Сонька. Конец легенды Мережко Виктор

— Долой самодержавие!

— Долой царизм!

— Власть рабочим!

В собравшихся зевак полетели листовки, газеты. Зазвенели разбитые стекла витрин, стали разлетаться по сторонам мануфактурные рулоны, мужская и дамская одежда. Вдалеке переливами зазвучали полицейские свистки. Между рабочими и торговцами ближних лавок завязалась драка.

— Боже, куда мы катимся? — перекрестился отец князя. — Что нас ждет? — Взял под руку жену, поклонился Потапову. — Давайте, сударь, от беды подальше. Не приведи господь, зацепит нас ненароком. — И супруги быстро зашагали в сторону ближайшего переулка.

Потапов направился к пролетке, пару раз оглянувшись вслед спасающейся едва ли не бегством пожилой паре.

Гаврила Емельянович смотрел на Гришина с предвкушением чего-то особенного, таинственного.

— Ну-с, милый Егор Никитич, сегодня мы с вами должны разыграть спектакль, который может оказаться покруче какой-нибудь «Сильвы».

— Вы пугаете меня, господин директор, — усмехнулся тот. — Всегда избегал интереса к театру, а тем более к театру любительскому. Вы назначаете меня в качестве статиста?

— Нет, в качестве созерцателя.

— Созерцателя чего?

— Встречи двух главных персонажей.

— Может, хватит говорить загадками, Гаврила Емельяныч?

— Хорошо, приоткрываю занавес. Примерно через час сюда пожалует мадемуазель Жозефина Бэрримор.

— Простите, это, как я понимаю…

— Да, вы понимаете верно. Это бывшая моя прима госпожа Бессмертная.

— Вы начинаете с ней работать?

— Или я с ней, или она со мной. Пока неизвестно.

Гришин вскинул брови.

— Вы полагаете, она ведет свою игру?

— Убежден! — Филимонов сжал пальцы рук, хрустнул ими. — Женщина, познавшая овации, лесть поклонников, запах цветов, преследования влюбленных, никогда не откажется однажды пережить такой же успех. Повторить его любой ценой. Хитрость, коварство, вероломность, месть… Да, она будет мстить!

— Вам?

— В том числе. Но прежде всего театру, публике, поклонникам, которые ее забыли, — всем подряд!

Следователь задумался.

— М-да, уважаемый Гаврила Емельяныч, занятный может случиться спектакль. Только зачем он вам?

— Я, господин следователь, застоявшийся жеребец! Мне скучно в этом стойле! Я жажду скачек! Ипподрома! Ставок! В душе я такой же артист, как и вся эта сволочь, голосящая за кулисами. А может, даже выше! И мне нужен свой сольный выход! Поверьте, я сорву неслыханные аплодисменты. Их никто, кроме меня, не услышит, но они будут ошеломительны!

Гришин то ли с интересом, то ли с опаской смотрел на него.

— Вы станете вводить ее в спектакль?

— Конечно.

— Не раскрывая ее инкогнито?

— До поры до времени. Она сама его раскроет.

— Но при чем здесь я?

— Вы — созерцатель! Со стороны, что свойственно вашей сволочной профессии, вы будете созерцать происходящее. Персонажей будет двое.

— Вы?

— Нет, пока я всего лишь сочинитель. Овации потом. — Директор взял сигару, раскурил ее. — Героиней будет госпожа Бессмертная, героем… князь Икрамов.

— Икрамов?..

— Именно так.

— Рискуете, Гаврила Емельянович.

— Это придаст остроту пьесе!

— Рискуете… — повторил следователь. — Вам ведь известен чин, который занимает Ибрагим Казбекович в Департаменте полиции?

— Безусловно. Но никто, кроме вас, не догадается, что это была постановка.

— А если я нечаянно сболтну?

— Я пристрелю вас, — просто и даже наивно заявил директор. — Мне терять будет нечего.

— Хороша перспектива, — усмехнулся Гришин. — А вам не жаль мадемуазель?.. Ведь она уже в разработке. И любая легализация может стоить ей как минимум свободы.

— Не жаль. Хотя бы потому, что она в свое время достаточно попила моей кровушки, а ныне пытается оставить меня в дураках.

— С чего начнете?

Директор вынул из кармашка жилетки часы, взглянул на них.

— Через час примерно сюда пожалует госпожа Бессмертная, я предложу ей клавир, предоставлю помещение, и она начнет делать свои первые шаги для возвращения на сцену.

— Князь?

— Он приглашен позднее.

— Но их встреча состоится?

— Непременно. И я бы желал, чтобы вы присутствовали при этом.

— Не слишком ли это будет бестактным и нарочитым?

— Вы заглянете ко мне случайно. С князем вы знакомы по долгу службы, с мадемуазель — здесь без комментариев.

И хозяин, и гость не предполагали, что их разговор от начала до конца слушал бывший артист Николай Изюмов, схоронившийся за тяжелой бархатной шторой, закрывавшей запасной вход в директорский кабинет.

Табба подгадала так, что вышла из дома чуть раньше князя. Чтобы подождать его, нагнулась поправить сбившийся сапожок, и в это время на дорожке появился идущий следом Андрей.

Была она в том же парике, в котором посещала театр, те же очки сидели на переносице.

— Здравствуйте, князь, — со смущенной улыбкой произнесла бывшая прима.

— Рад встрече, мадемуазель, — ответил тот. — Я не сразу признал вас.

— Женщина должна меняться.

— Но не настолько!.. Совершенно другая особа.

— Хуже или лучше?

— Вы всегда прекрасны, мадемуазель.

— Благодарю вас.

— Решили прогуляться?

— Дома скучно, полчаса поброжу по Невскому.

— Вас подвезти?

— Если будете так любезны.

Карета князя поджидала их во дворе в конце пандуса. Андрей помог девушке забраться, после чего с помощью кучера сел сам, и экипаж тронулся.

Привратник Илья поспешно открыл ворота. Лошади вынеслись на Фонтанку и покатили карету в сторону Невского.

— Никак не решаетесь пересесть на автомобиль? — спросила Табба.

— Я консервативен в пристрастиях, — пожал плечами Андрей.

— А мне нравится. Была бы возможность, я бы непременно научилась водить какую-нибудь машину! Особенно на берегу моря!

— Хотите на море?

— Мечтаю. К примеру, снова в Ялту!

— Море есть не только в Ялте.

— Конечно! В той же Одессе!

— В Одессе? — удивился Андрей. — Вам бы хотелось побывать в Одессе?

— Почему нет? Мне лишь бы теплое море!

Князь помолчал, с улыбкой заметил:

— А я, возможно, скоро окажусь в Одессе.

Бывшая прима тихо попросила:

— А мне с вами… можно?

Он грустно улыбнулся.

— Не могу сказать. Я еще сам не до конца все решил.

— Вы опасаетесь, что я стану для вас обузой?

— Скорее я для вас.

— Не понимаю.

Он взял ее руку, поцеловал.

— Дайте мне подумать. Ваше предложение неожиданно и интересно.

— Клянусь, я не буду мешать вам! — искренне воскликнула Бессмертная. — Я безумно засиделась в этих стенах! Поверьте, мне это необходимо!

— Хорошо, я подумаю.

Изюмов нетерпеливо ждал Таббу на дальнем подъезде к театру.

Топтался в волнении и страхе, постоянно озирался и страшно обрадовался, когда издали увидел приближающуюся карету.

Замахал руками, выскочил едва ли не на середину мостовой.

Табба попрощалась с князем, вышла из кареты, удивленно уставилась на бывшего артиста.

— В чем дело, господин?

— Присядем-с, — сказал он, показав на ближнюю скамейку. — Разговор недлинный, но крайне важный.

— Вы явно с кем-то меня путаете, — сказала Табба.

— Нет-нет, — мотнул головой Изюмов. — Я кое-что сообщу, и вы все поймете.

Она нехотя выполнила его просьбу, бывший артист подсел к девушке почти вплотную.

— Вы ведь меня знаете, мадемуазель.

— Да, я видела вас при входе в театр.

— Нет, не так-с… Вы вообще меня знаете, — артист выжидательно посмотрел на собеседницу. — Я Николай Изюмов, госпожа Бессмертная.

— Как вы сказали?

— Госпожа Бессмертная! Незабываемая, единственная, любимая! Я сразу узнал вас, и теперь сама судьба велела мне защитить вас!

— Что за бред вы несете, господин! — она попыталась встать.

Изюмов почти силой усадил ее обратно.

— Умоляю, еще пару минут… Вам нельзя сейчас идти в театр! Гаврила Емельяныч ждут вас с нехорошими намерениями. А с ним также господин следователь, которого вы хорошо знаете!

— Какой следователь? — удивленно спросила Табба.

— Который вел дело вашей маменьки и который желал застрелиться.

— И что они от меня хотят?

Изюмов оглянулся, подсел еще ближе.

— Я подслушал… Спрятался за штору и подслушал. Они-с замышляют желание опозорить вас, потому как догадываются, кто вы есть на самом деле!

— Ничего не понимаю.

Бывший артист какое-то время не сводил с Бессмертной взгляда, затем вдруг расплакался.

— Гаврила Емельяныч велел шпионить за вами, что я, подлый человек, и делал… И докладал-с. Теперь же, когда услышал об их дурных намерениях, понял, что не только теряю стыд и совесть, но и окончательную любовь к вам-с. Поэтому решился встретить и обо всем поведать.

Табба смотрела на него холодно, с недоверием.

— И что они такого мне намерены сделать?

— Мне неизвестно. — Николай вытер мокрые глаза. — Но планы их, мадемуазель, крайне нехороши. Я ведь следил за вами в разном обличье не только у дома Брянской, но даже возле танцевальных курсов!

— Зачем?

— Чтоб опять же докладать. Не только Гавриле Емельянычу, но даже господину следователю. Они почему-то вами крайне заинтересованы!

Табба поднялась.

— И все-таки я пойду к Гавриле Емельянычу.

— Не надо!.. Умоляю! Они что-то готовят! К тому же к вашему визиту приглашен князь Икрамов!

— А он зачем?

— Мне неведомо. Знаю только, что он очень важный чиновник в Департаменте полиции!.. Может в любой момент надеть наручники!

Табба усмехнулась:

— Это даже интересно. — Сделала несколько шагов от бывшего артиста, оглянулась. — Подойдите, любезный.

Тот торопливо приблизился, замер в двух шагах.

— Вы ведь меня все еще любите, Изюмов? — почему-то шепотом спросила Табба.

— Бесконечно, — так же шепотом ответил тот.

— И готовы служить?

— Вне всякого сомнения. Вечно-с!

— В таком случае просьба: вы прекращаете слежку за мной, на вопросы Гаврилы Емельяныча и следователя несете всякий бред и чепуху, о неприятностях, грозящих мне, сообщаете немедленно и без вранья.

— С радостью исполню. Только как я вас разыщу?

— Я сама вас разыщу, — улыбнулась Табба, подмигнула и направилась к театру.

…Филимонов на этот раз встретил гостью сухо и едва ли не официально. Жестом показал на стул, заметил:

— Вы, мадемуазель Бэрримор, исключительно пунктуальны.

— Воспитание, — улыбнулась она.

— Плюс к этому — английская кровь! — поднял палец Гаврила Емельянович.

— Английской крови во мне никакой. Больше — еврейской.

— Бэрримор — еврейская фамилия?

— Не думаю. Но евреи, вы знаете, любят принимать распространенные фамилии в странах, которые они определяют для жительства.

— Верное замечание, — несколько удивился Филимонов и уселся напротив. — Так с чем вы пожаловали, мадемуазель?

— У вас плохо с памятью, сударь? — вскинула брови гостья.

— Нет, я все отлично помню. Но мне важно еще раз услышать о ваших намерениях.

Табба посмотрела на него с удивлением.

— Намерение одно — играть в вашем театре. Директор расхохотался.

— Насколько нахально, настолько же прелестно! — Он взял ее руку, поцеловал пальчики. — С чего начнем-с?

— Я вам нравлюсь?

— Весьма.

— И вы желаете завести со мной интрижку?

— Почему нет?.. Вы мне — любовь. Я вам — карьеру. Устраивает такой обмен? — Филимонов снова взял руку гостьи.

— Не совсем, — освободилась она от него. — Я должна иметь гарантии.

— Гарантии вашего выступления на сцене?

— Моей карьеры. Причем карьеры успешной.

— Но вы ведь непрофессиональная актриса?!

— Кто вам сказал?

— Вы сами об этом говорили.

— Я пошутила.

— Но я ведь тоже немного разбираюсь в актрисах!

— В актрисах. Но не во мне.

— А что же в вас особенного?

— А вы не догадываетесь?

Директор сглотнул сухость в глотке.

— Даже не могу предположить.

Бессмертная сняла очки, чуть приподняла локон волос, показывая шрам.

— Видите?

— Что это? — не сразу понял директор.

— Шрам.

— Что из этого?

— Меня пытались убить, но промахнулись.

— Даже такое было в вашей жизни?

— Представьте.

— Кто этот негодяй?

— Некий артист… А теперь вот так, — Табба неожиданно сняла с себя парик. — Так я вам никого не напоминаю, Гаврила Емельянович?

Тот отшатнулся.

— Госпожа Бессмертная?

— Вы удивлены?

— Удивлен. Причем крайне.

— Врете. Вы ведь едва ли не с первого моего появления здесь поняли, что я никакая не Жозефина Бэрримор. Поняли и продолжали играть дурочку.

— Со второго, — уточнил Гаврила Емельянович. — Первый раз я ничего такого даже не заподозрил, клянусь. — Вытер вспотевший лоб рукавом, спросил: — А ради чего вы ломали со мной комедию?

— Из пустого интереса.

— Талантливо, ничего не скажешь.

— Теперь вы готовы взять меня в театр?

Филимонов молчал, изумленно разглядывая бывшую актрису.

— Я размышляю, — наконец сказал он. — Что будет с публикой и обществом, если я решусь на подобный шаг.

— И что же будет?

— Я даже придумал заголовки для газет: «Изуродованная, но не побежденная!» «Героиня дна снова на сцене!» «Квазимодо наших дней!»… Представляете? Билеты нарасхват, народ висит на люстрах, поклонники вешаются на собственных галстуках!

— Представляю, — бывшая актриса размахнулась и отпустила Филимонову хлесткую болезненную пощечину. — Запомните, я буду мстить. Мстить театру, публике, вам. Это будет особый Квазимодо наших дней! — Она вскочила и быстро покинула кабинет.

На парадной лестнице, с растрепанными волосами, держа в руке парик и очки, Табба едва не сбила с ног удивленного Гришина, миновала насмерть испуганного Изюмова, пересекла вестибюль и исчезла в сером, наливающемся сыростью дне.

Егор Никитич вошел в кабинет, повесил фуражку на вешалку, взглянул на растерянного директора и спросил:

— Что за фурия выскочила от вас?

— Госпожа Бессмертная.

— Это была она?

— А вы не узнали?

— Честно говоря, нет. С чем приходила?

— С мордобоем, — ответил Гаврила Емельянович, показав красную, вспухшую щеку.

— Приставали?