Книга ужасов (сборник) Кинг Стивен

Она была вся розовенькая, персиковая и сливочная; мне захотелось лизнуть ее кожу и проверить, такова ли она на вкус, как и на вид.

– Хепсиба Бэллентайн! Растяпа! Соберись, это бизнес.

И папаша наградил меня оплеухой, как в те времена, когда был жив. Сейчас его рука свободно прошла сквозь меня, и я почувствовала лишь холод, текущий по моим венам. Вообще-то я не сильно скучаю по синякам.

Девушка меня не узнала, хотя я почти год работала в этом доме, но ведь это я смотрела на нее тогда, а она на меня – нет. Когда моя мать ушла в мир иной, стало очевидным, что она уже не сможет родить Гектору детей. Точнее, сына, который унаследовал бы его дело. Тогда он решил, что я должна учиться этому ремеслу, и сменил вывеску – но не на «Бэллентайн и дочь», разумеется. «Бэллентайн и другие».

– Говори же, идиотка, – прошипел папаша мне в ухо, как будто кто-то мог его услышать. В последние восемь месяцев, после того, как он скончался от внезапной простуды, его вообще никто не мог услышать.

Голубые глаза, покрасневшие от слез, должны были выглядеть уродливо на ее симпатичном овальном личике, но Люсетту Д’Агилар красила даже скорбь. Ей шло все: от черного траурного платья до гладких, зачесанных назад волос, собранных в строгий пучок. И неудивительно, ведь она редкая штучка, рожденная счастливой.

– Да? – проговорила она так, будто у меня нет прав нарушать покой скорбящего дома.

Я стянула с головы чепец, чувствуя, насколько спутаны мои волосы, и выставила его перед собой наподобие щита. Мои ногти были поломаны, а руки покрывали пятна краски и лака, которые я использую при работе с деревом. Как могла, я прятала пальцы под тканью чепца.

– Это по поводу гроба, – сказала я. – Я Хепсиба. Хепсиба Бэллентайн.

Ее взгляд по-прежнему был непонимающим, но она сделала шаг назад и впустила меня в дом. По правилам я должна была войти через заднюю, предназначенную для прислуги, дверь. Гектор так бы и поступил, он так поступал всю жизнь, но я-то предоставляю ценную услугу. Если они доверяют мне создание достойного смертного ложа для своих родных и близких, то должны впускать через парадную дверь. Все вокруг оповещены о случившейся смерти, в больших домах невозможно спрятаться, и я не буду прокрадываться внутрь, как будто мое призвание позорно. Гектор ворчал пару раз, когда я начала заявляться в дома покойников таким способом – точнее, пронзительно кричал, и этот крик, затихая, переходил в ворчание, – но я всегда ему говорила: а что им остается?

Я – единственный гробовщик в городе. Они меня по-любому впустят.

Я прошла за Люсеттой в небольшую приемную, со вкусом отделанную в серых тонах и занавешенную шторами из кружева такого качества, будто оно соткано прядильщиками с восемью ногами. Она украдкой посмотрелась в огромное зеркало над камином. Ее мать сидела в кресле и тоже разглядывала свое отражение, словно убеждая себя в том, что еще существует. Люсетта расположилась рядом с ней, и они обе с кислыми физиономиями уставились на меня. Папаша неодобрительно фыркнул, и был абсолютно прав. Здесь он будет вести себя смирно; хоть его никто и не слышит, кроме меня, он не станет меня отвлекать. Он никогда не мешает бизнесу.

– Зеркало следует прикрыть, – сказала я, без приглашения усаживаясь в изящное кресло. Оно обняло меня, как ласковый сонный медведь. Поправив складки на траурном коричневом платье, специально предназначенном для визитов к семьям покойных, я было положила руки на ручки кресла, но вспомнив, как неприглядно они выглядят, сцепила пальцы на коленях перед собой. Зеркало украшали только черные ленты, завязанные бантами, – изысканная дань традиции, но слабая защита.

– То есть все ваши зеркала. На всякий случай.

Пока не увезут тело.

Они обменялись оскорбленными взглядами.

– Выбор за вами, разумеется. Мне известно, что некоторым семьям доставляет радость, когда тени усопших поселяются в зеркалах и постоянно за ними наблюдают. Они чувствуют себя не такими одинокими, – я улыбнулась, стараясь казаться доброжелательной. – Мертвым это нравится, особенно тем, чья смерть была внезапной. Не успев подготовиться, они стремятся крепко держаться за тех, кого прежде любили. Вы знали, что сердце вашего мужа было слабым, или же это было чудовищной неожиданностью?

Мадам Д’Агилар передала свою черную шаль Люсетте, та прикрыла зеркало и вернулась к матери.

– Вы накрыли тело? – спросила я. Они кивнули. Я кивнула в ответ, показывая, что они все сделали правильно. Глупые тщеславные женщины, поставившие свои отражения выше сохранения души внутри тела. – Хорошо. Итак, чем я могу быть вам полезна?

Это снова поставило их в неловкое положение, обязывая обратиться ко мне за помощью.

Они должны просить меня выполнить их пожелания. Увидев их сконфуженные лица, я почувствовала мерзкий трепет восторга и снова улыбнулась. Позвольте мне вам помочь.

– Нам нужен гроб. Иначе зачем бы тебе здесь находиться? – язвительно проговорила Мадам. Люсетта накрыла ее руку ладонью.

– Нам требуются твои услуги, Хепсиба, – мое сердце пропустило один удар от того, что ее губы произнесли мое имя. – Ты должна нам помочь.

Еще бы! Им необходим гробовщик. Им нужно смертное ложе, которое удержит усопшего внутри, чтобы быть уверенными – он не вернется преследовать их в той жизни, которую они начнут с этого момента. Им требуется мое искусство.

– Я рекомендую вам гроб из черного дерева, обитый изнутри качественным шелком с наполнением из лаванды, чтобы навсегда успокоить его душу. Золотая фурнитура будет служить гарантией прочности конструкции. Я также добавила на всякий случай три золотых замка для крышки. Так будет надежней, – и затем я назвала цену. Чуть меньше четверти фунта золота, цена выглядит справедливой, и, тем не менее, способна заставить любую другую честную женщину возмутиться и обвинить меня в вымогательстве.

Но мадам Д’Агилар просто сказала:

– Люсетта, проводи мисс Бэллентайн в рабочий кабинет и заплати ей аванс.

Как же им хочется удержать его внизу!

Я поднялась и, прежде чем отправиться вслед за покачивающимися юбками Люсетты, сделала легкий реверанс.

Пока она возилась с сейфом в третьем ящике огромного дубового стола, до недавнего времени принадлежавшего ее отцу, я вежливо отвернулась. Когда она передавала мне кожаный мешочек с золотом, ее пальцы коснулись моей ладони, и мне показалось, что я увидела искорку в ее скорбных глазах. Мне кажется, она тоже это почувствовала, и я вспыхнула от смущения за то, что она так легко смогла прочитать мои мысли. Я перевела взгляд на портрет усопшего, но в этот момент она схватила меня за руку и крепко сжала ее.

Ох!

– Пожалуйста, Хепсиба, сделай ему хороший гроб. Удержи его внизу. Защити нас… меня, – и она прижалась к моей руке губами. Они были слегка приоткрытыми, влажными и такими мягкими. Я перестала дышать, мои легкие были пусты. Она провела легким кошачьим языком по линии жизни и поднялась к запястью, где синей жилкой бился пульс, выдавая мои чувства. Откуда-то из холла донесся шум. Это суетился лакей. Люсетта улыбнулась, неохотно выпустила мою руку и сделала шаг назад.

Я вспомнила, что должна дышать, склонила голову и подчинила свои чувства воле. Все это время Гектор был непривычно молчалив. Я видела, как он стоит у нее за спиной, как безуспешно пытается потрогать пальцами ее лебединую шею, но те проходят насквозь, не встречая преграды. Я впала в ярость, но сумела взять себя в руки. Снова кивнув, чтобы придать себе уверенности, я посмотрела в ее бесстыжие глаза и прочитала там обещание.

– Мне необходимо увидеть тело, снять мерки и подготовиться. Я предпочитаю делать это в одиночестве.

– Тупая маленькая потаскуха, – снова и снова повторял Гектор. Сказать, что он нарушил тишину, когда мы вернулись в мастерскую, было бы преуменьшением. Я предпочла ему не отвечать, ведь в его голосе сквозила неприкрытая зависть.

– Как, наверное, тяжело, папочка, быть сродни кишечным газам. От тебя один лишь шум и ветер.

Если бы он мог, то кинул бы в меня первое, что попалось под руку: резак, шлифовальный камень, рубанок, не думая о том, сколько будет стоить замена этих дорогих инструментов – унаследованных от многих поколений наших предков, купленных за огромные деньги, требующих сверхаккуратного обращения, поскольку способны удержать мертвых внизу.

Я не обратила никакого внимания на его буйства и продолжила заниматься гробом господина Д’Агилара. Он уже приобрел требуемые форму и размеры, сколоченный надежными крепкими гвоздями, а вонючий клей из человеческого костного мозга и вываренных костей я втирала в каждый стык между досками, чтобы быть уверенной – ничто эфемерное не покинет этот гроб. На скамье, довольно далеко – чтобы брызги краски и лака не могли туда попасть, – лежал бледно-лиловый шелковый мешок, набитый гусиным пухом и цветами лаванды; вечером я простегаю его небольшими аккуратными стежками и положу внутрь гроба, только возьму клей с более приятным запахом, чтобы замаскировать вонь от замазки из костного мозга.

Цена на наши услуги высока, но Бэллентайны предлагают только самое лучшее.

С помощью ручной дрели, на которой выгравированы инициалы Гектора, я высверлила отверстия для ручек и петель. Незадолго до его смерти дрель, которая передавалась из поколения в поколение в течение последнего столетия, сломалась, ее поворотный механизм раскололся, поранив кожу на его ладони. За крупную сумму он заказал другую. Она почти новая, и я могу притворяться, что инициалы на рукоятке мои и эта блестящая вещь только моя.

– Ты достала это? – спросил Гектор, устав сердиться.

Я кивнула, прикручивая первую петлю на место. В тусклом свете мастерской ее матовая поверхность выглядела почти грязной. Скоро я зажгу лампы, чтобы работать ночью. Я не хотела придумывать причины, по которым мне нужно пересечь порог дома Люсетты. Я увижу ее завтра.

– Покажи.

Я неохотно выпрямилась и потянулась. В кармане юбки, рядом с миниатюрным набором клещей и плоскогубцев, лежала старая жестянка, где раньше хранился дешевый нюхательный табак Гектора. Она щелкнула, когда я ее открыла. Внутри лежал зуб с черной сердцевиной, вонявший гораздо сильнее, чем должен. Кусок плоти изрядного размера вырвался вместе с зубом, и в запахе гниения явно присутствовал характерный аромат наперстянки. Господин д’Агилар упокоился в могиле гораздо раньше своего срока, а я добавила в нашу коллекцию еще одно средство, которое никто не распознает и не будет задавать лишних вопросов.

– Чудесно, – сказал Гектор, – и не догадаешься. Инфекция в чашке чая – это не так уж и изобретательно. Я ожидал лучшей смерти, знаешь ли.

– Никакая это не инфекция, папа, – я придержала рукой дрель. – Это была старая дрель. Я смазала рукоять ядом из яблочных семечек и подпилила шестеренку. Нужна была лишь маленькая ранка. Это достаточно изобретательно для тебя, Гектор?

Он в раздражении вернулся к своей новой любимой теме:

– Эта девчонка тебя не хочет.

Я глубоко вздохнула:

– События свидетельствуют об обратном.

– Дура. Отчаявшаяся жалкая маленькая дура. Как я мог вырастить такое глупое дитя? Разве я не учил тебя видеть людей насквозь? Любому понятно, что ты недостаточно хороша для мисс Люсетты Д’Агилар, – он рассмеялся. – Ты так и будешь мечтать о ней, Хепсиба?

Я швырнула в него дрелью, она пролетела сквозь блеклый силуэт Гектора и лязгнула металлическими частями о стену.

– Я покрыла тебя саваном! Я закрыла окна и занавесила зеркала! Я своими руками сделала тебе гроб и запечатала его накрепко! Так почему ты здесь? – закричала я.

Гектор улыбнулся:

– Может, меня и нет. Может, ты просто настолько одинока, дочурка, что выдумала меня.

– Будь я одинока, подыскала бы себе компанию получше, – но его слова все равно причинили мне боль.

– Нет никого ближе семьи, твоего дорогого старенького папы, который любит тебя без памяти.

– Когда у меня будет она, – сказала я тихо, – ты мне больше не понадобишься.

Призрак или плод моего буйного воображения остановился, предчувствуя свой неотвратимый конец, и начал исходить злобой:

– Кто вообще может тебя захотеть?

– Ты, отец. Или смерть затуманила тебе память?

Стыд может заставить замолчать любого, даже мертвого, и он растворился, оставив меня в одиночестве – по крайней мере, на время.

Я сделала несколько глубоких вздохов, чтобы успокоить трясущиеся руки, и начала делать замеры для установки замков.

– Гроб готов, – я изо всех сил старалась скрыть разочарование в голосе. Люсетта так и не появилась. Горничная открыла мне дверь и проводила в ту же приемную, где меня с явной неохотой приняла вдова. И дверной ангел даже не открыл глаз.

Мадам кивнула.

– Я пришлю слуг с телегой во второй половине дня, если вам будет удобно, – она даже не придала фразе вопросительной интонации.

– Хорошо, а оплата?

– Оплата будет совершена в день похорон, то есть завтра. Вас не затруднит зайти снова? – ее улыбка была столь же очаровательна, как и предсмертная маска. – Не смею больше тратить ваше время.

Я улыбнулась в ответ.

– У моих клиентов нет выхода, кроме как ждать своей очереди, – я встала. – Я найду выход сама.

До встречи завтра.

В лучах утреннего солнца я спустилась по каменным ступеням, которые были широковаты для среднего шага. Этим утром я расчесала волосы, пощипала себе щеки, чтобы добавить им краски, и намазала губы слоем воска с красным пигментом, который остался еще от матери. Все впустую. Но не успела я ступить на аккуратно вычищенную дорожку, как из куста справа вынырнула чья-то рука и увлекла меня под нависающие ветки, за плотную ширму жасминовых зарослей.

Люсетта просунула свой язык меж моих губ, давая распробовать свой вкус, но отпрянула, когда я попыталась в ответ исследовать медовую впадину ее рта. Она тяжело задышала и хихикнула, ее грудь поднималась и опадала, будто бы это было для нее всего лишь приключением. Она не дрожала, как я, ведь она – всего лишь глупая маленькая девочка, изображающая похоть. Я это точно знала. Я знала, но это не порождало во мне сомнений. И не разрушило мою надежду.

Я потянулась к ней, схватила за предплечья и грубо прижала к себе. Она прильнула ко мне, и я ей показала, что такое настоящий поцелуй. Показала, что такое желание. Я прикоснулась к ней своим пламенем в надежде, что ее заклеймят кончик моего языка, подушечки пальцев, округлость моей груди. Сейчас она станет моей прямо под окнами гостиной, где ее ждет мать. Я повалю ее на эту траву, где нас могут в любой момент найти, и заставлю стонать и трястись, сделаю своей, даже если мне придется преодолеть ее сопротивление и стыд. Это свяжет нас навсегда.

– Шлюха, – выругался Гектор прямо мне в ухо, появившись впервые со вчерашнего дня. Как удачно он подгадал момент. Я остановилась, Люсетта пришла в себя и стала сопротивляться. Она снова отстранилась от меня, тяжело дыша, и улыбнулась своей загадочной улыбкой.

– Когда он окажется внизу, – произнесла она. Как клятву, залог, обещание, намек.

– Когда он окажется внизу, – повторила я, как молитву, и, качаясь, побрела домой.

Этим утром я стояла во дворе церкви, прячась от посторонних взглядов, и смотрела, как хоронили господина Д’Агилара. В основном потому, что испытывала профессиональную гордость. Гектор стоял рядом и одобрительно кивал. При жизни этого никогда не было, но сейчас мы достигли перемирия.

– Хепсиба, я горжусь тобой. Превосходная работа.

Так и было. Свет упал на черное дерево в золоте, и вокруг гроба разлилось сияние. Это придало похоронам эффект театральности. Я заметила восхищенные взгляды друзей семьи, соседей и знакомых, когда вход в семейный склеп открылся и четверо крепких мужчин из прислуги занесли гроб в темноту.

Я наблюдала и за Люсеттой. Смотрела, как она плачет и поддерживает свою мать, как они обе, словно пантомиму, разыгрывают скорбь. Когда толпа поредела и слуги уже были готовы проводить их к черному экипажу, запряженному четверкой лошадей с плюмажами, Люсетта почувствовала на себе мой взгляд. Она разглядела, что я стою за белым каменным крестом, чуть наклонившимся в сторону из-за просевшей земли, одарила меня странной скупой улыбкой и слегка наклонила голову. Но и только.

– Красивая девушка, – сказал Гектор с сожалением.

– Да, – ответила я, готовясь к новой битве, но за этим ничего не последовало. Мы стояли в тени, пока участники поминальной службы не разбрелись по домам.

– Когда ты пойдешь за золотом? – спросил он.

– Во второй половине дня, когда закончатся поминки.

Гектор кивнул и ничего не сказал.

Люсетта вносит черный резной поднос с заварочным чайником, двумя чашками с блюдцами, кувшинчиком со сливками, сахарницей и серебряными приборами. Два небольших миндальных бисквита лежат на крохотной тарелочке. Слугам дан выходной на два дня. Ее мать отдыхает наверху.

– В доме было столько людей, – говорит она, ставя поднос на инкрустированный столик между нами. Мне хочется схватить ее, зарыться пальцами в волосы, целовать так, чтобы у нее перехватило дух, но разбитый китайский сервиз вряд ли будет идеальным началом. Я держу руки на коленях. Интересно, заметила ли она, что я обработала ногти, сделала их опрятными? Что пятна на моей коже побледнели после многих часов мытья хозяйственным мылом?

Люсетта сует руку в карман своего платья и достает кожаный кошелек, близнец того, что она дала мне два дня назад. Она протягивает мне его с улыбкой. Как только он ложится в мою ладонь, она отпускает веревку, чтобы наши пальцы не встретились.

– Итак, наши дела завершены, – она раз пять поворачивает чайник по часовой стрелке и раскладывает ложки по блюдцам.

– Завершены? – переспрашиваю я.

В ее глазах появляется жалость, затем она смеется:

– Какое-то время мне казалось, что действительно придется разрешить тебе повалить меня! Оно того стоило, чтобы убрать его наверняка, – она вздыхает. – Ты проделала такую потрясающую работу, Хепсиба. Я бесконечно тебе благодарна. Даже не думай иначе.

Я не настолько глупа, чтобы протестовать, рыдать, умолять и спрашивать, шутит ли она, играя с моим сердцем. Но, когда она передает мне чашку, мои руки трясутся так сильно, что чай выплескивается через край. Что-то проливается в блюдце, остальное попадает мне на руки и обжигает. Я справляюсь с беспорядком, пока она суетится, зовет горничную, а затем осознает, что никто не придет на ее зов.

– Я на минутку, – говорит она и отправляется на кухню за тряпкой.

Я провожу рукой вниз по юбке и нащупываю твердый выступ. Глубоко в правом кармане лежит жестяная коробка. Она издает печальный, но многообещающий звук, когда я стучу по крышке перед тем, как ее открыть. Я опрокидываю содержимое в пустую чашку Люсетты, наливаю туда чай, давая отравленному зубу чуть разбухнуть. Слыша ее торопливые шаги по коридору, я вылавливаю зуб ложкой, не прикасаясь к нему незащищенными руками, и убираю. Потом доливаю в чашку капельку сливок.

Она вытирает мою красную обожженную руку прохладной влажной салфеткой, потом аккуратно заворачивает в нее мою руку. Люсетта садится напротив, я подаю ей чашку чая и одариваю нежной улыбкой. Ее и Гектора, появившегося у нее за плечом.

– Спасибо, Хепсиба.

– Вседа рада помочь, миссис Д’Агилар.

Я смотрю, как она подносит чашку к своим розовым-розовым губам и делает большой глоток.

Этого вполне хватит, действует медленно, но количество достаточное. Скоро в этот дом снова придет скорбь.

Когда меня снова позовут, чтобы я занялась своим ремеслом, я принесу с собой зеркало. В тихой комнате, где мы будем только вдвоем, я откину с Люсетты саван и пробегу пальцами по ее коже, найду все секретные места, к которым она меня не допустила, и она станет моей и только моей, хочет она того или нет.

Я собираюсь и желаю ей всего хорошего.

– Снова халтурка, – весело говорит отец, шагая со мной в ногу. – Недостаточно, чтобы привлечь к нам внимание, но на хлеб хватит.

Через день или два я снова постучу в парадную дверь вдовы Д’Агилар.

Энджела Слэттер – автор двух сборников рассказов «Закваска и другие истории» (Tartarus Press, Великобритания) и «Безрукая девочка и другие сказки» (Ticonderoga Publications, Австралия), которые были напечатаны в 2010 году. «Безрукая девочка» в 2011 году стала лауреатом премии «Аурелис» в номинации лучший сборник рассказов, а написанный в соавторстве с Лайзой Хеннет рассказ «Февральский дракон» в том же году завоевал премию «Аурелис» в номинации лучшее произведение в стиле фэнтези.

Ее рассказы печатались в антологиях: «Книга Маммота, Новые лучшие произведения в стиле хоррор, том 22», «Снова во сне» Джека Данна, «Странные истории II» и «Странные истории III» издательств Tartarus Press и Twelfth Planet Press, а также в многочисленных журналах.

В 2012 году в издательстве Ticonderoga вышел новый сборник ее рассказов «Полночь и лунный свет», написанный в соавторстве с подругой Лайзой Хеннет.

«Когда издатель попросил написать что-то, что было бы «больше хоррором, чем фэнтези», я долго с некоторым ужасом перебирала идеи, – вспоминает автор. – Я не считаю себя автором, который пишет ужасы. Моя первая попытка была оценена лишь словами: «Хорошо, но я думал, что ты сможешь лучше». Покричав от отчаяния, помахав кулаками, я снова вернулась к работе. В первый раз я писала под музыку Florens и Machines Lungs…, но когда я услышала песню «Мой мальчик мастерит гробы», я задумалась о том, что общество рассматривает это не просто как ремесло, а в некоторой степени как искусство. Кроме того, существует поверье, что это искусство призвано удержать усопшего в земле. Мне очень захотелось написать историю, в которой было бы несколько слоев неразгаданных секретов.

Услышав песню «Девочка с одним глазом», я ясно представила себе образ Хепсибы – тоненькой девушки с короткой стрижкой, не слишком озабоченной своей внешностью, стоящей перед тяжелой дверью. На ней коричневое шерстяное платье, похожее на то, что носила Джейн Эйр, с длинными рукавами, застежкой впереди и длинной юбкой. А на голове у нее нечто вроде поварского колпака. За ее спиной стоит призрак отца, отвратительного до ужаса. Я почти слышала его голос и понимала, насколько враждебными были их отношения. Неважно, что Хепсиба его ненавидела, она унаследовала от него некоторые черты, и поэтому он все время крутится где-то рядом. Время действия рассказа – викторианская эпоха, что в какой-то степени совпадает с миром, описанным мной в «Закваске и других историях».

Хепсиба – один из моих любимейших персонажей, у нее жуткий характер, но мне она нравится».