Траектория судьбы Калашников Михаил
Тем и славился полигон, что усилия его специалистов направлялись на главное – в условиях жесткой конкуренции, строжайшего отбора выявить в каждом образце все его лучшие качества. И даже если он не был допущен к повторным испытаниям или сошел с дистанции на заключительном этапе, испытатели и другие специалисты полигона стремились к тому, чтобы идеи, оригинальные подходы к конструкции могли обрести второе дыхание, вторую жизнь в следующем поколении оружия, уже в новых разработках.
Полигон подчинялся Главному артиллерийскому управлению, и конечно же его работники, особенно те, кто отвечал за развитие стрелкового вооружения, можно сказать, «не вылезали» отсюда. Со многими из них мне довелось работать в тесном контакте, тем более что мы и знакомились обычно здесь, на полигоне.
Как-то зашел я по служебным делам в отделение испытаний группового оружия. Открыл дверь кабинета и увидел горячо обсуждавших какую-то проблему испытателя Александра Андреевича Малимона и незнакомого мне инженер-капитана. Услышал отчетливо последнюю фразу, произнесенную инженер-капитаном:
– Да ты не смотри, кто исполнял этот документ, я его исполнял. Вдумайся лучше в содержание нашей программы!
– Ну, если вы исполняли, тогда другое дело. Теперь я буду знать, с кем уточнять вопросы, – скупо улыбнулся Александр Андреевич и, заметив меня, махнул рукой: – Заходи, заходи, не стесняйся. Вот познакомься. Инженер-капитан Смирнов, старший помощник начальника отдела управления стрелкового вооружения ГАУ. – Малимон, любивший во всех вопросах точность, отрекомендовал собеседника по званию и должности.
– Старший сержант Калашников, – представился я.
– Конструктор, – добавил дотошный Александр Андреевич.
– Очень приятно, – протянул руку Смирнов. – Нам надо непременно поговорить потом. О вашей работе я уже слышал.
– Так продолжим наш разговор, – повернулся инженер-капитан к Малимону. – Пусть и старший сержант послушает.
Речь, оказывается, шла о дополнениях к программе испытания доработанного серийного изделия, предложенных Малимоном.
С Евгением Ивановичем Смирновым у нас сразу сложились теплые отношения, и не прекращались они до его совершенно неожиданной кончины в конце 1960-х годов. А в то время, когда произошла наша первая встреча, Смирнов занимался вопросами доработки станкового пулемета СГ-43 и часто бывал на полигоне. О многом мы, встречаясь, говорили, но больше всего о работе над тем или иным образцом, о ходе или результатах испытаний.
Позже, когда Смирнов стал заместителем начальника Главного управления Министерства обороны, я, приезжая из Ижевска, нередко бывал у него дома в Москве. И вновь разговоры не о личном, а о том, чем жили оба: он – на службе, я – в конструкторском бюро на заводе в Ижевске. Я знал о его продвижениях по службе, о том, как рос он в воинских званиях: в конце 1950-х годов я поздравил его с получением первой генеральской звезды, потом – второй. И вот только сейчас, обратившись к документам, узнал, каким был жизненный путь человека, долгие годы непосредственно отвечавшего за развитие современного вооружения и за его производство.
За полтора месяца до начала войны Смирнов с отличием окончил Артиллерийскую академию и был направлен в Ленинград военпредом на один из оборонных заводов. Служил в блокадном городе. Потом – назначение на Урал, на другой завод. «Работая на заводах по приемке образцов стрелкового оружия, много внимания уделял повышению качества оружия, оказывал большую помощь заводам», – отмечалось в аттестации Смирнова военных лет.
Как это было важно тогда, в годы войны, чтобы качество оружия, отправляемого на фронт, росло с каждым днем. От представителей военной приемки зависело в ту пору очень многое.
С завода Евгения Ивановича вскоре перевели в один из отделов ГАУ. И начальник отдела инженер-подполковник Мандич, аттестуя подчиненного, запишет: «В 1944 году непосредственно участвовал в доработке станкового пулемета Горюнова и модернизации станкового пулемета Максима. В результате проведенной модернизации значительно улучшилась работа образцов… Награжден орденом Красной Звезды. Вполне заслуживает присвоения воинского звания инженер-майора во внеочередном порядке».
И еще запись в личном деле Смирнова, относящаяся уже к 1955 году: он «являлся основным лицом в отработке автоматов и пулеметов». Поскольку на протяжении многих лет Смирнов действительно являлся «основным лицом» ГАУ в отработке принципиально нового автоматического стрелкового оружия, то мне, конструктору автоматов и пулеметов, конечно же, немало пришлось поработать с Евгением Ивановичем, можно сказать, в одной связке. И местом нашей совместной работы чаще всего был подмосковный полигон.
Соратником и другом на долгие годы стал для меня еще один представитель ГАУ на полигоне – Владимир Сергеевич Дейкин. Наше знакомство состоялось в один из первых моих приездов на полигон. Но тесное сотрудничество и крепкая дружба завязались тогда, когда мы вместе работали на ковровском заводе, где изготавливались первые образцы моего автомата.
Владимир Сергеевич был почти на 4 года меня старше: он родился 15 января 1916 года в Орловской губернии в многодетной крестьянской семье. Его детство совпало с годами революции, гражданской войны, первыми годами советской власти. Тяжелый крестьянский труд ему, как и мне, был знаком не по рассказам. И так же как я, он всегда стремился к знаниям: после сельской школы и рабфака поступил в Самарский сельскохозяйственный институт. За отличную учебу в институте его наградили так называемой «кругосветкой» – походом по Волге на шлюпках. Этой наградой он гордился не меньше, чем более поздними государственными наградами.
В 1936 году сельскохозяйственный институт перевели из Самары в Ленинград, и успевающему студенту перед призывом в армию предложили перевестись в Москву в Военную артиллерийскую инженерную академию имени Дзержинского. После ее окончания в 1939 году Дейкина в качестве военного специалиста-испытателя стрелкового вооружения направили на подмосковный полигон. Вместе с ним в Щурово в военный городок переехала семья – жена и две дочери.
Во время службы на полигоне работа сводит Дейкина со многими конструкторами стрелкового оружия. В 1941 году Владимира Сергеевича переводят в Москву в Главное Артиллерийское Управление (ГАУ), и он работает на полигоне уже в качестве военного представителя от ГАУ. Семья остается жить в военном городке в Щурово вплоть до 1952 года, пока они не получили в Москве маленькую однокомнатную квартиру уже на пятерых – в Щурово у них родился сын.
Через несколько лет они переехали в хорошую по тем временам трехкомнатную квартиру, в которой, бывало, на несколько дней поселялся кто-либо из моих детей. Мне и самому случалось, приезжая в Москву, жить у Дейкиных. Эта семья всегда жила очень дружно и очень просто. К примеру, я не переставал удивляться тому, что они, проживая в Москве, купили для отдыха небольшой дачный участок за 300 км от Москвы – под Ковровом. Для меня даже 100 км – огромное расстояние: наша дача в 20 минутах езды от дома. Но видимо, Владимир Сергеевич за время наших длительных командировок в послевоенный Ковров полюбил природу тех мест. Да так, что и последний свой день 22 сентября 1985 года он провел именно там, на даче. Не дожив 4 месяцев до своего семидесятилетия…
Вся деятельность Владимира Сергеевича Дейкина, вся его жизнь, начиная с 1941 года и далее, была связана именно с ГАУ (позднее – ГРАУ). Даже после ухода в запас, а затем и в отставку, он не смог оставить любимую работу и уже в качестве гражданского инженера занимался делом, которому посвятил всю свою жизнь. Он и в это время часто приезжал к нам в Ижевск на завод для решения рабочих вопросов.
Надо сказать, что Дейкин был не просто «представитель военного ведомства». Он сам был личностью творческой, сам занимался конструированием стрелкового оружия и достиг в этом значительных успехов.
Во время войны в КБ полигона пробовали свои силы в создании новых образцов оружия не только конструкторы, но и испытатели полигона. В 1943 году в работах по модернизации пулемета Горюнова СГ-43 приняли участие офицеры В. Ф. Лютый и В. С. Дейкин.
В том же 1943 году был создан оригинальный образец ЛАД (Лютого, Афанасьева, Дейкина) – легкий ручной пулемет с ленточным питанием под пистолетный патрон. Этот образец содержал в себе признаки как ручного пулемета (тяжелый длинный ствол, сошки и патронная лента на 100 патронов), так и пистолета-пулемета.
На полигонных испытаниях ЛАД показал неплохие результаты по сравнению с более легкими пистолетами-пулеметами по кучности стрельбы и скорострельности. Положительные конструктивные особенности системы ЛАД были отмечены опытнейшим конструктором В. А. Дегтяревым.
Несмотря на положительные отзывы по системе ЛАД, работы по ее доработке не проводились, так как на смену пистолетному патрону пришел новый, более мощный патрон образца 1943 года. Вскоре началась разработка иного вида легкого стрелкового оружия, более эффективного на средних дальностях стрельбы – автоматов. Положительные конструктивные особенности системы ЛАД нашли свое отражение при конструировании нового оружия.
О том, как мы с Дейкиным вместе работали над созданием автомата АК-47 и других образцов оружия, я рассказал в предыдущих главах. Напомню лишь – за разработку унифицированного комплекса стрелкового вооружения в 1964 году группе из семи человек была присуждена Ленинская премия. В их числе был и Владимир Сергеевич Дейкин.
Всякое случалось за время нашего сотрудничества, которое со временем переросло в ровную и прочную дружбу. Были и моменты, когда, казалось, все – дружбе конец. Дейкин, как главный военный заказчик, зачастую требовал от меня сверх возможного, а я, исполнитель, трезво оценивая ситуацию, пытался его остановить. Как в случае с подключением нашей группы к разработке единого пулемета в 1958 году …только для того, чтобы подстегнуть туляков…
Подобное происходило и с разработкой автомата под малый калибр: я до последнего момента тянул с этой работой, не приняв ни душой, ни разумом необходимости перехода на новый калибр 5,45 мм.
Уже и не вспомню когда, но написал я как-то посвященные этим нашим рабочим спорам с другом-полковником четыре строки, которые и прочитал ему «при случае»:
- Дейкин в адрес мой когда-то
- Отпустил весомый мат.
- Он хотел, чтоб я из мата
- Сделал легкий автомат.
Если судить по полученным результатам, то военный заказчик в этом случае оказался абсолютно прав…
Скажу откровенно – без таких умных, знающих, глубоко-порядочных людей, как Владимир Сергеевич Дейкин, мне было бы очень трудно работать и жить.
Конечно, мои воспоминания о Научно-исследовательском полигоне стрелкового и минометного вооружения Главного артиллерийского управления и о тех, кто работал там в военные годы (мой отсчет – с лета 1942 года) и в первые послевоенные годы далеко не исчерпывают всего того, о чем можно было бы рассказать. На мой взгляд, история полигона, вклад тех, кто там служил и работал в разные годы, в дело усовершенствования системы стрелкового вооружения заслуживают отдельного исследования, а то и отдельного документально-художественного повествования.
Может быть, моя оценка всех тех, о ком я рассказал, не совпадет с мнениями людей, которые их знали. Что ж, каждый преломляет отношение к тому или иному человеку через призму личного видения, через ситуации, в которых им довелось встречаться и работать. Наконец, через призму пережитого и отдаленного десятками лет. Надо учесть и то обстоятельство, что я в ту пору был совсем молодым конструктором и общение с каждым, кто встречался на моем жизненном пути, рассматривал прежде всего с позиций обогащения опытом как профессиональным, так и житейским…
К величайшему сожалению, Научно-исследовательский полигон стрелкового и минометного вооружения разделил судьбы многих кораблей, самолетов, иной военной техники и других, подобных ему, воинских частей в то время, когда многое, считаю, необдуманно резали, отправляли в металлолом, расформировывали, сокращая Вооруженные Силы…
Расформирование полигона в 1960 году по своим дальнейшим последствиям явилось, на мой взгляд, не оправданным не только для испытательного дела, для научной работы, но и для нас, конструкторов-оружейников. Ведь была сокращена лаборатория живого опыта!
Пошли на слом испытательная техника и лабораторное оборудование, создававшиеся годами. Рассеялись по стране опытнейшие кадры инженеров и техников. Только небольшая группа специалистов старого полигона влилась в состав другого полигона для организации небольшого подразделения по прежнему профилю уже под Ленинградом.
Непосредственно конструкторским работам по дальнейшему усовершенствованию отечественной системы вооружения – именно им! – был нанесен громадный ущерб. Увеличились сроки испытаний, сократился объем испытаний и экспериментально-технических исследований по оружейной тематике.
Уверен, Научно-исследовательский полигон стрелкового и минометного вооружения (НИПСМВО) неотделим от истории отечественного стрелкового оружия. На протяжении многих лет он принимал непосредственное участие в создании новых, все более совершенных образцов отечественного стрелкового оружия.
Почти двадцать лет, с военного 1942 года, подмосковный полигон давал мне настоящие «академические» уроки профессионального мастерства: развивал и углублял творческие способности, обогащал конструкторскими знаниями, закалял жесткой конкурентной борьбой. А потому, подмосковный полигон неотделим от моей судьбы, судьбы конструктора стрелкового оружия, оставшись для меня единственным моим Университетом!..
«Живый в помощи»
«Живый в помощи» – древний монашеский и воинский «оберег», пояс с православными охранительными молитвами.
Начну с вопроса, который за последние 10–15 лет, отмеченных печатью «ново-русских» жизненных ценностей, мне постоянно задают как российские, так и иностранные журналисты: «Вы богатый человек? А если «нет», то Вам не обидно за то, что на Западе Вы могли бы быть мультимиллионером, тогда как в России Вас материально недооценили»?
Начну с темы «богатства».
Кто мне докажет, что «богатство» – это те самые деньги, на которые можно приобрести Счастье в жизни, Удачу в творчестве, хороших, истинных Учителей, верных Друзей-помощников, высокие Награды страны за многолетний труд?!
А ведь в моей жизни все это было и есть.
Жизненное Счастье мое состоит в постоянном стремлении к творчеству. С детства сидит во мне и не дает покоя неутомимая тяга к труду, к совершенствованию того, что вижу и могу.
Удача моя состоит из длинного списка с именами тех людей, с кем меня свела судьба, тех, кто учил, наставлял, помогал. А разве это не истинное богатство, которое дается человеку от Бога? Стал бы я «знаменитым конструктором Калашниковым», если бы мне не встретились эти люди?.. Сомневаюсь…
О многих из них, об их роли в моей творческой биографии я постарался рассказать читателям. Конечно, далеко не обо всех и не так полно, как надо бы. Но невозможно изложить все нюансы и расставить все акценты в биографии человека, 85 лет шедшего по ухабистой и извилистой дороге жизни в самое переменчивое и трагическое время для его страны.
Выделю еще раз тех, перед кем склоняю свою голову в знак уважения и благодарности.
Своими Учителями-наставниками я считал и считаю Г. К. Жукова, А. А. Благонравова, Н. Н. Воронова и В. В. Глухова. Учителями-коллегами: В. Г. Федорова, Ф. В. Токарева, В. А. Дегтярева и С. Г. Симонова. Друзьями-помощниками: В. С. Дейкина, А. А. Зайцева, Д. А. Винокгойза и В. В. Крупина. Друзьями-наставниками: А. И. Судаева, Г. С. Шпагина, Е. И. Смирнова и А. А. Григорьева.
О многих из них я уже рассказал в других главах. Здесь же хочу поведать о самых важных встречах с моими замечательными Учителями-наставниками. Вспомнить и рассказать об этом так, как это сохранила память…
В 1940-х годах молодым солдатом-изобретателем встретил я замечательных людей, которые поддержали меня и «направили по надлежащей дороге». Я счастлив, что уже через несколько лет они смогли убедиться в том, что я оправдал их доверие, – вышел на эту дорогу. А в последние годы их жизни я порадовал их тем, что уверенно зашагал по ней, расставляя на своем пути «столбы-указатели» из созданных мной и принятых на вооружение армии образцов оружия.
С маршалом Советского Союза Георгием Константиновичем Жуковым (1896–1974) судьба свела меня в 1940 году, когда я сконструировал свой первый военный «образец» – прибор для танка. Считаю, что именно Жуков «благословил» меня на пороге конструкторской жизни. К сожалению, он единственный из моих Учителей, с кем так и не довелось встретиться в последующие годы. Несколько раз я видел легендарного маршала на сессиях Верховного Совета СССР в 1950–1954 годах, но подойти и поговорить не решился…
С генерал-лейтенантом артиллерии Анатолием Аркадьевичем Благонравовым (1894–1975) я познакомился в июле 1942 года в Самарканде, куда привез свой первый пистолет-пулемет. Это ему принадлежат слова, сказанные обо мне: «Несомненно из него может выработаться хороший конструктор, если его направить по надлежащей дороге».
За последующие пятнадцать лет многое было мной сделано. В 1949 году на вооружение Советской Армии приняли автомат АК-47. В 1959 году были приняты на вооружение автомат АКМ и ручной пулемет РПК под один и тот же патрон калибра 7,62 мм со всеми модификациями: АКМС, АКМН, АКМСН, РПКН, РПКСН. В 1961–1962 годах приняли единый пулемет ПК и его разновидности: ПКТ и ПКБ.
И вот, через 22 года после той памятной встречи, я вновь повстречался с академиком Благонравовым. Это произошло в Москве на заседании комитета по присуждению Ленинских премий.
В начале 1964 года стало известно, что наша работа по созданию новых образцов стрелкового оружия выдвинута на соискание Ленинской премии. Когда все материалы уже были в комитете по премиям, меня вызвали в Москву. Надо было представить работу, рассказать о созданном комплексе оружия, особо подчеркнув то новое, современное, что в нем заложено. Все образцы специально были привезены для демонстрации.
В тот день рассматривалось несколько выдвинутых на соискание премии работ, поэтому мне пришлось ждать своей очереди в большой приемной перед залом заседания комитета. Народу там было довольно много. Все тихо переговаривались, перебрасывались шутками. Но в самом воздухе витало то волнение, что охватывало каждого из нас, соискателей этой высокой по тем временам награды.
Я стал нервничать и сомневаться, что вернусь домой с радостным известием для тех, кто был включен в список соискателей вместе со мной. Но тут назвали мою фамилию, и я вошел в зал заседаний. Не смогу сейчас вспомнить и подробно описать тот зал. Помню лишь длинный стол, за которым сидели члены комитета.
Суетливыми движениями я принялся раскладывать на столе свои образцы. Мое волнение при этом было явно заметно. Но, собравшись с духом, я сделал положенный доклад, а затем ответил на вопросы членов комиссии, поясняя все на изделиях. Когда все закончилось, я, наконец-то, успокоился и поднял глаза. И тут увидел, что из-за стола поднимается невысокого роста пожилой человек в сером костюме и идет ко мне.
И я вдруг вспомнил совсем другой стол… Стол в кабинете генерала Благонравова в Самарканде. И на нем сиротливо лежащий образец – матайский «пистолет-пулемет номер один».
Я почти выкрикнул:
– Анатолий Аркадьевич!
Обнимая меня, он по-отечески тепло произнес:
– А я гляжу… старый знакомый – во всеоружии!
С большим волнением я показал рукой в сторону своих образцов, лежащих на длинном столе:
– Целый комплекс, да. Все это – одна семья!
– Выходит, я у них – крестный? – улыбнулся Благонравов.
Конечно, он заметно постарел, но это как будто добавило ему и обаяния, и мягкости.
– Всегда считал вас крестным, всегда помнил!
– Молодцом! – растроганно сказал он. – Молодцом!.. И мне такая радость, и такое утешение. Спасибо!
Как важны, как необходимы подобные неожиданные встречи через годы и годы!.. Того, кто когда-то дал свое благословение, с тем, кого он благословил. Того, кто много лет назад наставлял тебя в начале пути, в начале «надлежащей дороги». Тебя – дошедшего-таки до цели!
Не могу не сказать коротко и о собственном пути Анатолия Аркадьевича Благонравова. Это был Учитель по-настоящему с большой буквы. Родился в 1894 году в Ивановской области. Гимназист, недоучившийся студент кораблестроительного факультета Петербургского политехнического института, призванный в армию в 1916-м. Ускоренные курсы Михайловского училища. Прапорщик на Кавказском фронте. Командир в Красной Армии в Гражданскую. В 1924 году окончил Высшую артиллерийскую школу, потом, уже в 1929-м, – Военно-техническую академию. Руководил там кафедрой стрелкового вооружения. С 1932 года был начальником факультета вооружения Артиллерийской академии им. Дзержинского, в войну занимался обобщением опыта боевого применения стрелкового оружия. После войны стал «мирным» заместителем министра высшего образования СССР. Занимал ответственный пост президента Академии артиллерийских наук. Доктор и профессор. С 1943 года – действительный член Академии наук СССР, а с 1959-го – вице-президент Комитета по космическим исследованиям при Международном совете научных союзов. Действительный член Международной академии астронавтики и действительный член Чешской академии… И, конечно же, – член комитета по Ленинским премиям.
Я считал и считаю, что такие высокообразованные люди, такие специалисты своего дела, такие патриоты своей Родины, как Анатолий Аркадьевич Благонравов, всегда будут ее истинным богатством, ее славой, ее гордостью.
Это по направлению генерал-майора А. А. Благонравова я попал в «надежные руки» Главного артиллерийского управления и подмосковного полигона.
Главный маршал артиллерии Николай Николаевич Воронов (1899–1968) и полковник Владимир Васильевич Глухов оказались теми, кому в июле 1942 года Благонравов передал всю заботу о дальнейшем творческом развитии начинающего конструктора – старшего сержанта Калашникова.
Начальник артиллерии Красной Армии Н. Н. Воронов, начиная с лета 1942 года, периодически подписывал документы, с которыми я «курсировал» между подмосковным полигоном и Среднеазиатским военным округом. Эти документы в тяжелое военное время давали мне возможность заниматься творческой деятельностью. Благодаря им я мог принимать участие в конкурсах по созданию тех или иных видов стрелкового оружия. Мог жить и работать.
Готовил все эти важные документы начальник отдела изобретательства Наркомата обороны полковник В. В. Глухов. Он лично направлял и контролировал мою деятельность, оказывая, в случае необходимости, незамедлительную помощь. И только тогда, когда не хватало собственных сил, он подключал к решению создавшейся проблемы Главного маршала артиллерии Н. Н. Воронова.
Так было, в частности, в 1944 году во время работы над ручным пулеметом. Так произошло и в 1947 году в ходе создания автомата, когда в самое ответственное время выяснилось, что выделенных средств на изготовление опытных образцов не хватает и субсидирование работ прекратилось. И всякий раз Н. Н. Воронов, несмотря на свою огромную занятость (а во время войны он был еще и представителем Ставки Верховного Главнокомандования на фронте), принимал соответствующие меры для исправления ситуации.
Невозможно забыть, как Главный маршал артиллерии Н. Н. Воронов в 1948 году, взяв меня на войсковые испытания нового оружия, лично представил стоящим на плацу солдатам и офицерам Советской Армии: «А вот старший сержант Калашников, которого пора называть конструктором в полном смысле этого слова. Он прибыл сюда, чтобы узнать ваши пожелания по дальнейшей доработке своего автомата!»
А через полтора десятка лет, весной 1964 года, когда я в очередной раз приехал в Москву, мы встретились с маршалом в последний раз. В одном из военных учреждений старый знакомый протянул мне крошечный листок с номером телефона: тебя, говорит, хотел бы повидать маршал Воронов. Будет ждать у себя дома в любое удобное для тебя время. Но просит предварительно ему позвонить.
Казалось бы, чего проще? Снял трубку, набрал номер…
Но не так-то просто было позвонить Главному маршалу артиллерии, который сам меня разыскал. Неудобно получилось!.. И почему я сам-то не искал с ним встречи? Знал ведь, что Николай Николаевич вышел в отставку и теперь, наверняка, не так уже занят…
Нахлынувшие воспоминания бередили душу, заставляя с сожалением вздыхать…
Поддержка маршала, его незримое духовное шефство, попытки наставить на путь истинный и тем самым определить будущее… Скупые строки многочисленных документов тех лет, хранящихся у меня, – свидетельство тому. Невозможно было забыть ту огромную помощь, которую он мне оказывал.
И тут, выходит, стал я все это забывать?..
Ну, что ж теперь делать? Звонить, так звонить!..
Медленно вращаю диск. Отвечает женщина. Извиняюсь за беспокойство и прошу пригласить к телефону Николая Николаевича.
Годы не властны над его рокочущим голосом!.. После того как я назвал себя, тут же услышал в ответ: «Ты что же? Был сержантом – часто бывал у меня, а как стал Героем – забыл маршала? И, не дав мне оправдаться, тут же предложил: «Ну, если ты свободен – заходи часам к двадцати. Сегодня же».
Благодарю за приглашение, кладу трубку и первым делом смотрю на часы: времени остается катастрофически мало. А ведь надо успеть приобрести для маршала подарок, за который было бы не стыдно, и цветы…
Какой же подарок?…
И тут я подумал: а ведь маршал – охотник. Да еще какой! Вспомнив, как однажды он мне показывал чучела на стенах в комнате отдыха рядом со старым его кабинетом в наркомате, я решил: надо подарить ему охотничий сувенирный нож. Тот самый, что хранится в сейфе у моего друга Владимира Сергеевича Дейкина. Правда, я привез его в Москву для подарка совсем другому человеку – на нем даже инициалы выгравировали на заводе: «ЛБ» – Леониду Брежневу…
История же этого ножа была такова. Года два тому назад в Ижевск приезжал Леонид Ильич Брежнев, занимавший в то время пост председателя Президиума Верховного Совета СССР. Конечно, побывав на «Ижмаше», он посетил производство АКМ. Заводское начальство поручило мне сопровождать высокого гостя и давать все пояснения, связанные с оружием. А я, зная, что от таких визитов во многом зависит будущее и всего предприятия, и оружейного дела, решил в придачу к общезаводским просьбам добавить свою, конструкторскую: вновь поднять вопрос о строительстве отдельного инженерного корпуса для оружейников. Хотелось создать подобие того самого «полигона», который в 1960 году так бездумно разрушили под Москвой.
Знакомясь с производством АКМ, Брежнев брал в руки готовые автоматы и первым делом обращал внимание на штык-нож… Этот его интерес был настолько явным, что заводскому начальству пришлось-таки подарить Леониду Ильичу завороживший его штык-нож. Он был очень доволен подарком. Да и я, улучив момент, смог изложить ему свою проблему…
Но после этой истории на заводе задумались над «сувенирной» проблемой и попросили меня сделать охотничий нож специально для подобных случаев.
Вскоре опытный образец сувенирного ножа, очень похожего на штык АКМ, был предъявлен для «заводских испытаний». Хотя лезвие по размеру было почти таким же, тут введены были и «маленькие хитрости». Само лезвие очень прочно крепилось внутри ручки специальными зацепами, но при помощи кнопки с пружинами при надобности оно вынималось вообще, и тогда ручка сама по себе превращалась в отдельный перочинный нож: со всеми приспособлениями первой необходимости. Ножнам придали соответствующую форму, не напоминавшую боевую.
В отделяемом ноже, кроме экстракторов для патронов 12-го и 16-ro калибра, было лезвие – по длине ручки – и консервный нож в обратном торце, который даже при небольшой фантазии мог быть использован как вилка. Кроме того, там были довольно прочная пилочка, которая возьмет не только дерево, но и металл, добротное шило, отвертка и …штопор. Щечки на ручке ножа делались из рога лося – во всяком случае, на том экземпляре, о котором рассказываю.
Этот сувенирный охотничий нож предназначался Леониду Ильичу Брежневу, от которого зависела судьба инженерного корпуса для оружейников в Ижевске. На одной из ослепительно отполированных, белых щечек наши гравировщики старинным готическим шрифтом вывели две крупные буквы: «ЛБ». На другой: «от МК». Леониду Брежневу, значит. От меня. Ценный свой подарок я привез в Москву, где рассчитывал повидать Леонида Ильича, чтобы вручить его из рук в руки. А заодно и напомнить о мечте ижевских оружейников…
Но встреча пока откладывалась, а новое мое холодное «оружие» определил в свой сейф старый друг и советчик В. С. Дейкин.
Срочно ему звоню:
– Будь у себя, еду на такси!
В ГРАУ объясняю Владимиру Сергеевичу свою весьма деликатную ситуацию. Дейкин согласно вздыхает:
– Ну, что тут говорить? Маршал есть маршал. Не кто-нибудь. Воронов!
Слух о неожиданной нашей заботе стремительно распространился по отделам ГРАУ…
В кабинет Дейкина вошел Глухов, крепче обычного пожал руку, произнес любимую свою шекспировскую цитату: «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам».
Высококлассный специалист, эрудит-книгочей и блестящий офицер, обычно он к этому всегда добавлял, поглядывая на меня с дружелюбной усмешкой: «Надеюсь, вы понимаете, сержант, что Уильям Шекспир вел речь не только об изобретателях и рационализаторах?» Он подчеркивал особо: Уильям! Нынче же голос Глухова звучал таинственно и вместе с тем торжественно, а фраза была сказана без этой иронической добавки. Было понятно: он тоже в курсе. И тоже – «за»!
Мы посвятили в свою тайну генерала Евгения Ивановича Смирнова, и он нас тоже поддержал. Дал свою служебную «Волгу» и поручил полковнику Дейкину сделать все возможное к назначенному часу: двадцати ноль-ноль.
Мы поехали исправлять гравировку на подарочном ноже.
Дело было к вечеру, рабочее время заканчивалось, и граверные мастерские в центре закрывались одна за другой. Все осложнялось еще тем, что наши заводские мастера выбрали редкий старинный шрифт – граверы пожимали плечами и отрицательно качали головой: «Нет! Извините, с таким шрифтом мы не работаем»…
Наша машина буквально рыскала по центру Москвы. Смотрю на Дейкина: он сосредоточен, как в те моменты, когда нам приходилось разрешать самые «тупиковые», казалось, проблемы.
– Кузнецкий мост! – решительно командует водителю Владимир Сергеевич.
Останавливаемся возле витрины, за которой кто-то еще есть. Окошко уже закрыто, но из мастерской доносятся громкие голоса: так обычно разговаривают с теми, кто недослышит.
Стучу в окошко. Нам открывают. Я протягиваю свой нож:
– Пожалуйста!.. Войдите в положение! Выручайте!
– Приходите завтра, – спокойно говорит мастер. – Попробуем что-нибудь придумать.
Он уже возвращает нож, как тут же за ним из окошка тянется старческая рука с дрожащими пальцами, и слышится прерывающийся голос: «Дайте… дайте-ка!» И почти тут же: «Вы не могли бы зайти в мастерскую?»
Входим и видим древнего старичка, который через толстые стекла очков разглядывает наш злополучный сувенир… Как же у него дрожат руки! Ясное дело: это ему кричали на ухо мастера куда моложе его по возрасту.
И вдруг он уважительно, с подчеркнутой любезностью говорит:
– В наше время, поверьте, это такая редкость! Вы пользуетесь моим любимым готическим шрифтом. Я просто обязан помочь вам. Обязан…
Когда же старый мастер взял дрожащей рукой штихель и занес его над нашим ножом, мы замерли. Послышался еле слышный скрип…
Что теперь будет? Мы с Дейкиным молча переглянулись: считай, что все пропало…
Несколько томительных минут ожидания показались нам долгими часами. Но вот наш спаситель попросил у молодых мастеров краску и принялся усердно втирать ее в невидимые нам буквы. Затем долго рассматривал наш нож под лампой, хмуря над очками с толстыми стеклами совершенно седые брови. И, наконец, как-то виновато произнес:
– Ну, вот, вроде бы то, что вам нужно…
Мы с Дейкиным были просто удивлены его работой: неужели ее и впрямь сделал старый, почти немощный человек?! Хотя все это происходило на наших глазах…
Выразив свой восторг и глубокую признательность мастеру, мы дружно схватились за бумажники. Но исхудавшие руки со старческими пальцами как будто вознеслись нам навстречу:
– Не обижайте мастера! Я ведь тут не служу… Иногда прихожу посмотреть, как работают мои ученики. А вознагражден я уже тем, что кому-то доставит удовольствие видеть мой любимый шрифт, которым я пользовался всю жизнь!
Если бы старому мастеру и в самом деле довелось увидеть, с каким неподдельным восхищением смотрел маршал Н. Н. Воронов на выведенные готической вязью: «НВ».
Владимир Сергеевич Дейкин высадил меня у дома Воронова и, пожелав мне доброй встречи, уехал.
Дежурный в подъезде был предупрежден о моем приходе и проводил до лифта. Поднявшись на нужный этаж, звоню. Дверь открыла красивая женщина средних лет: белолицая, с черными, как вороново крыло, локонами и такими же черными бровями. У ног ее, сдержанно рыча, сидела белая болонка, то и дело переводя взгляд то на хозяйку, то на пришельца, словно раздумывая: «Цапнуть его?.. Или нет?»
– Спасибо за цветы, проходите, – мягко произнесла женщина. – Николай Николаевич очень вас ждет!
И тут из кабинета вышел маршал: в форме, с орденскими колодками на широкой груди… Какой же он, все-таки, богатырь!..
– Ну, не заблудился? – спрашивает громко. – Дай поглядеть на тебя: каков стал?
– Такой же, как и был, – говорю виновато.
Голос у него набирает силы:
– Нет, ты теперь у нас известный конструктор. Я рад за тебя. Проходи!
Мы с маршалом прошли в кабинет, сплошь уставленный шкафами с книгами. У стола стоял большой ящик с множеством фотографий, которые, очевидно, он просматривал до моего прихода.
Засиделись мы далеко за полночь. Жена Николая Николаевича несколько раз уносила пустые чашки и снова приносила чайку, а мы все говорили и говорили… В то время только что вышла книга мемуаров маршала «На службе военной», и он рассказывал о тех трудностях, с которыми осуществлялось издание. И о том, что надо бы книгу переиздать – ему хотелось дополнить ее новыми материалами, над которыми надо еще поработать…
На прощание он вручил мне свою книгу с дарственной надписью, сделанной четким, разборчивым почерком с еле заметным наклоном влево: «Талантливому конструктору замечательного автоматического оружия Михаилу Тимофеевичу Калашникову, на добрую память. От автора – Главного маршала артиллерии Н. Воронова. 6.4.64 г., Москва».
Поблагодарив хозяина за подарок, я в свою очередь вручаю сувенирный охотничий нож с блестящими щечками из рога лося, на которых были выгравированы наши инициалы и стояла та же самая дата: 6.4.64. Николай Николаевич принялся с восхищением его рассматривать. Потом он внимательно наблюдал за тем, как я, демонстрировал возможности ножа, вынимал и вставлял обратно большое лезвие, приводил в рабочее положение и убирал на место всякую «приспособу». А после проделал все это же сам, весело комментируя широкие возможности ножа – от пилочки до штопора…
И вдруг маршал с грустью произнес:
– Все это очень хорошо. Обещаю тебе: этот твой подарок будет храниться на самом видном месте… Но как жаль, что мы так и не выбрались с тобой на охоту! Теперь я уже меньше стреляю. Все больше фотографирую, – он положил руку на угол большого полированного ящика со множеством переложенных закладками фотокарточек. – Ты не пробовал?.. Увлекательнейшее занятие!.. Твоя-то карточка, помнишь? «Конструктор за работой». Тоже тут!.. Ты, брат, подумай-ка и займись!
На том мы и расстались с Николаем Николаевичем Вороновым. Расстались, чтобы больше никогда не встретиться…
Через четыре года, не дожив до семидесяти лет, Главный маршал артиллерии Н. Н. Воронов ушел из жизни, так и не осуществив плана по переизданию своей книги.
Полковник Владимир Васильевич Глухов, начальник отдела изобретательства Наркомата обороны, много лет был для меня настоящим «ангелом-хранителем», сопровождавшим в тернистом пути восхождения на конструкторский Олимп. Много раз Владимир Васильевич поддерживал отчаявшегося сержанта-изобретателя, вселял в него волю и желание к дальнейшему творчеству: пистолет-пулемет, ручной пулемет, карабин, автомат…
Встречаясь с начальником отдела изобретательства после каждого поражения, я был готов признать свою беспомощность, несостоятельность и попроситься на фронт, но всякий раз получал от него новые командировочные предписания и денежные субсидии для выполнения следующих работ. Он лично руководил всеми моими передвижениями по маршруту «Средняя Азия – Москва»…
Летом 1942 года я впервые переступил порог Наркомата обороны СССР с рекомендательными письмами от профессора, генерал-майора артиллерии А. А. Благонравова и командующего Среднеазиатским округом генерал-лейтенанта П. С. Курбаткина. Эти письма и свой пистолет-пулемет я передал начальнику отдела изобретательства полковнику В. В. Глухову. И вскоре получил от него предписание: отбыть на подмосковный полигон для проведения испытаний привезенного мною образца.
Результат испытаний и последовавшее заключение были для меня нерадостными: «Пистолет-пулемет Калашникова в изготовлении сложнее и дороже, чем ППШ-41 и ППС. …Поэтому, несмотря на многие подкупающие стороны …в настоящем виде своем промышленного интереса не представляет».
Шел февраль 1943-го. Задерживаться на полигоне больше было незачем. Снялся с довольствия – и в Москву. Выписал пропуск в Наркомат обороны, в кабинет В. В. Глухова, а он уже в курсе. Я выразил желание доработать начатый мной в Казахстане ручной пулемет, и Владимир Васильевич поддержал эту идею. Он направил меня обратно в Среднеазиатский округ, снабдив командировочным предписанием и проездными документами.
Должен сказать, что В. В. Глухов тогда оказал мне хорошую финансовую поддержку, решив погасить расходы по изготовлению образцов и выплачивать мне денежное содержание в полторы тысячи рублей ежемесячно. Работа длилась около трех месяцев.
С новеньким ручным пулеметом в чехле, в сопровождении офицера из штаба округа, я вернулся на полигон. Настроение было радужное, но ненадолго. И на этот раз по результатам испытания моего пулемета комиссия сделала вывод об отсутствии у него преимуществ перед пулеметами, состоящими на вооружении.
Только тот, кому приходилось бывать в подобной ситуации, поймет, каково было мое душевное состояние. Утрата уверенности и бесконечное сомнение: сумею ли я вообще создать что-либо путное?..
В таком прескверном расположении духа и застал меня приехавший в начале 1944 года на полигон В. В. Глухов. После доверительной беседы и тщательного анализа причин моего поражения Владимир Васильевич объявил, что принято решение командировать меня обратно в Среднюю Азию, на ту же военную базу в Ташкенте: для доработки пулемета Горюнова СГ-43.
Если бы тогда не было поддержки и советов опытного в таких делах полковника Глухова, то, наверняка, бросил бы я свою затею заниматься созданием оружия. Только Владимир Васильевич смог убедить меня не поддаваться панике и унынию, продолжать конструкторскую работу. Он по-отечески наставлял: нельзя опускать руки.
И вот – первая победа: комиссия приняла предложенное и сделанное мной приспособление для ведения огня холостыми патронами из пулемета СГ-43.
Полковник Глухов остался доволен результатом моей работы и дал мне возможность осенью 1944 года включиться в работу над самозарядным карабином под новый патрон образца 1943 года. Для этого я был прикомандирован на полигон, где и прослужил до 1949 года.
Мой самозарядный карабин комиссия полигона признала не только не уступающим самозарядному карабину Симонова, а даже имеющим кое-какие преимущества, но решение о принятии карабина Сергея Гавриловича уже состоялось, и завод оснащался под его выпуск.
В это время многие конструкторы начали работать над созданием автомата под патрон образца 1943 года. В 1945 году приступил к работе над автоматом и я. Процесс создания автомата был многолетний и многоэтапный: с целой серией конкурсных испытаний образцов и затем их последующих доработок.
На протяжении всей работы над автоматом: от проектирования и до принятия его на вооружение в 1949 году полковник Владимир Васильевич Глухов поддерживал меня советами и помощью.
Когда в конце 1947-го вдруг нависла угроза остановки производства первых опытных автоматов на заводе в Коврове, я в очередной раз обратился за помощью к полковнику Глухову. Он, в свою очередь, подключил к решению этой проблемы Главного маршала артиллерии Н. Н. Воронова.
Принятие на вооружение армии автомата АК-47 и награждение его создателя Сталинской премией в 1949 года стало большой победой и радостью не только для меня, но и для моего «ангела-хранителя» полковника Владимира Васильевича Глухова.
Интересно, что мое награждение имело забавную предысторию, связанную опять-таки с этим человеком. Рассказал мне о ней в 1950 году конструктор Михаил Владимирович Марголин. Он был невольным свидетелем разговора начальника отдела изобретательства полковника В. В. Глухова с представителем комитета по премиям. Из комитета спрашивали, как писать о Калашникове, кто он – инженер?
– Нет, – ответил Глухов.
– Техник?
– Техникум он не успел до армии закончить.
– Какое воинское звание имеет?
– Старший сержант.
– Вот и прекрасно, – сказал представитель комитета. – Так и напишем: лауреат Сталинской премии старший сержант Калашников. Звучит?
– Мне кажется, звучит, – произнес Глухов.
Вот таков он был, мой самый близкий наставник и друг…
В апреле 1957 года полковник В. В. Глухов написал мне о том, что выходит в отставку и думает всерьез заняться журналистикой. Признался, что Льва Толстого из него, наверное, не выйдет, но он не унывает. Он устроился репортером промышленного отдела в местную газету, состоял в редколлегиях журналов «Техника молодежи» и «Юный техник». Предлагали ему еще и работу в журнале «Изобретательство в СССР», но времени на это уже не хватало.
Тогда-то Владимир Васильевич и предложил мне заняться литературной работой – в тех пределах, которые разрешены цензурой. Первая моя статья была опубликована в журнале «Юный техник» под названием «Мои детские увлечения». Прочитав ее, я подумал: «А ведь, наверняка, придет такое время, когда имя Калашникова станет открыто и широко известно»…
По совету Глухова я начал вести личные записи о наиболее серьезных событиях в работе и жизни; храня их в сейфе в рабочем кабинете. Здесь же, в особой папке, накапливались разные бумаги, справки, документы, газетные статьи. Я надеялся, что когда-нибудь они мне пригодятся.
С того времени храню там и письма Глухова. Вот одно из них:
«Сегодня в «Правде» опубликовано сообщение Центризбиркома о выборах в Верховный Совет, в числе депутатов с радостью увидел твое имя, Миша. Мы с Клавдией Прохоровной поздравляем тебя от уши. Будешь в Москве, заходи, не забывай нас, стариков».
Ну, какие же они были старики, им и шестидесяти тогда не было. Мне бы сейчас эти годы…
В 1966 году Владимир Васильевич впервые начал жаловаться на боли в сердце. Тогда я не знал, что это такое, и не умел помочь. Просто старался, чем мог, скрасить жизнь друзей. Получаю я как-то от Глуховых такое письмо:
«Получили твой подарок. По дороге домой гадали, что может быть там, в ящике? Саша приложил ухо к донышку и говорит: «Деда, что-то тикает». Если бы это было в дни моей службы в штабе Министерства обороны, непременно бы струсил, подумав, что кто-то, пользуясь твоим именем, прислал мне мину замедленного действия, сиречь, адскую машинку. Но в настоящее время я не представляю никакой ценности и уничтожению не подлежу.
Дома осторожно вскрыли ящик, и на лицах у всех заиграли улыбки умиления: великолепный подарок для нашего деда, утеха на долгие годы. Часы-то своим ходом пришли и показывают точное московское время, восхитительно! У тебя, Миша, богатая фантазия. Даже в оформлении этого сувенира ты проявил талант, как и в оформлении своих образцов. Словом, подарок подбодрил меня, побудил к активной деятельности. Сердечное спасибо!»
Именно он, Глухов, в 1968 году первым сообщил мне печальную весть о болезни и кончине маршала Н. Н. Воронова.
В последующих письмах Владимир Васильевич Глухов стал жаловаться на сердечную недостаточность и несколько раз лечился в госпитале имени Бурденко. С болезнью сердца врачи и сейчас не всегда могут справиться. Тем более, 30 лет тому назад… Больное сердце моего друга перестало биться. Но память о нем я сохраню до конца своих дней.
Как и обо всех моих Учителях и Друзьях…
Хочу закончить свои воспоминания о них словами замечательного русского поэта Михаила Юрьевича Лермонтова: «Да, были люди в наше время!»
Депутат Верховного совета
Слово «депутат» в советское время для меня было очень значимо. За этим словом виделась большая государственная ответственность, которую в то время не связывали ни с привилегиями, ни со скандальной известностью, ни с каким-то особым образом жизни.
Многие конструкторы-оружейники избирались депутатами Верховного Совета СССР, что говорило о всенародном признании их трудовых заслуг перед Родиной, перед армией. Депутатами были и мои старшие коллеги, разработчики стрелкового оружия.
В. А. Дегтярев и Ф. В. Токарев избирались дважды – в первый и второй созыв (1940, 1946), Г. С. Шпагин – во второй созыв (1946). В 1950 году мне довелось принять эстафету у своих знаменитых предшественников: депутатом я избирался шесть созывов – в 1950, 1966, 1970, 1974, 1979, 1984 годах.
Часто встречаясь на подмосковном полигоне с известными конструкторами-депутатами, я не видел, чтобы они как-то подчеркивали свою исключительность, свою «депутатскую значимость». Не замечал и того, чтобы они когда-либо пользовались особыми депутатскими привилегиями, которые им, наверняка, полагались. Помимо своей основной конструкторской деятельности эти люди исполняли многочисленные депутатские обязанности. Они и в этом были примером, достойным подражания…
Расскажу о том, чему сам был свидетелем.
Так случилось, что за первые два-три года работы на подмосковном полигоне я подружился с создателем легендарного пистолета-пулемета военных лет ППШ Г. С. Шпагиным. Несмотря на его всеобщую известность и на тот факт, что он на 22 года меня старше, в общении со мной Георгий Семенович был простым и искренним. Характер наших отношений совершенно не изменился и тогда, когда в 1946 году его избрали депутатом Верховного Совета СССР.
Конструктор Шпагин в то время жил и работал в городе Вятские Поляны. Название говорит само за себя: небольшой уютный город расположен на красивой реке Вятка. От Ижевска до Вятских Полян всего 200 километров в сторону Москвы. Возвращаясь после полигонных испытаний или совещаний из Москвы домой, мы с Георгием Семеновичем иногда оказывались в одном поезде. Бывало, что вместе добирались от подмосковного полигона до Москвы. Конечно, эти случайные совместные поездки были событием неординарным для меня.
Помню, как-то в 1948 году мы вместе ехали поездом от станции Голутвин до Москвы. Взяли билеты, вошли в свой вагон, а там – «яблоку негде упасть»: все места заняты, вагон переполнен. В вагоне почему-то в основном ехали военные, преимущественно молодые солдаты. Теснота была такая, что присесть негде.
Шпагин медленно пошел по вагону, поглядывая, где бы нам разместиться. Выглядел он весьма солидно и одет был, как всегда, в полувоенную форму. Хотя прославленному конструктору было уже за пятьдесят, походка его оставалась твердой, широкие плечи расправлены. Если что и говорило о возрасте, так это редкие волосы да глубокие залысины.
Прошлись с ним вдоль вагона – безрезультатно. На нас никто и не обратил внимания: мало ли всякого народу садилось в поезд на станциях?..
– Что, так и будем до Москвы стоя ехать? – обернулся ко мне Георгий Семенович. – Впрочем, попробуем хитростью место найти, используя, так сказать, служебное положение оружия системы Шпагина.
В его больших глазах, обычно строгих и серьезных, появились искристые смешинки, скуластое лицо вспыхнуло легкой краской. Услышав, как в одном из купе несколько солдат заспорили о том, какому типу автоматического стрелкового оружия принадлежит будущее, Георгий Семенович с ходу включился в разговор:
– Думаю, что той системе оружия обеспечено будущее, в конструкции которого недостатков нет.
Я чуть не расхохотался, услышав последние слова Шпагина. На испытательном полигоне, куда мы, конструкторы-оружейники, привозили свои образцы, эти слова стали воистину ходячими. Каждый раз, едва Георгий Семенович со своим изделием появлялся на испытаниях, он с неизменной серьезностью, без тени улыбки провозглашал:
– Уверяю вас, у этой конструкции недостатков нет.