Скованный ночью Кунц Дин

Глава 27

Поскольку полночь еще не наступила, мы развезли ребятишек по домам, и это было просто чудесно. Слезы не всегда бывают горькими. Когда мы совершали объезд, слезы на лицах родителей были сладкими, как благодать. Лилли Уинг, держа на руках Джимми, смотрела на меня, и я видел в ее взгляде то, что когда-то мечтал увидеть. И все же то, что я видел теперь, в настоящем, было не таким, каким могло бы стать в прошлом.

Наконец «Хаммер» подъехал к моему дому. Мы с Сашей и Бобби предложили отпраздновать удачное окончание экспедиции, но Рузвельт предпочел сесть в «Мерседес», отправиться на свой красивый «блюуотер», стоявший в бухте, и надеть на распухший глаз пиратскую повязку с сырым бифштексом.

— Детки, я старею. Вы веселитесь, а я пошел спать.

Так как у Доги сегодня на радиостанции был выходной, он назначил ночное свидание, словно абсолютно не сомневался в том, что вернется из страны Нигде и отправится танцевать.

— Слава богу, у меня хватит времени принять душ, — сказал он. — Я воняю, как обезьяна.

Пока Бобби и Саша грузили наши доски в ее «Эксплорер», я вымыл окровавленные руки. Затем мы с Мангоджерри и Орсоном перешли в столовую, ныне музыкальную студию Саши, послушать кассету, которую я слышал уже дважды. Завещание Лиланда Делакруа.

Но кассеты, оставленной в магнитофоне после того, как я дал ее послушать Саше, Рузвельту и Мангоджерри, на месте не оказалось. Видимо, она исчезла одновременно со зданием, давшим пристанище «Загадочному поезду». Если Делакруа никогда не кончал с собой, никогда не принимал участия в проекте, никогда не бывал на той стороне, то и завещания не оставлял.

Я подошел к полке, на которой Саша хранит записи всех своих песен. Копия завещания Делакруа, названная «Текила с бобами», была там, куда я ее поставил.

— Она будет чистой, — сказал я.

Орсон ответил мне насмешливым взглядом. Бедняга настрадался; его следовало помыть, обработать раны антисептиком и перевязать. Саша уже сделала первый шаг, погрузив в машину аптечку.

Когда я вернулся с кассетой, Мангоджерри сидела у магнитофона.

Я вставил кассету и нажал на кнопку «воспроизведение».

Шипение ленты. Тихий щелчок. Ритмичное дыхание. Затем учащенное дыхание, стоны и отчаянные всхлипывания. И наконец голос Делакруа:

— Это предупреждение. Завещание.

Я нажал на кнопку «стоп». Как оригинал мог исчезнуть, а копия остаться нетронутой? Как мог Делакруа сделать завещание, если он никогда не участвовал в «Загадочном поезде»?

— Парадокс, — сказал я.

Орсон согласно фыркнул.

Мангоджерри посмотрела на меня и зевнула, словно хотела сказать, что я недоумок.

Я снова включил магнитофон, на большой скорости перемотал пленку и нашел место, где Делакруа перечислял имена и титулы участников проекта, которых он знал. Первым, как я и помнил, шел доктор Рандольф Джозефсон. Он был гражданским ученым и главой проекта.

Доктор Рандольф Джозефсон.

Джон Джозеф Рандольф.

Конечно, выйдя из колонии для малолетних преступников, Джонни Рандольф стал Рандольфом Джозефсоном. В этом новом качестве он получил образование, в том числе сатанинское, стремясь исполнить веление судьбы, которое он якобы почувствовал, когда каменная ворона слетела со скалы.

Если хотите, можете считать, что сам дьявол нанес визит двенадцатилетнему Джону Джозефу Рандольфу, принял обличье говорящей вороны и подучил убить родителей, а затем придумать машину времени — она же «Загадочный поезд», — чтобы открыть дверь между здешним миром и адом, выпустить наружу легионы черных ангелов и демонов, осужденных жить в преисподней.

Или считайте, что мальчишка-маньяк где-то вычитал нечто подобное — допустим, страшно сказать, в каком-нибудь дешевом комиксе, — позаимствовал сюжет для собственной жизни, а потом вбил себе в башку, что именно это толкнуло его на создание адской машины. Может показаться невероятным, что психопат с манией рубить и резать стал ученым такого уровня, чтобы на его исследования отпускали миллиарды долларов из «черного бюджета». Но мы знаем, что он был необычным психопатом, тщательно сдерживал себя, совершал по одному убийству в год и вкладывал остаток своей чудовищной энергии в построение карьеры. К тому же большинство людей, решающих, на что потратить миллиарды «черного бюджета», далеко не так уравновешенны, как мы с вами. Вернее, не так уравновешенны, как вы, потому что каждый, кто будет читать тома моего мунлайт-бейского дневника, усомнится в моем рассудке. Распоряжающиеся общественной казной часто ищут безумные проекты, и я удивился бы, если бы Джон Джозеф Рандольф — он же доктор Рандольф Джозефсон — оказался единственным психом, который купался в деньгах налогоплательщиков.

И тут я подумал вот о чем. Умер ли Рандольф, похороненный заживо под тысячами тонн грунта, которым в безумном заднем ходе времени тракторы и экскаваторы засыпали дыру, образовавшуюся на месте яйцевидной комнаты и смежных помещений? Или он вообще никогда не возвращался в Уиверн и никогда не разрабатывал проект «Загадочный поезд»? Может быть, он живет где-нибудь в другом месте и последние десять лет трудится над другим, но похожим проектом?

Трехсотаренный цирк моего воображения внезапно заработал, и я ощутил уверенность, что в эту самую минуту Джон Джозеф Рандольф стоит, прижавшись лицом к окну столовой, и смотрит на меня. Я резко развернулся. Плотная штора была опущена. Перейдя на другой конец комнаты, я дернул за шнур и поднял штору. Джонни там не было.

Я прослушал еще один кусок записи. Под восемнадцатым номером в списке Делакруа значился некий Конрад Генсель. Без всяких сомнений, он и был тем коренастым ублюдком с коротко стриженными черными волосами, желто-карими глазами и кукольными зубками. Вероятно, он был одним из «темпонавтов», путешествовавших на другую сторону и вернувшихся оттуда живыми. Может быть, он тоже увидел свою судьбу в этом мире красного неба или тихо сошел с ума от увиденного и испытал самоубийственную тягу к этому месту? Во всяком случае, они с доктором Рандольфом встретились не в церкви и не на благотворительном базаре.

У меня встали дыбом волосы на голове. Хотя здание «Загадочного поезда» было снесено до последней капли бетона и листа железа, я не чувствовал, что на этом деле поставлен крест.

Джона Джозефа Рандольфа у окна не было, однако теперь я был убежден, что к стеклу прижал нос Конрад Генсель. Поскольку штора была уже спущена, я снова пересек комнату. Помедлил. Дернул за шнур. Никакого Конрада.

Пес и кошка смотрели на меня с интересом, словно наблюдали за представлением.

— Вопрос вот в чем, — сказал я Мангоджерри и Орсону, ведя их в кухню. — Дверь, которую открыл Джонни, — это действительно врата ада? Или врата чего-то другого?

Рандольф не смог бы добиться финансирования, если бы пообещал построить мост к Вельзевулу. Он предложил нечто более конкретное. Банкиры плаща и кинжала были уверены, что они финансируют научные исследования, связанные с путешествием во времени; если исходить из того, что все они психи, это казалось правдоподобным.

Вынув из холодильника пачку сосисок, я сказал:

— Судя по тому, что он нес в медной комнате, я думаю, что это было путешествие во времени особого рода. Вперед, назад… но главным образом то, что он называл «вбок».

Я стоял, думал и держал в руках сосиски.

Орсон начал ходить вокруг меня.

— Предположим, что во времени есть другие миры, кроме нашего. Параллельные миры. Согласно квантовой физике одновременно с нашей Вселенной существует неограниченное количество теневых, таких же реальных, как и наша. Мы не можем видеть их. Они не могут видеть нас. Реальности никогда не пересекаются. Разве что в Уиверне. Где есть «Загадочный поезд», где на какое-то время реальности смешиваются, словно в гигантском миксере…

Теперь вслед за Орсоном стала описывать круги Мангоджерри.

— Разве не может быть так, что одна из этих теневых вселенных так ужасна, что похожа на ад? Если это верно, то может существовать параллельный мир, столь чудесный, что мы не сумеем отличить его от рая.

Бродящие по кругу пес и кошка смотрели на сосиски в таком трансе, что, если бы Орсон внезапно остановился, Мангоджерри врезалась бы в его зад и не заметила бы этого.

Я открыл пачку, выложил сосиски на блюдо, шагнул к микроволновой печи, но остановился посреди комнаты, размышляя о немыслимом.

— Вполне возможно, — сказал я, — что некоторые люди с неустойчивой психикой, мистики, время от времени проникают сквозь барьер между потоками времени. Иначе говоря, видят эти параллельные миры. Не отсюда ли возникла концепция жизни после смерти?

Тут на кухню вошел вернувшийся из гаража Бобби, прислушался к моему монологу и пристроился в хвост Орсону и Мангоджерри.

— А вдруг мы и впрямь после смерти по боковой ветке уходим из этого мира в параллельный? О чем мы говорим, о религии или о науке?

— Мы не говорим ни о чем, — ответил Бобби. — Это ты говоришь какую-то чушь о религии и псевдонауке, а мы думаем только о хот-догах.

Поняв намек, я сунул блюдо в печь. Когда сосиски разогрелись, я дал две Мангоджерри, а Орсону шесть, потому что прошлой ночью, поднимая перекушенную сетку и зовя пса в Уиверн, я обещал ему сосиски, а я всегда держу слово, данное друзьям, так же, как они держат слово, данное мне.

Бобби я сосисок не дал, потому что он дразнился.

— Посмотри-ка, что я нашел, — сказал он, когда я смывал с пальцев оставленный сосисками жир.

Когда Бобби протянул мне мою бейсболку с надписью «Загадочный поезд», у меня задрожали руки.

— Но его нет, — сказал я.

— Этого нет, — ответил Бобби, — но есть что-то другое.

Сбитый с толку, я перевернул кепку и посмотрел на надпись. Рубиново-красные стежки образовывали слова не «ЗАГАДОЧНЫЙ ПОЕЗД», а «АЛЛЕЯ ТОРНАДО».

— Что за «Аллея торнадо»? — спросил я.

— Ты не находишь, что от этого слегка…

— Пробирает дрожь?

— Ага.

— След, оставленный тропическим вихрем. Очень странно… — пробормотал я.

Может быть, Рандольф, Конрад и другие уехали из Уиверна в какое-то другое место и работают над тем же проектом, получившим другое имя? Прения не закончены.

— Будешь носить? — спросил Бобби.

— Нет.

— И правильно сделаешь. Но есть еще кое-что, — сказал он. — Что случилось с моим трупом?

— Мы снова здесь. А труп перестал существовать, только и всего.

— Но я не умирал.

— Я не Эйнштейн.

Бобби насупился.

— А вдруг однажды утром я проснусь, а рядом в постели буду лежать я мертвый, весь разложившийся и покрытый слизью?

— Купишь новые простыни.

Собрав и положив в багажник все необходимое для вечеринки, мы отправились на южный мыс бухты, где стоял только коттедж Бобби — прекрасный дом из стекла и мореного тика.

По дороге Саша остановилась у телефона-автомата и голосом Микки-Мауса (один бог знает, почему именно Микки-Мауса; куда уместнее здесь был бы один из персонажей «Короля-льва») посоветовала полиции наведаться в дом Стэнуиков.

Когда мы снова тронулись в путь, Бобби сказал:

— Брат…

— Ага.

— Кто оставил тебе бейсболку «Загадочный поезд»? И кто вчера засунул пропуск Делакруа за «дворник» моего джипа?

— У меня нет доказательств.

— А кого ты подозреваешь?

— Большую Голову.

— Ты серьезно?

— Я думаю, он умнее, чем кажется.

— Это всего лишь паршивый мутант, — заупрямился Бобби.

— Такой же, как я.

— Ты прав.

Добравшись до Бобби, мы сменили уличную одежду на непромокаемые костюмы и загрузили в «Эксплорер» сумку-холодильник с пивом и закуской.

Однако, прежде чем приступить к вечеринке, надо было решить один вопрос, иначе мы продолжали бы нервно оглядываться на окна, разыскивая взглядом чокнутого руководителя «Загадочного поезда».

Огромные экраны компьютерных станций домашнего офиса Бобби полыхали цветными картами, графиками атмосферного давления и фотографиями Земли, сделанными со спутников всего несколько минут назад, и динамическими таблицами погодных условий во всем мире. Здесь — естественно, с помощью служащих мунлайт-бейского отделения «Серфкаста» — Бобби предсказывал условия для занятий виндсерфингом и оповещал о них подписчиков из двадцати с лишним стран.

Не обладая совместимостью с компьютером, я стоял позади. Бобби включил одну из станций, пробежал пальцами по клавиатуре, вышел в режим диалога и начал искать базу данных с перечнем всех современных ведущих американских ученых. Логика подсказывала, что безумный гений, одержимый идеей путешествий во времени и решивший доказать, что параллельные миры существуют наравне с нашим и их можно достичь с помощью движения поперек времени, должен быть физиком, причем чертовски хорошим и щедро финансируемым, если он сумел доказать, что его теории имеют практическое значение.

Бобби нашел доктора Рандольфа Джозефсона за три минуты. Тот работал в университете штата Невада и жил в Рено.

Мангоджерри вспрыгнула на станцию и стала пристально всматриваться в данные на экране. Там имелась даже фотография. Да, это был он, наш безумный гений.

Несмотря на закрытие многих военных баз, последовавшее за окончанием «холодной войны», в Неваде еще оставалось несколько секретных полигонов. Можно было предположить, что по крайней мере один из них приютил тайные исследования, начатые в Уиверне.

— Когда закрыли Уиверн, он мог переехать в Рено, — сказала Саша. — Но это не значит, что он еще жив. Он мог вернуться сюда, чтобы украсть детей, и умереть, когда здание… исчезло.

— А может, он вообще никогда не работал в Уиверне. Если «Загадочный поезд» никогда не существовал, он все это время мог работать в Рено, создавая «Аллею торнадо» или что-нибудь в этом роде.

Бобби соединился со справочной Рено, узнал номер телефона доктора Рандольфа Джозефсона и шариковой ручкой записал его на листке блокнота.

Хотя я знал, что во всем виновато мое воображение, но казалось, что эти десять цифр источают злобную ауру. Как будто это был номер, по которому политики, продавшие душу Сатане, могли круглосуточно соединяться со своим боссом, включая выходные и праздники.

— Ты единственный из нас, кто слышал его голос, — сказал Бобби и отодвинул кресло в сторону, чтобы я мог взять трубку телефона, вмонтированную в станцию. — У меня стоит блокиратор автоматического определения номера, так что он не узнает, откуда звонили.

Когда я снял трубку, Орсон положил на станцию передние лапы и бережно взял меня за запястье, словно не желая, чтобы я звонил.

— Нужно, брат.

Он заскулил.

— Долг, — сказал я ему.

Это слово он понял и отпустил меня.

Хотя волосы на моем затылке устроили дуэль друг с другом, я набрал номер. Прислушиваясь к гудкам, я говорил себе, что Рандольф мертв, погребен заживо в яме, где была медная комната.

Он ответил после третьего сигнала. Я сразу узнал его голос. Как только он сказал «алло».

— Доктор Рандольф Джозефсон? — спросил я.

— Да.

Во рту у меня стало так сухо, что язык пристал к небу, как застежка-«липучка».

— Алло, я слушаю, — повторил он.

— Это тот самый Рандольф Джозефсон, которого раньше звали Джон Джозеф Рандольф?

Он не ответил. Я слышал его дыхание.

Я сказал:

— Вы думали, что запись о вашей судимости уничтожена? Неужели вы всерьез верили, что можно убить своих родителей и заставить всех забыть об этом?

Я бросил трубку так быстро, что она подпрыгнула.

— И что теперь? — спросила Саша.

Поднявшись с кресла, Бобби промолвил:

— Может быть, в этом варианте жизни подонок нашел деньги на свой проект не так быстро, как в Уиверне, или их было недостаточно. Он мог еще не приступить к созданию другой модели «Загадочного поезда».

— Но если это правда, — спросила Саша, — как мы его остановим? Поедем в Рено и всадим ему пулю в лоб?

— Нет, если сумеем избежать этого, — ответил я. — Я сорвал со стены галереи несколько вырезок. Когда я вернулся домой, они остались у меня в карманах. Не исчезли, как… труп Бобби. Это значит, что Рандольф действительно совершал убийства. Приносил ежегодную жертву. Может быть, завтра я сделаю анонимный звонок в полицию и обвиню его в убийствах. Если они клюнут, то смогут найти его дневник или записную книжку.

— Даже если Рандольфа прижмут к ногтю, — сказала Саша, — исследования могут продолжать без него. Могут построить новую версию «Загадочного поезда» и снова открыть дверь между двумя реальностями.

Я посмотрел на Мангоджерри. Мангоджерри посмотрела на Орсона. Орсон посмотрел на Бобби. Бобби посмотрел на меня и сказал:

— Тогда мы пропали.

— Завтра же позвоню копам, — пообещал я. — Это лучшее, что мы можем сделать. А если копы его не тронут…

— Тогда мы с Доги поедем в Рено и уничтожим подонка.

— Женщина, ты в таких делах мастак, — отозвался Бобби.

Можно было начинать праздник.

Саша проехала по дюнам, пересекла полосу прибрежной травы, серебрившейся под луной, спустилась по длинной насыпи и припарковалась на берегу, у самой полосы прибоя. Заезжать на пляж запрещалось, но мы побывали в аду и вернулись обратно, так что наказание, полагавшееся за это нарушение, нас не пугало.

Мы расстелили на песке покрывала и зажгли фонарь Коулмена.

На рейде бухты, к северо-западу от нас, стоял большой корабль.

Хотя была ночь, а света бортовых огней не хватало, чтобы определить его тип, я был уверен, что в наших краях ничего подобного до сих пор не попадалось. Мне стало неуютно, но не настолько, чтобы уехать домой и залезть под кровать.

Волны были отличные: два — два с половиной метра от основания до гребня. Ветер с берега был достаточно сильным, чтобы образовать приличный баррель. Лунный свет заставлял пену блестеть, как жемчужные ожерелья русалок.

Саша и Бобби зашлепали по воде, заходя поглубже, а я остался на страже с Орсоном, Мангоджерри и двумя ружьями. Хотя «Загадочный поезд» мог больше не существовать, умный ретровирус моей ма все еще работал. Может быть, вакцина и лекарство были на подходе, но люди в Мунлайт-Бее все еще «превращались». Койоты не могли сожрать весь отряд: как минимум несколько уивернских обезьян бродили где-то рядом и не испытывали к нам теплых чувств.

Воспользовавшись захваченной Сашей аптечкой, я бережно обработал лапы Орсона антисептиком и залил неглубокие раны неоспорином. Порез на левой щеке, возле носа, был не таким серьезным, как показалось на первый взгляд, но с ухом было хуже. Придется утром вызвать ветеринара и спросить, как можно восстановить сломанный хрящ.

Хотя раны должно было щипать, Орсон не жаловался. Он был хорошим псом и отличным товарищем.

— Я люблю тебя, брат, — сказал я ему.

Он лизнул меня в лицо.

Я сознавал, что время от времени обвожу взглядом пляж, ожидая увидеть то ли обезьян, то ли идущего ко мне Рандольфа. Или Ходжсона в космическом костюме, с лицом, кишащим паразитами. После того как реальность была тщательно разрезана на куски, возможно, они больше никогда не соединятся в прежний спокойный узор. Однако я не смогу избавиться от чувства, что что-то может произойти.