Сонька. Конец легенды Мережко Виктор

— Хуже. Даже не прикоснулся.

Гришин взял из буфета бутылку с водой, жадно выпил.

— Значит, спектакль отменяется?

— Он был, но быстро закончился.

— А как быть со вторым действующим лицом? С Ибрагимом Казбековичем? Намерены подставить вторую щеку?

Филимонов болезненно рассмеялся.

— От пощечины князя полголовы может слететь.

— Что верно, то верно. Может и саблю достать!.. Будем дальше разыгрывать оперетту?

— Опасно, — вздохнул директор.

Но вы ведь час назад изображали из себя отчаянного храбреца и декадента, — с насмешкой заметил Гришин. — Вам даже жить надоело!

— У господ артистов есть такое понятие: заигрался. Теперь давайте думать, как выкручиваться.

— Думайте вы, а я буду созерцать. По вашей же схеме.

Директор взглянул на часы, постучал по стеклу ногтем.

— С минуты на минуту горец будет здесь. С чего начнем?

— Начинайте с женщин. Во-первых, их у вас в вертепе предостаточно. Во-вторых, это любопытно любому мужчине. А в-третьих, подобный разговор всколыхнет чувства горячего князя.

В дверь раздался стук, и в кабинет вошел князь Икрамов.

— Милости просим, князь, — немедленно откликнулся хозяин кабинета.

Тот поздоровался за руку с каждым, вопросительно улыбнулся.

— У вас такие лица, будто готовите мне сюрприз.

— В такое время живем, ваше высокородие, — развел руками директор. — Что ни день, то сюрпризы. — И тут же суетливо поинтересовался: — Чего желаете?.. Чай, кофий, чего-нибудь с градусом?

— Желаю сюрпризов, — засмеялся Ибрагим Казбекович.

— Видна горячая кровь, — заметил с усмешкой Гришин.

— Виноваты родители. Итак, сюрпризы?

Гаврила Емельянович едва ли не силой усадил его на стул, сам уселся напротив. Следователь остался стоять в своем излюбленном углу.

— У мужчин главные проблемы связаны с кем? — спросил Филимонов. — Правильно, с женщинами.

— У меня, как правило, с ними проблем не возникает.

— Значит, счастливый вы человек, князь… А вот у меня постоянно!

— Актрисы?

— Не только… Но это отродье — в первую очередь. Желаете поразмышлять?

— Простите, не желаю. Предпочитаю об этом размышлять в одиночестве.

— А если вместе?.. Вдруг и выйдем на что-нибудь весьма занимательное?

Икрамов пододвинул к себе пепельницу, достал пачку папирос, с едва скрываемым раздражением закурил.

— Может, достаточно, господа, нарезать крути? Начнем говорить напрямую?

Неожиданно подал голос Гришин:

— Я, Гаврила Емельянович, не привык к жонглированию. Мне ваша манера противна! По этой причине предоставляю право самостоятельно изложить вашу версию, сам же вынужден откланяться и заняться другими, более важными для меня делами. Пардон!

Он взял фуражку, откланялся и направился к двери.

— Остановитесь! — резко окликнул его Икрамов.

Тот замер, будто споткнулся, повернулся к князю.

— Слушаю, ваше высокородие.

— Вернитесь на место!

Гришин вернулся.

Вид князя был взбешенный.

— Вы, как мой подчиненный, обязаны немедленно изложить причину, по которой я был приглашен сюда. В противном случае сегодня же вы будете изгнаны со службы, без малейшего права занять когда-либо какую-либо должность в Департаменте полиции!

— Речь идет о мадемуазель Бессмертной, ваше высокородие.

— Конкретнее!

— Полчаса тому она была здесь.

— Еще конкретнее!

— Дама под вуалью, дама, визитировавшая в театр, дама-налетчица — одно и то же лицо. Это госпожа Бессмертная.

— Почему же вы ее не арестовали?

— Это высокой точности предположения. Однако прямых улик у нас пока еще нет.

— И вы для этого пригласили меня?.. Или вы желали устроить здесь мне очную ставку?!. Этого вы желали?

— Именно так, ваше высокородие. Нам представлялось важным, чтобы вы встретились с этой особой лицом к лицу.

— И после вы готовы были задержать ее?

— Не исключено. Если бы к этому было ваше распоряжение.

— А прямые улики? А доказательства? А санкция на арест? Или вы решили сделать из меня шута, чтобы затем шушукаться за спиной?

— Виноваты, ваше высокородие, — склонил голову Гришин. — Готов немедленно подать прошение об увольнении со службы.

— Желали помочь, вышло совсем напротив, — вздохнул Гаврила Емельянович.

— Асланбек! — позвал Икрамов.

Дверь открылась, и в кабинет вошел могучий и угрожающе спокойный ординарец князя.

— Слушаюсь, ваше высокородие, — произнес он с сильным кавказским акцентом.

— Видишь этих господ?

— Вижу, ваше высокородие.

— По двадцать ударов плетью!.. Каждому!

— Сейчас?

— В следующий раз.

Затем Икрамов бросил взгляд на каждого, укоризненно качнул головой.

— Стыдно, господа. За это вызывают на дуэль. Но я на первый раз прощаю. — Ткнул пальцем в Гришина. — От вас же прошения об отставке я не приму. Доведете дело до завершения и тогда хоть к чертям собачьим! — и с силой захлопнул дверь.

Филимонов подошел к следователю, прошипел со слюной на губах:

— Мразь! Пакость! Трус! Вы подставили меня, как мелкая дешевка! Я вам этого не прошу!.. Не прошу и не забуду! Никогда!

Тот отвел его руку в сторону, ответил спокойно и холодно:

— Запомните и вы, Гаврила Емельянович. Я однажды пережил подобный позор, когда пытался покончить с собой. Сегодня я пережил его второй раз. Третьего не вынесу! И если госпожа Бессмертная не пристрелит вас, то это сделаю я! Запомните это, повелитель вертепа! — Надел фуражку, оттолкнул директора и быстро покинул кабинет.

…Табба быстро вышла из пролетки и, не обратив никакого внимания на раскланявшегося Илью, заспешила к дому. В руках она по-прежнему держала парик, очки и шляпку.

Поднялась по широкой парадной лестнице, миновала гостиную и чайную комнаты, спешно вошла в свою спальню.

Катенька, увидев актрису в возбужденном состоянии, спросила:

— Что-то произошло, госпожа?

Та оглянулась, прикрыла дверь, негромко сообщила:

— Не позднее этой ночи мы покинем дом.

— Свят-свят, — перекрестилась та. — По какой причине?

— Это тебя меньше всего должно касаться. Начинай собирать вещи.

— Но у нас наберется на несколько чемоданов.

— Самое необходимое. Остальное со временем наживем.

— А куда съезжаем?

— Съемных квартир много. Позвоню по телефону, определюсь.

— Княжна знает?

— Не знает и не должна знать. Никто не должен знать!

— А как бежать?.. Заметят ведь. Привратник или дворецкий.

— Я знаю, как бежала моя мать из этого дома. Мы тоже воспользуемся тайной комнатой.

— Поняла, госпожа.

Прислуга стала бессмысленно копаться в платяном шкафу. Табба же бессильно опустилась на стул.

Глубокой ночью тихонько, чтоб не скрипел паркет, Табба и Катенька миновали гостиную, вышли в коридор, прошли через залу приемов.

В руках Катеньки был довольно вместительный чемодан, Табба несла саквояж поменьше.

Беглянки спустились по узкой деревянной лестнице, вошли в тайную комнату.

В темноте Табба нащупала выключатель, зажгла свет.

Дверь из комнаты в сад была заперта на длинный крюк. Актриса откинула его.

Собаки возле дворницкой при виде беглянок вначале испуганно всполошились. Катенька сунула им по кусочку колбаски, они успокоились.

За забором поджидала вызванная заранее пролетка, извозчик помог дамам погрузить вещи, ударил по лошадям, и Табба с Катенькой растворились в мареве петербургской ночи.

От берегов Сахалина пароход отошел настолько, что они виднелись уже расплывчатыми нереальными полосками.

На пароходе везли на материк не только служивый люд, отбывший полагающийся срок, но также малое количество каторжан, исправно отбывших наказание и теперь милостивой волею власти рассчитывающих на достойную жизнь.

Тем не менее свободное перемещение каторжанам на пароходе было запрещено, их держали в нижнем трюме в особых каютах, отгороженных от верхних надстроек железными прутьями с замками.

Охраняли их специальные конвоиры, натасканные на усмирение подобного люда, и при малейшем неповиновении и бузе усмиряли что мужиков, что баб привычно и жестоко.

Семье Блювштейн была выделена отдельная каюта во втором трюме. На полу лежали три соломенных матраца, затянутые серой мешковиной.

Еду им приносили регулярно и вполне сносную — не каторжанскую, а ту, которая предназначалась матросам. От постоянной качки Михелину сильно рвало, и Сонька, в очередной раз вытирая ей лицо и успокоив, выбрасывала испачканные тряпки в легко открывающийся иллюминатор.

Михель жалостливо и беспомощно смотрел на страдания дочки, не в силах чем-либо помочь. Лишь когда она засыпала, любовно гладил ее живот, в котором уже давал о себе знать семимесячный плод.

Сонька от морского путешествия осунулась, постарела, похудела. Михель же, напротив, был подтянут, собран, и даже выросшая на щеках щетина была ему к лицу.

В дверь каюты постучали. Михелина испуганно проснулась, отец помог ей сесть. Сонька откинула защелку, толкнула дверь.

На пороге стоял сухопарый малоразговорчивый старший помощник капитана Ильичев. Односложно спросил:

— Дочку тошнит?

— Бывает.

— Давай ее на палубу. Пусть воздуха наберет, пока погода не испортилась.

— Нельзя, — вмешался Михель. — Капитан запретил.

— Капитан запретил, а я разрешаю. — Ильичев нагнулся, взял девушку за руку. — Пошли, дочка.

Он провел ее по длинному коридору, помог подняться по узкой железной лесенке, вывел на нижнюю палубу, подвел к надраенным поручням.

— Держись покрепче, чтоб не снесло.

Здесь было ветрено, свежо. Глаза от бесконечного синего простора заслезились и даже закружилась голова.

Старпом заметил это, поддержал ее.

— Держитесь. Сейчас пройдет.

— Спасибо.

— Как тебя зовут?

— Михелина.

— Нерусская, что ли?

— Еврейка.

— А чего, ежели еврейка, на Сахалине оказалась?

— Так получилось.

— Я думал, только у русских получается.

Миха закрыла глаза, затихла, отдаваясь ветру и свежести.

— Я бы каждый день сюда выходила.

— Одной нельзя.

— Думаете, сдует? — слабо засмеялась девушка.

— Сдуть не сдует, а вот какой-нибудь сволочи лишний раз попадаться на глаза не стоит, — пробурчал Ильичев.

— На пароходе тоже сволочи есть?

— А где их нет?.. Мир делится на кого? На сволочей и на тех, кто хочет стать сволочью. — Немного помолчав, он предупредил: — Есть тут один соглядатай… вот перед его зенками лучше не скакать.

— Шпик?

— Приставленный… Вроде и мичманом значится, а каждого изучает, будто раздевает.

— Молодой?

— Молодой, да ранний! Далеко пойдет, если вовремя кто-нибудь не остановит.

— И когда он чаще всего юлит?

— Когда причаливаем к какому-нибудь порту. Там прямо-таки мечется… Вынюхивает, высматривает. Потому тогда лучше не выходить, лучше в каюте сидеть и любоваться туземным народишком через иллюминатор.

— А если спросит, кто я?

— Моя племянница! Остальное его не касается.

Михелина улыбнулась, тронула за плечо.

— Я боялась вас. Думала, вы злой.

— А я такой и есть. К тебе добрый, потому что с животом.

Неожиданно Ильичев вздрогнул, внимательно посмотрел в другой конец палубы, негромко произнес:

— А вот и он… наш сокол.

— Мичман? — догадалась Миха.

— А кто ж еще? Владимир Борисович.

Держась за поручни и заинтересованно заглядывая вниз, будто не замечая главного помощника и девушку, в их сторону двигался молодой и стройный офицер.

— Чего тебе? — довольно грубо спросил Ильичев, когда тот подошел совсем близко.

— Прогуливаюсь. Я вам помешал, Сергей Сергеевич?

— Воздух портишь.

Мичман снисходительно усмехнулся, пожал плечами.

— Грубовато для старшего помощника капитана. — Перевел взгляд на Михелину, улыбнулся. — А спутница ваша прелестна… Неужели дочь, Сергей Сергеевич?

— Племянница.

— Никогда не предполагал, что у вас есть столь очаровательная племянница. Почему скрывали?

— Ступай отсюда, Владимир Борисович, — посоветовал тот. — Не топчи зазря уши.

— Разумеется, — откланялся мичман, снова улыбнулся девушке. — Берегите себя и вашего ребеночка, мадемуазель. — И зашагал по палубе в обратную сторону. Неожиданно оглянулся и так же неожиданно представился: — Мичман Гребнов.

— Хреново, — проворчал Ильичев.

— Что делать?

— Держать курс на Россию, вот чего делать! А времени у нас еще столько, что всякое в пути может произойти.

Ночью поднялся шторм.

Пароход кидало вверх-вниз, из стороны в сторону с такой силой, что судно, казалось, в любую минуту могло развалиться, перевернуться, пойти ко дну.

Металась по палубе команда, орали и проклинали все на свете каторжане в своих загонах, били и материли их конвоиры.

Михелина металась на матраце, стонала, хваталась за мать и отца, плакала.

Ее рвало с такой выворачивающей болью и силой, что она хваталась за вспухающий живот, молила о помощи, цеплялась крючковатыми пальцами за родных.

За иллюминатором нещадно хлестал ливень, временами сверкала молния.

Под утро болтанка закончилась, но боль в животе Михелины продолжалась. Девушка корчилась, плакала.

Сонька, задыхаясь от слез и сострадания, прошептала Михелю:

— Беги за доктором!

Тот выбежал из каюты, оказался на верхней палубе и наткнулся на старпома.

— Что случилось? — спросил тот.

— Там дочка… Ей плохо!

— Где?

— В трюме. Нужен доктор.

— Сейчас позову!

Михель бросился вниз, скатился по лестнице, ворвался в каюту.

— Сейчас доктор будет!

Михелина продолжала кричать и корчиться.

Открылась дверь, в каюту вошел пожилой мужчина в белом халате и с медицинским кофром. За его спиной маячил мичман.

Доктор без лишних слов принялся осматривать беременную. Вскоре жестом он попросил всех выйти из каюты.

Присутствующие подчинились приказу, стояли за дверью, ждали результата. В коридоре появился старший помощник капитана, мрачно остановился в двух шагах от всех, тоже стал ждать.

И вдруг вопль такой силы и отчаяния донесся из каюты, что Сонька ринулась туда, налетела на доктора.

— Что-о?

Он печально сообщил:

— Преждевременные роды. Ребенок мертв.

Начальник Александровского-на-Сахалине отделения Департамента полиции Андреев Игорь Семенович был могучего телосложения, лицо его отличалось упитанностью и ухоженностью, глаза покрыты поволокой, за которой трудно было прочитать настроение и намерения полковника.

Сейчас он смотрел на вытянувшегося перед ним поручика Гончарова недовольно и даже брезгливо.

— По большому счету, голубчик, вас надо разжаловать и отдать под суд. Под наш суд… на Сахалине! Чтобы вы похлебали вдоволь баланду, которую жрут каторжане!

— Позвольте спросить, ваше высокородие, в чем моя провинность?

— А вы не догадываетесь?

— Никак нет.

— Я здесь служу уже почти десять лет! Но большего бардака я не видел! Вы корчите из себя либерала, декларируете социал-гуманизм, позволяете всей этой нечисти — конченым подонкам, негодяям, убийцам — своевольничать и своенравничать! И что в итоге? Расхлябанность, разгильдяйство, полное отсутствие порядка, повальное пьянство, неподчинение!

— Ничего подобного, ваше высокородие, в своих поселках я не заметил.

— А бежавших во главе с Сонькой Золотой Ручкой вы заметили?

— Мною был направлен вам соответствующий рапорт.

— И что из этого?.. Вы беглецов задержали, поймали? Вы искали их?

— Так точно.

— И где они? Растворились? В воду канули?

— Для меня это также полная загадка, ваше высокородие.

— Не знаю, как для вас, а для меня загадка с возможной вполне неожиданной разгадкой!

— Что вы имеете в виду?