Молния Кунц Дин
Тельма рассмеялась.
— Ты выдюжишь, Шейн. Несмотря на пистолеты, автоматы и прочие штучки, о которых я узнала, я теперь меньше о тебе беспокоюсь.
Лора и Крис следили, как машина миновала длинную, покрытую гравием подъездную дорогу и затем скрылась из виду на шоссе.
6
Большой кабинет и приемная профессора Владимира Пенловского находились на четвертом этаже Института. Когда Штефан вошел в приемную, в ней было пусто, но из соседнего кабинета доносились голоса. Он подошел к полуоткрытой двери кабинета, распахнул ее настежь и увидел Пенловского, диктовавшего что-то своей секретарше Анне Каспар. Пенловский поднял голову и с легким удивлением посмотрел на Штефана. Должно быть, он заметил напряженное лицо Штефана и, нахмурившись, спросил:
— Что-то случилось?
— Случилось, и уже давно, — ответил Штефан, — но сейчас мы все уладим. — Недоумение на лице Пенловского усилилось. Штефан вытащил из кармана халата «кольт» и дважды выстрелил ему в грудь.
Анна Каспар вскочила со стула, уронив карандаш и блокнот, крик застрял у нее в горле.
Штефан не любил убивать женщин, он вообще не любил никого убивать, но выбора не было, и он трижды выстрелил в Анну Каспар; она упала на спину, на стол, так и не успев крикнуть.
Ее мертвое тело соскользнуло со стола и повалилось на пол. Выстрелы были не громче шипения рассерженного кота, а звук падающего тела вряд ли мог привлечь чье-нибудь внимание.
Пенловский обмяк на стуле, рот и глаза с безжизненным взглядом были открыты. Одна из пуль, должно быть, попала ему в сердце, на рубашке появилось лишь пятнышко крови; кровообращение остановилось в одно мгновение.
Штефан, пятясь, вышел из комнаты, закрыл за собой дверь. Он прошел через приемную, вышел в коридор и закрыл за собой и эту дверь.
Его сердце вырывалось из груди. Эти два убийства навсегда отрезали его от своей эпохи, от собственного народа. С этого момента жизнь для него была возможна только во времени Лоры. Путь назад был закрыт.
Засунув руки и пистолет в карманы халата, он направился по коридору к кабинету Янушского. Он уже подходил к двери, когда оттуда вышли двое сотрудников Института. Они поздоровались, и Штефан приостановился, чтобы проверить, не направляются ли они в кабинет к Пенловскому. В этом случае их тоже ждала смерть.
С облегчением он увидел, что они остановились у лифтов. Чем больше трупов он оставит позади себя, тем сильнее риск, что кто-то обнаружит один из них, поднимет тревогу, и он уже не сможет пустить часовой механизм и скрыться через Молниеносный Транзит.
Он направился в кабинет Янушского, где тоже была приемная. За столом сидела секретарша, как и Анна Каспар, сотрудница секретной полиции; она взглянула на Штефана и улыбнулась.
— Профессор Янушский у себя? — спросил Штефан.
— Нет. Он внизу, в справочной, с ним профессор Волков.
Волков был третьим человеком, чье достаточно глубокое знакомство с проектом обрекало его на смерть. То, что он и Владислав Янушский находились в одном месте, было удачным стечением обстоятельств.
В справочной хранились многочисленные книги, газеты, журналы и другие материалы, которые добывались в путешествиях. В настоящее время создатели Молниеносного Транзита занимались срочным анализом ключевых моментов, перестройка которых вызовет изменения в естественном ходе событий и соответственно желательные изменения в ходе истории.
По пути вниз в лифте Штефан поменял глушитель на пистолете на запасной. Первый сгодился бы еще на дюжину выстрелов, прежде чем вышел из строя. Но второй, новый, был дополнительной гарантией. Он также сменил полупустую обойму на полную.
Коридор на первом этаже был оживленным местом, люди входили и выходили из лабораторий и кабинетов. Штефан шел, держа руки в карманах, прямо в справочную.
Войдя в комнату, Штефан увидел, что Янушский и Волков, склонившись, стоят у дубового стола, рассматривая какой-то журнал и негромко споря.
Они взглянули на Штефана и тут же вернулись к своему обсуждению, видимо считая, что он явился сюда за справочными материалами.
Штефан всадил две пули в спину Волкову.
Ошеломленный Янушский в полной растерянности смотрел на Волкова, который рухнул на стол от удара почти неслышных выстрелов в спину.
Штефан выстрелил Янушскому в лицо, повернулся и вышел из комнаты, закрыв за собой дверь. Опасаясь, что с ним кто-то заговорит, а ему не хватит самообладания и хладнокровия, он сделал вид, что погружен в свои мысли, что должно было отпугнуть возможных собеседников. Он быстрым шагом, но не бегом, направился к лифтам, вышел на третьем этаже и у себя в комнате, за шкафом, поставил часовой механизм на предельный срок, таким образом в его распоряжении было всего пять минут, чтобы добраться до Ворот и покинуть Институт, прежде чем тот превратится в груду пылающих развалин.
7
К началу школьных занятий Лора получила разрешение на то, чтобы Крис обучался дома, где ему будет преподавать официально зарегистрированный учитель. Этим учителем была Ида Паломар, крупная, немного грубоватая женщина, но с добрым сердцем и хороший педагог.
К осенним каникулам Лора и Крис привыкли к относительной изоляции, в которой они жили, и не чувствовали себя пленниками. Они наслаждались тем особым чувством близости, которое возникло между ними из-за отсутствия других людей в их жизни.
В День Благодарения Тельма позвонила им из Беверли-Хиллз, чтобы пожелать счастливого праздника. Лора взяла трубку на кухне, наполненной вкусным запахом жарившейся индейки. Крис в гостиной читал книгу.
— Я хочу поздравить вас с праздником, — сказала Тельма, — и еще пригласить провести рождественскую неделю со мной и Джейсоном.
— Кто этот Джейсон?
— Джейсон Гейнс, — сказала Тельма. — Он режиссер фильма, в котором я участвую. Я к нему переехала.
— Он-то об этом знает?
— Послушай, Шейн, остроты — это моя стихия.
— Прости, пожалуйста.
— Он утверждает, что любит меня. Ты можешь этому поверить? Представляешь, у него вполне приличная внешность, он только на пять лет старше меня, у него нет каких-либо явных отклонений, он процветающий режиссер, зарабатывает миллионы, ему стоит только поманить пальцем, и к нему пойдет любая молоденькая актриска с хорошенькой мордочкой и фигуркой, а он твердит, что ему нужна только я. Наверное, у него что-то не в порядке с головой, но из разговора с ним ты об этом не догадаешься, он прикидывается нормальным. Говорит, что любит меня, потому что у меня есть мозги…
— А он знает, что они у тебя тоже не в порядке?
— Ты опять за прежнее, Шейн? Он говорит, что ему нравится мой ум и чувство юмора, и он даже в восторге от моего тела, ну а если он обманывает, то он первый мужчина на земле, который умеет имитировать эрекцию.
— У тебя прелестное тело.
— Я тоже начинаю думать, что я не такая уж уродина, как мне раньше казалось. Если, конечно, считать худобу каноном женской красоты. Я теперь могу без отвращения смотреть на свое тело в зеркале, но у меня есть мое личико, от него никуда не денешься.
— У тебя прелестное лицо, особенно теперь, без зеленых и фиолетовых кудрей.
— Тебе легко говорить, Шейн, у тебя другое лицо. Я, наверное, сумасшедшая, что приглашаю тебя. Джейсон только на тебя взглянет и тут же выставит меня за дверь. А все-таки? Вы приедете? Съемки идут в городе и поблизости, и десятого декабря мы закончим основную работу. Потом у Джейсона будет куча дел, он должен монтировать и прочее, но на Рождество мы устраиваем себе каникулы. Мы вас очень ждем. Пожалуйста, приезжайте.
— Мне бы очень хотелось познакомиться с человеком, который по достоинству оценил тебя, Тельма, но я не знаю. Здесь… здесь я чувствую себя в безопасности.
— Уж не хочешь ли ты сказать, что ты нас боишься?
— Ты знаешь, что я хочу сказать.
— Ты можешь взять с собой «узи».
— А что подумает Джейсон?
— Я скажу ему, что ты из левых радикалов или из тех, кто печется о спасении китов, борется с консервантами в продуктах и без конца выкрикивает лозунги, и что ты повсюду возишь с собой «узи» на случай, если вдруг вспыхнет революция. Он поверит. Мы ведь живем в Голливуде, девочка. Что касается политики, то он встречал среди актеров еще не таких психов.
Через открытую дверь Лора видела Криса, который свернулся в кресле с книгой в руках.
Она вздохнула.
— Может, нам действительно надо иногда бывать на людях. Нам будет тяжело вдвоем на Рождество без Данни. Но у меня есть сомнения.
— Прошло уже девять месяцев, — мягко сказала Тельма.
— Я должна быть начеку.
— Согласна. Я не шучу насчет «узи». Если считаешь нужным, возьми с собой весь твой арсенал. Но обязательно приезжай.
— Хорошо… приеду.
— Вот это здорово! Мне не терпится познакомить тебя с Джейсоном.
— Если я не ошибаюсь, ты отвечаешь взаимностью этому сумасшедшему голливудскому соблазнителю?
— Я от него без ума, — призналась Тельма.
— Я рада за тебя, Тельма. Ты меня не видишь, но я сижу тут и улыбаюсь от счастья, давно мне не было так хорошо.
Лора не обманывала. Но когда повесила трубку, тоска по Данни стала совсем невыносимой.
8
Пустив часовой механизм за шкафом, Штефан покинул комнату и отправился в главную лабораторию на первом этаже. Часы показывали двенадцать часов четырнадцать минут, и, так как плановое путешествие должно было состояться в два часа, в лаборатории никого не было. Окна были закрыты, и почти все лампы на потолке погашены, как час назад, когда он вернулся из Сан-Бернардино. Многочисленные измерительные приборы и освещенные экраны вспомогательных механизмов сияли зеленым и оранжевым светом. В полутьме блестели металлом Ворота.
Четыре минуты до взрыва.
Он направился прямо к главному пульту программного управления и установил в нужном положении ручки, переключатели и рычаги, определяя маршрут: Южная Калифорния, хребет Биг-Бэр, восемь часов вечера, 10 января 1988 года, всего несколько часов спустя после убийства Данни Паккарда. Штефан давно сделал необходимые вычисления и записал их на листке бумаги, с которым сверялся при установке механизмов, что позволило сократить время программирования до одной минуты, Если бы он мог отправиться в десятое января еще до столкновения с грузовиком на шоссе и до перестрелки с Кокошкой, он бы это сделал в надежде спасти Данни. Однако опыт показывал, что путешественник во времени не мог вновь посетить одно и то же место, если его второй скачок близко по времени предшествовал первому; тут срабатывал закон последовательного хода событий, который предотвращал возможность встречи с самим собой в первом путешествии. Штефан мог вернуться к массиву Биг-Бэр после того, как он расстался с Лорой в ту январскую ночь; в этом случае он не рисковал встретиться с самим собой. При программировании Ворот, если возникала возможность подобной встречи, путешественник автоматически возвращался в Институт, не сделав и шага вперед. Это была одна из таинственных загадок передвижения во временном пространстве, которую они открыли и пытались разгадать, но пока безуспешно.
Закончив программирование механизма Ворот, Штефан посмотрел на индикатор широты и долготы, чтобы убедиться, что он прибудет именно в район Биг-Бэр. Затем посмотрел на часы, где было зафиксировано время его прибытия, и с ужасом увидел, что они показывают восемь вечера десятого января 1989 года вместо 1988-го. Теперь Ворота доставят его в Биг-Бэр не через несколько часов после смерти Данни, а целый год спустя.
До сих пор он был уверен, что не сделал ошибки в расчетах; у него было достаточно времени для работы над вычислениями и перепроверки их в последние две недели. Ему придется исправить ошибку.
До взрыва оставалось менее трех минут.
Он вытер потный лоб и посмотрел на цифры на листе бумаги — конечный результат долгих вычислений. Он потянулся к контрольной ручке, чтобы стереть настоящую программу и ввести цифры новой, когда в коридоре нижнего этажа раздались встревоженные крики. Похоже, они доносились со стороны справочной.
Кто-то обнаружил тела Янушского и Волкова.
Снова крики. Топот бегущих ног.
Он взглянул на закрытую дверь зала, у него не было времени для перепрограммирования. Ему придется вернуться к Лоре через год после их последней встречи.
С «кольтом» в правой руке, Штефан вскочил с сиденья у пульта и бросился к Воротам — трубе из полированной стали диаметром в два с половиной и длиной в три с половиной метра, которая покоилась на медных блоках в полуметре от земли. У него не было времени, чтобы схватить свой бушлат в углу, где он спрятал его час тому назад.
Переполох в коридоре усиливался.
Когда всего несколько шагов отделяли его от входа в Ворота, дверь зала распахнулась с такой силой, что с грохотом ударила о стену.
— Стой, ни с места!
Штефан узнал голос, он не мог поверить своим ушам. Он повернулся лицом к преследователю, направив пистолет на человека, ворвавшегося в лабораторию. Это был Кокошка.
Это невозможно. Кокошка был мертв. Кокошка последовал за ним к хребту Биг-Бэр вечером десятого января 1988 года, и он убил Кокошку на заснеженном шоссе.
В полной растерянности Штефан сделал два выстрела, оба мимо.
Кокошка ответил на огонь. Одна пуля попала Штефану в плечо и отбросила его к Воротам, так что он ударился о край трубы. Он удержался на ногах и сделал еще три выстрела в Кокошку, который в поисках укрытия упал на пол и закатился под стол. До взрыва оставалось менее двух минут.
В состоянии шока Штефан не чувствовал боли, но его левая рука повисла как плеть. Черная, непроницаемая мгла стала заволакивать глаза.
Неожиданно потухли те несколько ламп на потолке, которые еще горели, и теперь зал был освещен призрачным светом многочисленных шкал и экранов. На мгновение Штефану почудилось, что это результат его слабеющего сознания, его собственная реакция, но вскоре понял, что опять прекратилась подача городской электроэнергии; видимо, по вине саботажников, потому что сирены не возвестили о начале воздушного налета.
Кокошка дважды выстрелил из темноты, и вспышка огня выдала его местонахождение; в ответ Штефан выпустил последние три пули, хотя знал, что не сможет достать Кокошку через мраморный верх лабораторного стола. Благодаря небо за то, что Ворота получают электроэнергию от автономного генератора, Штефан отбросил в сторону пистолет и здоровой рукой ухватился за край трубы. Он подтянулся, оказался внутри и изо всех сил пополз вперед, чтобы преодолеть расстояние до той точки, где можно пересечь энергетическое поле и отправиться к месту назначения, в Биг-Бэр, в 1989 год. Пока он продвигался на коленях, опираясь на одну руку, в сумеречном пространстве трубы, его вдруг осеняло, что часовой механизм, соединенный с детонатором, работает от городской электросети. Механизм остановился, когда погас свет.
С отчаянием он понял, почему Кокошка не был убит на шоссе в 1988 году. Кокошка еще не совершил этого путешествия. Кокошка только сейчас узнал об измене Штефана, когда обнаружил тела Янушского и Волкова. Еще до возобновления подачи электричества Кокошка обыщет комнату Штефана, обнаружит часовой механизм и обезвредит его. Институт не будет взорван.
Штефан задержался, раздумывая, не вернуться ли ему назад.
Позади он услыхал голоса: на подмогу Кокошке в лабораторию прибыли агенты службы безопасности. Штефан пополз вперед.
А что же Кокошка? Начальнику службы безопасности еще предстоит путешествие на шоссе № 330 10 января 1988 года, где он попытается расправиться со Штефаном. Но, прежде чем погибнет он сам, ему удастся убить лишь одного Данни. Штефан был абсолютно уверен, что непреклонной судьбой Кокошке уготована смерть; но надо было хорошенько обдумать все парадоксы машины времени и выяснить, не может ли Кокошка каким-то образом спастись от пули, хотя Штефан уже видел его мертвым.
Сложность и запутанность перемещения во временном пространстве следовало обдумывать на свежую голову. А он был ранен, почти терял сознание и в таком состоянии не мог ясно мыслить. Потом. Он разберется во всем этом потом.
Кто-то позади в темной лаборатории начал стрелять внутрь трубы в надежде его убить до того, как он достигнет точки отправления. Он прополз последние сантиметры. Вперед, к Лоре. К новой жизни в неведомом времени. А ведь он надеялся навсегда закрыть мост между эрой, которую он сейчас покидал, и эрой будущего. Ворота будут продолжать функционировать. И его преследователи смогут преодолеть время и явиться в будущее, чтобы убить его, Штефана. Убить Лору?
9
Лора и Крис провели Рождество с Тельмой в доме Джейсона Гейнса в Беверли-Хиллз. В особняке в стиле Тюдоров было двадцать две комнаты, и он стоял на участке в шесть огороженных стеной акров, что было невиданным в этом районе, где каждый акр давно стоил фантастические суммы. В сороковые годы, когда дом строил продюсер легких комедий и фильмов на военные темы, все делалось на совесть, и каждая комната отличалась прекрасной и тщательной отделкой, о чем теперь нельзя было даже мечтать, заплатив за это какие угодно деньги. Дубовые потолки были украшены замысловатой резьбой; стекла в окнах со свинцовыми переплетами были цветными или с рисунком, стены особняка толстыми, как в старом замке, и на широких подоконниках можно было устроиться, как на скамейке; панели над дверями и окнами были также украшены резьбой: виноградные лозы и розовые кусты, херувимы, знамена, скачущие олени, птицы с ленточками в клювах; снаружи наличники были сделаны из гранита, а два окна украшены яркими майоликовыми фруктами в стиле делла Роббиа. Дом окружал содержавшийся в идеальном порядке парк с множеством извилистых, мощенных камнем дорожек среди тропического пейзажа из пальм, фикусовых деревьев, усыпанных ярко-красными цветами азалий, бальзаминов, папоротников, райских птиц и такого разнообразия цветов, что Лоре была знакома лишь половина из них.
Лора и Крис приехали в субботу, за день до Рождества, и Тельма сразу повела их показывать дом и парк, после чего они пили какао с крошечными пирожными, испеченными поваром и поданными горничной на просторной веранде, выходящей к плавательному бассейну.
— Мне кажется, что я во сне, Шейн. Неужели я та самая девочка, которая целых десять лет провела в паршивых приютах, а теперь живу здесь, как принцесса?
Дом производил внушительное впечатление, и невольно казалось, что его хозяин должен держаться самодовольно и с сознанием собственной значимости. Но когда в четыре часа Джейсон Гейнс вернулся домой, он оказался скромным и без претензий, что было удивительно для человека, который уже семнадцать лет занимал видное положение в мире кино. Ему было тридцать восемь, он был на пять лет старше Тельмы, очень похож на молодого Роберта Вона и очень симпатичный, так что слова Тельмы, что у него «приличная внешность», были явным преуменьшением. Не прошло и часа, как они с Крисом уединились в одной из комнат, чтобы поиграть в электрическую железную дорогу, которая вместе с макетами игрушечных деревень, полей, лесов, водопадов, мельниц, туннелей и мостов занимала площадь размером пятнадцать на двадцать футов.
Вечером, когда Крис уже спал в соседней комнате, Тельма нанесла визит Лоре. В пижамах они уселись на кровати, скрестив ноги, будто снова были девочками, но на этот раз вместо молока с печеньем они ели жареные фисташки и пили шампанское.
— Самое удивительное, Шейн, что, несмотря на мое происхождение, я чувствую себя здесь как дома. Я тут своя.
Она и выглядела как своя. Хотя в ней вполне можно было признать Тельму Аккерсон, она сильно изменилась за последние месяцы. У нее была хорошая стрижка и прическа; впервые в жизни Лора видела ее загорелой, и она держалась как женщина, а не как клоун, который хочет вызвать смех, а значит, и одобрение каждым своим забавным жестом и гримасой. На ней была менее яркая и более женственная пижама: мягкий струящийся розовый шелк без всякого рисунка. Однако она по-прежнему носила домашние туфли-«зайчики».
— «Зайчики», — сказала она, — напоминают мне, кто я такая на самом деле. Носи такие тапочки, и ты не будешь о себе много воображать. Ты сохранишь здравый взгляд на вещи и не будешь строить из себя звезду или богачку, а все оттого, что на тебе эти тапочки. К тому же с ними я чувствую себя уверенней, они такие веселые, самостоятельные, и знаешь, что они говорят? Они говорят: «Что бы с нами ни случилось, мы не пропадем». Если я умру и окажусь в аду, то все вытерплю, если на мне будут «зайчики».
Рождественский день прошел как чудесная сказка. Джейсон оказался очень сентиментальным человеком и к тому же настоящим выдумщиком, не хуже ребенка. Он настоял, чтобы все собрались под елкой в пижамах и халатах, все вместе открывали подарки, развязывая ленты и разрывая шуршащую бумагу с возгласами удивления и восторга, все вместе спели рождественские песни и, позабыв о здоровом и полезном каждодневном завтраке, ели печенье, конфеты, орехи, кекс с цукатами и воздушную кукурузу в сахаре. Оказалось, что он был не просто любезным хозяином, когда весь вечер накануне провел с Крисом, играя в поезда, но что он действительно любит и понимает детей, потому что весь следующий день он занимал мальчика играми то дома, то на улице. За один только день Крис смеялся больше, чем за все предыдущие одиннадцать месяцев.
Вечером, когда Лора укладывала его спать, он сказал:
— Здорово мы провели день, правда, мама?
— Очень здорово, — согласилась Лора.
— Хорошо было бы, если бы с нами был папочка, — сказал Крис, погружаясь в сон, — мы бы играли вместе.
— Я тоже этого хочу, милый.
— И все-таки он был с нами, потому что я о нем вспоминал. Как ты думаешь, мама, я всегда буду помнить, каким он был, даже если пройдет много-много лет?
— Я тебе помогу его не забыть, маленький.
— Потому что я уже кое-что забыл. Приходится долго вспоминать. Я не хочу забывать, ведь он был моим отцом.
Когда он заснул, Лора вернулась к себе в комнату. Она очень обрадовалась, когда через несколько минут к ней для душевного разговора пришла Тельма; без нее она провела бы несколько тяжелых часов без сна.
— Если бы у меня были дети, Шейн, — сказала Тельма, забираясь в кровать к Лоре, — как ты думаешь, им разрешили бы жить в обществе или их отправили бы в колонию для детей-уродов, что-нибудь вроде колонии для прокаженных?
— Не говори глупостей.
— Конечно, у меня есть деньги, чтобы сделать им радикальную пластическую операцию. Одним словом, если они окажутся не совсем той породы, у меня есть деньги, чтобы их очеловечить.
— Иногда твое самоуничижение злит.
— Извини. Отнеси это на счет того, что у меня в детстве не было опоры в лице папы или мамы. Я, как все сироты, и сильная и слабая сразу. — Она помолчала, потом рассмеялась и сказала: — Хочу тебя удивить. Знаешь, Джейсон хочет на мне жениться. Сначала я подумала, что у него не все дома и что он заговаривается, но он уверяет, что ему не нужен психиатр, хотя у меня есть сомнения на этот счет. А ты что скажешь?
— Ты хочешь знать мое мнение? О чем тут вообще говорить? Он удивительный человек, вот тебе мое мнение. Надеюсь, ты его не упустишь?
— Боюсь, я ему не пара.
— Наоборот, это для тебя все не пара. Выходи за него замуж.
— Если у нас ничего не получится, я этого не перенесу.
— Если ты не попробуешь, — сказала Лора, — то это будет для тебя не только удар, а трагедия одиночества.
10
Как всегда, Штефан испытывал неприятную дрожь, сопровождавшую скачок во времени, непонятную вибрацию, которая пронизывала до мозга костей. Со звуком пробки, вылетевшей из бутылки с шампанским, он оставил позади Ворота и в то же мгновение оказался на крутом покрытом снегом склоне в калифорнийских горах, вечером десятого января 1989 года.
Он не удержался на ногах, упал на раненый бок, покатился вниз до конца склона, где и задержался у гнилого, лежавшего на земле дерева. Впервые после ранения его пронзила острая боль. Он вскрикнул и повернулся на спину, кусая язык, чтобы не потерять сознание, вглядываясь в беспокойную тьму.
Молния зигзагами рассекала небо, и казалось, что свет исходит из рваной раны. В призрачном сиянии снегов и яростных вспышках молнии Штефан разглядел, что находится на лесной поляне. Черные деревья протягивали голые ветви к бушующему небу, словно фанатики-идолопоклонники к беспощадному божеству. Запорошенные снегом сосны в своем торжественном величии напоминали жрецов, шествующих к алтарю.
Прибытие в другую временную эпоху всегда сопровождалось нарушением равновесия природных сил и высвобождением огромной энергии. Вне зависимости от погоды в месте прибытия нарушенное равновесие восстанавливалось с помощью грандиозных ударов молнии, отчего воображаемый путь, который в один миг преодолевали путешественники во времени, и носил название Молниеносный Транзит. По причинам, которые никто не мог понять, возвращение в Институт, в собственную эпоху, не сопровождалось небесной пиротехникой.
Постепенно, как обычно, мощные вспышки, достойные Апокалипсиса, превратились в отдельные слабые отблески. Через мгновение тишина и тьма воцарились в ночи.
По мере отдаления молний у Штефана возрастала боль в плече. Словно все те силы, которые только что разрывали небо, теперь терзали его грудь, левое плечо и руку; страдания становились невыносимыми.
Штефан встал на колени, затем, шатаясь, поднялся на ноги, сознавая, как мало у него шансов выбраться живым из леса. Кругом лежала мрачная чернота беззвездной ночи, лишь снег на поляне слабо искрился. Несмотря на отсутствие ветра, зимний воздух сковывал холодом, а вся одежда Штефана состояла из рубашки, брюк и тонкого лабораторного халата.
Хуже того, он, возможно, находился далеко от шоссе или какого-то другого ориентира, который помог бы ему определить свое местонахождение. Если сравнивать Ворота с пистолетом, то их точность в преодолении временного пространства была почти абсолютной, что же касалось места прибытия, то тут она была относительной. Путешественник обычно прибывал с точностью до десяти-пятнадцати минут относительно установленного временного срока, но не всегда с необходимой географической точностью. Иногда он приземлялся совсем рядом с нужным местом, а случалось, на расстоянии десяти-пятнадцати миль, как это произошло в тот день, десятого января 1988 года, когда он совершил скачок с целью спасти Лору, Данни и Криса от потерявшего управление грузовика Робертсонов.
Во все предыдущие путешествия Штефан брал с собой карту нужного района и компас на случай, если он окажется в таком отдаленном месте, как сейчас. Но на этот раз у него не было ни карты, ни компаса, потому что они оказались в карманах его бушлата, спрятанного в углу лаборатории, а облачное небо не позволяло ему ориентироваться по звездам.
Он стоял по колено в снегу в обычных ботинках, без теплых сапог и понимал, что ему надо двигаться, иначе он примерзнет к земле. Он оглядел поляну в надежде на озарение, на проблеск интуиции и в конце концов наобум повернул налево в поисках оленьей тропы или следов других животных, которые бы помогли ему пройти через лес.
Вся левая сторона его тела, от плеча до пояса, пульсировала от боли. Он надеялся, что пуля не затронула артерию и что потеря крови была не столь велика; что он успеет добраться до Лоры и в последний раз перед смертью увидит ее лицо, которое он так любил.
Прошел год со дня смерти Данни; годовщина пришлась на вторник, и, хотя Крис ничем не проявлял своих чувств, он понимал значение этой даты. В этот день он был необычайно молчалив. Он был занят своими играми, но на этот раз не изображал голосом звон скрещивающихся шпаг, звук лазерного оружия или шум космического корабля. Позже у себя в комнате он, лежа на кровати, читал комиксы. Он не поддавался ни на какие попытки Лоры нарушить его добровольное затворничество, и это было к лучшему; ей было трудно притворяться веселой, и он мог легко догадаться, какую тяжелую борьбу она ведет, отгоняя печальные мысли, что еще больше увеличило бы его тоску.
Тельма звонила за несколько дней до этого, чтобы сообщить, что решила выйти замуж за Джейсона Гейнса; позвонила снова и в этот вечер в семь пятнадцать, просто чтобы поболтать, словно не помнила о грустной дате. Лора взяла трубку у себя в кабинете, где она по-прежнему работала над своей желчно-мрачной книгой, что продолжалось уже целый год.
— Послушай, Шейн, догадайся, что со мной случилось! Я познакомилась с Полом Маккартни. Он приехал в Лос-Анджелес для переговоров о записи пластинки, и в пятницу я его встретила на одной вечеринке. Когда я его увидела, он закусывал, у него были крошки на губах, он поздоровался со мной и был просто неотразим. Он сказал, что видел мои фильмы, что я очень талантливая актриса, и вот так мы с ним беседовали, можешь поверить, целых двадцать минут, и тут случилась удивительнейшая вещь.
— Ты обнаружила, что ты как-то незаметно раздела его догола.
— Что ж, он по-прежнему очень милый, по-прежнему настоящий херувимчик, — помнишь, как двадцать лет назад мы от него в обморок падали, — только теперь у него лицо человека, умудренного опытом и знакомого с жизнью, и еще у него чудесные печальные глаза, и вообще он очень занятный и любезный. Сначала у меня, может, и возникла эта мысль насчет одежды, благо наконец-то подвернулся случай. Но чем дольше мы говорили, тем меньше он походил на божество, а все больше на человека, и, представь себе, Шейн, в какие-то минуты миф растаял и я беседовала с очень хорошим, симпатичным мужчиной средних лет. Что ты на это скажешь?
— А что я могу сказать?
— Не знаю, — сказала Тельма. — Мне как-то не по себе. Что ж, достаточно двадцать минут поговорить с живой легендой, и ее как не бывало? Я встречалась со многими звездами, и все они в конце концов оказывались обыкновенными людьми, но ведь это сам Пол Маккартни.
— Если хочешь знать, его быстрый спуск с Олимпа ничуть не уменьшает его значимости, а вот для тебя этот опыт весьма полезен. Ты начинаешь взрослеть, Аккерсон.
— Значит, мне по субботам больше нельзя смотреть старые комедии?
— Да нет, смотри на здоровье, только не такие, где швыряют тортами в физиономию.
Они распрощались без десяти восемь. Лора почувствовала себя лучше и решила на время оставить мрачный роман и переключиться на сказку о сэре Томми. Не успела она написать и двух фраз, как ночь за окном осветилась ослепительной молнией, столь яркой, что невольно мелькнула мысль о ядерной войне. Раскат грома заставил дом содрогнуться от фундамента до крыши, как если бы в него ударили чугунной чушкой для сноса построек. Испуганная Лора вскочила на ноги, забыв закрепить текст в памяти компьютера. Еще одна молния рассекла ночь, превратив окна в светящиеся телевизионные экраны, а последовавший удар грома был еще сильнее предыдущего.
— Мама!
Лора обернулась и увидела в дверях Криса.
— Все в порядке, — успокоила она. Он подбежал к ней. Она села на стул и взяла его к себе на колени. — Все в порядке. Не надо бояться, дорогой.
— А дождя нет, — заметил Крис. — Почему такой гром, а дождя нет?
За окном с минуту невиданно яркие молнии чередовались с раскатами грома, потом все смолкло. Сила стихии была столь велика, что Лора вообразила, что, выйди она сейчас из дома, она обнаружит на земле обломки небосвода.
Через пять минут после того, как он покинул поляну, Штефан остановился отдохнуть, прислонившись к толстому стволу сосны, ветви которой начинались у него прямо над головой. Он обливался потом от боли и одновременно дрожал от пронизывающего январского холода; он еле держался на ногах, но боялся сесть и погрузиться в бесконечный сон. Под нависшими ветвями громадной сосны он чувствовал себя в объятиях смерти, из которых никогда не вырваться.
Прежде чем уложить Криса в постель, Лора угостила его мороженым с кокосовым орехом и миндалем. Они ели на кухне, и ей показалось, что мальчик немного повеселел. Возможно, это удивительное и непонятное явление природы, завершившее день печальной годовщины, развеяло его мрачные мысли и заставило задуматься о других вещах. Крис без конца говорил о старом фильме, который он видел на прошлой неделе, где молния проникла в лабораторию доктора Франкенштейна по бечевке воздушного змея; о молнии, которая напугала Дональда Дака в мультике Диснея; о грозовой ночи в фильме «Сто один далматинец», когда щенки пережили страшную опасность.
Когда Лора уложила его в постель, поцеловала на ночь и он уже засыпал, мрачное выражение, не сходившее с его лица целый день, наконец исчезло и сменилось слабой улыбкой. Он мгновенно уснул, а она все сидела у его кровати, хотя он больше не нуждался в ее защите и поддержке. Просто ей хотелось побыть рядом с ним.
Она вернулась к себе в кабинет в девять пятнадцать и, прежде чем сесть за компьютер, остановилась у окна и посмотрела на покрытую снегом лужайку перед домом, на черную ленту дороги, которая вела к шоссе, на беззвездное темное небо. Что-то в этом буйстве стихии глубоко обеспокоило ее: нет, не то что молнии были несезонным явлением, и не страшная мощь, которая в них таилась, но то, что эта необычная, почти сверхъестественная сила была каким-то образом ей знакома. Она уже видела подобное проявление небесных сил, но не могла припомнить когда и где. Это было странное чувство, и она не могла от него избавиться.
Она вошла к себе в спальню, где в стенном шкафу находился контрольный пульт охранной сигнализации, и проверила, включена ли система на всех окнах и дверях. Из-под кровати Лора вытащила «узи» с удлиненным магазином, в котором было четыре сотни новых, сделанных из легкого сплава патронов. Она отнесла «узи» к себе в кабинет и положила на стол рядом со стулом. Она уже приготовилась сесть за работу, когда, напугав ее, молния вновь пронзила небо, а раскат грома заставил вздрогнуть. Еще одна молния, и еще одна, а за ней другая озаряли окна, словно за ними безумствовала злобная толпа бесовского карнавала.
Небеса сотрясали вспыхивающие разряды, и Лора поспешила в комнату сына, чтобы его успокоить. К ее удивлению, хотя молнии и гром были куда сильнее прежнего, Крис продолжал спокойно спать; возможно, ему снился сон, где такой же грохот пугал Дональда Дака в одном из его приключений в грозовую ночь.
И опять ни капли дождя.
Так же внезапно, как и прежде, все стихло, но Лора не могла освободиться от чувства беспокойства.
Странные неясные тени возникали перед ним в темноте, непонятные существа мелькали между деревьями и следили за ним исподтишка, беспокоили, пугали Штефана, но он знал, что они вымысел, плод его расстроенного воображения, его слабеющего сознания. Он брел вперед, несмотря на холод снаружи и жар внутри, колкие сосновые лапы, колючие кусты, несмотря на то, что ледяная земля под ногами то уходила в сторону, как палуба корабля в качку, то вдруг вертелась, как пластинка на проигрывателе. Боль в плече и груди достигла предела, и в бреду ему чудились невесть откуда взявшиеся полчища крыс, грызущих его тело.
Проблуждав с часок — ему он показался днями и годами, хотя это был всего час, потому что еще не наступило утро, — он подошел к опушке леса и вдали, на склоне, за снежным простором поля, увидел дом. Окна слабо светились через опущенные шторы.
Он остановился, не веря своим глазам; дом мог оказаться таким же призраком, как те тени из царства мертвых, что кружили перед ним в лесу. Он сомневался в его реальности, но двинулся навстречу миражу.
Не успел он сделать несколько шагов, как молния разрезала, вспорола небо. На землю обрушивались удары могучего хлыста, всякий раз наносимые все более безжалостной рукой.
Штефан в ужасе застыл на месте, а его тень извивалась и металась вокруг него на снегу. Иногда это была уже не одна, а две тени, потому что две молнии освещали его сразу с двух сторон. Это опытные ищейки преследовали его, преодолев время через Молниеносный Транзит, готовые остановить его прежде, чем он предупредит Лору об опасности.
Он оглянулся на чащу, из которой вышел. Под вспыхивающим светом сосны, казалось, прыгали, то приближаясь, то отдаляясь от него. Но преследователей не было видно.
Наконец молнии потухли, и он двинулся вперед, к дому. Дважды он падал, с трудом поднимался, снова шел, боясь, что не сумеет подняться, если снова упадет, не сможет громко позвать на помощь.
Лора смотрела на экран и пыталась сосредоточиться на сэре Томми, но вместо этого думала о странных молниях; внезапно она вспомнила, когда она прежде видела такое необычайно бурное небо: в тот самый день, когда отец впервые рассказал ей о сэре Томми; день, когда в лавку зашел бродяга; день, когда она впервые увидела своего хранителя, в восьмое лето своей жизни.
Она выпрямилась на стуле.
Сердце забилось быстро и стремительно.
Молния такой огромной силы была предвестницей беды, беды для нее самой. Она не могла вспомнить, видела ли она молнию в день смерти Данни или в день похорон отца, когда на кладбище появился ее хранитель. Но она была твердо уверена, хотя не могла объяснить почему, что сегодняшнее буйство природы имело особый, ужасный для нее смысл: это было предзнаменование, дурное предзнаменование.
Она схватила «узи» и обошла верхний этаж, проверяя окна, заглянула в комнату к сыну, чтобы удостовериться, что все в порядке. Затем поспешила вниз, решив обойти нижние комнаты.
Когда она вошла в кухню, что-то глухо ударило в заднюю дверь. С возгласом удивления и страха она стремительно обернулась, направив на дверь автомат, готовая открыть огонь.
Но этот звук никак не походил на шумную работу взломщика. Это был негромкий удар, скорее робкий стук, который повторился дважды. Ей показалось, что кто-то тихо зовет ее по имени.
Затем тишина.
Она осторожно приблизилась к двери и прислушалась.
Опять ничего.
Это была особо укрепленная дверь, стальной лист между двумя дубовыми панелями, поэтому Лора не опасалась выстрела снаружи.
И все же она не решалась подойти к двери и посмотреть в глазок: кто-то с другой стороны мог заглянуть внутрь и встретиться с ней взглядом. Когда же наконец она собралась с духом и поглядела в глазок, который давал ей широкий обзор, то увидела человека с раскинутыми руками, лежавшего на спине на бетонном полу веранды, куда он упал, постучав в дверь.
«Это ловушка, — подумала Лора. — Ловушка. Западня».
Она зажгла свет снаружи и прокралась к одному из окон. Осторожно приподняла одну из пластин металлической шторы. Человек на веранде был ее хранителем. Его ботинки и брюки были покрыты мерзлым снегом. На нем был белый халат; на груди темное пятно крови.
Насколько она могла видеть, на веранде и на лужайке позади него никого не было, но она должна была учитывать возможность, что его оставили здесь, чтобы выманить ее из дома. Открыть дверь ночью при таких обстоятельствах было чистым безумием.
Но не оставлять же его на веранде. Он был ее хранителем. А что, если он ранен и умирает?
Она нажала кнопку отключения сигнализации рядом с дверью, открыла замки и засовы и, озираясь, вышла на холод зимней ночи, держа наготове «узи». Никаких выстрелов. Никакого движения на белеющей снегом лужайке и дальше до самого леса.
Она подошла к своему хранителю, опустилась рядом с ним на колени и попробовала найти пульс. Он был жив. Она подняла веко у него на глазу. Он был без сознания. Рана на груди, видимо, была серьезной, но не кровоточила.
Занятия с Генри Такагами и регулярные физические упражнения значительно развили ее мускулатуру, но ей не хватало сил, чтобы одной рукой поднять раненого. Лора прислонила автомат к двери и обнаружила, что не может поднять его и двумя руками. Опасно было переносить тяжелораненого, но еще опасней было оставлять его на морозе, не говоря уже о том, что он явно спасался от преследователей. Она волоком втащила его в кухню и положила на полу. С облегчением внесла внутрь «узи», заперла дверь и опять включила охранную сигнализацию.
Он был страшно бледным и холодным как лед, поэтому она тут же сняла с него ботинки и носки, покрытые снегом. Когда она разула его левую ногу и принялась за правую, он начал что-то бормотать на непонятном языке, а по-английски он твердил что-то о взрывчатке, каких-то воротах и призраках в лесу.
И хотя Лора видела, что он бредит и вряд ли ее понимает, как не понимает его и она, она все же успокаивающе повторяла:
— Вот так, лежите спокойно, все будет в порядке, как только мы отогреем вам ноги, я тут же вызову врача.
Слово «врач» на мгновение вернуло ему сознание. Он слабо уцепился за ее руку, устремил на нее напряженный испуганный взгляд.
— Не надо врача. Надо уходить… уходить отсюда.
— Вы не в состоянии куда-либо уходить, — сказала Лора. — Разве только на машине «скорой помощи» до больницы.
— Надо уходить. Торопитесь. Они явятся… скоро явятся…
Лора взглянула на «узи».
— Кто явится?
— Убийцы, — горячо настаивал он. — Они убьют меня в отместку. Убьют вас, убьют Криса. Они скоро будут здесь. Очень скоро.
В этот момент его взор прояснился и он твердо выговаривал слова. На его бледном, потном от боли лице появилось выражение ужаса.
Значит, она не напрасно занималась стрельбой и боевыми искусствами, опасность была реальной, а не выдумкой истеричной женщины.
— Хорошо, — согласилась Лора, — мы тронемся в путь, как только я осмотрю рану: возможно, потребуется перевязка.
— Нет! Сейчас же. Немедленно.
— Но…
— Сейчас же, — настаивал он. Его глаза выражали глубокий страх, и она готова была поверить, что убийцы, о которых он твердил, были не людьми, а исчадиями ада — бездушными, жестокими и непреклонными.
— Ладно, — согласилась она. — Уходим сейчас.
Он отпустил ее руку. Глаза потеряли осмысленное выражение, он начал опять невнятно бормотать что-то, еле ворочая языком.
А когда она выходила из кухни, чтобы подняться наверх и разбудить Криса, то услышала, как ее хранитель в забытьи возбужденно твердит о какой-то непонятной «большой черной машине смерти».