Испытание чудом. Житейские истории о вере Евфимия Монахиня

Глава 8. Сошествие во ад

Хозяин гостиницы «Прелестное местечко»» встретил Аврамия весьма любезно. Как видно, он принял его не за простого воина – за офицера.

– Мир тебе, господин! – произнес он, сопровождая приветствие почтительным поклоном, проделанным с той всем известной грацией, которой отличается поклон холуя. – Милости прошу пожаловать к нам! У меня – самое лучшее жаркое во всем Ассе! А вино… какое вино! Густое как кровь, сладкое как мед, как поцелуй красавицы! – при этих словах хозяин гостиницы причмокнул губами, словно изображая оную красавицу, хотя сам имел такую внешность, на которую, как говорится, отворотясь не налюбуешься. – А к вину найдется еще кое-что послаще… Господин не пожалеет, что приехал сюда! Эй, Дула! – крикнул он и громко щелкнул пальцами, словно подзывая собаку. В следующий миг к нему подбежал вихрастый мальчишка-подросток в заплатанной тунике из грубого холста и с синяком под глазом. Судя по виду и имени, означающему «раб», оный Дула был одушевленной собственностью хозяина гостиницы. – Ты где шляешься, пащенок? Помоги господину офицеру сойти. И отведи его коня в конюшню да вычисти хорошенько. Не то я с тебя самого шкуру спущу! А ну живо!

Подойдя к сидящему на коне Аврамию, мальчишка опустился на колени.

– Ставь ногу мне на плечо, господин, – тихо промолвил он. – А теперь спускайся. Вот так…

Надо сказать, что Аврамия изрядно растрясло в пути. Вдобавок, он не ездил верхом уже более сорока лет. Так что помощь мальчишки пришлась весьма кстати.

– Спаси тебя Господь, дитя! – промолвил монах, сойдя на землю. И, сопровождаемый хозяином, на все лады расхваливавшим свое заведение и рассыпавшимся в благодарностях господину, осчастливившему его своим посещением, вошел в гостиницу. Сейчас он увидит Марию! Какой-то будет их встреча? И чем она завершится? Разумеется, он обличит беглую племянницу, напомнит о долге перед Богом, который она посмела нарушить, о каре, ждущей ее за этот грех! Может, это пробудит совесть Марии, если, конечно, она вовсе не утратила ее?

И невдомек было Аврамию, что мальчишка-раб не спешит отвести в конюшню его усталого, взмыленного коня. А вместо этого стоит посреди двора и во все глаза пялится на странного старика, от которого он впервые за всю свою короткую и безрадостную жизнь услышал не брань или угрозы, а добрые слова. Но разве он заслужил их? Он же просто выполнил хозяйский приказ! Такова обязанность раба… Чем же он, живая собственность другого человека, сможет отблагодарить незнакомца за его доброту?

– Я слышал, приятель, у тебя тут есть одна красавица… – с усмешкой произнес Аврамий, усаживаясь за стол со щербатой столешницей, испещренной выцарапанными на ней похабными надписями, и окидывая взглядом стены, покрытые грязной, потрескавшейся побелкой, замызганную холщовую занавеску в дальнем конце комнаты, плохо замытые следы блевоты на полу под соседним столом. Экое мерзкое местечко! И здесь живет его беглая племянница? Как же надо было опуститься, чтобы поселиться в подобном вертепе! Поистине, его приход сюда ради спасения Марии подобен схождению в ад. – Вот я и приехал, чтобы взглянуть на нее. Так сказать, вкусить от ее красоты…

– Есть такая! – подтвердил хозяин и расплылся в сладчайшей улыбке. – И впрямь красотка – глаз не отведешь! А уж как ласкова, как приветлива! Сам убедишься…

– И как же ее зовут?

– Мария!

– Вот как! – воскликнул Аврамий. – Так зови сюда эту свою Марию!

– Эй, Мария! – позвал хозяин. – Выйди-ка сюда. Тут к тебе гость!

Занавеска в дальнем конце комнаты колыхнулась, и в дверном проеме показалась женская фигура. И, вглядевшись в вошедшую, Аврамий содрогнулся. Не от омерзения – от жалости.

Яркое платье, не столько прикрывающее тело, сколько делающее его лакомой приманкой для мужчин, серебряные украшения на руках, в ушах, на шее, руки, оголенные по плечи. И взгляд, полный отчаяния и безысходности. Несчастная, что ты над собой сделала? Зачем?!

Эти слова уже рвались с губ Аврамия. Однако вслух он произнес совсем иное:

– Вот, значит, ты какая! А ну-ка, поди сюда, милашка! Садись вот сюда да обними меня покрепче! Эй, хозяин! Вина! Сейчас мы с твоей красавицей славно повеселимся! Держи задаток!

Поймав на лету брошенный золотой (по правде сказать, то были единственные деньги, оставшиеся у Аврамия после покупки коня и мирской одежды), хозяин рассыпался в благодарностях щедрому господину офицеру. И с проворством холуя, выбившегося из грязи в князи, но в душе оставшегося все тем же холуем, безжалостным к подчиненным, но заискивающим перед высшими, засуетился, закричал на поваров, угрожая, что выпорет их всех, если они сейчас же не приготовят и не подадут на стол гостя жаркое из самого лучшего мяса. Мало того – он лично сбегал за вином, уверяя Аврамия, что такое вино даже здешний градоначальник пьет лишь по праздникам. Но Аврамию по-прежнему казалось: он сейчас в аду. И потому вино показалось ему горше желчи и оцта, а жареное мясо – омерзительнее, чем гниющая мертвечина. Господи, какую великую жертву он приносит ради спасения Марии! Он, монах, за все годы своего иночества не евший хлеба досыта, не пивший вдоволь воды, сейчас ест мясо и пьет вино, чтобы спасти ее погибшую душу от греховной скверны. Наверное, ангелы на небесах дивятся сейчас его подвигу, его жертвенности и великодушию! О, премудрость премудрых, о, разум разумных!

Яркое платье, не столько прикрывающее тело, сколько делающее его лакомой приманкой для мужчин, серебряные украшения на руках, в ушах, руки, оголенные по плечи… Несчастная, что ты над собой сделала?

Тем временем Мария обвила руками его шею, прильнула к ней губами – Аврамий вздрогнул, словно его обожгло каленое железо. И девушка отпрянула[66]. Неужели она узнала его? Теперь все насмарку… Его жертва оказалась напрасной. Пожалуй, отец Стефан был прав, отговаривая Аврамия от этой поездки. Он оказался подобен неразумному человеку, который, не умея плавать, бросился на помощь тонущему и ушел на дно вместе с ним.

Аврамий украдкой покосился на Марию. Та сидела, закрыв лицо руками. Впрочем, в следующий миг она заговорила. И в ее голосе слышались те же безысходные скорбь и отчаяние, что читались в ее взгляде:

– Горе мне…

– Что с тобой, Мария? – удивился хозяин. Надо сказать, что все это время он вполглаза наблюдал за Аврамием. При этом с его лица не сходило то одновременно подобострастное и насмешливое выражение, с каким холуй взирает на амурные проказы своего престарелого барина и юной фаворитки оного. И при этом думает: стар кот, а молочко любит, только сливочки-то мне достанутся… – Я тебя не узнаю. Ты живешь здесь уже два года, но такого я от тебя еще не слышал. Что это на тебя сегодня нашло?

– Я – живу? – промолвила Мария. – Да разве я живу? Если бы мне умереть раньше, я была бы счастлива!

И снова Аврамию захотелось разрыдаться от жалости. Но он опять совладал с собой. Еще не время открыться! И потому ему нужно вытерпеть эту муку – ради блага Марии! Сердце, крепись…

– Замолчи! – грубо оборвал он Марию. – Нашла время для нытья! Не раньше, не позже… Эй, хозяин! Ты что, оглох?! Еще вина!

Сердце его разрывалось от боли. И, чтобы не выдать себя, он ел и пил всю эту мерзость, что лежала перед ним на глиняном блюде, плескалась в его чаше. Господи, Ты принес Себя в жертву за спасение людей! Прими это как мою жертву ради спасения Марии! И, имиже веси судьбами, спаси ее!

Тем временем вихрастый оборванный мальчишка по имени Дула, спрятавшись за полуоткрытой входной дверью, не отрывая глаз, смотрел на Аврамия и Марию. И ему все больше казалось… впрочем, кому есть дело до дум и догадок маленького раба?!

– Пойдем, господин! – встав из-за стола, Мария с пьяной усмешкой поманила Аврамия рукой. – Нам пора спать…

Аврамий последовал за ней, моля Бога вложить в его уста слова, способные пробудить совесть падшей племянницы. Ведь иначе душа Марии будет навсегда потеряна для него и для Господа.

Он вошли в полутемную комнату, посредине которой, как мраморная гробница в склепе, белело высокое застланное ложе. Аврамий поспешил усесться на постель – он едва держался на ногах. Тяжело же ему дается мерзкая роль офицера-кутилы! Впрочем, должно доиграть ее до конца. Еще немного…

– Закрой дверь, моя красавица! Вот так… А теперь поди сюда!

Мария подошла и опустилась перед Аврамием на колени, чтобы разуть его. Он схватил ее за плечи, привлек к себе и стал целовать. И вдруг сорвал с головы шапку, скрывавшую его лицо…

– Мария, дитя мое, ты узнаешь меня? Теперь он уже был не в силах сдержать слезы.

И потому не мог разглядеть ее… Лишь чувствовал, как девушка трепещет в его руках, словно пойманная голубка.

– Что с тобой случилось, дитя мое? Где ангельский образ, который ты имела? Где воздержание и слезный плач твой? Ты как будто спустилась с небес в ад! Кто загубил тебя? Скажи…

– Я сама… – простонала Мария. – Я сама во всем виновата. Этот человек… он приходил к тебе много раз. И однажды увидел меня в окошке. Мне не надо было с ним говорить. А я заговорила… Думала: если он – монах, то разве монах способен причинить мне зло? Он же Божий служитель. Потом он уговорил меня выйти к нему… Если бы я знала, чем все кончится! Господи, если бы мне умереть раньше! За что я живу?!

– Но почему ты не покаялась? Почему не рассказала мне о своем падении? Мы с Ефремом стали бы молиться за тебя!

– Я боялась… Бога и тебя. Ведь я погубила плоды своих подвигов, осквернилась, погубила свою душу. Мне казалось: дерзни я заговорить с тобой, меня испепелит небесный огонь. И как я, предавшая своего Небесного Жениха, осмелюсь молить Его о прощении? Мне нет прощения и нет спасения. Увы, у меня не хватило смелости убить себя. И тогда я решила бежать туда, где никто меня не знает, хоть в самый ад – ведь только там мне и место! Почему смерть забыла меня?! Ведь я давно уже мертва!

– Не говори так! – возразил Аврамий, пытаясь поднять ее и усадить рядом с собой. – В твоем падении – и моя вина. Я принесу за него покаяние и буду молить Господа, чтобы Он простил тебя. Бог милостив, Мария!

– Как я посмею просить Его о милости? Я, погрязшая в грехах…

– Твои грехи – на мне, и я отвечу за них пред Богом в день судный. И Ефрем будет молиться за тебя. Жизнь моя, дитя мое, умоляю тебя – уйдем отсюда, вернемся в Хидану!

Мария смолкла. А потом заговорила вновь:

– Неужели Бог может простить меня? Если на это есть хоть капля надежды, хоть часть этой капли – я согласна. Я сделаю все, чтобы искупить свою вину. Но чем я воздам тебе за то, что ты не погнушался мной и пришел спасти меня?

Припав к его ногам, она рыдала, как раскаявшаяся блудница – у ног Спасителя. И вместе с ней плакал Аврамий. Ибо понимал: в том, что произошло с Марией – его вина. Это он в свое время решил судьбу своей маленькой племянницы, сделав ее невестой Христовой. Конечно, он хотел, как лучше. Благо, сам святой апостол Павел в свое время утверждал: «Выдающий замуж свою девицу поступает хорошо, а не выдающий поступает лучше».

Неужели Бог может простить меня? Если на это есть хоть капля надежды – я согласна. Я сделаю все, чтобы искупить свою вину

Ведь «незамужняя заботится о Господнем, как угодить Господу, чтобы быть святою и телом, и духом, а замужняя заботится о мирском, как угодить мужу»[67]. Но была ли Мария предназначена Богом для иноческой доли? И стоило ли Аврамию запугивать ее, внушать, что мир подобен аду и что, живя в нем, невозможно спастись? Да, он надеялся, что этой невинной ложью (хотя можно ли считать ложь – невинной?) укрепит ревность Марии по Боге. Вот только по каком Боге? По жестоком и мстительном Боге, Который не только с отвращением отводит Свой взор от грешников, но безжалостно и неумолимо карает их за любой, даже самый ничтожный грех! И Которого можно только бояться, но нельзя любить! Увы, Аврамий впитал веру в такого Бога, как говорится, с молоком матери. И искренне верил, что Господь именно таков. Лишь недавний разговор с Ефремом открыл ему глаза – Бог есть любовь. И свидетельства этой безмерной и, по человеческому разумению, безумной любви – пришествие Господа в мир, Его Крестная смерть от людских рук, и сошествие во ад, и исход оттуда вместе с сонмом тех, кто был заключен в нем. Увы, монах Аврамий, всю жизнь прослуживший Богу, понял это намного позже, чем бывший идольский жрец Аполлодор, принявший крещение лишь за день до смерти…

Впрочем, все еще можно исправить. Аврамий выведет Марию из ада, куда несчастная вверглась по его и по своей вине. Он спасет ее, как некогда святой апостол Иоанн спас своего крестника, ставшего разбойником. Пусть этот подвиг Аврамия станет свидетельством его жертвенной любви к духовной дочери и плодом его запоздалого покаяния перед ней.

Тем временем небо за окном начало светлеть.

– Нам пора идти, – промолвил Аврамий, помогая Марии подняться. Однако она не торопилась последовать за ним.

– Мы не сможем уйти, – прошептала она. – На ночь он запирает дверь. А ключ держит при себе. Увы, отсюда не так-то просто вырваться…

Однако Аврамий решительно двинулся вперед, увлекая за собой покорно следовавшую за ним Марию. Они миновали узкий темный коридор, в котором воняло прогорклым маслом, плесенью и пряными благовониями, и оказались в том самом зале, где накануне трапезничали. Миновав ряды столов и скамеек, Аврамий и Мария подошли к двери… К изумлению беглецов, в бронзовом дверном замке, на который была заперта изнутри дверь гостиницы, торчал ключ с колечком в виде змеи, кусающей собственный хвост. Поворот ключа – и дверь с легким скрипом распахнулась настежь…

– Странно… – вполголоса произнесла Мария. – Откуда здесь взялся ключ? Чудо…

Аврамий был готов согласиться с ней. Но разве это – не свидетельство того, что Господь принял великую жертву, на которую он пошел ради спасения Марии? Теперь остается только оседлать коня – и в путь!

– У меня здесь есть немного золота и платья, – вспомнила Мария. – Что прикажешь сделать с ними?

– Оставь. Все это – дела лукавого.

Оседлав коня, Аврамий вывел его на двор, усадил Марию в седло, а сам пошел рядом, держа скакуна в поводу. Их путь лежал туда, откуда сейчас вставало над миром солнце нового дня. И счастливому Аврамию казалось, что Господь, Которого называют Солнцем Правды, благословляет их путь. Слава Тебе, показавшему нам свет!

Мог ли он знать, что вихрастый мальчишка-раб в оборванной тунике, стоя на крыльце гостиницы, смотрит им вслед со счастливой улыбкой человека, совершившего добрый поступок? Разумеется, Дула понимал: хозяин скоро проснется и обнаружит, что Мария бежала вместе с заезжим офицером. И если даже не догадается, кто помог им бежать, украв у него ключ от дверного замка, сорвет вину на Дуле. Он выпорет его, может быть, в гневе даже засечет до смерти. Но что из того? Ведь все-таки Дула смог отплатить этому старику добром за добро. Не как подневольный раб, которого считают говорящей скотиной, телом и душой принадлежащей своему господину, но как человек. Более того – как свободный.

Всю дорогу Мария молчала. Лишь когда они с Аврамием приехали в Хидану, туда, где стояли их кельи, и монах помог девушке слезть с коня, та заговорила. И в голосе ее слышались раскаяние и страх:

– Отче, мне страшно… Я боюсь войти туда… Ведь там все будет напоминать мне о моем грехе… Враг слишком силен… А я должна замолить, искупить… уйти в затвор… Запри меня в своей келье. Пусть она станет моим гробом!

И снова, как тогда, когда он увидел Марию в наряде блудницы, Аврамий готов был заплакать. Увы, ему удалось обратить несчастную к покаянию. Однако даровать ее душе мир и надежду сможет только Бог, имя Которому – любовь. Впрочем, если он попробует объяснить Марии, что Господь есть любовь, поймет ли она его? Вряд ли. В таком случае, следует исполнить ее просьбу – для ее же блага. Настанет время, когда Мария убедится, что милосердие Господне безмерно. И обретет душевный мир и радость. А они с Ефремом будут молить об этом Бога.

Успокоенный этой мыслью, Аврамий затворил Марию в своей келье, а сам перебрался в ту, где прежде жила она. Все вернулось на круги своя… Вот только по ночам Аврамия теперь будил не голос Марии, певший псалмы и молитвы, а ее отчаянные, безутешные рыдания… Впрочем, со временем они стихли. Как видно, Бог исполнил молитвы Аврамия и Ефрема, послав душе кающейся грешницы мир и покой.

Буди имя Господне благословенно!