Жасминовые ночи Грегсон Джулия
«Дорогой баба,
возможно, ты уже знаешь от мамы, что я приехала в Каир и что у меня все в порядке. Но мне хотелось сообщить тебе об этом самой. С работой у меня тоже все нормально. Все ко мне добры, мы заботимся друг о друге. Скоро мы отправимся в турне, и я надеюсь, что когда-нибудь ты сможешь мной гордиться. Мне можно написать на адрес п/я НААФИ. Я очень хочу получить от тебя письмо, но, возможно, тебе пока еще трудно меня простить.
Люблю тебя, твоя Саба».
Потом, после некоторых дебатов с внутренним цензором, она написала письмо Дому – высокопарное, оправдывающееся. В нем она выражала сожаление, что неожиданно сбежала в тот вечер, но у нее было много дел, а он встретился с подружкой. В тот вечер она тоже случайно встретила своего друга. Между прочим, сейчас она в Каире. В заключение она выразила надежду, что у него все в порядке и он уже получил назначение, которого добивался.
Конечно, с ее стороны было глупо и по-детски наивно приплести воображаемого друга, но в тот вечер она и вправду была удивлена и разочарована. Ведь ей казалось, что Дом был рад встрече с ней, да и сам вечер обещал закончиться чем-то чудесным, и вдруг… Впрочем, теперь это уже не имело значения.
Разговор с Арлеттой на эту тему – Саба завела речь как бы невзначай – тоже не принес ничего утешительного. Все эти молодые летчики одним миром мазаны, заявила Арлетта; они незрелые, самонадеянные молокососы – считают себя бесценным подарком для женщин.
Через пару недель она подошла к окошку НААФИ.
– Для меня точно ничего нет? – спросила она у солдата. Тот дважды порылся в большом синем мешке. – Я давно к вам не заходила.
– Точно нет, милая. – На усталом лице солдата она увидела сочувствие. – Недавно мы потеряли несколько почтовых самолетов. К тому же мы на Востоке, где вообще мало порядка.
Арлетте он вручил два письма с надписями СВАЛК[56] и И.Т.А.Л.И.[57], сделанными размашистыми лиловыми буквами. Янина получила две аэрограммы – она выхватила их из рук солдата и поспешно удалилась, словно собака с костью.
Они подошли к столику возле окна, на котором висели поношенные ротанговые жалюзи. Термометр, привязанный к пыльной пальме, показывал 41 °C. Арлетта налила себе лимонада, вскрыла первое письмо и прочла его со стонами и оханьем. Одновременно с этим она хлопала Сабу по руке и уговаривала ее не огорчаться – со следующим почтовым самолетом она непременно получит целую охапку писем.
Но Саба ужасно расстроилась. Ее все бросили, ясное дело. Дом тоже ей не ответил, да и глупо было с ее стороны вообще писать ему.
Ни от мамы, ни от отца тоже никаких писем. По спине Сабы ползли струйки пота. Репетиции немного помогли ей унять тоску по дому, но мысли о семье всегда жили в ее сознании, хоть и приглушенно. Что, если теперь все домашние ее ненавидят? Может, отец просто рвет ее письма. Ведь он заявил тогда, что не желает ее видеть. Что, если ее больше не пустят в родной дом?
Услышав ее вздох, Арлетта нахмурилась и крепко сжала ее руку.
– Ты слишком много фантазируешь, дорогая моя. Вот о чем ты сейчас думаешь?
– Что я свихнусь, если мы в скором времени не отправимся в поездку, – без колебаний ответила Саба. – Честное слово.
Когда они уедут из Каира и начнут давать концерты в госпиталях и военных лагерях, станет легче. Это прогонит ее страх, который сейчас прилип к ней, словно вторая кожа. Глупо сидеть здесь и бездельничать. Зачем тогда они вообще сюда прилетели?
Возвращаясь на квартиру, они наткнулись на Фернеса. Капитан шел к своему офису, опустив голову и размахивая рукой.
– Так-так, замечательно, – сказал он при виде них. – Я как раз искал вас. – Он порылся в портфеле, что-то бормоча про приглашение на прием, который состоится следующим вечером в отеле «Мена-Хаус». – Если, конечно, его не отменят, – добавил он. – Сейчас военная обстановка меняется с каждым днем.
– Она что, ухудшается? – спросила Янина.
– Мы сообщим вам об этом, если будет необходимость, – отрезал Фернес. – А пока вам надо подготовиться к завтрашнему вечеру – такие мероприятия играют тут важную роль.
– Я уже почти ненавижу этого высокомерного карлика, – заявила Арлетта, глядя ему в спину. – Он ничего не говорит: когда мы поедем в турне, какова обстановка на фронте. А теперь сообщил нам о приеме так, словно это очередная китайская пытка! Между прочим, отель «Мена-Хаус» божественно красив, вы сами увидите. В общем, поднять все паруса!
На языке Арлетты эти слова означали шикарное платье, полный макияж, духи «Шалимар» – с ног до головы и походку как у модели на подиуме.
– Не переживайте, подруги, – добавила она. – Наслаждайтесь жизнью, пока есть возможность. Скоро мы уедем в пустыню и будем вздыхать, вспоминая эти дни.
На следующее утро они обнаружили под дверью квартиры письмо от Макса Бэгли. В нем говорилось, что им нужно поехать на улицу Шария Мааруф в отдел реквизита и гардероба и выбрать платья для вечера. Им надо выглядеть как можно гламурнее.
– Для нас это сказочный шанс. – Арлетта выхватила письмо из рук Сабы. – Я знаю человека, который решает участь всех талантов в «Мене». Это Зафер Озан! Он абсолютно замечательный и очень-очень богатый. Ты можешь не беспокоиться за свое будущее, если он обратит на тебя внимание.
– Откуда ты его знаешь? – Янина подозрительно сощурилась.
– У нас был бурный роман, – ответила Арлетта, не упускавшая случая подразнить Янину. – Он был божественно щедрым. От него пахло сандалом. Мы ездили в пустыню, в его шатер. Как-то он подарил мне бриллиантовое колье за миллион фунтов, – добавила она, обращаясь к Сабе.
– Ох, не слушай ее. – Янина устало прикрыла веки. – Она просто шутит, вот и все.
Мадам Элоиза, строгая и элегантная особа лет сорока, встретила их в дверях отдела реквизита, расположенного в трех кварталах от Нила в подслеповатом и ветхом строении. Когда-то она была манекенщицей у Жана Пату[58], знаменитого парижского модельера.
Ее внушительный рост и скульптурное совершенство шиньона поначалу казались пугающими, но потом ее лицо озарила теплая улыбка. Мадам Элоиза провела девушек через комнату, где стояли ряды вешалок с одеждой, а по стенам тянулись аккуратные полки с париками и коробками.
– Ах, как приятно, – сказала она. – Три красивые девушки. Мне надо подумать.
В дальнем конце комнаты она остановилась возле большого, в пол, зеркала и впала в легкий транс.
– Платья. – Она постукивала пальцем по зубам и бесстрастно глядела на артисток. Доска рядом с ней была заполнена таинственными записями: «Десять париков, Тобрук, свернутый задник и переносной генератор Исмаилия. Десять таитянских юбок, номер 32. «На цыпочках», пять розовых шляп».
Саба стояла в душной комнате, и ее била легкая дрожь. Она слушала рокот пролетавшего самолета, смотрела, как сливаются и отделяются в зеркалах три их отражения цвета хаки и думала о том, что волею судьбы попала в безумный-безумный мир. Три девушки ищут красивые платья, в то время как в Каир, по слухам, вот-вот войдут танки Роммеля или город разбомбит до руин немецкая авиация. Фернес уже обещал, что они скоро уедут из этого города с его неоновыми огнями, ночными клубами и дорогими магазинами. Их вынут из сказочного города и забросят в пустыню, словно конфетки в яркой обертке.
– Вот ты. – Мадам обратила свой взор на Сабу и снова постучала яркими ногтями по зубам. – Темные волосы, оливковая кожа, – бормотала она. – Держи! – Она метнулась к вешалкам, сняла белый чехол для одежды. – Фантастическое платье, сшито из божественной ткани. Я скопировала старый дизайн от Эльзы Скиапарелли, и это… – Она скромно потупилась. – Ну, увидишь сама.
Она извлекла платье на свет.
– О-ох! – Они ахнули, будто дети. В струях воздуха, которые текли от вентилятора, ткань затрепетала точно бабочка; лиф был расшит серебряными нитями, такими тонкими, что они походили на паутинку… Тут рокот самолета усилился до невыносимого грохота, и все поморщились.
– Нечестно, это нечестно. – Арлетта в шутку толкнула Сабу. – Я хочу надеть это платье. По старшинству.
– Его брали в турне «Шехерезады». – Мадам приложила платье к Сабе. – Я сшила его из шали, принадлежавшей дочери магараджи. Между прочим, в лифе чистое серебро. Какая у тебя талия?
– Двадцать четыре дюйма[59].
– Превосходно, надень. Только сначала вымой, пожалуйста, руки. – Она ткнула пальцем в угол комнаты, на таз и кусок мыла.
Саба стянула с себя пропылившуюся форму, оторвав от потной спины блузку. Из окна веял легкий ветерок с запахом бензина.
– Так. – Мадам побрызгала ее духами из флакона с кисточкой. Потом над головой Сабы зашелестело платье. – Встань сюда, перед зеркалом. Держи. – Мадам застегнула на ее талии нежный серебряный поясок. – Опусти волосы. – Она заправила волосы Сабы за уши.
– Теперь смотри. – Она порылась в комоде, достала маленькую бриллиантовую брошь и приколола ее на лиф платья. – Больше никаких украшений, – приказала она. – Волосы волной, брошь и платье – a suffit[60].
– Боже мой. – Широкий солнечный луч упал на Сабу, и она замерла, пораженная. Платье волшебным образом превратило ее в сказочную принцессу; на ее глаза навернулись слезы – она представила себе, что рядом с ней стояла мама, такая поклонница роскоши.
Но потом ей на ум пришла другая мама, недобро прищуренная, с сигаретой в зубах. Однажды они страшно поскандалили, когда Саба отказалась надеть жуткое платье, которое мать сшила на машинке. Сколько тогда было криков и ругани! Саба оглушительно хлопнула дверью, взбежала к себе и бросилась на постель, а мама с сарказмом кричала ей снизу: «Ох, какая капризная! Ничем ей не угодишь! Ничем!»
Постепенно Сабе стало ясно, что некоторые платья, сшитые матерью, не соответствовали тем стандартам, которые неуклонно повышались в последние годы. Так, у ее любимого красного платья в горошек, задуманного с таким апломбом, был неровный подол и наспех обшитая горловина. Хочешь – не хочешь, а все меняется. Как менялась мама в зависимости от того, былотец рядом или нет.
– Неужели я могу это надеть? – спросила она у мадам Элоизы.
– Конечно. Но если ты испортишь платье, придется его оплатить. – Они разговаривали, глядя друг на друга в зеркало, и было трудно понять, шутка это или нет. – Сколько тебе сейчас платят?
– Десять фунтов в неделю! – Сабе до сих пор не верилось в такую удачу. – Четыре фунта за хор, стандартная плата для всех артистов. А вам? – не удержалась она. – Если честно?
– Тебя это не касается. – Мадам сделала жест гейши, прячущейся за веером. – Недостаточно для того, чтобы остаться здесь, если война слишком разгорится, а я слышала… Ой, неважно. – Она шутливо шлепнула себя по лицу. – Перейдем к делу. Арлетта, теперь твоя очередь. Выбери себе платье.
Арлетта уже разделась и стояла в нижнем белье персикового цвета, расчесывая волосы и наслаждаясь игрой света в золотых прядях. Когда мадам спросила, выбирала ли когда-либо Арлетта свой цвет, она ответила, небрежно пожав плечами, что пару раз это был цвет таитянского заката от Коти, но в остальном ей все равно.
Мадам сказала, что они просто роскошные девушки, и перешла на доверительный тон. У нее есть еще ателье по пошиву мужской военной формы; мужчины такие же капризные, как и женщины, – уж как они привередничают при примерке брюк или когда надо правильно разместить «яичницу» (кокарду) на плече старшего офицера. Она предложила им кофе с куском халвы и предупредила, чтобы они вели себя осторожнее с местными мужчинами. Они жадные до секса, хуже диких зверей. Она не станет сейчас пересказывать истории, которые слышала. Потом она пообещала сводить их на каирский базар, когда они вернутся из турне, и показать, где продаются лучшие шелка. А еще поинтересовалась, есть ли у них здесь бойфренды.
– Нас уже предупредили, чтобы мы не ходили в туземные кварталы, – перебила ее Янина. Она задумчиво сидела у окна, сложив руки на коленях.
– Ах, как скучно! – воскликнула мадам. – Непременно сходите туда, не пожалеете! Там много интересного. В Британии гораздо опаснее ходить мимо рабочих бараков. Вообще, мне нравятся египтяне, они такие занятные, такие умные – это я серьезно говорю, поверьте! Они создали пирамиды, замечательное искусство, первый телескоп, а мы смотрим на них как на… – она скривила уголки губ в шутливом неодобрении и махнула рукой, – как на цыган или папуасов. Как глупо!
– Хм-м. – Янину не убедили ее слова.
– Итак, – обратилась мадам к Арлетте, – для тебя я нашла нечто сенсационное. – Она вернулась с перекинутым через руку платьем, покрытым цехинами старинного золота.
– Ох, динь-динь! – воскликнула Арлетта, мигом надела его и взглянула на себя в зеркало. Чмокнула в щеку мадам и объявила, что чувствует себя русалкой. Кто бы мог подумать, что ей надо было приехать в Каир, чтобы найти приличное платье. И добавила с заискивающей улыбкой: – Можно я возьму его с собой в турне? Я буду его беречь.
Саба знала, что это неправда. Арлетта по вечерам стягивала с себя одежду и, к неодобрению Янины, так и оставляла ее на полу. Янина не раз возмущалась, почему Арлетта не может потратить лишние пять минут и повесить платье на вешалку.
Янина получила бледно-зеленое шифоновое платье и серебряные туфли, а вдобавок длинную нитку искусственного жемчуга, которую мадам завязала на ее груди элегантным узлом.
– Вуаля. – Она выстроила девушек перед зеркалом. – Дайте-ка взглянуть на вас, красавицы. – Она переколола брошку Сабы, изменив ее угол наклона. – Да, вот еще что. – Она метнулась к бархатной подушечке и вытащила из нее три шляпные булавки. – Вот, положите в ваши сумочки, на всякий случай.
– На какой такой случай? – не поняла Саба.
– На случай нападения, конечно, – ответила мадам. – Я уже вам говорила, что тут мужчины живут далеко от дома, а некоторые из них очень возбудимые и агрессивные. Не думаю, что нарочно, – поспешно сказала она, услыхав испуганный возглас Янины. – Просто тут, особенно в пустыне, они страдают от одиночества, от которого их может спасти только женщина. Все просто, и нельзя их за это осуждать.
У тебя такой испуганный вид, дорогая. – Она легонько похлопала Янину по руке. – Но ведь ты танцовщица и должна знать такие вещи. Некоторые профессии особенно сильно возбуждают мужчин.
Кстати, – спокойно обратилась она к Сабе, когда Янина скрылась за занавеской, – у входа тебя ждет такси. Смотри, опоздаешь.
– Такси? Для меня одной? – удивилась Саба.
– Для тебя, – ответила мадам. – Распоряжение поступило из штаб-квартиры ЭНСА, так что все в порядке – ступай.
Глава 10
Саба села в такси возле отдела реквизитов и поехала в студию звукозаписи Британских Вооруженных Сил. Но потом, к ее недоумению, машина свернула с шоссе Шария Порт-Саид, запрыгала по неописуемо разбитой улице и остановилась возле серых домов, где на натянутых между окнами веревках сушилось белье. Таксист протянул ей записку, напечатанную на машинке: «Поднимись на третий этаж; тебя заберут через час».
Она шагнула в древний, скрипучий лифт и нервно покосилась на грязный потолочный светильник, полный песка и дохлых мух, на свое волнистое отражение в зеркале. Все это мало походило на студию звукозаписи.
На площадке третьего этажа стоял Дермот Клив. Он открыл сетчатую дверь лифта.
– Прелестно, – он подал ей руку, – какой подарок. Любезно, что ты приехала. – На этот раз он был в элегантном тропическом костюме и пятнистом галстуке-бабочке. Тонкие светлые волосы падали на глаза, а широкая, искренняя улыбка придавала ему сходство с непоседливым школьником.
Они прошли в маленькую, полутемную квартиру, где витал легкий запах шамбалы – эту специю она знала от Тан; бабушка любила добавлять ее в блюда, так пахла вся ее одежда.
– Надеюсь, вы не возражаете против того, что мы встречаемся здесь, а не в студии, – тут проще говорить, – сказал он.
Она успокоилась и присела на краешек дивана, на котором лежали пластинки и ноты. Неопрятная комната с полками, заваленными книгами и бобинами, с бутылками джина «Гордон», с граммофоном показалась ей знакомой и даже уютной.
Дверной проем в конце комнаты вел в маленькую кухню. Дермот готовил там чай на газовой горелке и непринужденно болтал, словно они были давние друзья. Он сказал, что пьет слишком много чая и что тут можно купить восхитительные смеси, если знаешь, где искать. Потом перешел к приготовлению пищи. Его слуга, Бадр, убирал квартиру и выполнял разные поручения, но вечно спорил с ним, так как хотел готовить на свой лад. Но это ничего, хуже нет, когда перед тобой пресмыкаются. Да и проще готовить самому, особенно во время работы.
К чаю он принес тарелку восхитительного печенья.
– Обязательно попробуй вот это, – посоветовал он. – От «Гроппи». Они выходцы из Швейцарии. У них самые вкусные штрудели и миндальное печенье, какие мне приходилось есть, – абсолютно божественные.
Она хрустела печеньем, когда Клив сказал, что, на его взгляд, Макс Бэгли был слишком резок с ней.
– По-моему, ты пела потрясающе, а от твоего исполнения песни «Странный фрукт» у меня волосы зашевелились. – Он вскочил и заглянул в зеркало. – Вон, парочка волос так и торчит до сих пор.
Его слова рассмешили ее. Ей было интересно с ним, и она испытывала странное возбуждение.
– Вообще, хорошая песня – такая мощная штука, да еще в таком исполнении. – Он глядел на нее с искренним восторгом. – Я люблю наблюдать, как меняются лица людей, когда они слышат приличную песню. По-моему, в них пробуждается человечность. Знаешь, чего не понимает наше военное командование? – Он размешал сахар в чашке и сделал небольшой глоток. – Что вся болтовня о свободе и демократии нашим парням по фигу. Ой, пардон. Как правило, они идут на войну драться за своих подружек, матерей, за своих детей. Только им нужно об этом напоминать, что ты и делаешь. И это гораздо, гораздо важнее, чем думают многие.
Он говорил верные слова, и они падали в подготовленную почву. Жара, тоска по дому изматывали. Саба стала плохо спать, она подолгу лежала без сна, и в те унылые ночные часы жалела, что вообще приехала в Северную Африку. Ты нехорошая, испорченная девчонка, твердили ей ночные демоны; твоя душа почернела от грехов и гордыни; ты плохая дочь. Твоя бедная мать плачет по тебе, отец тебя проклял. Неудивительно, что тебе никто не пишет.
Он подлил ей чая. Внезапно она поняла, что проголодалась, и налегла на миндальное печенье. А он продолжал с восторгом рассуждать о блестящем вкладе некоторых певиц в дело победы.
– Конечно, я не могу назвать имена, но эти певицы стали неотъемлемой частью военного механизма. Сами того не сознавая, они обладают огромной властью; они свободно ездят всюду, не вызывая подозрений, и, конечно, заставляют людей забыть о себе, о своих мелких интересах. Ты понимаешь, на что я намекаю? – Он пристально посмотрел ей в глаза, а потом неожиданно и заботливо стряхнул крошки с ее рукава.
Она не знала, что и ответить, – все, что пришло ей на ум, казалось самонадеянным, даже невероятным.
– При определенной ситуации… – его длинные пальцы крутили авторучку, – ты согласилась бы сыграть роль приманки?
– Как это – приманки? – насторожилась она.
Он быстро поправился.
– Ну, помочь нам. Тебе это было бы интересно?
– Возможно, но я не совсем понимаю, что конкретно мне нужно делать.
– Сейчас я приведу маленький пример, – ответил он. – Сегодня, на этом приеме в «Мена-Хаусе», ты будешь в основной группе. Но ты могла бы кое-чем нам помочь, если согласишься.
– Но как? Как я могу вам помочь?
– Ну, ты сделаешь дополнительно одну маленькую работу, – сказал он. – Но если не хочешь, можешь отказаться. Ты ведь, по твоим словам, немного говоришь по-турецки. Меня это заинтересовало, потому что на приеме будет очень интересный для нас человек, влиятельная фигура на Ближнем Востоке. Он турок, его зовут Зафер Озан. Ты могла бы спеть для него по-турецки пару песен?
– Только и всего?
– Только и всего. – Он усмехнулся и заглянул ей в глаза. – Он обожает европейских певцов, но при этом страстный патриот. Поэтому я уверен, что ты ему понравишься, а если так, то после войны у тебя благодаря этому появится масса работы.
– Ого, – оживилась она. – Заманчиво.
Он снял колпачок с золотой авторучки и что-то нацарапал в записной книжке.
– Вот только я не понимаю… Я думала, что приехала сюда на запись радиопередачи. – Она посмотрела на магнитофон, стоявший на тумбочке.
– Да-да, конечно, я очень хочу записать несколько песен в твоем исполнении. Я только что начал программу «Солдатская любовь» – ну, там будут популярные песни, звуковые письма солдат домой, все очень-очень трогательно. Но вот сейчас неожиданно возникло это новое обстоятельство, и, честно тебя заверяю, – если ты откажешься, то это тоже нормально. Впрочем, по-моему, ты из тех, кто любит работать, – добавил он с приятной улыбкой.
– Нам всем не терпится приступить к работе, – сообщила она и чуточку заерзала. – Нам обещали на этой неделе рассказать про наш маршрут.
– Я видел его, – бесстрастным тоном сообщил он. – Скоро вы все узнаете. – И добавил, чуть понизив голос: – Мне нужно было поговорить с тобой отчасти и поэтому. Давай-давай, угощайся. – Он подвинул к ней блюдо с печеньем.
– Нет, благодарю. – Возможно, он все-таки попросит ее спеть, а как она это сделает с набитым животом? – Так ты видел наш маршрут? А я думала, что это страшная военная тайна.
– Так и есть. Хотя ты, вероятно, уже поняла, что здесь ничего не может долго держаться в секрете. Как говорится, сплетни тут единственный надежный источник… Саба. – В его бледно-голубых глазах читалась усталость, белки были испещрены красными прожилками. Вообще, он показался ей старше, чем она думала. – Времени у меня немного, – он обвел взглядом комнату, – и у тебя тоже, так что я перейду к делу. Здесь я не только записываю передачи, кроме этого я работаю в другом, ключевом отделе британской администрации, который время от времени делает более секретные вещи. Ты понимаешь, на что я намекаю?
– Кажется, да. – В ее душе затрепетала легкая тревога, смешанная с восторгом, словно ее внезапно ввели в серьезный, взрослый мир.
Он почесал нос. Кожа на нем была бледная и тоже с сеточкой тоненьких прожилок.
– Так вот. Насчет сегодняшнего вечера. – Он встал, поправил занавески и снова сел. – Не беспокойся, работа пустяковая. – Он покровительственно, как добрый дядюшка, похлопал ее по коленке. – Тебе будет интересно. Мы вовсе не намерены бросать тебя в какие-либо авантюры. Если хочешь, это маленький тест – мы посмотрим, насколько ты готова с нами сотрудничать. Он абсолютно безопасный. Я буду рядом, но разговаривать со мной ты не должна. Там будет обычный, пестрый набор людей – несколько оставшихся британцев, парочка бизнесменов, армейских офицеров, а также важные местные персоны, с которыми мы хотим вести дела. На такие сборища часто приглашают девушек, так сказать, для украшения. Так что твое присутствие никому не покажется странным. Тебя попросят спеть.
Клив перешел на шепот. Его взгляд стал сосредоточенным и серьезным.
– Этот человек, Озан, невероятно богат. Он один из самых богатых людей на Ближнем Востоке и, между прочим, очень приятный и культурный человек с неплохим чувством юмора. Не знаю, насколько ты осведомлена в нынешней турецкой политике, но сейчас в стратегическом и политическом плане Стамбул стал одним из наиболее важных городов мира, соблюдающих нейтралитет. Как союзники, так и страны германской оси стремятся наладить с ним прочные отношения. Так что любая крупица…
– Но ведь…
Клив сжал ее руку и тотчас отпустил.
– Позволь мне договорить. Я знаю, что ты хочешь сказать: «Что я-то могу сделать?» Объясняю. Страсть Озана – музыка, а значит, и его слабое место. До войны он возил сюда всех великих музыкантов. Тут побывали Бесси Смит, и Элла, и Эдит Пиаф, и ряд превосходных певцов из Греции, о которых ты, возможно, и не слышала. Сейчас он разочарован из-за действующего ныне запрета – сюда нельзя привозить зарубежных артистов, если только, конечно, они не приезжают с ЭНСА или из США. Даю гарантию, что он, услышав твое пение, заинтересуется; у него превосходное чутье на таланты.
Саба нервно облизала губы. Ох, как заманчиво все звучало! Тем более после ее конфликта с этим проклятым Бэгли.
– Война закончится, и он тут же вернется к своему любимому занятию – станет устраивать турне по Средиземноморью. Рынок очень богатый, и дружить с Озаном очень полезно. Он отзывчивый и добрый.
– Так что же сегодня? – прошептала она.
– Ну, у них в «Мене» прекрасные музыканты, египтяне, которые знают, как играть по старым стандартам. Поэтому мне хочется, чтобы ты удивила его, спев одну песню по-английски, а другую по-арабски или по-турецки, неважно. Ты можешь это сделать?
– Да, мы с бабушкой всегда пели их дома. Но что потом?
– Ничего. Разве что господин Озан пригласит тебя выступить в его клубе. Впрочем, мы на это и надеемся. Ты просто пришли мне открытку со словами «Шоу прошло успешно». Я пойму, что ты имеешь в виду. Без подписи. Вот по этому адресу. – Он написал его на листке. – Вот, взгляни и запомни. Тебе все ясно? – Он улыбнулся. – Не очень сложно, правда?
– Кажется, ты сказал, что тоже будешь там.
– Да, буду, но еще раз повторяю – со мной не разговаривать. – Он откинул со лба прядь волос и снова подмигнул Сабе – мрачно, зловеще, как бандит.
Она взглянула на адрес, скомкала бумажку и вернула ее собеседнику.
– Или я должна ее проглотить?
В ответ он лишь усмехнулся.
– Другие вопросы есть?
– Скажи, Арлетта, или Макс Бэгли, или капитан Фернес, или кто-нибудь еще знают об этом?
– Макс Бэгли знает ровно столько, сколько должен знать, – ответил Клив. – Больше – никто, так что не обсуждай это ни с кем. Что касается девушек, скажи им как бы невзначай, что ты, возможно, споешь для меня пару песен в программе вещания на Ближний Восток. Моя программа передается по египетскому радио. И все. Есть еще вопросы?
– Только один. – Она посмотрела на Клива. – Когда ты сказал, что я, возможно, подружусь с мистером Озаном, ты действительно имел в виду обычную дружбу? – Если он предполагал, что она готова пойти и дальше, то он ошибался.
– Ох, ты бы видела, как сверкнули твои глаза, – усмехнулся он. – Твоя мать может гордиться тобой. «Я, мол, не такая», – насмешливо пропищал он. – Итак, повторяю. Все, что от тебя требуется, – спеть пару песен и раскрыть свой слух. И тогда, не исключено, ты сделаешь что-то, чем сможешь гордиться до конца своей жизни… но если не хочешь, то не надо… подумай еще раз хорошенько… – С этими словами он разжал пальцы и отпустил ее руку.
– Нет-нет, я хочу! Я готова! – воскликнула она. В ней бурлил восторг. Она уже представляла себе, как когда-нибудь расскажет об этом отцу, как смягчится его строгое лицо, а в глазах вспыхнет гордость, когда она скажет: «Вот видишь, папа, я не просто пою – я помогаю британскому правительству».
– Хорошо. – Длинные пальцы Клива сжали ее руку. – Ты вступаешь в игру.
Глава 11
Когда она вернулась, никто, казалось, и не заметил ее отсутствия. В основном из-за жуткого спора между Арлеттой и Яниной. Арлетта буквально рвала и метала.
– В такси, – объяснила она, – когда мы ехали домой, я сказала, что слова мадам Элоизы насчет острых заколок для шляп, которые надо всегда иметь при себе для самозащиты, полная чепуха. Половина женщин из ВААК[61] и ВААФ, которых я встречала здесь и в Лондоне, буквально набрасываются на все, что носит брюки. И правильно делают, – продолжала она. – Война принесла свободу для женщин и мужчин – свободу от лицемерия. Каир для молодых женщин словно кондитерская для ребенка – вокруг такой огромный выбор, так много одиноких парней. Да еще если у партнера или партнерши есть талончики на обед в столовой – вообще красота! Тогда она сказала: «Ты что, совсем утратила приличия? – Арлетта мастерски передразнила Янину, закрыла глаза и томно покачала головой. – Лично мне не нужна свобода от всяких приличий! И мне жалко девиц, которые идут на это, – мужчины понимают, когда им продают испорченный товар».
– Испорченный товар! – возмущенно фыркнула Арлетта. – Вот дура! Но я ей перышки-то опалила. Сейчас она удалилась к себе и нюхает соли. Слишком уж она правильная для этой жизни. – И Арлетта комично поджала губы.
Она попросила Сабу отнести Янине ее вечернее платье. Сама она хочет принять ванну и полежать с закрытыми глазами: «Просто невыносимо видеть эту глупую корову!»
После таких чрезмерных эмоций Саба остро ощутила хрупкость мира, в котором они жили. Что там говорить о парнях и нарядах, когда за грязноватым окном к обычному каирскому уличному шуму – воплям торговцев, клаксонам, громким разговорам прохожих на дюжине различных языков – добавился непрерывный рокот самолетов и танков?
Когда Саба вошла к Янине, та спала, надев на глаза зеленую шелковую повязку и заткнув уши ватными тампонами. На комоде стояла фотография ее родителей, живущих в Гилфорде, – они взирали на мир со строгой улыбкой. Рядом стояла баночка крема «Пондс» и бутылочка «Гат Ривайвера»[62]. Будильник в кожаном футляре показывал четверть шестого. До приема оставалось три с лишним часа.
Саба посмотрела на нее. Бедная Янина! Она похожа на восковую куклу – и никому-то не нужна! Вилли как-то сказал, что Янина старше, чем выглядит: ей лет тридцать, и она никогда не была замужем. Узость интересов, ее странная, одержимая натура привели к тому, что в танце она была лучше, чем в реальной жизни. Впрочем, не такая уж она и плохая – просто не вызывала к себе симпатии. Вчера, сплетничая на ее счет, Вилли намекнул, что она, вероятно, до сих пор девственница, – первая и единственная за всю историю ЭНСА.
Арлетта тоже заснула – ее светлые локоны разметались по подушке и слегка шевелились под струями вентилятора, полные губы приоткрылись, руки раскинулись, словно она принимала весь мир. Как несправедливо, подумала Саба: в Арлетте было все, против чего предостерегала Сабу ее мать, – немыслимая смесь гламура и порока. Мужчины боготворили ее за это! Женщинам она тоже нравилась. Арлетта, при всей ее экстравагантности, была добрая: ее раздражали только такие узколобые существа, как Янина. Но людской характер всегда сложен, неоднозначен, и недавно Саба впервые уловила в глазах Арлетты обиду и зависть – в момент, когда сообщила ей, что, возможно, запишется у Клива для радиопередачи. Многие актеры ничего не могут с собой поделать. Это как в эксперименте с шимпанзе: когда одной самке дали лишнюю связку бананов, всех других стошнило.
Проснувшись, Арлетта выключила вентилятор и встала с постели. На ней были лишь шелковые пижамные штаны и кружевной лифчик – форменное нижнее белье она выбросила в первый же вечер, когда они прилетели в Каир, со словами «Рада была познакомиться».
– Можно я первая займу ванную? – зевая, попросила Арлетта. – Мне надо помыть голову.
– Только недолго, на десять оборотов, – предупредила Саба.
Она имела в виду таймер для варки яиц, который Янина возила с собой, утверждая, что он абсолютно необходим и хорошо дисциплинирует тех, кто любит подолгу намываться.
В ванной, под раковиной, стоял треснувший таз, в нем было замочено трико Янины. А на раковине флакон шампуня, где Янина пунктуально помечала карандашом уровень оставшейся жидкости. Саба слышала, как Арлетта открыла краны, и из них мучительно медленно потекла ржавая вода. Пока подруга плескалась и стонала, Саба беспокойно мерила шагами комнату и обдумывала свой странный разговор с Кливом, пугавший ее и одновременно приводивший в восторг.
Ее роскошное платье висело на дверце гардероба, обещая начало новой, красивой жизни. Тени на улице делались длиннее, а под ложечкой поселился неприятный холодок. В этот момент все в ее жизни казалось ей шатким и непрочным.
Чтобы успокоиться, она мысленно перебирала песни, которые могла бы спеть для мистера Озана, шевелила губами и напевала первые строчки «Мази», любимой песни отца. Давным-давно она ничего не пела по-турецки, и всякий раз, когда пела, ее захлестывала волна горя и злости. Ни словечка от отца! Как нечестно с его стороны и какая потеря для них обоих, ведь когда-то они были так дружны. Следующий куплет она спела для него, спела от души, и ей показалось, что песня захватила ее. Такой странный эффект она замечала и раньше, особенно когда пела по-турецки. Закончив песню, она утерла слезы. Эх, баба, эх!.. Ведь ты первый сказал мне, что я умею хорошо петь. Почему я должна теперь отказываться от своего призвания?
Когда настала ее очередь идти в ванную, ее настроение опять переменилось. Теперь ей вспомнился Дом. Ее гордость была задета, когда она увидела его в «Кавуре» с той девушкой, но она все равно вспоминала его. Сейчас ей захотелось, чтобы он оказался вечером на том приеме, увидел ее в шикарном платье, понял, как сильно она изменилась и какое сокровище он тогда потерял. Намыливая подмышки, она мысленно прокручивала такой фильм: Закат. Дом стоит на террасе в смокинге, с буйной шевелюрой, за его спиной пальмы. Она идет к нему, роскошная женщина в платье от Скиапарелли, с сигаретой в перламутровом мундштуке, на ее губах играет загадочная улыбка – ведь теперь ей поручена важная работа, вклад в дело победы…
– Саба! – раздался за дверью раздраженный голос Янины. – Пожалуйста, перестань так жутко завывать. И вообще, ты занимаешь ванную слишком долго, на двадцать оборотов.
Потом закричала Арлетта:
– Выходи! Такси придет через полчаса!
Когда они вышли на улицу, даже Янина невольно согласилась, что вечер был чудесный, с легким, приятным ветерком. Они проехали мимо бронзовых львов, украшавших мост Хедива Исмаил-паши; в водах Нила отражались красные и золотые огни речных барж. На горизонте, подобно крыльям бабочек, трепетали паруса фелук[63].
Еще когда они садились в такси, мимо проехал армейский грузовик. При виде девушек сидевшие в кузове солдаты разразились восторженными воплями, замахали руками, стали делать неприличные жесты.
– Я терпеть их не могу, – процедила сквозь зубы Янина, вцепившись пальцами в вечернюю сумочку. В бледно-зеленом вечернем платье она напоминала молодую королеву. – Зачем мне все это?
Такси везло их по каирским улицам, наполненным трескучей музыкой. По тротуарам шли мужчины в белых джеллабах, часто с фонарем в руке. Иногда между домов открывался вид на Нил, где возле берега кое-где плавали туши мертвых ослов.
– Фу! – Янина скривилась и зажала нос. – Какой ужас!
– Ничего ты не понимаешь, – пошутила Арлетта. – Ведь это священные воды Нила.
Саба громко засмеялась. Еще утром она пребывала в глубокой депрессии и вся жизнь казалась ей роковой ошибкой. А теперь она с восторгом ехала в восхитительном платье по кривым улицам огромного, странного города навстречу новым впечатлениям.
За городом их взорам открылись новые картины – большие, богатые дома среди деревьев; старик, спокойно сидящий у костра; худая лошадь, терпеливо ждущая хозяина; стайка уличных мальчишек. Самир, чья жена убиралась у них по утрам, уже говорил им про ужасный неурожай этого года, катастрофический для деревни. И все-таки при виде этих случайных сцен возникало впечатление обычной, мирной и спокойной жизни, которая течет тут много веков и не иссякнет, несмотря на войну в пустыне.
Минут через сорок они прибыли в Гизу и увидели цепочку фонарей, освещавших дорогу к отелю. Арлетта повернулась и торжественно объявила:
– Девочки, послушайте меня. Сегодня ночь голубой луны – наслаждайтесь каждой ее минутой.
Янина, стонавшая, что ее укачало, лишь удивленно скривила бледное лицо. Но Саба все поняла и согласилась со словами подруги. Так Арлетта называла самые восхитительные моменты жизни, какие вообще бывают; ночи голубой луны бывают очень редко – лишь несколько раз в жизни. И важно понять, что это именно такая ночь, насладиться ею и потом жить этими воспоминаниями, когда будешь коротать свои дни в какой-нибудь дыре на английском побережье.
Такси затормозило у ярко освещенного фасада. Швейцар в униформе, с огромной декоративной саблей помог гостьям выйти из машины.
Прямо перед собой Саба увидела три древние пирамиды. Они уходили в ночное небо, окруженные мириадами ярких звезд. Ее поразила их красота – до этой минуты пирамиды представлялись ей чем-то наподобие русалок и единорогов, персонажами сказочного мира, и она никак не ожидала, что они могут служить декорацией для вечеринки.
Проняло даже Янину.
– Вот это да, – пробормотала она (это была ее высшая оценка). – В самом деле впечатляет.
Отель «Мена-Хаус» стоял на гребне невысокого холма. Пламя в дюжинах фонарей трепетало от легкого ветерка, и казалось, что дворец парил в кобальтово-синем воздухе, словно сказочный воздушный корабль. Кусты жасмина, цветущего на террасах, источали сладостное, неземное благоухание.
– Готовы, девочки? – спросила Арлетта. – Тогда вперед!
Арлетта обладала необыкновенным умением – величественной и вкрадчивой поступью, какой ходят кинозвезды по красной ковровой дорожке, – и в особых случаях демонстрировала его по максимуму. Ради смеха они с Сабой иногда упражнялись у себя в комнате, в пижамах. «Ты выставляешь вперед бедра и небрежно покачиваешь ими, вытягиваешь шею и устремляешь свой взор куда-то вдаль, словно тебе наплевать на всех и вся», – учила Арлетта.
Теперь они развлекались и демонстрировали свои навыки, спускаясь по короткой лестнице. На первой террасе группа молодых людей в смокингах застыла при виде их, словно статуи в Помпеях. Наступила драматическая пауза; потом оркестр грянул джазовую мелодию. Навстречу своим подчиненным устремился Фернес; на нем был полковой мундир, выставлявший напоказ обширный, на удивление женственно округлый зад капитана.
– Пока вы тут все в сборе, – сказал он, положив на локоть Сабы свою потную ладонь, – я хочу познакомить вас кое с кем. – Потом, словно вспомнив о хороших манерах, добавил: – Девочки, вы хорошо выглядите. Молодцы!
На нижней террасе краснолицые слуги подбрасывали в огонь ветки розмарина, на котором жарились два барашка. На длинном столе стояло угощение: яркие салаты, дрожащие террины, огромная индейка, горы креветок и устриц. Саба, успевшая проголодаться, глотала слюнки, но на нее тут же нахлынуло привычное чувство вины – здесь много еды, а там, дома, ее так мало, и это несправедливо.
– Вы только поглядите! – с детским восторгом воскликнула Арлетта. В отблесках пламени ее волосы казались золотыми. Она привела Сабу к другой лестнице, спускавшейся к бассейну, – там горели сотни свечей, они мерцали, напоминая огромный сапфир.
Саба пыталась отыскать среди моря лиц знаменитого мистера Озана. В ее представлениях он был старый, смуглолицый и толстый, типичный восточный богач, но не обнаружила никого, кто бы соответствовал такому описанию. Лица мужчин были в основном европейские, белокожие.
– Девочки, не отставайте. – Фернес, казалось, собирался представить их всем гостям.
– Приятно видеть свежую кровь, – прорычала одна из англичанок, вероятно, жена высокопоставленного военного; ее красное, некрасивое лицо не выразило никакой радости. – Как видите, многие из нас уже уехали домой.
Фернес подводил их все к новым группам; их бесцеремонно разглядывали с головы до ног и задавали почти те же самые вопросы: как они прибыли в Египет, морем или самолетом? Они поют или танцуют? Ах, как замечательно, как чудесно! Что за дисциплина! Кто-то добавил, что мужчинам нужны такие красотки. А что, они играют на музыкальных инструментах? Да, конечно, весело ответила за всех Арлетта: она сама играет на ксилофоне, а ее подруга – она больно щипнула Сабу – прекрасно играет на валлийской арфе. Кто-то восхищался их платьями и спрашивал про новости с родины. Некоторые говорили, что им стыдно за такое изобилие, но что поделаешь – нет смысла морить себя голодом в знак солидарности. Одна дама сказала, что, когда они год назад сошли с супругом в Дурбане, ее поразили две вещи: яркое солнце и обилие продуктов. Но теперь она тоскует по серому небу и дождю – по дому. Она страдает из-за разлуки с детьми, тем более в такое опасное время.
– Ладно-ладно, – перебил ее супруг. – Ты забыла о наших правилах? Никаких разговоров о войне в такой вечер. – Он обнажил зубы в улыбке. – Надо наслаждаться жизнью, пока есть возможность. Правда, девушки?
– Скорее всего, вы тут долго не задержитесь, – пробормотала женщина, прежде чем ее увели прочь. – Большинство семей военнослужащих уже перевели в Южную Африку или в Судан, где немного безопаснее. – На ее узком, типично английском лице блестел пот. Она показала им молодую вдову морского офицера, который скончался в здешнем госпитале. Невероятный храбрец. Вдова держала в руке маленькую рюмку шерри и вежливо слушала пожилого мужчину, который наклонился к ней и что-то рассказывал.
Луна поднялась выше и осветила вершины пирамид. На темном бархате неба зажигались все новые и новые звезды. Девушек передавали от группы к группе, словно редкое угощение. Потом окончательно стемнело, и лица на террасе стало трудно различать.
– Ого! Сколько же времени? – стали спрашивать пожилые гости. Горячими, липкими руками они пожимали руки актрисам и говорили, что были рады с ними познакомиться и непременно придут на концерт. Но мистера Озана по-прежнему не было видно, как и мистера Клива. Саба не знала, то ли радоваться этому, то ли огорчаться, хоть и испытывала облегчение.
Когда старшее поколение удалилось, молодежь сняла смокинги и развязала галстуки-бабочки. Оркестр заиграл неторопливый джаз, и все двинулись к небольшому танцполу, оборудованному среди стройных пальм возле бассейна.
Мистера Озана не было. Чтобы скоротать время, Саба танцевала с долговязым молодым шотландцем, который наступал ей на ноги и тут же пускался в бурные извинения. Он сообщил, что он хирург, работает в Триполи и оперирует по шесть дней кряду.
– Какой приятный вечер! Жалко, что я такой никчемный танцор. – От его общества ее спасла группа пилотов из Королевских ВВС Западной пустыни. Парни упали перед ней на колени и стали клясться в любви до гроба.
Ей хотелось спросить, знают ли они Доминика Бенсона, но она побоялась нарваться на насмешки или, хуже того, объяснять их отношения, которых, по сути, и не было. И все-таки – какая идиотка! – она мечтала, что он вот-вот появится на террасе и увидит, как шикарно она выглядит в этом зеленом платье.
Она смеялась, танцевала и что-то говорила, когда вдруг наступила тишина. Резко оборвалась джазовая мелодия, стихли смех и разговоры. Все направили взоры на лестницу, по которой неторопливо спускался осанистый мужчина в поразительном смокинге цвета бургундского. Он любезно улыбался, пожимал руки, и вот уже джазисты заиграли «Ведь он такой хороший парень»[64]. Когда мужчина подходил к танцполу, возле Сабы появилась Арлетта; при лунном свете она казалась золотоволосой русалкой.
– Минуточку, дорогой. – Она обворожительно улыбнулась хирургу, ждавшему следующего танца, и отвела Сабу в сторону.
– Зафер Озан, – шепнула она с лукавой усмешкой в глазах. Ее волосы щекотали ухо Сабы. – Тот самый, о котором я говорила. Офигенно богатый.
Озан заметил их; он смотрел на них с другой стороны танцпола.
– Тебе не кажется, что он по-своему очень симпатичный? – Арлетта послала ему воздушный поцелуй. – В стиле Бунтера[65]. – И она помахала ему рукой.
Саба взглянула на Озана и отвела глаза. Лишь успела увидеть, как сверкнули его зубы, когда он жал руку своему очередному собеседнику.
– Его все любят, – сообщила Арлетта. Теперь она подняла руку и шевелила пальцами, посылая привет, словно робкая девочка.
– Ты откровенно флиртуешь, – сказала ей Саба.
– Конечно, – весело согласилась Арлетта. – И он не против, уверяю тебя.
Когда он направился к ним, Арлетта торопливо сказала:
– Дорогая, давай порадуем его. Я попрошу музыкантов сыграть «Ночь и День»[66]. Может, ты споешь? Он любит эту песню.
– Может, ты сама споешь? – Саба внезапно смутилась: может, Клив хотел, чтобы Арлетта тоже спела, или это чистое совпадение?
– Да ладно тебе, милая. Я танцую. Это ты у нас с голосом. Даже чертова Янина это признает.
– Неужели? – удивилась Саба. – Она ни разу мне не говорила об этом.
– Конечно, не говорила – ведь она себе на уме. Я тоже, но ловко это скрываю. – Она в шутку щипнула Сабу за руку. – Давай, прыгай на сцену, пока он не подошел.
Саба поднялась на маленькую сцену. Джазисты – пианист, тенор-саксофон и контрабас, – вероятно, знали, что она придет. Они заиграли мелодию песни, пианист кивнул ей, и Саба запела, поначалу нервничая из-за непривычной обстановки. Но вскоре забыла обо всем, ведь песня есть песня. Отгородилась ото всех, закрыла глаза и пела для жасминовой ночи. Счастье золотистым медом растекалось по ее телу. Вот что ей нравилось. Вот в чем она сознавала свою силу.
Читать бесплатно другие книги:
