Молния Кунц Дин

3

В три пятнадцать утра Лора была в Ривер-сайде, нашла незапертый «Бьюик» на тихой улице в жилом районе, переместила в него своего хранителя с помощью кресла и бросила «Олдсмобиль». Крис проспал всю эту операцию, и Лора перенесла его на руках из одной машины в другую.

Через полчаса, уже в другом месте, измученная и засыпавшая на ногах Лора с помощью отвертки из сумки с инструментами, которая нашлась в багажнике «Бьюика», отвинтила номера с «Ниссана». Она поставила их на «Бьюик», а номера «Бьюика» спрятала в багажник, потому что в конце концов полиция начнет разыскивать «Бьюик» с его собственными номерами.

Может пройти дня два, прежде чем владелец «Ниссана» заметит пропажу номеров, и, даже если он сообщит в полицию, это не будет событием, поскольку основное внимание уделяется поиску украденных машин. Номера же частенько снимают подростки, которые считают это безобидной проделкой, или сбивают хулиганы, и поиск номеров не является первоочередной задачей для загруженной полиции, которая с трудом справляется с кучей действительно серьезных и тяжелых преступлений. Этот полезный факт Лора также почерпнула из справочного материала во время работы над одной из своих книг.

Она также надела на раненого свитер, шерстяные носки и ботинки, заботясь, чтобы он не простудился. В какой-то момент он открыл глаза, посмотрел на нее, позвал по имени, и ей показалось, что он пришел в сознание, но тут же снова погрузился в забытье, бормоча что-то непонятное.

Из Риверсайда Лора направилась в Йорба-Линду в округе Оранж, где в четыре пятьдесят утра остановилась на стоянке у одного из супермаркетов, рядом с заправочной станцией компании «Гудвилл». Она выключила фары, заглушила мотор и отстегнула ремень безопасности. Крис, повиснув на своем ремне и привалившись к двери, спал крепким сном. Ее хранитель на заднем сиденье был по-прежнему без сознания, хотя дышал с меньшим хрипом, чем до посещения доктора Бренкшоу Лора собиралась не спать, а только немного отдохнуть, закрыв глаза, чтобы собраться с мыслями, но через минуту погрузилась в сон.

Что ей могло присниться, если она убила по крайней мере трех человек, сама была мишенью для выстрелов, выдержала долгую погоню? Разве только сны о смерти, изувеченные тела, кровь и сухой треск автоматных очередей в качестве музыкального сопровождения кошмара. Ей могло присниться, что она лишилась сына, который был лучом света в окружавшей ее тьме, — он и Тельма — она не представляла себе жизни без них. А вместо этого ей приснился Данни, и это был чудесный сон. Данни был живой, и они вместе радовались продаже «Седраха» за миллион долларов; Крис тоже был с ними, и ему было восемь лет, хотя в то время он еще не появился на свет; они праздновали свою удачу в Диснейленде, снимались вместе с Микки Маусом, в Павильоне гвоздик. Данни клялся ей в вечной любви, рядом Крис болтал на странном, непонятном языке, которому его научил Карл Доквайлер, сидевший с Ниной и отцом Лоры за соседним столиком, а поблизости удивительные двойняшки Аккерсон ели клубничное мороженое…

Она проснулась в восемь двадцать шесть, проспав более трех часов, чувствуя себя отдохнувшей не только после сна, но и той счастливой встречи, которую она извлекла из глубин подсознания. Яркие солнечные лучи проникали с безоблачного неба внутрь машины, вспыхивали бликами на хромированных частях. Крис продолжал спать. Человек на заднем сиденье по-прежнему был без сознания.

Лора рискнула дойти до телефонной будки у супермаркета, не упуская из виду машину. Она набрала номер Иды Паломар, учительницы Криса, которая жила в Лейк-Эрроухед, и предупредила ее, что они будут отсутствовать до конца недели. Лора не хотела, чтобы ничего не подозревавшая Ида явилась в изрешеченный пулями и забрызганный кровью дом, где, без сомнения, трудятся в поте лица судебные эксперты. Она не сказала Иде, откуда звонит, хотя не собиралась долго задерживаться в Йорба-Линде.

Она вернулась в машину и сидела зевая, потягиваясь и растирая затылок, наблюдая, как ранние покупатели входят в супермаркет. Она проголодалась. Крис проснулся минут через десять, с трудом открыв заспанные глаза, и Лора послала его купить булочек и апельсинового сока на завтрак, не совсем подходящее меню, но обеспечивавшее достаточное количество калорий.

— А он? — Крис показал на раненого.

Лора вспомнила предупреждение доктора Бренкшоу об опасности обезвоживания. Она также знала, что не может насильно его поить в бессознательном состоянии: он мог захлебнуться.

— Хорошо… Возьми еще апельсинового сока. Может быть, я смогу его разбудить. — Когда Крис выходил из машины, она добавила: — Купи что-нибудь на обед, из того, что не портится, хлеб и банку арахисовой пасты. Купи еще баллончик дезодоранта и шампунь.

Крис ухмыльнулся.

— А почему ты запрещаешь мне такое меню дома?

— Потому что, если ты не будешь хорошо питаться, у тебя, малыш, перестанут развиваться мозги.

— За нами гонятся наемные убийцы, а ты жалеешь, что не взяла с собой микроволновую печку, запас свежих овощей и поливитамины.

— Если я тебя правильно поняла, ты считаешь меня хорошей матерью, но чуточку наседкой? Принимаю комплимент и учитываю критику. А теперь иди.

Он хотел закрыть дверь.

Лора сказала:

— Послушай, Крис…

— Знаю, — откликнулся мальчик. — Будь осторожен.

Когда Крис ушел, Лора завела мотор и включила радио, чтобы прослушать девятичасовые новости. Она услышала сообщения о себе: перестрелка в доме у Биг-Бэр, сражение в Сан-Бернардино. Как большинство подобных сообщений, оно было неточным, несвязным и лишенным смысла. Но оно подтвердило, что полиция ищет ее по всей Южной Калифорнии. Репортер объявил, что власти надеются ее скоро обнаружить, так как ее хорошо знают в лицо.

Она была глубоко удивлена, когда Картер Бренкшоу признал в ней известную писательницу Лору Шейн. Она не считала себя знаменитостью, она была просто рассказчицей, выдумывала истории, используя все богатство языка, объединяя слова в стройную систему. Она лишь один-единственный раз совершила рекламную поездку при выходе одной из первых своих книг и осталась ею недовольна, считая ее бесполезной. Лора редко принимала участие в телевизионных программах. Она никогда ничего не рекламировала по телевидению, никогда публично не выступала в поддержку политических деятелей и вообще старалась держаться подальше от того театра, каким являются средства массовой информации. В соответствии с традицией она разрешала помещать свою фотографию на суперобложке своих книг, потому что не видела в этом вреда, и теперь, в возрасте тридцати трех лет, она без ложной скромности могла признать, что действительно очень привлекательная женщина, но ей и в голову не приходило, что «ее хорошо знают в лицо», как об этом объявила полиция.

Она пришла в отчаяние не только от того, что потеря анонимности делала ее легкой добычей для полиции, но и потому, что статус знаменитости в современной Америке означал потерю самокритичности и резкое обеднение таланта. Мало кто мог оставаться одновременно общественной фигурой и настоящим писателем, а постоянное внимание прессы и телевидения развращали подавляющее большинство литераторов. Лора опасалась этой ловушки не меньше, чем полицейского ареста.

Неожиданно и с некоторым удивлением она вдруг осознала, что ее беспокойство о превращении в знаменитость и потере таланта означает, что она все еще верит в свое будущее, как и в то, что напишет еще не одну книгу. Прошлой ночью она не раз клялась себе, что будет сражаться до смерти, бороться до последнего, чтобы защитить сына, и в то же время ощущала полную безнадежность своего положения; их враги обладали не только неограниченной силой, но и были недосягаемы. И вот теперь в ней что-то переменилось, что-то возродило в ней слабый, осторожный оптимизм.

Может быть, причиной тому был счастливый сон.

Крис возвратился с большим пакетом булочек с орехами и корицей, тремя пакетами апельсинового сока и остальными покупками. Они ели, булочки и пили сок, и им казалось, что они никогда не ели ничего вкуснее.

Закончив завтрак, Лора попробовала разбудить своего хранителя. Он не просыпался.

Лора отдала Крису пакет апельсинового сока.

— Это для него. Будем надеяться, что он скоро проснется.

— Если он не может пить, то он не сможет проглотить пенициллин, — заметил Крис.

— Ему пока не надо его принимать. Доктор Бренкшоу сделал ему очень сильный укол, лекарство еще действует.

Но Лора была обеспокоена. Если он не придет в сознание, они никогда не узнают, почему, они оказались, а теперь и заблудились, в этом опасном лабиринте, из которого им, наверное, никогда не выбраться.

— Что будем делать дальше? — спросил Крис.

— Остановимся на заправочной станции, отдохнем, помоемся, а потом найдем оружейный магазин и купим патроны для «узи» и для револьвера. Потом… потом мы попробуем найти подходящий мотель, где можем спрятаться и переждать.

Если они найдут такое место, то по меньшей мере пятьдесят миль будут отделять их от дома доктора Бренкшоу, где враги обнаружили их в последний раз. Но что такое расстояние для людей, которые преодолевают дни и годы и не измеряют дорогу в милях?

В некоторых районах Санта-Ана и пригородах Анахейма можно было найти подходящий для них мотель. Лора не хотела останавливаться в гостинице «Красный лев», где все новое как с иголочки, все начищено до блеска; или в «Приюте автомобилистов» Говарда Джонсона с цветными телевизорами в номерах, пушистыми мягкими коврами и плавательным бассейном с подогретой водой, потому что такие солидные учреждения подразумевали наличие у клиентов надежных документов и кредитных карточек крупных банков, а Лора страшилась оставлять письменные свидетельства, которые в конечном итоге приведут к ней или полицию, или убийц. Поэтому она искала мотель, который давно не ремонтировался и не отличался особой чистотой, одним словом, какое-нибудь неприглядное место, где рады заполучить любого клиента, берут плату наличными и не задают гостям лишних вопросом.

Лора знала, что ей нелегко будет снять номер, и не удивилась, когда в первых двенадцати мотелях их не могли или не хотели принять. Постояльцами этих забытых Богом мест были молодые мексиканки с младенцами на руках или маленькими детьми, цеплявшимися за юбку, и молодые или средних лет мексиканцы в кедах, брюках цвета хаки, фланелевых рубашках и джинсовых или вельветовых куртках; на некоторых были соломенные ковбойские шляпы или бейсбольные кепи, причем все постояльцы глядели по сторонам настороженно и подозрительно. Большинство обветшалых мотелей служили меблированными комнатами для нелегальных иммигрантов, сотни тысяч которых поселились, не особенно скрываясь, в одном только округе Оранж. Целые семьи из пяти-семи человек теснились в маленьком номере, где кишмя кишели тараканы, а вся обстановка состояла из пары стульев и полуразвалившейся кровати, на которой они спали вповалку; за все это и примитивные удобства они платили сто пятьдесят и более долларов в неделю, без белья, горничной или еще каких-либо услуг. И тем не менее они были готовы терпеть эти условия, подвергаясь к тому же безжалостной эксплуатации и получая низкую заработную плату, лишь бы не возвращаться на родину и не жить под властью «революционного народного правительства», которое в течение десятилетий не могло обеспечить им никакого братства, кроме братства нищеты.

В тринадцатом по счету мотеле под названием «Синяя птица» владелец, он же и управляющий, все еще был готов обслуживать небогатых туристов и пока не поддался соблазну наживаться, обкрадывая нищих иммигрантов. Несколько номеров из двадцати четырех явно занимали нелегальные иммигранты, но тем не менее в гостинице ежедневно меняли белье, в каждом номере был телевизор и пара запасных подушек в стенном шкафу, не говоря уже о том, что здесь были горничные. Однако тот факт, что портье принял плату наличными, не спросил документов и при этом старался не смотреть Лоре в глаза, свидетельствовал, что не далее чем через год «Синяя птица» станет еще одним примером политической недальновидности и людской алчности в мире, где и без того таких примеров так же много, как могил на старом городском кладбище.

Здание мотеля было в форме буквы «п», с автомобильной стоянкой посередине, и номер Лоры находился в правом углу поперечной части дома. Большая веерная пальма поднималась у входа в их комнату, и ее буйному росту не препятствовали ни смог, ни асфальт и бетон; даже зимой она выпустила молодые побеги, словно природа утверждала свое право вернуть себе всю Землю, когда человечеству придет конец.

Не прячась, Лора и Крис разложили складное кресло и посадили на него раненого, как если бы они заботились об обычном инвалиде. Полностью одетый и с повязкой под одеждой, он мог вполне сойти за инвалида с парализованными ногами; правда, его голова беспомощно склонилась к плечу, что могло вызвать подозрение.

Комната оказалась небольшой, но сравнительно опрятной. Пол покрывал потертый, но чистый ковер, а по углам висело не так уж много паутины. Клетчатое покрывало на кровати истрепалось по краям, и его середину украшали две заплаты, но белье было выглажено и приятно пахло свежестью. Они перенесли раненого с кресла на кровать и подложили ему под голову две подушки.

Телевизор с экраном в семнадцать дюймов был прочно привинчен к столу с исцарапанным пластиковым покрытием, а ножки стола были, в свою очередь, привинчены к полу. Крис уселся на один из двух разнокалиберных стульев, включил телевизор и начал крутить треснутую ручку в поисках мультфильмов или вестерна. Он наконец выбрал себе программу с комедийными актерами, но объявил, что «они слишком глупы, чтобы смешить», и Лора подумала, что мало кто из детей его возраста мог сделать подобное замечание.

Она села на другой стул.

— Почему бы тебе не принять душ?

— И надеть ту же самую одежду? — с сомнением спросил Крис.

— Знаю, что тебе это кажется глупостью, но все-таки попробуй. Вот увидишь, будешь чувствовать себя лучше, даже в той же одежде.

— Зачем мыться, а потом надевать мятую одежду?

— С каких это пор ты стал таким франтом, что тебя волнуют подобные мелочи?

Он улыбнулся, встал со стула и с ужимками прогарцевал в ванную, изображая безнадежного идиота, который соглашается на подобное мероприятие.

— Король с королевой будут шокированы, когда увидят меня в таком виде.

— Не беспокойся, мы тебя спрячем, если они прибудут с визитом.

Через минуту он выскочил из ванной.

— Там в уборной плавает какое-то насекомое. Наверное, таракан, я точно не знаю.

— Для тебя важно, какая это разновидность? Может, ты хочешь известить ближайших родственников погибшего?

Крис рассмеялся. Господи, как хорошо было слышать его смех! Он спросил:

— Что, мне спустить воду в уборной?

— Если только ты не собираешься выловить его оттуда, положить в спичечную коробку и похоронить в клумбе под окном.

Он снова рассмеялся.

— Нет. Мы устроим похороны в море. — Он протрубил отходную и затем спустил воду.

Пока Крис мылся, комики исчезли с экрана и начался баскетбольный матч. Лора не смотрела на экран, но шум действовал ей на нервы, и она переключила телевизор на новости на одиннадцатом канале.

Некоторое время она наблюдали за раненым, ее пугал его неестественный сон. Несколько раз, не вставая со стула, она немного раздвигала портьеры и оглядывала стоянку мотеля, но никто на всем свете не мог знать, где они прячутся; пока им не грозила никакая опасность. В новостях брали интервью у молодого актера, который нудно и бестолково рассказывал о себе, и скоро Лора заметила, что он почему-то говорит о воде, но она почти дремала, и его настойчивое требование воды показалось ей неуместным и странным.

— Мама!

Лора открыла глаза, выпрямилась и увидела в дверях ванной Криса. Он только что вышел из-под душа. У него были мокрые волосы, и он был в одних трусах. При виде его худого мальчишеского тела, состоявшего из одних ребер, локтей и коленок, у нее дрогнуло сердце; он выглядел таким слабым и ранимым, таким маленьким и хрупким, что она усомнилась, сумеет ли защитить его, и страх снова зашевелился в ее душе.

— Мама, он что-то говорит. — Крис показывал на человека на кровати. — Разве ты не слышишь? Он говорит.

— Воды, — хрипло произнес раненый. — Воды.

Лора бросилась к кровати и склонилась над ним. Он пришел в сознание. Он пытался сесть, но у него не хватало сил. Его голубые глаза были открыты, и, хотя они были воспалены, их взгляд был пристальным и внимательным.

— Пить, — сказал он.

Лора позвала:

— Крис!

Он уже был рядом со стаканом воды в руке.

Лора села на кровать рядом с хранителем, приподняла ему голову, взяла у Криса стакан и начала его поить. Она поила его с перерывами, чтобы он не задохнулся. Его губы были обметаны и потрескались, а язык покрыт белым налетом, похожим на пепел. Он выпил треть стакана и знаками показал, что больше не хочет.

Лора опустила его голову на подушку, попробовала лоб. Жар спал.

Он поворачивал голову из стороны в сторону, стараясь понять, где находится. Хотя он утолил жажду, его голос оставался хриплым, надтреснутым.

— Где мы?

— Мы в безопасности, — ответила Лора.

— Мы нигде не можем быть в безопасности.

— Хочу вам сказать, что мы немного разобрались в этой немыслимой ситуации.

— Верно, — подтвердил Крис, сидя на кровати рядом с матерью. — Мы знаем, что вы путешествуете во времени.

Человек посмотрел на мальчика, с трудом улыбнулся и сморщился от боли.

— У меня есть лекарство, — сказала Лора. — Болеутоляющее.

— Не надо, — ответил ее хранитель. — Не сейчас. Попозже. Можно еще воды?

Лора снова его приподняла, и на этот раз он допил всю воду, что оставалась в стакане. Она вспомнила о пенициллине и положила ему в рот капсулу. Он проглотил ее с двумя последними глотками воды.

— Вы из какого времени? — допытывался глубоко заинтересованный Крис, не замечая, что капли стекают с его мокрых волос. — Из какого?

— Милый, — остановила его Лора, — ты же видишь, какой он слабый, ему сейчас не до вопросов.

— Но это он нам может сказать, мама. Вы из какого времени?

Человек посмотрел на Криса, потом на Лору, и в его глазах опять появилось испуганное выражение.

— А все-таки, из какого вы времени? Какой это год? Две тысячи сотый? Трехтысячный?

Своим хриплым надтреснутым голосом тот ответил:

— Одна тысяча девятьсот сорок четвертый.

Было видно, что этот короткий разговор утомил его, у него закрылись глаза, а голос звучал все тише; Лора была уверена, что он вновь погружается в забытье.

— Какой? — переспросил Крис в растерянности от полученного ответа.

— Тысяча девятьсот сорок четвертый.

— Не может быть, — удивился Крис.

— Берлин, — прошептал раненый.

— Он бредит, — пояснила Лора Крису. Усталость брала верх, и его речь звучала невнятно, но он точно произнес: «Берлин».

— Берлин? — переспросил Крис. — Вы хотите сказать, Берлин в Германии?

Но раненый уже спал, хотя это не было прежнее тяжелое забытье, а сон с легким похрапыванием; за секунду до этого он уточнил:

— В нацистской Германии.

4

Крис больше не смотрел на экран телевизора, где шла «мыльная опера»; вместе с Лорой они придвинули стулья поближе к кровати, чтобы следить за состоянием спящего человека. Крис уже оделся; мокрые волосы высохли, за исключением прядей на шее. Лоре тоже очень хотелось принять душ, но она не решалась даже на секунду отойти от раненого на случай, если он проснется и заговорит. Они с Крисом беседовали шепотом.

— Послушай, Крис, какая мысль пришла мне в голову: если эти люди из будущего, то почему они не были вооружены каким-нибудь необыкновенным оружием, например, лазерным?

— Они не хотели, чтобы кто-то догадался, что они из будущего, — объяснил Крис. — Их оружие и одежда не должны их выдавать. Но, мам, он ведь сказал…

— Я помню, что он сказал. Но это какая-то чепуха. Если они могли путешествовать в тысяча девятьсот сорок четвертом, то мы об этом наверняка бы знали, как ты думаешь?

В час тридцать раненый проснулся и сначала не мог сообразить, где он находится. Он снова попросил воды, и Лора его напоила. Он сказал, что ему стало лучше, хотя он чувствует большую слабость и все время хочет спать. Он попросил, чтобы его подняли повыше. Крис достал из шкафа дополнительные подушки, и вместе с Лорой они подложили их ему за спину.

— Как вас зовут? — спросила Лора.

— Штефан. Штефан Кригер.

Лора тихо повторила имя; это было хорошее имя, не очень звучное, но солидное, как и положено мужчине. Но оно мало подходило ангелу-хранителю, и она невольно улыбнулась при мысли, что после стольких лет, включая два десятилетия, когда она перестала верить в его существование, она по-прежнему ожидала, что его имя будет мелодичным и неземным.

— И вы из…

— Тысяча девятьсот сорок четвертого, — повторил он. Пот мелкими каплями выступил у него на лбу от усилий держаться в сидячем положении; а может быть, его взволновали воспоминания о тех временах и местах, откуда началось его путешествие. — Берлин в Германии. Знаете, был такой выдающийся польский ученый Владимир Пенловский, некоторые его считали немного сумасшедшим, даже безумцем. Он жил в Варшаве и двадцать пять лет разрабатывал теорию о природе времени, пока Германия и Россия не сговорились о вторжении в Польшу в 1939 году…

По словам Штефана Кригера, Пенловский симпатизировал нацистам и приветствовал вторжение гитлеровских войск в Польшу. Возможно, он знал, что получит от Гитлера финансовую поддержку для своих исследований, на что он не мог рассчитывать, когда у власти находились более трезвые умы. Заручившись покровительством самого Гитлера, Пенловский и его ближайший помощник Владислав Янушский перебрались в Берлин, и создали институт исследований природы времени, столь засекреченный, что он не имел официального названия. Его называли просто «Институт». Там в сотрудничестве с немецкими учеными, в равной степени преданными идее и такими же прозорливыми, питаемый обильным потоком средств «третьего рейха», Пенловский проник в тайну времени и передвижения в пространстве дней, месяцев и лет.

— Блицштрассе, — сказал Штефан.

— «Блиц» — это значит «молния», — подхватил Крис. — Как «блицкриг» — «молниеносная война» во всех этих старых фильмах.

— Тут это означает «Молниеносный Транзит», — пояснил Штефан. — Транзит сквозь время. Дорога в будущее. Скорее ее можно было бы назвать «Цукунфтштрассе», или «Дорога в будущее», — рассказывал Штефан, — поскольку Владимир Пенловский не изобрел способа отправлять людей назад в прошлое с помощью созданных им Ворот. Они могли двигаться только вперед, в свое будущее, и возвращаться обратно в свою эпоху. Видимо, существует некий космический механизм, который не дает путешествующим во временном пространстве вмешиваться в их собственное прошлое, чтобы изменить настоящее. Видите ли, если бы они могли двигаться назад во времени, в свое собственное прошлое, то возникли бы…

— Парадоксы! — возбужденно воскликнул Крис.

Штефан с удивлением посмотрел на мальчика: он не ожидал услышать от него подобное слово.

Улыбаясь, Лора сказала:

— Как я вам уже говорила, мы довольно долго обсуждали вопрос о вашем появлении, и путешествие во времени показалось нам наиболее логичным объяснением. Что же касается Криса, то перед вами мой собственный эксперт в области загадочного и неведомого.

— Парадокс, — согласился Штефан, — одно и то же слово в английском и немецком языках. Если путешествующий во времени сможет возвращаться назад в свое прошлое и влиять на какое-то историческое событие, то подобное изменение будет иметь грандиозные последствия. Оно может изменить то самое будущее, из которого он явился. Значит, он возвратится не в тот мир, который покинул.

— Парадокс! — Крис был в восторге.

— Парадокс, — согласился Штефан. — Природа явно отвергает парадоксы и не позволяет путешественнику во времени создавать такие прецеденты. И слава Богу. Потому что… представьте себе, что Гитлер направил в прошлое убийцу, чтобы уничтожить Франклина Рузвельта и Уинстона Черчилля задолго до того, как они пришли к власти, что, в свою очередь, привело бы к избранию на эти должности других людей в США и Англии, которые не были бы такими выдающимися личностями и с которыми легче было бы справиться, а это помогло бы Гитлеру одержать победу в сорок четвертом году или даже раньше.

Он говорил с большим подъемом, но было ясно, что его силы на исходе, и Лора видела, как он слабел с каждым словом. Пот вновь заблестел у него на лбу, хотя он лежал неподвижно и не подкреплял свою речь жестами. Резче обозначились круги под глазами. Но Лора не останавливала его, не настаивала на отдыхе: она хотела, она была обязана услышать все, что он расскажет; к тому же он вряд ли позволил бы ей прервать повествование.

— Предположим, что фюрер направил в прошлое людей, чтобы убить Дуайта Эйзенхауэра, Джорджа Паттона, фельдмаршала Монтгомери, убить их в колыбели, когда они еще были младенцами, уничтожить их и другие выдающиеся военные умы союзников. Тогда в 1944 году ему бы принадлежал весь мир, и в таком случае путешественники во времени возвращались бы в прошлое, чтобы убить людей, которые уже давно мертвы и не представляют опасности. Как видите, это парадокс. Слава Богу, природа не допускает подобных парадоксов, не разрешает путешественнику во времени экспериментировать со своим прошлым, иначе Адольф Гитлер превратил бы весь мир в один концентрационный лагерь и крематорий.

Они на минуту замолчали, представляя себе картину подобного земного ада. Даже Крис был взволнован такой перспективой, потому что он был ребенком восьмидесятых годов, когда злодеи в кино и на телевидении обычно изображались в виде безжалостных пришельцев с далекой звезды или нацистов. Свастика, серебряная мертвая голова, черные мундиры СС и этот непонятный фанатик с маленькими усиками особенно пугали Криса, потому что они были частью мира, который он видел по телевидению, он воспитывался на этих передачах, и Лора понимала, что этот мир был для любого ребенка в какой-то мере более реальным и пугающим, чем каждодневная жизнь. Штефан продолжал:

— Таким образом, мы в Институте могли двигаться только вперед, и это имело свои положительные стороны. Мы могли преодолевать сразу несколько следующих десятилетий и узнавать, выстояла ли Германия в тяжелые военные годы, и пытаться каким-то образом изменить ход событий. Но, конечно, мы узнали, что Германия не выстояла и «третий рейх» потерпел поражение. И все-таки, располагая такими знаниями о будущем, разве нельзя было попытаться каким-то образом изменить ход событий? Даже в сорок четвертом Гитлер мог еще спасти рейх. И, кроме того, из будущего можно было позаимствовать изобретения, которые помогли бы выиграть войну…

— Такие, как атомная бомба! — завершил Крис.

— Или сведения о том, как ее создать, — сказал Штефан. — Как вы знаете, рейх уже вел ядерные исследования, и если бы они успели достаточно рано расщепить атом…