Шутка костлявой девы Чердак Наталья

Глава IV

Решение

Когда я выхожу из ванной, плотно закутанный полотенцем, Макс говорит, что ему пора.

– Собака сама себя не покормит, – объясняет он.

Понимающе улыбаюсь и когда, наконец, закрываю за ним дверь, облегченно улыбаюсь. Беспорядок можно убрать позже, сейчас хочется просто выпить стаканчик пива, чтобы опохмелиться и побыть одному.

Сажусь за стол и смотрю, как вянет последний фикус. В дверь протискивается кошка мамы Киры, которую она пока не успела забрать. Животное здесь, а это значит, скоро предстоит встреча со стервой. Знаю, как все будет: она зайдет и начнет собирать вещи, вытаскивать свои тряпки из шкафа и медленно (непременно медленно) складывать их в дорожную сумку, а я, удрученный и с гадким чувством на душе, буду сидеть в соседней комнате и ждать. Может, сделать это за нее, чтобы не мучиться, – вытряхнуть шкаф самостоятельно?

Гадкое животное играет с занавесками в подсолнух, которые тоже выбирала Кира. Чертово бабье логово! В ванной тухнут все магические склянки с зельями молодости. Вафельница так и стоит немытая около раковины. Равнодушным взглядом рассматриваю застывшее, чуть подгоревшее тесто.

Тоска, значит: качаться на табуретке и слышать несуществующие шаги. Будто она хохочет, болтая с подружкой по телефону, или собирает вещи для отпуска; складывает кофточки и маечки, упаковывает в пакеты косметику и все необходимое, которое потом приходится выбрасывать из-за перевеса, застегивает собачку на чемодане для отпуска, прыгает на этом чемодане. Звуки… Столько самых разных скрипов паркета, стука каблуков, лязгов дверей и журчаний воды, сталкивающейся с фаянсом посуды. Голоса, стоны, всплески, топоты… Невообразимый гул отсутствующих звуков.

Кажется, будто я и впрямь слышу шуршание пакетов и бряцание браслетов на руках, которые судорожно упаковывают вещи. Все платья в шкафу, шкатулки на полках, а цветы в горшках. Голос, вечно что-то рассказывающий мягкий тембр, ныне отсутствующий. Я схожу с ума от тишины, потому включаю ненужный в двадцать первом веке телевизор.

Какой-то сюжет про альпинистов. Они ходят по горам, объятые желанием добраться до вершины. Суровые скулы, темные очки, загорелые лица и улыбки. Сплошные улыбки на фоне вечнозеленых елей, голубых луж, озер и снежных вершин. Эти люди вдохновляют на что-то большее, нежели просиживание в офисе.

– Самое яркое впечатление в твоей жизни, о котором будешь рассказывать внукам, – это тридцатилетняя работа в офисе. Сотрудники принесут торт и спровадят на пенсию, – язвительно поговаривала она, когда я долго не возвращался домой. Это существо любило жизнь и любило жить, не подчиняясь законам «работа-дом-спать», она целыми днями бегала по несуществующим для меня делам и упорно сидела на моей шее. Я говорил: пора, быть может, смириться и найти работу? Она лишь недовольно хмыкала и бросала: «Ты ничего не понимаешь, я пишу книгу. Думаешь, это так просто?» Я и правда воспринимал ее вечные лежания на диване с книгами за лень. В то время как она изучала техники и воровала стили мертвых и здравствующих гениев в надежде собрать из лучших произведений самое гениальное. Она мечтала найти свой стиль, в то время как я зашивался на работе ради ее кофточек-маечек.

– Я же должна быть сексуальной, – щебетала она рядом с вешалками в бутиках.

– Детка, я люблю тебя и в обычных джинсах, – отговаривал я Киру от новой покупки и нежно, но настойчиво брал из ее рук вешалки с кофточками ценой в половину средней зарплаты россиянина. Тогда она недовольно надувала губки и произносила что-то наподобие:

– Я знаю, мужчины любят ярких женщин, вы только притворяетесь, что мы нравимся вам без косметики и в вытянутых майках.

Я упорно молчал и тогда она взрывалась:

– Давай я буду одеваться как бабка! – она сокрушенно вешала цветную тряпочку назад, и мне приходилось собственноручно брать вещь и нести к ней, как какое-то подношение. Длинная цепочка очереди к кассе, наличные и заветный пакетик, перевязанный ленточкой, в ее руках. Восторженный и нетерпеливый поцелуй в щеку, и вот она уже быстрым движением достает кончиками пальцев обновку и прижимает ее к щеке, как дорогого сердцу ребенка. Я доволен и польщен, за мои страдания будет награда. Гарантия успеха сегодняшней ночи обеспечена.

Но, несмотря на все недостатки, в ней было все, чтобы покорять меня снова и снова. И Лилит, и Ева. Капризная, ласковая, неясная, строгая, наивная – она сводила меня с ума.

Телевизор что-то бубнит про «отдохните от городской суеты». И вот тут мне приходит идея. Я смотрю на неспешно шагающих по горным дорогам людей и понимаю, что необходимо все исправить. Начать сначала. Пойти в горы и покорить вершину. Отправляюсь завтра же! Нахожу нужные билеты в Интернете, покупаю их, бросаю в раковину грязную посуду… Стоп!

План замечательный. Осталось только сделать самое сложное: позвонить ей и сказать, что вещи забрать она сможет не раньше, чем через две недели. Это невероятно сложно. Минуту колеблюсь, затем уверенно набираю ее номер.

– Алло, Кира, привет.

На другом конце трубки тишина. Напряженное молчание. Наконец, она произносит:

– Да?

– В общем, я улетаю в Непал. Приезжай за вещами через пару недель, ладно?

– Может, сегодня? – без эмоций спрашивает она.

Ни в коем случае! Не дать ей сделать этого!

– Кира, я уезжаю уже через несколько часов, – вру я. На деле в моем расположении еще целые сутки.

Опять молчание. Кажется, будто она пытается побороть гнев и не наговорить гадостей. Наконец я слышу:

– Хорошо, Евгений, как скажешь. – И кладет трубку.

«Вот стерва-то!» – заключаю я, но в целом остаюсь доволен разговором.

Остаток дня провожу дома. Звоню боссу и говорю, что страшно заболел. Был у врача и мне прописали двухнедельный постельный режим. Он с недоверием желает мне побыстрее поправиться и не забыть принести справку. За этим дело не станет: хорошо заводить полезные связи. После еще одного телефонного звонка подхожу к компьютеру, включаю новую игру.

В самый ответственный момент раздается звонок. Не реагирую. Человек звонит мне раз пять прежде, чем я беру трубку. Это она.

– Ты чем там занят? – слышится то ли злой, то ли… точно! Этот бесчувственный монстр ревнует. От радостного открытия у меня кружится голова. Сердцеедка все-таки что-то еще чувствует! Нужно создать провокацию и вызвать у нее реакцию, чтобы подтвердить догадку.

– А что, у меня не может быть своих дел? Ты отвлекла меня сейчас, я дома… и я был занят, – добавляю я с наслаждением после недолгой паузы и жду ее реакции.

– Чем это?

– Не важно. Есть одно красивое дельце.

– Ты что?…

Я знаю продолжение фразы: «… Уже кого-то нашел?»

– Ладно, меня не должно это волновать, – произносит сдержанный голос, который будто сам себя успокаивает. – Я только хочу сказать, что нужно кошку завезти маме.

– Хорошо, – протягиваю я удрученно. Представляю, как она сейчас злорадно улыбается. У меня нет никакого желания видеться с ее родительницей.

– Справишься? Или у тебя какие-то таинственные важные дела? – язвит Кира.

– Дела подождут меня какое-то время, попрошу Макса закинуть кошку, – говорю я и завершаю разговор: – Пока, детка. Увидимся после моего похода в горы.

– Что?! – удивляется она моей фамильярности и вопит что-то еще, но я не слушаю и кладу трубку.

До свидания, сладкая. Я собой доволен. Сейчас уже ничего не важно. А вот через пару недель вернусь подтянутым, уверенным в себе и, может, наберу ее номер, чтобы сказать: «Приезжай за вещами, Кира, дорогая».

Направляюсь на кухню, насвистывая прилипчивую мелодию. Вдруг из-за угла кто-то выбегает и несется прямо на меня. Отступаю, и глупая животина врезается в ножку стула.

«А кошку все же придется отвезти маме… Или пообещать Максу нечто такое, что он не сможет отказать», – думаю я и трясу головой, чтобы временно избавиться от этих неприятных мыслей.

Глава V

Кольцо Акапуны

Первый симптом горной болезни – отсутствие аппетита. Я прохожу в день по двенадцать часов и почти не чувствую голода. По пути натыкаюсь на небольшие пункты, где можно заказать еду. На этот раз заставляю себя зайти внутрь. Нужно есть, чтобы организм нормально функционировал. Впервые подсаживаюсь к какой-то компании: сегодня мне не хочется быть одному. И так уже несколько часов шел в полном одиночестве.

Я спрашиваю, что они едят.

– Это мясо яка, – говорит один парень и тычет своего друга в грудь. На друге белая футболка с волосатыми животными.

– Это кто – бараны?

– Не совсем… но копыта тоже есть, – улыбается девушка напротив меня.

Мяса не очень-то и хочется.

– А что еще есть съедобного?

– Разве что вареный лук на десерт, – улыбается та же девушка и зачерпывает ложкой прозрачную кожуру. – Съедобно, – добавляет она.

Сильно сомневаюсь в этом. Похоже, сегодня мне светит только мясо. Свыкаюсь с этой мыслью, но когда мне объясняют, что мяса нужно ждать долго, начинаю собираться.

– Дело в том, что тут готовят пищу на огне, потому что электричество включают на пару часов в день, – объясняет парень. – Мы уже не первый раз поднимаемся. Знаем, – хвастает он, тем самым вызывая улыбки одобрения у своих товарищей.

– Понятно. Лучше тогда мне пойти дальше, часов у меня нет и палатки тоже. А замерзнуть ночью или идти по темноте не очень хочется, – говорю я и встаю.

Ребята жмут мне руку и дают полезные советы, девушка ослепительно улыбается. Сейчас она красива, но я знаю, что к концу трека ее милое личико и густые чистые волосы будут покрыты желтоватой пленкой жира.

Дальше я опять иду один. Во время привалов стаскиваю с ног грязные носки и натягиваю новые. Век носков тут короток. Пока что у меня есть силы следить за чистотой и наслаждаться красотами природы, делать фотографии и просто отдыхать от суеты города. Хожу как заколдованный и ничего не замечаю вокруг. Иду себе и ни о чем не думаю. Позади меня кто-то ведет диалог, громкий и нудный. Кажется, говорят около моего уха, но это не так. Продолжаю идти до тех пор, пока не улавливаю собственное имя, кто-то настойчиво произносит его. И только тогда я оборачиваюсь. Никого нет. Вероятно, почудилось. От окружающей тишины я, наверное, принял собственные мысли за реальность. Вокруг никого нет. В радиусе ближайших пяти километров точно. С тех пор, как я покинул ребят, прошло уже много времени. Задираю рукав вверх, смотрю на время – четыре часа пролетели незаметно. Забираюсь на ближайший холм, чтобы найти глазами следующий пункт стоянки. Вижу горную деревню. Как мне кажется, в нескольких километрах.

Спустя еще четыре часа дохожу: уставший и изможденный, но все же счастливый.

Путь, который я выбрал, не самый сложный. Кольцо Акапуны. Первые три дня даются легко. Трудности начинаются, когда я достигаю небольшого городка. К этому времени уже ничего не хочется. Только забраться в барак и выспаться – это единственное, чего я могу сейчас желать.

Но никто не пускает. Мест нет.

Я загнан в тупик. Приходится спуститься на несколько сотен метров вниз: когда я поднимался, заметил палатку. Быть может, мне разрешат переночевать там? Преодолев расстояние, кричу:

– Ребята, впустите!

Номера, если так можно назвать крошечные комнатушки с четырьмя кроватями, в гостиницах забиты полностью, ни за какие деньги не разрешают войти, даже не кухне лежат тела и зверски храпят. Люди в палатке – моя единственная надежда, или я просто замерзну, или, что еще хуже, придется идти наугад в темноте.

Наконец «молния» открывается, и я вижу человеческие лица. Они почему-то мне рады и охотно пускают внутрь.

Поблагодарив людей, спрашиваю, надолго ли они тут.

– Честно говоря, мы уже сильно устали и хотим вернуться назад! – истерично произносит женский голос.

Внутри темно, и я не могу различить лиц.

– Именно, – поддакивает парень. – У нас горная болезнь у обоих: голова раскалывается ужасно, тошнит, и есть совсем не хочется. С утра назад повернем, не ночью же идти.

В этот момент у меня у самого начинает болеть голова. А спустя еще пятнадцать минут общения с ними я обнаруживаю у себя тошноту, моральную усталость и жуткий страх умереть. Это называется эффект плацебо. Такое часто случается, к примеру, с врачами: они читают свои учебники по медицине и потом начинают заболевать всеми этими мерзкими болезнями, о которых прочли.

С такими параноиками, как эта парочка, опасно общаться. Страх передается. Он заразителен. Как безумие, что проникает в мозг и поселяется в человеке, пока полностью его не разрушит.

Я решаю ненадолго выйти из палатки. Прогуляться, очистить мысли и справить нужду. Стоя в темноте посреди диких гор, я вспоминаю про перевал Дятлова. Дурацкий полудокументальный-полухудожественный фильм, снятый какими-то америкосами. Группа из двадцатилетних пионеров, отправившаяся в горы Северного Урала и погибнувшая там. Пятьдесят девятый год, изуродованные трупы и целый отряд спасателей, отправившийся на поиски исчезнувших подростков. Отсутствующие глазные яблоки, переломанные ребра… Тьма самых страшных версий, что там произошло.

Мистицизмом я никогда не страдал, но сейчас, когда я стою и поливаю снег, ветер воет особенно зловеще.

Люди в горах умирают. Постоянно. В этом нет ничего удивительного. Нужно идти к живым. Возвращаюсь в палатку и, чтобы успокоиться, пересматриваю фотографии на телефоне. Мирные пейзажи, безобидные виды и развалившиеся на мху яки. Ничего страшного. Вот улыбающийся я, сзади гора и… будто какое-то лицо. Зловещий, чуть изуродованный череп. Пустые снежные глазницы и сломанный нос. Правду говорят, горы высасывают энергию из человека. Ночное безумие. Оно опустошает и разрушает.

Нет, с этими ребятами оставаться нельзя. Они меня в могилу сведут. Палатка и станет тем местом, где я скончаюсь от сердечного приступа.

– Вы знаете про перевал Дятлова? – спрашивает женщина.

«Вот стерва! Еще и масло в огонь подливает. Будто мысли читает… И без нее не по себе». Из вежливости отвечаю:

– Что-то слышал. Может, поговорим о чем-то более приятном?

Будто не слыша, она рассказывает:

– В Интернете пишут, что те ребята с Дятловым во главе ни с того ни с сего просто разрезали палатку изнутри и побежали вниз. За помощью. Что толкнуло их это сделать – непонятно.

– Говорят, тут повсюду водятся древние духи, – говорит парень. – Мы вот с Эйв шли и будто слышали чьи-то голоса. Обернулись, а там – никого…

– Не на нашем языке говорили, – подтверждает девушка.

Припоминаю, как сам слышал нечто подобное. Будто разговаривали на каком-то древнем наречии. Я знаю несколько языков, но такого не слышал. Ни на что даже близко не похоже. Только мое имя, которое, наверное, звучит одинаково на всех языках.

«Не поддаваться панике! Не поддаваться панике!» – успокаиваю себя я.

– А еще мы слышали про… – начинает парень.

Останавливаю его коротким «Спасибо за все» и начинаю собирать вещи. Снаружи минус 10 градусов С. Тут довольно холодно и жутко. Лучше прыгать около двери гостиницы всю ночь до рассвета, чем сойти с ума внутри с этими паникерами. Расстегиваю палатку и ухожу в ночь. Один.

Чертыхаясь на чем свет стоит, поднимаюсь наверх. Дохожу до гостиницы и начинаю бешено бить ногой дверь и орать на всех языках, что я знаю: «Откройте!» Заспанный непалец открывает и на своем наречии пытается объяснить мне, что мест нет, указывает пальцем куда-то и тычет мне в лицо кастрюлей с какой-то едой – возьми, мол, и иди отсюда.

Отпихиваю его от двери и, жутко ругаясь, вваливаюсь внутрь.

Человек машет рукой. Судя по всему, он смирился или просто проникся моим сумасшествием. Понял, что лучше впустить. Пожалел. Они же там все верят в своих богов и карму. Буддисты и индуисты. По большей части в Непале все же индуизм исповедуют. Все равно спасибо этому перемазанному сажей человеку за то, что пустил в дом, а не оставил трястись от суеверного ужаса на холоде.

Скалю зубы и протягиваю стодолларовую купюру. Он мне объясняет, что нет, мол, денег не нужно, на полу спать будешь. Странные они, непальцы. Сами нищенствуют, но лишнего не берут.

Тычу пальцем в кастрюлю и тяну деньги. Кричу: «Food, dinner, meat». Секунду подумав, добавляю «пожалуйста», сплевываю на пол и перевожу на английский «please».

Пожав плечами, он достает из кастрюли кусок чего-то и плюхает его на глиняную тарелку. На него подействовали не слова, а жесты, тут все равно никто не понимает. В самом Непале более 30 наречий, местные жители, как правило, знают один или несколько. Раз они разучились понимать даже друг друга, на что надеяться мне? Непалец указывает на стул и начинает возиться у огня, что-то злобно бурчать под нос и в то же время улыбаться. Пока я жадно ем, он приносит сдачу и кладет рядом со мной.

В эту ночь я, накрутив все вещи на себя, сплю спокойно и радостно.

Глава VI

Легенды Катманду

Второй симптом горной болезни – притупление боли. Можно палец сломать и не почувствовать. Делаю еще шаг и останавливаюсь.

Утром просыпаюсь от того, что на мне кто-то прыгает. Высовываю голову из спального мешка и вижу, как по полу бегают и резвятся белые мышки. Некоторые из них забираются на балки, что на потолке, и прыгают на меня, радостно растопырив лапки. Приземлившись, взбираются опять и совершают прыжки вниз. Они меня и разбудили, эти любопытные грызуны с мелкими подвижными лапками и красными глазами.

Пожалуй, пора вставать, а то, чего доброго, перегрызут еще мои вещи, и следующей ночью замерзну. Резко встаю, несколько мышек скатываются по гладкой поверхности мешка и, упав на пол, внимательно на меня смотрят. Они никуда не бегут, видимо, успели привыкнуть к людям.

Сейчас пять утра восемь минут. Через две минуты должен звенеть будильник. Идти целый день, нужно позавтракать. Съесть хоть что-то. Но немного, иначе подъем дастся тяжелее.

Около меня лежат еще несколько тел и храпят, как дикие звери. Так и хочется растолкать их, чтобы не мешали завтракать.

В кухню заходит бабушка. Объясняю ей на пальцах, что нужна еда. Она кивает и идет к плите.

Местные жительницы готовят на завтрак макароны или рис. Вместо фруктов у непальцев вареный лук. Есть еще мясо тех самых волосатых яков, которые изображены на футболках, но иногда и оно отсутствует. Непальцы продают сувениры в своих лавках. Когда я только увидел эту футболку на парне из компании, с которым мы завтракали, захотелось приобрести такую же. Сейчас абсолютно наплевать, что на мне надето. Такие ненужные понятия, как стиль и мода, не то что отошли на второй план, они просто исчезли, будто и не были вовсе.

Сижу и пытаюсь проснуться. Умываться не хочется, о том, что нужно чистить зубы, я уже забыл. Наблюдаю за отлаженными годами движениями хозяйки.

– Сколько вам лет? – спрашиваю я на языке жестов. Выглядит она древней старухой.

«Пятьдесят» – показывает на пальцах бабушка и скалит идеально ровные зубы. У местных зубы белые и огромные, как у древних. Наверное, потому что они почти не употребляют твердую пишу.

Непал – то место, где еще живы боги. Когда я был в их столице Катманду, посетил местный храм. Одна из легенд очень заинтересовала меня.

Считается, что однажды король Джаяпракаш Малла польстился на красоту недозревшей девочки. Из-за этого властного педофила девчушка умерла. Если верить в карму, то вскоре она настигла его. Властитель начал видеть дурные сны, некто говорил ему, что нужно найти инкарнации богини Таледжу. И что отныне он каждый год должен проводить специальные ритуалы и просить благословения от Кумари.

Кумари Деви, что значит «девочка», стала живым божеством, воплощением богини на Земле. Ей поклонялись поколения королей: раз в год приходили в храм и целовали ноги. Так они отмаливали грехи предков. Правда, в две тысячи восьмом году Непал ушел с пути монархии. Накачанный наркотиками принц Дипедра уничтожил всю свою семью и сам же застрелился. Так умирают короли.

Чтобы стать Кумари, тебе должно быть от трех до пяти лет. Все зубы в целости, а кожа – без единой царапины. Даже гороскоп важен, он проверялся на совместимость с гороскопами королей.

Приглашаются высшие буддийские монахи – ваджрачарья и астрологи. Кумари ищут в рамках определенной касты ювелиров. Идеальный ребенок с белой кожей без изъянов.

Королевская Кумари после тантрических ритуалов переносится из храма на белых простынях. Отныне она обитает во дворце Кумари Гхар. Играть она может только с ребятишками из народа невари из долины Катманду.

Весьма странный народ… Раньше всех десятилетних девочек выдавали замуж за дерево бел, которое считалось одним из воплощений бога Вишну. Настоящая пышная свадьба. Плод дерева как доказательство любви и брака.

В поисках странных легенд я расспрашивал гида и узнал, что в Индии и Непале был популярен обряд самосожжения. Когда погибал муж, женщины шли на костер. Девочкам из племени неваров повезло. Если впоследствии дерево-муж умирал, то на костер они не шли. Ведь у них оставался бессмертный бог Вишну.

Такие законы. Весьма запутанные и неясные.

После завтрака я иду почти без привалов. Двенадцать часов ходьбы. От рассвета до заката.

К концу дня порядком устаю. Виды красивые и удивительные. Не понимаю, как такая красота еще где-то существует. Наверное, потому, что когда добираешься до нее, уже нет сил что-то рушить. Только вертишь головой по сторонам и ходишь, как придурок, с широко раскрытыми глазами. Царское великолепие перед тобой. Но мне наплевать. Опять мечтаю о теплой постели и ужине.

Достигаю Мананга – самого большого города, и с чувством сильной усталости валюсь на кровать. К счастью, места в гостинице есть. Ложусь на потрепанный матрас и забываюсь сном. Сегодняшний день проходит без приключений и истеричных туристов.

Глава VII

Ледяное озеро

Наутро я собираюсь. Насильно заталкиваю в себя завтрак, так как есть совсем не хочется, и иду в путь. На такой высоте (3600 м) у подавляющего большинства уже начинается горная болезнь.

Можно было бы свернуть назад, как делают многие, но я задался целью дойти и не отступлюсь.

Передо мной Ледяное озеро. Растительности на этой высоте уже нет. Граница между лишайниками, мелкой травой и снежными шпилями гор. Протягиваю руки, и кажется, будто могу коснуться самых вершин. Решаю пройтись по ледяной глади озера. Такое нечасто бывает, наверное, только раз в жизни, а кому-то не посчастливится сделать этого никогда.

Помнится, лет пять назад мы с друзьями выезжали на Финский залив кататься на машинах. Девчонки на пассажирских сиденьях визжали от страха и удовольствия, а мы самодовольно улыбались и делали вид, что не боимся. Острота мгновения. Громоздкая тачка в полторы тысячи килограммов и лед, который в любой момент может не выдержать.

Горное озеро. Шаги сначала аккуратные и обдуманные, затем все более уверенные. Я на льду, за спиной двенадцать килограммов груза, и я сам семьдесят пять. Итого: почти сто. Верю в крепкость льда. Пока трещин нет, но если что, я готов к любому раскладу.

Страха нет. На мой взгляд, самая почетная смерть не среди врачей, янтарно-желтых уток и проводков с трубочками. Иногда я представляю полукольцо из родственников вокруг моей больничной койки, которая пахнет мочой и лекарствами от умирающего меня. Иссохшего злобного деда, отправляющегося на тот свет. «Сколько он еще протянет?» – шепчет гаденький родственник и втайне надеется услышать от чопорного врача заветное «скоро». Но вместо этого получает: «В таком состоянии он может находиться от недели до полугода». И вот твои родственники стоят и ждут. Приходят кучками и общаются с умирающим тобой, чтобы прояснить квартирно-машинно-жилищный вопрос.

Я всегда мечтал в старости уйти в горы. К примеру, на Эверест – самую высокую точку планеты. Высота над уровнем моря восемь тысяч восемьсот сорок восемь метров. Для сведения, горная болезнь начинается на двух тысячах метров. Пять-семь – уже тяжелая степень. Каждое движение вызывает головокружение, в висках постоянно стучит, появляется «дыхание загнанной собаки». Сухой кашель, отсутствие аппетита, рвота. Ты можешь лишиться пальца на ноге и даже не почувствовать. А когда спустишься вниз (если посчастливится вернуться живым), для тебя будет сюрпризом обмороженный кусочек синюшной плоти.

Кислород… его почти нет. Лицо приобретает синеватый оттенок. Кровь теряет алый цвет. Ты падаешь и умираешь героем.

Труп никто не трогает. Такая смерть почетна и не особо страшна. Такая участь все же лучше, чем умирать на больничной койке среди стада шакалов.

Можно еще заснуть и не проснуться: замерзнуть во сне. Не самый плохой вариант.

Выбирая, как умереть, человек не обманывает смерть, он просто плюет ей в лицо и смотрит, как костлявая рука старой, как Бог, девы стирает пятна с перекошенной физиономии.

Здесь и сейчас я могу провалиться под лед. Это и будет тот самый ответ или, скорее, шутка костлявой девы, которая прекрасно видит будущее, где я, семидесятипятилетний дед, карабкаюсь на гору, чтобы сделать последний в этой жизни плевок. Это мое будущее, и я знаю, что не умру сейчас. Это будет в семьдесят пять или около того, но точно не раньше.

Люди искренне верят, что они несчастны. Но во Вселенной есть существо куда более безрадостное. Ей скучно, этой стерве, ее дружок уже давно впал в маразм и сам не понимает, что творит. Теперь она на Земле хозяйка. Мать Евы давно уже старая скрюченная язва с косой. Бесплодность не позволяет исправить ситуацию на Земле, поэтому все идет как идет. Жизнь не сложилась: единственная дочь мертва, муж в маразме, а она терпеть не может зеркал.

И вот она вынуждена спускаться сюда, в место, которое должно было стать раем, и ищет способы развеять тоску. Вот идет какой-то человечишка, он ступает по льду и пытается выглядеть в собственных глазах героем. Смерть улыбается – грустно и жалко. Сейчас она вспоминает, как они с Богом были молоды, как он влюбился в нее и дарил ей звезды, а она прикасалась к ним и звезды умирали. Ее это тревожило, но Бог не придавал смертям значения и все дарил и дарил ей звезды. А потом появились близнецы, и Бог спрятал их от матери, чтобы она случайно не умертвила собственных детей. Он все надеялся, что они будут счастливы, но вместо этого сошел с ума от ее любящих рук. И теперь она приходит на Землю – к детям своих детей, и, обливаясь слезами, убивает их.

Так было раньше. Она приносила с собой только боль, но сейчас, наблюдая за Евгением, костлявая дева придумала способ сделать этого человека счастливым.

Зачем идти, как заяц? К чему сомнения? Я всегда был жизнерадостным и бесстрашным, как ребенок. Мои глаза будут гореть до конца, и родственники сами будут грызться за недвижимость. Лет через сорок-пятьдесят и без меня. Эта мысль так воодушевляет, что я начинаю прыгать на льду и впрямь как ребенок.

Скольжу, падаю и ударяюсь о твердь льда. Встаю и улыбаюсь. Делаю несколько шагов и слышу хруст. Что-то треснуло.

Если ты оказываешься в подобной ситуации, необходимо лечь и ползти. До самого берега. Встать на твердую землю и перекреститься.

Я не успеваю лечь и, как стоял прямо, так и проваливаюсь под лед.

В фильмах, когда главный герой проваливается под лед или просто попадает в какую-то непростую ситуацию, обычно голос за кадром говорит, о чем думает человек. Привычные зрителю темы: девушка или мама, возможен еще вариант с глупой мечтой, ради которой стоит жить и попытаться спастись.

«Ее глаза такие прекрасные, как то небо, что я вижу сквозь толщу воды…»

Режиссеры показывают нам, массовым зрителям, темную фигуру, погружающуюся вниз. Пузырьки изо рта и закрытые глаза. Если парень удачливый, то может прилететь его друг-супергерой и вытащить из беды.

У меня нет такого друга, и о девушке своей я не думаю. В этот момент главное – выжить. А все эти красивые сопли, которые кинолентой наматываются на проигрыватель или развешиваются на уши зрителям, не по мне.

Так не бывает! Либо я и вправду грубая скотина. Только одно: борьба за жизнь.

Когда я вылезаю, самым важным на свете оказывается воздух. Я хватаю его ртом и дышу. Глубоко и жадно. Как зверь. «Дыхание загнанной собаки».

Лежа на снегу, я не думаю о Кире. Это происходит чуть позже.

Со стекающими с тела водопадами и сосульками на волосах волочу ноги к жилью местных. Нужно двигаться, чтобы не оледенеть. Стучусь. Местные сразу же впускают меня в дом и начинают суетиться. У меня нет сил: я падаю на пороге.

Просыпаюсь утром в грязном бараке. Тело ноет. Лежу там три дня, и белые крыски все так же прыгают по мне, как на батуте. В состоянии полусна на второй день я вспоминаю о Кире: как она глупо выбежала из машины, как швырнул на землю цветы. Кира – истеричка… И зачем она нужна мне? Если сейчас такие проблемы, что будет дальше?

Хозяйка заваривает мне чай. Чашка глиняная и грязная. Чай обжигающий и вкусный. Запах резкий.

Зарываюсь в какие-то тряпки, которыми меня одарили непальцы. Завтра будет новый день, завтра я должен идти вниз. Жаль, что покорение вершины оборвалось вот так глупо. Но я обязательно вернусь сюда. Обещаю.

Глава VIII

Поющая чаша

В Санкт-Петербурге женщин после сорока можно разделить на два типа. Первые – это те, кто делает отчаянные попытки быть красивой и молодой и зачастую им это даже удается. Такие холеные дамы покупают дорогие кремы, ходят в фитнес-залы и обтягивают себя неплохого качества тряпками. Они поедают проросшую пшеницу и редис, избегают булочных и кондитерских, обходят стороной кафе после шести вечера. В общем, все их попытки сводятся к единственному желанию – не уступать молоденьким, за которыми волочатся их мужья. Отчаянных борцов за красоту еще интересует противоположный пол, а противоположный пол, в свою очередь, интересуется ими.

Второй тип – это будущие злобные бабули. Кожа свисает складками, глаза делаются маленькими, щеки – дряблыми. Про фигуру молчу. «Если не тренировать мышцы, они атрофируются», – говорят красоткам в обтягивающих лосинах, и они начинают крутить колеса велосипеда яростнее. На располневших представительниц женского пола, которые сами на себя махнули рукой, слова не действуют. Никакие. Доводы в мусорный ящик к оберткам от сарделек.

В Непале все не так, как я привык. Женщины после сорока выглядят на шестьдесят, а то и старше. Все без исключения. А молоденькие просто некрасивые.

Утро не предвещает ничего хорошего. Холодно и промозгло. Внутри темно. Позавтракав, собираю свои вещи и благодарю хозяйку. Она странно улыбается и, ничего не сказав, уходит куда-то вглубь дома. Пожав плечами, направляюсь к выходу. Около него на стене висит кусок зеркала. «Вдруг у меня что-то отморожено?» – думаю я. Нужно проверить, чему это она улыбалась. Лицо воспринимается как-то не так. Смотрюсь в зеркало и ужасаюсь. Кожа покрыта морщинами. Волосы поредели. Я похож на пятидесятилетнего, а то и старше.

Когда ты просыпаешься на полжизни старше, оглядываешься вокруг. Твои сверстницы – шарпеи. Мне было двадцать четыре года. Не сказать, что моя жизнь была счастливой, но все же сносной…

Горы старят, горы убивают… Да, все верно. Но не за несколько же ночей? Не разводить панику. Нужно лететь домой, в Питер. Сейчас это главное.

Роюсь в рюкзаке и нащупываю паспорт. Год рождения по паспорту – тысяча девятьсот восемьдесят восьмой. Мне двадцать четыре года, все верно. Почему же передо мной стоит пятидесятилетний мужчина с моим лицом?

В любом случае, паника – не то, чему я должен поддаваться.

Быть может, так подействовала на организм холодная вода. На восстановление были затрачены ресурсы… борьба со смертью – не шутка.

Через какое-то время все нормализуется. Я верю в это.

Путь назад не самый приятный. Автобус заполнен по большей части местными. Меня укачивает и подташнивает. Ни с кем не разговариваю, пытаюсь уснуть. Морфей уже протягивает ко мне руки, но вдруг я подлетаю со своего кресла и прижимаюсь щекой к стеклу. На меня летят люди и их вещи. Мы перевернулись. Шустрые пассажиры вываливаются на дорогу и быстро организовывают рынок, будто ничего не произошло. Основной промысел непальцев – торговля. Неудивительно, что они пытаются продать свой товар даже в такой неподходящей для этого ситуации. Делать нечего, пока водитель чинит автобус, рассматриваю сувениры. В одном из зеркал отражается мое постаревшее лицо… Сейчас мне кажется, что жизнь, возможно, кончена, однако уже через минуту я беру себя в руки: во мне загорается надежда на лучшее будущее.

Раздается звук. Успокаивающий и очищающий. От него будто все мысли пропадают из головы. Пытаюсь определить источник. Один из торговцев звенит небольшой чашей. Подхожу и спрашиваю, что это.

Он не отвечает, а только яростнее водит деревянной ложкой по краю чаши.

– What is it? – раз в пятый спрашиваю я.

Возможно, в его голове наконец прояснилось, и он понял, о чем я.

На ломаном английском торговец объясняет, что эта чаша была сделана вручную каким-то его старательным собратом.

– Hand made, – подытоживает он и делает руками странные движения.

Непальская чаша – эта такая огромная супница, по которой водят деревянной палкой. Получается звук. Глубокий и мелодичный. Их называют «поющие чаши». Используются для медитаций и релаксаций. Все это связано с биоритмами и йогой. (Конечно, некоторые сведения я впоследствии почерпнул из Интернета).

Вещь весьма полезная для жителя мегаполиса. Я бы даже сказал – необходимая. Но в тот момент деньги тратить совсем не хотелось. Тем более их оставалось не так много.

– Триста долларов – это слишком, приятель, – говорю я торговцу и склоняю голову набок. Это значит, что у него есть шанс сторговаться.

Перекупщик трясет передо мной чашей и клянется-божится в ее качестве. Но мне все равно на качество. Я совсем в этом не разбираюсь. Одно ясно: звук хороший.

«Наверное, не судьба», – заключаю я и уже разворачиваюсь, как он выхватывает у меня из рук бутылку с водой и выливает половину содержимого в чашу.

– Какого черта?! – кричу я. На улице духота, когда починят автобус и починят ли вообще – вопрос, а он так неразумно обращается с моими ресурсами.

Я уж было думал быстро уйти, пока не поколотил его, но тут происходит нечто удивительное. Медленными движениями он водит палкой по краям чаши. Вода пузырится и будто кипит, льется божественная мелодия. В голове не остается ни одной мысли. Все они будто пропадают. Не знаю, что это за эффект такой, но он мне определенно нравится.

Теперь я думаю, что подобная вещь в доме точно не будет лишней. Люди в городах из кожи вон лезут, только бы очистить мозг от информации. Хлам поступает в головы ежедневно. Содержимое черепной коробки жителя города похоже на помойку. И каждый день в этот бак скидывают новые черные целлофановые пакеты с мусором.

Я вынул из кармана сто долларов и протянул ему. Изначальная цена триста. Вероятно, он пошлет меня.

Реакция странная: сначала он плюет на землю, затем вытирает рот рукой и, улыбнувшись, берет купюру.

– Good luck, – говорит торговец на прощание.

Отхожу на несколько метров, теперь я стою посреди дороги и смотрю на чашу. Затем начинаю водить по ней деревяшкой и, закрыв глаза, слушать. Автобус, наверное, починят еще не скоро, есть время отдохнуть. Неожиданно вокруг меня начинают кричать люди. Мое ухо, прислоненное к самой чаше, жадно ловит божественные звуки. В данную секунду мне плевать, что происходит на самом деле. Я бы, наверное, так и стоял, но в меня кто-то швыряет чем-то тяжелым, и я открываю глаза. Торговец бросил в меня палку и сейчас орет: «Crazy men». He понимаю, что происходит. Поворачиваю голову. Прямо передо мной стоит другой автобус: не наш, но похожий. Водитель злобно мерцает глазами и тоже что-то орет.

Пока я стою и пытаюсь понять, что происходит, торговцы мгновенно сворачивают коврики и, толкая друг друга, бегут к нашему автобусу. Повезло, все могло кончиться гораздо хуже. Забираюсь внутрь машины, сажусь на одно из свободных мест.

– Вас чуть не сбили, – говорит какая-то женщина, – а вы просто стояли и не двигались. Удивительно, будто заколдованный.

Ничего не отвечаю, а про себя думаю: «И правда, есть что-то странное в этих горах».

Глава IX

Маленький мальчик

«Это вы потеряли мальчика?» – спрашивает почтальон Печкин в мультике про кота Матроскина. Я смотрю в экран перед собой и закрываю глаза. Удивительные эти советские мультики. Мальчик Дядя Федор уходит из дома и поселяется в деревне с говорящим котом и псом, а потом они еще и умудряются завести молчаливую корову с теленком. На редкость умный и рассудительный мальчик.

Он воплотил в жизнь мечту миллионов ребятишек – шаг в самостоятельность. Дядя Федор – один из символов эпохи. Как и волк из «Ну, погоди!». Помнится, у меня где-то завалялся значок того зайца-садиста – копии американского мышонка Джерри.

Все мои сны, которые так сложно отличить от реальности. Их прерывает вопрос.

– С кем ты, мальчик? – спрашивает меня какая-то женщина. Сидя в кресле самолета, я, кажется, заснул. Почему она называет меня мальчиком, ей вроде не шестьдесят… Симпатичная шатенка. Глаза карие, кофта облегающая, с неглубоким, но немного открывающим вид на грудь вырезом. Молодая и сочная женщина. Может, это игра такая? Что ж, сыграем.

– Я сам по себе, – гордо цитирую я Дядю Федора и тут же тяну руки ко рту.

Что с голосом? Неужели я так сильно простыл?

Не говорить с ней! Не говорить с этой симпатичной брюнеткой таким голосом. Добраться до стюардессы и попросить виски. Необходимо прополоскать горло.

Спрыгиваю с кресла, иду по проходу. Все какое-то странное. Слишком высокое. Может, от удара головой о стекло автобуса или от палки торговца, которая тоже умудрилась попасть в голову? Вроде было не очень больно, и крови я не обнаружил ни в первом, ни во втором случае. В чем же причина? Опять сон или еще один эффект от переохлаждения в ледяном озере? Вроде вчера с голосом все было нормально. Не понимаю…

Шагаю по проходу между кресел. Женщины вокруг смотрят на меня и глупо улыбаются. Все как одна. Я что, болен? Чего они пялятся на меня? Улыбаюсь в ответ, затем почему-то показываю язык – неожиданный порыв. Но они не отворачиваются – все равно смотрят, некоторые даже смеются.

Впереди маячит стюардесса.