Тайна визиря Шимаса Шахразада
– Ты живешь здесь один?
– Увы, моя прелесть. Мои родные далеко. А здесь тихо, и можно усердно заниматься, не отвлекаясь на мелочи.
– О да, я понимаю. Ведь кади должен знать все-все на белом свете.
– Да, моя любовь. Он должен знать все-все…
Юноша подошел к ней сзади и обнял за плечи.
– Не пугайся меня, моя греза, моя мечта. Разве я когда-нибудь лгал тебе?
Девушка отрицательно покачала головой. О, как ей хотелось ответить на его ласку! Но…
– Не надо, мой прекрасный… И… Я пойду… Боюсь, что матушка хватится…
– Не бойся, любимая. Матушке ты скажешь, что была со мной. И она не будет волноваться… Ну же, не прячься…
– Но, мой родной…
Наконец он сообразил, как заставить ее молчать. Поцелуй ее губ был более чем робким. Да это и не был поцелуй – губы ее были крепко стиснуты, глаза зажмурены. Но вот спина ее расслабилась, а губы ответили на его настойчивые поцелуи.
Он понял, что надо торопиться, пока она не пришла в себя. И стал поспешно одной рукой срывать с нее одеяние.
Когда он отвел воздушную ткань в сторону и потянул за кончик ленты, на которой держались края сорочки, Малика задрожала с головы до пят, но отнюдь не от страха. Возглас восторженного изумления сорвался с губ Саддама: ее белые, словно алебастровые, груди были увенчаны сочными розочками сосков, которые призывно манили страждущего мужчину, столь долгое время дожидавшегося этого упоительного прикосновения.
Благоговейно Саддам тронул крошечный бутон, улыбнувшись, когда тот растерянно сморщился. В ответ он игриво потянул и слегка пощипал, затем потер пальцами, немилосердно дразня розовый кончик груди своим легким как пух прикосновением. Сжавшаяся, покрытая пупырышками плоть забавляла и возбуждала его, делая его желание еще более нестерпимым.
Пока пальцы были заняты одной грудью, он наклонился и провел кончиком языка вокруг другого розового бутона, затем несколькими легкими ударами возбудил его, наконец увлек во влажную глубину губ, где снова лихо принялся за свое дело язык – неутомимый и усердный танцор.
У Малики все поплыло перед глазами: она совершенно не могла справиться с тем упоительным чувством, которое он заставлял ее пережить. Кровь стучала в висках, сердце похолодело, ноги дрожали и подкашивались. Затем Малика совершенно потеряла способность мыслить: голова стала пустой и легкой, а мысли куда-то исчезли. Она почувствовала, что остатки одежды упали на пол и она стоит обнаженная, во всем великолепии женской красоты, перед горячими алчущими глазами Саддама.
– Аллах всесильный и всемилостивый! Малика! Любая другая женщина меркнет в сравнении с тобой. Не знаю, но если только кто-нибудь другой попытается прикоснуться к тебе, я убью его.
Схватив ее на руки, он бережно опустил Малику на ложе и наклонился, чтобы снять с нее туфельки. Затем он вытянулся возле нее в полном одеянии. Он видел, что зажженные от искры его могучего желания угольки ее чувственности тлеют и требуют, чтобы их раздули в такое же жаркое пламя, которое горит в его собственном теле. Нежно его рука обвела контур ее груди, плавно заскользила по шелковистой поверхности живота. Прикосновение было легким и дразнящим, и Малика в смятении обнаружила, что необыкновенно жаждет сладостных ласк.
– Ты хочешь, чтобы я остановился? – спросил Саддам. – Я всегда держу свое слово. – Его язык оставлял влажный обжигающий след на груди, животе, а руки неустанно продолжали поиск самых чувствительных мест на ее теле.
Малика слабо застонала, витая в невидимой дымке наваждения, где ничто не имело значения, кроме того, что Саддам заставлял ее ощущать. Внутри становилось тепло, словно тело растворялось в расплавленной лаве.
– Скажи, любимая, – прошептал Саддам, – я должен остановиться?
В ответ из горла вырвался только едва слышный стон, когда безудержные ласки привели его руки к мягкому и горячему гроту, самому запретному местечку, которое сразу заныло от его прикосновения. Еще один вздох вырвался из груди Малики, когда его пальцы обнаружили драгоценную влагу и стали еще более нетерпеливыми и настойчивыми. Бдительный взор ни на мгновение не оставлял без внимания ее лицо.
Малика хотела сопротивляться, отчаянно пыталась возразить в полный голос, чтобы прекратить эту нестерпимую пытку, но отказаться от ласк Саддама сейчас было бы невозможно, как если бы вдруг разверзлась земная твердь и все живое сгинуло в преисподней.
– Понимаю, мое сердечко, – пробормотал Саддам, сверкнув улыбкой. – Не нужно ничего говорить, только расслабься и позволь мне любить тебя.
На мгновение он оторвался от девушки, а затем она ощутила жесткие волоски на его груди, трущиеся о ее чувствительные соски. Он зарылся лицом в душистый шелк ее волос, думая о том, какое маленькое и хрупкое, почти детское, тельце находится сейчас в его руках, Но тем не менее грудь у нее была уже вполне женственной и более чем желанной. Все его чувства были под воздействием волшебных чар девушки, ее вкуса и запаха, и ему приходилось прилагать огромные усилия, чтобы сопротивляться оглушительному желанию взять ее резко, любить до неистовства, до потери чувств, пока не будет утолен невероятный голод вожделения.
Саддам наконец сообразил, что давно пора избавиться от шаровар. Его мужская плоть, набухшая и отвердевшая, гордо вздымалась и рвалась навстречу.
Малика поспешно зажмурилась, но успела мельком заметить сокровенную часть мужского тела. Она нашла ее удивительной. От одного взгляда на орудие любовных утех у девушки пересохло во рту.
– Позволь мне войти в тебя, любовь моя, – произнес он дрожащим от волнения голосом. Саддам чувствовал себя неопытным юнцом, который впервые оказался наедине с женщиной.
Возвышаясь над ней, Саддам осторожно просунул ногу между ее бедрами и устремился к вожделенной влажной пунцовой щели. Но Малика уже отпрянула, очнувшись от своего чувственного дурмана. Несомненно, она была слишком мала для него.
– Саддам! Нет! Ты не можешь! Невозможно!
Он удержал ее, проникая глубже, одной рукой обхватив ее за талию так, что пути к отступлению не было.
– Доверься мне, любимая, это не только возможно, но и доставит тебе истинное наслаждение. Вот увидишь. Только расслабься, я не сделаю тебе ничего плохого.
Она какой-то миг еще сопротивлялась. Он завел ее слишком далеко. Сначала Малика вскрикнула от боли, когда почувствовала его огромное копье, заполнившее всю ее и пригвоздившее так, что она, казалось, не могла больше сдвинуться с места. Ее всхлипы только распаляли его, и он входил сильнее, тверже и глубже в узкий туннель девственности. Затем его яростный натиск приостановился, сдерживаемый последней преградой непорочности. Остановившись на очень короткий миг, Саддам бесстрашно ринулся вперед, вошел в нее полностью, почувствовав упоительный миг блаженства и неги, оказавшись зажатым в сладостных тисках горячей и влажной плоти.
– Все позади, родная, больше не будет больно, – нежно сказал Саддам, внезапно прекратив движения.
Малике казалось, что ее растерзали на части. Она ожидала боли, если можно доверять девичьим сплетням, но не думала, что больно будет настолько.
Как только ей показалось, будто она уже умирает, боль отступила, и ей на смену пришло незнакомое ощущение, рождавшееся в месте их близости. Оно росло с каждой минутой, заставляя Малику двигать бедрами в поисках новых сладострастных ощущений. Да, боль, несомненно, ушла, и Малика вопросительно смотрела на Саддама, словно спрашивая, а что же последует дальше.
Саддам застонал, его самообладание постепенно покидало его.
– А теперь… мы с тобой вместе насладимся, – задыхаясь, прошептал он, угадывая ее вопрос.
Он сначала осторожно устроился сверху, обучая ее ритму положенных движений. Ее горячая влажная норка обволакивала его так плотно, что каждое движение сопровождалось изумительным бархатным трением, совершенно вытеснившим боль.
– Ты прелестна, – пылко шептал он в самое ушко Малике. – Словно всю свою жизнь я ждал только тебя.
– Саддам! – воскликнула она, ничем не подготовленная к восприятию стремительного водопада чувств, обрушившегося на нее потоками истинного восторга. – Мне страшно…
– Доверься мне, моя звезда! Просто отдайся урагану, который бушует внутри тебя, пари вместе с ним, ты познаешь миг наивысшего наслаждения. Перестань думать. Просто отдайся своим чувствам. Они не подведут.
Внезапно Саддам словно взбесился: движения его стали яростными и исступленными. Малика приподнялась, чтобы не отстать от него, и вдруг поняла, что ураганом для нее был сам Саддам, и она мчалась, уносимая вихрем в неизведанную даль к новым открытиям и ощущениям. Его тело покрылось мелкими блестящими капельками пота, дыхание стало прерывистым и тяжелым. Ему невыносимо было думать, что Малика остается позади него, однако сдерживать могучий поток он больше не мог.
Это было безмерное наслаждение, в погоне за которым она промчалась в вихре урагана через боль в неизведанную даль, к вершинам неземного блаженства и сладкой неги.
Саддам уловил по бессознательным движениям Малики момент, когда она взлетела на вершину и начала парить над бездной наслаждения. И только тогда он позволил своей страсти перейти в бешеный галоп и покорить вожделенную высоту.
Макама шестнадцатая
Шимас закончил чтение и отложил свиток. Старшина писцов стоял рядом, склонившись в подобострастном поклоне.
– Да, почтенный, картина невеселая…
– Увы, великий визирь, более чем невеселая. Я не сразу поверил собственным глазам. Но тем не менее здесь нет ни слова лжи.
– О, в этом я и не сомневаюсь. Кто, кроме тебя, знает об этом?
– Вся картина целиком известна одному лишь мне. Когда я стал составлять проект этой записки, то понял, что должен буду написать ее сам. Никто из моих людей не знает, что он делал и для кого.
– Ну-у, уважаемый, это излишне, здесь нет и не может быть никакой тайны. Просто новый визирь хочет разобраться с делами.
– О да, мудрейший, именно так.
– Думаю, что каждому из тех, кто вместе с тобой работал над этим поучительным документом, следует передать мой низкий поклон. Скажи, что новый визирь поражен скоростью, с которой была составлена записка. Да припиши к жалованию за этот месяц наградные. И не скупись, прошу тебя!
– Наградные, великий визирь?
– Конечно – люди много и тяжело трудились. Да и себя не забудь. Мне нужны свои люди везде…
– Слушаю и повинуюсь! – Лицо старшины писцов, казалось, засияло изнутри. – Поверь, о мудрейший, нет человека, более преданного тебе и великому халифу Салеху из рода Ас-Юсефов.
Шимас позволил себе милостиво улыбнуться этому усердному человеку. Сейчас он почти не морщился, видя вокруг подобострастные улыбки и низкие поклоны. О нет, привыкнуть к этому он еще не успел. Да и не желал. Но вот чтение удивительного документа, только что представленного усердным до безумия старшиной писцов, заставило его крепко задуматься.
Ибо господа заговорщики оказались куда более серьезными людьми, чем он предполагал. Вернее, некоторые из них. Хотя нет, серьезными их все равно назвать было нельзя… Глупыми, алчными, расчетливыми, сластолюбивыми – но не серьезными.
«Что ж, теперь следует самую малость поинтересоваться вами, о глупцы, вздумавшие низвергать неудобного халифа…»
Высокие палисандровые двери, отделанные широкими медными полосами, торжественно распахнулись перед Шимасом, и церемониймейстер возвестил:
– Великий визирь Шимас, правая рука халифа Салеха Ас-Юсефа, изволил войти в диван!
Шимас опустился на подушки и оглядел поднявшихся при его появлении мудрецов и советников. Оглядел сурово, без малейшей приязни.
– Да восславится мудрость всех, кто сделал мне честь, придя сюда! – проговорил он.
Первый же советник почему-то услышал: «Что, глупцы, воруете?» Но это, конечно, было просто наваждение. И, по установившемуся ритуалу, Хазим ответил за всех:
– И да восславится мудрость того, кто выслушает каждого из нас!
Мудрецы опускались на подушки под тяжелым взглядом визиря. Тот же, хмуро оглядывая советников, внезапно подумал: «Еще не время… Сначала мы чуть поиграем, усердные подданные и мудрецы… А потом уж и…» О нет, визирь Шимас вовсе не был человеком злым или жестоким. Но давным-давно привык воздавать каждому по делам его, забывая о чинах и званиях. А сейчас это было не просто местью – а воистину справедливым наказанием за умышляемое. И потому Шимас решил не церемониться.
– Мудрейшие из мудрых, сегодня я пришел сюда просителем.
Советники с удивлением подняли глаза. Никогда еще не начиналась с таких слов речь визиря. Первый же советник готов был пуститься в пляс – сейчас этот мальчишка подставится так, что сместить его сразу после… о Аллах, смещения халифа, станет сущим пустяком.
«Должно быть, решил денег просить…» – подумал Хазим и приглашающе кивнул Шимасу.
– Один из вас, весьма и весьма радеющий о добром имени нашей страны, о ее будущем, составил проект, который я хочу представить на суд высокого дивана.
Попечитель заведений призрения гордо выпрямился на своем месте. О, он готов был взлететь – ибо этот недалекий малый сейчас сделает для него столько, сколько не сделали бы и десятки самых влиятельных друзей.
– Уважаемый попечитель заведений призрения – ибо речь сейчас именно о нем – представил записку, в которой нижайше просит начать строительство еще одного дома призрения. Вернее, приюта для способных юношей. Места, где они бы нашли кров, достойное их воспитание. Мудрейший утверждает, что талантливые юноши сейчас зачастую не имеют возможности учиться не только высоким наукам, но даже самому обычному: письму и счету. По словам уважаемого Ахматуллы, число этих юношей невелико, но все же он, беспокоясь о чести страны, рекомендует не оставлять этих юношей-сирот на улице или у жестоких родственников, а собрать вместе и выучить на благо взрастившей их отчизны.
Ахматулла кивал каждому слову визиря. На губах же первого советника змеилась улыбка. Только полному идиоту она могла бы показаться улыбкой одобрения. Шимас же идиотом себя вовсе не считал, хотя весьма старался, чтобы так считали другие.
– Мне этот проект показался весьма разумным и продуманным. Но все же принимать подобное решение в одиночку я не захотел. Ибо вы, честь и слава страны, ее разум и справедливость, лишь вы одни вправе принять подобное решение.
– Позволишь ли ты, мудрейший?
– О да, Хазим, я жду твоего слова.
– Диван готов согласиться с этим проектом – каждому из нас известны рвение уважаемого Ахматуллы и его особо пристальное внимание, которое он уделяет талантливым юношам…
Шимас кивал, но его ухо отлично расслышало крохотную паузу перед словом «внимание», которую все же сделал первый советник.
– …И ждет одного лишь одобрения великого визиря. Могу только сказать, что достойнейший Ахматулла давно уже готовит этот проект и что каждый из нас прекрасно знаком и с резонами уважаемого попечителя заведений призрения, и с его расчетами.
– Ну что ж, ваше одобрение отрадно для моего слуха. Хочу лишь обратиться к достойному казначею. Что он скажет? Ибо сумма, о которой просит уважаемый Ахматулла, весьма велика. По силам ли будет нашей казне это достойное всякого уважения дело?
Казначей поднялся с подушек. Его узкое личико сложилось в угодливой гримасе, а глаза заблестели.
– Достойный диван, достойный визирь, почтеннейший Ахматулла! Я, как казначей нашей прекрасной страны, считаю подобное начинание более чем правильным. О да, оно потребует немалых вложений. Но любые вложения окупятся, когда талантливые юноши выучатся и вместо нас, седых и согбенных, станут у кормила страны. Ибо нет ничего более достойного, чем готовить себе смену! И это равно справедливо и для мастера, который с малолетства учит сына ремеслу, и для страны, которая (пусть отбирая более чем придирчиво, но все же найдя) готовит смену каждому из сановников, дабы цвела в веках великая и прекрасная страна Аль-Миради!
– Достойные слова. Достойные мысли. Благодарю тебя, уважаемый казначей. Позволю себе еще раз спросить высокий диван – одобряет ли он проект уважаемого Ахматуллы и согласен ли ассигновать на него просимую сумму?
Мудрецы закивали.
– Воистину велика щедрость ваша, о мудрейшие. Она ни в чем не уступает вашей справедливости. И за это я, визирь Шимас, от всего сердца благодарю. Радуйся же, достойный Ахматулла: сегодня весь диван почтил твое радение о будущем страны заслуженной наградой – ты будешь строить новый приют. И уже сейчас я поручаю тебе начать поиск талантливых юношей.
Ахматулла прижал руку к сердцу и поклонился.
– Это величайшая честь для меня, мудрейший из мудрых. Благодарю я и весь диван за то, сколь глубоко вы проникли в суть вещей и сколь точно поняли мои опасения за судьбу несчастных, выброшенных за порог жизни юношей…
– Достойный Мурад, тебя я прошу записать сегодняшнее единогласное решение дивана. Тебе, первый советник по зодчеству, я повелеваю принять на себя все заботы, связанные с сооружением приюта. Я постараюсь следить за тем, сколь быстро он вырастет и сколь успешно будут учиться там талантливые юноши, будущее нашей страны.
Советники и мудрецы вновь кивали. На их глазах совершалось настоящее чудо – визирь, тупой и недалекий верзила, запутывался в хитро расставленных силках.
– Почтенный Ахматулла, также я прошу тебя, пока строительство приюта еще не окончено, заботиться об отобранных юношах. Быть может, понадобится дать им кров; быть может, необходимо будет показать кого-то лекарям. Не скупись, ибо ты станешь заботиться о будущем державы.
Ахматулла поклонился еще ниже. На губах его играла улыбка, которую только слепой болван не назвал бы улыбкой сладостного предвкушения. О да, теперь он может вполне законно, более того, по велению дивана и визиря, населить свой дом мальчиками… Которые, конечно, являются будущим страны, но и сейчас уже могут удовлетворить утонченные вкусы самого Ахматуллы.
Шимас сделал вид, что собирается покинуть диван. И разумный Мурад, который теперь был готов броситься за Шимасом даже в жерло вулкана, правильно истолковал его намерение.
Он встал и, сделав шаг вперед, низко поклонился визирю.
– Прости ничтожного раба, мудрейший. Но сегодня в комнату писцов стража доставила мальчишку, который дрожал и плакал. Он сказал лишь, что сбежал из какого-то скверного дома, и больше не промолвил ни слова. Быть может, этот несчастный сможет отправиться с уважаемым Ахматуллой – нельзя же, в самом деле, наказать его лишь за то, что он решил спасти свою жизнь.
– Вели стражникам привести сюда мальчика. Мы выслушаем его и примем решение. Быть может, у достойного попечителя уже сегодня появится первый опекаемый юноша.
Ахматулла исправно кивал, ничуть не меняясь в лице. Столь же благостно кивал и улыбался первый советник.
Послышались тяжелые шаги стражи, и вместе с двумя дюжими воинами в диван робко вошел мальчишка. Его нельзя было назвать изможденным и несчастным, но более всего разумно было бы сказать, что он весьма запуган и определенно чего-то боится.
– Ну что ж, малыш, – благодушно заговорил Шимас, – расскажи-ка нам, почему ты…
Но мальчик не слышал слов визиря. Он испуганно поднял глаза на сидящих вокруг суровых мужчин и вдруг закричал:
– Это он, он! Я же просил, спасите меня… А вы решили отдать меня ему!
– Кто он, малыш? И почему ты так кричишь? – вполголоса спросил визирь. Увы, он прекрасно знал, о ком говорит беглец.
– Этот презренный держал в подвале меня и еще четверых мальчишек… Я убежал, когда его слуга вел меня к нему в опочивальню… Он… он бьет нас! А потом заставляет выполнять все… все свои прихоти…
Мальчишка залился слезами и уткнулся в живот стражника. Диван молчал. Позеленевший Ахматулла вскочил и закричал:
– Я вижу этого гаденыша первый раз в жизни! Все это клевета! Я буду жаловаться халифу!
Но диван молчал. Никто и пальцем не пошевелил, чтобы поддержать никчемного попечителя.
Тогда заговорил визирь:
– Стража, увести малыша! Достойный Мурад, проследи, чтобы его отправили в мой дом.
Когда старшина писцов вышел, Шимас обвел глазами собрание и остановил свой взгляд на окаменевшем Ахматулле.
– О мудрецы… Должно быть, я что-то неверно понял, но… Выходит, что мы сейчас, всего несколько минут назад, выдали немалые деньги ничтожному из ничтожнейших, растлителю малолетних?
Диван молчал.
«Одним меньше», – подумал Шимас и еще раз обвел глазами безмолвных мудрецов.
Макама семнадцатая
Халида неторопливо шла по узенькой улице Яблонь. Она бы торопилась, конечно, но сил у нее уже почти не осталось – ведь сегодня она обежала, должно быть, полгорода. Сначала вместе с Заирой перенесла ее многочисленные пожитки в дом родителей Заиры. Потом, сопровождаемая все той же Заирой, нашла Саиду и провела в беседе с ней не один час. Потом… О, потом она наконец добралась до собственного дома. Но и там не осталась надолго – пора было проучить сластолюбивого Сулеймана, коллекционировавшего красавиц, словно драгоценные камни.
О, как скривился вчера вечером Шимас, когда Халида рассказала ему о проделках «жениха»-звездочета!
– Да, моя красавица, достойные же люди украшают наш диван…
– Достойные? Ничтожные, ты хотел сказать… Презренные!
– Не кричи, Халида. Конечно, ничтожные. Без сомнения, презренные. Я бы даже сказал – отвратительные. Но наш гнев ничего не изменит. А потому не тревожь свое сердечко.
– Но надо же что-то делать, Шимас!
– Надо, не спорю. Но делать спокойно. Мы же и так знаем, что подлость этих людей более чем велика. И что благородство никогда не посещало их сердца.
– Меня удивляет твое равнодушие, о муж мой.
– Нет, прекрасная жена моя, я вовсе не равнодушен. Более того, я возмущен. Но не удивлен. А потому могу спокойно обдумать все, что знаю сам, и все, что только мгновение назад рассказала мне ты. Для того чтобы эти людишки получили по заслугам.
Халида наконец улыбнулась и опустилась на подушки.
– Мне показалось на миг, что ты позволишь им выйти сухими из воды.
– О нет, моя красавица. Столь далеко мое равнодушие не распространяется. Каждый получит именно то, что заслужил…
– А что получишь ты? Благодарность халифа?
Шимас улыбнулся.
– Благодарность халифа… Воистину, это вещь неплохая. Но зачем она мне?
– Но Салех же должен знать, что ты пытаешься предотвратить заговор, обезоружить заговорщиков…
– О нет, не должен. У него и без того горы забот. Ответственность за всю страну – груз более чем тяжкий. А заговор… Ну что же я буду за визирь, если о каждой мелочи и глупости буду докладывать повелителю, надеясь, что он решит все проблемы…
Халида вздохнула. Она уже отлично выучила эту черту характера своего мужа – полагаться в первую очередь на собственные силы и собственный острый разум.
– Но ведь заговор…
– Малышка, это не заговор. Это детская игра… Пятеро недостойных, устрашившихся перемен и предвидящих скорый конец своего ленивого безделья, решили уничтожить халифа. Они не наняли профессионального убийцу, они даже толком ничего не узнали о халифе… Они нашли здоровенного деревенского парня, неотесанного болтуна, и велели ему избавить их от грядущих расправ. Эти недоумки не заплатили лжефранку даже медного фельса… Какой же это заговор?..
– О да, мой умный муж, заговор это более чем убогий. Но все же следует как-то обезопасить халифа.
– Девочка, я открою тебе тайну – наш халиф сам себе охрана вовсе неплохая. Не зря же он два долгих года провел на войне. Поверь, я был рядом, я видел, каков наш халиф в деле, когда ему грозит настоящая, а не игрушечная опасность.
– А ты, мой прекрасный? Ты тоже таков?
– Конечно, моя звезда. Я был рядом с Салехом и кое-чему научился и от него, и вместе с ним.
– Это отрадно. Но все же я неспокойна. Ибо эти, пусть глупые, но все же заговорщики, ведь могут в один прекрасный день поумнеть. Что же мы тогда будем делать?
– Мы, моя греза, – Шимас поцеловал жену в кончик носа, – просто не будем столь долго ждать… Мы постараемся сделать так, чтобы эти недоумки так и остались унылыми и неумными дурачками.
– О, это так чудесно звучит. Но как это сделать?
– А вот об этом мы сейчас с тобой и подумаем… Полагаю, ты бы не хотела остаться в стороне, когда будет наказан «жених» Сулейман?
– Да я убить его готова!..
– Не надо. Это, конечно, удовольствие, но, поверь, моя красавица, одноразовое.
Халида с опаской посмотрела на мужа.
– Не бойся, я просто шучу. Убить можно один раз, а вот ославить, выставить ничтожным… О, это куда более… наглядное наказание. Да и более действенное – ибо слухи подобны настоящему яду. Они будут следовать за человеком долго и не оставят от его гордости ни следа. Разве это не достойная кара?
– Мой любимый, но как это сделать?
– Просто не мешай разгореться скандалу, моя красавица…
– И все?
– Нет, конечно. Но, думаю, будет вполне достаточно, если ты подскажешь этой своей подружке…
– Заире?
– Да, Заире… Чтобы она отправилась к жене Сулеймана. А другая подружка пусть в это время принимает у себя этого недостойного… И все… Больше для него ничего не потребуется. Он останется живым и здоровым. Но будет уничтожен.
– Воистину твой разум изворотлив, о муж мой…
– Нет, моя греза. Я просто подумал, что сейчас следует вести себя так, как повела бы себя женщина.
Халида нежно улыбнулась мужу. «О да, ни одному мужчине не сравниться с женщиной и ее поистине дьявольским коварством!»
И вчера больше не было сказано ни слова. Шимас прекрасно знал, что Халида преотлично запомнила каждое его слово и готова на все, чтобы уничтожить звездочета, воистину жалкого и не достойного великого своего имени[3].
Вот поэтому сейчас она неторопливо шла по узкой улице Яблонь к дому Сулеймана. Заира должна была уже прибежать от Саиды, но пока ее не было видно. Наконец мимо Халиды прошествовал, неся свое обширное чрево и не глядя по сторонам, звездочет халифа, достойный и уважаемый Сулейман.
Едва он скрылся за поворотом, как Халида заметила почти у самого дома звездочета свою приятельницу. Та появилась, словно призрак, неизвестно откуда. И теперь мерила шагами дорожку, что вела к калитке и на женскую половину дома.
– Ну где ты ходишь, дурочка?! – прошипела она. – Я тут чуть с ума не сошла, когда этот боров почти задел меня полой своего халата. Стою-стою… А тебя все нет.
– Ну прости, дорогая. – Халида решила не оправдываться. – Я немного задержалась. Скажи мне, ты готова к тому, что будет дальше?
– Да говорю же – я мечтаю об этом. Саида – ты не поверишь – смеялась как ненормальная. Она тоже уже не знает, куда деваться от этого вонючего бурдюка… Славная сегодня будет встреча…
– О да. Но боюсь, что нам не удастся сразу убедить его жену…
– А я думаю, что убедить ее будет легче легкого. Поспорим?
– Нет, – рассмеялась Халида. – Я лучше полюбуюсь на всю картину…
– О да. Думаю, ты не раз посмеешься. – Девушка сжала руку приятельницы. – Но неужели все так просто? Неужели еще немного – и я стану свободной? Я смогу вновь распоряжаться своей жизнью.
– Думаю, что ею будут вновь распоряжаться твои родители.
– О нет. Они до сих пор не могут прийти в себя от возмущения и стыда. Ну что, пора?
– Да, должно быть, пора.
И девушки зашагали по тропинке, которой обычно пользовались торговцы и лекари.
– А если она все же не поверит? – шепотом спросила Халида.
– Она? Не поверит? Да ты шутишь… Хотя нет, лучше послушай меня. И ты все поймешь.
Заира решительно постучала в богато украшенную дверь. Потом постучала еще раз. Наконец на пороге показалась весьма пожилая женщина.
– Нам ничего не надо!
– Прости нас, добрая женщина, но у меня счет для твоей госпожи. Я могу уйти, но, думаю, она будет более чем недовольна, если ты прогонишь нас…
– Моя госпожа отправилась почивать! И не буду я ее сейчас будить ради какой-то бумажки!
– И сразу перестанешь быть верной слугой своей госпожи. Клянусь, если она узнает, что ты не пускала нас дальше порога, она выгонит тебя в толчки. И ославит лентяйкой и белоручкой!
– Да как ты, негодная, смеешь обо мне такое говорить?
О, конечно, служанка заговорила куда громче обычного, более того, она закричала. И тут же из глубины дома донесся недовольный женский голос:
– Ну что ты кричишь, Фатима? Я же приказала молчать… Голова болит, а весь дом полон криков, будто базар…
Вскоре показалась и обладательница этого недовольного голоса – невысокая, но весьма тучная женщина, которая и впрямь прижимала к голове влажный платок.
– Кто эти девчонки, Фатима? Почему они торчат на пороге нашего дома? И почему ты все же кричишь?
– Прости меня, добрая госпожа, не ты ли хозяйка этого прекрасного дома, жена достойнейшего и уважаемого Сулеймана?
– Ох, опять эти глупые торговки… Да! – Лицо жены Сулеймана стало надменным и злым. – Да! Я хозяйка этого дома. И я требую, чтобы вы убирались прочь. Нам ничего не надо…
– Прости меня стократно, добрая госпожа, я ничего не предлагаю. Моя госпожа просто велела мне передать тебе вот это…
И Заира с усилием всунула листок в полураскрытую ладонь негостеприимной хозяйки дома.
– Что это? – Лицо жены Сулеймана наполнилось презрением более, чем это можно себе представить. Еще миг, и отвращение переросло бы в гадливость.
– Это счет от знахарки, добрая госпожа. Моя хозяйка просила передать его твоему мужу или тебе.
– От знахарки? Какой знахарки?
– Достойная Алия пользует мою хозяйку и наблюдает за тем, как славно растет ее будущий сынок. Но теперь все так недешево… Вот поэтому моя хозяйка и передает этот счет твоему уважаемому мужу – ведь малыш-то от него. Пусть он поможет хоть самую малость…
– Какой сынок? Какая знахарка?
– Я же говорю, – продолжила Заира как ни в чем не бывало. – Хозяйка моя, уважаемая Саида, ожидает сыночка. А отец-то малыша – почтеннейший Сулейман, да хранит его Аллах всесильный и всемилостивый сто раз по сто лет! Алия – знахарка хорошая, можно сказать даже – самая лучшая, вот только берет очень дорого. Поэтому моя добрая хозяйка и попросила меня отнести…
О да, больше можно было ничего не говорить. Лицо жены Сулеймана стало сначала румяным, потом красным, а потом и вовсе багровым.
– Пошли вон, попрошайки! – Женщина бросила наземь листок и не снижая тона прокричала: – Где живет это подлая дрянь, которая послала тебя, дурочка? Я сама отнесу ей деньги! О, так отнесу, что она не обрадуется!
– На улице Весенних снов, моя госпожа… – Заира опустила глаза, чтобы не было видно их блеска. – Дом за зеленым дувалом…
И тихонько отступила в сторону. Дверь с грохотом распахнулась, и уважаемая хозяйка дома на улице Яблонь, почтенная жена достойнейшего Сулеймана побежала по улице с криком, который сделал бы честь бывалому муэдзину. За ней спешили ее служанки.
– А ты, дурочка, говорила, что не поверит…
– Ох, Заира, я едва не умерла, – рассмеялась Халида. – Сначала от страха, а потом от смеха…
– А теперь нам осталось только посмотреть на встречу этих любящих супругов. Не бойся, я знаю короткую дорогу…
И девушки поспешили вслед за женой Сулеймана.
Макама восемнадцатая
Саида придумала новую игру и сейчас пыталась сосредоточиться на ней. Но, увы, мысли ее были заняты тем, что вскоре должно было произойти. Сулейман же, воодушевленный очередной задумкой девушки, воистину пылал нешуточным желанием, всерьез чувствуя боль от едва затянувшейся раны и предвкушение от познания новых сторон страсти, которые может даровать ему его теперь уже «молодая жена» Саида.
Читать бесплатно другие книги:
