Черная часовня Дуглас Кэрол

Глава тридцать четвертая

Девочки Буффало

Девочки Буффало, приходите сегодня вечером

Танцевать при свете луны.

Американская народная песня

Из дневника

– Жаль, что Нелл должна заниматься делами дома свиданий, – сказала я Ирен, когда мы тряслись на открытом втором ярусе конного омнибуса, направляясь к покрытому красной краской железному кружеву Эйфелевой башни. Заплатив несколько сантимов, мы получили возможность потолкаться в толпе деловых людей и гостей Парижа. – Она могла бы насладиться прогулкой по Всемирной выставке.

– Сомневаюсь. С нее хватит и экзотических личностей в доме терпимости. Ковбои, индейцы и стада буйволов ей совершенно чужды и могут доставить еще больше беспокойства. – Ирен окинула меня проницательным взглядом, будто обращаясь к человеку, скрытому под моей нынешней маской. – Лучше, чтобы мы, американцы, всё разузнали о шоу «Дикий Запад». К счастью, сегодня здесь дается представление для баронессы Ротшильд, и мы будем гостями в их ложе.

Я едва не задохнулась от этой оброненной вскользь информации. Я даже не мечтала оказаться рядом с Ротшильдами!

– После представления, – продолжила Ирен, – я взяла на себя смелость организовать тайную экскурсию для британского «разведчика».

– Серьезно?

– Для Брэма Стокера.

Я быстро моргнула:

– Мне всегда было интересно: Брэм – это сокращенное от Абрахама?

– Возможно. Я об этом не думала. Мы всегда зовем его Брэмом. Иной раз интересоваться такими вещами – все равно что спрашивать, почему «Пинк» заменяет «Элизабет» или почему Элизабет никому не говорит своей фамилии.

Я почувствовала, как краснею. Какими бы ни были эмоции – гнев, тревога, негодование, – я всегда в ответ краснела. Единственная эмоция, от которой я не заливалась краской, был стыд, потому что я никогда его не испытывала. Факт, который привел бы в изумление мисс Пенелопу Хаксли.

– Кокрейн, – сказала я резко.

– Ирландка, – задумчиво ответила Ирен. – Благословенная нация.

– Благословенная на то, чтобы миллионами умирать от голода не более чем сорок лет назад.

Она внимательно посмотрела на меня, словно я только что созналась в чем-то таком, что должна была хранить в секрете.

– Вам присуща тяга к справедливости, Элизабет Кокрейн, это очень необычное качество для обитательницы борделя.

Я еще сильнее покраснела, злясь, но не в силах ответить.

– Мне тоже присуща тяга к справедливости, – призналась она. – Это удивляет меня саму, но так и есть. Я потрясена, что лондонская полиция столь легко махнула рукой на Джека-потрошителя, посчитав его мертвым. Если он жив, еще многие женщины умрут ужасной и бесполезной смертью.

– Вы ведь понимаете, полиция надеется, что эти убийства были последним жестом сумасшедшего.

– А вы думаете?..

– Я видела жестокую сторону жизни. В каждой стране есть много бесполезного страдания и слишком много тех, кто его причиняет. Подобные злодеяния – не редкость, и обычно они прекращаются так же просто и внезапно, как в Лондоне.

Ирен кивнула. На нашу прогулку она надела ансамбль а-ля амазонка, однако более практичный, чем красивый, но ограничивающий движения английский костюм для верховой езды.

Например, вместо длинного шлейфа, грациозно драпирующего дамское седло, на ней была юбка с расходящимися полами удобной для прогулок длины, доходившая до верха ботинок. Котелок надо лбом был задрапирован вуалью, которая крепилась к украшенной перьями кокарде. Кроме того, мне показалось, что Ирен специально подбирала юбку, жакет, обувь и шляпку так, чтобы они не сочетались друг с другом.

Глядя на ее одеяние, я с изумлением поняла, что своей неподражаемой парижской элегантностью оно в каком-то смысле напоминало наряд мисс Энни Оукли[86], Малютки Меткий Глаз, как прозвал ее вождь Сидящий Бык, которая выступала под своим вторым именем, а в действительности звалась мисс Фиби Моузи. Я улыбнулась. Женщины, выступавшие на сцене, редко используют свои настоящие имена, как Ирен Адлер.

Женщины-стрелки из шоу «Дикий Запад» купались в восхищении как среди труппы, так и за ее пределами. Моя спутница тонко присвоила их уважаемое положение, сымитировав их манеру одеваться.

Я задумалась о своем универсальном платье-пальто в клетку, аккуратном и практичном. Конечно, оно заслужило бы одобрение Нелл и пришлось бы ко двору на вытоптанной земле шоу «Дикий Запад» но, в отличие от меня Ирен Адлер Нортон неизменно будет выглядеть здесь своей среди чужих. Она приготовилась к этому походу, как актриса к спектаклю.

Мне оставалось лишь гадать, ждет нас мелодрама или трагедия. Или же просто выставка.

Купола, шпили, мансарды, заостренные крыши, пагоды и верхушки палаток сгрудились вокруг основания Эйфелевой башни, словно яркие цирковые фургоны вокруг ярко-красного центрального столба шатра, сотканного из пасмурного парижского неба.

Башня Гюстава Эйфеля поражала своей смелостью и была у всех на устах. Ее широкое изогнутое основание стояло, широко расставив ноги, над сливками французской архитектуры, затмевая все своими тремястами метрами высоты, увенчанными пятидесятиметровым цельнометаллическим фонарем на самой верхушке.

Короче говоря (если подобное выражение вообще можно применить к храму современного высокомерия вроде Эйфелевой башни), она была самым высоким строением в мире и служила гигантским громоотводом для Парижа. И эта роль становилась буквальной, когда ночью освещение загоралось по всей высоте конструкции. Башня мерцала красным отсветом тлеющих углей с золотыми огнями вокруг каждого из трех уровней и четырех сводов у основания. Мощный луч на вершине светил вверх, в облака, и вниз, на сверкающие купола и стеклянные потолки выставочных павильонов. Я часто смотрела на нее из окон нашего отеля, когда не могла уснуть.

Темой выставки был Жюль Верн и предсказанные его романами индустриальные изменения: механические киты в океане и прочие чудеса.

Ирен стояла на набережной реки, глядя на волнующуюся перед нами толпу. Она привыкла к пасторальному спокойствию деревни, подумала я, и приезжает в Париж только по особым случаям.

Затем взгляд примадонны привлекла выставка «История человеческих поселений», расположившаяся вокруг основания башни.

– Это работа великого архитектора Гарнье, – сказала она восторженно, почти мечтательно. – Он спроектировал Парижскую оперу, совершенно необычайное здание. Хочется петь от одного лишь взгляда на него. И это только если смотреть снаружи! Мы должны увидеть выставку.

– А как же мистер Стокер?

– О, он достаточно высокий, чтобы мы его заметили или чтобы он заметил нас. У нас есть время осмотреться.

Она взяла меня за руку, и скоро мы уже бродили под привезенными издалека пальмами, разглядывая суданские лачуги, а всего мгновения спустя проходили мимо низкорослых азиатских деревьев рядом с китайскими и японскими строениями, замысловатыми, как бумажные фонарики.

Только что мы осматривали грубую пещеру первобытного изготовителя стрел, а в следующее мгновение – трехмерный макет элегантной этрусской виллы или персидского особняка.

Рядом с этими архитектурными красотами соседствовали покрытые грубыми шкурами лачуги саамов и эскимосов, камышовые хижины африканских племен…

Мы остановились полюбоваться простым высоким треугольником индейского вигвама.

– Совсем не похоже на дом свиданий, – пробормотала Ирен, пока мы рассматривали сооружение из палок и шкур, которое тем не менее излучало простоту и силу, способную посоперничать с самой Эйфелевой башней. – Предполагается, что это дикий мир, а башня – мир цивилизованный. Подумайте, Пинк, какому обществу было бы легче выследить Потрошителя?

– Ну вот опять, – буркнула я.

– Что «опять»?

– То, на что жаловалась Нелл.

– И что же это?

– Вы рифмуете имена: «…хорошо, Нелл», «…подумайте, Пинк»[87].

– Я и правда так делаю?

Я кивнула.

– Возможно, я привыкла петь в рифму или, по крайней мере, в созвучии. В любом случае меня интересует ваше мнение: мания Потрошителя берет начало в излишней дикости или излишней цивилизованности?

– Ответ кажется очевидным.

– Да, но очевидные ответы всегда опасны. Ага! – Она задрала подбородок, словно изящная гончая, учуявшая добычу. – Вот и знаменитая рыжая голова Брэма. Скоро у нас появится шанс встретиться с дикостью лицом к лицу.

Я послушно бросилась за примадонной, поскольку она поспешила к очень высокому и очень рыжебородому человеку в костюме и шляпе, который озирался поверх голов публики, словно искал кого-то.

У меня была возможность рассмотреть его, чего я не могла сделать в нашем номере в гостинице. Это был солидный и крепкий мужчина среднего возраста, не тучный, как принц Уэльский, но впечатляющих размеров в ширину и в высоту, довольно привлекательный в своем роде, с аккуратно подстриженной бородой и серыми глазами, которые засияли от удовольствия при виде Ирен.

Но в его поведении и выражении лица не было ничего предосудительного, только легкая дружелюбность, так часто встречающаяся у крупных спокойных людей, которым удалось избежать самодовольства.

Взяв ее руку, он слегка прикоснулся к ней губами.

– Моя дорогая Ирен, – пробормотал он радостно, затем вежливо повернулся ко мне.

И замер от ужаса.

Я тотчас поняла, что он тоже по-новому оценил меня и что, должно быть, он видел меня в доме свиданий, поскольку на первый взгляд во мне нет ничего такого, что внушало бы ужас любому мужчине – если только тот не догадывается, на что я способна, а такой проницательностью мужчины не страдают. Меня часто называют маленькой, хотя мой рост – пять футов и пять дюймов, но я стройная и достаточно миловидная. Мужчины неизменно со мной галантны, и я никогда не возражаю, ибо это выгодно.

– Вы уже встречали эту юную леди в моей гостинице, хоть я и забыла представить ее, – быстро сказала Ирен. – Мисс Элизабет Кокрейн из Пенсильвании.

– Действительно. – Брэм Стокер не сводил с меня глаз. – Я бывал в ваших краях во время гастролей Ирвинга, прекрасное место.

– И Генри Ирвинг – превосходный актер, – сказала я, – так что они хорошо подходят друг другу. – Я протянула руку, которую он мягко пожал. – Вы его импресарио?

Он кивнул, излучая одновременно гордость и скромность, что казалось мне очаровательным, ибо гордился он Ирвингом, а скромность испытывал в отношении себя. Я видела, что своевременная реплика, которой Ирен представила меня ему, полностью нивелировала его страх. С прежней приветливостью он повернулся к ней:

– Вы хотите познакомиться с Буффало Биллом, как я понимаю?

– Боже мой, нет, дорогой Брэм! Я бы хотела встретиться… – Ирен сделала вид, что пытается вспомнить, однако на сей раз ее спектакль показался мне наигранным. – С Красной Рубашкой, верно? Или с мистером Плоский Утюг?

Брэм Стокер разразился громогласным ирландским смехом. Благословенная нация, как Ирен нас назвала; что ж, возможно, смех – наше единственное благословение.

Я улыбнулась вместе с ними, неожиданно для себя.

– Буффало Билл – простой человек, – продолжил Стокер, – но представляю, как он расстроится, что две такие красивые леди больше хотят познакомиться с парой индейцев, чем с самым известным скаутом Запада.

Ирен взяла Брэма Стокера под руку:

– Если вы сможете отыскать это американское чудо, уверена, он с радостью покажет нам все экзотические диковинки своего всемирно известного шоу.

Мистер Стокер предложил мне другую руку. Теперь он чувствовал себя непринужденно. Я же пыталась понять, как он успел заметить меня во время моего короткого пребывания в доме свиданий. Я точно его там не видела. Это с одинаковой долей вероятности могло означать, что его присутствие там было совершенно невинным либо что он был там по самой ужасной причине, – в зависимости от того, находился ли он все время за закрытыми дверями, или нет. Немногие мужчины посещают подобные места в невинных целях, но я всегда готова принять во внимание исключение из правил.

– Вы действительно познакомитесь с этим «американским чудом», – весело продолжал мистер Стокер. Я была уверена, что ему приятно вести двух красивых женщин под руки. Пусть я и в подметки не гожусь Ирен, но и сбрасывать меня со счетов не следует. – Однако прежде я проведу вас в ложу Ротшильдов. Представление заканчивается, и вы, должно быть, хотите поприветствовать баронессу и ее гостей.

Я слышала частую стрельбу револьверов и стук копыт, сопровождаемые аплодисментами и хриплыми возгласами одобрения. Но к тому времени, когда мистер Стокер провел нас вокруг трибуны, окружающей широкую арену под открытым небом, там остались лишь дрожащая завеса пыли и огромные участки земли, развороченной колесами и копытами двух неистовых противоборствующих сторон в ежедневных реконструкциях военных действий и набегов.

Ложа Ротшильдов была задрапирована американским и французским флагами, а также красными, белыми и синими бархатными занавесами – цвета обеих стран.

Вообразите мое удивление, когда меня представили барону и баронессе де Ротшильд, которые затем повернулись к довольно тучному джентльмену с сонными глазами спаниеля, представленного баронессой как Эдвард Альберт, принц Уэльский.

Ирен, очевидно, была знакома со всеми, кроме баронессы, которой она низко поклонилась. Этот жест учтивости от незнакомого, но равного по положению человека показался мне интересным. Как и во мне, в примадонне не было раболепия. Чего я не могла сказать о Нелл.

Тем не менее впервые в своей жизни я совершенно не знала, как себя вести! При упоминании имени принца я неожиданно для себя протянула руку, затем отдернула ее и вновь протянула, не зная, рассчитывать на поцелуй (если принц вообще целует руку женщинам незнатного происхождения) или на рукопожатие.

– Должно быть, вы американка. – Смех зажег искру жизни в глазах с тяжелыми веками. – В прошлом году, когда шоу Буффало Билла приехало в Лондон, все американские леди-стрелки пожали руку моей матушке: ужасающее нарушение придворного этикета, к которому королева и моя жена Алекс отнеслись с великодушием. Даже не чаял увидеть, как матушка обойдется без церемоний, и за это я должен поблагодарить внесших освежающую струю американских леди! – Принц взял и довольно мягко пожал мою обтянутую перчаткой руку, не спеша отпускать ее, пока спрашивал у Ирен позади меня: – Это ведь?..

– Не моя обычная компаньонка, мисс Хаксли. Это мисс Элизабет Кокрейн из Пенсильвании.

– Еще одно очаровательное американское название, и посланница столь же красива, какой может похвастаться Нью-Джерси, – ответил Альберт, кивая Ирен.

К этому моменту моя рука отчаянно стремилась вырваться из-под правления Британии, но не находила возможности для вежливого отступления. Поэтому я проделала старый добрый американский школьный реверанс и мимоходом отняла руку под предлогом необходимости приподнять подол юбки в процессе приседания.

– Всегда приятно видеть вас вновь, ваше высочество, – отметила Ирен во время моего маневра.

Принц любезно кивнул. Он казался человеком дружелюбного характера.

– Особенно во время моего текущего визита в Париж, который проходит так… спокойно благодаря вам. Чего не могу сказать о представлении, которым мы все здесь сегодня наслаждались, хотя для меня никогда не будет более захватывающего шоу «Дикий Запад», чем позапрошлый июнь в Лондоне. Тогда вместе с королями Дании, Бельгии, Греции и Саксонии я совершил оглушительную поездку в деревянном экипаже под вой и стрельбу атакующих индейцев. Довольно захватывающе. Потом я сказал Буффало Биллу: «Полковник, вы ведь никогда не собирали четырех королей вот так всех вместе, верно?» – «Я никогда не собирал четырех королей, – ответил он, – но четыре короля и принц Уэльский – это уже флеш-рояль[88], и это беспрецедентно».

Принц засмеялся при воспоминании о находчивом и лестном ответе шоумена. Признаюсь, сообразительность нашей американской легенды впечатлила меня не меньше, чем легкость, с которой он держал себя с иностранной аристократией.

Ирен тоже были присущи подобное остроумие и сметливость. Я оглянулась и увидела, что она отошла переговорить с бароном, невысоким мужчиной с седыми баками, характерными для его поколения.

К этому времени баронесса подошла спасти меня от принца – или, возможно, принца от меня. Я бросила на нее вежливый взгляд и уперлась в холодные оценивающие глаза женщины, воспринимающей всех прочих дам как соперниц, по крайне мере, при первой встрече.

Мне подумалось, что Эдвард Альберт мог быть ее близким другом, поэтому, прежде чем присоединиться к Ирен, я послала ему на прощание ласковую улыбку, только чтобы досадить баронессе.

– Ваши теории очень интригуют, – говорил барон. – Если я что-нибудь еще могу сделать, только скажите.

Ирен пробормотала благодарности, беря меня под локоть, и мы оставили ложу со всеми ее обитателями и формальностями.

– Что вы теперь думаете о Брэме Стокере, вновь увидев его? – спросила меня примадонна, когда мы ушли.

– Самый милый англичанин, которого я когда-либо встречала, даже не считая принца, который довольно неплох для наследника престола.

– Вы еще не видели Годфри, – сказала она с довольной улыбкой женщины, относительно недавно вышедшей замуж. Впрочем, я относилась к счастливому супружеству с сомнением, помня тяготы моей матери в браке. – Но мне интересно: как по-вашему, может ли Брэм быть, как выражаются французы, завсегдатаем борделей?

Я долго обдумывала свой ответ:

– Если так, то ему там были бы рады.

Ирен все еще смеялась над моим ответом, когда джентльмен, о котором шла речь, действительно невинный в этом вопросе, как агнец, вновь присоединился к нам, чтобы провести нас за арену на обширную площадку, где расположились лагерем участники шоу.

Целый палаточный городок устремил свои непритязательные пики в едкий воздух. Люди и животные сновали туда и сюда большими группами, и все они, кроме лошадей, выглядели необычно с точки зрения жителя любого европейского города.

Мистер Стокер остановился рядом с огромным шатром, который он назвал столовой для труппы. Мимо нас прошли индейцы с раскрашенными белой, черной, зеленой и красной красками лицами, с перьями и косами на головах. Мистер Стокер извинился, сказав, что должен найти знаменитого индейского воина и шоумена.

Теперь я могла по-настоящему распрямить плечи! Я-то видела постановки Буффало Билла несколько раз, а вот Ирен Адлер Нортон была тут явным новичком. Еще только подходя к огромной палатке, она взирала на нее с почти детским изумлением и любопытством.

– Меня вынудили пропустить этот спектакль, когда я жила в Лондоне, – призналась она наконец.

– Вынудили? Не могу представить, чтобы вас могли вынудить сделать что-либо.

– О моя дорогая Пинк! Всех нас, так или иначе, вынуждают к чему-то на протяжении нашей жизни. Мы просто не замечаем давления, особенно со стороны одной из четырех властей.

– Четыре власти. Это значит аристократия, духовенство, сословия и… газеты – это четвертая власть?

– Думаю, вы заслуживаете высокой оценки за этот ответ. – Она искоса посмотрела на меня. – Здесь, в Париже, четыре власти немного другие, как и всё в Париже: модное или клубное общество, пресса, художники и даже морг. Итого мы имеем: общественность, сенсация, воображение и смерть. Заметьте, что парижская пресса – вторая власть. Англосаксонский «старый порядок» – дворянин, священник, торговец, журналист – распространяется только на Англию и Соединенные Штаты.

– Но у нас в Америке нет аристократов, – запротестовала я.

Мистер Стокер вернулся как раз вовремя, чтобы услышать мое мнение.

– Конечно же, есть, мисс Кокрейн. Они зовутся нуворишами и промышленными магнатами. Они поднимаются скорее благодаря черным чернилам, чем голубой крови. Некоторые называют это плутократией, но я бы назвал это Мидасократией.

– Мне нравится, – согласилась я.

– Это потому что в нас троих не так уж много голубой крови, как и в этой компании грубых наездников, – сказала Ирен.

Я оглянулась и посмотрела на труппу, напоминавшую лагерь солдатского сброда без мундиров, и заметила:

– Пусть это лишь спектакль под открытым небом, но он служит напоминанием о большом кровопролитии в недалеком прошлом.

– Я в восторге от шоу! – признался мистер Стокер, оборачиваясь и рассматривая огромное скопление палаток, между которыми служители водили массивных животных и сновали дрессировщики. – Я полагал, что спектакли в «Лицеуме» грандиозны. В одном только четвертом акте «Фауста» было задействовано двести пятьдесят колдунов, демонов, бесов и гоблинов. Но это… привезти через океан сто животных-актеров и несколько сотен людей, исполнителей и рабочих – поразительно! Ирен, я рад, что вы дали мне возможность продолжить знакомство с полковником Коди, – добавил он с низким поклоном. – Генри Ирвинг и Эллен Терри участвовали в его чествовании по случаю приезда шоу «Дикий Запад» в Лондон в прошлом году, но, боюсь, я затерялся среди таких личностей, как Оскар Уайльд и другие знаменитости. Поэтому я рад новой возможности увидеть работу полковника. Я могу многое узнать у Буффало Билла о животных, реквизите и статистах для «Лицеума». А вот и он.

– Стокер! – закричал высокий экстравагантный человек, который шел к нам, словно ожившая афиша.

Длинная желтая бахрома на его рубашке и брюках из оленьей кожи развевалась в такт энергичной походке. Голову венчала небрежно надетая светлая фетровая шляпа с лихо загнутыми полями. И что за гордая и удивительная это была голова – почти исполинская, словно косматые головы бизонов, охотой на которых был известен полковник и которых он привел почти на грань вымирания. Хотя он щеголял усами и козлиной бородкой, длинные волнистые волосы ниспадали по спине совсем как распущенные женские локоны.

Но горе любому, кто решил бы усомниться в мужественности шоумена, известного по всему миру как Буффало Билл! Благодаря нескончаемым бульварным романам Неда Бантлайна я слышала и читала о полковнике всю свою жизнь: в двенадцать лет он стал курьером у американских поселенцев, в пятнадцать – наездником почтовой службы «Пони-экспресс», в двадцать – разведчиком американской кавалерии и охотником на бизонов; он был обладателем медали Почета, проводником на охоте для особ королевских кровей, а с семидесятых – звездой постановок о собственных приключениях.

Известное на весь мир шоу «Дикий Запад» всего лишь увековечило память о жизни человека, который лично изменил будущее континента, некогда черного от стад пасущихся бизонов. За шестнадцать лет косматые животные и охотившиеся на них индейцы фактически исчезли; крупный рогатый скот и белые люди наводнили прерии, когда-то знавшие больше дерева, чем стали. Долгая, горькая и жестокая борьба индейцев за свои территории теперь, похоже, тоже закончилась. Прошло почти пятнадцать лет с тех пор, как всего через неделю после самого громкого поражения в войне с индейцами Уильям Ф. Коди убил вождя Желтую Руку и снял с него скальп, мстя за гибель офицера Кастера и разгром Седьмого кавалерийского полка. Теперь индейцы подвизались в качестве артистов в гастролирующем шоу. Я читала газетные статьи, в которых Буффало Билл утверждал, будто индейцы сиу не виноваты в смерти Кастера, что они были лишь искусными воинами, вставшими на защиту своих семей и своей земли. Герой войны стал миротворцем.

Признаюсь, от приближения знаменитого скаута у меня по спине пробежала дрожь, подобная ознобу, что две ночи назад пробирал меня во время нашего с Ирен посещения неисследованных катакомб под собором Парижской Богоматери.

Но на сей раз причиной озноба был не ужас, а гордость за свою страну. В отличие от Ирен, я покинула Штаты совсем недавно. Хотя я видела шоу «Дикий Запад» на Мэдисон-сквер-Гарден и знала Буффало Билла как превосходного актера и руководителя огромной труппы мужчин, животных и нескольких достойных женщин, я никогда лично не сталкивалась с исключительным магнетизмом этого человека. А он был необоримым. Даже Ирен стояла молча, безоружная перед лицом явления такого масштаба.

Это был принц прерий во плоти, и гораздо более представительный, чем тучный принц Уэльский.

Буффало Билл прищурился, когда мистер Стокер представил его Ирен:

– У вас боевой вид, мэм. Вы стреляете?

– Только для самообороны. – Брови полковника взлетели от ее предельно серьезного тона. – Но я фехтую, – добавила она.

– Вы ездите верхом?

– Не так много, не так хорошо и не так далеко, как хотелось бы, но я… отличный пешеход.

Буффало Билл рассмеялся.

– Боюсь, что я закоренелый городской житель, полковник Коди, но я работала на Пинкертона, – при этих словах полковник вытянулся то ли от удивления, то ли намереваясь отдать честь, – и я пришла к вам в поисках информации, касающейся ужасных преступлений.