Жасминовые ночи Грегсон Джулия
– Не знаю, – уклончиво ответила она, а сама подумала: потому что цена оказалась слишком велика, потому что я не проявила особой храбрости, а была скорее ребенком, втянутым во взрослые игры, потому что вся эта история в итоге показалась мне скользкой, потому что я потеряла из-за нее Доминика… Все это промелькнуло в ее голове.
Клив покачал головой с видом педагога, жалеющего, что у одаренного ученика пропадает даром его талант.
– Ну, – ворчливо заметил он, – конечно, не мне тебя учить, но на твоем месте я бы оценил такую честь.
– Ты мне вот что скажи… – вырвалось у нее, прежде чем мысль приобрела законченную форму. – Это действительно стоило тех жертв? Или это делалось, потому что так полагается делать? Что чувствуют люди, попавшие в подобную ситуацию? Особенно когда по их вине погибают другие?
– Я не понял твой вопрос.
– А надо бы понять или хотя бы попытаться это сделать.
Он осушил свой бокал.
– Тише, Саба, – предостерег он ее и смерил очень странным взглядом – осторожным, недобрым и уязвленным. – Нет, серьезно, нажми на тормоза, потому что у меня есть для тебя и другие новости, – а ты можешь сейчас ляпнуть то, о чем потом пожалеешь.
Она тяжело вздохнула и уставилась в узкий фужер. Успокойся, Саба, не его вина, что все так вышло.
– Правда?
Он понизил голос, потому что пианист перестал играть.
– Правда.
– Какие новости?
Он набрал в грудь воздуха и позвал официанта.
– Еще виски, пожалуйста. А для мадемуазель?
Она накрыла ладонью фужер.
– Нет, Дермот, пожалуйста – заказывай только себе. Я скоро уйду.
– Саба, я думаю, что ради такого известия ты останешься.
Он наклонился к ней и облизал губы.
– Его нашли, – прошептал он. – Твой бойфренд – он в Алексе.
– Какой бойфренд? Кто?
Он смотрел на нее так серьезно, что на мгновение – безумное мгновение – ей показалось, что он имел в виду Северина Мюллера.
– Твой пилот.
– Мой пилот? – По выражению лица Клива нельзя было подумать, что он приготовил для нее хорошую новость. – Йенке?
– Нет, не Йенке, – сказал он наконец. – Доминик Бенсон. Он остановился в отеле «Ватерлоо». Это маленький частный отель возле вокзала. Он жил там почти две недели.
– Ты шутишь? – Она онемела, одеревенела, окаменела, словно разом отказали все ее рецепторы. – Откуда ты знаешь?
– Потому что я искал его. По просьбе Озана.
– Но ведь ты говорил мне, что не можешь или не станешь это делать.
Он погонял пальцем кусочек льда в бокале виски.
– Мне так приказали. Перед концертом тебе нельзя было сказать – это вышибло бы тебя из колеи на сто процентов. Но ради бога, Саба, не говори никому, что ты узнала об этом от меня.
– Это правда?
Он кивнул со вздохом.
– Я сам видел его вчера на улице. А он видел, как я разговаривал с тобой. Так что, Саба, – он залпом допил виски и придавил окурок, – как говорит добрая фея, «моя работа закончена». В один вечер я сообщил новости об оказанной тебе чести и о твоем бойфренде. Или, пожалуй, в этой антрепризе я скорее вдова Туонки[150]. Кстати, если у тебя будут проблемы, ты знаешь, как меня найти. Скоро я вернусь в Англию.
Он встал, все еще улыбаясь, и попытался надеть плащ, но долго не мог попасть в рукава. Потом осоловело поглядел на часы.
– Надо же… tempus fugit. Время летит. Думаю, тебе не терпится поскорее добраться до «Ватерлоо». Боюсь, что не смогу тебя подвезти – меня ждут в другой части города. Вот адрес. Передай ему от меня, что он счастливчик.
Пока он царапал на листке бумаги адрес, новость наконец-то просочилась в ее мозг, оттуда в кровь и по позвоночнику добежала до нервных окончаний.
– Дермот. – Она одарила его сияющей улыбкой. – Это правда?
Он поднял кверху два пальца.
– Честное слово скаута.
– В самом деле?
– Угу.
Она вздохнула с облегчением.
– Спасибо тебе, от всего сердца спасибо. – Она уже простила его за то, что он молчал про эту новость и сообщил ее только после концерта. Ясное дело, ведь Озан четко дал ей понять, какие у него приоритеты.
– А если у тебя что-то не заладится… – Он положил на стол несколько грязноватых купюр для официанта и сунул ей в руку листок. – Позвони своему старенькому дядюшке Дермоту. – Он взял шляпу. – Это адрес моей сестры в Англии. В принципе, я не должен давать его тебе, но черт с ним. Я все равно сомневаюсь, что ты им воспользуешься.
Живой! Она вышла на улицу, взглянула на адрес и не знала, смеяться ей, кричать от радости или плакать. Дом живой! Он в Александрии. Улицы вокруг нее пульсировали весельем – играли уличные музыканты, люди пели, танцевали, кричали. В одном из парков горел костер, искры летели в ночное небо. Никаких шансов поймать такси. Она торопливо шла по улице, полная воодушевления и одновременно ужаса. Вдруг она упустила свой шанс? Вдруг у него появилась другая и он не захочет ее видеть?
Она остановилась возле статуи Мухаммеда Али-паши; ее грудь тяжело вздымалась.
– Отель «Ватерлоо», – прочла она в записке, которую ей написал Клив. – В районе улицы Наби Даниэль, вблизи вокзала.
После получаса отчаянных поисков в грязноватом переулке она нашла отель, вклинившийся между парикмахерской и сирийской пекарней.
В пустом вестибюле ночной портье читал вечернюю газету.
– Где он? – спросила она, еле переведя дыхание. – Доминик Бенсон. Он остановился тут.
Мужчина удивленно глядел на нее. Богиня в серебристом платье и грязных туфлях? Потом он узнал ее.
– Мадам, мадам? – У него загорелись глаза. – Вы очень хорошо пели. Напишите ваше имя, мерси. – Он сунул ей листок бумаги. – Специально для меня.
Она торопливо нацарапала свое имя.
– Помогите мне, – попросила она. – Пожалуйста. Помогите. Я ищу одного человека.
– Кого? – Он озадаченно нахмурился.
– Доминика Бенсона. Он ваш постоялец.
Портье выдвинул ящик стола, вытащил пыльный гроссбух и мучительно долго искал страницу и день.
– Нет, мадам, – с сожалением сообщил он, качая головой, – его у нас нет. Уже нет. Сегодня ночью… – Он изобразил, что несет тяжелые чемоданы. – Он уехал в Каир.
– Когда, когда? – Она схватила его за руку и показала на часы. – Когда поезд?
Он пожал плечами.
– Один час. – Снова пожал плечами. – Может, два часа. Поезд специально для тех, кто был на концерте. Мне очень жаль.
Главный железнодорожный вокзал Александрии, Миср, находился примерно в миле от отеля. Она взяла такси, выскочила из него, когда они застряли в пробке, и побежала к вокзалу, не обращая внимания на мусор, конский навоз, выбоины и камни.
У вокзала стояли лошади, запряженные в экипажи, и ели зерно из мешков, надетых им на голову; это придавало им сходство с узниками перед казнью. Хватая ртом воздух, она пробежала мимо них и влетела на набитый людьми вокзал. Поискала в толпе европейские лица и увидела возле билетной кассы группу солдат-шотландцев.
– Каирский поезд, – выпалила она.
– Не сломай ногу, милая, – предупредил ее парень в килте. – Поезд ушел, только что… Подожди-ка… подожди. – Он вытянул шею, огляделся и махнул рукой. – Нет, он еще там…
– Где? Где? – закричала она.
– Платформа номер два, – в унисон ответили солдаты.
Она побежала туда, мимо спящих попрошаек, подвыпивших гуляк, юных влюбленных, солдат, крестьянина с одеялом на спине, и увидела последний вагон поезда, уходившего в переплетение проводов, в разбитые предместья, а потом в никуда.
Она стояла на платформе в красивом серебристом платье, испачканном грязью; ее белая накидка трепетала на ветру.
– Остановите проклятый поезд! – заорала она зычным валлийским криком, каким ее предки переговаривались из долины в долину. – Остановите! Остановите! Остановите! Немедленно! – Она побежала за поездом по полутемной платформе, споткнулась и чуть не упала. Поезд продолжал медленно удаляться в ночь, но в самую последнюю минуту носильщик, стоявший на тормозной площадке последнего вагона, заметил орущую гурию в светлом платье, которая бежала сквозь паровозный дым.
Он тоже закричал, вбежал внутрь вагона и дернул за красный шнур срочной остановки. Поезд со скрежетом остановился.
В обычное время за такие вещи грозит наказание, но в ту ночь у всех было праздничное настроение. Люди высунулись из окон, смеялись, шутили, а она вскочила в поезд, все еще шипевший тормозами и протестовавший против своей остановки. Она стремительно шла по набитым людьми проходам, звала Доминика и глядела сквозь стеклянные двери на пассажиров: мужчин в фесках, котелках и тюрбанах; на семьи, готовившиеся ко сну; на весело махавших солдат.
Доминик сидел у окна в предпоследнем вагоне. Сначала она даже не узнала его, так он похудел и постарел. Но он оглянулся и увидел ее. И вздохнул.
– Дом. – Она подошла к нему и дотронулась до его щеки. Локомотив уже пыхтел, готовый продолжить свой путь. Перекликались проводники. – Пойдем скорее отсюда.
– Саба. – Он смотрел на нее, и в его глазах были лишь боль и смятение. – В чем дело?
– Ради бога, Дом, пойдем скорее. Поезд уже тронулся. – Под ногами постукивали на стыках колеса.
– Нет, – ответил он. – Ни к чему все это.
Она вскочила на сиденье, схватила с полки его чемодан и выбросила в окно на платформу.
– Я все тебе объясню, – закричала она, когда платформа поплыла мимо окна. – Пойдем скорее отсюда!
Несколько солдат высунулись из окон уходящего поезда и с интересом смотрели, как красивая девушка в дивном платье спорила на платформе со своим парнем.
– Я не вижу никакого смысла, – кричал Дом сквозь грохот локомотива. – Для меня это просто глупая игра.
– Дом, пожалуйста, – молила она. – Замолчи и иди со мной.
Нормально поговорить на вокзале не было никакой возможности. Они направились к его отелю. Саба по-прежнему несла его чемодан.
На углу улицы он остановился. Под уличным фонарем его глаза казались совсем черными.
– Саба, слушай, – сказал он. – Я уже все решил. Я не хочу, чтобы все было так, как теперь… это просто невозможно. Я ждал тебя тогда и чуть не умер от тоски. Куда же ты тогда делась, скажи, пожалуйста? Хоть раз скажи мне честно.
– Хорошо. – Она со стуком поставила чемодан. – Отвечаю честно: я пошла на вечеринку.
– На вечеринку?
Они с истерическим недоверием глядели друг на друга.
– Вот оно как, – сказал он. – Что ж, теперь мне все абсолютно ясно. Спасибо хотя бы за то, что ты мне не врешь.
– Дом… – У нее расстегнулась пряжка на туфельке, и ей приходилось подволакивать ногу, чтобы не отстать от него. – Вечеринка была в Турции.
– Прекрасно. – Он нахмурился и ускорил шаг. – Потрясающе! Просто фантастика! Вечеринка, оказывается, была в Турции. Мне от этого стало легче.
– Послушай, идиот ты проклятый, – закричала она. Они проходили мимо небольшого бара, где сидели морские офицеры. – Давай зайдем к тебе в номер, и я расскажу тебе обо всем подробно.
– О-го-го, – загоготали моряки, услыхав ее слова. – Нельзя отказываться от такого предложения, приятель!
– Пошли вы все! – заорал на них Дом.
В отеле «Ватерлоо» они поднялись на свой этаж по полутемной лестнице. Новый портье, дремавший за стойкой, дал им новый номер, новый ключ и не задал никаких вопросов. В номере Дом включил настольную лампу. Там был лишь один-единственный стул, и они сели на кровать.
– Саба, послушай меня, – сказал Дом. Он держал ее за запястья и серьезно глядел ей в глаза. – Мы пришли сюда, чтобы поговорить обо всем в спокойном месте. Прежде всего я хочу тебе сказать, что видел тебя вчера с каким-то мужчиной. Если у вас с ним близкие отношения, не увиливай и скажи правду. Понимаешь, я не хочу проходить через это еще раз. Хватит с меня.
– Дом… – Чудо, что он жив и что они снова вместе, начинало рассеиваться словно утренний туман.
– Молчи, не надо. – Он встал с кровати и пересел на стул, чтобы оказаться подальше от нее.
Тогда она рассказала ему все, что могла, про Стамбул, Озана и Клива.
Он выслушал ее все с тем же недоверием, потом сказал:
– Саба, ты серьезно это говоришь? И что, они выдали тебе парик и темные очки?
– Абсолютно серьезно. – Она прижала пальцы к его губам. – Более чем.
Она рассказала ему про вечеринки в немецком доме. Правда, умолчала про Северина. Пока она не могла говорить о нем, а вероятно, и никогда не сможет.
– Я попала в аварию. В автомобильную аварию. – Он снова сел на кровать рядом с ней. Она откинула со лба волосы и показала ему свежий шрам. – Тогда немцы увозили меня из того дома.
– Боже. – Впервые за все время он прикоснулся к ней – к ее виску. – Почему ты не сказала мне ничего – не сказала мне, куда ты едешь? Я умею хранить тайны.
– Я не могла. – При свете лампы ее лицо казалось совсем худеньким. – Мне сказали, чтобы я избегала всяких близких отношений. Ведь если бы тебя арестовали или ты бы попал в плен, для тебя это было бы очень опасно.
– Что еще случилось? – Он пристально смотрел ей в лицо. – Ведь что-то точно случилось, я это чувствую.
– Много всего… я потом тебе расскажу… но и хорошие события тоже были. Сегодня Клив сообщил мне, что информация, которую узнал Йенке, повлияла на ход войны. Но сказать подробнее он не имел права. Он нарушил все инструкции, даже когда сообщил мне, что ты в Александрии.
– Возможно, ты получишь больше медалей, чем я.
– Возможно.
Он посмотрел на ямочки на ее щеках, на белозубую улыбку.
– Невероятно, – пробормотал он, обнимая ее. – Просто не верится. До смешного. Ты внезапно появилась в поезде. – Он расхохотался. – А перед этим… я был на концерте… слушал тебя… Это была такая мука.
Он достал носовой платок и вытер слезинки с ее щек.
– Что с тобой случилось? – спросила она наконец. – Ты так похудел.
– Меня сбили, – ответил он. – Я потом расскажу тебе об этом. Сейчас не хочу.
Поскольку их примирение было недавним и осторожным, она не стала настаивать.
– Мы уж решили, что ты погиб, – сказала она. – Барни передал мне твое письмо; он обнаружил его в твоем шкафчике. Он говорил тебе?
– Я не видел Барни – он уехал в другое место. После моего возвращения я почти никого не видел. Какое письмо? Ох, господи, нет. – Дом внезапно понял, о чем речь. – Глупое письмо. Тогда я страшно злился. Я не собирался его отправлять.
– Еще Барни передал мне вот это. – Она подняла руку и показала ему браслет.
– Ты его носишь?
– Все время.
Тогда он наклонился и поцеловал ее в губы. Погладил ее лицо, провел пальцами по волосам. Потом отвел ее к раковине и, посадив на стул, стал смывать грязь с ее ног, ворча, что они в ужасном виде.
– Спасибо тебе, нянечка, – поблагодарила она. Он помыл ее ноги с мылом, обтер и нежно поцеловал каждый пальчик. Она встала, он расстегнул на ней платье, и они легли в постель. Она прижалась к нему и поцеловала, и это был самый сладкий поцелуй в его жизни. Потом они оба разрыдались и не стыдились своих слез.
– Я думала, что тебя уже нет, – рыдала она. – Мне не хотелось жить после этого. Я хотела умереть вместе с тобой.
И он верил ей, потому что она всегда была искренней; какая-то часть его души знала это с самого начала.
Глава 50
Весна принесла море цветов. Возле дома, в котором пригласил их пожить Зафер Озан, росли маки и штокрозы, белые и розовые анемоны, календула и бальзамины. Саба развлекалась тем, что составляла каждый день всевозможные букеты.
Особняк стоял на скалистом обрыве над морем неподалеку от дворца Монтаза и по стандартам Озана был невелик, так, почти простая хижина. Но в нем были светлые, белостенные комнаты, замечательная длинная веранда, обращенная к морю, и маленький сад, где цвели акации и жасмин, а с ветвей свисали апельсины, мандарины и лимоны. Место было тихое и уединенное, и кроме пасшегося неподалеку горластого осла и утреннего щебета птиц ничто не нарушало тишины – редкая роскошь после жизни в военных лагерях и многоместных палатках.
По утрам приезжал на велосипеде Юсуф, слуга Озана, и привозил корзинку с вином, свежим хлебом, сыром и какой-нибудь свежей рыбой. На светлой кухне, выложенной голубым и белым кафелем, Саба с переменным успехом пыталась что-то готовить.
В первые два дня Саба и Дом лежали в объятьях друг друга в белой спальне и спали, спали, спали. А когда не спали, то смеялись, что зря теряют время. Потом последовали длинные, ленивые дни; они любили друг друга, плавали, загорали, ужинали на веранде при свечах, босые.
– Смотри, – сказала как-то вечером Саба, взглянув на звезды. – Вон там Волосы Вероники. – Она показала на скопление звезд. – Я понятия не имею, кто такая Вероника. Просто папа когда-то показал мне это созвездие в звездном атласе.
– Вероника была женой египетского царя Птолемея, – пояснил Дом. – Во время похода мужа против сирийского царя она посвятила свои прекрасные волосы Афродите как благодарственную жертву за его победы. На следующий день волосы исчезли из храма. Придворный астроном объяснил, что они перенесены богами на небо и что он уже нашел это новое созвездие. В общем, он нашел удачную уловку, иначе был бы скандал и полетели головы сановников.
– Откуда ты все это знаешь?
– Из летной практики и благодаря своему высокоразвитому интеллекту. – Дом по-прежнему смотрел на звезды и витал где-то на удалении многих световых лет.
Ей нравилось, что он так много знает. Ее это успокаивало.
Он читал ей стихи Кавафиса. Оказалось, что этот поэт жил когда-то на Рю Лепсиус, почти рядом с их домом.
- Корабль уплыл, дороги замело.
- А ты так никуда и не стремился.
- И умираешь…
- в Греции
- и в Риме;
- в Библии,
- в Коране;
- в богатстве,
- в нищете;
- и в радости,
- и в горе…
- Везде. Одновременно. Навсегда[151].
– Вот так было и у меня на душе, – сказал ей Дом. – Когда мы расстались и я не мог тебя найти. Хуже просто не бывает.
Можно быть счастливым, даже не замечая этого, а иногда тебя переполняет счастье, но ты прекрасно сознаешь его драгоценность и недолговечность.
Бывали минуты, когда Сабу пугало почти мистическое совершенство тех дней – все было так, как надо, и в избытке. И те дни невероятно сильно отличались от остальной жизни, с ее неопределенностью, терзаниями и скукой, со всеми прочими драмами, большими и мелкими, которые выпали на ее долю. Ей хотелось продлить это счастье, чтобы оно было с ней всегда, но она была уже взрослая и понимала, что это невозможно. Мир не стоял на месте, скоро все переменится. Дом ждал своего очередного назначения – Королевские ВВС Западной пустыни уже свернули палатки, многие летчики отправились в другие эскадрильи: на Сицилию или в Бирму. Саба ходила в Каире на репетиции очередной экстравагантной постановки Озана и пела для солдат, которые все еще оставались в Суэце и Каире. А в пустыне уже заносило песком следы войны – ангары, склады ГСМ, траншеи.
Как-то раз к ним заехала Арлетта. Она привезла письма для Сабы, две коробки рахат-лукума с фисташками, бутылку джина, а еще пучеглазого электрического верблюда, купленного в сувенирной лавке. При включении в сеть глаза верблюда загорались зловещим красным огнем.
На одном конверте Саба узнала аккуратный, округлый почерк матери.
Она ушла в спальню, заперла дверь и дрожащими руками открыла конверт, ожидая, что в письме она прочтет известие о смерти отца – ей часто снился такой сон, горестный, с ужасным сознанием потери.
Но новости оказались хорошие: младшая сестренка Лу вернулась из долин; она, как и прежде, бойкая, хорошо учится, держит себя солидно, как взрослая. Тан хорошо себя чувствует, прыгает как блоха, обзавелась новой подругой, тоже из Турции, которая живет на их улице. А в последних строках материнского письма прозвучала необычная, бунтарская нотка.
«Ты только посмей не приехать на Помрой-стрит, когда вернешься в Англию! Этот дом навсегда останется твоим домом, что бы там ни говорил отец. Недавно он подписал новый контракт с «Файффс» и будет показываться дома еще меньше прежнего, так что у нас будет много времени. И, честно говоря, Саба, милая, я рада, что ты приняла такое решение. Тебе жить, поэтому тебе и решать, а у меня своя жизнь. Надо было бы мне давным-давно от него уйти – он упрямый, всегда настаивает на своем, и я сыта по горло его капризами».
Это был шок.
До этого она видела мать в разных, часто противоречивых ролях – хорошей спортсменки, покорной жены, страстной театралки, искусной кулинарки, – но этот негромкий рык накопившейся злости, прозвучавший в конце письма, заставил ее задуматься, знала ли она ее когда-нибудь по-настоящему. Мысль о том, что война изменила и маму, была слишком тревожной. Саба обсудила это с Арлеттой во время их неспешного утреннего заплыва до плота, привязанного в сотне ярдов от берега.
Она рассказала ей, как мама, которая когда-то не могла выйти из дома, не накрасившись, не одетая с иголочки, с удовольствием ходила потом на фабрику в жутком комбинезоне и старом зеленом шарфе, повязанном на голову в виде тюрбана; как однажды она сказала Сабе, что это гораздо интереснее, чем сидеть целыми днями дома, тем более что муж постоянно в плаванье.
– Правильно, – спокойно ответила Арлетта. – Я бы сошла с ума, если бы сидела дома, да и ты тоже. Скука.
Арлетта все время пыталась сохранить волосы сухими и поэтому напоминала испуганную афганскую борзую, которую злые шутники бросили в море.
– Вот посуди сама, – запыхавшись от усилий, проговорила она и махнула рукой на горизонт. – Мы привыкли получать то, что нам нужно, благодаря работе, и мы будем скучать без нее, правда?
Саба поглядела на ярко-синее море, на безоблачное небо, на берег с чистым белым песком, на дом на скале, где они были так счастливы с Домиником.
– Нам скоро придется уехать отсюда? – Бессмысленный вопрос.
– Не будь идиоткой, – ответила подруга. – В Англии будет ужасно, но это наши привычные ужасы.
Они доплыли до плота. Арлетта, после многих недель танцев еще более стройная, чем всегда, выскочила из воды, как великолепная Афродита. Она тряхнула волосами и шлепнулась рядом с Сабой, потом подрыгала ногами в воздухе и осталась довольна своей формой.
Некоторое время они лежали бок о бок, касаясь плечами, и вбирали в себя солнце. Потом Арлетта спросила:
– Ты еще не думала про Индию?
Саба вздохнула – вопрос сложный. Им обеим предложили в ЭНСА трехнедельные гастроли по Индии, но она никак не могла найти момент, чтобы сообщить об этом Дому.
– Честно признаться, я пока не могу решить; не знаю, что скажет Дом, и вообще…
– Саба. – Арлетта села и серьезно посмотрела на подругу. – Знаешь, что я тебе скажу? Только пойми меня правильно…
– Ну?.. – Саба насторожилась.
– Понимаешь… Да, конечно, вы с Домом очень счастливы вместе, это видно невооруженным глазом… Он обожает тебя, а ты его, и все это очень романтично, ничего не скажешь… – Арлетта скрестила руки на груди и прищурилась. – Только… не отдавай ему всю себя до конца; оставь немножко себе.
– Я знаю, Арлетта, – ответила она с неохотой. Но в этот момент ей хотелось рожать ему детей, научиться вкусно готовить, навсегда сохранить в душе эту сладкую, медовую радость их любви. – Что мне нравится в ЭНСА – то, что я могу там делать те вещи, которые умею, и это здорово – я искренне это говорю.
Арлетта удивленно глядела на нее, высоко подняв брови.
– Когда ты думала, что он погиб, – напомнила она, – ты бросила петь или, по крайней мере, хотела бросить. И поверь своей тетушке Арли: ни один мужик не стоит таких жертв.
В голосе Арлетты прозвучала грусть. Саба слышала ее не в первый раз.
– Арл, не говори ничего, если не хочешь. Но что случилось с Барни? Я больше не слышу о нем от тебя.
– Барни? – мрачно переспросила Арлетта. – Ох, с ним все кончено. Все. Я хотела тебе сказать. Нет, все нормально, Саба, честное слово, – не надо ничего говорить. Он собирался вернуться в Англию, и я знала, что этого не избежать. Мне не хотелось говорить тебе при Доме, а то вдруг я скажу что-то злое и несправедливое, и тогда Дому придется его оправдывать.
– Значит, нормально? Ты не переживаешь? – осторожно спросила Саба: Арлетта не терпела, когда ее жалели.
– Ни капли, – твердо заявила Арлетта. – Я знала, что так произойдет. И не ошиблась. Конец истории. К тому же я хочу повидать моего малыша и попробую жить правильно хотя бы несколько лет. Но – о боже! – я так буду скучать без всего этого – тут было божественно. – Слово «божественно» она пропела, словно оперная дива.
– Без чего ты будешь скучать больше всего, Арли: без скорпионов? Без дохлой собаки под сценой в Суэце? Без песка в туфлях? Или без брезентового таза, который был у вас один на двоих с Яниной?
– Ха-ха-ха – не знаю. Пожалуй, и без этого тоже. Ладно, оставим сантименты.
Они молча лежали несколько минут. Потом Арлетта тяжело вздохнула.
– Я буду скучать без тебя. – Она сказала это просто и искренне, так, как могла только она. – Ты была мне хорошей подругой.
Они снова замолчали. Арлетта встала и пробормотала:
– Последний заплыв, и все к черту. – Она подпрыгнула и, бешено дрыгая ногами, с плеском погрузилась в море. Когда вынырнула, волосы прилипли к ее голове, и она казалась совсем девочкой.
– Боже, как чудесно! – воскликнула она. – Вот это я искупалась по-настоящему.
Они поплыли рядышком к берегу.
Арлетта уезжала на следующий день – Дом вызвался подбросить ее на мотоцикле до вокзала в Александрии. Саба с Домом стояли в дверях, когда она появилась в темных очках, с шифоновым платочком на голове – прямо-таки кинозвезда.
– Обними меня, маленькая безумица, – сказала она Сабе и сама первая обхватила ее, окутав ароматом духов «Шалимар». Слезы полились по ее щекам. Она стряхнула их и с задорным воплем села на заднее сиденье. За секунду до того, как скрыться в туче пыли, она поцеловала кончики пальцев и страстно помахала Сабе с криком «Crepi il lupo». Из-за такого драматического жеста мотоцикл едва не потерял равновесие.
А Саба, стоя в пыли, слушала удалявшийся рокот мотора и гадала, увидит ли когда-нибудь еще свою подругу. Арлетта говорила, что они, возможно, не встретятся много лет, а может, и вообще никогда – у шоу-бизнеса свои законы.
Когда Доминик вернулся к ланчу домой, он был весь покрыт пылью. В одной руке он держал сверток, в другой конверт.
Саба неловко резала на кухне хлеб и пыталась вспомнить, сколько минут мама варила яйца. В эти дни она открыла для себя новое удовольствие – кормить своего мужчину. С нежностью и заботой она выкладывала на блюдо сыр и спелые помидоры, хлеб и ломтики дыни.
Услышав звук мотора, она с улыбкой подошла к окну. Доминик вошел в дом и поцеловал ее в шею.
– Девочка моя, – произнес он, обнимая Сабу за плечи. – Красавица моя. Ты загрустила?
– Немного. – Но одновременно она радовалась, что они снова остались вдвоем.
Его руки скользнули вниз и теперь держали ее за талию. Он уткнулся носом в ее волосы.
– Пойдем, выпьем вместе. У меня для тебя сюрприз.
Он отвел ее на веранду. Они сели вместе в плетеное кресло. Он отдал ей конверт и, пока она открывала, не сводил с нее глаз.
Два билета.
Она взглянула на них и радостно ахнула.
– Круиз по Нилу. Ой, Дом! Фантастика! – Она даже завизжала от восторга и прыгнула к нему на колени.
– Время самое удачное, – радостно сообщил он. – Нам дали еще две недели, и кто знает, когда мы уедем из Египта. Вот я и подумал: почему бы и нет, черт побери! Пароход «Филы» красивый, как в старину; мы поглядим на древних фараонов в их гробницах. Война закончилась, музеи вновь открылись. Съездим в Долину царей. – В его глазах сверкал восторг.
– Подожди-подожди, Дом. – Она вчиталась в билеты.
– Это на следующей неделе, удобное время, правда?
– Нет, Дом, – упавшим голосом возразила она. – Нет. Я никак не могу. Абсолютно. Отплытие двадцать третьего марта – а это неделя каирских концертов Озана.
– Ох, дьявол. – Он даже не пытался скрыть свое разочарование.
– Ты разве забыл об этом? И пожалуйста, не ругайся так при мне, – добавила она, хотя не испытывала особого возмущения.
– Да, забыл, – угрюмо заявил он, хотя она говорила ему об этом. – Совершенно вылетело из головы. Так что же, у нас будет так всегда? – В его голосе зазвучала непривычная для нее стальная нотка.
– Как так?
– Как вот сегодня.
Читать бесплатно другие книги:
