Шутка костлявой девы Чердак Наталья

Когда все осточертело и дни не приносят радости, иди в горы, друг, и прими свою судьбу.

Глава I

Голый Макс

Если ты родился и вырос в городе ливней и сквозняков, утро редко бывает добрым, но сегодня погода – меньшее из зол. Моя голова кажется мне грецким орехом, а пробуждение – молотком.

Хрясь!

Добро пожаловать в боль.

Открываю глаза. Вижу лицо человека, с которым пришлось делить ночь. Пухлые губы его похожи на напомаженные алые лепешки, щеки кажутся выжженным летним полем с торчащими иглами небритой сухой травы, нос по форме напоминает бугристую картошку.

Из-под одеяла торчит грубая, будто неживая, вырезанная наспех из дерева нога. Ступню венчают длинные, толстые, чуть желтоватые ногти.

Макс прижимает меня к стене – огромный, липкий. От него воняет. Центром картины является его голый зад.

Со всей возможной осторожностью встаю. Медленно, так, чтобы не разбудить Макса. Перешагиваю тушу. В голове шумит, мир кружится, неловкая попытка удержать равновесие на краю дивана заканчивается полетом на пол. Ушибленное колено мало меня заботит, главное, чтобы храп великана не перерос в реплику «Привет, дружище». Я этого совсем не хочу.

Однако Макс продолжает спать, а его храп всё больше напоминает землетрясение с эпицентром в моей голове. Боль усиливается. Тошнит.

Некоторое время продолжаю смотреть на друга, не в силах пошевелиться. Какой же он здоровый! Макс – ярый поклонник сетей фаст-фуд. Все эти многочисленные складки на его боках заставляют меня вспомнить студенческие времена, когда меня угораздило поработать в парочке таких «ресторанов». Опыт не прошел даром, теперь я предпочитаю обходить их стороной, в том числе желая забыть улыбчивую, лживую внутреннюю кухню.

Спасибо, что без сдачи. Ждём вас снова.

Вот что я… ненавижу.

Но не таков был Макс. Несмотря на мои насмешки над его весом, ежедневные завтраки в чертовых забегаловках так и продолжали оставаться ритуалом. Этаким утренним кофе. Казалось, избавить его от этой зависимости невозможно, на все мои заверения «Эту дрянь есть нельзя!» жирдяй только скалился в широченной улыбке. Но именно благодаря мне походы за чизбургерами сократились до трёх в неделю – помог случай.

Однажды Макс нашел у меня весы. Новые. Электронные. Точные. С функцией измерения процента жировой ткани. С дизайном, роднящим их с магазинами «Эппл» и автомобилями «Порше». Венец технической мысли, они измеряли вес с точностью до грамма за три секунды. Им бы ещё уметь в нужный момент соврать.

«Я. Не. Жирный»!!!

Остатки прибора разлетелись по всей комнате.

– Подойди к зеркалу и повтори это ещё раз, – ответил я, рискуя лишиться ещё и зеркала.

С тех пор он старался блюсти хоть какую-то диету, а я не держал весов.

Возвращаюсь в настоящее. Вчера мы здорово повеселились. Помимо головной боли и стойкого запаха перегара этот факт подтверждали многочисленные лужицы на полу. Я вляпался в одну из них при падении.

– …, – матерюсь я сквозь зубы. Я грязен. Мне нужно в душ.

Рывок, непонятно зачем застываю посреди коридора, поворот влево… повсюду следы веселья: разбросанные полотенца, бутылки, окурки – часть из них в пепельнице. Сверху – недокуренный косяк. Зеркало треснуло.

Мыть придется всю квартиру. Но лучше сразу сделать ремонт. Или снести всё здание к чертям и отстроить заново.

Дохожу до ванной. Мягко тяну на себя дверь – главное, не издавать шума, чтобы Макс не проснулся. Пахнет лавандой, мёдом, ещё чем-то. Запах как в магазине, торгующем парфюмом. От него мутит.

Встаю на шершавый поддон душевой кабины – мне нужно привести себя порядок раньше, чем очнется мой друган-боров. Раньше с ним разговаривать у меня нет никакого желания.

И снова теряю равновесие: цепляюсь за штору, она скользит меж пальцев. Не выдерживают петли… я грузно плюхаюсь вниз. Ложусь. Закрываю глаза. Пять минут спокойствия и тишины – вот что я хотел. Я их получу. Некоторое время лежу. Затем нащупываю ногой рычажок, толкаю вверх.

Вода бьёт мне в лицо.

Вот так. Наконец я полностью расслаблен, даже могу искренне улыбнуться.

Но пару минут спустя в мою голову закрадывается одна навязчивая мысль, такая, с которой несовместима гармония: а не было ли у нас чего с Максом? Открываю глаза: в них застыл ужас.

«Для нормального мужика это целая трагедия», – твердил мне отец. Я верил. Всё-таки он был военным, полковником, ему вообще положено было верить. В подобных семьях обычно так – отец говорит, а ты отвечаешь «Есть!». Пусть не вслух.

И я верил. Ровно до тех пор, пока не прогулял уроки и не вернулся из школы чуть раньше. Мать была на работе, а папаша как раз подыскивал новое место – попал под сокращение. Наверное, поиски его длились слишком долго. Наверное, он отчаялся. Наверное… Как бы то ни было, в моём детском сознании не умещалась та сцена: генерал, из тех, что изредка у нас бывали, пристроившись к отцу сзади, отчаянно долбил того в задницу. Он пыхтел и охал так, будто шли последние секунды его жизни, а дальше только инфаркт и гранит с оградкой. Я ничего не сделал. Ничего не сказал. Я шмыгнул в прихожую быстрее, чем они успели меня заметить. А отца вскоре восстановили на службе.

Мне было шестнадцать. И когда я в очередной раз услышал слова про нормального мужика и трагедию, то, не в силах жить среди лжи, через месяц уехал из отчего дома. Так что учиться самостоятельности я начал рано. Денег ни у матери, ни у отца-педика с тех пор не брал. Пришлось зарабатывать.

Кроме того, преуспел и с девушками – можно сказать, пользовался популярностью. Достаточно было совращать их красиво. Даже после быстрого секса в парке любезно подвези её до парадной и шепни пару слов. Оставайся галантной скотиной, они это любят. Я почти никогда не сомневался в себе, разве что с очень красивыми и недоступными на первый взгляд стервами. Но сдавались и они.

И если сегодня произошло нечто вопиющее, то моя самооценка пошатнется.

«Может, пёс лучше женщины, а, Макс? В извращенцы записался?»

Но я не говорю этого вслух. У меня инстинкт самосохранения.

Сидя под душем, я силюсь ответить на ребром поставленный вопрос: было или нет? Я ничего не помню.

Я бы сидел так вечность, если бы не протяжный крик: «Же-е-ня-я!»

Моё имя.

Не хочу откликаться.

Не горю желанием идти в спальню: «Спи, Макс, усни. Не нужно нам разговаривать». Но вопрос требует ответа. И я иду на свою Голгофу.

Причина моих терзаний сидит на розовой простыне в голубую ромашку, той самой, выбранной Кирой 3 литра спиртного назад. Воспоминание о ней, ускользнувшей от меня, пославшей мои признания в тартарары, заставляет мой лоб наморщиться ещё сильнее.

– Дружище, – тянет Макс, расплываясь в улыбке, – ты чего руки напряг? Драться собрался?

Я и не заметил, что сжал кулаки.

А он уже рядом. Возвышается надо мной.

– Макс… – начинаю я неуверенно, – скажи, ты помнишь что-нибудь из вчерашнего?

Друг хмурится.

– Вроде да. А ты разве нет?

Похоже, Макса ничто не смущает.

– Мне кажется, что помню. Но не всё.

Макс тоже силится вспомнить, да так, что от усилий вдруг становится похож на свою собаку – у неё тоже не морда, а сплошные складки кожи. Он так любит этого пса, что не водит домой женщин. Последняя его пассия была изгнана за истерику, дескать, ей показалось, что собаку любят больше, чем её. Что же, так и было. С тех пор я ни разу не слышал о женщинах в его постели. И это наводило на определенные мысли.

«Может, пёс лучше женщины, а, Макс? В извращенцы записался?»

Но я не говорю этого вслух. У меня инстинкт самосохранения.

Лицо моего приятеля светлеет.

– Раз в твоей голове дырка, я смогу быстро освежить эти воспоминания. – С этими словами он садится на диван.

Глава II

Идеальная женщина

– Нам всегда было труднее. Представь себе идеальную женщину, – говорит Макс и запихивает в рот очередную гренку с чесноком.

Напротив нас танцует стриптизерша. Она изгибается так, будто у нее отсутствует позвоночник.

– Она прекрасна, она соблазнительна, – продолжает друг. – Тело, покрытое нежной теплой кожей, – бархатный плод наслаждения. Глаза, конечно же, умные и все понимающие, прощающие все грехи. Они обещают намного больше, чем любые из тех жалких утех, которые ты испытывал до встречи с ней.

Мы сидим, будто приклеенные птицы на своих подогретых местах.

Он говорит, а я стараюсь отвлечься и ни о чем не думать. Сам бы я навряд ли выбрал для посиделок стрип-бар, но Максу только дай повод. Если он хочет расслабиться, то чихает на чужое мнение. Заботы и желания окружающих его мало интересуют. С его точки зрения, раз уж мы поссорились с Кирой, то паузу в отношениях нужно использовать на все сто – отдохнуть как следует. А потом уже мириться и жить как жили.

Я бы с большим удовольствием остался дома, но Макс умеет настаивать: он буквально заставляет поверить, что без развлечений зачахнет за полчаса, и если ты не черствый сухарь, немедленно помоги другу.

Так мы оказываемся здесь.

– Быть может, вам нужно чего? – бесцеремонно спрашивает женщина. Она подкрадывается незаметно: удивительная легкость при ее габаритах, – впрочем, эта матрона тут же плюхается на соседнее место будто мешок с картофелем, отчего впечатление изящности пропадает.

– Вон та черненькая – настоящий огонь! А блондинка – искусница по части ласк! – хрипло нахваливает она. – Да и на цене сойдемся, милок.

Невольно смотрю на девушек. Одна из них настолько худая, что можно пересчитать выпуклые спицы ребер. Другая же – обладательница пышных форм – явно не в моем вкусе. Ее искусственная грудь смотрится слишком идеально.

Еще одна так ловко забирается на шест, что невольно удивляешься. Уж не знаю почему, но в ней нет ни капли эротизма. Присутствует что-то обезьянье. Конечно, эта сверхгибкость впечатляет, но меня никогда не заводили макаки.

– Спасибо, – говорю я, – пожалуй, нужно еще выпить.

Макс, поддерживая меня, улыбается во весь рот и бормочет что-то похожее.

Губы мощной Мамы расплываются в любезнейшей из улыбок:

– Хорошо, если надумаете, я недалеко, – она указывает рукой на темный угол в глубине бара. Мягкой походкой удаляется, но, свернув на полпути к своему месту, подсаживается к другому столику. Видимо, с тем же предложением.

– Удивительные существа – женщины, – продолжает Макс.

Сегодня приятелю нужно выговориться. Моё дело – слушать. Затягиваюсь кальяном – во рту мягко разливается яблочно-ментоловый вкус, в голове царит удивительная легкость. Всё не так уж плохо. Внимательно наблюдаю за действиями на сцене и иногда поглядываю на друга, чтобы не казаться совсем уж безучастным.

– Идеальная женщина, – напоминает он. – Глаза, конечно же, умные и все понимающие, прощающие все грехи, обещающие больше, чем любое из тех жалких наслаждений, которые ты испытывал до встречи с ней. Гармоничная внешность и душа развратной шлюхи, перевоплощающейся при случае в нежную мать. Ты понимаешь, о ком я?

Девушки танцуют как-то вяло и совсем без желания, только та обезьянка-худышка все скачет с шеста на шест. Поворачиваю голову к Максу, спрашиваю:

– О ком ты? – просто потому, что нужно что-то спросить.

Липкая поверхность стола. Молоденькая девушка приносит напитки и, улыбаясь краем губ, ставит перед нами. Покрытой толстым слоем волос ручищей друг загребает миниатюрную стопку с липкой поверхности стола и быстро опрокидывает себе в глотку.

– Лилит, – на одном дыхании произносит Макс и делает манящий жест официантке.

– Кто это? – без особого интереса осведомляюсь я.

– Как? Не знаешь? – удивляется он и всплескивает руками так эмоционально, что стакан с пойлом падает и разбивается.

По-моему растерянному виду можно без труда определить: да, не знаю.

Макс смотрит на ловкую, но не сексуальную стриптизершу, затем поворачивается ко мне и делает широкий жест руками. Начинается бешеное вращение глаз. Наконец он успокаивается и с явным удовольствием начинает свой рассказ. Макс растягивает слова, смакуя каждое из них.

– Из темноты ночной выходит Лилит – первая жена Адама. Женщина, которая между ролями верной любовницы и супруги выбрала свободу. Первое упоминание – пролог вавилонской эпопеи «Гильгамеш». Представляешь, как это давно было?

Друг явно выпил лишнего, раз его понесло с такой силой. Впрочем, с ним это бывает. Послушаю, пожалуй, немного, возможно, он расскажет что-то и впрямь интересное. В любом случае нужно хотя бы не казаться безразличным сухарем к его воодушевленной пьяной болтовне. Напрягаю слух, поворачиваю голову к Максу. Ему это нравится, приятель хватает стакан с пивом, отпивает половину и продолжает с большим энтузиазмом:

– У нее нет души – того светлого, что делает женщину женщиной. Лилит не захотела покоряться, вместо этого решила улететь от второго после Бога – заместителя Главного в райском саду – от Адама. Свободное от всего существо – дьяволица, повинующаяся главному древнему инстинкту.

Стакан пуст, взамен пива приятелю приносят водку. Он быстро опустошает стопку и прежде, чем официантка уходит, просит еще.

Молоденькая девушка смотрит на меня вопросительно. Мне кажется, в ее глазах мелькает капля сострадания. Максу явно нехорошо, и она это видит. Удивительно, что в стрип-бар нанимаются настолько сентиментальные девочки. Ей должно быть все равно, кто и сколько пьет, как выглядит и что говорит.

– Неси, милая, не жалей, – рокочет пьяный Макс и с силой шлепает девочку по крепкому заду. Она обиженно дует губы и уходит.

Никаких нервных смешков или грубых шуточек в ответ. «Новенькая, наверное», – заключаю я.

Будто читая мои мысли, друг произносит:

– Ничего, скоро привыкнет. Так вот, не будем отвлекаться по пустякам… – спокойно произносят его блестящие, будто напомаженные губы. – Мы говорили о времени… той точке в истории, когда эта вселенская зараза начала распространяться. Женщина – дьяволица, безжалостная и сексапильная… Есть еще нежная Ева – спокойная и молчаливая рабыня, рожавшая без остановок отпрысков мужу, чье сердце было отдано явно не ей. Несчастная простушка, которая вынуждена была наблюдать, как ее детишки вырастают и спят друг с дружкой, что, к слову сказать, по Библии запрещено. Наблюдающая, как на молодой земле резвятся братья и перерезают друг друга, будто лишних котят. Если бы Ева знала, к чему заведет ее желание угодить Адаму, пожалуй, она бы наложила на себя руки, – говорит Макс и вздыхает. Его глаза косятся в сторону, а губы растягиваются в улыбке. Две жирные намасленные лепешки раскрываются и обнажают зубы.

К нам подходит обиженная официантка и с силой стукает стопкой о стол с такой силой, что четверть содержания проливается.

– Характерная душка, – обращается к ней Макс и глушит принесенную водку.

За вечер это уже далеко не первая порция спиртного. Как только заканчивается пойло, он тут же подзывает девушку.

В этот раз ее милое личико искажается гримасой злобы, затем она, сделав над собой усилие, расслабляет мышцы лица и спрашивает с такой колючей любезностью, на которую способна только очень сильно обиженная женщина:

– Счет, сэр?

– Птичка, я буду тут сидеть и заказывать еще и еще, чтобы лишний раз посмотреть на твои прелести, – гогочет Макс.

Я тоже изрядно пьян, но все же делаю попытку:

– Макс, старина, не приставай к девушке…

Он отмахивается от моих слов, как от комаров, которые пищат над самым ухом и мешают смотреть телевизор.

– Я бы эту попку… – произносит он и тут же замолкает.

Официантка не в силах больше сдерживаться. Резким движением она бросается на него и дикой кошкой впивается в жертву.

– Пьянь! – орет официантка что есть силы. – Грубая скотина! – вопит она и, изловчившись, бьет Макса коленом в пах.

Я не в силах пошевелиться, что-то удерживает меня от вмешательства. Возможно, подсознательно я понимаю, что Макс сам напросился. Разум преобладает над чувствами: нужно растащить их, он сильно пьян. Одному Богу известно, что он может с ней сделать после того, как перестанет корчиться от боли.

В зале наступает тишина. Стриптизерша с белесыми волосами от изумления раскрывает пухлые губы, тощая девушка орет:

– Мэг, остановись!

А ловкая антисексуальная девчушка грохается со своего шеста. Похоже, она что-то сломала. Самое время: нужно уходить отсюда. К нам несутся охранники и грузная Мамочка. Кто-то подходит к девушке на сцене и помогает ей встать.

– Что происходит? – орет охранник на нашу троицу.

Мэг убирает когти от лица Макса. Макс весь в царапинах и кровоподтеках. Но даже сейчас он пытается улыбнуться и, наверное, сказать что-то еще, но я вовремя затыкаю ему рот, бросаю деньги на стол, и мы убираемся подобру-поздорову.

– Ты совсем ум потерял?! – ору я ему в самое ухо.

Видимо, он выпил сегодня достаточно, чтобы не чувствовать боли. Друг громко смеется и отмахивается от меня. Отчего-то мне тоже становится весело, и я смеюсь. Беззаботность, на которую способны разве что дети.

Спустя какое-то время успокаиваюсь, в то время как Макс продолжает гоготать. Но вот его голос становится тише, и он отходит от меня. В свете фонаря я различаю, как он садится на скамейку и закрывает лицо руками. Его плечи подергиваются, а из горла доносятся жалобные всхлипы. Чужаком стою в стороне.

Опасаюсь, как бы у него не начался очередной взрыв откровения или ярости. Необходимо уехать отсюда, как можно быстрее попасть домой и лечь спать. Машину я оставил дома, такси нужно ждать… Это не в наших интересах, вдруг охранники решат выйти подышать воздухом и все-таки прояснить ситуацию.

Лучше не рисковать. Ныряю в метро, волоча за собой друга.

В подземке не происходит ничего сверхъестественного.

Разве что Макс пытается что-то говорить и при каждой фразе широко улыбается, обдавая меня зловонием. Его лицо исполосовано царапинами, на зубах тонкими линиями прорисованы следы желтого налета.

«У нее там бритвы, что ли, под ногтями?» – размышляю я, пока мы ждем поезд.

Движимый состраданием к другим пассажирам, прислоняю друга к колонне, чтобы он случайно не упал на кого-нибудь. Сам стою и с нетерпением всматриваюсь в темноту тоннеля. Со скамейки поднимается девушка… Слишком поздно я понимаю, что она идет к нам. Черты ее лица становятся четче, вблизи ей можно дать лет 35. Женщина с грустным лицом сочувственно спрашивает:

– Может, помочь?

Я искренне не понимаю ее… Она что, ненормальная? Или ищет приключений? А может, ее заводят пьяные незнакомые мужики?

Макс смотрит на незнакомку и пытается что-то сказать, но его рот тут же извергает разноцветные радужные коктейли и море водки.

– Пожалуй, не стоит, – предостерегаю я.

– Как хотите, – безразлично произносит странная особа и уходит, обиженно цокая каблуками. В ее походке есть что-то искусственное и слишком напыщенное, будто она хочет дать нам пощечину.

Поезд все не идет. Минуты тянутся и кажутся мне часами… Наконец из громкоговорителей звучит объявление, из которого я понимаю, что какой-то сентиментальный мудак бросился на рельсы на соседней станции.

Самоубийцы – жуткие эгоисты. Как правило, они совершают эгоистичный прыжок в никуда как раз в тот момент, когда тысячи людей знают, куда им нужно попасть. Из-за таких можно получить выговор от начальника, не попасть на день рождения к другу или пропустить утренник в детском саду… Если сложить все то время, что люди ждут, пока остатки себялюбца уберут, может получиться целая жизнь. Каждый отдает свои бесценные минуты, и если их сложить, откроется, что человек не был одинок. Теперь вся эта толпа не только сочувствует, но еще и молча ненавидит его.

Делать нечего: придется ждать и просто наблюдать за людьми, пока бренные останки камикадзе не соскребут с недавно побеленных стен.

Хотя если это произошло на станции *** или станции ***, то процесс не затянется надолго, там повсюду кафель…

Друг медленно сползает вниз, ложится на пол и что-то мурлычет. Принимаю решение пока его не поднимать, вряд ли сюда наведается полиция. Да и что удивительного в пьяном человеке? Пожалуй, кроме той странной девушки, сегодня с нами никто не захочет связываться. Интересно, зачем она подходила? Был ли это минутный порыв жалости, который нужно было подавить сразу же, или что-то другое?

А вот и она. Всего в нескольких шагах: стоит с молодым высоким мужчиной и, поднявшись на носки, заговорщически шепчет что-то ему на ухо. Приторные слова срываются с ее сладких губ и вызывают у мужчины глуповатую улыбку.

До меня доходит запоздалое осознание того, что никакая она не наивная девчушка, решившая предложить помощь тем, кому она не нужна. Скорее, наоборот: обыкновенная ночная леди, рекламирующая свои услуги в подземке. Наверное, к нам она подошла, потому что решила, что мы – легкая цель. Затащить пьяных мужчин в ближайший отель и с утра убраться со всеми ценностями до того, как они проспятся, – вот ее план.

«Ну и потаскушка», – думаю я, провожая глазами тощий зад и неопытного парня, который, предвкушая дикую ночь, направился с ней к эскалатору. Воркует, прижимается, а сама того и думает, как бы его обмануть. Фу, противно!

Отворачиваюсь.

Вскоре приходит поезд. Лучи прорезают темноту. Поворачиваю голову и с полузакрытыми глазами поднимаю друга за подмышки. Поначалу он сопротивляется и даже пытается замахнуться на меня кулаком, но уже через секунду его ноги становятся чуть более послушными и он идет со мной как первоклассник, придерживаясь рукой за мое плечо. Когда двери открываются, затаскиваю его в вагон и плюхаю на кресло. Вокруг разносится едкий запах. Большинство людей зажимают рты ладонями и переходят в другой вагон, будто боятся заразиться. Чувствую себя не в своей тарелке. Лично я выгляжу адекватно, хворь – это Макс. Ну да черт с этим, так даже лучше – без людей.

«Осторожно, двери закрываются!» – звучит из динамиков. За секунду до закрытия дверей некто очень быстрый заскакивает в соседний вагон. Двери чуть не защемляют его, но мужчины услужливо придерживают их руками, пока юркая женская фигурка не просачивается внутрь.

Когда поезд трогается, чувствую на себе пристальный взгляд, плечо будто жжет. Поворачиваю голову и вижу, как в соседнем вагоне женщина таращит на нас глаза. От такого внимания мне становится весело, в свою очередь показываю ей язык и улыбаюсь – мол, отворачивайся.

Но источник моей тревоги – не она. На соседнем кресле сидит та самая официантка, с которой повздорил Макс. Видимо, сразу после того как ее отчитали, она спустилась в метро и зашла в соседний вагон. Вероятно, это Мэг вбежала внутрь последней. Нас разделяет стекло, значит, мы в безопасности и не стоит об этом думать. Но я не могу не смотреть на нее.

Она замечает мой внимательный взгляд. Кажется, девушка узнает меня: смотрит со злобой и ненавистью. Я пытаюсь улыбнуться. Похоже, получается, но так неестественно, что она, наверное, думает, будто я издеваюсь. Мэг изгибает пальцы и показывает мне средний, затем отворачивается.

Нам ехать еще несколько остановок, она же выпархивает на следующей и летит к эскалатору.

Поезд трогается, голова Макса сползает мне на плечо, затем он сгибается пополам и оставляет лужицу на и без того грязном полу.

Глава III

Выходки зверя

– Современные женщины не отступают от традиций. Коварные сволочи с ангельскими мордашками научились совмещать в себе как трогательную мать Еву, так и великолепную шлюху Лилит. Та девочка Мэг – она, скорее, послушная Ева… – первая реплика Макса после рассказа о вчерашнем вечере. Он болтает не по теме.

Не спорю, Макс, конечно, поставил на место некоторые фрагменты случившегося, но я так и не узнал сути: что было после вечера, можно ли теперь записывать себя в голубые полки? Судя по разбросанным бутылкам, попойка продолжилась дома. Единственное, что я хочу знать, – стал ли я за ночь геем или все же каким-то чудом это не произошло. У меня давно были предположения насчет друга… Все эти привязанности к собаке, отсутствие женщин, но в себе-то я более или менее уверен… Может, не стоит беспокоиться?

Решаю больше не колебаться, не в моих это правилах. Спрашиваю напрямую:

– Макс, у нас было что-то?

С минуту он смотрит на меня таким внимательным испытующим взглядом, что я уже ни в чем не уверен. Глаза-щелки – крохотные отверстия, через которые он видит мир. Но уже спустя несколько секунд друг складывается пополам и гогочет как ненормальный.

Думаю, это отрицательный ответ. Слава богу. Пронесло.

– Не в этот раз, дружище…

Теперь я спокоен. Наливаю воду в стакан и растворяю в ней таблетку от головы, ее шипение приводит меня в чувство. Я уж было подумал, что свершилось непоправимое…

– Хорошо, – выдыхаю я и протягиваю другу стакан.

Он берет его, но пить не торопится: смотрит на меня своими глазищами. Я не из трусливых, но все же решаю, чтобы не находиться с ним в одном помещении, пойти в ванную, чтобы привести себя в порядок и окончательно проснуться.

Макс – огромный жирный хряк, если быть более точным – сильная толстая двухметровая свинья. А я не такой уж и высокий и значительно уступаю ему физически.

Внутри комнаты настоящий потоп. Я забыл выключить воду, поэтому душевой шланг бьется по ванной как обезглавленная змея. Дергается и подпрыгивает на полметра вверх. Достаю из ведра тряпку, нагибаюсь, чтобы вытереть брызги и лужицы. А то соседи еще, чего доброго, опять в суд подадут. Они нервные и дерганые, чуть что – сразу в суд. Я уже намучился белить им потолок. Иногда мне кажется, что им доставляют удовольствие все эти разбирательства.

Вдруг меня кто-то обхватывает сзади и с силой начинает сдирать штаны. Не успевая ничего понять, цепляюсь за них руками и громко спрашиваю: «Что за хрень?»

Сзади стоит Макс со спущенными к пяткам шортами и будто пытается мне вставить.

– Макс! Уйди, на хрен! – что есть мочи ору я и врезаю ему кулаком по скуле.

Он отходит на несколько шагов назад. На лице полное недоумение.

– Да я просто пошутил, – обиженно говорит он, и мне лучше в это поверить.

– Идиотская шутка. Давай, иди! – злобно восклицаю я с нескрываемой злобой. – Я хоть помоюсь.

Туша разворачивается и, пожимая плечами, уходит пить опохмелин.

Запираюсь на защелку, чтобы хоть как-то себя обезопасить, и сажусь в ванну. В голову лезут разные неприятные мысли. Пытаюсь сосредоточиться и подумать о любой ерунде, лишь бы не размышлять о том, что на кухне сидит мой, возможно, голубой, друг. Почему-то вспоминаются его мысли о женщинах, которые он пытался мне втемяшить вчера. Продолжаю их развивать. Все равно делать нечего, лучше пересидеть, пока он окончательно не протрезвеет.

Вероятно, вторая жена Адама была уродиной, раз выбрала роль покорной овечки. Красавицы же просто приходят в жизнь здорового мужчины и делают его больным. Вспоминаю свою Киру. Еще недавно она плескалась в этой ванне, где сейчас прихожу в себя я. Именно из-за нее я белил потолки соседям: она шла принимать ванну и звала меня. Стоя обнаженная перед зеркалом вся в ароматных парах, Кира ждала моей реакции. Ответ приходил незамедлительно, и вот я уже брал ее на руки и нес к кровати. О воде в ванне в такие моменты никто из нас, конечно, не вспоминал.

Женщины… Эти злобные существа, нет – твари, они весьма коварны. При этом каждая уникальна, а значит, и истерики на разной почве. И при этом им все-таки удается завоевать нас. Отмычки и ключики к сердцам зажаты в маленьких кулачках с наманикюренными коготками.

Сначала она случайная гостья, затем ей «одиноко спать одной», а через месяц на окне высятся фикусы.

На моем до сих пор стоят их высохшие скелеты. Побрякушки на журнальном столике, маленькие трусики под кроватью и, конечно же, вафельница или еще какая-нибудь странная штука, которую любой адекватный мужчина сам себе не купит.

Лежу с закрытыми глазами и вспоминаю выходки этого зверя.

– Я буду готовить вафли с вареньем по утрам, – жизнерадостно щебечет Кира и толкает коляску к кассе. Между железных прутьев лежат и победно улыбаются: соковыжималка, конфеты и такая необходимая вещь, как прокладки.

Однажды я все же сделал попытку напомнить, что я свободен и волен делать, что хочу: «Запомни, после работы я устал и хочу просто посидеть дома или в баре».

Что за прелестные трели разлились по квартире, что за непонятные визги и писки: «С тем идиотом Максом?»

Конечно же, она бесится и кричит о том, как скучает и как же «нам необходимо проводить больше времени вместе», о том, что фикусам и кошке ее мамы тоже тебя страсть как не хватает.

Ох уж это странное создание, которое обязательно дуется и отворачивается к окну, будто там и правда что-то интересное. Ты ведешь машину и действительно чувствуешь себя виноватым. Этот груз вины будто висит прямо над тобой и с каждым ее тихим, но раздражающим вздохом приближается к голове все ближе. И вот он уже придавливает ребра и самому трудно дышать от бешенства и непонимания: почему она сидит и молчит?

– Ну что я сделал не так? Что ты хочешь? Как надо? – спокойно говорю я. Все мои силы направлены на то, чтобы голос звучал ровно. Бешенство так и рвется наружу, но, выпустив его, сделаю только хуже. Сам понимаю: нельзя давить на этих нежных существ, в противном случае они заточат зубки и будут грызть тебя еще чаще.

И вот заплаканные глаза смотрят на меня. И губы с размазанной по подбородку и щекам помадой шепчут: «Как же мне плохо!» и «Я ждала совсем не этого!» Пальцы перебирают цепочку сумочки и судорожно дергаются.

Милая и вместе с тем трогательная картина. Грудь вздымается высоко и тут же падает. Мое внимание теперь сосредоточено не только на дороге. Мозг переключается на это трогательно-расстроенное существо, которое хочется и пожалеть, и наказать.

– Я же для тебя старалась и только для тебя, чтобы в доме было уютно! – кричит она и опять отворачивается. – Грубое животное, – так она теперь называет меня. Вместо «пушистиков» и «заинек» меня нарекают «ничего не понимающим чурбаном» или «неотесанным и грубым мужиком».

И вот в этот момент у меня есть два варианта: выдернуть платья из шкафа, вручить ее кошку обратно маме и подвезти девушку до дома или же почувствовать себя бездушной скотиной, которая просто не в состоянии понять этой тонкой душевной организации. Признать, что никакая она не стерва и все эти выносы мозга действительно от любви.

Представляю, как на подоконнике завянет ее фикус, как исчезнут все баночки-скляночки из ванной, и становится хорошо. Действительно хорошо.

Можно опять голым ходить по квартире, спать сколько угодно по выходным и не ждать ее около закрытой двери примерочной, пока она там втискивается в очередную юбку.

Я уже готов развернуть машину и высадить Киру около дома ее родителей, но начинает играть эта чертова песня, которую она так любит включать, когда мы только вдвоем. Дурацкое радио. Грусть разливается по телу: я слаб и беспомощен. В этот момент я вспоминаю, как еще недавно смотрел в ее бесовские глаза, как водил руками по ее бедрам, как она выжимала мне этот чертов сок из мандаринов.

Иногда, когда она уезжала, я ходил по комнате и в задумчивости замирал перед окном, чтобы посмотреть на этот бесполезный фикус. Все-таки есть что-то в нем милое и даже смешное. Что-то, чего мне, блин, самому никогда не воссоздать. Атмосфера или как там это называется? Может, фэн-шуй.

Я везу ее уже сам не знаю куда. Все эти реплики про бездушную скотину обрушиваются на меня, и сил терпеть больше нет. Останавливаю машину, смотрю на ее дергающиеся плечи и заплаканное лицо, выхожу. Хлопок дверью что есть силы. Округлившиеся от ужаса глаза сверлят мою спину. Делаю несколько уверенных шагов и, наконец, чувствую смирение.

Ты победила, роскошная стерва, без тебя моя жизнь не такая. Пустая – не пустая, но не такая: заполненная тысячью и одной приятной мелочью.