Еще вчера. Часть вторая. В черной шинели Мельниченко Николай

И упала стрела Ивана-царевича

в болото… (не только в сказке)

В конце 1958 года в части по настоянию Д. Н. Чернопятова возобновляется настоящая техническая и всякая другая учеба офицеров. Объявляется съезд всех офицеров части, – конференция, продолжительностью на целую неделю. На заседаниях делаются всевозможные доклады, – с обобщением опыта, обзорные – по новинкам, учебные, "разбор полетов" в разных аспектах и т. д. У меня, например, доклад: "Опыт экспедиционного монтажа". По некоторым разделам, особенно по действующим уставам, надо сдать зачеты. Мы – молодая, растущая часть. Наши инженеры – офицеры действительно растут очень быстро, приучаются решать все более сложные вопросы. Конференция для всех – очень нужная и серьезная учеба. Кроме того, люди, которые по несколько месяцев не вылезают из своих Тьмутараканей, могут теперь решить личные вопросы. Встретиться с женой и детьми. Прильнуть к культурным центрам – от забегаловок до Эрмитажа. Только здесь мы можем встретиться и поговорить с друзьями, разбросанными военно-монтажной судьбой по всему СССР. Короче: конференции – это не только работа, но и праздник. К ним тщательно готовимся, они проводились в части много лет.

Темная вставка из светлого будущего. До тех пор, пока отцами-командирами не стали современные менеджеры – личности, которым обычная нормальная работа, не ведущая немедленно к личному обогащению, – глубоко противна…

В конце года в часть поступает огромное количество чертежей, в основном – секретных. Работаем над проектом "Надя" по отдельным фрагментам, не представляя себе, что это за зверь в целом, и для чего могут пригодиться некоторые его параметры. Например: в некоем помещении есть система отопления, в которой предусмотрена точность поддержания заданной температуры почти Ђ 0,1^ОС. Более понятны сверхпрочные затворы – ворота с механизмами: наружные – бетонные, и внутренние – стальные с гидравлическим уплотнением. Эти "форточки" весом десятки тонн должны выдержать удар современных "хлопушек". Ну и еще куча всяких непонятных прибамбасов. Наша задача: из общих чертежей стадии КМ (конструкции металлические) разработать чертежи в стадии КМД (КМ, детали). Эти детали надо заказать, изготовить на заводах, принять их, и затем смонтировать (установить, связать, подключить, задействовать) в заданных местах СССР.

Над проектами работает отдельная группа, занимающая целый пятый этаж в нашем "крейсере" на шоссе Революции. Я работаю в ПТО – производственно-техническом отделе. Моя задача – связь с заводами, выполняющими наши заказы по "Наде". Для них я – главный заказчик, ОТК и приемщик в одном флаконе. Два моих основных завода – 55-й в Стрельне и наш 122-й на Магнитогорской (рядом с магазином "Спорттовары", сейчас там бывший завод им. Лепсе).

У заводов всегда возникает куча вопросов к конструкторам и заказчику: можно ли это заменить тем, можно ли это сделать по-другому? Я пытаюсь решать эти вопросы, исходя из технического смысла и скудных сведений из общих чертежей. Надо бы мне знать точно, что и к чему, тогда решать задачки можно более обоснованно и смело. Увы, это невозможно…

Весной Шапиро таинственно сообщает мне, что я поеду вести монтажные работы в земной рай, туда, где вечнозеленые чинары, чебуреки, черкешенки, черешни, чурки и что-то еще на "ч" – очень хорошее, которое я запамятовал. В этом земном раю у меня будет возможность отогреться от новоземельских холодов, вкусить на полное горло южных фруктов, вин, чебуреков и остальных "ч". Летом, когда нет занятий в ЛТА, я смогу забрать под сень благословенных чинар и свою жену.

Порадовался за себя: как я вырос! В начале лейтенантской карьеры командир Афонин, в качестве награды, только обещал меня отправить на "арбузное место". И вот: прошло всего четыре года, и меня уже отправляют прямым ходом непосредственно в рай!!! Арбузов там навалом, – само собой.

Я никогда не бывал в раю, тем более – на курортах. А если при этом еще и будут платить зарплату, то перспектива, конечно, вдохновляющая. Особенно после атомного полигона в Арктике. В мою группу входят пока три десятка матросов, мичман Шабанин (не знаю – почему; вряд ли он сам напросился) и молодой лейтенант Гена Корзюков, окончивший недавно училище им. Дзержинского. И даже молодая симпатичная девушка Татьяна (?) Стрельченко, вокруг которой вечно роились все молодые офицеры со 2-й (проектной) группы. В общем – компашка теплая. Место – тоже. Это станция Вазиани, в 40 километрах южнее Тбилиси. Именно там находятся заросли чинар и эпицентр рая. Здесь приставка "эпи", о которой я уже писал, вполне уместна: истинный рай находится все-таки на небесах, а на земле только его проекция. Но после Новой Земли для меня очень хороша даже проекция рая!

В конце мая я вылетаю в Тбилиси. Моя задача – взаимодействовать с грузинскими военными строителями (СУ ЗакВО), и подготовить с ними объект к монтажу, а также обеспечить условия для приезда и размещения моей группы. В кармане у меня лежит отпускной билет в Винницу с открытой датой: я должен на месте определить время своего отпуска, чтобы не гонять зря в Ленинград.

Поселяюсь в окружной военной гостинице в комнате, где живут еще десяток офицеров разных званий и родов войск. Нахожу Строительное управление Закавказского военного округа (конечно, все это в/ч – войсковые части). Я в морской форме с белыми погонами, которая трудящимся грузинам не совсем понятна. Среди офицеров СУ – один майор с фамилией Лежава. У меня в институте был тренер по самбо, тоже наш студент, мастер спорта, с такой же фамилией. Нет, не родственник. Но мостик дружбы и взаимопонимания уже установлен, и очень помогает мне в общении и работе.

Вместе с Лежавой выезжаем непосредственно в рай. Это около сорока километров на юг по Кахетинскому шоссе. Дорожка эта узенькая, всего по одной полосе в каждом направлении. Проходит шоссе по глинистой равнине, без всяких признаков не только тенистых чинар, но и вообще какой либо растительности. Нет, какой-то выжженный бурьян, кажется, растет в пыли. Многочисленный транспорт невозмутимо ползет по шоссе с истинно восточным спокойствием. Никто никого не обгоняет: делать это глубоко бессмысленно. Обочин, по которым можно проехать хотя бы справа, почти нет. Но, если даже обгонишь, то вскоре придется вписываться в этот же сплошной поток.

Сворачиваем на петляющий проселок. Желоб дороги заполнен пылью из красноватой глины, сбоку нарезаны глубокие колеи колесами тяжелых машин. Спрашиваю майора:

– А как тут ездят машины после дождика?

Майор только горестно вздыхает и показывает рукой на колеи возле дороги.

Вот на равнине возникает некое возвышение. Внизу уступа из-под камня бьет родничок, образуя небольшую лужицу чистой воды. Хотелось бы попить, но солдат-водитель не одобряет попытку. Выясняется, что эта лужица является единственным местом купания (!) и стирки для целого полка танкистов и батальона строителей, расположенных недалеко.

Вскоре на совершенно лысой горушке, прожаренной палящим солнцем, показываются несколько 40-местных палаток, огороженных колючей проволокой. Это живут строители, здесь же будут жить мои матросы. В палатке находится и штаб строительства. Танкисты живут дальше точно в таких же палатках. Правда, у них еще есть ангары: танки в палатки не помещаются.

Да, с чинарами – не густо. Из всех остальных восхитительных "ч" остается только одно слово: "чрезвычайно". Чрезвычайно, чертовски, чудовищно скверно. С этих райских мест кажутся "ничего себе" даже новоземельские бухты, море, птичьи базары и круглосуточный день…

Понимаю, что влип я в мираж с чинарами капитально. Точнее – меня "влипли", может быть и не сознательно. На глобусе-то чинары почти не видны… Вздыхаю и начинаю работать. Знакомлюсь со строителями: начальником участка и прорабом. Молодые ребята, тотальники с гражданки, оба – русские. Идем на объект. Там только начинают разметку, затем будут делать подготовку, укладку арматурных каркасов и опалубки, частичное бетонирование основания. Только тогда я смогу ставить и выверять закладные детали и тяжелые затворы. Правда, парочку закладных мне надо поставить раньше. Надо их найти где-то на складах СУ в Тбилиси…

Объект покидаем на строительном автобусе примерно в 18 часов. В гостиницу я попадаю около 8 вечера. Буфет здесь уже закрыт. Туземцы и не подозревают, какой я голодный… Привожу себя в порядок после дневного пребывания в пыльном раю. Через полчаса выхожу красивый и голодный на большую дорогу… Мне в гостинице соседи объяснили, куда надо ехать. Сажусь на трамвай. Кондуктор – русская женщина, на нормальном русском языке объясняет мне на какой остановке надо выйти. Вдруг она вскидывается и громко обращается к едущим аборигенам:

– Пачэму нэ бралы билэтыки???

Как же бедные туземцы будут изучать великий и могучий? Может быть, их кавказский акцент возникает от общения с русскими кондукторами трамваев?

У двери ресторана стоят холеные юноши с "дэвушками". Они с недоумением разглядывают мою невиданную здесь форму. Они бы могли зачислить меня в железнодорожники, или даже в моряки, но карты путает значок с парашютом на моей широкой груди. Пользуясь замешательством, раздвигаю их строй серебряным погоном и попадаю в предбанник, затем меня подсаживают к двум военным.

Не заказать хотя бы грамм 100 – это плюнуть в нежную душу официанта. Я же не такой бесчувственный разбойник. А голодному после принятия капель для аппетита – даже приличный шницель кажется детской забавой и требует дополнений и поправок…

Когда дело доходит до расплаты, я начинаю понимать, что моих средств, рассчитанных на месяц жизни, хватит только еще на два легких ужина. Конечно, восточный джигит, плохо владеющий арифметикой, завысил расценки раза в полтора-два, но гусары не станут позориться требованием пересчета…

Тем не менее – выводы надо делать. В дальнейшем я заранее покупаю нечто съедобное и неспособное испортиться в тумбочке гостиницы (холодильника нет). Попробовал было грузинский кефир, но он оказался промежуточной формой между уксусом и уксусной эссенцией. Да и с мытьем и сдачей бутылок возиться не с руки гусару. Еще пару раз мне пришлось от безысходности поужинать в ресторане. В целях самосохранения придумал такой ход конем: пользуясь непонятным видом своей формы с белыми погонами, я стал "косить" под иностранца. Восточный парень просто балдел, когда я делал заказ на смеси русского и немецкого. Немцы ничего не пьют – это нормально. А уж обсчитывать иностранцев – вообще нельзя. Мои затраты резко уменьшились.

Знакомлюсь с городом Тбилиси. Он не похож ни на один из городов, которые мне приходилось видеть. Главная улица (проспект?) Руставели, – широкая, зеленая. Многие здания украшены орнаментами, арками, балконами и всяким разным восточным великолепием. Все другие улицы в центре старого города поражают нагромождением непонятных форм домов, дворов и двориков, особенно на крутых спусках к Куре. Она, Кура, в городе действительно "мутная такая", как заметил еще Петр Лещенко. Обилие выпусков канализации в реку вряд ли способствует кристальной чистоте ее вод…

Изображения Сталина везде: на домах, на ветровых стеклах автомобилей и трамваев, на множестве значков и сувениров. Исправно действует музей Сталина в Гори. Грузия не приемлет критики и развенчивания своего самого выдающегося сына…

Туземцы поражают сочетанием дружелюбия и восточной загадочности. Вот два случая из моей жизни после второго посещения Тбилиси (о причинах – позже).

Еду я на трамвае, ищу жилище Корзюкова по адресу. Обращаюсь к мужчине средних лет: где мне надо выйти, чтобы попасть на такую-то улицу. Он сбивчиво объясняет, сожалея, что не может меня довести туда лично, поскольку торопится в баню и выйдет раньше. Внезапно его взгляд стает жестким, он кого-то ударяет за моей спиной и начинает что-то возмущенно говорить по-грузински. Затем спохватывается и переходит на русский:

– Ты што дэлаешь? – обращается он к кому-то за моей спиной. – Он жэ наш гость, гость нашэго города!

Оказывается, пока мы разговаривали, стоящий сзади туземец запустил руку в мой карман. Стоящие вокруг пассажиры начинают громко и возмущенно говорить все вместе сразу на двух языках. Мой обидчик выскакивает из трамвая, не ожидая остановки. Кстати, обозначения остановок чисто условные, и трамвай может остановиться в любом месте, чтобы высадить пассажира по его просьбе или подобрать жаждущего ехать.

Мой доброжелатель пренебрегает своей баней. На нужной остановке он выходит вместе со мной и доводит меня до искомой улицы, несмотря на мои благодарные протесты.

– Вах, как много стало у нас не харошы человэк!

Мы прощаемся, как близкие друзья перед разлукой. Я желаю моему другу легкого пару.

– Дай Бог и тебэ здоровья! – отвечает друг, прежде чем лечь на обратный курс.

Встречаюсь с четой Корзюковых. Люся в восторге от тбилисского рынка: все очень дешево. Если же она начинает торговаться, то восточные джентльмены запросто снижают для блондинки расценки еще вдвое. А могут и вообще загрузить бесплатно. Гена на торговую добычу смотрит неодобрительно:

– Смотри, Люся, ты дококетничаешься! Знаешь, где бесплатный сыр бывает!

Пожалуй, самое яркое впечатление от грузинского гостеприимства у меня появилось перед самым отъездом. Из объекта надо было возвратиться в Тбилиси, оформить документы и уехать в аэропорт. Мы с Шабаниным задержались на объекте, и время уже ощутимо поджимало. Мы стояли на Кахетинском шоссе и безуспешно голосовали потоку транспорта. Почему-то двух военных никто не хотел или не мог взять с собой, возможно, – чтобы не выпадать из потока машин. Наконец возле нас остановился огромный военный грузовик; одно время таких монстров выпускали в Ярославле. Мы мигом влетели в высокую кабину и начали осматриваться. За рулем сидел пожилой грузин в гражданской одежде. Я поблагодарил его, сказал, что торопимся в город. Шофер сказал, что вообще-то он едет не в город: он должен встретить на дороге большой трейлер и возвратиться с ним обратно.

– Ну, проедем с вами, сколько получится, – сказал я. – Там пересядем еще на что-нибудь.

Едем. Ведем "шоферской" разговор о машинах, о недостатках и преимуществах дизельных двигателей. Водитель делает ручкой встречной машине с трейлером. Но наш мастодонт уверенно продолжает путь.

– Это был случайно не ваш трейлер? – спрашиваю я. Водитель утвердительно кивает.

– Так вам надо возвращаться? – беспокоюсь я.

– Канэчно нада, – спокойно отвечает он, не сбавляя обороты двигателя.

– Так вы остановитесь, мы выйдем, а вы возвращайтесь!

– Я жэ нэ могу тэбя бросить! – водитель объясняет мне как маленькому такие очевидные ему самому истины. Я не сдаюсь:

– У вас будут из-за нас неприятности. Да вы не волнуйтесь: сзади идет автобус, и мы пересядем туда…

Водитель колеблется: видно у него действительно будут неприятности.

– Нэ откроет двэр… – задумчиво говорит он. Мы продолжаем движение.

Через некоторое время водитель принимает какое-то решение, и говорит уверенно:

– Откроет!

Он разворачивает свою огромную машину, и ставит ее поперек Кахетинского шоссе. Движение в обе стороны полностью прекращается. Часть машин начинает дудеть, поднимается немыслимый шум. Мы выскакиваем из кабины, от неожиданности не успев даже сказать "спасибо", и несемся к автобусу, стоящему позади через несколько машин. Стучим в дверь, – бесполезно. Водитель, молодой грузин, и не думает ее открывать. На стук в окно и мои жесты "открой дверь" реагирует гордым поворотом головы в противоположную сторону. Это видит водитель "нашей" машины. Он невозмутимо достает и закуривает сигарету; его махина продолжает стоять поперек шоссе. Вместе с ним стоит все движение между столицей Грузии и Кахетией. Наконец до водителя автобуса доходит взаимосвязь происходящих событий, и он открывает дверь автобуса. Мы влетаем в пыльное нутро автобуса, только на треть заполненное несколькими женщинами и клетками с курами. Убедившись, что его ведомые пристроены, "наш" разворачивает своего монстра в обратную сторону, приветливо машет нам рукой. Движение на шоссе благополучно возобновляется. До Тбилиси мы доезжаем зайцами: никто нас даже не хочет "обилечивать".

Любопытную офицерскую историю я услышал в своей гостинице. В нашей комнате проживал симпатичный, но слегка "пожилой" старший лейтенант. Он приехал из дальнего гарнизона на прием к командующему округом с заявлением, чтобы его перестали считать отличником боевой и политической подготовки. Все соседи-офицеры "стали на уши", услышав о цели его приезда, но, познакомившись с причиной, – призадумались. Старший лейтенант был командиром учебного взвода. Он был отличным офицером, спортсменом, человеком, любящим людей и свое дело. Учебный взвод, полученный сразу после окончания училища, он довел до высокой кондиции, проводя в казармах все 24 часа. Его взвод в целом и отдельные воспитанники заняли все первые места на различных учениях, смотрах и соревнованиях. Предметы состязаний – боевая и политическая подготовка (БПП), строевая, стрельбы, спортивные соревнования и т. д., – включая строевые песнопения в соревнованиях учебных взводов. Молодой лейтенант был отмечен командованием: ему досрочно присвоили звание старшего лейтенанта. Свой следующий взвод он постарался выучить еще лучше, чтобы "оправдать доверие командования". Хороший учебный взвод – лицо части. Командование постоянно хотело обладать очень хорошим лицом. Чтобы не рисковать – неизменно, в течение почти десяти лет, поручала макияж этого лица проверенным кадрам – нашему старлею. Поскольку для комвзвода самое высокое звание – старший лейтенант, то он и оставался все эти годы в этом высоком звании. Все его ровесники, не отличники, а обычные офицеры, уже ходили в званиях капитанов, майоров и даже подполковников. Из отличника он постепенно превратился в неудачника в глазах товарищей, а главное – своих детей и жены, которая начала грозить разводом, если он не двинется по служебной лестнице, при чем – уже все равно в какую сторону…

Вскоре я уехал и не узнал, чем окончился визит старшего лейтенанта к командующему. В любом случае, радикальные улучшения вряд ли последуют. Командующий – не всевышний, и если уже потеряно десять лет, то, что он может сделать? Можно старшему лейтенанту, конечно, себя успокоить: я хорошо делаю свое дело, и звание здесь ни при чем. Но за эту хорошо сделанную работу почему-то платят заведомо меньше. И любой еще может спросить: "Если ты такой умный, то почему ты бедный?". Во всяком случае: "отлично" – не всегда хорошо. Забавно, что через несколько лет я сам столкнусь с почти такой же ситуацией…

На объекте дела потихоньку набирают темп. Я начинаю понимать, что если я немедленно не уйду в отпуск, то такая возможность может представиться не ранее, чем через год. Удерживают меня две несчастные закладные детали, которые нужно будет поставить недели через две. А после этого, еще через пару недель, начнется настоящая работа. Приедут мои ребята, и будет не до отпуска.

Принимаю решение – уходить в отпуск сейчас, в конце июня. Эмма уже в Брацлаве, так что наши отпуска совпадут. Иначе – что это за отпуск? Об установке двух закладных договариваюсь со строительными лейтенантами. Дело в целом не такое уж хитрое. Просто требуется точность несколько большая, чем при строительных работах. Оставляю ребятам написанную инструкцию с эскизами. Все понято, все будет сделано. Отправляю в часть телеграмму, в которой сообщаю о состоянии дел на объекте, паузе в наших работах, и своем отбытии в отпуск. Группу матросов с Корзюковым и Шабаниным прошу выслать через месяц.

Удивительно, но из Тбилиси есть прямой рейс в Винницу. В ожидании самолета я еще посещаю даже кино. Смотрю американскую картину "Война и мир". Наверное, это не совсем Толстой: например, – Пьера Безухова играет красавЕц Грегори Пек, большинство личностей великого романа показаны только в кратких эпизодах: что можно показать в полуторачасовом фильме? Зато есть стремительность действия и событий, потрясающие батальные сцены. Все это не имело бы особой цены, если бы не Наташа Ростова – Одри Хепбёрн. Тогда она не была еще знаменита, во всяком случае, – в СССР. Я же ее вообще увидел впервые, и она меня покорила сразу и навсегда. Возможно в кинофильме Бондарчука Наташа – Савельева ближе к задуманному Толстым образу, но для меня Наташа Ростова навсегда осталась в облике великолепной Одри Хепбёрн – бесконечно чуткой, нежной и открытой…

Самолет делает промежуточную посадку в Сухуми. Там для подарка жене я покупаю ветку цветущей магнолии. Через несколько часов мы встречаемся в Виннице. Утром наши головы слегка потрескивают: источающая дурманящий запах магнолия всю ночь оставалась в комнате…

Наш счастливый отпуск продолжается не более трех дней. Из Ленинграда приходит грозная телеграмма. Там написано, что я самовольно покинул поле битвы. Немедленно, за свой счет, мне следует отбыть в обратный зад, встретить группу, организовать ее работу, после чего и убывать в отпуск, вычтя из него дни, затраченные мной на самовольный выезд. Телеграмму подписал Крутских, шебутной подполковник, зам командира по МТО. Очевидно, что и Шапиро и Чернопятов были в отъезде или в отпуске, и Иван Алексеевич остался у штурвала.

Обширной телеграммой докладываю в часть: сейчас на объекте ни мне, ни группе – делать нечего. Если вернусь, то в сроки отпуска не уложусь. Прошу, дескать, отменить ваше бредовое послание. Крутских, подполковник из военных авиатехников, в общем, – нормальный мужик, и мог бы понять все написанное. Тем более что я прежде не давал поводов считать меня разгильдяем. Однако, ответ еще грознее и категоричнее: выехать!

Дражайший Иван Алексеевич после извинялся передо мной за это телеграфное хамство. Я думаю, что тогда его просто зомбировали мои тайные недоброжелатели. Таковые – всегда есть у людей успешных и нормально работающих. При дурацкой и язвительной прямоте моего языка их количество резко возрастает. Правда, эти же качества этого же языка заставляют их уходить в подполье и действовать исподтишка…

Загибая и поминая руководство в несколько этажей, опять сажусь в аэроплан, и возвращаюсь в Тифлис. Там нахожу Корзюковых. Практически они находятся в отпуске, получая командировочные: живут в столичном городе, делать нечего, вдвоем, лето, фрукты, юг.

Встречаем Шабанина с матросами, которые тоже будут целый месяц загорать и томиться от безделья. Во время встречи происходит разговор, ради которого стоило вернуться в Тбилиси. Шабанин с круглыми глазами рассказывает:

– В Тбилиси мы с матросами пересели на электричку. Я подхожу к проводнику и прошу предупредить меня заранее перед станцией Вазиани. А проводник говорит:

– Зачем тебе эта Вазиани? Тебе эта Вазиани – не нада. Ты ведь едешь строить склад атомных бомб. Мы будем ставать там, где делают бетон для стройки. Тебе очень хорошо будет выйти туда. Там самосвалы возят бетон прямо на стройку, и тебя с матросами отвезут. А палатки, в которых будете жить, там стоят недалеко от стройки!

Если бы не было грузинских проводников на пригородных электричках, то откуда сверхсекретный офицер смог бы узнать: чем это он так упорно занимался целый год? Нет, в самом деле: откуда? Если даже сов. секретные чертежи содержат только разрозненные фрагменты?

Пару дней кручусь в Тбилиси, занимаясь еще раз уже решенными вопросами. Затем опять улетаю в Винницу. Отпуск, хотя и взбаламученный дурацким возвращением в Тифлис, проходит хорошо. К концу отпуска получаю телеграмму из части, на которую даже не знаю, как реагировать. Мне предписывается после отпуска прибыть в Ленинград.

Обсуждаем с Эммой перспективы. Что имеют в виду отцы-командиры? Хорошо уже то, что домой вернемся вместе. Очевидно, прежде чем я вернусь в Тбилиси, меня должны чем-то догрузить. А может быть отправить в очередное арбузное место? Приходим к выводу, что очень трудно будет отцам-командирам отыскать местечко хуже рая под чинарами. Возможно, будет командировка на Новую Землю, но зачем туда ехать на ночь (шестимесячную) глядя? Собственно, наши размышления никак не влияют на нашу судьбу. Мы убываем домой и одновременно – навстречу неизвестности.

…и будет тебе счастье…

(гадалка сказала после золочения ручки)

В Ленинград мы вернулись в конце августа 1959 года. Выясняется, что в Тбилиси мне возвращаться не надо. Где-то наверху провернулась шестеренка в командной машине, и объект передали другой фирме, которая находится поближе. Который уже раз проворот невидимых вышестоящих шестеренок внезапно меняет назначенную мне траекторию движения: вместо Кривого Рога – Киев; вместо Киева – Горький; вместо Горького – Ленинград; вместо завода – армия; вместо отпуска – экспедиция на Новую Землю; вместо Ульяновска – несколько месяцев в Ленинграде. Теперь вот – вместо Тбилиси… А куда же теперь воткнется моя траектория? После близкого знакомства с раем под чинарами почему-то хочется в менее райские места.

Неясной у Эммы остается также ситуация с защитой дипломного проекта, то есть – окончания Лесотехнической академии. Больше месяца зимой она провела в различных клиниках (я не хочу писать об этих тяжелых наших днях), поэтому отстала от своих сокурсников, которые уже защитили дипломные проекты и уехали по назначениям. У Эммы к весне 1959 года все экзамены были сданы. Осталось написать и защитить дипломный проект, чтобы получить заветные "корочки" и академический "поплавок". Принудительное распределение в тайгу на лесозаготовки Эмме не грозило: все-таки она является лучшей половиной Офицера Флота Ее Величества… Короче: не надо ей без меня ездить никуда! Хватит с лихвой на нашу семью одних моих поездок…

В судьбе Эммы принимают живое участие хорошие люди из кафедры лесоустройства Академии: лаборантка Ольга Соломоновна и доцент Айзек Абрамович. Они поддерживают ее, помогают всякими способами, настаивая на защите дипломного проекта. Я хочу специально подчеркнуть, что все это делается из чисто человеческих побуждений, без всяких подношений и откатов, что теперь кажется просто невозможным.

Для меня вскоре появляется работа по специальности: надо сваривать где-то арматуру контактной сваркой. Для этой цели на заводе "Электрик" я получаю подвесные контактные клещи МТПГ-75. Цифра 75 обозначает их мощность в ква (киловольтамперах) – такую мощность потребляет весь наш "крейсер" на шоссе Революции. Машинка весит около 300 кг. Сваривает она мощным импульсом пересечения арматурных стержней. Трансформатор с прибамбасами подвешивается к потолку. Вниз к гидравлическим клещам спускается пучок жестких кабелей, трубок, трубочек и проводов. Чтобы шевелить вручную это чудо техники, надо есть много каши, причем – обильно политой маслом.

Вставка – чисто техническая. В кино о достижениях техники любят показывать сварку кузовов легковых автомашин. Как бешеные, в трех измерениях, там вертятся многочисленные роботы-сварщики. Их руки-клещи мгновенно находят нужную точку сварки, в течение долей секунды выполняют работу, легко перемещаются к следующей позиции. Если действия таких роботов сравнить с прыжками воробьев-синичек, то работу моей "машинки" можно представить поступью слоновьей "ножки". Причем, передвигать эту ножку надо вручную. Несмотря на то, что для функционирования моей машинки нужны: а) мощная электрическая сеть; б) компрессор; в) водопровод; г) подвижная и надежная точка, к которой можно подвесить над своей головой 300 кг; д) кабели, трубки и трубочки от пунктов а, б, и в к сварочной машине; е) помещение со входами-выходами для продукции, или хотя бы навес, чтобы защитить все предыдущие пункты от дождя. Нет, влияние дождя надо устранить обязательно, потому что будет еще куча требований по технике безопасности (простой и электрической), противопожарным мероприятиям, охране труда и т. п.

Меня, инженера-механика-сварщика, довольно часто упрекали в нежелании делать то, чему меня учили: механизировать (автоматизировать) сварку на объектах. На взгляд дилетантов – стоит включить автомат, и сварка пойдет как по маслу, быстро и с высоким качеством. Им неведомо, что любой высокопроизводительный автомат на производстве – это даже меньше, чем вершина айсберга. Невидимыми для зрителей остаются десятикратные трудозатраты на различную оснастку и подготовку. Естественно, эти затраты труда, материалов и времени оправдываются только при огромном объеме работ. Короче: нет особого резона тащить пушку и снаряды, чтобы выстрелить по комару. А если еще стоит задача выбить ему только правый глаз, чтобы не испортить шкуру, то даже просто доставка пушки стает нерентабельной…

Испытать такую машину в работе – негде, поэтому я буду ее подключать, налаживать и испытывать уже где-то на объекте в Новгородской области. Само собой – при помощи этой машинки буду вести монтаж некоего объекта. Уже по собственным соображениям добавляю еще одну машину контактной сварки – стыковую на 25 ква с простым ручным приводом. Остальные механизмы для работы с арматурными стержнями – уже на объекте: к арматурным работам готовились сами строители.

Шапиро "гонит волну": где-то наверху требуют темпов… Загружаю большой грузовик своими игрушками и с главным старшиной Вайтекунасом утром в субботу (!) выезжаем в неизвестное Котово. Ионас Ионо Вайтекунас – Ваня, – мой матрос еще со времен Читы. Он стал сверхсрочником и мастером на все руки – мотористом, шофером, затем сварщиком. Ну и, конечно, – воинским начальником.

Мы с Ваней должны доставить ценное сварочное оборудование и подготовить место и условия для большой группы матросов, которая комплектуется в части. Работы в Котово нам передали внезапно – из-за обилия сложной сварки от них "отвертелись" строители. Группу мне комплектуют по принципу "с бору по сосенке": на командиров объектов накладывают "налог" по 2-3 человека. Подозреваю, что самых лучших никто не отдаст. Я бы сделал так же…

Целый день едем по Валдаю. Осень еще не начала золотить березы. Перед глазами раскрываются милые сердцу картины: рощи, озера, реки, перелески, поля. Особенно милыми они кажутся после рая под чинарами…

Приезжаем в Котово в субботу же вечером с желанием немедленно начать работу, штурм. Возле переезда через железную дорогу упираемся в КПП. Сержант докладывает о нашем прибытии дежурному офицеру и нас пропускают в закрытый военный городок. Теплый субботний вечер, народ на танцах и прогулках. На нас смотрят, как на марсиан, свалившихся неизвестно откуда и, главное, – неизвестно зачем.

Представляюсь начальнику гарнизона полковнику Баранову – невысокому, слегка полноватому, с открытым русским лицом. Полковник очень удивляется времени нашего появления, затем отдает дежурному немногословные распоряжения: машину без разгрузки поставить у поста, всех – накормить в столовой для личного состава, и поселить в гостинице. Все остальное – послезавтра, в понедельник. Отдыхайте, ребята, осваивайтесь.

Ночуем, осваиваемся. Все сведения, которые приведу дальше, получены понемногу, из разных источников. Привожу их вместе – просто для удобства.

Котово – еще довоенный арсенал оружия и боеприпасов. Расположен он километрах в двадцати от райцентра и станции Окуловка Октябрьской железной дороги Москва – Ленинград. Арсенал отлично был известен немецкой разведке, и военный городок со складами боеприпасов вражеская авиация бомбила еще в самом начале войны. О периоде оккупации мне ничего не известно. Тогда, в 1959 году, это был закрытый военный городок среди лесов Новгородской области. Сюда подходит грузовая ж. д. ветка и шоссейная дорога через Боровичи. Жилой городок огорожен высоким забором, на его территории стоит десятка четыре различных зданий, в том числе – каменных. Техническая зона и небольшой гражданский поселок расположен рядом в лесу по другую сторону железной дороги.

Стараниями отцов-командиров военный городок благоустроен, и поддерживается в чистоте и порядке. Городок, окруженный сосновыми лесами, и сам зеленый, просторный; улицы и дороги асфальтированы, все устроено для нормальной жизни. Например, в городке в те годы существовал водопровод. Стальные трубы – дефицитный и строго фондируемый материал. В Котово водопровод сварен из корпусов реактивных снарядов "Катюши", выслуживших свои сроки хранения или снятых с вооружения. В городке очень приличные клуб, гостиница, магазин, столовая для личного состава, дома для офицерских семей. Везде электричество, электростанция – собственная, работающая от мощных дизелей.

В понедельник начинаю знакомство с командованием базы и строителями. После Баранова знакомлюсь с замом по МТО подполковником Андрющенко, замполитом полковником Пржеборо. (Конечно, надо бы написать: представляюсь такому-то высокому начальству. Но я действительно только знакомлюсь: они для меня начальство косвенное, и сильно прогибаться – вредно. Как показало дальнейшее развитие событий, я поступил мудро).

Моим матросам выделяется отдельный домик. В его недрах можно свободно разместить полсотни матросов, организовать там еще класс для занятий и всякие каптерки, сушилки для рабочей одежды и обуви, короче – устроиться удобно и по правилам. Отдельный домик, хотя и требует отвлечения людей для вахты, зато исключает всякие недоразумения с соседними частями: это я уже знаю по читинскому опыту.

И совсем уже полная ламбада! Я лично получаю в пользование отдельную квартиру с телефоном (правда – без выхода на Нью-Йорк)! Такого великолепия я даже во сне не мог себе представить! Наш сборный щитовой дом с центральным отоплением разделен на четыре равных части, каждая – с отдельным входом. Получилось четыре квартиры. Входная дверь открывала обширную застекленную веранду. Уже с нее можно было попасть на кухню, с кухни в большую проходную комнату, а уже оттуда – в спальню. В доме были еще три точно такие же квартиры в зеркальном отражении. В этих квартирах жили с семьями мои генподрядчики – офицеры-строители: дотошный Валентин Лопаткин, длинный Володя Николаев и красавЕц Алеша Попов, все с женами, а Лопаткин и Николаев – с детьми. Все офицеры были моими ровесниками или ненамного старше, все принадлежали к Новгородскому строительному УНРу.

Десятком таких домов застроена большая улица, граничащая с лесом. Там живут офицеры, сверхсрочники и рабочие арсенала. Благословенная планировка квартиры со сплошной "проходимостью" комнат не позволяет устраивать коммуналки. Правда, одна особенность домиков рождает забавные коллизии: четыре спальни со звучащими перегородками находятся в тесном соседстве в центре домика…

Мой объект находится на расстоянии полукилометра в лесу за суровым КПП. Там уже сделан навес для сборки арматурных каркасов, подведена электроэнергия, строители забетонировали основание. Работать можно и нужно. Провожу совещание с Лопаткиным (он – начальник участка) и Николаевым (прораб) по увязке ближайших работ. Обнаруживаю страшную вещь: я первый раз в жизни вижу и совершенно не понимаю строительных чертежей с арматурой для железобетона. Я не могу признаться в этом новым знакомым и руководителям объекта от генподрядчика. Они могут раззвонить: вот каких специалистов нам присылают! Это все равно, что дирижер признался бы, что он не знает нот…

Говорю какие-то общие слова, и глубокомысленно пялюсь на чертеж. Среди нагромождений таинственных и бессмысленных линий отчетливо вижу одну только фигу.

– Я думаю, что нам понадобится сначала вот эти закладные, – говорит Володя Николаев. Сначала он находит цифру среди сплетения линий. Оказывается, это не просто некая цифирь, а номер детали-заготовки! Теперь Володя начинает смотреть в совершенно другое место чертежа, – спецификацию. А там, под эти же номером, небрежно нарисован некий крючок, дальше в графах – цифры, которые и являются основными размерами – диаметром и длиной. А других размеров и не надо, потому что они уже занесены в общую нормаль, которую надо знать и соблюдать. Уяснив эти истины, задаю вопросы более осмысленные. Из ответов узнаю еще массу полезных вещей об арматурных чертежах и обозначениях на них. Еще два часа самостоятельной работы над незнакомыми ребусами, и я уже почти понимаю, что там нарисовано…

Шабанин для работ привозит человек тридцать матросов. Знакомлюсь внимательно с каждым. Большинство ребят дослуживают последние месяцы. Они уже прошли Крым, Рим и медные трубы. Несколько человек мне не внушают доверия просто по первому взгляду. Но – внешность обманчива. Надо бы мне знать все об их прошлых заслугах, но до такого высшего пилотажа наши замполиты и кадровики еще не дошли. Ладно, будем работать, посмотрим. Работа – вот главный "проявитель сущности" человека. Мы, марксисты и математики, знаем: связь работы и человека – диалектическая (математики говорят – описывается дифференциальными уравнениями). Короче: не только человек делает работу, но и работа делает человека…

Эти высокомудрые мысли могут быть четко сформулированы, пожалуй, только на досуге, причем – достаточно длительном. В повседневной жизни они разбиты на тысячу разных дел, вопросов, забот, – требующих немедленных ответов и решений. Надо крутиться.

Мне еще предстоит научиться тысяче вещей, которые знает любой строительный пэтэушник: как зацепить, размотать и выпрямить бухту арматуры, как можно и нужно загнуть ее конец и т. п. и т. д. Правда, меня хорошо учили, и кое-что я умею, чего не умеют даже строительные инженеры. А главная их ахиллесова пятка – электричество, без которого сейчас жить вообще нельзя… Под навесом вскоре начинают работать десятки электродвигателей с реверсом и без: ножницы, гибочные станки, лебедки и т. п., – не считая сварки – ручной и контактной. Бодро "крутятся" три десятка матросов: у каждого есть дело. Мы делаем арматурные каркасы на простом, но эффективном конвейере… Забудь дедукцию, давай продукцию, – как говаривал Райкин.

Работа идет все лучше и лучше. Всю арматуру, которую мы должны уложить в бетонное тело сооружения, мы подготавливаем заранее в виде сварных пространственных каркасов весом от одной до 3 тонн. Мне удается организовать вполне заводской поток. Пространственный шаблон (кондуктор) установлен на рельсовой тележке. Он перемещается под навесом. К нему подают и приваривают детали, изготавливаемые рядом на станках. Сварочные клещи сиротливо подвешены в стороне: работать ими на каркасах невозможно. Разве можно одновременно и точно перемещать двух слонов? Зато прекрасно работает стыковая машина: прежде "неликвидные" обрезки стержней, угрожающе заполонявшие рабочие места, теперь стыкуются за считанные секунды и опять идут в дело. Все подъемы и перемещения тяжелых каркасов выполняют две электрические лебедки, "одолженные" мной из комплекта внешних ворот будущего сооружения. Они работают по схеме 4-тракторного монтажа БК в 1956 году. Тонкую арматуру из бухт разматываем трактором. В конце размотки свободный конец закрепляется. Трактор делает рывок, после чего полсотни метров покореженной стали мгновенно выпрямляются и стают похожими на натянутую струну…

К сожалению, с войском дела идут не так гладко. В группе количество разгильдяев явно превышает критическую массу, и они стают неформальными лидерами. Вот матрос Вьюк, старослужащий. Это – крупный специалист по увиливанию от любых работ: у него всегда есть масса причин, из-за которых он ее не может сделать. Моторист Ауль – эстонец, с лицом покрытым нарывами от длительной работы с этилированным бензином – большой любитель спиртного, друг Вьюка. Вот Костя Кулиев, восточный волоокий юноша. Способен спать в любом месте и в любом положении. Оживает только к вечеру, и прихорашивается для похода к девочкам. Горлопан и пьяница – Жорик Рожков… К сожалению, именно они задают тон в группе после работы.

Длительность рабочего дня – 8 часов по профсоюзным законам. Сверхсрочников у меня двое – Шабанин и Вайтекунас. Они работают, как и все, поэтому вечером я не могу каждый день их "запрягать" еще на один рабочий день. Власть в кубрике захватывает некая сплоченная группа. Нет, о так называемой дедовщине в те времена еще не знали. Просто, в кубрике создается атмосфера вседозволенности. Даже у дисциплинированных матросов начинают "шататься нравственные стропила" – даже у такого исполнительного трудяги, который был у меня на Новой Земле, старшины 2-й статьи Саши Жука. Он человек мягкий, и командует вне строя не он, а Вьюк или Ауль. Соблазнов вокруг – полно. Проникнуть через дырки в заборе, минуя КПП – запросто. Водка – свободно. Девочек, готовых участвовать во всяких мероприятиях – тоже хватает…

Я уже не новичок на стадионе: ситуацию ярко освещает читинский опыт "старой десятки", когда примерно такой же по численности коллектив чуть не довел до расформирования всю часть. Повысил мое военное образование также старшина Письменный на Ростинской гауптвахте… Навожу здесь порядок всеми силами. Одного за другим сажаю на губу трех пьяниц и четырех ночных самовольщиков, много времени провожу по вечерам в кубрике: занятия, беседы, учеба. Особое внимание "сачкам" на работе. Даже микроскопические успехи надо замечать и отмечать: это верный путь превращения разгильдяя в труженика.

Однако – первое крупное ЧП мне устраивает подполковник Андрющенко. Дело было так. Матросы служат на один год дольше солдат – "за компот", как они говорят. Матросский паек чуть больше солдатского на этот самый компот, белый хлеб, кусочек масла и еще маленькие грамульки мяса, свежих овощей и, кажется, чая и лаврового листа. Если отцы-командиры, ведающие питанием своих ребят, заботятся о них, то эта разница вообще незаметна. Тов. Андрющенко не относился к таким людям, и кормил "вверенный контингент" в основном "шрапнелью" (перловкой) и "сечкой" (пшеничной крупой). Матросы первыми почувствовали это. Я обратился к Баранову, попросил кормить их согласно морскому аттестату. Баранов взвился:

– Я что для твоих буду отдельный камбуз содержать?

Однако я был тверд, рассказал ему, что эта ситуация всегда возникает, но решается, во всех сухопутных гарнизонах, где мы работаем. А дополнительные продукты надо заказывать и получать на довольствующей базе. Баранов вызвал Андрющенко. Тот тоже стал на дыбы: с чего это ему взваливать на себя дополнительные хлопоты? Я спокойно повторил все доводы. Баранов, скрепя сердце, согласился с ними, и поручил Андрющенко "провентилировать вопрос". Этот способ ухода от суровой действительности я изучил давно и продолжаю "возникать" с вопросом:

– А когда кончится "вентиляция" и начнется выдача?

Андрющенко опять лезет в бутылку: у него нет людей, чтобы заниматься развешиванием наших пайков. Я говорю, что буду ежедневно на два часа выделять матроса для этой процедуры. После всех дебатов договариваемся, что с понедельника матросам будет выдаваться сливочное масло, запасы которого есть, а вместо сечки для моих будут варить макароны, которых тоже полно. Все остальные добавки – через два дня, после получения продуктов с базы.

Я сообщаю матросам о принятых решениях, не сомневаясь, что они будут выполнены, велю Шабанину составить график дежурств по камбузу и договориться о времени дежурства.

Утром в понедельник ко мне прибегает Вайтекунас с известием: все матросы отказались от завтрака. Я уже собрался на объект, поэтому сразу иду в столовую. Мои голубчики сидят за столами, перед каждым стоит тарелка сечки без тени масла. Смотрю на Шабанина:

– Дежурного выделил?

– Так точно, – докладывает Шабанин. – Сказали, что для нас ничего нет отдельного. Обращаюсь к матросам:

– Ребята, что-то не состыковалось сегодня, разберусь. Прошу – завтракайте пока тем, что есть: время не ждет.

Матросы игнорируют мои пламенные призывы. Нет даже легких движений к ложкам. Головы в основном опущены. Я внимательно оглядываю ближайших.

– У меня от этой сечки уже живот болит! – подает голос Ауль, остальные поддерживают, вразнобой выражая отвращение к данному блюдУ. И я их вполне понимаю.

– Ну, дайте мне тарелку этого харча, попробую.

Вайтекунас пододвигает мне свою, тоже нетронутую, тарелку.

– Не шашлык, конечно, но есть можно, – изрекаю после первых с трудом проглоченных ложек. Матросы с интересом наблюдают за выражением моего лица. Никто и не думает следовать моему увлекательному примеру. Молча, под пристальными взглядами "доёдываю" изысканный харч, и со вздохом говорю:

– Ну, не хотите – как хотите. Пойдем работать.

Отказ от пищи – воинское преступление – это меня в госпитале научили. А тут – коллективный отказ. Формально я должен "принять меры". Арестовать что ли этих обманутых пацанов? Нет, не зря меня "причащал" в экипаже Глеб Яковлевич Кащеев: командиру лезть в бутылку сейчас и опасно, и просто – нерационально. А вот некоторым болтливым "обещалкиным" надо кое-что сказать…

Иду в Управление, чтобы найти там Андрющенко и взять его за горло. Нет никого. Чем больше начальник, блин, тем позже поднимается…

Навстречу мне уже идет Шабанин: матросы отказываются идти на работу. Прямо тебе броненосец "Потемкин", только не с мясными червями в борще, а с несчастной сечкой без масла.

– А кто отказывается? – спрашиваю Шабанина.

– Да все до единого, – растягивает губы Шабанин, словно радуясь. Позже я узнал, что он действительно радовался.

Подхожу к кубрику. Народ стоит у дверей на утреннем солнышке, покуривает, греется. Работа – не волк.

– Постройте группу, – отдаю ЦУ Шабанину. Группа построена в две шеренги, "равняйсь", "смирно", "товарищ старший лейтенант…", – все по науке, все привычно и обычно. Вот только без обычного "вольно" обращаюсь к правофланговому старшине 2 статьи Жуку:

– Вы не хотите работать?

От внезапного вопроса и официального "Вы" Саня даже теряется:

– Да нет, почему, я – хочу!

– Выйти из строя!

Саня по всем правилам делает несколько шагов вперед, затем поворачивается лицом к строю. В упор обращаюсь к следующему:

– Вы не хотите?

– Я хочу!

– Выйти из строя!

По одному перебираю весь строй. Образуется строй "вышедших из строя". Остается человека три. Доходит очередь до Рожкова. На мой стандартный вопрос Жора со слезами обращается к вышедшим из строя:

– Ну, что же вы? Мы же договорились!

Я повторяю вопрос. Рожков с отчаянием восклицает:

– Да! Я не хочу, и не буду работать!

– Рожкову – оставаться на месте. Вы не хотите работать? – это уже вопрос к следующему. Оставшихся два матроса – "хотят", и переходят в новый строй. В бывшем строю остается один Рожков.

– Ну, вот теперь все ясно, – я обращаюсь к Шабанину. – Не хочет работать один Рожков, все остальные – хотят. Матросу Рожкову – в кубрик, можешь там отдыхать и спать. Остальных, – это уже команда Шабанину, – ведите на объект.

Шабанин поворачивает и уводит строй. Ко мне подходит ошарашенный Рожков.

– Товарищ старший лейтенант! Разрешите мне стать в строй! Я буду работать!

Слабачок, не выдержал и минуты. Холодов на Новой Земле больше суток держался.

– Нет, Жора, ты не хочешь работать. Зря я тебя на сварщика учу: не нужно это тебе. Тебе, как Косте Кулиеву, отдыхать очень хочется, – я бью по самым больным местам. Балабол и горлопан Рожков – мужик все же трудящийся и деятельный. Кулиева он презирает. Сварщиком Жора хочет стать до дембеля: в его родных местах – огромный спрос на сварщиков, там их на руках носят.

Рожков со слезами на глазах начинает уже прямо канючить. Он, дескать, страстно мечтает вернуться к радости свободного труда. Чтобы не заржать, я поворачиваюсь и ухожу. Жора это воспринимает как разрешение, и рысью несется догонять строй…

Иду к Баранову. Докладываю ему, что его собственный зам может устроить в гарнизоне вторую серию броненосца "Потемкин". Такое кино нам надо? Полковник Баранов – настоящий командир. Он темнеет лицом и прощается со мной. На другой день питание матросов идет строго по аттестату…

Минует печальное время,

Мы снова обнимем друг друга…

На несколько дней я приезжаю в Ленинград. Эмма уже почти закончила работу над дипломным проектом, день защиты уже назначен. То ли надо было что-то напечатать для диплома, то ли я хотел "обрасти" настоящей канцелярией, но почему-то нам безумно захотелось иметь в своем семейном арсенале пишущую машинку. Вообще-то множительные аппараты – предмет строгого надзора "органов". В любом учреждении пишущие "Ундервуды" перед выходными и праздниками сдаются и опечатываются. Конечно, это делается, чтобы диссиденты, которых мы клеймим, сажаем или периодически выгоняем за границу, не могли печатать свои растленные опусы и прокламации по праздникам: пущай отдыхают хоть в это время

Не совсем понятны эти строгости: пишущие машинки можно приобрести в магазине: купи себе и твори. Новенькие роскошные "рейнметаллы" для формата А3 мне не по карману. Есть портативная "Москва", но она тоже дорога, да и буковки в ней маленькие – не солидно как-то. В комиссионке на Жуковского находим малогабаритную "Олимпию" с большими буквами, сравнительно дешевую. Правда, в ней с муками передвигается каретка, и заедает половина букв, но я исполнен уверенности: вылечу.

Из части идет грузовик в Котово, и мы отправляем с ним кое-какие габаритные вещи, в том числе – наше никелированное чудо с шишечками. Не то, чтобы шишечки стали нам не милы. Просто такую "только кровать" нельзя ставить в наши 17 метров. Нам нужно нечто, на котором днем можно было бы также сидеть. В Котово же у нас – "полное ай – люли"!

Везу свою дорогую жену в новые палестины для ознакомления. Эмма – в восторге. Мы еще никогда не жили вдвоем в отдельной квартире с телефоном. Лес – красивый сосновый бор – начинается прямо от нашей улицы. За считанные минуты набирается туесок отличных маслят, которые сразу можно жарить. Чистый ухоженный городок, есть магазины и все, что надо…

Неделю мы счастливо живем в нашем раю. Устраиваемся надолго, обставляем жилище скромно, но удобно. Просторы – неописуемые. И главное: наконец мы вместе. Даже ремонт пишмашины не омрачает нашего счастья.

Ремонт оказался серьезным по зависящим от нас причинам. Болезни механизма – нашего пишмаша – обнажатся только после его разборки, и я бодро занялся этим увлекательным занятием. Сняв несколько букв с машинки, я сообразил, что все проволочки, тяги и крючочки на каждой букве имеют различные размеры и конфигурацию. Чтобы отыскать дорогу назад (значит, была надежда ее найти!), я взял чертежный лист и расчертил его на квадратики с обозначением всех букв и знаков. Теперь снимаемые детали я уже укладывал комплектами в нужную ячейку. Несколько смешанных комплектов, снятых "без ума", мне пришлось сложить на отдельную кучку: придется подбирать им место методом проб и ошибок. Этот метод еще называют методом "научного тыка". Неоконченную работу я отложил на следующий вечер…

Днем моя прелесть, моя молодая хозяйка, наводила порядок в вигваме, и красивым глазом заметила безобразие. Тщательно распределила крючочки и тяги по оставшимся квадратикам, радуясь, что посильно участвует в нашем созидательном труде…

… В общей сложности около двух суток провел я за "научным тыком" теперь уже всех до единого крючочков и тяг пишмаша. Периодически я отвлекался, чтобы вытереть слезки любимой жене, которая умоляла меня простить ее, разбить проклятый пишмаш об стенку и начать новую счастливую жизнь без этого предмета…

Вставка – почти историческая. Этот пишмаш вот уже почти полстолетия живет с нами. Сначала он печатал все бумаги в Котово, затем – участвовал в написании книги по сварке, отпечатывал в нескольких экземплярах всякие важные семейные заявления, доклады и даже стихи. До тех пор, пока наш сын не привез мне для ознакомления старенький 386-й компьютер и принтер. Сейчас пишмаш бесполезно занимает место в шкафу. Я просто не могу его выбросить на свалку – он живой, он – мой друг. Мы в ответе за тех, кого вылечили.

Эмма вскоре убывает в Питер на защиту дипломного проекта. Возвратится она к Октябрьским праздникам, чтобы остаться в Котово. Если отсюда придется уезжать, то уедем вместе. Теперь мы будем вместе везде, куда бы ни забросила нас военная судьба…

Здравствуй, милая картошка,

Пионеров идеал!

Андрющенко меня уже забыть не может. В пятницу ко мне вестовой солдат приносит от него записку на клочке бумаги: "Командиру в/ч ст. л-ту Мельниченко. В воскресенье к 9-00 всему Вашему л/с прибыть к КПП для поездки в колхоз "Победа" на уборку овощей". И размашистая подпись: "Подполковник Андрющенко".

– Товарищ подполковник сказал, чтобы вы дали ответ, – добавляет солдат.

– Передай товарищу подполковнику, что матросы никуда не поедут!

– А писать ничего не будете? – спрашивает удивленно солдат.

– А что еще писать? Разве непонятно?

Вышколенный солдат из охраны арсенала просит разрешения выйти и уходит. Ишь, что придумал подполковник! Я уже знаю, что с окрестными колхозами и совхозами у него крепкая дружба и "совместное распитие". Все свободное время солдаты караула и арсенала проводят на колхозных полях на картошке, свекле, моркови, капусте. Но почти ничего из этих овощей на стол к ним не попадает, кроме казенной сечки и шрапнели. Мне, конечно, до этого дела нет: я не прокурор. Но мои матросы пахать на благо лично тов. Андрющенко не будут. Стоит один раз поддаться, так и будут использовать матросов для всяких своих дел. Если работать – то на себя: у нас тоже дел невпроворот.

Объявляю на воскресенье рабочий день. Успешно молотим до обеда, затем уходим отдохнуть. Баня у нас по графику через 10 дней, политзанятия – с утра по субботам, так что иногда и отдохнуть надо. В понедельник меня вызывает на ковер замполит Баранова полковник Пржеборо. Рядом с ним сидит Андрющенко. Замполит – огромный, рыжий, вальяжный. Разговаривает снисходительно: старший лейтенант должен почитать за милость, что к нему обращается такая важная персона. Вопрос ко мне один: почему я не выполнил распоряжение по гарнизону, в котором живет мой личный состав? Я, старший лейтенант, которому приказал целый подполковник? Какое право я имею нарушать Устав гарнизонной службы?

Этот разговор я предвидел и подготовился к нему. Даже пролистал Уставы, на которые ссылается замполит. Сам то он их, наверняка, не читал давненько. Отвечаю спокойно, коротко, четко – как на экзамене. Повышать голос и волноваться вскоре начинает замполит. Андрющенко сидит молча, только переводит глаза с одного оратора на другого.

Требования гарнизонного и строевого уставов моим подразделением выполняются. Для помощи колхозам у меня нет сил, средств и времени: они без остатка уходят на выполнение важной задачи, поставленной командованием. Что касается воинских званий, то высокочтимые начальники должны знать, что командир отдельной роты (я) пользуется властью комбата, для которого предусмотрено звание майор – подполковник.

Полковник не ожидал такого квалифицированного отпора от старшего лейтенанта. Он теряет лицо и сбивается на мелочевку:

– А вот вы требовали для матросов улучшения питания, и вам пошли навстречу: все требования удовлетворили!

– За счет подшефных колхозов? – спрашиваю я.

– Да, да – в том числе – колхозов! – повышает голос Пржеборо.

– Можем посмотреть меню столовой за прошлый месяц? – предлагаю я.

Этот поворот разговора уже перестает нравиться Андрющенко, и он миролюбиво замечает:

– Но колхозам, нашим кормильцам, надо ведь помогать?

– Дело не в колхозах, а в воинской дисциплине! – уже вопит Пржеборо.

Прения сторон в таком ключе продолжаются. Хочется им укусить локоть, но не можется. Наконец замполит не выдерживает, и обещает направить в мою часть представление о наложении на меня взыскания. Я пожимаю плечами:

– Это ваше дело.

После этого высокие недоговорившиеся стороны расстаются, взаимно недовольные друг другом. Вскоре этот разговор мне аукнется. Однако эти прения имели и другие последствия. Больше никто и никогда мне не предлагал послать матросов на картошку. А вот начальник гарнизона полковник Баранов просто прослезился у меня на груди, когда мне пришлось уезжать из Котово. Видно и он натерпелся от своего вальяжного замполита. Забегая вперед, скажу, что Николай Андреевич после увольнения в запас, стал в Ленинграде начальником КЭУ, и помог мне решить очень важную задачу с устройством лаборатории, о чем надеюсь еще рассказать. Ничто на земле не проходит бесследно…

И тайно, и злобно

Оружия ищет рука…

Эмма защитила дипломный проект, получила желанные корочки, приезжает в Котово. Вместе с ней приезжают в полном составе Лапшутики. Так мы в быту зовем семью Мещеряковых, после обращения маленького Сани: "Ну, пошли, лапшутики!". Приезжают они к Октябрьским праздникам. Это уже несколько поводов праздника: воссоединение семьи, защита диплома, встреча с друзьями, годовщина Революции. Есть и еще поводы: мне на помощь подкидывают одного офицера – Гену Корзюкова и вольнонаемного инженера Женю Ивлева, который до этого работал в проектной группе.

Я выкраиваю время и готовлюсь: привожу в порядок свой дворец, закупаю продукты. Накануне праздника в группе тоже полно всяких мероприятий: политзанятия, строевые смотры, приборки. При внезапной проверке в каптерке "находятся" полтора десятка поллитровок, наполненных отнюдь не лимонадом. Хозяев, как водится, – нет. Бутылки перед строем, торжественно, под общие вздохи сожаления, опорожняются на землю. Алкоголь – наш враг N1. Со всеми потенциальными "алканавтами" проведены душеспасительные беседы. На весь период праздников назначаются дежурные сверхсрочники, да и самому придется не раз заглянуть в кубрик. Конечно, держать полсотни молодых ребят взаперти нельзя. Большинство свободных от вахты, могут получить увольнение с единственным условием: записать адрес места нахождения. Конечно, в пределах Котово: я не могу увольнять в Москву, Питер или Новгород.

Эмма с Мещеряковыми приезжает вечером 6-го ноября. Устраиваемся, ночуем. Праздничный обед назначаем на 12 часов 7-го ноября – 41 годовщину Великой и т. д. Сейчас нам телеящик объясняет, что это был мятежный переворот, сделанный к тому же на немецкие деньги. Для нас же это был великий и настоящий праздник, годовщина события, которое повернуло огромную страну на другую, более успешную дорогу…

Женщины – Эмма, Люда Мещерякова и Люся Корзюкова приготовили прекрасный стол. Усаживаемся, шутим, смеемся. Мы – молоды и счастливы. Я, правда, чувствую за спиной полсотни "гавриков", поэтому в сторонке вешаю китель со свежим подворотничком.

– Да что ты переживаешь, – говорит Лева, – еще рановато для матросской пьянки: они начинают попозже!

Лева не постучал по дереву. Не успели мы поднять рюмку, как зазвонил телефон. Дежурный по городку сообщил, что в завязавшейся драке между солдатами и матросами, мой матрос ножом тяжело ранил четырех солдат-строителей.

За несколько минут я добежал к месту происшествия, оно рядом с кубриком. Взвод охраны, поднятый "в ружье" уже прекратил драку – все было на виду. Раненные солдаты доставлены в санчасть. Все ножевые ранения – в нижнюю часть живота. У троих солдат ранения сравнительно легкие, – с ними попытается справиться местный врач. Один солдат ранен серьезно, поэтому его надо транспортировать в Окуловку, а возможно – в Новгород.

Главный "убивец" уже доставлен на гауптвахту. Захожу в камеру. Это мой электрик матрос Борис Дементьев, до этого случая – дисциплинированный, спокойный и исполнительный. Да и сейчас он не производит впечатления пьяного. Вот только глаза у него какие-то мутные, бегающие. Он явно не понимает, что происходит. Вопросов будто не слышит, что-то бормочет…

Старшина, начальник гауптвахты, показывает мне нож, которым орудовал Дементьев.

– Это же мой нож! – узнаю я. – Пропал нож: теперь он вещественное доказательство…

Старшина соглашается. Этот перочинный с длинным лезвием нож я выпросил у тещи: он был очень удобен в командировках. Накануне Дементьев попросил его у меня на время. Сказал, что он потерял свой монтерский, а сейчас надо было разделать кабель…

Только часа через четыре всяких разбирательств и мероприятий возвращаюсь к своим гостям, голодный как волк. Гости уже тепленькие. Гена в полный голос поет душещипательную, даже можно сказать – "душераздирающую" песню:

…………………………………………

.

Припев подхватывают все "свободные от вахты", так, что в скромной квартире создается полная иллюзия воспеваемого штормового безобразия на Черном море:

Знатная леди дала простому матросу … полный отлуп. И в этих экстремальных природных условиях простой матрос вынужден произвести со знатной леди действо, аналогичное хулиганскому поступку Стеньки Разина с персидской княжной. Жуткая, но вполне морская история: не в речку же какую-то бросил, а непосредственно в Черное море:

… и бросил леди он в бушующий простор!

Озабоченная Люся ходит следом за певцом и просит:

– Геночка, ну не пей больше! Лучше – пой!

– Ты, Люся, дуй своей дорогой, а я – своей!

– Эммочка, ну скажи Гене, чтобы не пил больше: он тебя уважает. Ему нельзя пить: у него грыжа. Геночка, покажи Эмме грыжу!

Геночка вертит пальцем у виска и запевает очередной куплет… У него с Люсей размолвка по поводу будущего, незапланированного Геной, ребенка…