Испытание чудом. Житейские истории о вере Евфимия Монахиня
– Прошу тебя, владыко, оставь меня оплакивать мои грехи! – взмолился Аврамий. – Ради этого я ушел из мира. Позволь мне не возвращаться туда! Умоляю об этом твою святыню!
– Да, ты оставил мир и возненавидел все, что в мире, – строго промолвил епископ. – Но разве ты забыл, в чем состоит главная добродетель монаха? Где же твое послушание, Аврамий? Опять же, подумай, что важней: спасаться самому или спасти не только себя, но и ближних? А ведь Спаситель ради нашего спасения уничижил Себя Самого… смирил Себя, быв послушливым даже до смерти, и смерти крестной. Вспомни об этом, Аврамий!
– Воля Господня да будет! – сокрушенно промолвил отшельник. В самом деле – разве он вправе отказываться от послушания, возложенного на него архипастырем? Разве не Господь внушил епископу мысль послать Аврамия в Тению? Значит, он должен выполнить Его волю. Даже ценой собственной жизни.
Разумеется, первым делом Аврамий возвел в Тении храм, потратив на это часть родительского наследства, взятую им у отца Стефана (надо сказать, что тот расстался с деньгами весьма неохотно). Пока же церковь строилась, монах ходил в местное языческое капище и, стоя среди идолов и идолопоклонников, молча молился Христу, Свету Истины. Что до селян, то иные из них смотрели на него с опаской, иные – с любопытством, а кое-кто – с нескрываемой ненавистью. Особенно Аполлодор[59], местный жрец, надменный высокий старик с величавой осанкой. Сколько раз Аврамий ощущал на себе его взгляд, полный неистовой злобы! Казалось, Аполлодор готов был испепелить своим взором смиренного христианского священника, бесстрашно переступившего порог его храма, растерзать его в клочья, как ягненка, самонадеянно явившегося в волчье логово. Впрочем, Аврамий ощущал себя отнюдь не беззащитным агнцем среди кровожадных волков, а скорее отроком Давидом, который вышел на единоборство с вооруженным до зубов вражеским воином и сразил его камнем, выпущенным из пастушеской пращи. Тогда сила Господня совершилась в немощи юного Давида – да пребудет она ныне с ним и на нем! Ему не страшна бессильная ненависть Аполлодора и его лжебогов… нет, демонов, которым он служит! Христос поможет Аврамию сокрушить и посрамить их!
Когда же церковь была построена, Аврамий, укрепив себя молитвой, вошел в капище и низверг языческий жертвенник и идолов. Разумеется, он знал – это может стоить ему жизни. Как знал и другое: его жизнь – в руке и в воле Божией. Что ж, воля Господня да будет!
И, как предвидел Аврамий, первый удар нанес ему жрец Аполлодор, с неистовым воплем:
– Бейте его! Он посмел надругаться над нашими богами! Гоните его прочь!
Когда церковь была построена, Аврамий, укрепив себя молитвой, вошел в капище и низверг языческий жертвенник и идолов
Аврамия с побоями выдворили из села. Однако той же ночью он вернулся и, придя в церковь, стал слезно молиться Богу о спасении тех, кто давеча едва не убил его:
– Прости им, Господи, ибо они не знают, что творят! Дай им познать Тебя и спаси их!
Так Аврамий молился до самого утра. А с первыми лучами солнца до него донеслись крики:
– Его больше нет! Сейчас вы сами убедитесь в этом! Наши боги прогнали его! Слава великим богам!
В следующий миг дверь храма распахнулась, и на пороге показалась толпа селян во главе с Аполлодором. На лице старого жреца было написано нескрываемое торжество. Еще бы! Ведь он чувствовал себя победителем! Впрочем, уже в следующий миг Аполлодор в ужасе отшатнулся. И, побагровев от ярости, простер к Аврамию трясущуюся костлявую руку:
– Убейте его!
И разъяренная толпа язычников, словно морская волна – над обреченным кораблем, сомкнулась над коленопреклоненным Аврамием, молившим своих убийц – не о пощаде, но о том, чтобы они познали Истинного Бога, вере в Которого он пришел их научить…
Первое, что увидел Аврамий, открыв глаза, был белевший в лунном свете четырехконечный крест. Он высился над ним, словно знамение победы Господней над смертью и силами зла. Вот только сам Аврамий лежал во тьме и сени смертной – в овраге за околицей села. Избитый, полумертвый, побежденный, с камнем на груди. Но почему? За что? Господи Боже, почто Ты презрел дело рук Твоих?
Аврамий смотрел на крест, белевший среди ночного неба, и молился Спасителю теми же словами, с которыми некогда Он Сам обращался с креста к Своему Небесному Отцу:
– Боже, Боже мой, почто Ты меня оставил?!
Как же Аврамий жаждал сейчас получить от Господа хоть какой-то знак того, что он не оставлен, что он услышан! Но перед ним в ночной тишине безмолвно белел все тот же крест… словно то и был ответ Бога на молитву Аврамия: «Нас ради и нашего ради спасения…» И тогда он вновь стал молиться: уже не о себе самом – о своих гонителях.
– Господи, услышь молитву мою, смилуйся над рабами Твоими! Освободи их от уз диавольских. Даруй им познать Тебя, Единого Истинного Бога, ибо нет другого Господа, кроме Тебя!
Потом Аврамий приподнялся и, превозмогая боль, пополз вверх по пологому склону оврага. Несколько раз он срывался и падал, и снова полз, пока не оказался у подножия креста и не припал к нему с плачем, словно к ногам Спасителя, моля даровать ему силы для продолжения борьбы. И Животворящее Крестное Древо словно оживотворило его самого: Аврамий медленно поднялся на ноги и, не оглядываясь, побрел туда, где на фоне ночного неба чернели силуэты домов – казалось, село, погруженное во мрак язычества, было покрыто непроницаемой тьмой.
Но за спиной Аврамия в лунном свете победно сиял Крест Господень. И разве важно было, что это – всего лишь дерево с крестообразно раскинутыми сучьями?
Глава 4. Труды и плоды
День сменял день, месяц сменял месяц – почти три года прошло с тех пор, как Аврамий, исполняя послушание, явился в Тению. Однако его неустанные старания сделать православным христианином хотя бы одного из селян не привели ни к чему. И в своем храме Аврамий был и за священника, и за чтеца, и за певчего, и за единственного богомольца. Неудивительно, что ему все чаще казалось: он сеет Слово Божие на бесплодной земле. Ведь жители Тении продолжают коснеть в язычестве. Если же и заглядывают в церковь, то лишь из любопытства. Или для того чтобы, по наущению неистового Аполлодора, вытащить Аврамия на улицу и с побоями и оскорблениями протащить по селу. И бесы веруют, и трепещут. Но похоже, эти злостные язычники еще хуже бесов! Сам же он среди них, как в аду. Горе ему, обреченному выполнять невыполнимое послушание… не иначе как за свои грехи!
Увы, Аврамий не замечал, что с каждым днем в его храм приходило все больше селян. Причем не только для того, чтобы поглазеть на его убранство – но чтобы увидеть нечто более удивительное: служителя христианского Бога, что, несмотря на насмешки и побои, которыми они его осыпают едва ли не каждый день, не спешит убраться восвояси, как это сделали те, кто приходил до него. Мало того – этот враг их богов не считает врагами их самих. Вон как ласково и почтительно он обращается к ним, уговаривая уверовать в Бога, Которому он служит! В то время как Аполлодор только и знает, что грозит им гневом богов. Однако его боги отчего-то не защитили себя, когда этот христианский священник сбрасывал их наземь… А может, они – ложные боги? Истинный же Бог – Христос, Которого им проповедует Аврамий?
Так, незаметно для них самих, в душах жителей Тении прорастало посеянное Аврамием семя веры в Христа Спасителя…
Однажды, когда Аврамий, как всегда в одиночестве, заканчивал служить литургию, с улицы до него донесся шум множества голосов. Они приближались, становились все громче. И хотя Аврамий не мог различить ни единого слова, в шуме и криках ему почудилась угроза. Еще бы! Ведь он и его храм для здешних язычников – словно бельмо на глазу. Как видно, они решили покончить с ним. Что ж, если для него жизнь – Христос, то и смерть за Него – благо! В руце Твои, Господи, предаю дух мой…
– Крести нас, Аврамий! Мы хотим веровать в твоего Бога! Велик Бог христиан!
В первый миг Аврамию показалось, что он бредит. Те самые люди, которые еще недавно били его и осыпали проклятиями, теперь простирали к нему руки, умоляя научить их вере в Бога, Которому он служит. Потому что они убедились: Он – Истинный Бог!
Аврамий стоял как громом пораженный. Ведь на его глазах совершилось то, на что он уже не надеялся… А потом он воскликнул:
– Отцы мои, братие и чада! Воздадим славу Богу, просветившему ваши сердечные очи, чтобы вы познали Его и очистились от идольской скверны. Так веруйте же от всей души в Живого Бога, Творца неба и земли: Отца, Сына и Святого Духа. И, уверовав, получите жизнь вечную.
– Веруем! Веруем! – раздалось в ответ. – Только скажи, что нам теперь делать? Мы сделаем все, что ты велишь, отче! Только не отвергай нас, научи, спаси!
– Креститесь и веруйте во Христа и, уверовав, получите жизнь вечную, – ответствовал Аврамий.
В тот же день все селяне, от мала до велика, приняли крещение. После этого некоторые из них разгорелись столь великой ревностью по новообретенной истине, что решили расправиться с Аполлодором. В самом деле, сколько лет этот старый лжец обманывал и обирал их! Мало того: по его вине они едва не убили Божия человека, своего отца и наставника – Аврамия. Ведь именно Аполлодор науськивал их на него. Пусть служитель бесов убирается в преисподнюю: там ему самое место! Смерть ему!
Аврамий каждый день читал им Священное Писание, рассказывал о Царствии Небесном, о геенне огненной, о святых, о правде, о вере
Однако к великому горю новоявленных борцов за истину, Аполлодор словно в воду канул. Впрочем, стоило ли вспоминать о нем! Ведь теперь у селян был новый наставник – Аврамий, который каждый день читал им Священное Писание, рассказывал о Царствии Небесном, ждущем праведников, и о геенне огненной, куда отправятся грешники, отвергшиеся Бога и правды Его, о святых, о правде, о вере. А они, сидя у его ног, жадно, как земля, долго лишенная живительной влаги, впитывали в себя его слова…
Тогда Аврамий в один день привел ко Христу около тысячи душ Лишь душу собственной племянницы он не смог удержать на пути спасения. Но почему?!
А почему он покинул Тению? Ведь уверовавшие селяне относились к нему с величайшим почтением… да что там – с благоговением! Трепетно, как глас свыше, ловили каждое его слово. И были готовы исполнить все, что он скажет, словно волю Самого Господа. Окажись на месте Аврамия другой священник, он порадовался бы такой великой преданности и столь беспримерному послушанию своей паствы. Но Аврамий прозревал в этих преданности и послушании то, что тревожило и ужасало его.
В самом деле, новоявленные духовные чада Аврамия буквально задаривали его всевозможными подарками. «Это от чистого сердца», «не погнушайся, батюшка», «возьми ради Бога» – упрашивали они, вручая ему свои приношения. И чего только ему не несли! От корзинки отборных фиников до серебряных, а то и золотых украшений, от кувшина масла или вина до шелковой подушки с искусно вышитой на ней надписью: «Дорогому авве на молитвенную память от рабы Божией имярек». Сколько раз Аврамий твердил селянам, что ему самому не нужно ничего, а если они хотят пожертвовать для храма муку, масло и вино, пусть несут их туда. Однако они тянули свое: «Прими, батюшка, Христа ради». И горько скорбели, когда Аврамий отказывался взять приносимое. Словно в его лице их дары отвергал Сам Бог… Но едва ли не больше них скорбел сам Аврамий, когда, скрепя сердце, принимал от очередной благочестивой прихожанки очередной ненужный ему дар. Мало того – пагубный дар. Ведь, став монахом, он дал Богу обет добровольной нищеты. Теперь же, чтобы не огорчить своих духовных чад отказом, невольно нарушал его, страшась худшего. Ибо помнил: капля камень долбит. И дающий малую потачку греховной страсти рискует вскоре стать ее рабом.
Но это было еще полбеды. Куда больше Аврамия тревожило иное. До него все чаще доносилось: «батюшка велел», «батюшка сказал», «батюшка благословил». И в разговорах его прихожан слово «батюшка» звучало все чаще, намного чаще, чем упоминания о Боге. Впрочем, его называли не только батюшкой, но и аввой, учителем, наставником… даже спасителем. Его слова цитировали едва ли не наравне со Священным Писанием. Похоже, он, раб Божий, становился кумиром для своих прихожан, предметом обожания. Чем больше Аврамий убеждался в этом, тем больше ужасался. Ведь он помнил, как именуют того, кто дерзнет поставить себя на место Христа… Но лесть имеет свойство опьянять и кружить голову сильнее, чем самое крепкое вино. Что если однажды он поддастся ей?
Он творил благое дело: просвещал язычников. Вот только каков итог его трудов? Об этом страшно и помыслить. Среди его духовных чад нет ни мира, ни братской христианской любви. Они соперничают между собой за право услужить ему, за место рядом с ним, как будто от этого зависит их спасение. Заискивают перед ним, как рабы – перед господином. А между собой грызутся как змеи. Что он натворил?! Этого ли он хотел? И что теперь делать? Как выполоть терние, выросшее среди пшеницы, не повредив ее?
Сколько раз Аврамий обращался с этими вопросами к Богу! И наконец сделал то, что казалось ему наилучшим выходом. В одну из ночей он тайно ушел из Тении, моля Бога не вменить ему в грех этого бегства. Пусть Господь Сам позаботится о его духовных чадах, оградит их оплотом Своей благодати и просветит их сердца, дабы они, благоугодив Ему, сподобились Небесного Царствия.
Некоторое время Аврамий скрывался в потаенном месте. Когда же до него дошла весть о том, что епископ эдесский, посетив Тению, рукоположил нескольких наиболее преуспевших в вере селян во священников и диаконов, монах вернулся туда, где начинал свои иноческие подвиги – в Хидану. И, построив рядом со своей старой кельей другую, поменьше, затворился в ней. Слава Господу, теперь он вновь был один. Наедине с Богом.
Мог ли Аврамий знать – это лишь временное затишье перед надвигающейся на него новой бурей…
Как-то в полночь, когда он стоял на молитве, его келью залил ослепительный свет. И послышался голос, подобный раскату грома:
– Блажен ты, Аврамий! Ибо никто из людей не исполнил Моей воли так, как Ты!
Что это? Глас Божий? Неужели? Но… ведь даже великие святые считали себя всего-навсего неисправными и нерадивыми рабами Господними. Кто он перед ними! Нет, этот голос, взывающий не к нему, а к его гордыне – не от Бога!
– Да будет тебе погибелью твоя злоба! – воскликнул Аврамий, осенив себя крестным знамением. – Я – грешный человек, но надеюсь на благодать и помощь Бога моего. Именем Христовым – сгинь, исчезни!
Едва Аврамий произнес эти слова, как в его келье воцарились кромешная тьма и глухая тишина. Впрочем, затворник не сомневался – это ненадолго.
Действительно, спустя несколько дней ночную молитву Аврамия прервал яростный крик и грохот. Кто-то с нечеловеческой силой и яростью рубился в двери его кельи, колотил по сотрясающимся от могучих ударов стенам, по крыше, с которой на затворника дождем сыпались пыль и песок:
– Эй, сюда! Скорей! Сейчас мы до него доберемся! Сейчас мы свернем ему шею! Прощайся с жизнью, монах!
Стены кельи ходили ходуном. Казалось – еще миг, и они рухнут, похоронив под собой Аврамия. Вот через образовавшуюся брешь в двери тускло блеснуло лезвие топора… Сколько их там? И кто они? Разбойники? А может, собратья его недавнего ночного гостя?
– Все народы окружили меня, но именем Господним я низложил их… – запел Аврамий псалом. И по мере того как он пел, его голос становился все громче и уверенней. Зато яростные удары и крики за стеной становились все глуше и тише, пока не стихли совсем.
Незваные ночные гости не оставляли Аврамия и днем. Однажды, когда он собирался поесть, в его келью сквозь запертую дверь развязной походкой вошел полунагой чернокожий юноша. Не говоря ни слова, он подошел к затворнику и попытался выхватить у него из рук глиняную миску с едой. Но Аврамий, разгадав его намерение, вцепился в посудину обеими руками. Похоже, незваный гость не ожидал подобной бдительности. Он отпрянул в сторону, а потом взял в руки светильник, и, встав перед Аврамием навытяжку, затянул псалом:
– Блаженны непорочные в пути, ходящие в законе Господнем…
Он пел все громче и громче, явно намереваясь обратить на себя внимание затворника. Однако Аврамий спокойно и неспешно продолжал свою трапезу, словно был глух и нем. Лишь закончив ее и осенив себя крестным знамением, он обратился к певцу:
– Нечистый и треокаянный! Если ты знаешь, что блаженны боголюбцы, то зачем ты их тревожишь?
– Чтобы одолеть их! – с кривой ухмылкой ответствовал мнимый юноша. – И тебя я так просто не оставлю! Мы еще посмотрим: кто – кого!
«Все народы окружили меня, но именем Господним я низложил их», – запел Аврамий псалом. И по мере того как он пел, его голос становился все громче и уверенней
Аврамия возмутила наглость лукавого.
– Ах ты, проклятый! – воскликнул он, объятый праведным гневом. – Не надейся на это! Ты можешь одолеть разве что подобных себе богоотступников, потому что нет в них Бога. А от боголюбцев ты бежишь, гонимый прочь их молитвами, как дым – ветром. Жив Господь и благословен Бог, слава и похвала моя, что я не боюсь тебя! Стой тут хоть год, хоть целый век – ты ничего не добьешься! Мне до тебя дела – не больше, чем до дохлого пса!
Юноша исчез так же внезапно, как появился. Впрочем, бесы являлись к Аврамию еще не раз. Чаще всего – по ночам, когда он читал молитвенное правило. И всегда – иначе, чем прежде. То вокруг кельи затворника бушевала и бесновалась толпа, то подстилка, на которой он стоял во время молитвы, вспыхивала, превращаясь в полыхающий костер, в подобие печи вавилонской. Однако могла ли дерзость демонов поколебать веру Аврамия и его надежду на Божию помощь? Не больше, чем вышедшая из берегов река – вставшую на ее пути несокрушимую каменную гору. Так что диаволу только и оставалось, что изливать свою бессильную злобу в сетованиях и угрозах:
– Я уже не знаю, что с тобой поделать! Ты во всем побеждаешь меня! Но я все равно от тебя не отстану! Я все равно одолею и смирю тебя!
– Будь проклят ты и все дела твои! – отвечал ему Аврамий. – Мы не боимся ни тебя, ни твоих козней. Слава и поклонение Господу и Владыке нашему, давшему нам силу и власть попирать тебя и всю силу т вою!
Увы, не сумев победить Аврамия, диавол все-таки нашел способ уязвить его, уловив душу его племянницы и духовной дочери…
А ведь начало ее подвигов было поистине благим началом!
Глава 5. «Мария же благую часть избра…»
В тот день к Аврамию снова пожаловал отец Стефан. Надо сказать, что монах нисколько не удивился приходу друга. Ведь с тех пор, как он вернулся из Тении в Хидану, к нему все чаще наведывались люди. И из Эдессы, и из соседних сел. Среди них были не только миряне, но и иноки, даже священники. Всем хотелось сподобиться душеполезной беседы с Аврамием и получить от него духовный совет. Как видно, отец Стефан решил последовать их примеру. А может быть, просто решил навестить друга детства. Спаси его Господь! Но что это за девочка стоит рядом с ним? На вид ей, должно быть, лет семь. Кто она? Родственница отца Стефана? Однако она совершенно не похожа на него. Зато поразительно напоминает кого-то другого, хорошо знакомого, но давно забытого Аврамием…
– Благослови, отче! – приветствовал монаха отец Стефан. – Если бы ты знал, как я рад тебя видеть! Ты ведь у нас теперь личность известная – просветитель язычников, великий миссионер! Не чета нам, смиренным…
– Полно, друг! – прервал его Аврамий, которому все эти похвалы были, мягко говоря, не по душе. – Лучше расскажи, как ты сам поживаешь. Небось, уже священник…
– Какое там! – недовольно поморщился отец Стефан. – Все еще в дьяконах хожу. Другие давно меня обскакали. Даже те, кто после меня в церковь пришел. Ума не приложу, за что мне такая немилость? Вроде бы служу исправно. Милостыню раздаю, на храмы и обители жертвую. Да у нас в городе (да что там – в епархии!) никто из священников столько богоугодных дел не совершил, сколько я, простой дьякон! Не иначе как они мне завидуют… Впрочем, ладно! Я к тебе опять с делом, отче. На днях умер твой брат…
Какой брат? Откуда? Разве у монаха, порвавшего с миром, могут быть родные? Впрочем, у него и в самом деле когда-то был брат… Старший брат по имени Авив, с которым они расстались много лет назад. Значит, он умер? Что ж, упокой, Господи, душу усопшего раба Твоего! Он будет молиться за Авива: ведь это – лучшее, что он, инок и священник, сможет сделать для покойного брата!
– У него осталась дочь, – продолжал отец Стефан, указывая на свою маленькую спутницу. – Я привел ее к тебе, отче. Ее зовут Мария. Кроме тебя, у нее больше нет родных. Стало быть, теперь ты – ее опекун.
Аврамий молчал. Ибо его скорбь об умершем брате мгновенно сменилась негодованием на покойного. Неужели Авив настолько обмирщился, что забыл: став монахом, Аврамий умер для мира? Впрочем, откуда ему помнить об этом? Этот Авив всегда думал только о себе. Оттого и порвал с родителями, забыв древнюю заповедь о почитании отца и матери. Положим, он обиделся на них. Однако одновременно – и на ни в чем не повинного перед ним Аврамия. Какое самолюбие! Но что же ему делать с новоявленной племянницей? Может быть, попросить отца Стефана, чтобы он отдал ее на воспитание какой-нибудь почтенной и добронравной прихожанке? А впоследствии нашел ей благочестивого мужа. Почему бы и нет?
– Между прочим, отец оставил Марии большое наследство… – донесся до него голос отца Стефана. – Да что же ты стоишь, дитя? Не бойся. Сложи ручки – вот так! А теперь подойди под благословение к своему дяде. Вот умница…
Девочка покорно сложила ручки, и, не поднимая глаз, робко подошла к Аврамию. А тот смотрел на племянницу, угадывая в ее лице черты смиренного Симона и властной Марфы. Какой-то она станет, когда вырастет? И будет ли счастлива, выйдя замуж? Бог весть…
А может, лучше иное? Пусть Мария станет невестой Христовой. Разве монашество не выше брака? Опять же – разве были счастливы в браке его родители? В то время как Аврамий, выбрав иной путь, ни разу не пожалел о том, что стал монахом. В таком случае…
– Хочешь остаться жить со мной? – спросил он Марию, смиренно стоявшую перед ним.
– Да… – робко пролепетала она.
«Что ж, – подумал Аврамий, благословляя девочку. – Как видно, Сам Господь призвал Марию в лик Своих невест… Мария избрала благую часть, которая не отнимется у нее… Дивна дела Твоя, Господи, вся премудростию сотворил еси…»
Как видно, Сам Господь призвал Марию в лик Своих невест… Мария избрала благую часть, которая не отнимется у нее…
Из этих раздумий Аврамия вывел голос отца Стефана:
– А что делать с ее наследством, отче?
– Возьми его себе, – ответил Аврамий. – И раздай нищим.
Поблагодарив друга и пожелав ему помощи Божией, отец Стефан поспешил удалиться. Как в прошлый раз, когда Аврамий пожертвовал ему на Богоугодные дела наследство своих родителей…
Аврамий поселил Марию в своей старой келье. И принялся наставлять ее в иноческих добродетелях. Через дверь, соединявшую их кельи, он обучал племянницу молитвам и Псалтири. Читал ей Священное Писание и жития святых. А также убеждал девочку неукоснительно и бесповоротно следовать избранному ею иноческому пути. Ведь монашество – верный путь к спасению. Не то что жизнь в миру, который подобен аду. Или утонувшим во грехах городам Содому и Гоморре, которые Господь за нечестие их жителей раз и навсегда стер с лица земли. В миру праведники так же редки, как жемчужины – в навозной куче. Ибо большинство мирян руководствуется не заповедями Божиими – собственными страстями. Прежде всего – похотью, завистью и гордыней. Возможно ли после этого спасение для живущих в миру? Мария должна быть благодарна Богу за то, что Он причислил ее к овцам Своего избранного стада, к лику Своих невест, и страшиться нарушить верность Небесному Жениху. Ведь тогда ее ожидают вечные мучения в геенне огненной, несравненно большие, чем все земные муки, вместе взятые. Тогда она погибнет навеки!
Впрочем, Марии не требовалось постоянно напоминать о долге перед Богом и об адских муках для тех, кто нарушит его. Девочка была на редкость послушна и смиренна. Она не роптала ни на отсутствие нарядов и игрушек, ни на строгость поста, ни на краткость сна, ни на необходимость молиться днем и ночью. Когда же Аврамий спрашивал племянницу, не нужно ли ей чего-нибудь, Мария, не поднимая глаз, лепетала:
– Отче, помолись за меня Богу, чтобы я могла избавиться от лукавых помыслов и вражьих козней…
И Аврамий, что следил за духовным возрастанием племянницы ревностней и строже, чем мать наблюдает за тем, как растет ее дитя, радовался, слыша это. Как же Мария чиста душой, как усердна в молитвах, безгранично предана Богу! Вот они, благодатные плоды его духовного руководства, его непрестанных забот о спасении души этой девы – кроткой агницы, нескверной голубицы, смиренной невесты Христовой!
Мог ли он знать, что все его труды пойдут прахом?! Где теперь скитается его злосчастная племянница, ставшая богоотступницей? Ведь разве не предала она Бога, нарушив обеты, данные Ему? Проклята она, и есть, и будет, если только не обратится к покаянию![60]
Возврати ее, Боже спасений наших, и отврати от нее ярость Твою![61]
Глава 6. Друзья и ближние
День сменял день, месяц сменял месяц, но о пропавшей Марии не было никаких вестей. Беглянка словно канула в никуда, как оброненный перстень – в бездонный колодец. Ни вести, ни следа.
А на исходе второго года после ее исчезновения к Аврамию, как всегда нежданно, наведался отец Стефан.
– Вот что, отче! – заговорщическим шепотом произнес он, опасливо озираясь по сторонам, хотя вокруг не было ни души. – Я пришел предупредить тебя…
– О чем? – недоуменно спросил Аврамий.
– Да разве ты не знаешь? Впрочем, откуда тебе? Ты ведь слишком простодушен, слишком чист душой… Да и кто бы мог подумать?! Какое искушение!
– Да что случилось?
– Не мне бы говорить тебе об этом, отче! – горестно воскликнул отец Стефан, воздев очи горе и молитвенно сложив ладони. – Но ради нашей былой дружбы я должен сказать тебе правду. Как говорится, истина дороже. Твоя племянница Мария… Ее видели в одном городе, не так далеко отсюда.
Знаешь Асс? Так вот, она живет там в гостинице «Прелестное местечко». Она…
Если бы Аврамий услышал: «она умерла», то ужаснулся бы меньше.
– Увы, это правда! – донесся до него голос отца Стефана. – Мой знакомый сам ее видел! Ему сказали, будто она там пользуется спросом… успехом. Да что с тобой, отче?! Ах да, понимаю. Это же твоя воспитанница, твоя духовная дочь… Что ж, увы, в семье не без урода. Поверь, я от всего сердца сочувствую тебе. Потому-то и пришел предупредить тебя. Нужно что-нибудь предпринять прежде, чем эта история получит огласку. Кстати, я в свое время слыхал любопытную историю про одного старца-прозорливца, который помолился об одной девице – та и умерла. Ты ведь у нас великий молитвенник, отче… А эта… все равно уже погибла. Да, вот еще что…
Отец Стефан снова опасливо оглянулся по сторонам:
– Не говори никому, что это я тебе о ней рассказал. Да и о том, что мы с тобой знакомы – тоже не говори никому. Мало ли что. Ведь скоро о том, чем теперь занимается твоя племянница, узнают все… А я и так человек опальный. Только-только в священники рукоположили – а ведь я в Церкви, почитай, с детства… Врагов хоть отбавляй. А все потому, что я их праведнее. Как Господь сказал: все, хотящие благочестиво жить, гонимы будут… Прощай, отче.
– Прощай, – эхом повторил Аврамий, сознавая, что понес новую утрату. Сначала он лишился Марии, а теперь – человека, которого всю жизнь считал своим лучшим другом…
Аврамий сидел на полу своей кельи, словно человек, оплакивающий умершего. Что ж, разве он и впрямь не оплакивал Марию? Ведь до сих пор он еще надеялся: вкусив пресловутых мирских утех, соблазнительных внешне, но горьких изнутри, и убедившись, что мир и впрямь подобен аду, его беглая племянница, подобно блудному сыну, одумается и вернется. Теперь надежды больше нет: Мария погибла. Не телом – душой. Она сама виновна в этом!
Однако что это за история о девице, умершей по молитвам прозорливого старца? Аврамий и впрямь ее слышал. Но не от покойного отца Иоанна – от собственной матери, непрестанно и неустанно напоминавшей сыновьям о том, какие неисчислимые беды и кары земные и небесные ожидают непослушных и своенравных детей.
«Как-то раз пришла одна женщина к старцу и просит его:
– Помолись, батюшка, чтобы Господь мою дочь к Себе забрал!
– Что ты, мать! – удивился старец. – Зачем ты для родного детища смерти просишь?
– Для ее же блага! – отвечает женщина. – Раньше такая покорная девка была, такая смиренная – хоть к ране приложи. А как подросла – словно ее подменили или околдовали. О молитве нерадит, на парней заглядывается, мне грубит и прекословит. Одно слово, погибает. Так пусть лучше умрет, чем душу свою вконец погубит. Уж ты, отченька, сделай милость, помолись Боженьке, чтобы Он ее к Себе забрал. Ей же лучше будет…
Помолился старец – и в тот же день девица умерла. А ему было откровение, что предстала она пред Господом, аки крин непорочный».
Но с какой стати отцу Стефану вздумалось напомнить ему эту историю? Или это – совет? В самом деле, если Господь оборвет жизнь Марии, Он тем самым избавит ее от совершения новых грехов. И все-таки вправе ли человек желать смерти другого человека? Даже для его же блага… Ответь, Господи!
Увы, и на сей раз молитвы Аврамия остались без ответа, словно Бог не слышал его.
А на другое утро к затворнику пришел отец Ефрем. То был один из друзей Аврамия. Точнее – сподвижник. Ведь отец Ефрем тоже был монахом и имел сан диакона, в который его рукоположил знаменитый епископ Кесарийский Василий, коего еще при жизни называли Великим[62]. Ефрем переселился в Эдессу из своего родного города Низибии, завоеванного персами. А вслед за ним прилетела слава о его подвигах и трудах во славу Господню. И, по мере его житья в Эдессе, оная слава росла и умножалась, яко кедр ливанский.
Отец Ефрем переселился в Эдессу из Низибии. А вслед за ним прилетела слава о его подвигах и трудах во славу Господню. И оная слава росла и умножалась
Рассказывали, будто, когда Ефрем был еще младенцем, его родители увидели знаменательный сон: на языке их сына выросла раскидистая виноградная лоза, усыпанная прекрасными, сочными гроздьями. Но сколько слетевшиеся отовсюду птицы ни клевали ягоды, они не убывали, скорее, приумножались на чудесной лозе. И хотя отец и мать Ефрема, как и их родители, были не высокоучеными мудрецами, а простыми земледельцами, они поняли – это не простой сон, которому не должно верить, но Божие знамение, предвещающее их сыну великое будущее. И прославили за это Господа[63].
Действительно, в цветущей младости Ефрем, презрев мирские утехи и суетную славу, до которых так охочи юноши, стал монахом, учеником славного Низибийского епископа Григория, и четырнадцать лет пробыл у него в послушании. Со своим владыкой он побывал на Вселенском соборе в Никее, осудившем лжеучение ересиарха Ария. Впоследствии Ефрем и сам много боролся с теми, кто дерзал превратно мудрствовать о Господе. Уже поселившись в Эдессе, он посрамил местного еретика Аполлинария. И какую мудрость проявил при этом! Он явился к женщине, которой еретик доверил на хранение написанную им книгу (в ней-то и было изложено его лжеучение!). Назвавшись учеником и почитателем Аполлинария, Ефрем попросил одолжить ему для прочтения труд многоуважаемого учителя. Разумеется, мнимый ученик еретика получил оную книгу и вернул ее в срок… предварительно промазав страницы клеем. Впрочем, это обнаружилось позднее… к ужасу и отчаянию злосчастного Аполлинария, надумавшего перелистать свой драгоценный труд перед предстоявшим ему богословским диспутом. Не сумев пережить гибели своего творения, старый еретик умер. Что до его ереси, то в недолгом времени она сошла на нет. И заслуга в этом принадлежала отцу Ефрему!
А сколько грешников он обратил к покаянию! Об этом в Эдессе рассказывали истории, одну удивительнее другой. Например, как однажды некая женщина, торговавшая своим телом, пристала к отцу Ефрему с бесстыдным предложением. Любой богобоязненный человек с негодованием отверг бы его и проклял блудницу. Однако Ефрем повел себя иначе.
– Изволь! – заявил он женщине. – Только место я выберу сам. Сделаем это… на городской площади!
– Ты что, рехнулся, монах? – воскликнула продажная красавица. – Ведь люди увидят! Стыдоба-то какая…
– Ты стыдишься людей, – ответствовал отец Ефрем. – А ведь они смотрят лишь на внешнее. В то время как Бог ведает не только наши дела, но даже самые сокровенные мысли. Так насколько больше, чем людей, нам должно бояться и стыдиться Господа!
Его ответ настолько потряс блудницу, что она, сознав и оплакав свои грехи, обратилась к покаянию. О, бездна мудрости и красноречия отца Ефрема!
А сколько молитв он сочинил! Сколько толкований на Священное Писание, сколько бесед и поучений! Поистине, он был подобен многоплодной виноградной лозе, от которой питаются многие. Но не скудеет дар той лозы, ибо Господь насадил ее для блага верующих в Него.
Однако насколько велика была слава Ефрема, настолько сам он пребывал чужд оной славы. И, будучи высокообразованным человеком, сведущим не только в богословии, но и в мирских науках, называл себя несмысленным невеждой. Причем отец Ефрем был смиренным не только на словах (что бывает частенько), но и в жизни (что бывает намного реже). Как-то раз послушник, неся ему еду, споткнулся и уронил свою ношу на землю. После чего поспешил к Ефрему и повинился перед ним, прося прощения за то, что по его вине тот останется голодным.
– Что ж, если еда не захотела прийти ко мне, я сам пойду к ней, – безмятежно ответствовал отец Ефрем. И, подобрав с земли рассыпанную еду, съел ее во славу Божию.
Жители Эдессы почитали Ефрема как человека Божия. Так что когда умер их епископ, пожелали, чтобы его преемником стал Ефрем. Узнав о грозящей ему участи быть возведенным в архиерейский сан, тот прикинулся сумасшедшим. Причем так искусно, что многие решили – он и впрямь обезумел. Епископом поставили другого человека. Тотчас после этого Ефрем перестал юродствовать. Тогда все в очередной раз подвились его великой мудрости и великому смирению.
Ефрем не раз приходил к Аврамию для духовной беседы. Что до Марии, то она, подобно своей евангельской тезке, трепетно внимала мудрым речам двух подвижников.
Быстро же она забыла услышанное! И бесстыдно попрала духовный бисер, который щедро рассыпали перед ней Аврамий и Ефрем. Горе ей!
– Мир тебе, отче! – приветствовал Ефрем Аврамия. – Но что с тобой? На тебе лица нет. Что случилось?
Аврамий молчал. Ему было стыдно открывать отцу Ефрему свой позор. Ведь разве Мария не осрамила его перед Богом и людьми? Его духовная дочь, его ученица, его племянница торгует собой в Ассе! Что скажет Ефрем, когда узнает об этом?
Тем временем гость пристально вглядывался в лицо Аврамия. И вдруг спросил:
– Неужели?.. Что с ней?
И тут Аврамий не выдержал. Скорбь и гнев, переполнявшие его сердце подобно желчи и оцту[64], излились в сдавленном возгласе, похожем на стон:
– Умерла…
Но, похоже, Ефрем не поверил ему.
– Когда? – спросил он. – И отчего? Сдается мне, отче, ты что-то недоговариваешь. Что с ней случилось?
– Говорю тебе – она умерла! – в сердцах воскликнул Аврамий. – Нет, еще хуже! Горе мне, отче! Двадцать лет наших с тобой трудов пошли насмарку! Мария стала блудницей! Лучше бы ей было не родиться на свет!
«Мария стала блудницей! Лучше бы ей было не родиться на свет!» – «Не говори так, отче. Одно дело – наш суд. Но совсем иное дело – суды Божии»
– Не говори так, отче, – ответил Ефрем. – Одно дело – наш суд. Но совсем иное дело – суды Божии. И Божий Промысел о каждом из нас. Разве можем мы знать, кем завтра станет тот, кто неколебимо уверен в своей праведности, и тот, кого он считает презренным грешником, достойным земных и небесных кар?
Однако чтобы ты не счел это всего лишь словами, я открою тебе свою тайну. Послушай же, отче…
Глава 7. Суд людской и суд Господень
Ты, наверное, считаешь меня праведником. Что поделать: все мы смотрим на внешнее. А на моей совести столько грехов! Если бы ты знал, как борол меня враг в годы моей юности, когда я еще жил в миру! Как корабль без руля и ветрил, как оторванный ветром листок, носился я, не ведая, что всякий путь имеет конец, и не думая о том, чем завершатся мои собственные блуждания. Но вот как-то раз, бродя без дела и цели, набрел я на овечье стадо.
– Куда идешь, парень? – спросил меня пастух.
– Куда глаза глядят! – ответил я.
– Что ж, – усмехнулся он. – Вольному – воля! Только смотри, время уже позднее. А ночами у нас небезопасно: то волки рыщут, то лихие людишки шастают. Пойдем со мной. Переночуешь у меня, а завтра – ступай своей дорогой! Идет?
Я согласился. Вместе мы поужинали и при этом изрядно выпили. А наутро нас разбудили хозяева стада, требуя своих овец. Вот только овцы, как назло, словно сквозь землю провалились. Четвероногие ли волки их унесли или двуногие – Бог весть. Только виноватым в этом оказался я.
– Но почему? – возмутился Аврамий. – Ты же их не крал!
– Их – не крал, – загадочно произнес Ефрем. – Но мой арест был вовсе не ошибкой и не случайностью. Однако это я понял позднее…
В одной камере со мной сидело еще двое арестантов. Одного обвиняли в убийстве, потому что неподалеку от места, где его задержали, нашли труп человека. Другого приволок к судье некий горожанин, уверяя, что это – любовник его жены. И он изловил его с поличным в собственном доме. А жена удрала, ну да ничего, этот голубчик за все ответит…
Убитый человек, обокраденный пастух, обманутый муж… Как говорится, улики и свидетели были налицо. Так что у нас не оставалось надежды на людскую помощь – разве только на Бога. Хотя, стыдно признаться, в ту пору я был убежден – миром правит случай, и все мы – его баловни или жертвы. Вот мы и угодили под пресловутое колесо судьбы. А господин случай непредсказуем и неумолим…
На восьмой день заключения мне приснился некий незнакомец.
– Ты думаешь, что попал сюда случайно? – сказал он. – Но вспомни свои прежние дела и мысли и ты поймешь, что оказался здесь не без вины. То же касается и остальных. Будь же благочестив и уразумей Промысл Божий.
Я хотел возразить ему. В самом деле – в чем моя вина? Я невиновен!
И тут мне вдруг вспомнилось, как давным-давно в этом самом селе я повздорил с одним крестьянином. И решил отомстить ему. Ночью я свел у него со двора корову. Заведомо зная – если она не достанется на ужин волкам, так околеет от холода. Уж не за это ли я расплачиваюсь сейчас?! Как аукнулось, так и откликнулось…
Я рассказал свой сон сокамерникам. Они призадумались. И один из них, а именно тот, которого обвиняли в убийстве (его звали Иосифом), вспомнил, что однажды на его глазах утонул человек. А он и пальцем не шевельнул, чтобы его спасти, хотя мог бы. Стало быть, жизнь того несчастного – на его совести. Так вот за что он здесь…
Другой (имя ему было Мина) признался, что в свое время его подговорили дать ложные показания против одной вдовы, с которой судились родные братья. Им хотелось лишить сестру положенной ей доли отцовского наследства. Он польстился на обещанную ими награду: в самом деле, отчего бы и не солгать, если за это ему хорошо заплатят? И вот теперь он сам оболган и ждет расплаты. Что ж, по заслугам!
Их рассказы заставили меня призадуматься. В самом деле, разве можно счесть это случайностью? Нас здесь трое, и все мы держим ответ за проступки, совершенные втайне от людей. Но не от Бога, для Которого не существует тайн. Как говорится: будь горазд-лукав, летай хоть птицей – все ж суда ты Божия не минешь[65].
На следующую ночь мне снова приснился мой таинственный обличитель:
– Завтра вы увидите настоящих виновников, – промолвил он.
Пробудившись, я был задумчив.
– Отчего ты так печален? – спросили меня Иосиф и Мина. Я рассказал им свой сон. Конечно, теперь я уже уверился, что в нашей жизни нет ничего напрасного и случайного. Да, все мы виновны. Но помилует ли нас Господь?
На другое утро нас привели на суд к градоначальнику. Он начал допрос с Иосифа и Мины. Однако был вынужден прервать его: привели еще пятерых арестованных.
Не иначе как по воле Божией, моих сокамерников отвели назад в тюрьму. А обо мне словно забыли. Так что я присутствовал при том допросе и слышал все, что говорили арестованные. И это тоже оказалось не напрасно и не случайно.
Двое из них оказались братьями той самой вдовы, которую в свое время оболгал злосчастный Мина. Поистине, мир тесен! Одному из них вменялось в вину убийство, другому – бесчестная связь с некоей замужней горожанкой. Под пыткой злодеи признались и в других тяжких преступлениях.
– Когда я жил в городе, то похаживал к одной бабенке, – заявил убийца. – Долго мы с ней миловались. Только однажды ее муж подкараулил нас. К счастью, в это время к моей зазнобе за каким-то делом пришел сосед. Она спустила меня в окно, а потом попросила его проделать с ней то же самое. Мол, хочет удрать от заимодавцев, у которых она неладно взяла денег в долг, а отдать-то пока нечем… Этот дурак и помог ей смыться, а сам попался. Как же мы над ним смеялись! Решил сделать добро, а вместо этого угодил в каталажку. Что ж, не делай добра, не получишь зла!
– А я мужа своей зазнобы и вовсе порешил, – признался тот, которого обвиняли в прелюбодействе. – Пошел он пополудни свое поле посмотреть – там я его и укокошил. А рядом какой-то человек спал. Слыхал я, будто это убийство на него повесили. Сам виноват – не дрыхни где попало!
Когда же судья потребовал указать тех, кто может подтвердить их слова, они назвали своих любовниц. Мало того – выдали, где они скрываются. Судья велел изловить и доставить обеих преступниц, а сам принялся допрашивать остальных арестованных. Надо сказать, что в вину им вменялись весьма тяжкие преступления. Двоим – убийство, а одному – поджог нивы. Однако, в отличие от братьев-злодеев, они и под пыткой клялись – их оболгали.
Позднее, в тюрьме, я познакомился с ними. Тем более что до них дошел слух, будто я – сновидец, чуть ли не прорицатель. И все они (особенно братья-преступники) чаяли услышать от меня что-то благоприятное относительно ожидающей их участи. Что ж, для утопающего кажется спасением и соломинка… В это время я снова увидел во сне таинственного блюстителя наших судеб. И он сказал мне… но только про троих. А именно – что они виновны. Однако отнюдь не в том, в чем их обвиняют сейчас.
Позднее, в тюрьме, я познакомился с ними. До них дошел слух, будто я – сновидец. И все они чаяли услышать от меня что-то благоприятное относительно ожидающей их участи
И что же? Они охотно признались мне в этом.
– В свое время мы выгородили одного человека. Он своего соседа насмерть пришиб да еще и его виноградник себе оттягал. А мы в суде подтвердили: мол, тот сам упал и убился, а виноградник соседу прежде за долг отдал. Тот лиходей нам заплатил за это, вот мы и позарились на дармовые денежки. А того не подумали, что стали вроде как соучастниками убийцы. Поделом нам и мука!
Ну как, отче Аврамие? Можно ли после этого сказать, что наш суд и суд Господень – одно и то же?! И что Бог не промышляет о каждом из нас?
Аврамий молчал.
Тем временем отец Ефрем, скорбно вздохнув, продолжал свой рассказ:
– Следующий суд над нами состоялся нескоро. И вершил его уже другой судья. Между прочим, он оказался моим земляком, даже знакомым: его бывшая няня приходилась соседкой моим родителям. Это ли не милость Господня? Ведь до тех пор я был в том селе чужим среди чужих.
Вместе с нами на суд привели сообщниц двух братьев-преступников. Ознакомившись с результатами следствия, судья признал Иосифа и Мину невиновными и велел освободить их. После этого стал допрашивать женщин, которым пока что вменялась в вину только супружеская измена.
– Да, я его любила! – призналась одна из них, указывая на старшего из братьев. – Еще как любила! Глотку была готова перервать тем, кто его обидит! Если хотите знать, я у того, кто нас выдал, поле подожгла, чтоб он по миру пошел! Вот как я его любила! А он меня выдал! Будь ты проклят, мерзавец!
– Все они мерзавцы! – вторила ей другая. – Ах ты, сволочь! Зачем ты им сказал, где я скрываюсь? Решил вместе с собой и меня погубить? Так я вам правду скажу, господин судья – этот подонок моего любимого мужа убил. А взяли-то за это других, аж троих сразу. Я даже их имена могу назвать, если надо, и подтвержу, что они ни в чем не виноваты. Ну, подлец, чья взяла? Мало ли что меня теперь казнят – тебя тоже!
Думаю, ты догадался, отче, чем кончился суд над ними… После этого настала моя очередь. Подробно допросив меня, судья подверг допросу и пастуха. В итоге я оказался полностью оправдан и свободен. Вот только счастлив ли? В самом деле, зачем мне свобода? Чтобы я снова вернулся к прежней жизни? Но я уже стал иным… Что же мне теперь делать? Как и во имя чего жить?
И тут я снова увидел его во сне…
– Теперь ты убедился, что нет того, что бы скрылось от Всевидящего Ока Господня. Вернись же к себе и покайся в неправде, – сказал он мне.
И вот, отче, ты видишь перед собой смиренного монаха Ефрема… Хотя не знаю, вымолю ли я у Господа прощение своих грехов, которым несть числа.
Послушай же, отче – как от пастуха зависит стадо, так и мы – от воли Божией. И наши добрые поступки приводятся в совершение Господом. Злые же наши дела Он по всемогуществу своему обращает к добру, призывая к Себе и прощая даже тех, кто нам внушает отвращение и ненависть. Ведь Бог есть любовь. И любовь Его творит чудеса. Ты молчишь? Но послушай, что еще я расскажу тебе. Недавно к нам в монастырь пришел один старик. И умолял крестить его.
– Прежде я поклонялся ложным богам, – сказал он. – Мало того – служил им всю свою жизнь. Я был жрецом. Но теперь хочу стать рабом вашего Бога. Потому что понял: Он – Истинный Бог.
Разумеется, нам стало любопытно, как этот бывший жрец дошел до познания истины. И этот человек… а звали его Аполлодором (что с тобой, отче? Да, именно так его и звали – Аполлодором), сказал в ответ:
– Я понял это не сразу. Но лучше поздно, чем вовсе никогда. Меня заставил задуматься об этом один из ваших. Тоже монах, даже священник. Я считал его своим врагом. Ведь он был врагом богов, которым я служил. Сколько раз я науськивал на него народ! Его избивали, осыпали оскорблениями и проклятиями. Но, казалось, от этого лишь крепнет его стойкость. И я думал – уж не владеет ли он какими-то могучими чарами, которые помогают ему противостоять нам и нашим богам? Что ж, посмотрим, чья возьмет! Мало ли, что по его вине я стал изгнанником? Мы с ним еще померимся силой!
Я ушел в чужие края и скрепя сердце выдал себя за христианина, намереваясь выведать заветную тайну своего врага. В эти годы я много беседовал с христианами, даже читал их писания. И наконец понял… Имя их тайны – любовь! Они так и называют своего Бога – Любовь. Я сам читал эти строки… А еще о том, как Бог христиан из любви к людям пришел в мир, умер от их рук на кресте, а потом сошел в царство мертвых и вывел оттуда тех, кто уверовал в Него и пошел за Ним. Поначалу это показалось мне безумием. Но потом я понял – на такую жертву и на столь безумную и безмерную любовь, превосходящую наш разум, способен только Бог. Мало того – Истинный Бог. Да, я всю жизнь был врагом Христа. Но хочу умереть Его рабом. Не отвергайте же меня!
Мы крестили его и нарекли Христодулом – рабом Божиим. А назавтра он отошел ко Господу, к Которому, по Его милости и смотрению, успел прийти.
Пойми же, отче – многие из тех, кого мы считаем погибшими, опередят нас на пути в Царствие Божие.
Всю ночь Аврамий не сомкнул глаз. А назавтра, еще затемно, отправился в Эдессу.
Отца Стефана он нашел не сразу. Разумеется, сначала Аврамий по старой привычке пошел к Рождественскому храму, рядом с которым когда-то стоял домик священника. Именно там жил покойный отец Иоанн вместе со своим то ли внуком, то ли приемышем, Стефаном. Однако домик исчез. На его месте стояло совсем другое здание, с торговыми лавками в нижнем этаже и жилыми помещениями в верхнем. И никаких следов отца Стефана! Впрочем, хромая старуха-нищенка, сидевшая возле Рождественского храма едва ли не с тех времен, когда Аврамий мальчиком бегал туда к отцу Иоанну, объяснила монаху:
– Батюшку нашего ищешь? Он тут недалеко живет. Просто переехал: видать, тесно ему стало в доме отца Иоанна, вот он его и перестроил и сдает внаймы. Да-а, этот – не тот… Где его искать? А вот, как пойдешь вниз по улице, увидишь там большо-ой такой забор… там он теперь и живет!
Аврамий направился вдоль по знакомой с детства улице, и вскоре очутился… перед домом своих родителей. Тем самым домом, который он после смерти Симона и Марфы отдал отцу Стефану с просьбой продать его и раздать деньги нищим. Однако тот, похоже, предпочел поселиться в нем сам… Да еще и оградил его забором, словно крепость. От кого бы это?
Подойдя к воротам, Аврамий постучался и по монашеской привычке, прочел молитву.
– Кто там? – отозвался неприветливый женский голос.
– Здесь живет отец Стефан? – спросил Аврамий.
– А на что это он тебе? – послышалось в ответ.
– Мне очень нужно его увидеть…
– Мало ли что нужно? Да и кто ты такой, чтобы я ради тебя батюшку будила? Много чести! Он мне послушание дал – гнать всех вас взашей! Проваливай отсюда, нищеброд, не то собаку спущу!
Читать бесплатно другие книги:
