Черная часовня Дуглас Кэрол
– Вы агент Пинкертона?
– Была когда-то. Теперь я живу в Европе и занимаюсь частными расследованиями для собственной выгоды и развлечения. – Ирен подошла ближе и прикоснулась к его обтянутой оленьей кожей руке. – И по просьбе состоятельных людей. Моим клиентом был Тиффани. И… – почему-то она едва не поперхнулась следующим именем, но затем швырнула его, словно средневековую латную рукавицу, – король Богемии. И… прочие, кого я не осмеливаюсь называть.
Глаза с прищуром, видевшие диких животных и племена, исчезнувшие с американского Запада, оценивающе смерили Ирен. Она не вздрогнула, даже не моргнула.
– Что ж, мэм. – Полковник снял шляпу с тем же щегольством, с каким отвешивал поклоны в конце четырехчасового шоу «Дикий Запад». – Если вы друг Брэма и утверждаете, что вам нужна моя помощь, я к вашим услугам. Во всяком случае, я смогу уделить вам сегодня полчаса. Как видите, в Париже я гвоздь программы и по восемнадцать часов в день бегаю с одного торжества на другое, не говоря уже о двух ежедневных шоу.
– Я очень благодарна за ваше драгоценное время и вашу помощь. – Ирен взяла его под руку, словно они вдвоем направлялись на ужин в Кенсингтонский дворец.
На моих глазах опытный дрессировщик зверей попал в руки опытной дрессировщицы хомо сапиенс.
– Извините нас, Брэм, – сказал полковник нашему проводнику, который кивнул и остался стоять на месте.
Меня же никто не остановил, поэтому, когда пара направилась на вытоптанную центральную арену, я пошла за ними, как ребенок, пытающийся хотя бы подглядеть, если не подслушать разговор взрослых. Я заметила, что Ирен, несмотря на глубокую увлеченность разговором с шоуменом, умудряется не наступать на навоз, который животные оставляли на своем пути – буйвол есть буйвол.
Я старалась ступать по ее чистым следам. Воистину она «отличный пешеход»! Не удивительно, что Буффало Билл почувствовал расположение к примадонне. Она ни на что не претендовала, но и ни за что не извинялась.
Надо и мне запомнить этот прием на будущее.
– Вы меня извините. Я переехала в Европу, когда мне было восемнадцать лет, – начала Ирен.
– Несомненно, это случилось лишь недели две тому назад, мадам.
– Вы слишком много переняли у французов, полковник!
Он засмеялся и все же продолжил:
– Я имею дело со стадом животных, но знаю каждого из них. У каждого свои шрамы, поступь, очертания. Свое клеймо. Простите, что говорю с такой грубостью, но и на вас есть клеймо, какого нет ни у кого. Я видел вас раньше. Давно. На востоке Штатов. Сумеете переубедить старого разведчика?
Она молчала, пока они петляли мимо кучек навоза, словно прогуливаясь в дворцовом парке.
– Вы полагаете, в конце семидесятых, полковник?
Он кивнул:
– Я тогда выступал на восточном побережье в постановках по бульварным романам о моих приключениях.
– Возможно… разве что вы вспомните русалку Мерлинду и «Сокровища Черной Бороды».
Они остановились. Буффало Билл пристально смотрел на Ирен Адлер. Затем он снял шляпу, отвесил низкий кавалерийский поклон и щелкнул окаймленными бахромой штанин каблуками, подняв облачко пыли. Его смех был столь же громким, как оглушающий рев стада.
– Будь я проклят! Задерживать дыхание целых пять минут в огромном резервуаре с водой; волосы длиннее моих, волнистые, словно морские водоросли, и этот причудливый блестящий хвост, изгибающийся, словно луговая трава во время бури! Пять минут под водой, глаза открыты, вся на виду. И все это время таскать на себе тонну драгоценных побрякушек… Я засекал время, мадам Русалка. Аттракцион действительно длился пять минут. Как вам это удавалось?
– А как вам удалось снять скальп с Желтой Руки?
– В угаре сражения, – вздохнул он. – Я не отрицаю некоторой кровожадности, но Запад тогда и впрямь был диким. Мужчины способны на большее, чем могут себе представить.
– На хорошее? Или плохое?
– И на то и на другое, мэм. Женщины тоже, полагаю.
Она кивнула, словно он прошел устроенное ею испытание, и неожиданно вернулась к прежней теме:
– Я много работала, чтобы стать оперной певицей. Мне нужны были деньги для уроков. А в опере главное – это владеть дыханием. Мерлинда помогла мне стать женщиной, которая поет, а не плещется в бадье ради ужина, и с тех пор критики всегда отмечали мое несравненно долгое дыхание.
– Гранд-опера или родео «Дикий Запад». Всё это шоу, не так ли?
– Да, так и есть, но сейчас я вовлечена в дела слишком реальные, чтобы рассматривать их как представление. И жертвами кровожадности, о которой вы только что упоминали, сейчас становятся беспомощные женщины.
Полковник вновь остановился:
– Вы стреляли в целях самозащиты?
Она кивнула.
– Кого-нибудь убили?
– Из людей – пока нет. Но прошлой ночью в нас самих стреляли возле собора Нотр-Дам.
Билл Коди оглянулся на меня; его глаза метко сфокусировались на моих, словно поймав цель. Все это время он знал, что я здесь и подслушиваю. Я поняла, что он замечал каждый мой шаг, каждый вдох. Ни на секунду он не забывал о моем присутствии.
– Две женщины, совсем одни, ночью? – произнес он скептически.
– Я была одета как мужчина.
Молчание стало оглушительным.
– Мы были в парижском морге, – добавила Ирен, водружая одну нелепицу на другую.
– Я и говорю: на вас есть клеймо, – наконец процитировал себя Буффало Билл. – Вы преследуете собственную Желтую Руку.
– В некотором смысле. Но мне нужна справедливость, а не скальп.
– На самом деле его звали Желтые Волосы. Это газетчики переделали имя в Желтую Руку. Полагаю, они посчитали, что индейца не могут звать Желтые Волосы. До странности уместное имя, учитывая, что Кастер был известен длинными светло-рыжими волосами.
Я вздрогнула от сравнения: мертвый офицер кавалерии со светло-рыжими волосами. Индеец, известный под именем Желтые Волосы, участвует в битве, а позже его убивает и скальпирует белый скаут, охотник на бизонов и гроза индейцев, который теперь ведет всемирно известное шоу с участием бизонов и индейцев…
– Я давно живу в Европе, – повторила Ирен, возвращаясь к своему окольному вступлению. – Я не знаю обычаев приграничных территорий, которые так хорошо знакомы вам. Поэтому мне придется задать вам несколько дилетантских вопросов. Вы мне их простите?
– Вот что я скажу: да, если в следующем месяце русалка Мерлинда появится в моем представлении для французского президента.
– Полковник Коди, это было очень давно! Я даже в опере уже не пою!
– Старые навыки не забываются.
– У меня нет костюма и резервуара.
– Если я способен переправить свое шоу через Атлантику, то могу достать и стеклянный ящик с несколькими сотнями галлонов воды. – Полковник глянул на нее, словно осматривал коня. – И готов поспорить, что ваши волосы все так же длинны, а владение дыханием бесподобно, как и раньше. Это была самая невероятная вещь, которую я когда-либо видел.
– Хорошо, – сдалась Ирен, – но вам не понравятся мои вопросы.
– Вопросы еще никого не убили. Но прежде я должен кое-что спросить у вас.
– Да?
– Касательно той стрельбы у Нотр-Дама. Это же было ночью? Там до сих пор газовые лампы? Не электрические фонари?
Примадонна кивнула.
– Дымка, даже туман, густой, как козья шерсть, идет с реки?
Она опять кивнула.
– Вас обеих нельзя было узнать. Только силуэты в тумане.
– Если только стрелявший не знал, кто мы…
– То есть вы имеете в виду, что он шел за вами от морга. Мне показывали тамошнюю «экспозицию». Теперь из нее устроили шоу. А еще говорят, будто моя труппа воспевает смерть. Гм. Морг находится в задней части кафедрального собора. Оригинальная система: церковь, а затем морг, так сказать, с черного хода. Вы заметили кого-нибудь, идущего за вами?
Ирен покачала головой.
– А вы смотрели?
– Внимательно, насколько могла, чтобы не оглядываться слишком очевидно.
Буффало Билл хмыкнул:
– Стреляли не из пистолета. Не из револьвера. С таким оружием пришлось бы подойти достаточно близко, чтобы оказаться на виду, а вы при этом никого не заметили, верно?
Она вновь кивнула, внимательно слушая.
– Винтовка. Единственное вероятное оружие. Вы слышали, куда попали пули?
– В стену. Они оставили отметки на камне. Возможно, я могла бы найти нужное место днем, хоть и с трудом.
– Не вижу никакого смысла, мадам Русалка. Совсем. В таких условиях никто не смог бы попасть в цель, даже мисс Энни Оукли.
– Значит, это было предупреждение?
– В прерии обходятся без предупреждений.
– А здесь?
Он кивнул, соглашаясь, и вернулся к прежней теме:
– Так что это за тварь, на которую вы охотитесь?
– Вы выступали в Англии в восемьдесят седьмом?
– Это был триумфальный год: три шоу по специальному заказу королевы Виктории. Именно поэтому мы теперь здесь, на Всемирной выставке в Париже.
– А на следующий год, в восемьдесят восьмом? – небрежно поинтересовалась примадонна.
Коди усмехнулся:
– Через триста лет после того, как Непобедимая армада[89] пыталась завоевать Британию и не смогла, мы покорили англичан на их же территории и снова вернулись в Штаты, выступая на побережье, где чуть более века назад Англия потеряла Америку. История полна уроков и иронии. Это было еще одно триумфальное турне. Почему вы спрашиваете?
– Именно той осенью Джек-потрошитель терроризировал лондонский Уайтчепел.
– Он настоящий дикарь.
– Но он не снимал скальпы, – возразила Ирен.
– Он отнимал у жертв намного больше.
– В Париже были новые смерти.
– Снялся с места и продолжил, верно?
Примадонна кивнула, сверля полковника пристальным взором американского орла с эмблемы США:
– Здесь тела тоже расчленяли. После смерти. Увечья менее… анатомические, но более жестокие.
– Ага. – Буффало Билл сгреб рукой свою козлиную бородку, задумавшись. – Многие из моих индейцев приглашены через агентства по найму. Иногда за ними трудно уследить, но то же самое можно сказать и о лошадях, и о бизонах, да и в некотором смысле о ковбоях.
– Кто-нибудь из индейцев покидал ваше шоу, пока вы были в Англии?
– Вы идете по ложному следу. Об индейцах пишут много чепухи. Да, у них свои обычаи, не похожие на наши. Но какие обычаи у нас с вами? Насколько я и вы похожи? Или я и та девушка? Или французский граф и индейский вождь? Кто бы ни стрелял в вас, он не был индейцем.
– Пусть так, но нападавшему нужна была смелость, чтобы практиковаться в стрельбе по парижским прохожим. Либо же счастливое неведение. Возможно, кто-то достаточно цивилизованный использует человека, принадлежащего другой культуре с диким прошлым, в своих корыстных целях.
– Это было бы не в первый и не в последний раз. – Коди вновь задумался. – Было двое дезертировавших индейцев, если только сбежавших актеров можно назвать дезертирами. Вот кто мы теперь. Актеры. Как и вы. Опера. Шоу «Дикий Запад». Два индейца не вернулись с нами в Штаты после того британского турне в восемьдесят седьмом году.
– Вы помните их имена?
– Свое-то я пока не забыл. Неистовый Лис и Длинный Волк. Длинный Волк был настоящей знаменитостью. Носил цилиндр из шкуры черного бобра со всеми своими обычными регалиями. Англичане подняли вокруг него настоящую шумиху. Он заявил, что никогда не видел такой большой деревни и хотел бы узнать ее пределы. Неистовый Лис – это другая история. Он страдал пристрастием к алкоголю. Не могу его винить в этом: сам не без греха. – Ветеран-разведчик засмеялся и покачал головой. – Вы действительно думаете, что Джек-потрошитель мог быть индейцем? Как насчет тех писем в газеты? Они были полны американизмов, но писал их не индеец.
– Письма мог сочинить кто угодно, не только сам Потрошитель.
– Кто же?
– Например, журналисты, надеясь продать больше газет. В Америке, Англии и Франции между изданиями идет непрекращающаяся борьба в попытке превзойти друг друга в сенсационности и грязных подробностях, – пояснила Ирен.
– Репортеры действительно соперничают за материал. И, дав несколько сотен интервью, могу вам сказать, что эти ребята всегда преувеличивают одно и преуменьшают другое. Хотя обычно это только мне на пользу: ложь лишь укрепляет легенду. Оскар Уайльд понял это, когда приехал в Штаты. Они с женой принимали нас во время наших гастролей в Лондоне. Мне нравится, что англичане и французы теперь приезжают к нам. Мы выросли как страна, миссис Нортон. Приобрели значимость.
Она улыбнулась:
– И в самом деле. Значит, вы утверждаете, что индейцы… полностью укрощены. Они не стали бы возвращаться к своим диким обычаям на чужой земле?
– Их обычаи не такие уж дикие по сравнению с нашими. Я понял это, когда снял скальп Желтой Руки. В прериях есть только ветер, Бог и деяния человека, и далеко не все они хороши. Но для дикости есть причины, вы должны это понимать. Индейцы поклоняются своим богам, принося им определенные жертвоприношения. И, так или иначе, поклонение всегда требует человеческих жертв. Мы славим муки Богочеловека на кресте. Чем эта история отличается от той, когда двести лет назад на руках индейцев-гуронов погиб иезуит?[90] Некоторые индейцы равнин расчленяют тела мертвых врагов. Мы считаем это дикостью. Мы бальзамируем убитых и хороним целиком. Гораздо цивилизованнее, верно? Но некоторые индейские племена считают, что, разрезая мертвую плоть, они освобождают умершему путь к Великому Духу и не позволяют злым призракам ходить по земле. Дикость? Или духовность?
– В отношении индейцев духовность кажется довольно странной концепцией.
– Как знать. Сидящий Бык был воином, но, прежде всего, он духовный вождь. Однажды он остановил битву, усевшись на открытом пространстве между воюющими индейцами и силами армии. Они стреляли друг в друга, но ни одна пуля не попала в Сидящего Быка. Спустя какое-то время обе стороны, к своему немалому удивлению, собрались рядом с Сидящим Быком и заключили договор.
– Впечатляет, – сказала Ирен. – Однако, живя в Америке, я слышала, что женщины, попавшие в руки индейцев…
– Краснокожие могут проявлять жестокость к пленным, но так же поступали и римляне. И некоторые бледнолицые в плену приняли индейские обычаи. Индейцы потеряли свои земли, и в какой-то степени я тоже в этом виноват. Я бы хотел, чтобы они получили некоторую компенсацию. Индейцы, участвующие в моем шоу, это вожди вроде Сидящего Быка, которых правительство предпочло бы запереть под замок как врагов. Посмотрите на мои плакаты. – Он показал на стоящие повсюду железные щиты, увешанные цветными иллюстрациями. – В своих выступлениях я говорю: «Бывший враг – друг президента, американец». Невозможно сказать точнее. Индейцы равнин – лучшая легкая кавалерия на планете. Мне нравится с ними работать. Они были моими врагами, но они прекрасные воины. Я знаю индейского вождя, чье чувство собственного достоинства не уступает величию королевы Англии, которая приветствовала американский флаг на одном из трех наших представлений в Лондоне. А ведь королева Виктория правит куда дольше, чем я жил в прериях. Откуда бы у индейца взялось столько ненависти, чтобы выслеживать и убивать иностранок?
– Эти женщины были проститутками. Возможно, индейцу трудно понять подобную городскую порочность, – пожала плечами Ирен.
– Допустим, у индейцев нет борделей, но у некоторых есть рабы или военнопленные, и с этими беднягами могут обращаться довольно жестоко, будь они бледнолицыми или краснокожими, мужчинами или женщинами. И кое-какие племена, например, апачи, насилуют с той же легкостью, с какой убивают. В то время как белые мужчины тоже использовали индианок. Слово «скво» стало означать то же, что и «Джейн» или «Мэнди». В приграничных землях эти имена означают проститутку.
– На Западе проституток называют Джейн и Мэнди? – удивилась примадонна.
– Только не говорите об этом Бедовой Джейн[91], а то не поздоровится, – засмеялся Буффало Билл.
Ирен тем не менее размышляла вслух:
– Мэнди. Джейн. Мэри Джейн. Мэри Энн. Энни. Предоставленный сам себе индеец в Лондоне мог услышать эти имена, особенно в таком богатом на проституток округе, как Ист-Энд, и решить, что ему наконец доступна привилегия белого мужчины.
– Вряд ли! Индейцы не думают в категориях «око за око, зуб за зуб».
– Но если один из них сошел с ума?
– Душевнобольной? Думаю, это возможно. Такое может случиться, если индеец останется в одиночестве в большом европейском городе. Или пустится в запой. Но это маловероятно. Они всегда держатся сами по себе. Это то, чего они всегда хотели, и единственное, чего белые люди не могли им позволить.
– Исходя из того, что вы слышали о работе Джека-потрошителя, могут ли подобные увечья быть делом рук индейца?
– Я путешествовал по восточному побережью, когда этот парень, Джек, совершал свои злодеяния, но газеты я читал. Некоторые женщины были выпотрошены. Апачи делают подобное. Вернее, делали. Но они предпочитают живых, а Дерзкий Джеки сначала убивал жертв, перерезая горло. Он расчленял уже мертвых. Шайены и сиу поступают так во время битвы или сразу же после нее. Они могут перерезать горло после смерти или снять скальп, но это исключительно военный ритуал.
Правда в том, что солдаты и жители приграничных территорий, узнав о посмертных увечьях, взяли их на вооружение. – Разведчик бросил на меня быстрый взгляд, словно переживая, что я услышу подобные вещи. – Вы работали на Пинкертона, миссис Нортон, а эта девчушка выражала сочувствие тысячам бизонов, которых я убил. Поэтому я расскажу вам всё: белые мужчины, солдаты или поселенцы, совершали такие же или еще более ужасные злодеяния. Я не раз слышал, как они хвастались «трофеями» – сумками, сделанными из грудей индианок, ожерельями из отрубленных пальцев, причем некоторые принадлежали детям.
Я ахнула, и полковник повернулся ко мне со стремительностью атакующей змеи:
– Слава богу, подобные времена закончились. Выжившие индейцы стали диковинкой, по крайней мере за пределами Штатов. В прошлом году в Лондоне королева и некоторые ее леди щекотали подбородки индейских малышей из нашей труппы, и дети смеялись, а смех не знает языковых границ. Мы посланники мира, и мы возвращаем краснокожим их законный титул: американцы.
– Похоже, – сказала Ирен, – что недавние неприятности на границе почти закончились.
– О, возможно, мы все еще выглядим дикарями, мэм, но мы прогрессивные люди. Я горжусь тем, что я друг Теодора Рузвельта и мы вместе планируем важные дела. Города в Америке растут как грибы, но прежде чем мы замостим прерии улицами и пустим по ним трамваи, я планирую сохранить некоторые земли и их обитателей для будущего. И, – добавил он, по очереди глядя каждой из нас в глаза, – женщины в моем шоу зарабатывают наравне с мужчинами. Я поддерживаю стремление суфражисток дать право голоса всем и каждому.
– Я восхищаюсь вами, сэр! – воскликнула я и смутилась своей горячности.
– Я поверю в равноправие, только когда увижу его собственными глазами, – добавила Ирен с печальной улыбкой.
– Действительно, благими намерениями вдову не накормишь, – вежливо ответил Буффало Билл, – но идея всеобщего избирательного права не исчезнет, подобно тому как исчезли бизоны. Помяните мое слово. Я действительно хочу распространить американский образец независимости и предприимчивости по всему миру, – добавил он. – Я планирую в скором времени создать труппу из самых лучших в мире наездников: арабов, немецких кирасиров, мексиканских гаучо, русских казаков, индейцев и кавалеристов, кубинцев и тихоокеанских островитян. С Запада, с Востока или откуда-нибудь посредине, все они прекрасные наездники, и между ними больше сходства, чем различий.
– Больше сходства, чем различий, – медленно повторила Ирен. Она подождала, пока внимание Буффало Билла не вернулось к ней. – Значит, силы, создавшие Джека-потрошителя, могут брать начало в любой культуре. Западной. Восточной. Или между ними. То есть там, где мы находимся. В Европе.
Он перенес вес с ноги на ногу, загребая навоз шпорами, и кивнул:
– Да, мэм. Можно и так сказать. – Полковник глубоко вздохнул. – Возможно, ваш уайтчепелский убийца – спятивший индеец. Но можно ли их винить за сумасшествие? Представьте себе: они веками живут на американских просторах. Потом появляется первый белый человек с небольшим отрядом. И с несколькими лошадьми. Индейцы забирают лошадей и забывают о наездниках. А через несколько десятилетий появляется еще больше белых людей. И еще больше лошадей. А потом и солдаты на лошадях. И поселенцы. Сначала индейцы думают, что пришлых всего горстка, и их легко победить. Но из-за оружия белых людей сокращается поголовье бизонов, с бесчисленных миллионов до каких-нибудь нескольких тысяч. Еда, одежда, оружие – все исчезло. А белые люди продолжают прибывать, со своими женщинами, детьми, скотом, лошадьми и оружием. Наконец индейцы видят, что вместо прерии, которую они всегда знали, теперь есть другая земля, непонятная им, населенная другими людьми, тоже им непонятными, и не хватит воинов остановить новую волну, что поглощает их родину. Должно быть, жители Европы чувствовали себя подобным образом, когда с востока пришли гунны. Европейцы вдруг стали чужими на собственной земле. Поэтому я думаю, что индеец, столкнувшийся с подобным в своей жизни, может отчасти спятить. Все возможно.
Если вам еще понадобится моя помощь, дайте знать. Я больше не разведчик. Теперь нет нужды в том человеке, которым я был раньше. И сейчас моя мечта – создавать будущее, хоть я и погребен под собственным прошлым. Но я помогу вам, если потребуется. – Буффало Билл усмехнулся. – И мне не терпится представить европейской аудитории русалку Мерлинду.
Глава тридцать пятая
О кушетках и пробках
Девушки, населяющие заведения для проституток, почти поголовно были бы неспособны управлять своими расходами самостоятельно; они оказались бы в состоянии крайней нищеты, если бы их финансами не занимались матроны.
Доктор Жульен Жаннель. О проституции
Никогда не стоит недооценивать силу игольника.
Глядя, как Шерлок Холмс рассматривает под светом лампы мой крошечный подарок, можно было решить, что он поймал невероятно редкую южно-американскую бабочку.
Приложив увеличительное стекло к правому глазу, словно огромный монокль, он наколол на иголку, рассмотрел и даже понюхал жалкую коричневую крошку, что я носила при себе с того самого момента, как мы с Ирен посетили дом свиданий.
– Если бы только у меня были мои химикаты и пробирки с Бейкер-стрит! – посетовал он больше самому себе, нежели мне. – Или более крупный образец. Несомненно, это пробка. Вино, вероятно, было испанским. Знаете ли вы, как много требуется загадочных процессов, чтобы сделать простую пробку для бутылки, мисс Хаксли?
– К счастью, нет. Я мало что знаю о вине, сэр, и еще меньше – о процессе, который, так сказать, высвобождает злого духа из бутылки.
Он проигнорировал мою благочестивую речь, как и большинство людей, но, будучи дочерью священника, я чувствовала себя обязанной время от времени напоминать окружающим о преимуществе трезвого образа жизни.
– Думаю, что вижу на крошке оттиск части буквы «с», – продолжил сыщик. Этот человек явно привык разговаривать сам с собой или с каким-нибудь послушным компаньоном, который бы только кивал и поддакивал. – Она может быть частью «бодегас», испанского слова, означающего винный погреб. И вы утверждаете, что нашли этот фрагмент на ковре в комнате, где произошло убийство? Разве вы не говорили, что в другой раз посещали подвал, где хранится вино?
– Сначала Ирен нашла крошку от пробки. А следующей ночью мы спустились в подвал.
– Для человека, избегающего спиртных напитков, вы в последнее время зачастили в винные погреба Франции.
– Только потому, что Ирен настаивала.
– Она требовательна, не так ли? И вы всегда подчиняетесь?
– Ее распоряжения кажутся мне как минимум интересными.
– Ха!
Не знаю, была ли это реакция на мои слова, или сыщик что-то увидел сквозь свое увеличительное стекло.
– Жаль, вы не испытываете интереса к вопросу происхождения пробок для бутылок, мисс Хаксли. Их производство требует долгих и напряженных усилий. Как и во всех подобных случаях, богатая история означает изобилие информации, которую можно получить, изучая конечный результат процесса. На создание скромной пробки для бутылки уходит больше времени, чем на изготовление вина, которое она запирает.
Я выразила свое удивление. Это откровение меня и вправду поразило: прожив некоторое время во Франции, я уже покорилась необходимости считать искусство виноделия самым древним и священным занятием, затмевающим все прочие.
– Действительно, – подтвердил Холмс, воодушевленный предметом обсуждения, – пробковое дерево, чаще всего произрастающее на сухих и горячих равнинах Португалии, находится под защитой с тринадцатого века. До плодоношения оно растет целых двадцать пять лет, а собирать урожай можно лишь один раз в каждое десятилетие. Но даже тогда, чтобы добраться до подходящего слоя пробки, нужно минимум дважды стесать топором кору дерева. Наружная кора используется для изготовления досок и черепицы. И только самые глубокие и плотные слои подходят для винных пробок.
По какой-то причине описание процесса показалось мне довольно… тревожащим.
– Я думала, что все вещи, имеющие отношение к вину, придумали французы, – сказала я довольно едко. Ничто так не успокаивает расстроенные чувства, как едкое замечание.
– Французы именно так и думают, но при этом используют португальские пробки. На самом деле первым закупорил горлышки бутылок пробкой известный монах Дом Периньон.
Я нахмурилась.
– Да, он был французом и придумал шампанское, – поспешил пояснить детектив. – Тут они правы, но все-таки Португалия остается самым крупным производителем пробок.
– Тогда почему вы считаете, что вино испанское?
– Кроме характерной «с»? Вижу, вы не особо верите моим методам, но в отличие от меня вы не изучали винные бутылки.
Я испытывала искушение высказать очевидный вывод, но вовремя вспомнила о своей роли шпиона и диверсанта.
Детектив принял мое молчание за согласие. Ирен была права: по части женщин он был младенцем, особенно в отношении наших способов справляться с мужской самоуверенностью.
– Вы говорите, что винный погреб был практически нетронут? – спросил он.
– Да. Мне сказали, что обычные вина хранятся наверху. Только редкие марочные вина приносили из погреба.
– Возможно, для особо высокопоставленного клиента?
Об этом я не подумала.
– Вы имеете в виду Берти. – Теперь, когда я знала, каким скверным мальчишкой был принц Уэльский, для меня не составляло труда называть его детским прозвищем.
– Я должен сам осмотреть винный погреб.
– Это кажется мудрым решением.
– И вы пойдете со мной, чтобы отметить, если он окажется в большем беспорядке, чем был во время вашего недавнего визита.
– Я? Но как я пойму?
– Мои вопросы освежат вашу память. Кроме того, – Холмс замолчал, перемещая кусочек пробки обратно в мой футляр, который он затем присвоил, положив в карман пальто, – я надеюсь, что вы разузнаете имя… э-э… мебельщика принца у хозяйки этого места. Подобные разговоры лучше оставить женщинам.
И лучше оставить женщинам долгое, как время, что пробка закрывает изысканное вино… молчаливое негодование.
И все же не стану отрицать удовлетворение от возвращения в дом свиданий в сопровождении Шерлока Холмса.
Привратник поприветствовал его по имени и низко поклонился. Нас незамедлительно провели в личную приемную Мадам, которая сразу же предложила нам херес.
Ни один из нас не поддался искушению.
– Я здесь, мадам Портьер, – сказал Шерлок Холмс, отказавшись присесть, – по делам нашего общего благородного клиента.
Она открыто меня рассматривала, явно позабыв, что я уже бывала в ее учреждении вместе с Ирен.
– Мой… э… секретарь, – пояснил сыщик. – Она будет сопровождать меня в винный погреб, а потом я попрошу вас ответить на все ее вопросы. Понимаете ли, от успеха нашего расследования зависят международные вопросы огромной важности.
– Похоже, принцу Уэльскому грозит видеть свое имя в газетах чаще, чем ему того хотелось бы, – ответила Мадам с французской прямотой, при этом ее подбородки дрогнули от удовольствия. – А ведь он так любит Париж. Было бы trs triste[92], если бы ему отказали в единственной возможности сбежать от утомительных государственных дел. Поэтому, – она хлопнула толстыми, унизанными кольцами руками, – я ни в чем не могу отказать его эмиссарам. Даже, – тут она неодобрительно глянула на меня, – если один из них одет как продавщица.
Я предпочла промолчать.
– Если после своих расследований, – снова обратилась Мадам к сыщику, – вы хотели бы получить еще какую-либо услугу в этом доме, мистер Холмс, я буду рада предоставить вам… ее. Или их.
Выражение лица моего спутника стало напряженным, будто отразив и мое внутреннее возмущение.
– Нет, благодарю вас, мадам. Удовольствие от расследования – вполне достаточное вознаграждение. А теперь я вас покину, но мисс Хаксли скоро вернется.
Хозяйка разочарованно вздохнула и взмахнула накрашенными ресницами.
Шерлок Холмс наблюдал за ней, словно за дергающейся на булавке букашкой.
– До свидания, – бросил он с коротким поклоном, направляясь вон из комнаты и вынуждая меня поспешить за ним.
В коридоре он остановился перевести дыхание и переложить в другую руку докторский саквояж, который взял с собой.
– Мисс Хаксли, я должен извиниться за ваше вынужденное знакомство со столь бессовестной особой, как мадам Портьер.
– Это не страшно, – сказала я, – для человека, вынужденного общаться со столь бессовестным типом, как принц Уэльский.
Он глянул на меня, подняв бровь:
– Вы явно смелая особа. Видите ли, благодаря моему знаменитому клиенту я обладаю некоторым авторитетом. И здесь я бы посоветовал вам держать свое мнение о нем при себе, потому что я полагаюсь на вас и надеюсь, что вы добудете необходимую мне информацию у этой невыносимой женщины. Это неподходящее для леди задание, но, надеюсь, вы понимаете, что это необходимо.
Я смогла лишь кивнуть, потеряв дар речи. Он назвал меня леди, что свидетельствовало о наличии некоторого представления о благовоспитанности с его стороны! Этот господин никогда не перестанет меня удивлять.
Я провела его к черной лестнице и направила к винному погребу, хорошо помня, как мы спускалась этой дорогой с Ирен и Пинк. То есть Элизабет. Прислуга наблюдала за нами, но не пыталась воспрепятствовать. Подозреваю, что высокая и подвижная фигура сыщика была знакома во всех частях этого просторного дома. На кухне он взял со стола масляную лампу и сообщил, что собирается одолжить ее на время. Никто не стал протестовать, хотя все смотрели на нас, как цепные мастифы.
По узкой каменной лестнице мы спустились в винный погреб.
– Трудно представить принца, посещающего эту преисподнюю, – заметил Холмс, когда мы нырнули в сырое и темное королевство монаха Дома Периньона.
Обстановка напомнила мне о князьях тьмы из готических романов, о собирающихся в подземельях людях в капюшонах, о камерах пыток и богопротивных церемониях…
Ничто не нарушало тишину, кроме случайно прошуршавшей крысы, и я снова подумала о Берти.
– Почему вы считаете, что принц спускался сюда?
– Он известен тем, что посещает места, в которых редко бывают особы королевских кровей… варьете на Монмартре, художественные студии или заведения вроде этого. Признаюсь, я не уверен, не опередил ли его королевское высочество мисс Пинк на месте преступления. Конечно, он ни за что не признался бы в этом.
– В самом деле? Вы осмеливаетесь подозревать собственного клиента? Не говоря уже о том, что он ваш будущий король?
– Я служу своему призванию, а не какому-то отдельному мужчине. Или женщине, – добавил детектив мрачно. – Вы не в курсе и, возможно, не поверите, но я испытывал неприязнь к королю Богемии с самого начала и до конца.
Будучи знакомой с заметками доктора Уотсона об этом деле, я не удивилась, но признаться в этом не могла.
– Однако же вы взяли его вознаграждение, – заметила я.
– У него был повод для недовольства.