Сонька. Конец легенды Мережко Виктор
— Благодарю, — тихо ответила Миха.
— Мы даже предположить не могли, что вас так взволнует сообщение о гибели поручика Гончарова.
На глазах девушки выступили слезы, она попросила:
— Пожалуйста, не надо об этом.
— Простите мою бестактность, — пристав помолчал, неожиданно спросил: — Вы готовы еще к одному сюрпризу?
Воровка испуганно посмотрела на него:
— Что вы имеете в виду?
— Вам предстоит встреча, которую вы никак не ждете.
— Я вас не понимаю, господин.
— Что уж тут не понять?.. Через минуту-другую сюда войдет некто, которого вы никак не предполагали встретить.
— Мама?
— Вы хотели бы ее здесь увидеть?
— Где угодно, лишь бы увидеть.
— Нет, свою мать вы сейчас не увидите. Хотя предполагаю, рано или поздно это произойдет. Вам предстоит другая встреча. Возможно, романтическая, а возможно, драматическая, учитывая некоторые обстоятельства.
— Кто же это?
— Увидите.
Буквально в тот же момент дверь открылась, в комнату вошел полицмейстер, который широким жестом пригласил:
— Прошу, князь.
При появлении Андрея Михелина замерла, затем поднялась, спросила:
— Вы?
Он какое-то время оставался стоять у порога, затем широко и как-то неуклюже шагнул вперед.
— Боже!.. Боже мой! — Он обхватил девушку, изо всех сил прижал к себе, задохнулся, замер. — Любимая… родная… желанная…
Они стояли, не отпуская друг друга, ничего не говоря, почти не дыша.
Полицмейстер кашлянул в кулак, негромко бросил приставу:
— Оставим их на время, сударь… Им сейчас это необходимо.
Князь отпустил Миху, все еще не веря своим глазам прошептал:
— Этого не может быть… Неужели я вижу вас?
— Здравствуйте, князь, — улыбнулась она.
Он взял ее руки, стал страстно и часто целовать пальцы.
— Я так ждал… Я так мечтал об этом… Я вас люблю.
— Благодарю… Как вы здесь оказались?
— Вы не рады меня видеть?
— Рада… очень рада. Для меня это действительно сюрприз.
— Я приехал сюда ради вас… Я не мог жить, чтобы не быть рядом. Я даже собирался к вам на Сахалин.
— Вы сумасшедший.
— Да, сумасшедший. И это прекрасно… Я счастлив своим сумасшествием.
Ямской снова обнял ее, снова прижал к себе.
— Присядем, — попросила она.
Он опустился напротив.
— Вы, видимо, устали от всего?
— Да, очень… Но все равно я рада видеть вас.
— Сюда даже приехала моя кузина Анастасия.
— Правда?.. Я бы хотела ее повидать.
— Я приложу все усилия, чтобы вам позволили встретиться, — Андрей улыбнулся, не сводя с Михи глаз. — Она в Одессе нашла свою любовь. Знаете, кто это?.. Тот самый господин, которого вы обчистили на пароходе.
— Банкир Крук?
— Именно. Превосходной души человек.
— Я рада за нее.
Князь заглянул ей в глаза:
— Нет, кажется, вы не совсем рады видеть меня.
Глаза девушки стали наполняться слезами.
— Рада… Честное слово, рада.
— Скажите мне, умоляю… Вы печалитесь о Соне?
— И о Соне тоже…
— Я буду добиваться, писать прошения, стучаться в каждую дверь, лишь бы ее освободили. И я добьюсь… Она ведь, по сути, ни в чем не виновна. Мы будем вместе. Я сделаю все, чтобы вы были счастливы.
— Я — счастлива? — усмехнулась Михелина. — Нет, князь, этого уже никогда не будет.
— Почему?.. Что вы говорите? Мы ведь встретились! Мы любим друг друга.
— Нет, князь…
— Что?
— Простите меня, но я обязана вам сказать, — Миха помолчала. — Я полюбила другого человека, и с его смертью для меня все закончилось.
— Нет… Скажите, что нет. Вы этого не говорили. Скажите!
— Это так, князь, — девушка вытерла слезы. — Я ждала от него ребенка, ребенок не выжил. Я надеялась на встречу с Никитой, но этого не произошло. По пути ко мне он погиб…
В глазах князя стало двоиться, он прислонился к стене, чтобы не упасть, не рухнуть на пол.
Миха взяла его лицо в ладони, некоторое время смотрела на него, не произнося ни слова. Затем прошептала:
— Простите меня, Андрей, если сможете. Я не хочу лгать.
Полицмейстер самолично провожал князя обратно в камеру. Тот всю дорогу молчал, глядя под ноги и о чем-то сосредоточенно думая. Шли узкими и, казалось, бесконечными коридорами, полковник по пути с кем-то здоровался, поглядывал на потерянного арестанта, не решался спрашивать, пока не остановились перед дверью.
Аркадий Алексеевич взял ключи у надзирателя, открыл дверь, поинтересовался:
— Что теперь скажете, князь?
— Отправьте меня в Санкт-Петербург, ваше высокородие.
Возле гостинички тети Фиры стояли три пролетки, запряженные сытыми, нетерпеливыми жеребцами. Возле них кучкой застыли шесть господ в темных тройках и котелках, и по их молчаливому насупленному виду было понятно, что это люди серьезные и нешуточные.
В самой гостинице тетя Фира стояла возле подвала, дверь в который была открыта, прислушивалась к разговору, происходящему там.
Кроме самой Соньки в подвале находились двое — Улюкай и Сёма Головатый.
В углу потрескивала керосиновая лампа.
Сонька за эти дни сдала еще больше — совсем поседела, лицо было черное, осунувшееся, взгляд отрешенный, неподвижный.
— Мадам Соня, — объяснял Сёма, — в нашем городе все покупается и продается даже больше, чем у всей России. Поэтому вы сильно не переживайте за дочку, мы ее не только увидим скоро, но даже получим для вас в блюдечке.
Золотая Ручка молчала.
— Соня, — вступил в разговор Улюкай, — ты меня узнаешь?
Она посмотрела в его сторону, усмехнулась, но ничего не сказала.
— Я приехал сюда помочь. Здешние товарищи подключатся по полной, и все вопросы мы решим.
— А кто б в этом сомневался? — развел руками Сёма. — Особенно когда помогать нужно не какой-нибудь босявке, а самой Соне.
Воровка, глядя перед собой, произнесла:
— Где моя дочь?
— В арестантской. Но скоро мы ее вытащим.
— Вторая?
— Что — вторая? — не понял Улюкай.
— Вторая дочь где?
— Мадемуазель Табба?..
— Да.
— В Петербурге.
— Я должна ее видеть.
— Вытащим Миху, поедем в Петербург.
— Я никуда не поеду. Я хочу ее видеть здесь.
— Соня, это невозможно. Для этого нужно время.
— Буду ждать.
Улюкай и Сёма переглянулись.
— Мадам Соня, — сказал Головатый, — мы приехали сюда целым кагалом. Народ у нас серьезный и уважаемый. Вы сейчас выходите из этого гадюшника, садитесь в роскошный экипаж, и мы вас, как нашу любимую королеву, перевозим в человеческое для проживания место.
— Я отсюда никуда не тронусь, пока не дождусь моих девочек.
— Вы будете прекрасно и с комфортом ждать их среди поющих птичек и звенящих фонтанчиков, чтоб мы не испытывали горе и болезнь за то, что вы гниете в каком-то занюханном и некрасивом кичмане.
Сонька медленно подняла глаза, неожиданно произнесла:
— Я хочу быть рядом с моей девочкой.
— С которой? — не понял Улюкай.
— С Михой.
— Она в тюрьме, Соня.
На глазах воровки выступили слезы.
— Ей плохо одной… Я должна быть рядом.
— Мадам Соня, — вздохнул Сёма, — как говорил один пожилой еврей, все мы там будем. Только кто-то сразу, а кто-то совсем ни за что.
— Уйдите, я устала.
Когда Улюкай и Сёма Головатый вышли из гостинички, одесский вор с недоверием поинтересовался:
— И это, по-вашему, та самая Соня Золотая Ручка?
— А кто это, по-вашему?
— Пожилая сумасшедшая, за которую даже на Привозе было б совестно.
— Прожил бы ты ее жизнь, я бы поглядел, каким бы ты стал.
— Ой, я вас умоляю. Можно подумать, вы так хорошо знаете все мои несчастья, что можете бросаться словами и даже намеками. Не делайте мне смешного, уважаемый, — Сёма высморкался на газон, спросил: — Так и чего вы предлагаете после всего этого сделать?
— Нужно поставить людей, чтоб стерегли.
— Кого?.. Эту бабку?.. Так ее даже за три копейки ни один шурик не захочет взять!
— Ее ищут, понимаешь?
— Тетя Циля мне всегда говорила: не смейся так часто, Сёма, а то даже не заметишь, как помрешь. Но считайте, что я поверил… А об остальном как?
— Честно, не представляю. Она хочет видеть обеих дочек. А как это сделать, пока не понимаю.
Почти в полночь, когда тетя Фира крепко спала в своей комнатушке, Сонька выбралась из подвала, прислушалась, на цыпочках пробралась к входной двери, открыла ее и выскользнула во двор.
Увидела за забором двух воров, несших охрану, завернула за угол дома, перебежала небольшой дворик, перелезла через невысокий плетень и исчезла в соседнем дворе.
Залаял в будке пес, замерли воры на улице, потом все стало тихо и спокойно.
Пролетка подкатила к театру. Бывшая прима, перед тем как сойти на землю, предупредила Катеньку:
— Если меня не будет дольше получаса, уезжай.
— Я стану ждать вас.
— Ты меня не расслышала?
— Хорошо, госпожа.
Представление в оперетте уже началось, поэтому публики перед театром не наблюдалось, всего лишь случайные прохожие.
Табба, одетая в светлый костюм, в изящной шляпке, покинула пролетку, бегло огляделась, стала подниматься по ступеням. Вдруг увидела, как из главного входа вышли три господина в черном, по выправке и по шагу никак не похожие на заядлых театралов.
Она изменила движение, сделала пару шагов к театральной тумбе, стала изучать напечатанный репертуар, наблюдая за господами.
Те расселись по двум пролеткам и укатили.
Бессмертная, придерживая больную руку, двинулась дальше, не без труда открыла массивную театральную дверь, вошла в просторный, до боли знакомый вестибюль.
Отсюда доносились голоса артистов, музыка — жизнь театра шла своим чередом.
Изюмов традиционно торчал на месте, при виде мадемуазель встрепенулся, заспешил навстречу.
— Сударыня, — зашептал, прикладываясь к руке, — зачем вы здесь? Нельзя, только что отсюда ушли господа из полиции.
— Я видела их, — кивнула Табба, отводя больную руку, чтобы ее ненароком не задел воздыхатель.
— Подозреваю, с Гаврилой Емельянычем проведена должная беседа, и от него возможно ждать любых сюрпризов.
— У меня с ним была договоренность.
— Отмените, перенесите… Вы ведь слышали ужасную новость о гибели генерал-губернатора?
— Разумеется.
— Сейчас все стоят на ушах!.. Любая подозрительная личность немедленно берется на прицел. А уж вы-то должны особенно опасаться.
Бессмертная раздраженно отстранила Николая, потребовала:
— Предупредите господина директора о моем визите, остальное пусть вас не беспокоит.
— Как прикажете, сударыня, — не без обиды ответил тот, поклонился и с подчеркнутым достоинством зашагал наверх.
Глава шестнадцатая
Расплата
Филимонов при виде Изюмова отставил чай в подстаканнике, грубо поинтересовался:
— Почему без стука?
— Стучал-с, вы не расслышали, — бывший артист шагнул поближе. — Вас желает навестить госпожа Бессмертная.
— Какого черта?.. Гоните вон. Не до нее сейчас!
— Я предупредил, они не уходят. Сказывают, у нее с вами была договоренность.
Директор вдруг задумался, махнул:
— Ладно, зови!
Когда швейцар выскользнул за дверь, Филимонов торопливо убрал со стола бумаги, уселся в кресло непринужденно и вальяжно, стал ждать.
В дверь постучали, он пропел:
— Прошу сударыня!
Бывшая прима толкнула дверь, с театральной нерешительностью остановилась у порога.
— Здравствуйте, Гаврила Емельянович. Сказали, вы сегодня никого не принимаете?
— Никого, кроме вас! — он поднялся, поспешил навстречу любезно взял руку гостьи, поднес к губам. — Для вас мои двери всегда открыты.
Боль отдалась в плече Таббы, она непроизвольно охнула, отвела руку.
— Что с вами, мадемуазель?.. Я сделал больно?
— Ерунда, — усмехнулась Бессмертная. — Не обращайте внимания.
— У вас что-то с рукой?
— С плечом… Неосторожно оступилась.
— Ай-яй-яй! Что ж вы так не бережете себя! И когда это случилось?
— Буквально вчера.
— Нехорошо, милая Табба. Будьте осторожны во всем — и в движениях, и в поступках, и даже в мыслях. Времена, сами видите, какие.
— Вижу… Могу присесть, Гаврила Емельянович?
— Разумеется, — он вновь, то ли случайно, то ли специально, помогая сесть, коснулся ее плеча, и она вновь застонала. — Да у вас действительно проблема, милая?.. К доктору обращались?
— Он меня успокоил. Сказал, вскоре пройдет.
— Дай бог, дай бог. Вам болеть сейчас совсем ни к чему, — Филимонов расположился напротив, поцокал языком. — Господи, что же творится в стране?.. Вы, разумеется, слышали о кошмаре, который случился с генерал-губернатором?.. И снова какая-то дама! Дамы нынче стали опаснее самых жестоких господ!
— Я по моему делу. Гаврила Емельянович, — прервала его актриса. — Надеюсь, вы не забыли о нашей договоренности?
— Я все помню, дорогая. Все… Даже афиши уже готовы. Слушок о событии пока попридержал, а вот афиши напечатал, — он встал, взял из стеллажа свернутый рулон. — Читайте!
Табба развернула лист, пробежала глазами крупный текст:
«СЕНСАЦИЯ СЕЗОНА! НА СЦЕНЕ ВНОВЬ НЕОТРАЗИМАЯ И ВОСХИТИТЕЛЬНАЯ ГОСПОЖА БЕССМЕРТНАЯ!..
ЧУДО, ВОССТАВШЕЕ ИЗ ПЕПЛА!»
Директор с гордостью наблюдал за реакцией бывшей примы.
— Каково?
Она была искренне удивлена.
— Благодарю вас.
— Я, как видите, сдержал слово… Теперь свое слово обязаны сдержать вы, — Филимонов вопросительно посмотрел на актрису. — Где бриллиант?
— Бриллиант?.. Бриллиант пока у меня. Мы ведь условились, что я передам его вам в день премьеры.
— До занавеса?
— После занавеса, оваций и цветов.
— Я желал бы все-таки получить его перед спектаклем.
— Я подумаю, Гаврила Емельянович.
— Я могу верить вашему слову?
— Гаврила Емельянович, как вы можете?
— Я спросил, вы не ответили.
— Разумеется, я выполню все свои обязательства. Можете не сомневаться.
Табба поднялась, директор взял ее под руку, повел к двери.
— Нет, все-таки у вас что-то неладное с плечом, — взглянул на грудь бывшей примы, увидел на блузке просочившееся пятнышко крови. — У вас кровь.
— Ерунда, — смутилась она. — Видимо, ссадина. Придется снова ехать к доктору.
— Да, — кивнул задумчиво Филимонов, — лучше это дело не запускать. Как бы не возникло осложнений, — проводил девушку до выхода, поклонился. — Не болейте, моя прелесть. Вы нам нужны, — закрыл поплотнее дверь, снял телефонную трубку. — Департамент полиции, пожалуйста, — дождался ответа, представился: — Говорит директор оперетты Филимонов. Не подскажете, в каком госпитале находится князь Икрамов?.. Благодарю.
Ехали молча до тех пор, пока извозчик не спросил:
— Куда дальше, барышни?
— Пятая линия Васильевского острова, — ответила Табба.
— Мы к кому? — посмотрела на хозяйку Катенька.
— К следователю.
Проехали по набережной, перемахнули через Дворцовый мост, миновали стрелку, после чего выскочили на Большой проспект.
Не доезжая до семнадцатого дома на Пятой линии. Бессмертная велела извозчику остановиться, сказала прислуге:
— Видишь дом красного кирпича?