Француженки не верят джентльменам Флоранд Лора
Джоли бросила помаду, подошла к нему и обняла его обеими руками за талию. Он поднял ее и поцелуем стер сразу всю помаду.
– Je t’aime[95], — сказал он, резко выпустил ее и вернулся к гостям.
И оставил Джоли стоять, ухватившись за раковину, и в растерянности смотреть на то место, где он только что стоял, будто он оставил после себя пустое пространство, которое ничто не могло заполнить.
Putain. Это было все, что Габриэль мог сделать, чтобы не застонать вслух и не разбить свою голову об один из горшков с геранью, стоявших на его балконе, или чтобы не сделать что-то еще. Неужели он никогда не сможет научиться обуздывать себя? Сколько миллионов раз он говорил себе не торопиться, действовать осторожно? И вот, пожалуйста, просто взял и вот так проговорился. Она была такой симпатичной и так страстно обняла руками его талию, будто там для них и было самое прекрасное место, а потом посмотрела на него с такой удивительной улыбкой. Просто смешно, что она волнуется из-за Леи.
«Посмотри на Даниэля», – подумал он с тоской, когда его протеже слегка улыбнулся жене. В его серых глазах жил целый мир любви – и в наклоне головы, и в том, как он время от времени слегка проводил кончиками пальцев по ее бедру.
Но Даниэль не навязывал Лее своих желаний. И не бросал свое сердце так, будто швырял какой-то прыгающий мячик, который будет просто счастливо скакать по кругу и, вернувшись, займет место хрупкого, испуганного, жизненно важного органа, каким и было его, Габриэля, сердце.
Габриэль засомневался, опять вспомнив того девятнадцатилетнего Даниэля, который, едва выйдя из детства, женился на Лее. Прекрасно. Так может быть, Даниэль и вправду беспечно бросил ей свое сердце, но, но… ему же было всего девятнадцать лет. А Габриэлю сейчас тридцать четыре. Ему уже следует лучше разбираться в таких вещах.
Но проблема в том, что когда Джоли так смотрит на него, то заставляет его думать, будто для него возможно все. Даже связать с ней свою жизнь.
И когда она наконец вышла из ванной, то в ее взгляде были осторожность, смущение, сомнение и удивление. И его сердце перестало прыгать, будто мячик, и ухнуло вниз.
Джоли утянула Лею на балкон, чтобы полюбоваться видом улиц. И это было по-своему хорошо, потому что Габриэлю вовсе не было надо, чтобы сейчас Джоли болталась вблизи него и Даниэля, замечая контраст между холодным и элегантным принцем и ревущим неуправляемым чудовищем. Но когда бы Габриэль ни встречался с ней глазами сквозь балконную дверь, вид у Джоли был такой, будто он адски сильно поразил ее.
Черт побери!
Ему удалось угостить ее еще одним бокалом вина, которое принес Даниэль. Оно было вполне достойно того, чтобы угодить вкусу трехзвездного шеф-повара. Вино действительно было выше всяких похвал, поэтому не было похоже, чтобы она сопротивлялась.
Но до сих пор Джоли не бросилась на него и не сказала: «Я тоже тебя люблю».
А прошло уже целых полчаса!
Черт возьми!
– С тобой все хорошо? – глядя в ошарашенное лицо Джоли, осторожно спросила Лея. Она не была уверена, что ей стоит вмешиваться в отношения Джоли и Габриэля. Ночь, опускавшаяся на старый город, была прекрасна. Время исчезало, и Джоли с Леей как бы становились вечными, будто уже простояли больше тысячи лет и могли бы неподвижно простоять еще тысячу. Можно было бы предположить, что улица в этот час будет спокойнее, чем днем, но нет, – она даже стала более шумной. С одной стороны слышался смех, с другой – звяканье посуды. В одной квартире кто-то играл на гитаре, в другой женский голос пел под эту гитару. Звучала песня о любви. Джоли вдруг поняла, что наблюдает за колышущимися занавесками, из-за которых доносится музыка, и пытается догадаться, мужчина играет или женщина, смотрит ли музыкант на окно поющей женщины, знакомы ли они друг с другом или только хотят познакомиться. – Ты выглядишь так, будто получила плохие вести, – наконец произнесла Лея.
– Нет, не плохие. Нет, – удивленно ответила Джоли. «Я тебя люблю». Вовсе не плохие. Впрочем, пугающие. Ошеломляющие. Но она упрямо не хотела быть ошеломленной. Но энергия Габриэля была такой мощной, такой невыразимо зажигающей.
– Ты часом не поссорилась ли с Габом? – спросила Лея. – Или мы пришли в неподходящее время? Если так, мы можем уйти.
– Нет, конечно, нет, – заверила Джоли, теперь и вправду испытывая ошеломление и замешательство. Как такой женщине, как Лея, удается быть столь чувствительной к потребностям почти незнакомого ей человека? Не трудно ли ей это? Боже, Джоли не хотела заботиться даже о потребностях собственного отца, когда он чувствовал мрак и отчаяние. Она не хотела заботиться даже о потребностях Габриэля дольше, чем пару часов в день, и то, возможно, только в его выходные. А потребности Габриэля на самом деле были забавными из-за его неутолимости. Почему ей понадобилось так много времени, чтобы просто сделать то, что ей хотелось сделать, то есть позаботиться о себе? – Я просто кое о чем задумалась. Прости. – «Je t’aime». Как такое коротенькое выражение может дать так много пищи для размышлений?
На улице гитарист завершил песню о любви и начал что-то более веселое, дразнящее. Приятное контральто перестало звучать, но Джоли могла бы поклясться, что на занавесках женщины, которая пела предыдущую песню, появилась тень. Будто она смотрела через улицу из прозрачного укрытия. Джоли стало интересно, оба ли они знают эту вторую песню? Была ли это шутка или флирт, которых она не понимает?
– Как тебе это удается? – внезапно спросила она Лею.
Та взглянула на Джоли дружелюбно, но так, будто не поняла вопроса.
– Как тебе удается быть женой шеф-повара? Так полно отдавать себя ему. Ты никогда не… не устаешь?
Лицо Леи на секунду потемнело, и она отступила на полшага, пока не оперлась о перила балкона, будто Джоли только что напала на нее и причинила боль. Ничего не говоря, Лея смотрела на свое вино.
Ооо.
Джоли виновато отвела взгляд. Гитарная песня снова сменилась медленной минорной мелодией с тихим звуком, сопровождающим ее. Через секунду Джоли поняла, что этот тихий звук на самом деле был голосом гитариста. Значит, мужчина. Пел он так тихо, что она не была уверена, может ли его слышать женщина на другой стороне улицы. Возможно, он тоже не был в этом уверен.
Только на мгновение она позавидовала придуманному ею деликатному ухаживанию, при каком в их распоряжении оказывалось все время мира, чтобы пройти – словно бы на цыпочках по яичной скорлупе, не раздавив ее, – путь от одиночества до настоящих отношений, на ощупь найти собственный путь к тому, чего они хотели. Габриэль, возможно, уже давно просто перепрыгнул бы через балкон. У него не было кнопки «Стоп». На самом деле, возможно, следует подумать о том, чтобы запирать свою балконную дверь. Просто чтобы удостовериться, что у него не будет искушения сделать какую-нибудь глупость и покалечиться.
– На самом деле ты должна быть осторожна, – произнесла Лея, и Джоли с удивлением взглянула на нее. Она думала, что разговор уже закончен, поскольку оказались затронуты слишком деликатные темы. – Надо придержать что-то и для себя. На самом деле ни один мужчина не нуждается в том, чтобы отдавать ему себя целиком. Или не должен нуждаться. Я, как бы сказать, пытаюсь этому научиться.
Боже, неужели то выражение на лице Леи, когда она смотрела на Даниэля, и было ее попыткой сдержать себя? По сравнению с ней Джоли начинала чувствовать себя Злой Ведьмой Запада.
– И ты должна делать все возможное, чтобы дать и ему сохранить что-то свое для себя, – спокойно сказала Лея. – У них, у этих шеф-поваров, есть очень сильное стремление без сожаления отдать себя полностью.
Губы Джоли искривились.
– Иногда я думаю, что я и есть то, что Габриэль хочет сохранить для себя.
– Ну да, – сказала Лея так, будто это было самым естественным в мире. – В этом и весь фокус. Уравновесить себя с тем, что ему на самом деле от тебя надо.
Джоли изучающим взглядом смотрела на Лею, будто та хранила все тайны Вселенной. В конце концов, она была замужем за шеф-поваром уже одиннадцать лет, и у них не было даже намека на развод. С другой стороны, Лея всего на несколько лет старше ее. Почему же Джоли чувствует себя такой незрелой?
– Это прекрасно, – сказала Лея, и Джоли поняла, что Лея тоже смотрит на гитариста и на полупрозрачные, туманные занавески, отделяющие его от женщины в другой квартире. Занавески, которые и гитариста, и певицу удерживали на безопасном расстоянии друг от друга. – Быть любимой вот так.
Джоли услышала, как прерывисто вздохнула Лея, и взялась за перила балкона. Ей было не по себе. Она не понимала, как заданный вопрос мог так быстро привести ее прямо к сердцу почти незнакомой ей женщины.
Лея вздохнула, и голос ее окреп.
– Но ты должна быть осторожна с тем временем, которое вы отводите друг для друга. И для себя по отдельности. Ради вашей же пользы.
Джоли немного подумала, слегка покачиваясь под гитарную мелодию, и наконец покачала головой:
– Должно быть, я слишком эгоистична. Я хочу, чтобы у меня было личное пространство.
На мгновение все смолкло.
– Я даже не уверена, что правильно тебя поняла, – сказала Лея тоном, который Джоли не смогла распознать. В нем не было ни печали, ни сожаления, ни зависти, а как бы намек на что-то подобное. – Но иногда я думаю, что нам с Даниэлем совсем бы не повредило, если бы мы смогли еще немного повзрослеть перед нашей женитьбой, чтобы у каждого из нас был бы шанс развиться, лучше узнать самих себя. Своего рода эгоистичность, если ты хочешь это так называть. Начать развивать это на теперешнем этапе нашей жизни достаточно сложно, и делать это можно только с большой деликатностью и осторожностью.
Ух! Джоли немного наклонила голову, пытаясь не слишком показывать, что разглядывает Лею в мягком ночном свете так, будто видит пришельца с чужой планеты.
– Я бы не отбрасывала эгоизм, если он у тебя есть, – с некоторой иронией сказала Лея и подняла бокал вина для тоста. Но не успела Джоли поднять бокал в ответ, как поняла, что жест предназначался Даниэлю, который мог его видеть через балконную дверь. – Даже малая толика может иметь большое значение, если позаботиться о том, чтобы тебе безоговорочно поверил самый необыкновенный человек в твоей жизни.
«Но есть только один способ узнать это, – подумала Джоли. – Попробовать самой».
Может быть, когда она все обдумает, то не будет так плохо чувствовать себя из-за того, что не так щедро, как Лея, отдает себя. Довольно странно, но она даже почувствовала некоторую гордость.
Глава 23
– Знаешь, мы сегодня ничего не сделали для книги, – сказала Джоли, когда супруги Лорье уехали, а она закончила помогать Габриэлю загружать посудомоечную машину.
Когда она вернулась с балкона, у нее был очень задумчивый вид. Габриэль постарался дать ей время, чтобы она успела еще немного подумать и наконец-то поняла, что тоже любит его. Видишь, как счастлива Лея? Она любит шеф-повара.
Конечно, Даниэль – чертов принц. Может быть, его легче любить.
– Чего?
Они сегодня ничего не сделали для книги? Какое отношение это имеет к тому, есть ли в ее маленьком твердом сердечке ответная любовь? Подумать только, а ведь он сказал ей, сколь щедрой и бескорыстной она была.
Габриэль пнул ногой посудомоечную машину, чтобы закрыть ее. Черт возьми. Она может делать мужчине блинчики до тех пор, пока ему не захочется положить голову на стол и разреветься, но она не может признаться, что любит его? Что же с ней не так? Ее что, испортили сразу после рождения?
Вот дерьмо, ну конечно, она же дочь Пьера Манона, и очень даже вероятно, что ее испортили. Этот человек испортит кого угодно.
– Завтра нам придется сосредоточиться на работе, иначе мы никогда ничего не сделаем, – сказала она. – Я ведь здесь ненадолго, помнишь?
Как будто об этом можно забыть!
– Вероятно, придется в четверг вернуться в Париж немного раньше, чтобы я успела сразу же проверить, как идут дела у отца. Я же уехала рано утром в воскресенье.
От возмущения Габриэль едва не лишился речи.
– Ему не нужно столько твоего внимания, Джоли! Ему не угрожает опасность. И есть кому присмотреть за ним, когда ты уезжаешь. Он ходит к физиотерапевтам, да и ты проводишь с ним целых три дня в неделю!
«Это мне нужно больше твоего внимания!
За все, что отнял у меня Пьер Манон, он должен отдать мне свое самое драгоценное сокровище!»
И когда Габриэль заберет Джоли, то покажет Пьеру bras d’honneur[96]. Может быть, еще и отставит при этом средний палец.
Она нахмурила брови, и взгляд ее стал таким, будто она пытается понять, о чем он думает.
«Что ж, если ты не можешь понять меня, тебе лучше не мечтать о таких, как Даниэль. Ведь только так мужчины и становятся столь галантными принцами, знаешь ли – скрывают от всех большую часть себя».
– Ну, я, пожалуй, пойду.
Эти слова ошеломили его так, что он будто превратился в каменное изваяние. И пока он стоял неподвижно, она успела уйти.
«И все? Я сказал, что люблю тебя, и это все, что ты смогла сказать мне в ответ? У тебя же было три чертовых часа за обедом, чтобы что-то придумать».
За то время, которое понадобилось Габриэлю, чтобы прийти в себя, она успела спуститься по лестнице на все три этажа. А пока поднималась на третий этаж своего дома на противоположной стороне улицы, в Габриэле постепенно нарастала ярость, в конце концов ставшая неистовой. Ему захотелось так бешено взреветь, что от ужаса затихли бы и все его четыре кухни, и весь город в придачу, и тот чертов гитарист, который сводил его с ума. Да пойди же, наконец, постучи в дверь своей поющей соседки и познакомься с ней, merde.
В квартире Джоли зажегся свет. Габриэль вышел на балкон.
– Ты смотришь, Джоли?
Сквозь двери балкона Габриэль заметил, как в гостиной промелькнула тень и замерла. Он влез на железные перила шириной два сантиметра, покачался на них и… прыгнул через пропасть! Джоли вскрикнула, но от испуга звук застрял у нее в горле и поэтому прозвучал сдавленно. А Габриэль уже тяжело приземлился на ее балконе, будто никакой пропасти не было и в помине.
Ее сердце забилось в безумном гневе, и в голове застучала кровь.
– Ты кретин. Ты imbcile[97]. Ты безмозглый, безмозглый…
Он всем телом толкнул ее, свалив на пол, но одна его рука оказалась под ней, чтобы смягчить удар при падении.
– Давай же, – прорычал он, заставив ее почувствовать свое тело легким, как крылышко бабочки, в то время как его тело было большим, мускулистым и опасным. – Скажи мне еще раз, какой я безмозглый.
Она почувствовала мгновенный прилив адреналина из-за прикосновения его железных мускулов, и от вспыхнувшего желания негромко выдохнула: «Оох!» Она боролась одновременно и с собой, и с ним, отпихивая его и извиваясь. Он целовал ее страстно, с тихим рычанием, шедшим откуда-то из самой глубины его горла. Когда ж его рык почти лишил ее способности ударить его еще раз, он скатился с нее. И снова зарычал.
Она вскочила, разъяренная тем, что смогла вскочить. Ведь она испытывала наслаждение от тех особенных фантазий в эротических дамских любовных романах, когда героиню соблазняют, срывают с нее одежду…
– Ты кретин!
– Но здесь всего лишь два метра, Джоли. А разве ты боишься высоты?
Помня, что на улице открыты все окна, она подавила свой второй вопль, и он тихо прозвучал у нее в горле.
Габриэль сел.
– Это было довольно сексуально. Почему бы тебе не пробежаться, чтобы я мог еще разок тебя поймать?
Она прищурилась, глядя на него. Ее глаза метали молнии, и ей всерьез захотелось изо всех сил стукнуть его. Однако она повернулась и направилась в кухню, в то единственное место в квартире, где горел свет.
Оттуда бросила взгляд в темную гостиную. Секунду помедлила, почувствовав в себе появление восхитительного трепета.
И выключила свет.
В гостиной царила абсолютная тишина.
В темноте Джоли выскользнула из двери в дальнем конце кухни и прокралась по коридору.
– Джоли?
Она помедлила. Сердце теперь билось как сумасшедшее из-за того, что она еще не придумала, где будет прятаться.
– Джоли? – В его голосе снова был слышен рокот, низкий и опасный. – Ты ведь напрашиваешься на неприятности.
Что ж, да. Если он до сих пор не понял, что сейчас ей нравятся неприятности, то, значит, его представление о себе весьма далеко от реальности.
Снова тишина. Даже собственное дыхание казалось ей слишком громким.
Скрипнула половица.
Нырнув в ближайшую дверь, она оказалась в запасной спальне, где не было мебели.
Ну, давай, ищи!
Где бы спрятаться?
Негде.
Она распласталась за дверью.
Тишина. Она напряженно прислушивалась, не скрипнет ли где половица. Пыталась отследить, куда направляется Габриэль. Он двигался, как… как зверь. Такой огромный зверь с изумительно легкой поступью. С изяществом хищника. Джоли могла представить себе, как он крадется в темноте, и его глаза выискивают добычу.
Почему она напрашивается на то, чтоб он ловил ее? Если она боится потерять себя, то почему ей так хочется быть пойманной? Неужели ей не хочется, чтоб у нее был выбор? Неужели ей хочется, чтоб он лишил ее возможности ускользнуть от него?
Тихое рычание наполняло квартиру, поднимая все волоски на ее теле и все больше возбуждая ее. Ее уже охватило наслаждение, замешанное на адреналине. Сердце загрохотало, когда он открыл дверь и ступил в комнату.
Джоли быстро, как только могла, выскочила в дверь и пробежала мимо него, успев ощутить прикосновение его пальцев и всеми нервами почувствовав тихое рычание.
И сразу же кинулась в следующую комнату, чувствуя у себя за спиной что-то большое и угрожающее, что уже настигало ее.
И когда он едва не поймал ее, она непроизвольно пискнула, ощутив первобытный страх и восторг.
Едва не поймал? Она никак не могла ускользнуть от него в таком маленьком пространстве, ведь у него такая быстрая реакция. Он просто позволял ей удирать. Играл с ней, как кошка с мышкой.
Чтоб она поняла, что ей вовсе не хочется убегать.
А он все играл и играл с ней, пока она, как та бедная мышка, не начала сходить с ума от ужаса. Тихий злобный смех проносился над ней, пока она кралась мимо него. Его пальцы задевали ее снова и снова, пока она не превратилась в сплошную массу адреналина, желания и огромного восхитительного страха.
Он играл с ней, пока она не сдалась, не в силах больше выдерживать это. Тогда она выпрыгнула из-за двери, как только он вошел в комнату, и оказалась у него на спине с громким криком «Буу!!!».
Он подпрыгнул на полметра, не меньше. Ее возбуждение перешло в почти истерический смех из-за того, как удачно она напала на Габриэля. Сумасшедшее желание заставляло ее сердце бешено колотиться.
Он тоже начал смеяться, но тише и гораздо опаснее, снял ее со спины и потащил к кровати.
– О, Джоли, теперь у тебя точно будут большие неприятности!
Глава 24
Пусть то, как ее тело реагировало на него, и тешило самолюбие Габриэля, но она не выкрикивала при каждом оргазме «Люблю тебя, люблю тебя, ты великолепный бог секса в человеческом облике». И это ему было очень неприятно. Даже доводило до бешенства. Что, черт возьми, не так с его душой? Почему она не хочет владеть им безраздельно?
Ведь все остальное, что у Габриэля есть, она заполучить очень хочет.
– Не понимаю, – запротестовала Джоли, когда на следующее утро Габриэль тащил ее по улицам к парковке, расположенной под стенами старого города. – Разве нам не надо хоть что-то делать для кулинарной книги?
– А мне не хочется, – проворчал он. – У меня два выходных в неделю, и у меня есть полное право наслаждаться ими. Работать мы сможем завтра.
Она с негодованием уперлась руками в бедра и попыталась двигаться так, будто у нее были связаны ноги. Он почувствовал слабый намек на сопротивление, но к тому времени, когда обратил на это внимание, они уже спускались по лестнице и были примерно на ее середине. Уже не было смысла возвращаться.
– Значит, ты шантажом вынудил меня проводить здесь четыре дня в неделю, чтобы два из них я была твоей сексуальной рабыней?
– Если ты называешь это четырьмя днями, то у тебя проблемы со счетом. Четыре дня минус тринадцать часов, еще куда ни шло. А я, по-твоему, кто? Твой сексуальный раб? Ведь это ты только и делаешь, что думаешь об одном и том же. Неудивительно, что я так истощен. Поэтому мне нужно время, чтобы выбраться из города и подумать.
Она свирепо взглянула на него. Он отпер свою машину, открыл дверцу и замер, придерживая ее для Джоли.
Она перевела взгляд на обтекаемый серебристый автомобиль. Такой она видела впервые, и ее брови немного приподнялись.
– Чтобы привлекать девочек?
– Ну… да.
С таким распорядком дня, как у него, мужчина должен пытаться делать все возможное.
– И получается?
– Нет, – ответил он с негодованием. – Привлекает мужчин. Но вообще-то, это прекрасная машина. – Он немного помолчал и затем вопросительно взглянул на Джоли. – Знаешь, наверное, я никогда не пойму женщин. Даже за миллион лет. Ну вот, например, что тебе нужно?
Джоли провела пальцами по тыльной стороне его руки, держащей дверцу, когда проскальзывала на низкое кожаное сиденье. Это прикосновение вызвало во всем его теле едва уловимую дрожь, сопровождаемую удовольствием. Она улыбнулась ему, и он сразу же забыл, что раздражен тем, как легко ей удалось сделать его своим секс-рабом.
– Ты такой сладкий. А если ты встречался с девушками, которым было нужно что-то другое, то это объясняет твою проблему.
Такой ответ его озадачил, и он замолчал. Не разговаривая, они ехали по извилистой дороге, поднимавшейся все выше в холмы. Путь пролегал через garrigue[98], спутанную массу средиземноморских кустарников и трав с яркими пятнами желтых цветов. Иногда дорога становилась слишком узкой, и при встрече с другими машинами Габриэлю едва удавалось удерживать два колеса над обрывом. Спускаясь с холма, они впитывали ароматы тимьяна, лаванды, розмарина и сосны, – сильные, незабываемые, напитанные солнцем ароматы garrigue.
Наконец они добрались до крохотного старинного городка, так высоко расположенного над морем, что можно было бы совсем забыть о людях, толпящихся на берегу. Были только Габриэль и Джоли, древние камни, глубокая синева Средиземного моря, темная зелень холмов, старая церковь и маленький каменный фонтан, в котором тихо журчит вода. Райский уголок. Городок в этот час рабочего дня был таким безлюдным, что казался совсем покинутым.
А еще здесь было бы так хорошо услышать «Я тебя тоже люблю», подумал он и тяжело вздохнул, прислонясь спиной к церковной стене и сунув руки в карманы, как это всегда делал Даниэль. Неужели он, Габриэль, опять слишком торопится?
И почему она так боится влюбиться в него? Неужели он так мерзко выглядит?
Черт возьми! А что, если со всеми теми парнями, которых Джоли в конце концов бросала, она тоже поначалу была такой же восторженной, жаждущей и восхищенной? Ты такой сладкий. Конечно, ты мне нужен, но…
– Мама все время повторяла, чтобы я не связывалась с шеф-поваром, – неожиданно заговорила Джоли. Сев на стенку возле старого кривого кипариса, она смотрела на море и на один из туманных зеленых островков. Со своего места у церковной стены он мог видеть только ее профиль.
Он напрягся. И сильнее прижался к камню, ощущая себя проигравшим. Он чувствовал в себе много прекрасного, удивительного. И огромное стремление к красоте. И энергию. И любовь. Он мог отдавать свое сердце только вместе со всем этим. Стоило начать вести себя иначе, как у людей сразу же возникало впечатление, что у него сердце ужасного чудовища. Но все, что было замечательного в нем, женщины почему-то принимали за нечто такое, что делало Габриэля неподходящим для того, чтобы его можно было любить.
«Я не смогу сделать так, чтобы она и полюбила меня, и не бросила», – подумал он, обращаясь к древнему каменному городку. В ответ была тишина, будто город давал Габриэлю возможность подумать. Проворковала голубка, тихо и жалобно, и Габриэлю захотелось отделаться от таких мыслей, стряхнуть их, как утка стряхивает с себя воду. Неужели он чуть не сказал вслух: «Я не смогу сделать»? Кажется, это не пустые слова, раз они крепко засели у него в голове.
– Может быть, твоей маме это не нравилось, – сказал он.
Джоли повернулась, не вставая со стенки, и с иронией взглянула на него.
– Ты так думаешь?
– Ее муж был одержим едой и желанием быть лучше всех. У него бурно проявлялись эмоции. Да и характер никак нельзя назвать спокойным. Кроме того, ей часто приходилось оставаться одной.
– Это и разрушило нашу семью. Знаешь, как мало я видела папу после того, как мне исполнилось пять лет?
Габриэль на мгновение умолк, подыскивая слова. Он понимал, что сейчас нельзя просто произнести первое, что пришло в голову, как он часто делал.
– Я едва помню твою маму. Она так редко приходила в кухню. Но Пьер… Ненавижу его. Он так и не изменился. Когда мы с ним подрались сковородками и он уволил меня, он был точно таким же, как когда я только начал работать на него. Поэтому трудно поверить, что он был иным до того, как женился. Возможно, твоя мама вышла за него, желая, чтобы он стал кем-то другим, чтобы изменился.
«Какой же я идиот! Ведь знал, как больно оказаться брошенным через месяц или через шесть лет! А как же, должно быть, больно, когда тебя бросают после десяти проклятых лет и уходят, забрав трех дорогих тебе маленьких девочек?
До чего же все чертовски плохо. Может быть, я не смогу это сделать вообще никогда». Ему стало плохо от одной только мысли, что Джоли тоже бросит его, украдет детей и увезет их на другой край земли. Он почувствовал, что вот-вот упадет на колени под этим кипарисом и согнется дугой. И вдобавок его стошнит.
Он глубоко вздохнул, сильнее прижался спиной к камню и стал задумчиво смотреть на море, вдыхая запахи кипариса, солнца и древности. Его поразили собственные мысли о вечности, бесконечной выносливости моря, вековой стойкости камня. Putain, non[99]. «Я-то уж точно не уползу от страха в свое кухонное звериное логово и не буду размышлять там о своих ранах, пока не умру в одиночестве».
– Возможно, твоей матери и не нравилось, – уверенно сказал он, – но тебе-то, Джоли, нравится.
Она впилась пальцами в каменную стену и внезапно повернулась к нему лицом. Ему показалось, что он никогда не видел никого прекраснее Джоли, сидящей в тени кипариса на фоне морской сини. Хорошо было бы иметь с собой фотоаппарат. На тот случай, если ты больше никогда не увидишь ее такой.
– Ты любишь еду. Знаешь ведь, что любишь. Любишь приходить в мою кухню. Любишь, когда я кормлю тебя. А я люблю тебя кормить. Вероятно, мы могли бы построить на этом целую жизнь. Счастье каждый день.
Он увидел, как при словах «целую жизнь» ее глаза распахнулись. Опять он действует слишком быстро, черт возьми. Никогда он не научится сдерживать себя так, чтобы другие могли его выдержать.
Ну и ладно. Он ринулся вперед.
– Тебе нравится, когда я страшен. Ты… играешь с этим. Даже наслаждаешься.
Ее губы застенчиво изогнулись.
– Ты похож на маршмеллоу, только большого размера, Габриэль. Это уж точно не страшно.
Он был немного обижен тем, что не страшен ей, особенно после того, как чуть не ударился головой о потолок, когда она прошлой ночью выскочила из темноты и вспрыгнула ему на спину.
– И ты любишь быть одна. Ты сама говорила. Ты любишь свернуться клубочком и провести в тишине хотя бы несколько часов в день, размышляя о собственной работе. И чтобы тебя в это время никто не тревожил. Может, баланс между моей и твоей работой разрешит твою проблему с мужчинами и удовлетворит твою потребность в личном пространстве?
Ее губы искривились сильнее, а глаза стали очень зелеными.
– Тебе даже нравится ритм моей жизни, насколько я мог это понять. Я никогда не просил тебя вставать в пять тридцать и не спать до полуночи ради меня. Ты просто сама так поступаешь.
Она пожала плечами.
– Я всегда была такой. Это началось, когда я была еще подростком. – Ее взгляд скользнул в сторону, потом она опять посмотрела ему в глаза. – Когда приходила к отцу.
В его жизни ничего не может быть хуже, чем остаться в долгу у Пьера Манона за то лучшее, что случилось в его жизни, то есть за дочь Пьера Джоли.
– Вот. Видишь? – Габриэль поднял руки, как бы открывая себя для Джоли, и его сердце опять забилось слишком быстро. – Я думаю, мы идеальная пара. – Если, конечно, забыть о том, что она дочь той женщины, которая показала ей, как можно бросить мужа даже после десяти лет супружеской жизни. Он оттолкнул предательскую мысль и продолжал держать свои руки вытянутыми вверх, хотя его сердце жалобно умоляло спрятать его в ладони и убрать в какое-нибудь более безопасное место.
Неужели все это казалось ей таким отвратительным?
Putain, маршмеллоу? После всех тех прекрасных блюд, которые он показал ей, маршмеллоу было лучшим сравнением с его сердцем, какое она смогла придумать? Проклятие, она же кулинарная писательница!
– Если пренебречь тем, что именно сейчас я нужна отцу, который живет в Париже и кого ты, конечно, ненавидишь, – с трудом сказала Джоли и вздохнула.
Проклятие! Ну, как ему решить эту проблему?
Немного позже Габриэль снова сел за руль, и они отправились еще выше в холмы. Извилистая, как спагетти на тарелке, дорога превратилась в настоящий серпантин, состоящий из одних поворотов, будто из макарон-колечек, и в голове Габриэля возникли мысли о скручивающихся, вращающихся струях расплавленного сахара, которыми можно украсить нечто восхитительное. Они въехали в parc naturel[100] и остановились на парковке.
Он растянулся на склоне, впитывая чистое яркое небо, на что редко мог выкроить время в остальные дни недели. Джоли села рядом, обхватив руками колени. Может быть, пыталась набраться храбрости и сказать, что любит его? Она глубоко вздохнула, и его сердце с надеждой вспыхнуло против его воли.
– Он так подавлен, – тихо сказала Джоли, а его сердце врезалось в чертову стену и грохнулось на землю. Проклятие! Не надеть ли на свое сердце защитные доспехи или что-то в этом роде? – Он в депрессии с тех пор, как потерял третью звезду и перестал работать.
Габриэль молчал. Ему и самому пришлось очень нелегко, когда Пьер уволил его. Вдобавок это произошло всего через несколько недель после того, как его бросила девушка, – бросила из-за того, что он отдавал всего себя своему шеф-повару. Прошло несколько месяцев, прежде чем Габриэль разозлился достаточно сильно, чтобы собраться с силами и снова начать борьбу. Хотя, честно говоря, ему иногда хотелось, чтобы у него было больше времени на раздумья и жалость к себе. Однако в то же самое время Даниэль и Лея попали в столь отчаянное положение, что он едва ли мог сидеть и залечивать свои раны, не обращая внимания, что ресторан его кузенов рушится из-за неожиданной, как землетрясение, смерти великого шеф-повара. Габриэль искренне восхищался Анри Розье. Даже когда Габриэль был ребенком, ему позволяли приходить в кухни Анри, где он с упоением наблюдал за работой поваров. Потом Габриэль стал учеником Анри, и именно благодаря приобретенным у него знаниям, умениям и навыкам смог стартовать, как ракета, в Париже, когда в девятнадцать лет получил свою первую самостоятельную работу.
И он преуспевал, пока Пьер Манон не уволил его. И нельзя не признать, что из-за этого у Габриэля полностью отсутствовало сочувствие к Пьеру, когда тот потерял звезду. Слова «злорадное удовлетворение» намного лучше описывали тогдашние чувства Габриэля. А потом пришло еще и отвращение с закатыванием глаз, когда Пьер еще и сдался. Габриэлю даже хотелось отправиться в Париж и вытрясти дурь из этого человека – вытрясти физически, собственными руками, схватив пожилого повара за плечи. Но Пьер потерял все права на то, чтобы Габриэль спасал его. Поэтому тогда он просто засунул кулаки под мышки, чтобы удержать руки от действий, и сердито смотрел на компьютер, с помощью которого мог бы купить билет на поезд, и думал: «А вот хрен тебе с маслом. Ты не заслужил моей помощи».
Конечно, потеря звезды могла повлечь разрушительные последствия. Потерять звезду гораздо хуже, чем потерять работу. Габриэль интуитивно чувствовал, что Пьер может провести год на сафари в Африке или сделать что-то еще, но все же в конце концов возвратится и будет бороться.
– И теперь… – Джоли тяжело вздохнула. Она выглядела так печально и отчаянно, будто не знала, что делать.
Ну конечно, она действительно не знает, что делать. Она и должна чувствовать отчаяние из-за того, что говорит с ним о своем отце.
– Я пытаюсь чем-то заинтересовать его. И, знаешь, он не так уж и плох. Посмотрел бы ты на тех, кто лежал с ним в больнице. От одного их вида хотелось разрыдаться. А он вполне мог бы уже восстановиться полностью, но, похоже, просто решил сдаться. А я не могу противопоставить его безволию свою волю.
– И что будешь делать? – резко спросил Габриэль. – Если так и не сможешь противопоставить его безволию свою волю? – Бог знает сколько раз он сам противостоял Пьеру Манону, но противостояние таких титанических характеров каждый раз приводило только к огромным сопутствующим разрушениям и страшным мигреням.
– То же, что и раньше. Буду продолжать работать над кулинарной книгой. Буду по-прежнему пытаться вовлечь его в работу над некоторыми рецептами, потому что… ну, я где-то читала, что людям полезно заново переживать то, чем они гордятся. Кулинарная книга для него – это альбом его достижений!
– Так вот для чего ты начала писать кулинарную книгу, – тихо сказал он, – чтобы показать отцу, как ты им гордишься.
– Что ж, мне и самой нравится работать над книгой, – смущенно произнесла Джоли. – Наконец-то я могу погрузиться в мир шеф-поваров, оказаться в самой его середине. Это так удивительно. Но… может быть, да. Немного и того и другого. Может быть.
– А что ты делаешь, когда он говорит «нет» работе над рецептами?
– Тогда я делаю перерыв. Но не давлю на него, так как не хочу, чтобы у него был лишний стресс. Его кровяное давление…
– Пусть пьет свои лекарства. А если всю оставшуюся жизнь ты будешь уберегать Пьера Манона от стресса или потери самообладания, чтобы не было повторного инсульта, то знай, Джоли, что это в принципе невозможно. Он stress de la vie[101]. Стресс у этого человека вызывает буквально все.
Этим Пьер отличался от Габриэля, который тем или иным способом высвобождал все свои эмоции.
– И все же я хочу выждать, пока его состояние не станет более стабильным.
– Так тебе советовали его врачи?
Она смутилась.
– Ну, они сказали, что он должен тренироваться и что надо попытаться вовлечь его в жизнь.
Габриэль обдумал это и с укором взглянул на Джоли:
– Думаю, ты просто нянчишься с ним.
– У него же только что был инсульт!
Габриэль покачал головой.
– Для меня это звучит так, будто ты нянчилась с ним долгие годы. С тех самых пор, когда он трусливо удрал и бросил работу в ресторане вместо того, чтобы взять себя в руки и через два года открыть новый ошеломительный ресторан. Он же Пьер Манон, putain. Ему не нужно, чтобы с ним нянчились. О, я уверен, он упивается этим. Больше пятнадцати лет его семья жила на другой стороне океана. Кому же после этого не захочется получить такое внимание к своей персоне? Уж точно не этому самовлюбленному человеку. А если бы ты спросила меня, я бы ответил, что одна из причин его депрессии – это желание удостовериться, что он и впредь будет получать все твое внимание. Что с ним случится, когда ему станет лучше? А вот что: ты останешься здесь, на юге Франции, где ты действительно счастлива. – Габриэль говорил так, будто излагал всем известные факты. Давным-давно, когда ему еще не было и девятнадцати, он выучился на кухнях кое-чему весьма полезному: если хочешь, чтобы что-то произошло, то говорить об этом надо очень уверенно.
Джоли скрестила руки и, нахмурившись, смотрела на него. Bon sang[102], она же копирует отца! Надо же, как сильно проявилось внешнее семейное сходство отца с дочерью!
– Да, я забочусь об отце после инсульта, а ты пытаешься извратить мои слова так, как выгодно тебе.
– Слушай, Джоли, трехзвездная кухня – это тебе не детский сад.
– Да, я заметила, как много шансов ты был готов дать только что нанятому работнику, – сказала она с обидой.
– Если у него нет необузданного желания стать самым совершенным, самым прекрасным…
– Откуда тебе знать, что у меня не было такого желания? – с негодованием перебила она. – Ты не дал мне ни единого шанса.
– Я уволил тебя в основном потому, что хотел пригласить на свидание, – напомнил Габриэль.
– Сексуальные домога…