Сентиментальная лирика о любви Казакова Римма

Запоздалое заклинание

Памяти В. Высоцкого

Какие песни ни пропеты,

лишь ими дни не исчисляй.

Не исчезай с лица планеты,

прошу тебя, не исчезай!

Ты жил не зря, ты много сделал,

но нежно, неутешно жаль

живой души, живого тела…

Прошу тебя, не исчезай!

Не только нотою упрямой

захлестывая мир и зал,

как для любимой, как для мамы,

жив, во плоти – не исчезай!

Оправдывай хулу, наветы,

озорничай, дури, базарь

и лишь с лица своей планеты,

прошу тебя, не исчезай!

Горячкой глаз, парком дыханья,

даритель правды, маг тепла,

с Таганки, из любых компаний

не исчезай, прошу тебя!

В календаре не смею метить

твою посмертную зарю.

Мне говорят: исчез в бессмертье.

«Не исчезай!» – я говорю.

А ты, что пел, как жил, нелживо,

смеешься: мол, себя не жаль…

И говоришь всему, что живо,

и мне, как всем: «Не исчезай!..»

Истина

Достаточно, что не солгу,

что свой несильный голос ввысь тяну.

Знать все и впрямь я не могу,

лишь проливаю свет на истину.

И ты добавь, и ты прибавь,

вторгайся в монопольность деспота,

хотя бы мелочью приправ

явленью истины содействуя.

Как никогда, искажена

жизнь формулами полувнятными,

но то, что истина – одна,

похоже, навсегда понятно мне.

Я где-то около хожу,

но мне не топчется, шагается,

когда хоть что-нибудь скажу,

что с истиною сопрягается.

Савкина горка

Жалею Пушкина, как сына.

Когда б в те годы я жила,

я для него бы попросила

у жизни, если бы могла,

лишь эту светлую, простую –

земных забот его предел, –

лишь Горку Савкину крутую,

где дом построить он хотел.

Летела жизнь, неслась, ломалась, –

войне подобная, игре…

Ах Боже мой, какая малость:

приют на Савкиной Горе!

Смотрю вокруг с нее пристрастно.

Земля в рассветном серебре…

А ведь и вправду, как прекрасно

на этой Савкиной Горе!

И Пушкин знал, как жить, что делать

в расцветной той своей поре!

Нелепо: недостало денег

на дом на Савкиной Горе.

Все было: жизнь, любовь, признанье.

Все будет: слава на века!

Но все равно щемит, пронзает,

как не рожденная строка,

как детское святое горе, –

тот, ни тогда и ни потом

на Савкиной пушистой Горке

его не выстроенный дом…

«Есть национальные святыни…»

Есть национальные святыни, –

к ним любовь щемящая не стынет.

Скажешь: Пушкин…

           Выдохнешь: Есенин.

Блок…

           Души спасенье.

                      Потрясенье.

Проясненье пятен светлых, темных

на полотнах жизни многотомных.

Поясненье: всем, что жизнь и значит,

до рожденья ты рожден и начат.

В этом мире есть за что сражаться

со времен минувших и доныне,

есть за что душе живой держаться…

Есть национальные святыни!

Есть чему восторженно дивиться,

с добрыми соседями делиться,

зная, что живешь ты не в пустыне…

Есть национальные святыни!

«Сойди с холма и затеряйся разом…»

Сойди с холма и затеряйся разом

в траве, коль мал, и в чаще, коль велик.

Сойди с холма! – велят душа и разум

и сердце опустевшее велит.

Наполнит вдох цветенье диких вишен,

прильнет к ногам грибная полутьма…

Ты зря решил, что вознесен, возвышен

лишь тем, что озираешь даль с холма.

Сойди с холма – и станет небо шире,

и будет жизнь такой, – сойти с ума!

И ты поймешь, как много мира в мире.

Он звал тебя давно сойти с холма.

А этот холм, что пред тобой маячит,

где был как будто к звездам ближе ты,

он ровным счетом ничего не значит

для жизни в измеренье высоты.

Он – не вершина, он – лишь холм, не боле,

но будешь с ним в соседстве неплохом,

коль обретешь свой лес и дол, и поле,

и даже по-иному – этот холм.

И все, как надо, в сердце соберется,

и все тебе подскажет жизнь сама.

Пусть на холме останется березка –

твой постовой… А ты – сойди с холма.

«Туманен и росен…»

Туманен и росен,

осенний рождается день.

Печалит не осень –

уход несравненных людей.

Не то, чтоб дружили,

не близкие и не родня,

но – были, но – жили,

и тем утешали меня.

На них – не молиться –

летать под защитным крылом!

И как примириться,

что это блаженство – в былом?

Вседневное горе,

всежизненная беда,

сиротская доля –

без этих людей навсегда.

И даже в природе,

что нам заменяет творца,

от этого вроде –

намек на возможность конца.

Встревоженно желтое,

впечатано солнце в зрачок.

Какое тяжелое

сердечко мое с кулачок.

И люди, и символы

и дня моего, и веков –

Твардовский и Симонов,

Луконин, Орлов, Смеляков…

Как пусто и скорбно

без вас на планете родной.

И все же, подобно

поэту эпохи иной,

как выход счастливый

из боли, которой больна, –

не то, что ушли вы,

что – были, я помнить должна.

«Иду от печки…»

…Иду от печки,

от уздечки,

которой лошадь вряд ли рада.

Иду от слова,

от засова,

который отодвинуть надо.

Открыть для воли,

отворить,

запрячь слова и рассупонить,

и тут же про задачу вспомнить,

про смысл и цель:

заговорить!

Ах, если б всё так просто было,

как молоток,

           скребок

                      и мыло:

стирай,

скреби

и отбивай!

И вот, отмыты и отбиты,

лежат слова на поле битвы.

Чужие.

Без опорных свай.

А я молчу, как и молчала,

и начинаю от начала:

иду от сердца и ума.

Не от уздечки,

не от печки –

от речи, от истоков речки,

а речка – это я сама…

Художник

Назначенье – художник.

Среди прочих его укажите,

средь ученых, дотошных:

утешитель, шаман, небожитель.

Ничего не разрушив,

не нарушив, не злясь, не бастуя,

только делает души