Шутка костлявой девы Чердак Наталья

Глава VI

Пылающая птица

– Видья – это значит «званная», – серьезно говорит женщина.

Около ручья свежо и прохладно. Здесь никого нет, кроме нас, птиц и насекомых.

– Ты ведь замужем, так?

Видья сильно рискует, разговаривая со мной. Случись это в городе, ее бы уже давно наказали, но здесь ничего не грозит ни мне, ни женщине. Вероятность, что сюда придут ее соседки, конечно же, есть, но она совсем небольшая. В это место редко кто заглядывает. Нужно идти через джунгли минут двадцать, прежде чем придешь к ручью, и еще завернуть в нужном месте.

– Замужем, – подтверждает Видья, – но муж меня не любит, его сердце принадлежит другой женщине. Она оказалась бездетна, поэтому ее вернули в семью.

Видья говорит это непринужденно и даже просто, будто так и должно быть. В новой семье молодую женщину никто не любит, поэтому она сбегает сюда и проводит много времени у ручья. Как я узнал, ей за это частенько попадает, но чаще все же сходит с рук.

– Неужели совсем не на кого положиться?

– Свекровь упрекает постоянно и чуть что – сразу кричит. Здесь, в этом лесу, мое укромное место.

– А кто вчера звал тебя?

Вчерашним днем нашу маленькую идиллию чуть было не нарушили. Девушка лежала у меня на руках, я целовал ее шею, радостно слушал птиц, и вдруг совсем недалеко от нас кто-то испуганно вскрикнул.

– Сестра мужа. Она иногда приходит за мной.

– Ты не боишься, что она выдаст тебя?

В ее глазах мелькает грусть.

– Мне уже ничего не страшно. Я просто хочу хорошего отношения и, может, даже любви. На что молодость, если нет в ней чувств – ярких, пылающих, словно хвост дикой птицы? – с жаром говорит девушка. – Да и не выдаст она меня, я знаю ее тайну.

Наклоняюсь к этой полудикарке, которая вдруг заговорила словно герцогиня, и нежно целую в губы. Сначала Видья сопротивляется, но затем неуверенно отвечает.

– Меня никогда не целовал так муж, – задумчиво заключает она. – А ты многих целовал?

Не думаю, что нужно отвечать правду. Правда может обидеть ее и разбить то чувство, которое девушка посеяла в своем молодом и потому слабом сердце.

– Не многих, – вру я.

Теперь мы встречаемся несколько раз в неделю. Она совсем перестала меня дичиться. Никаких договоров и встреч вне этого места. Видья настояла на том, чтобы я пообещал не пытаться переходить границы. Встречи только тут, и то, если у нее получается улизнуть из дома. Иногда я не прихожу, иногда не приходит она.

У нас ни разу не заходило дальше поцелуев. Пока что я сдерживаюсь. Лишь начинаю задирать ей юбку, и она теперь даже не сопротивляется, но тут же останавливаюсь. Под тканью на ней еще и легкие штаны. Это возвращает меня к реальности, пьянящее чувство свободы испаряется. Спать с замужней индийской женщиной нельзя, даже если она сама не против. У них это под строгим запретом и жестоко карается, проблемы мне не нужны.

– Видья, я не думаю, что это хорошая идея.

Она умоляюще на меня смотрит. Во взгляде и печаль, и мольба, против такого очарования сложно выстоять. Тогда я говорю:

– Близости у нас не будет, но я сделаю то, что твой муж наверняка никогда не делал. Сними с себя эти штаны.

Она безропотно покоряется и развязывает тугой узел веревки, служащей ей поясом.

Легким движением опрокидываю ее и давлю на грудь:

– Лежи и не шевелись.

Сам целую девичий живот и спускаюсь ниже. Под прикосновениями губ она вся трепыхается и подергивается, грудь высоко вздымается. Глаза крепко зажмурены, лишь рот чуть приоткрыт: из него вырываются тихие стоны наслаждения.

В этот день я провожаю ее до конца джунглей. На прощание она нерешительно целует меня в губы и уходит. Интересно, где же живет Видья? Решаю проследить за ней, чтобы узнать, где ее дом. Буду приходить к ней в своих других обличиях, чтобы никто ничего не заподозрил. Прогуливаться мимо и смотреть, как она работает во дворе, любоваться ею.

На следующий день просыпаюсь мальчиком. Встаю и бегу на море, целый день плещусь в волнах и играю. Вечером решаю прийти к ней. В таком виде я могу беспрепятственно смотреть на Видью сколько угодно, и никто этого не запретит, и, конечно, не увидят в детском любопытстве ничего постыдного.

На заднем дворе стоит толстая женщина с длинной толстой косой ниже пояса и еще одна – более молодая. Они горячо о чем-то шепчутся.

Решаю остаться здесь и смотреть, что будет дальше. Выходит моя Видья. Но не жизнерадостная и красивая, а печальная. Она бредет вдоль забора и с тоской смотрит впереди себя. Неожиданно одежда на ней вспыхивает. Волосы загораются ярким пламенем и факелом освещают пространство вокруг. Кричащая женщина несется по саду, как мифическая птица Феникс, разбрасывая огонь. Потом бросается на землю и отчаянно катается по ней. Но поздно. Волосы сгорели до самого основания, лицо обезображено. Она все еще дергается и пытается жить, но уже спустя несколько минут затихает. Я знаю, она еще дышит, но уже не двигается. Это просто болевой шок: Видья без сознания.

Улицу пронзает крик. Мой крик. Я чувствую себя таким же беспомощным, как в ту ночь, когда к Кире пришел Макс, а я ничего не мог с этим поделать. Беспомощный ребенок.

Ко мне кидаются женщины – видимо, они считают, будто я виновник, но я бегу от них в джунгли. Прочь! Прочь отсюда!

Глава VII

Садху

Моя бедная Видья! Это я сгубил тебя. Теперь я решаю бросить все и скитаться по свету. Отныне я запрещаю себе любить кого-либо, необходимо пытаться очиститься духовно, опустошить себя. Может, так мне удастся спасти себя и всех тех несчастных, которые пытаются любить меня. Женщины несчастны со мной, их преследует смерть.

Сейчас я мучаюсь дизентерией. Ужасно выгляжу и источаю мерзкий запах. Ходячий мешок с костями. Скитаюсь по улицам, как всеми покинутый бродяга. Меня шатает из стороны в сторону – лихорадка, нужно остановиться и дать телу отдохнуть. Сажусь около пыльной дороги, рядом сидит беззубый индус в оборванной одежде. Краем глаза замечаю, что он наблюдает за мной.

Я встретился с ним в городе N. Тут полно нищих.

Поворачиваюсь к нему, хочется поболтать:

– День добрый.

– Ты погряз в грехах, – только и говорит он и отворачивается.

Меня раздражает его напыщенность и самоуверенность. Наверное, у самого за плечами вагон разных пакостей. В сложившейся ситуации есть что-то театральное. Принимаю его игру:

– И что дальше?

– Нужно очистить карму, – отвечает он.

Я и без него знаю про карму. Молчу и жду, что этот самонадеянный оборванец скажет дальше.

– Иди искупайся в Священном Ганге, – говорит он. – Я направляюсь сейчас туда, могу взять с собой. Мне было видение, что ко мне присоединится странник.

Почему бы и нет? Может, тогда все это прекратится?

– Хорошо, старик, где ближайший автобус, или ты решил дойти до Великого Ганга на своих двоих?

В реке женщины полощут белье, моют волосы и вычищают грязь из-под ногтей. Они с ног до головы закутаны в свои разноцветные сари, как куколки в коконы.

Около берега, на другой стороне реки, сидит раздетый по пояс мужчина. Его ноги скрещены, а руки положены на колени, пальцы направлены вверх. Он качается из стороны в сторону и закатывает глаза. Все это он проделывает молча. При этом лицо его выражает страдание и боль, будто некто забавляется и непрерывно тычет его иголками.

– Кто это? – спрашиваю я.

– Один из нас, еще один садху, – улыбается мой старик.

Чудные эти садху. У них есть свои собственные религиозные течения. Различаются садху по жизненной философии и одежде.

– После смерти жены я решил посвятить всю свою жизнь Богу, – отвечает он – мой старик – на заданный мною вопрос: когда с ним произошло все это, то есть прозрение?

Я знаю о нем немного. Его семья погибла, и он решил бросить привычную жизнь. Садху не работает, а просит милостыню; не разрешает себе есть ничего лишнего и ограничивает себя во всем – даже в женщинах или другой семье.

На нем выцветшая оранжевая одежда. Сейчас он сливается с толпой таких же садху. Весь путь к Гангу мы проделали пешком. Два с половиной месяца ходьбы, скитаний и плохой еды. К тому времени, как мы доходим, я сам стал похож на оборванца. По сути, так оно и есть.

– Я сжигаю не только свою карму, но и карму всего общества, – объясняет мне старик. – Люди почитают меня.

Забраться на достигнутую нами высоту можно было на автобусе, но старик убедил меня проделать путь пешком.

– Я предан своей вере, – говорит он.

Мы пришли из города ***. Просили на улицах и пляжах подаяния и, наконец, дошли. Отходим в сторону. Садху покрывает свое тело пеплом.

– Это в знак отречения от всего, – говорит он.

Старик не индус. Он мой старый друг Рой. С тех пор, как подожгли Видью, прошло лет двадцать. Я не старею и не умираю. Настоящий возраст – пятьдесят два.

Мы столкнулись с ним тогда на остановке, и он убедил меня пойти к Священному Гангу. Мне было все равно, как жить дальше, поэтому я быстро решился.

Мы умываемся водой из реки, Рой ее даже пьет.

В детстве река Ганг представлялась мне широкой и величественной. Я думал, что в ней плавают крокодилы и находится она где-то очень далеко, так далеко, что мне никогда не представится возможность увидеть ее.

Сейчас я перед ней. Стою около кучи мусора и детально рассматриваю свою детскую мечту: повсюду валяются глиняные горшки, прозрачные пакеты и бутылки. Разноцветное тряпье плавает по поверхности священной реки.

К нам подходит индус, он осматривает одежду Роя и качает головой. За двадцать лет Рой стал очень худым, его кости торчат, ребра, обтянутые сухой кожей, выпирают так сильно, что становится страшно. Ноги сделались настолько тонкими, а глаза впалыми, что это подобие живого, мыслящего и способного чувствовать существа обычному человеку покажется мерзким. Рой похож на меня, можно сказать, телами мы близнецы. Если его голову приставить к моей или любому другому индусу, разница будет нулевая. Все мы ходячие скелеты.

Но местных не обмануть ни смуглой кожей, ни дистрофией. Туристы, конечно, ведутся. Черты лица у Роя все же не как у индуса, если то, что от него осталось, можно назвать лицом.

– Прогулка? – спрашивает лодочник.

Похоже, Рой оскорблен тем, что его до сих пор принимают за туриста и обращаются соответственно. Садху закрывает глаза и берет себя в руки.

– Да, пожалуйста, – говорит он.

– Вас двое?

– Двое.

Лодочник называет положенную сумму, мы роемся в складках одежды. Достаем монеты и отдаем ему.

Чтобы сесть в лодку, необходимо ступить в кучу мусора и по колено зайти в воду. Так мы и поступаем.

В лодке нам рассказывают про богиню Гангу.

Мы не слушаем то, что и так уже знаем, а только внимательно смотрим по сторонам. Мимо проплывают радужные пузырьки шампуня, выбившиеся из венков подгнившие цветы и мелкий мусор, наподобие целлофановых пакетов, цветной бумаги из-под продуктов и прозрачных бутылок.

Я пытаюсь привыкнуть к мысли, что это и есть та самая величественная река, которую все так почитают. Ведь для индуса смысл жизни – прийти сюда и совершить священное омовение.

Неожиданно из воды что-то высовывается: серая масса с отрывающимися полосками кожи.

– Что это? – в суеверном ужасе спрашиваю я.

– Они верят, что те, кто бросит прах в реку, обретут вечное спасение, – объясняет мне Рой.

– По-твоему, это прах? – указываю я на труп.

– Нет же, это останки.

Лодочник тычет пальцем на небольшое здание:

– Это ***. Там кремируют людей, и затем родственники развеивают прах над рекой. Правда, не у всех хватает денег, потому приходится сжигать труп наполовину или не делать этого вовсе.

Это то, что я понимаю из его длинной речи на ломаном английско-русско-индийском. Я давно не разговаривал на русском, лучше бы он изъяснялся на родном наречии, которое за долгие двадцать лет скитаний по Индии я научился понимать. Сейчас я грязный сорокалетний дистрофик.

– Не сжигают детей и беременных женщин, так как они безгрешны, – добавляет он.

Около нас проплывает раздутая от воды женщина. Ее лицо синее, глазниц нет, а огромная грудь, объеденная рыбами, оголена.

– Мы не скрываем, что Ганг загрязнен, – говорит индус, наблюдая за нашими искаженными лицами, – однако виной тому не люди. Это все заводы, скидывающие отходы в Священные воды Ганга. Мы – простой народ – не виноваты. Правительство – всему причина.

Я думаю о том, что можно винить кого угодно, кроме себя. Так же поступал и я раньше, но не теперь. Пришла пора возмездия. Судьба отыгрывается на мне. Уже много лет я еженощно мучаюсь кошмарами, в которых мне видится Кира, Мира с ее погибшим братом и бедная Видья. Это люди, которым я испортил жизнь. Взявшись за руки, они водят вокруг меня хоровод, а я сижу на земле и снизу смотрю на мертвые лица.

Течение укачивает меня. Мимо проплывает лодка с завернутым в праздничную ткань человеком. Но это уже не вызывает бурной реакции. Люди в нашей лодке только провожают бывшего человека глазами.

– Наверху река Ганг берет свое начало. Там вода молочного цвета… Только самые верные паломники поднимаются туда.

Настороженно смотрю на радостное лицо Роя. Видимо, нам предстоит долгий путь вдвоем.

– В Ганготри, – отвечает лодочник, – там, где Ганг берет свое начало. Это высоко в горах.

Глава VIII

Река жизни

Мы в Ганготри. Высота три тысячи метров. Перед моими красными от болезни глазами – ледяной поток и люди, черпающие воду руками. Некоторые моют голову, другие же плещутся, как дети, разбрызгивая священные капли на не менее священные камни.

Рой настоял на том, чтобы мы пошли сюда пешком. Это было совсем не просто, но мы дошли.

– Смотри, тут вода молочного цвета.

– Да, – подтверждает Рой, – так и должно быть. Ганг – дочь гор. У гор снежные вершины, поэтому река белая, как молоко. Вода, дарующая жизнь.

Эта версия не кажется правдоподобной, но приходится поверить в нее, ведь другого объяснения нет. Мы купаемся в реке и пьем воду, тут она и правда чистая и приятная на вкус.

Когда солнце заходит, людей становится меньше. Мы сидим в тени дерева и наслаждаемся вечерней прохладой. Мой спутник предлагает еще раз сходить к реке.

– Говорят, если испить воду у истока Ганга, будешь жить сто лет, – говорит Рой и жадно пьет.

На этот раз я воздерживаюсь. У меня нет желания жить вечно. Если бы вместо воды был яд, я бы без колебаний зачерпнул его.

С наступлением ночи ложимся спать под деревом. Комаров здесь, к счастью, почти нет.

Последующие несколько месяцев спускаемся по реке вниз, и каждый раз Рой становится молчаливее. Он пьет воду и делает священные омовения.

На мои вопросы товарищ отвечает только, что близок к познанию истины. Идет время, мы не останавливаемся и продолжаем путь. Иногда к нам подходят люди. В основном туристы. Они спрашивают советов, и Рой, конечно же, дает ответы. Часто это полная чушь – то, что он говорит, но люди все равно отходят от нас с просветленными лицами и с благоговением, если не сказать – с почитанием, желают просветления и долгой жизни.

Туристы принимают нас за индусов.

В один из дней садху просто ложится на землю и больше не встает. Привычка не обращать внимания на его странности берет вверх. Например, на его неподвижность. Возможно, он впал в нирвану или крепко заснул. Но проходит день, и я, наконец, подхожу к нему. Дотрагиваюсь и переворачиваю. Лицо уже окаменело и начинает высыхать. Обтянутые мертвой кожей кости.

– Рой? – он молчит. – Рой! – кричу я. Все та же тишина.

Мне не остается ничего, кроме как смириться и тащить его к реке. Одежда нагрелась от солнца, до нее неприятно дотрагиваться. Приходится брать его за ноги и тянуть. Я думаю, он бы хотел именно этого. Поднять его на руки я не в силах, поэтому, чтобы доставить друга к реке, уходит около часа.

Встаю на колени и с силой толкаю Роя руками. Наконец он в воде. Еще несколько минут усилий, и я вижу, как садху уплывает прочь.

Мне не удалось бы сжечь тело, но я сделал то, что должен был сделать, – сбросил останки в Священную реку. Тело Роя понесло течение, и скоро он скрылся из виду, а я остался на берегу размышлять о своей собственной жизни, которая стала моим проклятием.

Иногда мне кажется, что я никогда не смогу умереть, что все это чье-то проклятие. Неудачная шутка.

– Что же дальше? – задаю я себе вопрос. – Что мне делать теперь? Я не стал верующим, не получил ни просветления, ни ответов. Что дальше?

Река делает поворот, и вновь над водой виден старый друг. Сижу около берега Ганга и наблюдаю за тем, как Рой отправляется в последнее путешествие.

В этот момент, когда я смотрю на его тело, мне открывается нечто. Просветление, которого я так долго ждал. Это ответ на все вопросы. Ложусь на землю и закрываю глаза. Нужно пойти к Ледяному озеру и окунуться туда еще раз. Я либо умру, либо все вернется назад. Моя новая теория, я верю в нее, иначе жизнь будет казаться совсем бессмысленной. Должна быть у человека цель, подойдет даже теоретическое и недоказанное предположение.

Теперь я занимаюсь тем, что восстанавливаю физическую форму. Чтобы подняться на такую высоту и дойти до озера, нужны силы. Через несколько городов – граница с Непалом. Необходимо раздобыть деньги, чтобы купить одежду, отъесться.

Ловлю рыбу и спускаюсь вниз по реке. Через несколько городов нахожу нужного мне человека. Он стоит, повернувшись спиной, и наблюдает за водой, затем улыбается и тянет сеть. Как только человек затаскивает полную сеть рыбы, я осмеливаюсь заговорить с ним.

– Здравствуйте, мне нужна работа. Я готов работать сколько скажете и за любые деньги.

– Зачем тебе? – спрашивает он, доставая рыб из сети. Около его ног пробегает выдра. Она юркая и веселая.

– Куда это ты? – обращается он к ней и ловит руками. Животное не сопротивляется. Рыбак дает ей одну рыбешку и сюсюкается с ней, как с ребенком. Только когда он привязывает поводок, поворачивается в сторону, видит меня и удивляется. Затем вспоминает и повторяет заданный вопрос.

Отвечаю, что мне нужно в Непал. Нет смысла кривить душой и что-то придумывать. Для похода необходимо заработать долларов двести пятьдесят. Помимо снаряжения, куплю еще и телефон. Мой потерялся. В Петербурге сдается квартира, но денег давно не присылали. Может, они решили, что я умер? Или умерла тетка и больше некому заниматься делами?

Выслушав меня, рыбак задумывается, затем жует губами, будто пробуя рассказ на вкус.

– Хорошо, – заключает он, – хочешь подняться к Ледяному озеру, это твое дело. Не думаю, что мы встретились зря.

В Индии все верят в карму и считают, что нет случайных встреч. Вся ответственность лежит на богах. Так я получаю работу. Теперь я рыбак: встаю рано утром, чтобы наловить побольше рыбы и по выгодной цене продать.

Как-то раз я спросил товарища о семье. Почему до встречи со мной он рыбачил один? Есть ли у него дети?

– Мою семью разорвал бенгальский тигр. Как-то раз я ушел, вернулся, а никого нет. Только кровь и это животное посреди комнаты догрызает младшего сына. Жена умерла от родов за несколько недель до этого. Дочь замужем, редко видимся, да и не тревожить же ее. Теперь она принадлежит другой семье.

Пять месяцев мы вместе ловим рыбу. У него есть выдры, которые загоняют добычу в сеть.

– Это очень удобно и прибыльно, – хвастает он, – тебе повезло работать у меня.

Я и сам это знаю. Зарплата не самая высокая, большую часть индус забирает себе. Когда я накапливаю нужную сумму, говорю, что настала пора уходить. Он не настаивает и не задает лишних вопросов, только грустно улыбается и желает хорошего пути. Мы привыкли друг к другу за эти месяцы, и сейчас жаль расставаться.

Один раз, помню, спустились вниз по реке. Там течение не такое сильное, вода спокойная и прозрачная.

– Здесь большая рыба водиться должна, – объясняет индус, – но ее только на удочку поймать можно.

После получасового молчания меня начинают одолевать сомнения. Но судьба, как обычно, доказывает, что я неправ. Зрачки расширяются, тело деревенеет, и вот я уже, сам не помня себя от страха, ору что есть силы:

– Убираемся отсюда!

Индус щурится и смотрит на другой берег реки. Открыв пасть, там бездвижно лежит крокодил, половина его туловища в воде. Сквозь чистую воду я вижу, какой он огромный. Метров пять, не меньше! Его чешуйчатое тело пугает и говорит мне, что смерть близка. Сейчас он услышит нас и рванет с быстротой молнии. Кажется, я доживаю последние минуты жизни, и время, о котором я так молил всех несуществующих богов, наконец пришло.

Индус хлопает меня по плечу и смеется.

– Это не тот крокодил, которого нужно бояться, – объясняет он. – Смотри, какая у него пасть узкая, не проглотит. Видишь, на самом конце шишка?

– Да…

– Значит, самец, – улыбается индиец. – Чего ты трясешься? Не может он нас съесть физически, понимаешь?

– Хорошо, – выдыхаю я, – но, может, пойдем отсюда? А то еще руку откусит…

– Рыбу поймаем и пойдем.

Через несколько минут у товарища клюет, спустя недолгое время клюет и у меня. За день мы поймали три крупные рыбы и еще незначительных мелких штук десять. В тот день продали только две, а последнюю оставили для себя. Ужин был вкусный.

Сейчас я иду к одной цели. Теперь, когда мне не с кем разговаривать, остаюсь наедине с собой и вспоминаю обрывки прошлой жизни. По ночам я переживаю то, что должен был пережить.

Глава IX

Сны по дороге в Гималаи

Во сне я часто гуляю по Среднему проспекту Васильевского острова, теперь он пешеходный, и там, где раньше была дорога, прогуливаются люди. Этакий маленький Невский проспект. Совсем не узнаю город. Он стал лучше, но теснее. Намного теснее. Сотни огней, как на Бродвее. Пешеходная аллея, где я когда-то горланил мальчишкой песни, осталась прежней. Разве что все дома расселили, и теперь на месте квартир с их бытом магазины с покупателями.

Присаживаюсь на скамейку и, закрыв лицо руками, плачу. Мне не стыдно, я слишком долго держал эмоции в себе.

– Зачем молиться за умерших?

– Что? – спрашиваю я удивленно.

Мы стоим посреди тюремной камеры. Человек в ярко-оранжевом пиджаке сидит на стуле и молча разглядывает меня. Ножки стула покрыты желтыми кружочками, точно такими же, как и галстук неизвестного.

– Считается, будто человек был бессмертен, но после грехопадения тело стало тленным и смертным. Значит ли, что мы умираем от нашего же яда и собственных дефектов?