Шутка костлявой девы Чердак Наталья

Глава X

Паспортный контроль

Государство выделяет огромные деньги на содержание детей-сирот. Помнится, как-то наткнулся на статью в Интернете, в которой говорилось, будто одному ребенку положено сорок тысяч в месяц. Не знаю, в какой из карманов текут деньги, однако в том месте, где сейчас я нахожусь, дети одеты бедно.

Семнадцатилетние воспитанницы интернатов с невыщипанными бровями и огромными грудями. Опухшие лица с маленькими вороватыми глазками, будто на обед им наливают пиво вместо компота. На самом деле, познакомившись с биографией этих детишек получше, я узнал, что у большинства матери были пьяницы. Их внешность – всего лишь годы запоя родителей, если говорить одним словом – наследственность.

Мне сложно осознать, что происходит вокруг, в этой новой для меня среде, где я как пленник.

Часов в пять вечера приходят волонтеры. Их лица горят и пылают желанием помочь. Жалостливые собачки притаскивают с собой огромные пакеты вещей, а затем, рассадив нас в круг, начинают отдавать потрепанные кофты, вязаные свитера и линялые джинсы. Все это тряпье зачастую не такое уж и поношенное.

Некоторым девочкам не хватает терпения, и они вскакивают с места и бросаются за очередной кофточкой: прыжок – и один рукав у тебя. В такие моменты волонтеры делают круглые глаза и пытаются пристыдить нас, объяснить, что нужно делиться. Мы послушно киваем, а когда довольные своим «подвигом» собачки уходят, начинаются драки.

Иногда появляются набожные «сестры», как их тут называют. Все как одна: женщины неопределенного возраста в длинных балахонах и с красным крестом на белом чепце. В такие критические минуты и девочек, и мальчиков сгоняют в одну комнату и настоятельно советуют молиться. Если отказываешься, не принуждают, но в один из монотонных дней в этом интернате ты все-таки оказываешься на коленях перед лицом праведной монашки.

Откуда я это знаю? На данном этапе жизни я один из этих детей.

Что бывает, когда пытаешься пройти паспортный контроль, когда тебе лет восемь? Начинаешь просить женщину с соседнего кресла прикинуться твоей мамой; рассказываешь фантастическую историю про рабство или усыновление, выдумываешь родителей-иностранцев и разные ужасы, которые они с тобой якобы вытворяли, эти мифические американцы. И, наконец, просишь просто перевести тебя через маленькое пространство с горящей лампочкой, чтобы опять ощутить свободу.

– Так ты американец? – спрашивает соседка, закатывая глаза.

– Не совсем так, просто меня взяли к себе америкосы, но я сбежал, потому что они издевались надо мной, – объясняю я.

– Ничего себе… – шепчет женщина. – И что дальше?

– Вы поможете мне, тетя?… – добавляю я после паузы и хлопаю ресницами. Я давно утонул где-то в ее декольте и пора бы оттуда выныривать.

Она замечает это и смущается. Какое-то время женщина ломается и не дает ответа. Напряженное молчание и мой умоляющий взгляд.

– Ладно, я, конечно, попробую, – произносят напомаженные губы. – Но в мире взрослых все чуть сложнее, чем ты думаешь, малыш, – говорит она и натягивает плед до шеи так, чтобы закрыть грудь.

Мне это, конечно, не нравится. Я и без нее знаю, что единственный шанс – это улизнуть, когда мы зайдем в кабину. Возможно, меня поймают. Что тогда? Сдерживаю порыв отчаяния и начинаю думать.

Будто мне и правда неизвестно, как все в мире взрослых? Еще недавно я был мужчиной, затем постарел, а теперь будто скинул все лишние года и немного перегнул палку. Dreams come true.

К нам подходит стюардесса и предлагает выпить. Та самая – с красными губами. (Такое ощущение, что все женщины жить не могут без помады). На подносе она держит крохотную бутылочку виски.

– Мэм, кажется, вы просили, – говорит она и понимающе улыбается. Будто улыбка – это единственное, на что способны ее губы.

С минуту моя соседка настороженно на нее смотрит, а затем говорит:

– Пожалуй, это именно то, что мне сейчас требуется.

Когда небесная птичка, виляя задом, уходит, женщина с соседнего кресла недоуменно смотрит на меня.

– Что с ней – перепутала, может? Или это приглашение тех пьяниц с моего прошлого места вернуться?

Пожимаю плечами.

– Ладно, не помешает, – произносит она и делает глоток из миниатюрного горлышка. Глаза становятся больше, а улыбка слаще.

Оставшийся путь мы разговариваем о житейских мелочах. Она рассказывает про какую-то ерунду, я терпеливо слушаю. Словесная пытка продолжается, пока не загораются красные лампочки. По узкой синей дорожке прохаживаются люди и садятся на свои места. Следом за ними приземляются и небесные птички, застегивают ремни и готовятся к лучшему. Некоторые из них еще ходят по самолету.

– Пристегните ребенку ремень, – заботливо говорит та самая стюардесса и подозрительно смотрит на мою якобы мать.

– Конечно, иди сюда… – и тут она запинается. Ведь имени я так и не сказал.

– Евгений, – шепчу я, – меня зовут Евгений.

Но она не слышит.

– Иди сюда… сынок, – выдавливает женщина и смыкает ремень безопасности на моих бедрах.

Стюардесса внимательно оглядывает нас двоих и, ничего не сказав, быстро уходит.

– Я боюсь, как бы не было неприятностей.

– Что же поделать? – отвечает соседка и делает большой глоток виски.

Самолет приземляется и все аплодируют пилоту. Машинально хлопаю, это как спазм, и в очередной раз чувствую себя идиотом. Отстегиваем ремни, поднимаемся на ноги.

– Пойдем, – говорит женщина и берет меня за руку.

Вдоволь натолкавшись в проходе, подходим к трапу самолета. Нам говорят стандартные фразы – «Спасибо, что выбрали нашу линию», «Приятного пути» и все такое. Когда мы спускаемся по трапу самолета, я оборачиваюсь. Одна из стюардесс что-то шепчет в рацию, другая машет мне рукой и улыбается: растянутые в улыбку губы цвета огненно-красного цветка. В этот момент я понимаю, что ничего хорошего не будет.

Длинная очередь из загоревших русских. Веселые люди и подтянутые фигуры, или же недовольные, но все же отдохнувшие тела и жирок из-под коротких курток из искусственной кожи. Сотрудники зала указывают нам на витиеватую змейку очереди. Встаем в конец. Последующие несколько минут почти не двигаемся с места, очередь задерживают люди с темными лицами – мы их искренне ненавидим; каждый держит по заполненной фруктами корзине и еще одну толкает ногой вперед. Стоим в плотной массе куда-то спешащих пассажиров и молчим, не зная, что сказать друг другу. Наконец, поток начинает двигаться.

Я трясусь, когда она держит меня за руку.

Я трясусь, когда мигает красная лампочка и мы вместе делаем шаг.

И тогда, когда задают вопрос «Чей это ребенок?».

Мне страшно, когда трясется она и все рассказывает.

Женщина за стеклом сводит брови домиком. Подбородок ежесекундно тянет вниз гравитацией, отчего в один день он станет такой же уродливый, как ссохшийся фрукт с гнильцой, портящий вид на красоту дерева.

Брови у женщины толстые и неаккуратные, глаза черные-пречерные: из-под век торчат жесткие палки с застрявшими в них комьями туши.

Она делает жест рукой и тянется к какой-то невидимой нам кнопке, затем говорит в микрофон.

Нас пропускают. Неужели все получилось и проблем не будет совсем? Слабо верю в это, на лице моей спутницы читается: «Нет, не так просто». К ней подходят люди в форме, меня отводят в сторону и просят пройти «с дядей».

Бежать бесполезно, послушно иду в неизвестность. Обернувшись назад, вижу, как к красотке подходит полицейский с каким-то бланком. Похоже, ей придется чуть повременить с получением багажа.

Глава XI

Приют

– Ты откуда? – спрашивает мальчуган лет двенадцати.

Я не спал уже два дня, боюсь, что проснусь опять в другом возрасте. Лежу и отдыхаю с открытыми глазами. Делать пока что нечего – у нас тихий час. Мне не хочется разговаривать ни с этим парнем, ни с кем-либо.

– Да так, не хочу об этом говорить, – произношу я и отворачиваюсь к стенке.

Взрослые могут контролировать себя. Я прожил двадцать четыре года и всегда умел себя контролировать, но сейчас лежу и плачу и впрямь как маленький. Дурацкие чувства ребенка. Неустоявшаяся психика. Отсутствие контроля над ситуацией.

– Эй, ты чего? Пойдем поиграем что ли? Я тебе кое-что интересное покажу, – подбадривает меня пацан и тянет за рукав.

Утираю слезы и поворачиваюсь к нему. Пытаюсь взять себя в руки. Мысли в голове примерно такие: «Почему бы и нет? Раз уж сейчас я в теле ребенка, может, нужно немного повеселиться?»

Спрыгиваю с кровати, направляюсь в коридор. Там никого, все сидят по комнатам и не высовываются.

– Побежали в крыло девочек? Я знаю комнату, где живет всего две, мы легко с ними справимся, – говорит он и протягивает тюбик зубной пасты и скотч.

– Пойдем! – с легкостью соглашаюсь я и представляю, как приматываю их скотчем к кровати, а затем размазываю пасту по лицу. Внутри появляется давно забытое чувство беспричинной радости и душевного подъема. Чувствую, как внутри бурлит энергия: ей обязательно нужно прорваться наружу, иначе я взорвусь.

Мы пробираемся в другое крыло, в коридоре такая же тишина. Доходим до нужного места, аккуратно поворачиваем ручку и медленно приоткрываем дверь. Все это время я нахожусь в состоянии нетерпеливой радости и предвкушения веселья. Мой товарищ первый прислоняется к замочной скважине, затем он бесшумно приоткрывает дверь и предоставляет мне возможность самому посмотреть сквозь небольшую щелку. Симпатичные и вполне беззаботные девочки сидят на кроватях и о чем-то оживленно болтают. Их и правда всего две.

– Пора, – быстро шепчет мальчик и сразу же проскальзывает внутрь. Без промедлений следую за ним.

Девочки явно не ожидали атаки во время тихого часа, но были готовы к ней: как только они заметили нас, тут же бросились в разные стороны. Им нас не перехитрить. Буквально за несколько секунд мы ловим одну из них, и мальчуган приматывает ее скотчем к кровати. Оглядываюсь в поисках второй – ее нет. Не теряя времени, разукрашиваем зубной пастой лицо кусающейся девчушки и пытаемся отыскать вторую. Может, залезла под кровать? Обыскиваем комнату, тут ее точно нет.

– Мы попали, – подытоживает мой спутник.

В дверях появляется воспитательница, рядом с ней стоит вторая девочка и победно улыбается. Женщина смотрит на нас, а затем переводит взгляд на кровать, где лежит примотанная скотчем девочка и победоносно сверкает глазами. Ее лицо выражает торжество, в предвкушении мести она ехидно улыбается и смотрит на нас почти не моргая.

– Гадкие мальчишки! – произносит воспитательница. – А ну-ка марш отсюда! Я расскажу об этом проступке воспитательнице из вашего крыла!

Девочка на кровати не сдерживается и вопит:

– Вас накажут, засранцы!

– Что за слова? – грозно вопрошает женщина и поворачивается к другой девочке. – Развяжи ее и сходи с ней в туалет – проследи, чтобы умылась. А вы, сорванцы, за мной! Быстро! – командует воспитательница и выходит из комнаты вон.

Несмотря ни на что, я чувствую себя вполне довольным. Дети действительно самые счастливые. Сейчас мне все равно на весь мир. Шалость удалась!

Однако счастье быстро заканчивается. В коридоре нас передают другой женщине, которая гонит нас на молитву.

Так я и оказался тут – в этой маленькой комнатенке, до отказа набитой детьми. Общее помещение. Некоторые стоят на коленях. Ко всем подходит сестра милосердия и вырисовывает на лбу крест чем-то жгучим и пахучим. Вроде мята, но я не уверен.

– Помолимся, – тихо и вместе с тем торжественно говорит она, и я слышу заунывный хор детских голосов.

В комнату протискиваются те самые девочки. У одной из них до сих пор следы пасты на щеке. Они послушно складывают руки вместе и начинают шептать.

Я никогда не был верующим. Мне всегда казалось диким молиться какому-то дядьке на небесах, который только и делает, что плюет с неба. Помню, как Кира часто говорила мне: «Хорошо, что только плюет, Евгений».

Кира. Где она? Что думает? Две недели уже прошли. Искала ли она меня или ей все равно?

Мои мысли прерывает женщина в белом чепце. Она наклоняется к самому моему уху и громко произносит:

– Молись!

Это уже невыносимо. В любом случае нужно уходить отсюда. Неделя здесь – это слишком.

Глава XII

Большой любитель гамбургеров

«Американцы зверствуют, дети сбегают».

Так называется статья.

«Детей школы-интерната номер тринадцать испугал некий гражданин лет двадцати, который утром забрался в постель одного из воспитанников»…

Парень за соседним столиком громко чавкает и не забывает сладко причмокивать губами. Глаза закрываются от наслаждения. Отвратительно.

«По данным, полученным из достоверного источника, мужчина оказался в кровати мальчика, над которым издевалась усыновившая его американская семья»…

Еще в этом сборнике мусорных историй описывается шок воспитателей по поводу пропажи того самого мальчика.

– И чем все закончилось? – с интересом спрашивает человек с гамбургером.

– В итоге парень сбежал. Сейчас полиция пытается установить его личность.

«– Все это похоже на заговор, – делится впечатлениями директор интерната. – Американцы зашли слишком далеко. Они опять выкрали мальчика! Его нужно искать и спасать!»

– Сразу два экспрессивных предложения – это сильно, – вставляет Макс и, сжав булочку с кунжутом, кладет остатки гамбургера в рот.

– Самое смешное в этой истории, что никакой это не заговор. Газетчики, как обычно, все приукрашивают. Любят мухе оторвать крылья и приделать хобот слона. А потом выдать ее за сенсацию.

– Пипл хавает, – безразлично подытоживает парень и принимается за второй сэндвич.

– Да уж, все хавает. Фильмы, книги, новости… Будто фильтры у всех разом отключили и больше никогда не будет «собственного мнения».

Человек с Большим-Гамбургером-с-соей-и-еще-какой-то-дрянью поднимает на меня глаза, его руки перепачканы кисло-сладким соусом.

– А ты что, в моралисты подался?

– Да нет, просто к слову…

– Знаешь, что я тебе скажу? Так-то оно так по сути: хавает. Но есть и другая сторона. Мы все зажрались, – говорит мой собеседник и откусывает еще один большой кусок. Его челюсти двигаются. Жует и поправляет чуть сальные волосы рукой. – Версия, что мы тупые хряки без мозгов, устарела. Вариант с глупыми плюхающимися на диван жирными людьми как-то приелся. Теперь все думают.

– Это модно? – с усмешкой спрашиваю я.

– Слово «мода» тоже уже как наждачкой по языкам. Надоело. Было слово одно замечательное, да и то приелось. Слова же – они как музыка.

– Что за слово? – интересуюсь я.

Парень возводит палец к потолку. На кончике – огрызок листа салата. Перепачканный майонезом и кетчупом рот изрекает:

– Креативность.

– А что с ней не так?

– Приелось. Всем приелось. Хорошие и звучные слова расхватывают, как девчонки тряпки на распродаже, и используют все кому не лень.

– А девчонки тут при чем?

– Ну как? Я имел в виду – очень быстро.

– А-а-а… – протянул я. – Тогда понятно.

– Ладно, а что это за парень из газеты? Ты с ним знаком?

Парень из газеты тянется к картошке фри и спрашивает:

– Прогуляемся после всего этого пиршества?

Глава XIII Поэты в подвалах

Говорят, что животные похожи на хозяев. Ложное утверждение. Если твоя собака на всех кидается, это не значит, что ты будешь делать так же. Друзья, по мнению человечества, тоже похожи. Людям в голову иногда приходят мысли. Один сказал, другие подхватили. Так и плодится мусор.

– Удивительно, как я тебя не узнал сразу! – говорит Макс. – Это наверняка лечится. Неизвестные какие-то симптомы. Мало верится, что такое возможно.

Макс – мой товарищ. Ему двадцать пять. Мы поедаем гамбургеры в самой популярной «едальне» с тем самым буйволом, с которым не так давно я проснулся голым.

Сейчас он сидит передо мной и пьет Coca-Cola, причмокивая от удовольствия губами. Очки на огромном, усеянном кратерами пор, носу. Кривая улыбочка и полное непонимание женщин. Это мой друг.

Бар. Станция метро «Владимирская». Расписанные каракулями стены и какие-то люди на сцене: то ли поэты, то ли еще кто. Что-то читают и доказывают.

Черные платья, синие табуретки… странные у них стихи.

Вот вышла на сцену девица с рыжим облаком кудрей. Хороша. Волосы на плечи прядями, глаза как у львицы. Выходит из-за столика, передвигается походкой от бедра, лучами осыпает всех. Улыбка саблезубой тигрицы.

Около сцены тянется рукой к микрофону, встает, расправив плечи. Зал ждет чуда. Богиня во плоти. Яркая, как экзотическая птица.

Открывает уста, хватает ртом воздух, издает трели, не попадает в ноты. Кто-то злится, она не замечает. Улыбка искренне хищная. Глаза обведены радугой. Губы розовые и пухлые. Декольте необъятное. Талия затянута поясом. Мне остается только утирать слюни и скрывать волнение.

Все равно, что она там поет.

Это чудо в заключение еще и стихи читает:

Ее «котик-котик» прочно засело в моей в голове. Представляю четкую картинку, на которой эта девочка на коленях передо мной. Дерзкая, но покорная.

– Кто это? – спрашиваю я у одной из поэтесс. Ее лицо смутно кажется мне знакомым. Темнота скрывает наши лица. На моих глазах очки с темными стеклами. Наверное, я кажусь подозрительным, а может, другие думают, что подрался. В подвалах мегаполиса многие ходят с «фонарями» и даже не скрывают следов побоищ.

– Да так, девушка одна, – улыбается она и строит мне глазки.

Они чуть накрашены, немного подведены тонкими стрелками. Почти незаметно. Помады нет или мне кажется, что нет. Лицо красивое. Эта чертовка умеет обращаться с косметикой. Я узнаю эту девушку и не понимаю, как раньше мог не догадаться, кто передо мной. Для нее моя личность – загадка. Что же, поиграем, раз все карты у меня в руках.

– А вы поэтесса?

Интересно, что там у нее. Тоже стихи про котиков?

– Я бы назвала себя писателем.

– Но стихи тоже сочиняете? – уточняю я.

– Стихи – побочный эффект моего мозга, – мягко улыбается девушка и продолжает: – Мне пора на сцену.

Что там на сцене с этой кривляющейся певичкой, мне пока что все равно. Интересно, что выдаст эта девочка.

На вид от шестнадцати до двадцати пяти. Определить сложно. Я совсем не знаком с этой ее поэтической жизнью. Мы все под тусклым светом ламп бара. Одно ясно – она совсем не дурнушка.

Друг тыкает меня локтем. Пойдем, мол, к той, рыжей. Попытаем удачу. Удивленно поднимаю брови. Макс заинтересовался женщинами? Может, еще не все потеряно и я зря плохо про него думал? В любом случае, не стоит ему мешать.

Отмахиваюсь, слежу, как беззаботно вспархивает по ступенькам эта знакомая мне девушка. Поворачиваюсь к другу и говорю:

– Слушай, дам совет: иди к ней и пой, как она талантлива. Гарантия оказаться в поклонниках и доползти до чего-то большего – стопроцентная.

– Серьезно? – щурит он на меня глаза.

– Конечно, побольше о даре от Бога и разносторонности, гранях личности и всем таком. Девушкам нравится, когда им вешают на уши лапшу.

Друг смотрит недоверчиво.

Наклоняюсь совсем близко и наставляю:

– Ну, чего расселся? Давай иди. Про фигуру не забудь. Это тоже важно.

Девушка на сцене держится непринужденно.

– Я буду читать по листочкам, ребят. Стихи пишутся в спешке и учатся прямо на сцене. Дома перед зеркалом репетировать – совсем не по мне.

Зал притихает. Погруженные в себя люди закрывают глаза и молча слушают: красные точки их сигарет похожи на крохотные, светящиеся в полумраке фонарики.

Сказать, будто это было что-то неземное? Вряд ли. Хотел ли я упасть перед ней на колени? Нет, конечно.

Но одно меня удивило.

То, с каким неподдельным чувством она читала свои стихи. Слова летели вниз, будто одежда.

Она говорила что-то о том, что этот город ее душит. Но что без него она не может. «Промозглый Питер, мы твои пленники с колыбели», – запомнилось мне. Девушка была грустной и усталой, как больная синяя птица, но глаза ее горели, в них тлел огонек и с каждым словом он разгорался все сильнее. Все ее стихи будто были посвящены одному человеку, который находится где-то далеко.

Мне не было ее жаль. Она не вызывала ни сострадания, ни сочувствия. Только грусть и понимание. Чувство, будто ты тоже это испытал.

Когда поэтесса сошла со сцены и села на свое место, я пододвинулся ближе.

– Зачем ты так грустишь? Кто тебя обидел?

Похоть прошла. Хотелось просто защитить ее.

Она уставила свои неподвижные глаза куда-то мимо моего плеча и произнесла:

– Никто меня не обижал. Записывая чувства, я избавляюсь от них.

– А зачем тогда перечитываешь на сцене?

– Чтобы не забывать, – отвечает она. К этому времени ее взгляд сделался более осмысленным.

– Хочешь чего-нибудь? – задаю я вопрос и ищу взглядом официантку.

– Да, воды, просто воды или сока, в общем, что-нибудь без алкоголя.

– Конечно, – произношу я и встаю со своего места.

Когда возвращаюсь, она уже почти спокойна. Она с благодарностью принимает из моих рук сок.

– Так если это плохие чувства, зачем себя насиловать? – начинаю я. Мне хочется докопаться до правды и понять ее, хотя обычно было плевать на все женские порывы и истерики.

Она улыбается.

– Ты когда-нибудь слышал про племя маиси?

Я делаю задумчивую мину. Она смеется.

– Конечно, не знаешь. Это был риторический вопрос. В общем, маиси абсолютно лишены чувства времени. Они стараются не спать, потому что думают, будто во сне теряют себя.

– Это как? – мне становится интересно.

– Спать, по их мнению, вредно. Просыпаешься немного другим человеком. Проблема не в том, что новый человек тебе не нравится, ты просто перестаешь быть собой. Я просто слежу за личной эволюцией, потому и пишу. А прошлому отдаю дань уважения. Если не помнить того, что было, как можно ценить то, что есть?

– Интересная логика, – произношу я.

За соседним столиком громко захохотали. Мы одновременно поворачиваем голову: рыжая девица восседает на коленках Макса и жизнерадостно смеется.

Я отвожу глаза. Похоже, друг в ударе.

– А что ты еще про них знаешь?

Мой мозг довольно вместительный. Я не смог пойти в университет, но всегда любил узнавать новое о мире, поэтому мне нравились собеседники с интересными для меня знаниями.

– У племени очень странные отношения с категорией времени. Они не знают, что такое «завтра» и что такое «сегодня», и так же плохо ориентируются в понятиях «прошлое» и «будущее». Они не думают о будущем. Принимают жизнь такой, какая она есть. Если сегодня они не поймали рыбу, ужина не будет. Маиси не расстроятся, они искренне не понимают, зачем есть несколько раз в день. Временами даже когда в деревне много пищи, они устраивают себе «разгрузочные дни»…

– Интересно. Я думаю, многим бы не помешала такая философия. Человек почему-то берет столько, сколько дают, и пытается урвать еще.

– Ты ведь понимаешь, что по-другому быть не может? Мы как крысы, которые тащат все в дом и запасают провизию «на черный день»?

После этого наш разговор был прерван: со сцены скатывается круглый, как мяч, бородатый поэт, хватает девушку за локоть и говорит, что ему плохо и надо поговорить. Пожалуй, на сегодня общения с ней хватит и теперь нужно уходить. Хотя я не задал волнующий меня вопрос. Думаю, возможность еще предоставится.

Этот парень, который утащил ее, мне совсем не нравится. Решаю посидеть и подождать ее возвращения, но девушки нигде нет. Выхожу во второй зал, останавливаюсь около стойки с напитками и легонько толкаю какого-то напившегося сидра поэта.