Крот 2. Сага о криминале Мережко Виктор

– Кузьму плотно взяли следаки из Петровки.

– Знаю, – едва заметно кивнул Николай.

– Настолько плотно, что последствия могут оказаться самыми серьезными.

– Знаю.

– Такое впечатление, что менты выполняют чей-то заказ. Но он ведь никакого отношения к смерти Окунева не имеет. Вы это знаете.

– Догадываюсь.

– Необходимо вмешаться. Дело приобретает серьезный оборот… Трое суток предварительного задержания постепенно перешли в пять.

– Ну что ж, – улыбнулся Николай. – Пусть отдохнет. «Это даже хорошо, что пока нам плохо», – как пелось в одной песенке. Я недавно имел с ним встречу, беседовал на известную нам тему. Он оказался несговорчив, вернее, не готов к такому разговору.

– В каком смысле?

– Он стал слишком глубоко копаться в морали… – Николай взял небольшую гантель, поработал кистевым суставом. Не мигая, посмотрел в глаза собеседнику. – Говорит, что он не господь бог и не судья, чтобы решать людские судьбы.

– В какой-то степени он прав.

– Наверное… В другой ситуации я бы сам с ним согласился. Но в нашем положении… в положении, когда страна находится на краю пропасти… Мы не для того вытаскивали его из провинции, чтобы он стал неуправляемым олигархом, вел себя непредсказуемо, во вред нашему делу.

– Но он ведь выполнял все… – попытался возразить Старков.

– Он выполнял все, что ему вменялось в задачу, – продолжил мысль Николай. – Но все это было преамбулой к настоящему делу. Преамбулой!

– А смерть Часовщика? А борьба с криминалом? Он сделал не так уж мало.

– Мало, мало! По сравнению с тем, что предстоит впереди. Поэтому тот факт, что он попал в серьезную переделку, пойдет ему только на пользу.

– На пользу? – усмехнулся Старков. – А если наоборот? Если он обозлится?

– Мы с тобой воевали! – остановился перед ним Николай. – И ты знаешь, как человек реагирует на то, что происходит не с ним лично, а с кем-то другим. А вот когда целятся в тебя, именно в тебя – тут вступает в силу инстинкт самосохранения. Тут ты не раздумываешь, стрелять или не стрелять. Если не ты его, то он тебя… Так что пусть на собственной шкуре почувствует, поймет, что наш план на сегодняшний день единственный, оптимальный.

– То есть, ему сидеть?

– Нет, завтра его выпустят, – сдержанно улыбнулся Николай. – Но вот еще что… Постарайтесь, чтобы завтра, когда Кузьмичев будет покидать следственный изолятор, туда сбежалось побольше телевизионной братии. Не только его собственный канал, но и все остальные. Надо из его освобождения сделать шумный спектакль… Как ни странно, но победа, успех делает человека менее осторожным и более сговорчивым. Уверен, он сделает нужный вывод. А ты постарайся узнать, кто стоит за всем этим «следствием». Возможно, с него мы и начнем.

С самого утра возле следственного изолятора толпились журналисты – газетчики, телевизионщики, папарацци с фотоаппаратами наготове.

Команда Кузьмичева – Старков, Костя, Вован, Аркадий и еще несколько охранников – держалась в сторонке, ожидая выхода патрона.

Кто-то из журналюг первым почувствовал начало действа, ринулся к двери изолятора. За ним двинулись другие. Вся масса задвигалась, заволновалась. Охранники попытались сдержать ее, и в это время дверь открылась и на свет божий вышел Кузьмичев – похудевший, бледный, слегка заросший щетиной и, как ни странно, улыбающийся.

За его спиной скромно и неприметно маячил известный московский адвокат Михаил Лерр.

Замерцали вспышки, раздались даже жидковатые аплодисменты.

Среди телевизионщиков особенно выделялся своей энергичностью Василий Петрович – он явно чувствовал себя здесь хозяином и, расталкивая всех, ломился напрямую к своему шефу.

– Как вы себя чувствуете, Сергей Андреевич?

– Разве не видно? – тот продолжал улыбаться. – Отлично!

– Это правда, что вас держали в камере с бомжами?

– Бомжи – тоже люди. Причем очень душевные.

Вопросы посыпались со всех сторон.

– Какое обвинение вам было предъявлено?

– Обвинений не было.

– Но вас ведь задержали?

– Задержали и выпустили.

– На каком основании?

– На основании судебного кретинизма!

– Вас обвинили в оскорблении следователя при исполнении им служебных обязанностей.

– Простите, в оскорблении кого? – приставил ладонь к уху Кузьмичев.

– Следователя Конюшина.

– Если Конюшин – следователь, то я – марсианин. Что же касается обвинения… Если завтра вас вдруг обвинят в скотоложестве то, уверяю вас, обратное вы вряд ли докажете. Вас с успехом упекут в каталажку. Хотя общение со скотом вы имели только в виде антрекота.

Журналисты засмеялись.

– Это правда, что на вас хотят повесить смерть Окунева? – снова вырвался вперед Василий Петрович.

– Правда. Окунев приехал в Москву по моему приглашению, и, согласитесь, было бы крайне странно, если бы именно я оказался виновником его гибели. Но кому-то очень хочется выкрутить именно такую версию и выгородить истинных виновников его убийства.

– Вы употребили слово «убийства». Вы считаете, что Окунева убили?

– Убежден. И виновные должны быть найдены и наказаны теми же органами правопорядка, к которым относится и, с позволения сказать, следователь Конюшин.

– Вы намерены судиться с ним? – поинтересовалась молоденькая симпатичная тележурналистка.

– Безусловно. Уверен, что Конюшин выполняет чей-то заказ. И, думаю, далеко не бескорыстно.

– Ваши планы на ближайшие дни?

– Работать. Вернуться в офис и работать… – Сергей взял за локоть своего адвоката, заставил его выйти вперед. – Все остальные вопросы к Михаилу Борисовичу Лерру, которого вы все замечательно знаете.

Кузьмичев оставил журналистов и двинулся к своим парням. Все расселись по машинам, выехали со двора отделения милиции.

– Что с Сабуром? – спросил Сергей Старкова.

– Сидит.

– Да плевать, что он сидит! Я просил узнать, когда смогу с ним встретиться?

– Самое простое – загреметь туда же, – улыбнулся Старков и тут же добавил: – Шутка.

– Идиотская. Хотя при нашем правосудии можно загреметь куда угодно.

– Не беспокойся, я уже навожу мосты.

– А можно пооперативнее? Сабур определенно должен знать, где Марина.

– Не думаю, что он просто так выдаст тебе информацию.

– Сделай так, чтоб выдал. Я готов заплатить любую цену.

– А если эта цена – его свобода?

– Значит, пойдем и на это.

– А не боишься? Пока он за решеткой, ты в безопасности. Он так и не в курсе, кто его подставил с наркотиками. Неужели думаешь, Маргеладзе промолчит?

Сергей резко повернулся к нему.

– Болтовня! Понимаешь, сплошная болтовня. А надо действовать. Узнай, где Марина, и мне не придется прибегать к услугам Сабура.

– Сережа, я все понял. Буду действовать.

Встреча Юрия Ивановича и Зуслова была обставлена в духе фильмов о разведчиках.

Во двор небольшого, обнесенного высоким забором особняка, вкатился черный «БМВ» с затемненными стеклами, ворота тут же закрылись, к автомобилю быстрым, чуть ли не строевым шагом подошли двое молодых людей в черной, пригнанной по фигурам форме, открыли дверцу и, встав с двух сторон, повели гостя в дом.

Алексей Иванович Зуслов встретил Юрия Ивановича сдержанно, хотя и с улыбкой, дал знать сопровождающим, что они свободны, проводил гостя в со вкусом отделанную гостиную, жестом предложил расположиться на диване.

Юрий Иванович оценивающе окинул взглядом стены, одобряюще кивнул:

– Недурственно. Я здесь у вас еще не бывал.

– Здесь вообще мало кто бывает, – ответил Зуслов, откупоривая бутылку нарзана. – Вы едва ли не единственный.

– Знак особого доверия?

– Считайте, что так… – Алексей Иванович разлил пузырящуюся воду по хрустальным стаканам, сел в кресло напротив. – Мы, Юрий Иванович, давно знаем друг друга… Давайте быка за рога?

– Давайте, – согласился гость и уселся поудобнее, готовясь к разговору.

– Вам известно, что я держу в руках силу, равной которой на сегодняшний день у нас в стране нет.

– Скинхеды?

– Я бы назвал «Движение патриотической молодежи». Но если вам сподручней употреблять чужеземную формулировку, я соглашусь и на это… Да, у меня в руках скинхеды всей страны. И если их направить в нужном нам направлении, они разнесут все на своем пути. Необходима точная идеологическая подоплека.

– Но еще более необходимы деньги? – спросил Юрий Иванович, с улыбочкой глядя на Зуслова.

– Именно поэтому я попросил вас приехать, – кивнул тот. – Нам очень нужны деньги.

– Они под ногами.

– Под вашими ногами.

– И под вашими тоже. Сегодня на националистической идее многие непрочь погреть руки.

– А вот этого мне бы не хотелось. Наша идея должна быть патриотически чистой и истинной. Мы должны прийти к конечной цели максимально цельными в националистическом смысле.

– В национальном?

– Я не оговорился. Именно, в националистическом! Мы в своей конечной цели за чистую расу, за право русских быть русскими.

– Конечная цель – это что?

– Конечная цель – это власть.

– И вы не боитесь употреблять формулировки типа «националистический смысл»?

– В узком кругу… в кругу единомышленников не боюсь. Я имею дело только с истинными патриотами.

– Один из ваших ближайших соратников – господин Грязнов? – Юрий Иванович внимательно смотрел в глаза Зуслову.

– Да, – кивнул тот. – Петр Петрович один из тех, что определяет нашу стратегию.

– Но он – фигура битая.

– Прежде всего, он – патриот. А это, к сожалению, в нашей стране явление не частое. Ну и к тому же Петр Петрович, несмотря на свою «битость», имеет связи, которым позавидуют многие из нас. Именно связи патриотического толка. Вы ведь знаете, что из органов он был изгнан космополитами именно за глубочайший патриотизм.

– Знаю, – коротко ответил гость, не желая разрабатывать эту тему дальше. – Происхождение денег для вас имеет принципиальное значение?

– Прежде всего, они должны быть предоставлены перспективной для нас личностью. То есть, русским человеком, который со временем вошел бы в наш политсовет.

– Таких немало.

– Таких как раз очень мало, – возразил Зуслов.

Юрий Иванович побарабанил пальцами по столику, подумал, поднял глаза на собеседника.

– Например, Кузьмичев?

Алексей Иванович улыбнулся:

– Именно о нем я в первую очередь думал. Хотя работать с ним будет трудно.

– Предельно трудно. Но возможно. Потому что он тоже наделен амбициозными качествами, и ему уже тесновато на той площадке, которую он уже освоил… А человек он – бесконечно богатый.

– Нам нужны его деньги.

Юрий Иванович налил воды, сделал пару глотков.

– Будем работать.

Камера, в которой сидел Сабур, была довольно большой, и подследственных здесь томилось не меньше десятка. Сабуру, едва ли не самому авторитетному в тюрьме, было выделено наиболее престижное место – шконка у самого окна.

Утром Сабур проснулся от какой-то возни через шконку от него. Здоровенный качок, плечи которого были утыканы наколками, с силой согнул худосочного очкарика и пытался запихнуть его под нары.

Очкарик молчаливо пытался сопротивляться, однако пацан упорно дожимал его, сладострастно и громко сопя при этом.

– Бесполезно… бесполезно упираться, сучонок. Тюряга тебе не школа. Пройдешь университеты, будешь уважать старших… которые уже отсидели свое.

Почти все обитатели камеры проснулись и с интересом наблюдали на происходящим. Качок почти уже запихал голову паренька под нары, когда Сабур неторопливо и как бы нехотя поднялся, подошел сзади к качку и неожиданно с силой воткнул здоровяку средний палец под ребра в район почек.

Тот от неожиданности охнул, отпустил паренька и даже присел от острой боли.

Сабур стоял над ним, ухмылялся.

Качок, увидев перед собой немолодого и довольно потрепанного зека, стал медленно и угрожающе подниматься. И в тот момент, когда он был готов ударить Сабура, тот выбросил вперед правую руку и поднес растопыренные пальцы к его глазам.

Здоровяк замер и не мог шевельнуться – Сабур в любой момент мог проткнуть ему глаза.

Так простояли они некоторое время, затем Сабур медленно опустил руку, сквозь зубы произнес:

– Будешь шалить, штифты выколю… Ты кто, бугай?

– Слон, – ответил тот.

– Новый поселенец, что ли?

– Да за мной уже две ходки… А ты что, пахан здесь?

– Я? Узнаешь… Со временем, – заключил Сабур и показал на шконку возле дверей. – А пока будешь кемарить там, Слон. На самом почетном месте. Будешь меня слушаться – пойдешь на повышение. А станешь беспредельничать, яйца за уши заверну.

Амбал послушно и уныло взял свои постельные дела и направился к нарам возле двери.

В это время защелкали дверные запоры, и в камеру вошли два конвоира. Один из них резко скомандовал:

– Всем встать! Морды к стенке, грабли за спину!

Заключенные вяло и нехотя выполнили команду.

– Подследственный Сабурцев – на выход!

Сабур послушно и привычно заложил руки за спину и двинулся к двери.

Минуя бесконечные тюремные коридоры, тамбуры, скрипучие решетчатые двери, Сабура привели в приемную «Начальника Учреждения» – так было обозначено на табличке. Один конвоир ушел, второй остался при заключенном. На секунду он исчез в кабинете, затем быстро вернулся.

– К начальнику!

Держа руки за спиной, Сабур вошел в кабинет начальника тюрьмы. Кабинет как кабинет – со столом, телевизором, на экране которого хорошо виден тюремный двор, тюремные переходы.

Над столом – портрет Дзержинского, по стенам, на полках красовались разные поделки – подарки заключенных.

В кресле развалился мужчина средних лет с полноватым розовощеким лицом. Он внимательно посмотрел на вошедшего.

– Садись, в ногах правды нет, – сказал он.

– Я и так сижу, – огрызнулся Сабур, – без суда и следствия.

– Ты на стул садись.

Тот сел, посмотрел на начальника:

– Как устроился? Не тесно?

– В тесноте да не в обиде. Не впервой.

– Все-таки не мальчик. После такой жизни, квартиры с видом на Кремль и вдруг – в камере со всяким сбродом. Не обидно?

– Ты что, начальник, перевоспитывать меня собрался?

– Тебя черта с два перевоспитаешь, – засмеялся начальник. – Интересный ты человек, Сабур. Поэтому и позвал. Мне интересно знакомиться с интересными людьми.

– Их тут много, начальник. Жизни не хватит, чтоб со всеми перезнакомиться. Хобби такое, что ли?

– Скорее, сочувствие. Таким людям… интересным… я всегда готов облегчить жизнь.

– На волю выпустишь, что ли? – усмехнулся Сабур.

– На волю – не знаю. А вот отдельную камеру могу.

– Одиночку, что ли? – испугался тот. – За что, начальник?

Начальник рассмеялся.

– Ты не понял меня. Отдельную – это отдельно от всех. Можешь оборудовать как захочешь. Телевизор, сортир, койку, жрачку – выпить, закусить. Но все это за твой счет. Согласен?

– И девку! – добавил Сабур.

– Можно и девку. Только это будет дорого стоить.

– Я человек не бедный.

Петр Петрович Грязнов сидел в своем просторном кабинете за широким столом и вовсю распекал подчиненных.

– …Я не буду спрашивать с них, с этих сопляков! А вот с вас семь шкур спущу! Все начинается с малого! Сегодня, видите ли, он решил просто так… мордобоем проучить непослушного, или какого-нибудь черножопого, а завтра что? Завтра и завалить можно? С этого все начинается! С вашего попустительства! Никакого беспредела, никакого самоуправства, никакого бардака! Только слаженные и ответственные действия! Наши парни – не сброд и не скины, как их называют некоторые газетчики-космополиты! Они – цвет, будущее русской нации! И вы, как старшие товарищи, должны это понимать и воспитывать молодежь! А к тебе, Дмитрий Иванович, особый счет! – повернулся он к седовласому человеку. – Мы же с тобой огонь и воду прошли! Какая была дисциплина?! Куда ты смотришь? Или пора на отдых? Так и скажи – уважу!

– Петр Петрович, – попытался возразить Дмитрий Иванович, – они, эти молодые, совсем из другого теста. У них беспредел в башках с самого рождения. С пеленок, можно сказать!

– Ничего не хочу знать! – заорал Грязнов. – Еще раз услышу, выгоню! У нас должны быть чистые руки и благородные сердца! Все! Все свободны!

Находившиеся в кабинете встали, молча стали покидать кабинет. В дверь просунулась голова секретарши.

– Петр Петрович, к вам сын.

Тот нахмурился, буркнул:

– Пусть заходит.

Секретарша исчезла, а вместо нее в дверях возник Грэг – долговязый парень лет двадцати с длинными волосами, с редкой бороденкой.

– Привет, батя, – произнес он и сходу рухнул в мягкое кресло.

– Сколько раз тебе говорил, не смей называть меня батей! – психанул Грязнов.

– Хорошо, – тут же согласился сын. – Привет, отец.

– Зачем сюда явился? Думаешь, приятно моим подчиненным на тебя такого смотреть?

– Ой, батя, мне болт на них…

– Я сказал – прекрати так меня называть!

– Извини, сорвалось.

Некоторое время отец и сын смотрели друг на друга, затем Грязнов спросил:

– Что, опять денег пришел просить? Пора уже самому зарабатывать. Чего молчишь? Ты на могилу матери хоть раз сходил? Я догадываюсь, чем ты занимаешься… – Открыл ящик стола, вынул оттуда, шприц. – Что это такое?

Сын пожал плечами:

– Ну шприц. Как будто ты не знаешь.

– Хорошо, что мать не дожила до этого. Вот бы обрадовалась.

– Да это приятель оставил. Ну честное слово. Как ты мог подумать?

– Хороши у тебя приятели. Почему забросил музыку? Где твоя гитара? Ты же таскался с ней постоянно! Может уже загнал?

– Ты что, отец! Это ж твой подарок. Я занимаюсь. Каждый вечер. По несколько часов.

– В группе?

– Ну.

– В какой группе? Название!

Сын молчал, с усмешкой глядя на отца.

– Чего молчишь? Мне все доложили. Ни в какой группе ты не играешь, а проводишь время в обществе лохматого отребья. С этой вонючей попсой… И не дай бог, если ты уже и этим стал заниматься, – Петр Петрович угрожающе поднял шприц, – не посмотрю, что ты мой сын. Ты меня знаешь, – Грязнов спрятал шприц в стол, вынул оттуда пачку крупных купюр. – Сколько тебе?

– Сколько не жалко.

– Не жалко… Если на дело, мне для тебя ничего не жалко. И ты это знаешь. Сын… Единственный сын!

– Это на дело. Честное слово, бат… прости, папа.

Отец отшелестел несколько купюр, протянул сыну. Тот не стал пересчитывать, сунул в карман, поднялся.

– На могилу я схожу. Вот куплю цветы, и к маме. Обещаю.

– А делом когда займешься?

– Скоро, отец, скоро. – Он обнял Грязнова, чмокнул в щеку и покинул кабинет.

Тот тяжко вздохнул и опустился в кресло.

Маргеладзе дремал в своем кабинете, забросив ноги на кожаное кресло. Он очнулся от стука в дверь. Возмущенно вгляделся, увидел вошедшего молодого кареглазого кавказца.

– Шалва, дорогой! Прилетел, наконец! Заждался, – Маргеладзе поднялся, широко раскинув руки, пошел навстречу гостю. – Сколько же лет я тебя не видел?!

Шалва улыбался.

– Пять лет, батоно Вахтанг.

– Да, пять лет, пять лет. Встретил бы на улице – никогда не узнал. Красавец. Джигит!

Они обнялись, расцеловались.

– Я бы вас, дядя, сразу узнал. Вы ничуть не изменились. Виски только…

– Что, поседели? – засмеялся тот. – Не стесняйся, говори! Седина мужчину красит. В нашем роду все быстро седеют.

– Да, дядя, у меня тоже серебро в голове проскакивает, – пожаловался Шалва.

– Дорогой племянник, – нахмурился Вахтанг, – хочу попросить тебя вот о чем. Да, для тебя я дядя. Но только по-родственному. Во всех других случаях… когда мы при посторонних… особенно при девушках… я – Вахтанг. Просто Вахтанг! Я не так стар, чтобы меня молодой парень называл дядей. Ты – Шалва. Я – Вахтанг! Понял?

– Понял, дя… Прости, Вахтанг.

– Вот за это и выпьем. И еще – за встречу, – Маргеладзе повернулся к Важе, который бесшумно вошел следом. – Налей нам, Важа, грузинского. Вспомним родину, родных, друзей…