Француженки не верят джентльменам Флоранд Лора
– Ах, так вот почему он казался таким довольным. – Габриэль перенес больше веса на руки. – Почему ты не пришла в ресторан?
На ее лице замерцала улыбка, которой не удалось разгореться из-за напряжения, нараставшего в комнате.
– Ты избалуешь меня, позволяя заходить каждый раз во время еды, будто я бездомная кошка.
– Ты не бездомная, – сказал он. – И мне хочется баловать тебя.
Она скользнула ближе к нему, не в силах сопротивляться. Его предплечья были прижаты к дверному косяку, и он будто предлагал ей свое тело. Ей хотелось почувствовать как можно больше его тепла и силы. Ей хотелось испытать и опасность, исходящую от него, и райское чувство защищенности, возникающее при поцелуях, – как было в том переулочке.
– Если я тебя поцелую, ты ведь не бросишь меня на кровать, потому что уверен, что я хочу этого? – Ее брови резко опустились, и на долю секунды решительность на ее лице сменилась страхом и болью.
– Я никогда бы так не сделал. Putain, ты ведь и в самом деле считаешь меня чудовищем.
Он перестал опираться на руки и отстранился от нее.
– Я не имела в виду… – она покачала головой и положила руку на его напряженное плечо. Он замер. Потом снова медленно оперся на предплечья. – Я не это имела в виду. Я не открыла бы тебе дверь, если бы думала, что ты причинишь мне боль. Но я сама не понимаю, что делаю. Ты больше любого, кого я когда-либо встречала в своей жизни. Ты заполняешь каждый дюйм пространства. И ты прав, думая, что я хочу тебя. Но это не означает, что я буду делать это с тобой.
Он покачал растрепанной головой.
– Это охоже на диету, а я их ненавижу.
Ее пальцы сами собой распрямились на его плече, стремясь ощутить его тело. Его плечо напряглось под ее рукой, а предплечья, держащие Габриэля на расстоянии от Джоли, испытали еще больше давления. Ее пальцы прошлись по его напрягшимся мускулам, отыскивая другие мышцы. Спина, мышцы живота, бицепс, предплечья…
– Они от дьявола, – выдохнул он. – Диеты. Садомазохистские.
– Но иногда нужно следить за тем, что кладешь в рот, – сказала она, обняла его за шею, приподнялась и поцеловала.
Он всем телом прижался к дверному косяку и овладел ее ртом, долго и жадно. Он не опустил рук. И не пытался прикоснуться к ней. Просто его голова и шея напряженно согнулись, а ее руки скользнули с его затылка и обхватили подбородок, пока она целовала и целовала его. Он был для нее всем. И ей все было мало.
Он тихо застонал, когда она наконец отступила. А затем раздалось низкое и опасное рычание, и она почувствовала, будто ее всю облизали горячим языком.
Она заставила себя отступить на шаг и отвела от него руки, пытаясь обрести равновесие.
Жилы на его руках вздулись и стали как натянутые веревки, а кулаки сжались над дверным проемом. Он не убирал их оттуда.
– Это биология, ведь так? Женщины запрограммированы на то, чтобы сделать правильный выбор, убедиться, что мужчина окажется хорошим… партнером. – Его губы скривились. – А ты думаешь, что я не могу быть именно таким. Вот и появляется невидимая ограда. Ведь так?
– Я просто не понимаю, что делаю, – повторила она тихо. – Ты такой большой.
Он вздрогнул, все еще опираясь о косяк.
– Ты убиваешь меня.
– Ты так и будешь держать руки на двери? – прошептала она.
– О, putain, ты просто потрясающая, – выдохнул он и нагнулся, чтобы она смогла овладеть его губами.
Она провела руками по его волосам и плечам, прижимаясь к нему, пока целовала и целовала его, изо всех сил пытаясь оказаться как можно ближе к нему, прижаться к нему всем своим телом без его помощи.
Но у нее не получалось, и это сводило ее с ума. Она продолжала все крепче и крепче целовать его, будто открываясь ему. Она проводила руками по тугим мышцам его спины, потом ее пальцы опять заскользили по его груди и впились в плечи. И так несколько раз. Она пыталась и пыталась, но никак не могла получить достаточно его тепла.
А Габриэль так и не дотронулся до нее. Он упирался руками в косяк, и ей показалось, что он может проломить его. И в самом отчаянном желании отдавал всего себя ее поцелуям.
Все, что захочешь.
Он обещал. И сейчас позволил ей делать с ним все, что только она могла, не давая ей взять верх над ним. Невозможность сделать что-то большее губила ее еще сильнее, чем просто ощущение его тела.
После многолетних занятий йогой Джоли не была слабой, ни в коем случае. Она могла подтянуться к нему. Она могла обхватить его бедрами и долго-долго висеть на нем. Она могла прижаться к нему, пока не начинало казаться, что разделяющая их одежда сгорает от жара их тел и должна исчезнуть.
Но она все еще не могла оказаться так близко к нему, как ей хотелось.
Она извернулась на нем, сильно сжимая бедрами его бедра, и без конца целовала его, а он так и стоял, опираясь о дверной косяк. Она целовала его безумно. Необузданно.
– Джоли. Джоли.
Он умолял, и ее имя звучало как просьба. Его тело было так напряжено, что, казалось, мускулы могут разорвать, разбросать его. Он боролся за ее губы, заставляя ее потерять рассудок.
Нет, эту битву он уже выиграл. Почему бы ей не заставить его убрать руки от двери?
Ей хотелось почувствовать их на своей спине. Ей хотелось, чтобы они сжали ее бедра, ее ягодицы. Ей хотелось, чтобы их тела дико переплелись в ее постели. Ей хотелось свести его с ума так, чтобы он овладел ею.
Но, черт возьми, все это не вело к установлению долгих, счастливых, плодотворных рабочих отношений. То, что он возбужден и умирает от желания, было очевидно. Но кроме ее имени, он больше ничего не произнес, ничего не попросил. Он сжался в ее безумных объятиях, выгнулся к ней и целовал ее, потеряв рассудок.
Но так и не убрал рук от двери.
Она наконец соскользнула с его тела, будто грязевой оползень, беспомощно сошедший со склона горы. Именно настолько разрушенной она чувствовала себя теперь. Всю ее трясло.
Она качнулась вперед и буквально упала ему на грудь, не в силах удержаться из-за горячего желания, от которого дрожало все ее тело.
– Джоли. – Его голос был хриплым и таким тихим, что она едва смогла услышать его. Она ласкала его грудь, и ее руки дрожали, будто безумство обуяло ее. – Пожалуйста, скажи, что я могу снять руки с этой putain de porte[84].
Она подвигала головой по его груди вверх и вниз в знак согласия, дрожа всем телом, не в силах взглянуть на него и отчаянно желая, чтобы он сдался.
Он поднял ее за бедра, просто подхватив прямо с пола, и захлопнул за собой дверь. Затем быстро пересек комнату, подошел к кровати и замер с ней на руках, удерживая ее над кроватью в вертикальном положении.
– И бросить тебя прямо на нее? Поскольку я уверен, что ты очень сильно этого хочешь.
– Да. – Стон прозвучал, будто мольба, пока она извивалась в его руках. – Да, пожалуйста.
И он бросил ее. Бросил на матрац и оказался над ней, стремительный, как лавина, и начал срывать с нее рубашку через голову.
И засмеялся, хрипло и отчаянно, когда увидел, что под рубашкой у нее маленькая белая ночная пижамка и ничего больше. Ему захотелось проверить, есть ли на ней мальчишечьи шорты с кружевными краями, и он рывком расстегнул ее джинсы
– Bb[85], я не ожидал такой провокации, когда говорил, что буду обращаться с тобой, будто я хороший человек, а не чудовище. Хочешь, чтобы я был чудовищем?
– Хочу. – Изогнувшись, она изо всех сил прижалась к нему бедрами. – Хочу.
– Bordel. – Он сдернул с нее джинсы и куда-то бросил. – Ну, тебе это удалось.
Ее руки скользнули по его рукам и задержались, чтобы погладить темно-красные вмятины, оставшиеся от дверного косяка.
– Прости, я не хотела…
Он провел шероховатыми ладонями по всему ее телу, схватил за плечи и прижал к матрацу.
– Если скажешь, что не хотела зайти так далеко, я потеряю остатки моего чертова рассудка.
– Ну… не хотела, – прошептала она и провела руками вниз, пока не нашла застежку джинсов. – Но не останавливайся. Пожалуйста, не останавливайся.
Он дрожал, копаясь в кармане джинсов. Потом она, возможно, будет злиться на него за то, что он появился в ее квартире в полночь с презервативом в кармане. Сейчас же она просто старалась помочь надеть его.
Он отбросил ее руку, будто она могла причинить ему боль.
– Все это будет довольно плохо и без того.
– Плохо?
Обида колола ее, даже когда он оттянул в сторону мальчишечьи шорты и трусики, которые были под ними.
– Безумно. – Он расположился против нее, пальцами отодвигая шорты и трусики, чтобы не мешали, пока резинка не впилась в кожу ее бедра. – Грубо. – Она непреднамеренно выгнула бедра вверх и обхватила его ногами. Он вошел в нее одним диким толчком, и она застонала от чистого удовольствия, которое принесло ей это первое сильное движение. – Быстро. – Секунду он сверху вниз глядел на нее, пытаясь не шевелиться, чтобы ее тело приспособилось к нему. Но вместо этого оно беспомощно извивалось, желая движения. – Putain. Я почти уверен, что ты сочтешь мои манеры чудовищными.
– Никаких приглашений типа «Сначала дамы»?
Она прижалась к нему бедрами, и ей удалось сделать это движение дразнящим.
– О, minette[86], мне этого так хотелось. Но ты и понятия не имеешь, что только что сделала со мной.
Он снова с силой вошел в нее, заставив ее охнуть. Ее тело, ведомое наслаждением, целиком принадлежало ему.
– Мне казалось, ты уверен, что можешь делать невозможное.
Она передвинула его руку с бедра на низ живота, на свою эротическую зону.
Его звериный оскал сверкнул даже в темноте.
– Все хорошо, chaton[87]. Почему бы нам не узнать, сколько еще невозможного мы успеем сделать до завтрака?
Никогда в жизни ее тело не двигалось так, как он заставлял его двигаться. Он сделал так, что она испытала оргазм вместе с ним. Он действовал с какой-то безжалостной решимостью, и его большой палец действовал, будто волшебная палочка, творящая чудеса. Джоли наполнялась желанием, пока его толчки становились все сильнее и сильнее.
Она укусила себя за собственный большой палец, чтобы удержаться и не закричать, когда волны наслаждения обрушились на нее, а потом будто разорвали на части. И она потерялась в них, когда он, удерживая ее ягодицы своими сильными руками, последний раз проник в нее.
После этого он нависал над нею еще некоторое время. Когда же она открыла глаза, он просто смотрел на нее, и в темноте она не могла понять выражения его лица. Он убрал волосы с ее лица, а затем ускользнул в ванную. Она услышала недолгое журчание душа. Он возвратился обнаженный, насухо вытертый полотенцем, и свет из душа падал на его великолепное тело.
У нее пересохло во рту, несмотря на полное насыщение им. Это было все равно что увидеть божество, сошедшее с небес к смертным.
Дикое божество. Древнее божество. Из глубоких, темных, первобытных времен.
У него и на самом деле было прекрасное тело. Худое, с очерченными мышцами тело столь физически активного человека, что его самой большой проблемой было съедать достаточно много, чтобы сохранять свой вес. Плечи, развитые тренировками в спортзале. Тугие ягодицы. Его мужское достоинство, торчащее из темных завитков.
Неужели опять возбужден? Так скоро?
Он скользнул в кровать, оказавшись у нее за спиной, и крепко прижал ее к своему телу. И прежде чем она смогла расслабиться после секса в его крепких объятиях, он обхватил рукой ее грудную клетку и сжал, будто в тисках. Другая его рука скользнула между ее бедер. Она тихо застонала. Ее последний оргазм был так недавно, что для следующего потребовалось бы совсем немного времени. Его рука чуть-чуть отступила, как раз достаточно, чтобы вызвать у нее разочарование. Тихое рычание заставило всю ее кожу затрепетать от сладостного предчувствия.
– Не торопись, minette. Это тебе в наказание. Я хочу, чтобы ты хорошенько поняла, что делала со мной, пока я стоял в дверном проеме.
Глава 18
Габриэль спал, хотя солнце уже высоко поднялось над горизонтом. Девять часов – очень поздно для него. Огромный, он растянулся поперек двуспальной кровати Джоли, почти не оставив ей места. Если она не хотела, чтобы мужчина занимал ее пространство, то она выбрала совсем не того человека.
Все ее сосредоточенное на нем счастливое существо тянулось к нему так же, как он тянулся к этому дешевому матрацу. От этого она чувствовала себя так, будто карабкалась на утес, пытаясь удержаться, а скала рушилась под ее ногами.
Она попыталась вывернуться из-под руки Габриэля, а он заворчал в ответ на ее усилия, неохотно открывая глаза. С такого близкого расстояния она могла видеть все полосочки в синеве его глаз.
Джоли покраснела от усилий, но все же высвободилась. Когда она уже ускользала от него, он кончиками пальцев попытался ухватить ее, но опоздал, и она встала.
– Merde, – сказал он у нее за спиной. – Пожалуйста, скажи мне, что синяки в форме пальцев на твоих бедрах оставил не я. Нет, нет. Лучше не говори этого.
– Они ни от кого другого, – сухо ответила она, пытаясь найти хоть что-то, чтобы прикрыть себя. Но ей на глаза попались только мальчишечьи шорты с кружевным краем. Она не хотела идти за ними при таком ярком солнечном свете, и поэтому стремглав помчалась в ванную.
Когда она вернулась после долгого горячего душа, завернутая в полотенце, ей все равно пришлось копаться в своем чемодане в поисках одежды. Она взглянула на Габриэля и увидела, что у него на голове лежит подушка, которую он крепко прижимает сильными руками.
Она подобралась ближе. У него тоже были синяки. Они шли наискосок по его рукам и имели форму дверного косяка.
Он стянул с головы подушку и посмотрел на Джоли. Глубоко в его глазах было что-то настороженное, опасливое.
– Сожалею, что был так груб. Я знаю, что обещал обращаться с тобой нежно. И хотел этого.
Она слегка улыбнулась. Не смогла удержаться. Хотя она была смущена, но было что-то необыкновенное в том, каким необузданным она сделала его. От этого она почувствовала себя, как кошка, наевшаяся сливок.
Часть его настороженности исчезла. Но он продолжал смотреть на Джоли. Подсунув подушку под голову, он протянул к ней руку.
– Как насчет нежных утренних объятий?
Она засомневалась, сможет ли опять обнажиться для него после такой бурной ночи. Ей было нужно время, чтобы привыкнуть к ощущению близости с ним.
– Думаю, ты опоздаешь на работу.
Его рука упала на кровать. На его лице все еще было выражение чувства глубокого удовлетворения. Однако Джоли поняла это только тогда, когда это выражение исчезло, потому что она только что растоптала это его чувство. Скрывающаяся в глубокой синеве его глаз настороженность вернулась, как маленькое морское чудо-юдо, в существование которого никто никогда не верил.
Ей следовало бы дать себе пинка еще и за то, что упомянула о работе. Если хоть раз он позабыл о работе, то, ради бога, оставь ему эту возможность. И не имеет значения, что случится с твоим ощущением пространства.
– Конечно, это их озадачит, если я приду немного позже. Надо бы предупредить Рафа.
Но он продолжал лежать, настороженно вглядываясь в нее, не проявляя ни малейшего желания двигаться.
Она попыталась вытащить одежду из лежащего на полу чемодана и поняла, что распаковка вещей вовремя имеет то преимущество, что одежда оказывается в ящиках. Гораздо выше. И когда она сама завернута в такое тесное полотенце, ей не надо наклоняться, чтобы достать нужную вещь.
Она начала нагибаться и засомневалась. Развернулась так, чтобы ее ягодицы не были обращены к Габриэлю. Увидела, как он следит за ними взглядом, пока ягодицы отворачиваются от него. Джоли снова начала нагибаться. Увидела, что он с явным наслаждением проследил взглядом за ее ложбинкой, когда та стала видна. Снова выпрямилась. Подумала о том, чтобы сесть на корточки. Но от этого полотенце раздвинется, и…
И она с отчаянием взглянула на него, надеясь, что, может быть, примерно через секунду он отправится в ванную, и тогда она сможет спокойно одеться.
Он перекатился и сел на край кровати, приподнялся, но вместо того, чтобы встать, начал сползать вниз вдоль матраца, еще немного… и сел на пол.
– Думаю, что мог бы сказаться больным. Ты ведь использовала меня.
Он сказал это с небольшим ударением на слове «использовала». В его взгляде чувствовалось ликование. Затем он пошевелил плечами и потянулся, ощущая все мышцы.
Небольшая улыбка неудержимо росла в уголках ее рта. Уж точно она сделала кое-кого счастливым.
– Будет сложно позвонить в собственный ресторан и сказаться больным, особенно в городке такого размера. Кого-нибудь пошлют навестить меня, а потом все будут друг другу жаловаться на то, что шеф делает все, что захочет. А если я поймаю кого-нибудь из них за тем же самым… то уже ничего не смогу с этим сделать. Придется прятаться в твоей квартире весь день.
Он постарался выглядеть так, будто отчаянно нуждается в убежище, но синева в его глазах была слишком яркой.
– Скажи им, что сегодня утром ведешь переговоры по делам, связанным с кулинарной книгой, и что Рафаэлю и твоим су-шефам придется справляться самим точно так же, как если бы ты был приглашен на телешоу или был судьей на каком-нибудь concours[88].
– Это, несомненно, сработает, – лениво сказал он, явно развлекаясь. – Мне нравится твой способ вести переговоры. Так до чего мы договорились? У кого меньше оргазмов, тому самые большие отчисления? Вроде компенсации. В таком случае ты не сможешь много извлечь из нашего соглашения. – Он усмехнулся.
А она-то думала, что он высокомерен и самодоволен.
– А вообще-то для переговоров уже слишком поздно, – сказал он. – У нас есть железный контракт. – Внезапный, удивительно темный взгляд и небольшое ударение на словах «железный контракт». – Ты не можешь пересмотреть условия.
– Хочешь сказать, что ты не можешь, – возразила она. – Ведь это тебе хочется украсть мои отчисления.
– Не я виноват в том, что тебя так легко соблазнить, – усмехнулся он, очень довольный собой, а она ахнула и отшатнулась, сделав шаг назад.
Он не отводил глаз от ее лица.
– Что я такое говорю? О нет, я не имел в виду… Джоли, я просто дразнил тебя из-за того, сколько раз ты… merde. Я не имел в виду… – Он закрыл лицо руками.
Его жесты такие выразительные. И эксцентричные. Она улыбнулась. Каждая его частица простиралась в целый мир.
Он застонал в ладони и поднял голову с внезапно возникшей уверенностью в себе.
– То, что я могу что-то сделать, не означает, что это легко и просто. Могу поспорить, никто никогда не давал тебе испытать пять оргазмов за ночь. – И снова усмехнулся.
Если бы у нее в руке была подушка, она бы колотила ею его по голове, пока комната не наполнилась бы пухом. К сожалению, чтобы добраться до подушки, ей нужно пройти мимо него, и она не была уверена, что для нее все сложится так, как она захочет.
Она отбросила влажное полотенце, – какого черта пытаться скрыть свое тело от мужчины, который подарил тебе пять оргазмов? – и повернулась к нему спиной, доставая лифчик и трусики. От удовольствия он тихо пророкотал что-то, разглядывая ее. В зеркале она видела, как он сжимает в кулаке ее мокрое полотенце и глубоко вдыхает через него.
Ее запах.
Этот мужчина.
Он заставил ее растаять. Он заставил ее захотеть делать все, что ему было от нее угодно. Но какой же надо быть сумасшедшей, чтобы влюбиться в шеф-повара? Ты наслаждаешься их работой. Ты любишь тот созидательный, великолепный, безжалостный, подгоняющий их задор, который они вкладывают в свое дело, но это все, что ты берешь от них. Ты никогда не пыталась проникнуть в их несуществующую личную жизнь.
Никто не может проникнуть в нечто столь тонкое, как волосок.
А этот шеф-повар – непреклонный враг ее отца. Он шантажом заставил ее быть здесь с ним, а не там с Пьером Маноном, с кем она должна быть.
Она подозревала, что осуществить этот шантаж ему было так же легко, как пнуть ногой котенка, но не хотела признать это вслух ни себе, ни кому бы то ни было еще. Иначе ее вина за то, что она здесь, стала бы слишком большой.
– Ты не чувствуешь, что тебя чересчур сильно использовали? – внезапно спросил он. И вот она снова появилась у него, эта его настороженность.
Как мило.
– Мне нравится мое тело. Хорошо, что кто-то может использовать его.
Она усмехнулась, глядя на Габриэля.
Казалось, ее слова немного смутили его, будто для него было совершенно неожиданно, что женщине может понравиться, когда он ее использует. Неужели все женщины на юге Франции были полными идиотками? Но потом он медленно улыбнулся ей в ответ.
– В любое время, как только тебе захочется, ну, чтобы твое тело было полезным кому-то и чтобы его ценил кто-то, кроме тебя, то просто дай мне знать. А я сделаю все, чтобы тебе даже не пришлось просить.
Она засмеялась.
А затем подумала: «Боже, неужели он думает, что это начало прекрасного романа?»
А это и вправду начало прекрасного романа? Впереди у них как минимум год совместной работы над кулинарной книгой. Но ее романы никогда не были столь долгими. Все ее мужчины оказывались такими напористыми и цепкими. Они окружали ее жизнь чем-то вроде тяжелого намокшего плаща, который ей приходилось сбрасывать со своих плеч.
Она могла бы поспорить, что Габриэля не так-то просто будет сбросить с плеч. Сама мысль об этом заставила ее губы изогнуться. С другой стороны, он не так уж и окружал ее жизнь. Он был полон энергии. Ничто в нем не вызывало у нее ощущения придавленности. Совсем наоборот. Он пропитывал ее жизнь весельем.
Надев через голову тонкий вязаный джемпер цвета морской волны, она повернулась и секунду смотрела на него. Она могла бы сказать, что он был таким мужчиной, который никому не позволит что-то «делать» с собой. Слишком инициативный, слишком высокомерный, слишком большой. Но вчера вечером он заставил себя стоять в дверном проеме, пока она не поняла, чего хочет.
Итак… что же все-таки она собирается с ним делать?
Габриэль направился в душ. На его лице блуждала ленивая, легкая улыбка. Он до отказа открыл кран и медленно соскользнул спиной по стене, пока не оказался на полу, упираясь ногами в противоположную стену. Струи воды били в него, текли в глаза.
Что он наделал?
Никаких внезапных движений. Знал же, что не должен делать резких движений, когда ее рука так сильно сжимает его сердце. Конечно же, она вырвала из груди его сердце. Сейчас она стоит и брезгливо разглядывает его, будто оно какое-то неприглядное и окровавленное. И не знает, куда бы его положить, чтобы оно ничего не испачкало.
Он опустил голову на руки, и вода ударила его по затылку. Он чувствовал, будто его грудь широко раскрыта, но никто не протянет ему ее сердце, чтобы заполнить эту ужасную зияющую дыру.
Что же, в конце концов, он только что сделал с собой?
Глава 19
Джоли едва успела упомянуть о возвращении в Париж, как Габриэль возмутился. Спор разгорелся мгновенно.
– Ты провела здесь совсем не три дня! И не вернешься до вторника. К тому же еще один день мы потратим на обустройство твоей квартиры. Пятница на этой неделе должна быть моей.
– Габриэль, у тебя же вечером в пятницу будет большой банкет для актеров из Канн, получивших Cesar[89]. Когда же ты найдешь время для меня?
Габриэль толкнул носком ботинка ближайшую стойку, и его движение было подозрительно похоже на пинок.
– Ночью, – пробормотал он.
Джоли скрестила руки. Конечно, она не очень-то возражает против того, что может произойти ночью, особенно если у него еще останутся силы, но должна же она провести черту.
– И в пять утра, – добавил он. Его выражение было задумчивым, пока он не поднял глаза и не уловил ее взгляда, а затем сложил руки, будто защищаясь. Это так подействовало на его бицепсы, что Джоли ощутила некоторое возбуждение. – Что скажешь?
– В пять утра я уже буду ехать в Ниццу, чтобы успеть на первый поезд. Я говорю «нет». Эта неделя должна быть очень короткой, как мы с тобой договорились, потому что в понедельник я буду занята с папиными врачами.
На его лице появилось противоречивое выражение. Так было всегда, когда она говорила о чем-то, связанном с инсультом отца, – жалость, какой-то намек на страх, оскорбленное разочарование из-за того, что он это чувствует. А еще ревность, обида и могучая застарелая ненависть. Он скрестил руки и впился в них пальцами.
– Если бы ты осталась, то смогла бы быть на кухне и наблюдать, могла бы чего-нибудь пожевать, а может, написать статью или что-то в этом роде, например, «Праздник для звезд», – убеждал ее Габриэль.
Он ведь и вправду совсем не умеет проигрывать? Все время возражает, приводит все новые и новые доводы.
Его идеи казались фантастическими. Делать то, что он предложил, было намного лучше, чем смотреть, как отец катает скалку по столу с таким видом, будто у него в жизни больше ничего не осталось.
– Габриэль, – отчаянно сказала Джоли. – Остановись. Не цепляйся за меня так сильно. – Он отступил на шаг, и его лицо погасло. – Прости. – Джоли потерла виски. – Я не это имела в виду, просто я… – Она сделала вдох, и ее голос упал. – Не усложняй все еще больше.
Снова война выражений у него на лице, и вдруг ярко вспыхнуло удовольствие.
– А это сложно?
Джоли впилась в него взглядом.
– Pardon, – настала его очередь говорить. – Я просто имел в виду, – неудержимая радость опять залила его лицо, – сложно со мной расстаться? Или сложно вернуться, – его голоспомрачнел, – к Пьеру Манону?
Имя ее отца Габриэль всегда произносил таким же тоном, как и слова «этот ублюдок». Иногда «этот мерзкий ублюдок», но слово «ублюдок» было всегда.
– Послушай, я не хочу больше говорить об этом. Мы заключили соглашение…
– И ты его не выполняешь, – быстро сказал он. – Мы договорились о полных трех днях в неделю.
– И это означает, что я в Париже с пятницы до воскресенья, – решительно перебила его Джоли. – Поэтому уезжаю сегодня вечером. Как договорились.
– Что? – Руки Габриэля взлетели в негодовании. – Сегодня вечером? Почему бы не завтра утром?
– Потому что тогда не будет трех целых дней в Париже, – сквозь зубы сказала Джоли. Как будто ей самой хочется провести целую ночь в поезде, а потом справляться с депрессией отца вместо того, чтобы вечером свернуться клубочком и печатать заметки о прошедшем дне в уютной квартире недалеко от трехзвездного ресторана, куда она могла бы зайти, когда бы ни пожелала перекусить. И все это в ожидании мужчины, который умеет подарить женщине пять оргазмов подряд!
– И насколько поздно сегодня? – В голосе Габриэля прозвучало что-то похожее на панику. – Я думал… putain, Джоли.
– Я рассчитывала успеть на пятичасовой поезд. Поеду, когда закончится послеобеденный перерыв, – сказала она.
– Ты даже не останешься поесть? – угрюмо спросил он.
Черт возьми, это было таким нечестным искушением. Он был до невозможности неотразим.
– Прекрати!
– Ты могла бы сесть на поезд в девять. Все равно ты уедешь так поздно, что не увидишь отца до утра.
Джоли была в нерешительности.
– Тогда я не успею на метро. Хотя такси, наверное, будут на вокзале даже поздно ночью.
А может, и не будут. На самом деле она никогда не возвращалась в Париж так поздно.
Габриэль начал хмуриться.
– Где находится твоя квартира? В безопасном районе? Черт возьми, будет уже три утра, ведь так? Я не… не важно. – Он заворчал, и ее кожу стало покалывать везде, особенно соски. – Просто… ладно. Отправляйся пятичасовым поездом. Putain. А может быть, тебе следует уехать в четыре.
Он хмуро смотрел на свои ноги, а бицепсы на его скрещенных руках бугрились от расстройства.
– Спасибо, – ужасным голосом сказала Джоли, – что разрешил.
Он бросил на нее быстрый и дикий взгляд и что-то пробурчал.
Ничего себе. Все так наполнено желанием. И он заботится о ее безопасности. Возбужденный и милый. И чрезвычайно требовательный.
Он сжимал и разжимал кулаки, лежащие на сгибах его локтей.
– Так в этот раз ты собираешься вернуться в понедельник? Как и предполагалось? Согласно, знаешь ли, нашему контракту.
– Я сяду на первый же поезд в понедельник утром, – пообещала Джоли.
И не испытает ли она острые ощущения, когда потащится на вокзал к пяти утра?
– Но тогда ты не доберешься сюда раньше полудня! Ресторан же закрыт в понедельник! – Габриэль говорил тоном ребенка, у которого только что отняли Рождество.
Неужели провести с ней утро было для него Рождеством? – подумала Джоли с искрой радости.
– Хорошо. Я могу приехать поздно вечером в воскресенье. Поездка длится пять с половиной часов, и если отправлюсь в восемь, то приеду в полвторого ночи. – А потом надо еще на машине доехать сюда, протискиваясь сквозь темноту этих до невозможности узких улиц, к тому же будучи усталой.
Он еще больше нахмурился:
– Почему не днем в воскресенье?
– Потому что тогда я проведу в Париже только два с половиной дня. Я же говорила, что у моего отца недавно был…
– Инсульт. – На этот раз Габриэль пнул стойку значительно сильнее. – Да. Я понял, понял. – Наступила пауза, и Джоли подумала, что Габриэль хочет прекратить разговор. – Но почему мне все время достаются половинки дней? У меня получается только два полных дня. Почему все привилегии достаются ему?
Джоли смотрела на него, разинув рот. Негодование нарастало.
– Прости, но как ты думаешь, кому принадлежат мои дни? Я не шоколадный батончик, который можно разделить между вами.
Он снова заворчал, наклоняя голову. Потом медленно вздохнул и немного расслабился.
– Pardon, – пробормотал он. – Ты права. – Он протянул к ней руки и заключил ее в объятия. И хотя его мускулы все еще были слишком напряжены, это объятие успокоило ее. Пока он не заговорил снова. – Ты намного более особенная, чем шоколадный батончик. И на вкус ты тоже лучше. Когда-нибудь я приготовлю то, что покажет, кто ты.
Он заставлял казаться возможным абсолютно все в жизни, но сейчас, черт побери, выглядел отчаявшимся.
Она уткнулась ему головой в грудь.
– А мне приходится проводить в поезде одиннадцать часов в неделю! Не считая времени на дорогу от дома до вокзала и от вокзала до дома!
Он очень тяжело вздохнул и крепче обнял ее.