся, добрая моя Заира. Я же тебя ни в чем не обвиняю.
– Но самое ужасное, что Сулейман, оказывается, ни к какому кади не ходил, ни о каком разводе не объявлял. Что он по-прежнему женатый человек. И вовсе не собирается ничего в своей жизни менять. Это мне сказала Саида…
Халида могла лишь покачать головой. Ей было невероятно жаль свою подругу, но она не знала, как ей помочь.
«Должно быть, следует рассказать все Шимасу. Пусть он откроет глаза кади на мерзости, что творятся в самом диване…»
И лишь теперь Халида вспомнила весь вчерашний вечер. Вспомнила она и рассказ мужа о заговорщиках, вспомнила и их имена.
«Аллах всесильный… Мне следует непременно, обязательно все рассказать мужу! Раз уж для борьбы с подлостью годятся самые подлые методы…»
– Скажи мне, добрая моя Заира, ты бы хотела избавиться от покровительства этого недостойного?
– Я мечтаю об этом, подружка! В самых сладких снах мне снится, что я сталкиваю Сулеймана в пропасть… Или своими руками вонзаю в спину кинжал… Или подаю чашу, полную яда. И тогда я просыпаюсь счастливой. Но, проснувшись, вновь плачу, ибо это всего лишь сон.
«Быть может, сейчас ты все-таки смогла столкнуть этого подлого Сулеймана в пропасть, подружка…»
– Не плачь, красавица. Соберись и возвращайся в дом своего отца… Да постарайся ничего не забыть из сбережений и щедрых подарков своего… прости, недостойного Сулеймана.
– А если он найдет меня?
– Мне почему-то кажется, красавица, что в ближайшее время ему будет немного не до этого…
– О, какое это было бы счастье!..
Халида расцеловалась с приятельницей, закрыла за ней все двери и глубоко задумалась. О нет, она не сомневалась в том, рассказывать ли обо всем этом мужу. Она размышляла о том, сколько же на самом деле… невест у тучного звездочета Сулеймана. И еще о том, как найти их всех.
«Ну не Шимасу же искать любовниц неумного и подлого заговорщика!»
Макама тринадцатая (воистину, не так страшен Иблис Проклятый, как слухи о его могуществе!)
– Прости мне мою дерзость, о великий визирь, но…
Шимас оглянулся. За ним семенил, полусогнувшись, попечитель заведений призрения, достойный Ахматулла. Посреди широкого коридора его фигура, и без того субтильная, казалась вовсе уж детской. А лицо с подобострастной улыбкой более всего напомнило визирю шакалий оскал.
«Какой все-таки неприятный господин этот попечитель… И почему первый советник решил, что он украсит собой заговор?.. Денег, должно быть, скопил немало… Или знает о советнике что-то столь… недостойное, что его проще купить. А чего же он хочет от нового визиря?»
– Слушаю тебя, уважаемый.
– Прости еще раз мою дерзость… Следовало бы дать документам официальный ход. Но дело воистину срочное…
– Ты же знаешь, уважаемый, что я не радею о буквальном соблюдении регламентов. А уж если дело настолько срочное… Говори же!
– Воистину мудр был халиф Салех, пригласивший столь молодого и столь разумного человека возглавить собрание мудрецов, честь и гордость страны…
– Я горжусь честью, оказанной мне нашим халифом, о мудрейший…
Но попечитель все колебался. Сейчас, стоя рядом с этим огромным и (о Аллах, как это заметно!) неотесанным болваном, он вдруг струсил. О да, о подобных проектах легко говорить в кругу единоверцев, людей похожих вкусов и столь же осененных мудростью, как ты сам… Но как начать разговор с этим болваном?
– Я слушаю тебя, уважаемый, – попытался подтолкнуть попечителя Шимас.
И Ахматулла решился.
«Воистину, он ничего не поймет… Или поймет только то, что услышит… Чего же я боюсь, недостойный?»
И, набрав полную грудь воздуха, попечитель заведений призрения прекрасной и гордой страны Аль-Миради начал:
– Да воссияет над твоей мудростью, о великий визирь, милость Аллаха всесильного, на одного тебя упования всех сирых и убогих, честь коих я, недостойный Ахматулла, защищаю перед целым миром…
Шимас не перебивал. Более того, он очень и очень внимательно слушал этого крысоподобного человечка. Ведь не зря же тот набрался смелости, чтобы в обход долгого делопроизводства сунуть ему, визирю, в руки какой-то свиток.
– …Интересы этих несчастных защищаю я денно и нощно. Воистину, иногда я не сплю, обреченный в одиночку устраивать, опекать, кормить и одевать бедняков страны…
«Несчастный. Как же тебе тяжко, болтливый дурачок», – подумал визирь, который прекрасно знал, кто на самом деле печется о бедняках и города и страны.
– Эти заботы, хоть и отнимают все мои силы и все мое время, но вознаграждаются сторицей, ибо нет для души ничего лучше, чем благодарность сироты, которого удалось спасти из низкой доли. Или благодарные слезы матери, обреченной в одиночку растить детей и получившей желанную, более того, долгожданную помощь их рук самого халифа…
– Воистину, это должно согреть душу любого человека.
О, терпение Шимаса было более чем бесконечно.
– О да… Сейчас же я, о визирь, более всего пекусь о благе сирот… Юные жители нашего прекрасного города… босоногие мальчишки… – Речь попечителя сбилась, а на глазах его показались самые настоящие слезы.
– Сироты, уважаемый?
– Да, мудрый визирь. Воистину, нет слов, дабы описать, сколь талантливы некоторые из них. Сколь совершенны их чувства, сколь умелы руки, сколь открыты они возвышенному и прекрасному… И эти юные чистые души обречены прозябать в недостойной бедности, когда на самом деле их талант может поднять их до истинных высот.
«Все-таки юные сироты… Талантливые – до слез попечителя… О Аллах, молва-то не врала. Хотя что это я, глупец… Молва не врет, она лишь приукрашивает… да и то не часто…»
– Но почему об этом ничего не известно нам – собранию мудрости и совести страны, Ахматулла? – Шимас строго взглянул на попечителя.
– Воистину, это известно многим. Но лишь сейчас я создал проект, который, как я, ничтожный, смею надеяться, одобрит твоя мудрость и щедрость…
И попечитель заведений призрения наконец решился передать визирю свиток, чуть влажный от вспотевших ладоней Ахматуллы.
– Я подумал, о мудрый визирь, что юные наши сограждане, талантливые мальчики, должны обучаться всему, к чему склонны их возвышенные души. Музыке, стихосложению, наукам. Быть может, кто-то из них возвысится настолько, что когда-нибудь сменит нас, уставших от дел, и на подушках самого дивана, прибежища мудрости и справедливости… И потому я смиренно умоляю рассмотреть мое прошение о создании прибежища для этих замечательных мальчиков. Это прибежище я вижу как дом для дюжины юных и чистых душ, самим Аллахом всесильным призванных украшать этот мир и населять его возвышенными умениями и знаниями. Для юношей, которые, о, я клянусь в этом, готовы будут к самому высокому служению своей стране – служению под твоим мудрым началом, о великий визирь…
«Прибежище, говоришь… Клянусь Аллахом всесильным и всемилостивым, и ты будешь там одним из самых усердных… э-э-э… учителей».
В душе визиря все корчилось от гадливости и отвращения. Но внешне это проявилось лишь в самой сладкой из улыбок, которую смог выдавить Шимас.
– Твое радение о слабых поистине велико, достойнейший. Я принимаю твой рескрипт. Подобные проекты, воплощенные и процветающие, воистину могут сделать честь любой стране, не важно, мала она или велика, если она заботится о каждом из своих жителей. Поверь, я без задержки рассмотрю его и, если позволит мне наш достойный повелитель, халиф Салех, приложу и силы, и знания, и немалые средства из казны для воплощения оного.
– Уповаю на тебя, мудрейший их мудрых, – закланялся попечитель. – Ибо кому, как не молодому и мудрому визирю, понять чувства того, кто, обреченный на бедность и прозябание, вдруг видит перед собой свет истины и добра, свет мудрости…
«Забавно, дружок… Должно быть, ты пытаешься намекнуть, что мне, простому воину и сыну солдата, никогда не занять бы высоких должностей, если бы… Ну что ж, я же всего-навсего невежественный солдафон… И потому не услышу в твоих словах ничего, кроме «радения о благе сирых и убогих». Посмотрим, что скажешь ты после того, как твой проект будет одобрен».
– Благодарю за мудрые слова, добрейший. И за то, что твоя забота о сирых и убогих простирается на весь твой день и всю твою ночь, что она не дает тебе ни минуты покоя…
– А я благодарю тебя, великий визирь, что выслушал… И понял. О, сколь великий дар – понимание и сочувствие. Должно быть, самый великий из пожалованных человеку Аллахом всесильным…
Визирь молча поклонился, давая понять, что аудиенция окончена и что он, Шимас, готов теперь обдумать проект уважаемого, о нет – достойнейшего Ахматуллы незамедлительно.
Попечитель попятился, поминутно кланяясь и не сводя льстивых глаз с визиря. Шимас же, склонившись в одном коротком поклоне, решительно пошел прочь из дивана.
«О Аллах всесильный… Нет, неправ уважаемый первый советник… Нет никакой нужды в том, чтобы изгонять халифа… Ни юного халифа, ни его легковерного визиря… Более того, это юные недоумки на своих местах вполне хороши – они же верят всему, что им скажешь! Этот долговязый дурачок сразу же поверил каждому слову! Клянусь, я видел в его глазах слезы сочувствия с этим «несчастным, самой природой обиженным»! Так пусть они уж остаются. А мы будем дергать их за ниточки, как марионеток… О нет, неправ первый советник… Неправ…»
«Поистине удивителен человек… Сколь много в каждом из нас хорошего… Но сколь много и дурного… И почему это дурное с такой удивительной легкостью берет верх над хорошим? Казалось бы, разве плохо выстроить для юношей приют, где они могли бы жить, овладевать знаниями, постигать науки? Это более чем хорошо… Но это же чистая ложь. Даже если приют этот будет построен… Дом этот станет, клянусь, просто приютом для любителей юношеского тела… Но как блестели слезы в его глазах. Этот недостойный, я могу отдать свою чалму, был более чем искренен…»
Шимас уже почти покинул диван, когда в голову ему пришла по-настоящему светлая мысль.
– Так, значит, уважаемые, радеете вы только о благе страны… Ну что ж, проверим, правда ли это. И горе вам, если это только видимость…
Дверь в комнату писцов распахнулась, и зычный голос нового визиря, молодого и, судя по всему, весьма решительного, проревел:
– Старшину писцов ко мне! Главу стражников дивана!
Старшина писцов, который именно в этот момент готовился к обличительной речи, дабы укорить младшего помощника в том, что перья очинены более чем скверно, мигом закрыл рот. И тут же возблагодарил Аллаха всесильного, что оказался в нужное время на своем месте. Где, что греха таить, видели его куда реже, чем должно.
– Я здесь, о мудрейший. Слушаю и повинуюсь!
Шимас кивнул.
– Главу стражи дивана сию секунду приведут…
Визирь снова кивнул. Он очень не любил, когда все вокруг видели в нем только пугало, здоровенного неотесанного болвана, но, увы, должен был признать, что маска эта весьма и весьма удобна. Что повеления страшного и безжалостного визиря исполняются молниеносно и в полной мере.
– Вот что, почтенный… – Визирь сделал вид, что забыл, как зовут старшину писцов. Иногда приходилось использовать и такие скверные приемы. – Я вижу, человек ты усердный, о деле пекущийся. До мудрого дивана стали доходить скверные слухи…
– Слухи? – На лице старшины писцов возник живой интерес.
Визирь вздохнул. «О, как все они любят ближнего!.. Как стараются обелить себя и утопить соперника… Увы, политика дело столь грязное, что иначе и выжить-то невозможно. Но сейчас это нужно мне, недалекому и неумному визирю…»
– О да, дурные слухи… Зная, что ты человек опытный, о деле исправно пекущийся, повелеваю, не ставя в известность никого лишнего, провести проверку всех наших платежей, до последнего медного фельса… Составь мне тайный рескрипт не позднее чем к вечеру завтрашнего дня. Поверь, я молод, но настоящее усердие прекрасно вижу. Обижен ты не будешь. Но помни – держи рот на замке!
Старшина писцов от гордости готов был лопнуть. Еще бы – такое дело… И ему (ему!) поручили возглавить тайную проверку для самого визиря.
«Да, этот будет рыть землю!.. Что ж, если все окажется так, как я опасаюсь, то у меня станет одним шпионом больше. Хотя не хотел бы я показать спину ни ему, ни кому бы то еще в этом славном заведении, полном таких… отзывчивых и добрых людей…»
– Я сделаю все! – прошептал, задыхаясь от счастья, старшина писцов. – Этот наказ для меня столь великая честь, что я не пожалею и самой своей жизни…
Визирь кивнул. Его слегка тошнило от угодливых физиономий. «О Аллах великий, Салех… Теперь я еще лучше понимаю тебя, друг мой… Жаль, что ничего изменить нельзя!»
Макама четырнадцатая
Вечерело. Шимас с необыкновенным усердием рисовал у себя на лице ужасный шрам. Его жена, тяжело вздыхая, чинила черное платье, слегка пострадавшее в недавней драке.
– Аллах всесильный, но почему ты не можешь просто послать стражников, которые приведут этих недостойных пред очи халифа? Пусть бы он с ними разбирался.
– Халида, умница… Ну подумай сама – наша страна гордится справедливостью, равной для каждого из ее жителей, будь он последний бродяга или первый советник. Какие обвинения я смогу предъявить пятерым уважаемым мудрецам?
– Ты обвинишь их в заговоре… с целью свержения… или убийства нашего халифа!
– Это будут только мои слова. Никаких документов, никаких свидетелей… И халиф, да будет с ним во веки веков милость Аллаха всесильного, рассмеявшись, отпустит их на все четыре стороны.
– Но разве твоего слова мало? Ведь ты же визирь… А не голодный оборванец.
– О да, вот если бы они пришли к визирю… И ему в лицо сказали: о великий визирь, мы желаем сместить молодого и глупого халифа, помоги нам в этом…
– Но они же тебе и сказали!
– Нет, детка. Они намекнули об этом дюжему верзиле с пудовыми кулаками, который разбросал соперников, ввязавшись в драку в вонючей забегаловке. И выходит, что это я их обманул. Ведь я же не сказал им, кто я на самом деле…
– Но ты же можешь просто сказать это Салеху…
– Халида, прекраснейшая, умнейшая… не спорь со мной. У Салеха сейчас и без этих недостойных целая гора забот. И заботы эти ох как тяжки. Не надо обременять его еще одной. Я в силах усмирить этих шакалов, не прибегая ни к услугам стражников, ни к услугам судов. Хитрости будет вполне довольно.
Халида лишь неодобрительно покачала головой. Трудно спорить с мужем, когда вполне соглашаешься с ним и лишь беспокойство за него заставляет пытаться его в чем-то переубедить.
Шимас закончил и, повернувшись к жене, спросил:
– Ну как, прекраснейшая, достаточно ли он отвратителен, мой шрам?
– Главное, – улыбнулась та, – чтобы он был похож на вчерашний.
– Не беспокойся, я постарался повторить все в точности… Что ж, пора. Должно быть, у моего Жака уроки его изящного искусства уже закончились.
– Что ты им наговорил, безумный?
– Только то, что я даю уроки обращения с оружием… А изящным считают это искусство все у меня на родине.
– Аллахом молю тебя, Шимас, будь осторожен.
– Я буду осторожен. У меня слишком много планов на остаток моих дней, чтобы рисковать жизнью в компании столь гнусных господ, как вчерашние мои заговорщики. Не беспокойся, Халида, я ненадолго.
В сумерках главная площадь была даже красивее, чем днем. Высокие минареты, как суровые стражи, охраняли ее покой. Камни остывали, и визирь с удовольствием шел через город, наслаждаясь красотой вечера и покоем. Вот и харчевня «Лебедь и дракон». О, здесь преотлично знали, кто такой Жак-бродяга, но никогда этого не показывали. Хозяин харчевни, меланхоличный чиниец, считал, что каждому человеку надо время от времени побыть кем-то другим. И потому в ответ на громогласное приветствие Жака-бродяги лишь кинул, не отвлекаясь от своего дела.
Дочь хозяина, изящная Ли, подала визирю – о нет, Жаку! – целый поднос кушаний. Ибо Жак, устав после многих тяжелых уроков, конечно, должен был восстановить силы.
За этим занятием и застал его первый советник дивана, кутающийся в плащ и выглядящий из-за этого подозрительнее настоящего убийцы.
– Дружище! – вскричал радостно Жак, хлопая советника по плечу.
Тот присел от удара и прошептал:
– Глупец, не привлекай внимания…
– Прошу прощения, господин, – прошептал Жак.
«Эх ты, дурачок… Да если бы увидела нас сейчас городская стража… Мы бы уже с тобой обживали уютные камеры зиндана… Заговорщики… Вот что с людьми делают глупость и годы спокойствия. Аллах всесильный – дети! Право слово, глупые дети!»
– Вот так-то лучше, уважаемый, – зашептал первый советник. – Скажи мне, иноземец, ты сможешь ненадолго отложить все свои уроки?
– Ненадолго, должно быть, могу. Но ненадолго… Они же меня кормят…
– Не беспокойся, голодным ты не останешься. А если хорошо сделаешь свою работу, больше никогда и ни о каких уроках можешь не заботиться…
«Ого, господа… Да вы решили не оставлять свидетелей… Пытаетесь играть по-взрослому?»
– Это славно – не заботиться о пропитании… Сколько же ты готов заплатить?
– Говорю же, и голодным не останешься, и о пропитании больше никогда не задумаешься…
– Ладно уж, дяденька, говори!
Первый советник наклонился над столом и зашептал:
– Вскоре ты и еще несколько человек получите разрешение на вход в помещения дивана. Конечно, в сам диван никто вас не пустит… Но вы будете находиться рядом и слушать все беседы… Тебе надо стать там своим, чтобы все, от советников до стражников, привыкли к тому, что ты имеешь полное право находиться в этих стенах. Я дам тебе знать, когда в диване появится халиф… Ну а дальше – это уж дело твоего «высокого искусства»…
– Хитрец… А как я после… покину ваш диван? Меня же стража схватит – я и вздохнуть не успею… Нет, так не пойдет!
И Шимас попытался встать.
– Сядь, олух! Никто тебя не схватит! Я сделаю так, что никаких стражников рядом не окажется! Твое дело будет только… а потом быстро исчезнуть. Но так, чтобы никто из прохожих тебя не увидел… Ну, или хотя бы не заподозрил, что ты торопишься…
– Ладно уж, дядя, не учи ученого. Главное, чтобы ты денежки успел приготовить. Ну, а я уж не подкачаю.
– И ты меня, невежа, не учи. Будут тебе денежки… А теперь прощай. И не смей даже думать, что сможешь перехитрить меня – я все о тебе знаю. И мои люди следят за тобой день и ночь…
– Да ладно, дядя, что ж ты так взъелся на меня…
«Его люди, Аллах всесильный… Его люди следят за мной… Насмешил. Да мой Жак легко сбежал бы от любой слежки… Даже если бы она была».
И Шимас тяжело вздохнул, постаравшись сделать так, чтобы это выглядело извинением.
– Ну ладно, ладно, – пробурчал первый советник. Он так боялся этого гиганта и этого места, что с удовольствием отменил бы все и сразу. Но… Но уже не мог – сама мысль о том, что он, войдя в главный церемониальный зал, не увидит там юного халифа, была столь сладка и заманчива, что одно это видение искупало весь ужас, который испытывал первый советник сейчас.
Советник поспешил к дверям, а Шимас остался над плошками и тарелочками.
«Да, годы спокойствия и глупость творят воистину удивительные чудеса. Он не подумал, что я могу поспешить к стражникам, не подумал, что я могу это кому-то рассказать. Даже слежку за мной он не направил… Подумал, дурачок, что одних угроз будет довольно… Неужто я и в самом деле выгляжу таким тупицей?»
Хозяин харчевни, часто кланяясь, спешил к нему.
– Спешу осведомиться у доброго моего друга, знает ли он, кто сейчас подходил к его столу?
– Увы, добрый Чэнь, прекрасно знаю…
– Тогда я спешу сообщить, что на улице его ждали два каких-то подозрительных человека – тучный и невзрачный. Что они поспешили удалиться, а вместо них у дверей остался какой-то неприятный господин, слишком юный для мужчины и слишком старый для мальчика.
Шаимас усмехнулся.
– Это, добрый мой друг, они оставили соглядатая. Чтобы я не вздумал пойти и сдать их стражникам. Ну, или чтобы не убежал из города…
Хозяин вновь покивал.
– Прикажешь соглядатая отвлекать?
– Нет, не стоит. Пусть уж видит, как я ем… А потом мы с ним отправимся в веселый квартал… Там есть несколько удивительно удобных переулков…
– Но он еще так юн…
– Друг мой, я же не сказал, что собираюсь убить его… Я просто оставлю его в дураках посреди улицы… Причем оставлю в штанах… Не бойся. Твоему заведению не будет причинено никакого урона…
– Воистину, добрый Жак, этого я боюсь меньше всего. И, если ты позволишь, посмею заметить, что твой шрам чуть… сдвинулся.
– Вот видишь, какие у меня… неразумные соперники. Собеседник-то мой ничего не заметил. Хотя видел меня вчера.
Хозяин усмехнулся и исчез. Через мгновение он уже что-то втолковывал посетителю, требующему ложку вместо палочек.
– Слишком стар для мальчика и слишком молод для мужчины… Эх, советник, советник… А говорил, что твои люди следят за каждым моим шагом… Воистину, когда Аллах хочет наказать человека, он лишает его разума.
И Жак-бродяга, кинув хозяину монетку, вывалился из харчевни.
«Ну что, дурачок, пошли гулять по городу? Клянусь, что сегодняшняя прогулка тебе понравится! Клянусь шрамом Жака-бродяги!»
Макама пятнадцатая
– Но ведь ты просто бедняк! Мои добрые родители, да пошлет им Аллах великий тысячу тысяч лет жизни, ни за что не согласятся, чтобы я выходила за тебя!
– Я выучусь и стану кади. А кади бедными не бывают, любимая. Мы с тобой заживем богато, а наши детки будут самыми красивыми и счастливыми людьми мира. И мы состаримся в счастье и спокойствии…
– Я мечтаю об этом, мой родной. Но…
– Чего ты еще боишься, моя греза?
– Не следовало мне уходить сегодня с тобой, мой прекрасный, нет, не следовало…
– Почему? Ты боишься меня? Или ты боишься глупых пересудов? Или, быть может, ты разлюбила меня?
– Как ты можешь говорить такое? Ты лучший из мужчин мира! Мне не нужен никто, кроме тебя! Я готова за тобой пойти на край света!
– Но тогда почему ты раскаиваешься в том, что пошла со мной сегодня?
– Потому, что я хочу быть достойной твоей любви, хочу стать матерью твоих детей и никогда ни на миг не пожалеть о том, что позволила тебе больше, чем может девушка позволить своему жениху до свадьбы…
– Но разве я только твой жених, глупенькая? Разве не поклялись мы друг другу самыми высокими клятвами? Разве не пообещали жить в согласии и умереть в один день? Разве я не твой муж?
– Ты… О да, ты мой муж… И мы поклялись друг другу самыми крепкими клятвами. Но все же нехорошо, что ты увидишь мое лицо до свадьбы…
«Глупышка, да разве нужно мне твое лицо? Вот все остальное… О, ты такая спелая, аппетитная… А лицо можешь вообще не открывать!»
– О Аллах всесильный, любимая! Но почему ты этого так боишься?
– А вдруг тебе не понравится мое лицо? А если ты решишь, что я некрасива… Ты же откажешься от меня!
– Моя греза, моя любовь, моя судьба! Да я не откажусь от тебя даже через тысячу лет! Ибо ты умна, сильна духом, добра… Настоящая подруга, истинная жена для сурового кади.
– Но ты же еще не кади…
– Я стану им, непременно стану. И уже совсем скоро. И тогда мы сыграем веселую свадьбу. И ни твои уважаемые родители, ни мой почтенный наставник не скажут ни слова – ибо счастливее нас не будет никого в целом свете.
– Ты так хорошо говоришь. И я так хочу тебе верить…
– Поверь мне, прекраснейшая. Ты – единственная, ты самая лучшая. И лишь твоей верой в меня и мои силы я живу, надеясь лишь на твое сердечко…
Девушка опустила глаза. О, как ласкали ее слух эти слова! Он, высокий, такой красивый, такой заботливый, был сейчас рядом с ней. И ей было этого более чем довольно.
– Ну вот мы и пришли, прекрасная греза.