Сонька Золотая Ручка. История любви и предательств королевы воров Мережко Виктор

— Но у нас ничего не было! — воскликнула девушка. — Клянусь!

— Ничего не было, — пробормотал купец.

— Этот господин сделал попытку пристать, но потом быстро уснул, — продолжала оправдываться Сонька.

— Да, я уснул. Потому что был пьяный.

Блювштейн вернулся к нему.

— Вы опозорили, вы обесчестили мою жену. И вы обязаны понести за это наказание.

— Какое? — белыми губами спросил купец.

— Во-первых, дуэль! А во-вторых, завтра во всех газетах будет напечатано об этом происшествии. Не только вы, но и ваша семья будет опозорена. Жена и дети узнают истинный облик мужа и отца!

— Умоляю, — у купца подкосились ноги. — Не уничтожайте. Любое условие — и я его исполню. Пощадите!

Сонька приблизилась к Блювштейну, просяще сложила руки на груди:

— Михель, я прошу. Ради меня, ради моей чести, отпусти этого несчастного господина. Он ни в чем не виноват. Ведь это я пришла к нему. Прости его. Со мной же можешь поступить как угодно. Я согласна.

Муж помолчал, гоняя желваки на скулах, и благородно согласился:

— Хорошо, я выполню твою просьбу. Но при условии: этот человек должен покинуть гостиницу сейчас же, немедленно!

Девушка повернулась к бледному, растерянному купцу.

— Вы согласны?

— Да, согласен. — Кивнул тот. — Только вот у меня куда-то пропали все деньги и это… перстни с рук.

— Что? — заорал Михаил. — Вы кого-то подозреваете? Моя жена украла?

— Я?! — пораженно охнула Сонька.

— Нет, никого! Тем более вас… — пробормотал купец. — Просто что-то случилось…

Блювштейн направился к выходу, у самой двери оглянулся:

— Если через час я увижу здесь вашу бессовестную рожу, я ее продырявлю!

Сонька следом за Михаилом покинула номер купца.

Сонька и Блювштейн не спеша, прогуливались по людным московским улицам. Погода была великолепная, праздный народ покинул свои дома и квартиры, все дышало покоем и неторопливостью.

— Ты сам-то питерский или москвич? — спросила Сонька.

— Москвич, коренной! — самодовольно ответил Михаил.

— А родители?

— Здесь, в Москве.

— Может, познакомишь?

— Зачем?

Девушка даже приостановилась.

— Что значит — зачем? Я тебе кто?

— Ну, вроде жена.

— Не вроде, а жена. Живем вместе, работаем вместе. Надо знакомить. Они у тебя кто?

— Отец — профессор университета, и мама тоже в университете.

— Хорошие родители. Будем знакомиться, — решила Сонька.

Некоторое время шли молча, девушка поглядывала на Михаила.

— Они знают, чем ты занимаешься?

— В том-то и дело, что знают.

— И, конечно, недовольны?

— А ты была бы довольной, если бы твой сын чистил чужие карманы и сумки?

— Во-первых, у меня дочь.

— У тебя есть дочь?! Не знал.

— Не знал — узнал! А во-вторых, у нее будет другая жизнь.

— Какая? — Блювштейн насмешливо смотрел на Соньку.

— Другая. Я сумею из нее сделать человека.

— Если успеешь.

Сонька снова остановилась:

— Что значит — если успеешь?

Блювштейн улыбнулся, ласково поцеловал ей руку:

— Сегодня мы гуляем по Москве, а завтра, может, будем махать киркой на Сахалине. Вот что это значит.

Они снова шли и снова молчали.

— И все-таки я хочу познакомиться с твоими родителями, — твердо заявила Сонька.

— Зачем? Они поймут, что ты тоже воровка.

— Я на нее похожа?

— Ты похожа на меня. А это говорит о многом.

Девушка обняла его:

— Увидишь, я им понравлюсь. — Она показала свои длинные ногти. — Как?

— Надо подрезать.

— Дурачок, ничего не понимаешь! Пойдем выберем подарок родителям.

— Ты взяла достаточно денег?

— Выберем без денег, — загадочно улыбнулась девушка.

Ювелирный магазин, который облюбовала Соня, оказался не самого высокого класса, однако выбор изделий был достаточно большим, да и желающих поглазеть на дорогие безделушки здесь толпилось немало. Сонька и Михаил протолкались к прилавкам, и девушка попросила одного из продавцов:

— Подскажите, пожалуйста, вот те два колье и перстни. Да, эти, спасибо.

Продавец выложил товар на стекло, профессионально следя за происходящим. Сонька внимательно изучила по очереди оба колье, попробовала их своими длинными ногтями на крепость, отложила в сторонку. После чего перешла к перстням. Она принялась вертеть их и примерять на пальцы. Михаил стоял рядом, с недоумением и интересом наблюдая за ее манипуляциями.

— Можно вас? — позвал продавца кто-то из покупателей.

— Подождите, я занят, — отмахнулся тот, не сводя глаз с колье и перстней.

Сонька наконец отодвинула от себя все изделия, глубоко вздохнула:

— Благодарю, не надо. Пошли отсюда, Сашенька.

И первой направилась к выходу. Продавец сгреб украшения, положил на место, под стекло.

От магазина шли молча. Наконец Михаил не выдержал, коротко бросил:

— Ну и чего?

Сонька взглянула на него, вытянула вперед руки ладонями вверх, попросила:

— Загляни под мои ногти.

Блювштейн с недоумением выполнил просьбу подруги и неожиданно обнаружил под ее ногтями несколько довольно крупных бриллиантов.

— Ты… выдрала их?

— А что мне оставалось делать? — засмеялась Сонька. — Он так таращился, что сунуть что-либо в карман было невозможно.

Михаил какое-то время оценивал Сонькин фокус и вдруг стал хохотать, как ненормальный.

Сонька, одетая скромно и со вкусом, уверенно ступала по ступеням, цепко держа Михаила под руку. Они остановились перед высокой добротной дверью одной из квартир, Блювштейн подмигнул спутнице и дернул за веревочку звонка. По ту сторону двери послышались дробные женские шажки, звонкий голос крикнул:

— Кто там?

— Мамочка, — излишне весело ответил Михаил, — это ваш любимый сын!

За дверью как-то странно затихли, и через мгновение тот же голос попросил:

— Одну минуточку…

Снова послышались шажки, в этот раз удаляющиеся, после чего половицы заскрипели от неспешной, тяжелой походки. Дверь открылась, и в дверном проеме предстал грузный мужчина в халате, лет шестидесяти. Это был отец Михаила. Он быстро взглянул на сына, мельком изучил спутницу, никак не отреагировав на нее.

— Слушаю, Михаил.

— Папа, я не один.

— Вижу. Что ты хотел?

— Хотел бы войти в квартиру.

— Зачем? Ты забыл наш последний разговор? — Отец был суров и неприступен.

— Папа, между родителями и сыном не может быть последнего разговора. Я бы хотел его продолжить.

Блювштейн-отец помолчал и с громким сопением отступил назад.

— Прошу.

Михаил и Сонька вошли в длинный прохладный коридор и двинулись в сторону той комнаты, куда жестом указал отец. Комната была просторная, в центре стоял большой черный рояль. Михаил помог Соньке сесть в кресло, сам расположился рядом. Отец молча стоял в дверном проеме, изучая визитеров.

— Как мама? — спросил сын, деланно улыбнувшись.

— Ты сейчас ее увидишь, — кивнул отец и громко позвал: — Сара, тебя желает увидеть сын!

В комнату вошла маленькая сухонькая женщина, ласковыми и нежными глазами она уставилась на Михаила.

— Здравствуй, Михель. Ты что-то хотел?

— Хотел тебя увидеть, мама.

— Увидел? — строго поинтересовался отец. — Достаточно. — И он легонько подтолкнул жену в спину: — Ступай.

— Но я бы хотел познакомить маму со своей женой, — вдогонку бросил Михаил.

Родители почти одновременно оглянулись.

— У тебя… жена? — не сразу спросил Блювштейн-старший.

— Да, — кивнул сын. — Мы любим друг друга и пришли за благословением.

Отец посмотрел на мать, горько усмехнулся:

— Как ты понимаешь, Сара, сын решил сюрпризами довести нас до крайней точки. — Он перевел взгляд на Соньку и поинтересовался: — Как вас зовут, мадемуазель?

Она поднялась с кресла.

— Софья.

— И вы любите… — Блювштейн-старший не сразу подобрал подходящее слово. — Вы действительно любите сего господина?

— Да, я люблю вашего сына, — спокойно и достойно ответила Сонька.

Отец помолчал, негромко сказал жене:

— Есть смысл вернуться и кое-что объяснить этой дамочке.

Он опустился в кресло напротив сына и гостьи, мать осталась стоять, растерянная и какая-то жалкая.

— Во-первых, мы известная в Петербурге семья. Нас знают и почитают, — заявил отец.

— Знакомство с вами для меня честь, — кивнула Сонька.

— Благодарю. А во-вторых, вам известно, какой образ жизни ведет Михель Блювштейн?

— Известно, — девушка продолжала стоять. — Мы таким образом познакомились.

Михаил бросил на нее испуганный взгляд, и отец уловил это.

— Вы, господа, вместе промышляете разбоем? — с усмешкой уточнил Блювштейн-старший.

— Нет, я занимаюсь музыкой, — девушка кивнула на рояль. — Я пианистка. А наше знакомство… — она помедлила, — все просто: ваш сын ограбил меня в вагоне.

Михаил удивленно уставился на невесту: он не понимал, куда ведет Сонька.

— Вам понравилось, как Михель проделал это, и вы влюбились? — продолжал ерничать отец.

— Нет, — девушка не обращала внимания на иронию, — я вошла в его положение. Когда человека отвергают, он готов на крайности.

— То есть вы протянули ему руку помощи?

— А что оставалось делать, если он одинок и неприкаян? Родители отказались от него, общество презирает и преследует. У него нет иного выхода, кроме как грабить. И я решила принять Мишу в свою жизнь. К тому же он мне интересен как мужчина.

Мать молчала и тихонько плакала.

— Слишком все красиво, чтобы было похоже на правду, — заметил отец. — Судя по произношению, вы не русская?

— Я еврейка.

— Я не это имел в виду, вы не из России?

— Я родилась в Польше.

— Родители?

— Их убили. Во время погрома. Вы ведь знаете, что в Польше случаются погромы?

— К сожалению, да. То есть вы сирота?

— Увы.

— Может, девушка желает чего-нибудь испить? — обратилась к Блювштейну-старшему жена.

Тот перевел на девушку вопросительный взгляд, она кивнула.

— Если не сложно, чай.

— Кстати, сын тоже не против, — заметил Михаил.

Мать удалилась, и в комнате на какое-то время повисла тишина.

— Могу я сесть за инструмент? — неожиданно спросила Сонька отца. — Я давно не музицировала.

— С такими-то ногтями? — ухмыльнулся тот.

— Ничего, мне они не помеха!

Девушка грациозно подошла к роялю, уселась на стульчик, откинула крышку. Пальцы ее коснулись клавиш, и комната наполнилась чарующей музыкой Шопена. Мать замерла на пороге с подносом, отец смотрел на красивую девушку за роялем с недоверием и уважением, Михаил же просто врос в кресло от подобного сюрприза.

Сонька закончила играть, повернулась к присутствующим, очаровательно улыбнулась и обратилась к мрачному отцу:

— Вы правы, господин Блювштейн, из-за ногтей играть совершенно невозможно.

— Тем не менее у вас получилось вполне пристойно, — проворчал он и поднялся. — Пошли пить чай. — Махнул жене: — Накрой стол в гостиной.

Пролетка лихо мчалась по вечерним улицам. Сонька прижималась к Михаилу, нежно касалась ладонью его лица, иногда целовала. Довольный Блювштейн улыбался.

— Мама просто влюбилась в тебя, а отец, по-моему, даже меня простил.

— Они у тебя дивные.

— Они тебе понравились?

— Очень. Особенно отец. Внешне строгий, на самом же деле мягкий и добрый.

— Мама добрее.

— Мама должна быть добрее. — Девушка улыбнулась. — А как они обрадовались брюликам!

— Отец сразу начал цеплять к галстуку. — Михаил поцеловал ее в макушку, прижал к себе. — Как хорошо, что я решил грабануть тебя в вагоне.

— Судьба, — засмеялась Сонька.

Они какое-то время ехали молча, затем девушка подняла на парня глаза:

— Ты не забыл о своей генеральской вдове?

— Помню, но не хочется.

— Как это? — удивилась Сонька. — Надо. Она ждет. Когда ты должен быть у нее?

— Сегодня вечером. — Михаил вопросительно заглянул в глаза девушки. — Может, ну ее? Ей-богу, что-то не хочется.

— Мне тоже не всегда хочется, но куда деваться? Работа!

— Тебе мало тех денег, что ты взяла у купца?

— Это я взяла. Теперь твоя очередь. — Сонька поцеловала его. — Ты ведь не задержишься у нее до самого утра?

— Постараюсь, — мрачно ответил Михаил.

— Смотри, я буду ждать. — Сонька снова поцеловала парня. — И будь осторожен. Ты должен беречь себя. Как папа будущего ребенка.

Он, пораженный, повернулся к ней:

— Ты… беременна?

— Похоже, да.

Он взял ее руку, стал целовать длинные пальцы.

Особняк был двухэтажный, обнесенный высокой железной оградой. Свежая штукатурка на стенах дома и аккуратно подстриженные кусты указывали на заботливого хозяина.

Михаил, одетый в строгое пальто, не спеша и достойно вышел из экипажа, направился к воротам. В будке при входе оказался бравый солдат с ружьем в руках, который при появлении Блювштейна выглянул из окошка и строго полюбопытствовал:

— Чего желаете, господин?

Тот на секунду растерялся, однако быстро нашелся, бодро, чуть ли не по-военному ответствовал:

— По приглашению Варвары Тихоновны.

— Как доложить?

— Господин Александр Ковалев из гостиницы «Метрополь».

— Просим подождать.

Служивый прикрыл окошко и позвонил в колокольчик, на звук которого тут же прибежал второй солдат.

— Доложи барыне, что пожаловал господин Ковалев из гостиницы… — приказал первый солдат, забыв наименование гостиницы. — Из какой гостиницы, господин хороший?

— Из «Метрополя», господин Ковалев, — просто, хоть и раздраженно повторил Блювштейн.

— Ковалев из «Метрополя»!

Второй солдат убежал, охранник на воротах и Михаил скучали.

— И что ж, — поинтересовался гость, — всегда так охраняют барыню?

— А то как же? — удивился солдат. — Так велено.

— Чтоб не своровали, что ли? — засмеялся Блювштейн.

— Всяко бывает, — рассудительно сообщил страж. — Всякий народ по улице ходит. Бывают такие, что и украсть могут.

— Барыню, что ли?

— И даже барыню. Муж у барыни был оченно большой генерал.

Второй солдат вскоре вернулся, передал распоряжение.

— Велено пускать!

Михаил вошел во двор, в сопровождении солдата зашагал к парадному входу. По пути заметил, что несколько солдат метут двор, а некоторые — тоже солдаты — кормят в конюшне лошадей, выносят навоз и прочий мусор.

В самом особняке провожатый передал гостя вышколенному дворецкому, и тот повел Михаила по широкому лестничному маршу на второй этаж. Наверху дворецкий принял пальто гостя и отпустил Блювштейна, жестом показав вперед:

— Милости просим в открытую дверь.

Михаил открыл резные двери и ошеломленно остановился: зал сверкал позолотой, хрусталем, дорогой мебелью, тяжелыми гардинными шторами.

Вдова, увидев вошедшего молодого человека, поднялась с изысканного кресла и двинулась навстречу.

— Боже, Александр! Не верю собственным глазам. Неужели вы сдержали слово?

Он галантно поцеловал ей руку, так же галантно проворковал:

— На чем основаны ваши сомнения, Варвара Тимофеевна?

— О, вы даже помните имя?

— Я буду помнить его всю жизнь.

— Опасные слова произносите, — кокетливо прищурила глаза вдова. — А вдруг и на самом деле такое случится?

— Буду счастлив.